Каждый Божий день и каждую ночь незаметно и упорно весна пробивалась из земли Израиля, расталкивая камни, взрыхляя почву. За одни сутки долины Шарона в Самарии и Ездрилона в Галилее покрылись желтыми маргаритками и дикими лилиями, недолговечные анемоны, как огромные капли крови, проступили меж хмурых скал Иудеи. На виноградных лозах высунулись маленькие, словно крабьи глаза, цветочки. И каждая розово-зеленая почка уже напевала о спелом винограде и новом вине, и у каждого листика стоял свой ангел-хранитель, оберегающий его и помогающий расти. Казалось, вернулись первые дни творения, когда каждое слово Господа, падая на девственную землю, прорастало деревьями, цветами и травой.

Этим утром у подножия святой горы Гаризим самаритянка вновь наполняла свой кувшин у колодца Иакова, глядя на дорогу к Галилее, словно желая еще раз увидеть бледного человека, который говорил ей о бессмертной воде. Теперь, по весне, эта любвеобильная вдова чувствовала сладкое томление в пышной груди.

Этой весенней ночью бессмертная душа Израиля оборачивалась соловьем, певшим у каждого открытого окна, не давая уснуть до рассвета ни одной незамужней иудейке. «Что ж ты ложишься в постель одна? — щебетала насмешливо она. — Для чего я наградила тебя длинными волосами, грудью и покатыми широкими бедрами? Вставай, надевай свои украшения, высунься из окна! Выходи на порог на рассвете, возьми свой кувшин и ступай к колодцу, заигрывая по дороге с холостыми иудеями. Может, твой будущий муж идет навстречу. У нас, евреев, много врагов, но пока мои дочери приносят мне детей, я бессмертна. Я ненавижу невспаханные поля, неплодоносящие деревья и девственниц!»

Вблизи Хеврона иудейские малыши, проснувшись поутру, бежали к священной гробнице Авраама и играли в Мессию. Они делали ивовые луки и стреляли в небо, призывая Мессию — царя Израиля — явиться, наконец, с длинным мечом и в золотых доспехах. Разложив шкуру ягненка на священной гробнице, они готовили ему престол, пели ему песню и хлопали в ладоши — и внезапно из-за гробницы начинали раздаваться крики и удары в бубен. С воплем оттуда выбегал Мессия: лицо его было страшно разрисовано, с усами и бородой, сделанными из конского хвоста. В руках он держал длинный меч из пальмовой ветви и колотил им всех по шее. Дети смеялись и падали поверженные.

День пришел и в дом Лазаря в Вифании, но Иисус за всю ночь так и не смежил век. Тоска не покидала его. Перед ним лежал единственный путь — смерть. «Пророчества говорят обо мне, — думал он. — Я — агнец, которому суждено взять на себя грехи мира и быть убиенным в эту Пасху. Так пусть же агнец будет убит часом раньше. Слаба плоть, и я не верю ей. В последнюю секунду она может струсить. Так пусть же смерть приходит сейчас, пока дух мой силен… О, когда же встанет солнце, чтобы можно было отправиться к Храму! Я должен положить конец всему сегодня!»

Приняв решение, он немного успокоился, закрыл глаза и тут же провалился в сон. Ему привиделся сад, полный диких зверей. И сам он был зверем — он резвился и играл вместе со всеми и вдруг, перемахнув через изгородь, оказался посреди деревни. При виде его люди в страхе бросились врассыпную. Женщины завизжали и стали хватать и уносить своих детей, чтобы дикий зверь не пожрал их. Потом мужчины, вооружившись палками, пиками, камнями, мечами, бросились за ним… Окровавленный, он упал на землю. Тогда его окружили, словно для того, чтобы судить. Однако это были уже не люди, а лисы, собаки, кабаны и волки, которые приговорили его к смерти. Они повели его на казнь, и тут оказалось, что он не может умереть: он был небесным зверем, а потому бессмертным. Как только выяснилось это, его взяла за руку женщина — Мария Магдалина. Она вывела его из города в поле и сказала: «Не улетай на небеса. Наступила весна — останься с нами». И они отправились в путь, и шли, пока не достигли границы Самарии. Тут появилась самаритянка с кувшином на плече. Она предложила ему воды, и он напился; потом, взяв его за руку, она проводила его до границы Галилеи. Здесь из-под цветущих олив вышла его мать. На ней был черный платок, она плакала. Увидев его раны, кровь и терновый венец на голове, она воздела руки. «Как ты растоптал меня, пусть Господь растопчет тебя! — вскричала она. — Ты сделал меня посмешищем в устах людей — весь мир судачит обо мне. Ты поднял руку на свое отечество, на Закон, на Бога Израиля. Неужто ты и Бога не боишься? Неужто тебе не стыдно перед людьми? Как мог забыть ты своих отца и мать? Да будь ты проклят!» — И она исчезла.

Иисус проснулся весь в поту. Вокруг храпели ученики. Во дворе прокричал петух. Петр, услышав его крик, приоткрыл глаза и увидел учителя, который стоял над ним.

— Рабби, — промолвил он, — перед тем, как прокричал петух, мне снился сон. Ты держал две доски. Но в твоих руках они превратились в псалтирь, ты начал играть и петь. Со всех концов земли к тебе сошлись дикие звери, чтобы послушать… Что это означает? Я спрошу старого Симеона.

— Твой сон на этом не заканчивается, — ответил Иисус. — Что же ты так поспешил проснуться? У этого сна есть продолжение.

— Продолжение? Я не понял. Может, он и тебе снился, рабби?

— Когда звери выслушали песню, они кинулись на певца и сожрали его.

Глаза у Петра полезли на лоб: в душе он чувствовал, что так оно и было, но вспомнить не мог.

— Не понимаю, — испугался Петр.

— Ты поймешь завтра утром, лишь только прокричит петух, — ответил Иисус и принялся расталкивать своих спутников. — Поднимайтесь, лентяи! У нас сегодня много дел.

— Мы что, уходим? — протирая глаза, спросил Филипп. — Я же говорил, что надо вернуться в Галилею — там спокойнее.

Иуда заскрипел зубами, но промолчал. Во внутренней комнате проснулись женщины, и оттуда послышался их безмятежный говор. Старая Саломея вышла растопить очаг. Ученики уже собрались во дворе в ожидании Иисуса, который тихо беседовал со старым Симеоном. Старик был совсем слаб и лежал в постели.

— Куда ты теперь идешь, дитя мое? — спросил раввин. — Куда ты ведешь свое войско? Снова на Иерусалим? Опять будешь поднимать руку на Храм? Ты же знаешь, слово становится делом, если оно рождено великой душой, а твоя душа велика. Тебе придется отвечать за свои слова. Если ты провозглашаешь разрушение Храма, в один прекрасный день он таки будет разрушен. Так что будь аккуратнее со словами!

— Хорошо, отец. Но я думаю обо всем мире, когда говорю. И я выбираю, что останется, а что нет. Я отвечаю за свои слова.

— Ах, если бы мне только довелось прожить еще немного, чтобы узнать, кто ты такой! Но я стар. И не могу уже отличить реальность от фантазий.

— Постарайся протянуть еще несколько дней, отец. До Пасхи. Пусть твоя отлетающая душа подержится еще за эту жизнь, и ты узнаешь. Час не пришел.

— Когда же он придет? — качая головой, грустно промолвил раввин. — Неужто Господь обманул меня? Неужто я не понял Его слов? Я умираю, умираю, и где же Мессия?

— Потерпи до Пасхи, отец. Ты увидишь. Господь всегда выполняет обещанное! — Иисус высвободил свою руку из цепких пальцев раввина и вышел во двор.

— Нафанаил, и ты, Филипп, ступайте в конец деревни, в самый последний дом, — промолвил он. — Там найдете молодую ослицу и осла, привязанных к двери. Отвяжите и приведите их сюда. А если кто скажет вам что-нибудь, ответьте: «Она нужна Сыну человеческому, и мы вернем ее».

— Чувствует мое сердце — быть беде, — прошептал Нафанаил своему другу.

— Идем, — ответил Филипп. — Делай, что он говорит, а там будь что будет.

Матфей, с утра первым делом схватившийся за перо, весь обратился в слух. «Бог Израиля, — думал он, — только взгляните, как все складывается согласно пророчествам! Что сказано у пророка Захарии: „Ликуй от радости, дщерь Сиона, торжествуй, дщерь Иерусалима, се Царь твой грядет к тебе, праведный и спасающий, кроткий, сидящий на ослице и на молодом осле“».

— Рабби, — обратился Матфей к Иисусу, чтобы подтвердить это, — ты, кажется, устал и не сможешь пешком дойти до Иерусалима.

— Нет, я не устал, — ответил Иисус. — А почему ты спросил? Просто мне почему-то захотелось сегодня поехать туда верхом.

— Тебе бы надо ехать на белом коне! — вступил в разговор Петр. — Ты же царь Израиля, ведь так? Значит, ты должен въезжать в свою столицу на белой лошади.

Иисус мельком взглянул на Иуду и промолчал. Тем временем Магдалина, выйдя из дома, остановилась на пороге. Глаза у нее были воспалены — она не спала всю ночь. Прислонившись к косяку, она тоскливо смотрела на Иисуса, будто чувствуя, что прощается с ним навсегда. Она хотела умолять его не уходить, но слова застревали в горле, Матфей видел, как судорога сводит ее губы, и все понял. «Пророки не дают ей слова молвить, — отметил он про себя. — Они не дают ей сбить Иисуса с того пути, который предсказан ими. Он сядет на ослицу и поедет в Иерусалим, хочет этого Магдалина или нет, хочет он сам этого или нет, ибо так предначертано!»

В это время появились счастливые Филипп и Нафанаил, таща за собой на веревке ослицу и ее отпрыска.

— Все получилось точно так, как ты сказал, рабби! — воскликнул Филипп. — Садись, и поехали!

Иисус бросил прощальный взгляд на дом. Женщины, скрестив руки, печально смотрели ему вслед и молчали — старая Саломея, обе сестры и чуть впереди Магдалина…

— Есть ли у вас кнут, Марфа? — спросил Иисус.

— Нет, рабби, — ответила Марфа. — Только стрекало нашего брата.

— Дай мне его.

Ученики сложили свои одежды на спину доверчивого животного, приготовив мягкое сиденье для учителя, а Магдалина поверх всего набросила свое красное покрывало, вышитое по краям маленькими черными кипарисами.

— Все готовы? — спросил Иисус. — Все ли в добром духе?

— Да, — ответил Петр и, взяв ослицу под уздцы, двинулся вперед.

Заслышав шум, вифанцы открывали двери домов.

— Куда вы? Почему пророк сегодня верхом?

— Он сегодня взойдет на свой престол, — на ходу делились с ними секретом ученики.

— На какой престол, ребята?

— Т-с-с, это тайна. Человек, которого вы видите перед собой, — царь иудейский!

— Неужто?! Идемте с ним! — вскричала молодая женщина, и толпа начала расти.

Дети срезали пальмовые ветви и пристраивались впереди, распевая: «Благословен грядущий во имя Господне!» Мужчины расстилали по дороге свои плащи. Как все бежали! Какая была весна! Какими яркими поднялись цветы в этом году! Как голосисто щебетали птицы, кружась над процессией, двигавшейся к Иерусалиму!

— Наша мать говорила с ним вчера, — шепнул Иаков брату. — Она просила его, чтобы он поместил нас справа и слева от своего престола, на который он собирается взойти. Но он не ответил ей. Может, рассердился. Она сказала, что лицо его помрачнело.

— Конечно, он рассердился, — ответил Иоанн. — Не нужно ей было этого делать.

— А как же? Что ж, он должен бросить нас и — кто знает? — отдать предпочтение Иуде Искариоту? Ты видишь, как они в последнее время беседуют тайком от всех? Стали просто неразлучными. Смотри, Иоанн. Пойди и поговори с ним сам, чтобы нам не остаться в дураках. Пришло время делить почести.

Но Иоанн покачал головой.

— Брат мой, — промолвил он, — взгляни, как он страдает. Он словно идет на смерть.

«Хотелось бы мне знать, что уготовано дальше, — размышлял Матфей, идя в одиночестве в самом конце процессии. — У пророков сказано не слишком ясно. Одни говорят — царский престол, другие — смерть. Которое из двух осуществится? Пока событие не совершилось, пророчество остается туманным. Только после того, как все уже произошло, мы понимаем, что имели в виду пророки. А потому наберемся терпения, подождем — посмотрим, что будет. А когда сегодня вернемся, я все запишу».

К этому времени благая весть облетела уже окрестные деревни и хижины, рассеянные там и сям в виноградниках и оливковых рощах. Крестьяне сбегались со всех сторон, расстилая на дороге свои одежды и платки, чтобы по ним проехал пророк. Сползались нищие, больные, увечные. Время от времени Иисус оборачивался, чтобы взглянуть на свое войско. Внезапно он ощутил такое невыносимое одиночество, что принялся звать Иуду, но тот шел в самом конце и не слышал.

— Иуда! — снова в отчаянии прокричал Иисус.

— Здесь! — наконец откликнулся рыжебородый и, расталкивая народ, стал пробираться к Иисусу. — Что ты хочешь, рабби?

— Побудь со мной, Иуда. Не бросай меня.

— Не бойся, рабби, я не оставлю тебя, — и, взяв удила из рук Петра, он пошел рядом.

— Не покидай меня, Иуда, брат мой, — повторил Иисус.

— Почему я должен покинуть тебя, рабби? Разве мы не решили уже все?

Они подошли к Иерусалиму. Ослепительно белый под безжалостным солнцем, святой город высился перед ними на холмах. Минуя крохотную деревушку близ городской с гены, они услышали спокойные и заунывные звуки погребальной песни, льющейся словно теплый осенний дождь.

— Кого оплакивают? Кто умер? — вздрогнул Иисус.

Но крестьяне, шедшие за ним следом, рассмеялись.

— Не волнуйся, учитель. Никто не умер. Это девушки мелят зерно и поют.

— Но почему погребальную песню?

— Чтобы привыкнуть, учитель. Чтобы знать, как оплакивают, когда придет время.

Они поднялись по дороге, мощенной булыжником, и вошли в город. Шумные нарядные толпы со всех концов земли Израиля заполняли улицы. Все целовались и обнимались — через день наступал бессмертный праздник, и все иудеи становились родственниками! При виде Иисуса верхом на осле и следующей за ним толпы с пальмовыми ветвями встречные разражались хохотом.

— Вы только гляньте — кто это такой?

— Вы еще увидите! — угрожающе отвечали нищие, вздымая кулаки. — Это Иисус из Назарета, царь Иудейский!

Иисус спешился и поспешно взбежал по ступенькам Храма. Достигнув портика Соломона, он остановился и огляделся. Повсюду были прилавки. Сотни людей продавали, покупали, торговались, спорили и расхваливали свой товар: торговцы, менялы, трактирщики, блудницы. Желчь разлилась в Иисусе и ударила ему в голову — священный гнев охватил его. Схватив стрекало, он кинулся на прилавки и навесы ремесленников, переворачивая столы и язвя торговцев.

— Вон! Вон отсюда! Вон! — вопил он, размахивая стрекалом, а в душе его звучала тихая и горькая мольба: «Господи, пусть совершится воля твоя, но скорее, пусть совершится скорее. Лишь об этом прошу тебя. Скорее пока у меня есть силы». Толпа сторонников с безумным криком бросилась за ним.

— Вон отсюда! Вон отсюда! — гнали они осквернителей Храма, переворачивая прилавки.

Иисус остановился под царской аркой над Кедроном. Он взмок от пота, длинные, черные, как смоль, волосы рассыпались по его плечам, глаза его горели.

— Я пришел обрушить огонь на этот мир! — вскричал он. — Иоанн призывал в пустыне: «Кайтесь! Кайтесь! Ибо день Господа приближается!» Я же говорю вам — у вас нет времени на покаяние. Этот день пришел, пришел! Я несу день Господа! Иоанн в пустыне крестил водой, я буду крестить огнем. Я крещу людей, горы, города, корабли. Уже я вижу, как пламя охватило землю со всех четырех краев, как пламя охватило души — и я ликую! День Господа пришел — мой день!

— Пламя! Пламя! закричала толпа. — Несите огонь, чтобы поджечь мир!

Левиты хватали мечи и пики. Впереди них бежал Иаков, брат Иисуса. Они кинулись на сына Марии. Но охваченные яростью бедняки встали на его защиту. Собравшись с мужеством, ученики последовали их примеру и присоединились к схватке.

Римские солдаты на стене цитадели покатывались со смеху, глядя на происходящее.

— Вперед, братья! — вскричал Петр, хватая факел. — Огонь, ребята! Час настал!

И если бы в этот момент не завыли угрожающе римские боевые трубы, много крови было бы пролито тем днем во дворах дома Господня. Из Храма появился первосвященник Каиафа и велел левитам опустить оружие. Он собственноручно и с большой хитростью расставил ловушку для нечестивца, в которую тот, несомненно, попадет и без всякого шума.

Ученики окружили Иисуса, глядя на него с нетерпением. Почему он не дает им приказа жечь и атаковать? Чего он ждет? Сколько можно еще ждать? Почему он медлит? Почему вместо того, чтобы поднять руку и дать сигнал небесам, он смотрит в землю? Ему, конечно, некуда спешить, но им, беднякам, бросившим свои жизни к его ногам, пора уже получить свое вознаграждение.

— Решайся, рабби! — воскликнул Петр. Лицо его горело пот сбегал по груди. — Дай нам знак!

Иисус закрыл глаза. «Твой день приближается, Господи, — повторял он про себя снова и снова, — пришел конец света. Я знаю, что я принесу его… я… своей смертью…» И словно от этого заклинания мужество вернулось к нему.

Иоанн, приблизившись, взял его за плечо и потряс, словно пытаясь разбудить.

— Если ты не дашь нам команды, мы погибли. То, что ты сегодня сделал, означает смерть.

— Да, это смерть, — подхватил Фома, — и, чтобы ты знал, мы не хотим умирать.

— Умирать! — в ужасе вскричали Филипп и Нафанаил. — Но мы же пришли сюда царствовать!

— О чем ты думаешь, рабби? — спросил Иоанн.

Но Иисус оттолкнул его.

— Иуда, встань рядом со мной, — промолвил он и оперся на твердое плечо рыжебородого.

— Мужайся, рабби, — прошептал Иуда. — Час пришел; мы не должны опозориться.

Иаков с ненавистью смотрел на Иуду. Раньше учитель, казалось, и не замечал рыжего, а теперь — что означают эта дружба и тайные перешептывания?

— Они оба что-то задумали. Что скажешь, Матфей?

— Ничего не скажу. Я лишь смотрю, что вы говорите и делаете, и пишу. Это мое дело.

Иисус вцепился в руку Иуды — голова у него кружилась.

— Ты устал? — держал его Иуда.

— Да, я устал.

— Думай о Господе, и Он придаст тебе силы, — ответил рыжебородый.

Придя в себя, Иисус повернулся к ученикам.

— Идемте.

Но те не шевельнулись. Они не хотели уходить. Куда? Опять в Вифанию? И сколько еще раз? Они уже устали от этого шатания туда и обратно.

— По-моему, он смеется над нами, — прошептал Нафанаил своему другу. — Никуда я не пойду! — и, промолвив это, он поспешил за учениками, угрюмо потянувшимися обратно в Вифанию.

Вслед им хохотали левиты и фарисеи. Уродливый, с покатыми плечами, молодой левит запустил в Петра гнилым лимоном, и плод попал тому прямо в лицо.

— Прямо в яблочко, Савл! Цель поражена!

Петр двинулся на левита, но Андрей удержал его.

— Терпи, брат. Придет наш день.

— Когда?! Черт побери, когда, Андрей? — зарычал Петр. — Разве не видишь, в какую мы попали передрягу?!

Подавленные, они молча двинулись к дороге. Толпа, проклиная все, рассеялась у них за спиной. Больше за ними никто не шел, никто не расстилал перед Иисусом своих лучших одежд. Филипп тащил ослицу, сзади, подталкивая ее, шел Нафанаил. Оба спешили вернуть ее хозяину, чтобы не прибавилось неприятностей. Солнце горело, подул ветер, и поднявшиеся тучи пыли скрыли путников. На подходе к Вифании перед ними вырос Варавва с двумя свирепыми длинноусыми дружками.

— Куда вы ведете своего учителя? — закричал он. — Боже милостивый, да он от страха уже обгадился!

— Они ведут его снова воскрешать Лазаря! — расхохотались спутники Вараввы.

Когда Иисус и его ученики добрались до Вифании и вошли в дом, старый Симеон умирал. Женщины, встав вокруг него на колени, молча смотрели, как он отходит. Они знали, что не в силах удержать его здесь. Иисус подошел и опустил руку на лоб старику. Раввин улыбнулся, но глаз не открыл.

Ученики, чувствуя пыль и горечь и в душе, и во рту, расселись во дворе. Говорить им было не о чем.

— Брат мой, час настал, — кивнул Иисус Иуде, не отходившему от него. — Готов ли ты?

— Я снова спрашиваю тебя, рабби: почему ты выбрал меня?

— Ты же знаешь, что сильнее тебя никого нет. Остальные не вынесут… Ты ходил к первосвященнику Каиафе?

— Да. Он говорит, что ему нужно знать, где и когда.

— Скажи ему — в канун Пасхи, после праздничной трапезы в Гефсиманском саду. Мужайся, Иуда, брат мой. Я тоже стараюсь не падать духом.

Иуда кивнул головой и, не говоря ни слова, вышел на дорогу дожидаться, когда взойдет луна.

— Что случилось в Иерусалиме? — спросила Саломея своих сыновей. — Что вы вернулись такие грустные?

— Боюсь, мать, мы построили свой дом на песке, — ответил Иаков. — Так что мы останемся в убытке.

— А царство, слава, златотканые полотна, престолы?.. Значит, он и меня обманул? — всплеснула руками старуха, но ей никто не ответил.

Круглая и печальная луна встала из-за синих вечерних гор. В нерешительности она замерла на мгновение между двумя вершинами, взглянула на мир и вдруг оторвалась от скал и принялась подниматься. Темная хижина Лазаря тускло засияла, словно ее только что выбелили.

На рассвете ученики окружили учителя. Он молчал и лишь внимательно вглядывался в каждого, будто видя их то ли в первый, то ли в последний раз. Лишь к полудню он раскрыл свои уста.

— Друзья, я хочу отпраздновать святую Пасху с вами. В этот день наши предки оставили за спиной страну рабства и вышли в свободную пустыню. Имеющий уши да услышит. И мы впервые в эту Пасху выйдем из рабства и обретем новую свободу.

Ему никто не ответил. Слова его теперь казались ученикам слишком туманными. О каком рабстве шла речь, о какой новой свободе? Они не понимали.

— Единственное, в чем я уверен, — наконец промолвил Петр, — что Пасха невозможна без агнца. Где мы его возьмем?

— Агнец готов, — горько усмехнулся Иисус. — Прямо сейчас он идет на заклание, чтобы все бедняки мира смогли отпраздновать новую Пасху. Поэтому не беспокойся об агнце.

— Рабби, я обязан тебе жизнью, — приложив свою тощую руку к груди, поднялся из-за угла Лазарь, — и как бы она ни была плоха, а все лучше, чем ад. А потому я принесу тебе в дар пасхального агнца. Мой приятель пасет стадо на горе. Прощай — пойду к нему.

Ученики уставились на него в изумлении. Откуда у этого живого трупа взялись силы, чтобы встать и идти?! Сестры бросились, чтобы удержать его, но он, отстранив их, взял посох и переступил через порог.

Двери домов распахивались, когда Лазарь шел по деревенским улицам. Испуганные женщины изумлялись, как его держат ноги, как это не ломается позвоночник! И хотя его мучила боль, он, набравшись сил, даже принялся насвистывать, чтобы всем показать, насколько он живой. Но губы у него смыкались с трудом, и потому он вскоре оставил свой свист и с напряженным выражением лица принялся подниматься по склону к овчарне приятеля.

Но не прошел он и нескольких шагов, как из-за цветущего куста прямо перед ним появился Варавва. Сколько дней он бродил вокруг деревни в ожидании, когда этот проклятый Лазарь высунет нос из дома, чтобы можно было с ним разделаться. Его надо убрать с глаз долой, чтобы ничто не напоминало людям о совершенном чуде. После того, как сын Марии воскресил его, вокруг него стали собираться целые толпы сторонников, а потому Лазаря следовало отправить обратно в могилу и избавиться от него раз и навсегда.

— Ах ты, беглец из преисподней! — заорал Варавва. — Как я рад тебя видеть! Ну что, хорошо провел время под землей?! А что лучше — жизнь или смерть?

Лазарь попытался обойти его, но Варавва растопырил руки, загородив дорогу.

— Прости меня, дорогое привидение, но наступает Пасха, а у меня нет агнца, вот я и поклялся сегодня утром, что вместо агнца убью первое живое существо, которое встретится мне на пути. Что ж, тебе повезло. Вытягивай шею — будешь жертвой Господу.

Лазарь закричал, но Варавва тут же схватил его за горло. Однако произошло что-то странное. Разбойник словно схватил вату, нет, еще легче — воздух. Пальцы его вошли в плоть и вышли, не пролив ни единой капли крови. «Может, он — дух?» — подумал Варавва, и его грубое, усыпанное оспинами лицо побледнело.

— Больно? — спросил разбойник.

— Нет, — ответил Лазарь, пытаясь избежать цепких рук Вараввы.

— Стоять! — заревел Варавва, хватая его за волосы. Но волосы вместе с кожей остались у него в руке, а череп Лазаря вспыхнул желто-белым светом в солнечных лучах.

— Черт бы тебя набрал! — дрожа пробормотал Варавва. Призрак ты или кто? — и, схватив Лазаря за правую руку, зелот тряхнул его изо всех сил. — Говори, призрак, и я отпущу тебя.

Но пока он тряс, рука оторвалась от тела. Ужас охватил Варавву и, отшвырнув разлагающуюся руку в цветущий куст, он нагнулся, держась за живот, — его начало рвать. Ему стало так страшно, что волосы поднялись дыбом. «Надо скорее покончить с ним», — мелькнуло у него в голове, и он схватил нож. Повалив Лазаря, Варавва прижал его к камню и принялся резать. Он пилил и втыкал, но нож отказывался входить внутрь, словно Варавва убивал груду шерсти. Кровь похолодела в его жилах. «Неужто я приканчиваю труп?» — спрашивал он себя. Оттолкнув Лазаря в сторону, Варавва бросился вниз, чтобы поскорее скрыться, но, обернувшись, увидел, что жертва все еще шевелится. Надо было возвращаться, а то этот чертов сын Марии снова воскресит его. Победив страх и отвращение, Варавва схватил Лазаря и принялся трясти, как белье, перед тем, как повесить его сушиться. Позвоночник Лазаря сломался, и тело развалилось на части. Закопав их под кустом, Варавва бросился наутек. Впервые в жизни он пережил такой страх. «Скорей бы только добраться до Иерусалима, — бормотал он. — Найти Иакова — он даст талисман для избавления от демона!»

Тем временем в доме Лазаря Иисус говорил с учениками, пытался намекнуть на то, чему им предстояло стать свидетелями, чтобы укрепить их сердца.

— Я — путь, — говорил он, — но и обитель, к которой стремятся. Я — поводырь, и тот, к кому идут. Все вы должны верить в меня. Что бы вы ни увидели, не пугайтесь, ибо я не могу умереть. Слышите? Я не могу умереть.

Иуда в одиночестве сидел во дворе. Он снова выковыривал из земли камешки большим пальцем ноги. Иисус то и дело оборачивался на открытую дверь, чтобы бросить на него печальный взгляд.

— Рабби, — укоризненно промолвил Иоанн, — почему ты так приближаешь его к себе? Если ты заглянешь в зрачки его глаз, то увидишь там нож.

— Нет, милый Иоанн, — ответил Иисус, — не нож, но крест.

Ученики тревожно переглянулись.

— Крест?! — воскликнул Иоанн, падая на грудь Иисуса. — Кто будет распят, рабби?

— Кто бы ни заглянул в эти глаза, он увидит себя на кресте. Я заглядываю и вижу это. Но ученики не поверили, и кое-кто даже рассмеялся.

— Хорошо, что предупредил, учитель, — заметил Фома. — Что касается меня, никогда в жизни не стану смотреть в глаза рыжебородому!

— Твои дети и внуки станут, Фома, — ответил ему Иисус и снова взглянул на Иуду, который теперь стоял на ступеньке, глядя на Иерусалим.

— Туманны твои слова, — пожаловался Матфей. — Как же мне записать их? — Весь вечер он сидел с пером в руке, ничего не понимая.

— Я говорю не для того, чтобы ты записывал, Матфей, — с горечью промолвил Иисус. — Вас, писак, правильно называют петухами — вы считаете, что, пока вы не прокукарекаете, и солнце не встанет. Иногда мне хочется взять все твои папирусы и швырнуть их в огонь!

Матфей поспешно собрал свои свитки и отошел в сторону.

— Я говорю одно, ты пишешь другое, а те, кто будет читать, поймут что-нибудь третье, — не успокаивался Иисус. — Я говорю: крест, смерть, Царствие Небесное, Бог… и что вы из этого понимаете? Каждый вкладывает в эти священные слова свои страдания и свои желания, и слова рассыпаются, и душа моя теряется вместе с ними. Я больше так не могу! — У него перехватило дыхание в груди, и он поднялся. Ему вдруг показалось, что и душа его, и разум забиты песком.

Ученики стыдливо потупились. Учитель словно колол их стрекалом, а они, как ленивые волы, отказывались двигаться. Весь мир стал повозкой, в которую их впрягли, и Иисус понукал их везти ее, они же ерзали под ярмом, но не сходили с места. Глядя на них, Иисус чувствовал, как силы покидают его. Путь с земли на небеса долог, и вот они стоят и не шевелятся.

— Сколько я еще пробуду с вами? — воскликнул он. — Кого мучают сомнения, спешите, — спрашивайте меня. Кто хочет сказать мне доброе слово, — говорите скорее, ибо я нуждаюсь в нем. Говорите, чтобы потом не раскаиваться, что вы не успели сделать это — дать мне понять, насколько вы меня любите. Потом будет уже поздно.

Женщины, опершись подбородками на свои колени, прислушиваясь, сжались в углу — только вздохи время от времени доносились оттуда. Они ничего не могли сказать. Вдруг Магдалина вскрикнула — к ней первой пришло предчувствие беды, и сердце ее дрогнуло от ворвавшегося в него погребального плача. Вскочив, она выбежала во внутреннюю комнату. Подняв подушку, Магдалина достала флакон, который захватила с собой из дома. Он был полон арабских благовоний, подаренных ей как-то одним из любовников за проведенную с ней ночь. И, следуя за Иисусом, она повсюду носила его с собой, повторяя: кто знает, может, придет день, когда я умащу волосы своего возлюбленного этими драгоценными благовониями. Может, придет день, когда он женихом будет стоять рядом со мной. Таковы были ее сокровенные мечты; но теперь за спиной возлюбленного она видела смерть — не свадебное покрывало, но саван. А смерть так же, как свадьба, любит благоухания.

Вынув флакон из-под подушки, Магдалина спрятала его за пазуху и разрыдалась. Она сидела, раскачиваясь, словно баюкая свое дитя, и приглушенно, чтобы ее не услышали, всхлипывала. Потом, выплакавшись, она утерла глаза, вышла из комнаты и пала к ногам Иисуса. Не успел он склониться, чтобы поднять ее, как она открыла сосуд, и благоуханная мирра потеют по святым ногам. Слезы снова хлынули из ее глаз, и, распустив свои волосы, она обтерла ими умащенные ноги. Остатки душистой влаги Магдалина вылила на голову Иисуса, снова опустилась на колени и принялась целовать его ноги.

Ученики с раздражением смотрели на это.

— Стыд и срам попусту тратить такую драгоценность, — проговорил торговец Фома. — Если б мы это продали, можно было бы накормить кучу бедняков.

— Или раздать сиротам, — добавил Нафанаил.

— Купить овец, — вставил Филипп.

— Это дурной знак, — вздохнул Иоанн. — Такими благовониями умащаются трупы князей. Зачем ты это сделала, Мария? Смерть почует свой любимый запах и придет…

— Бедняки будут всегда, — улыбнулся Иисус, — но не всегда буду я с вами. А посему не так уж страшно, что на меня истратили сосуд мирры. Бывают минуты, когда расточительность восходит на небеса и делит престол со своим высоким братом Благородством. И ты, возлюбленный Иоанн, не печалься. Смерть может прийти всегда. Так лучше к ее приходу умастить волосы.

Дом благоухал, как гробница богача. Вставший в дверях Иуда с удивлением взглянул на Иисуса. Неужто он раскрыл тайну ученикам? И теперь они умащивали идущего на смерть погребальными благовониями?

— Иуда, брат мой, — улыбнулся Иисус, — ласточка в воздухе летит быстрее, чем скачет олень по земле, а еще скорее ласточки летит мысль человеческая, а быстрее мысли человеческой лишь женское сердце, — и глазами он указал на Магдалину.

— Мы столько всего наговорили, что позабыли о самом главном, — вмешался Петр. — Рабби, где в Иерусалиме мы будем встречать Пасху? Не пойти ли в таверну к Симону?

— Господь задумал иначе, — ответил Иисус. — Вставай, Петр. Бери Иоанна и ступайте в Иерусалим. Там вы встретите человека с кувшином на плече. Следуйте за ним. Он войдет в дом, войдите и вы и скажите хозяину: «Наш учитель приветствует тебя и спрашивает, где накрыт стол, чтоб он мог провести пасхальную вечерю со своими учениками?» А он ответит: «Передайте поклоны своему учителю. Все готово. Мы ждем его».

Ученики, словно дети, широко раскрыв глаза, смотрели друг на друга.

— Ты не шутишь, сын Давида? — спросил Петр. — Все готово? Агнец, вертел, вино — все-все?

— Все, — ответил Иисус. — Ступайте. И веруйте. Это мы сидим здесь и беседуем, но Господь не дремлет. Он трудится на благо людей.

Из дальнего угла раздался слабый хрип, и все, устыдившись, обернулись. Все это время они даже и не вспоминали о том, что старик Симеон был в предсмертной агонии! Магдалина бросилась к отцу, за ней вскочили остальные женщины. Ученики столпились у постели. Иисус приложил ладонь к ледяным губам умирающего. Старый раввин открыл глаза и, увидев его, улыбнулся, потом пошевелил рукой, делая знак остальным удалиться. Когда они остались одни, Иисус склонившись, поцеловал его в уста, глаза и лоб, и старик просиял, не сводя с него глаз.

— Я снова видел вас троих — Илию, Моисея и тебя. Теперь я уверен… я ухожу!

— Да благословит тебя Господь, Симеон. Доволен ли ты?

— Да. Позволь мне поцеловать твою руку, — он надолго припал к руке своими ледяными губами. С восторгом он посмотрел на Иисуса, прощаясь с ним.

— Когда ты придешь — туда, наверх? — промолвил раввин через мгновение.

— Завтра, в Пасху. Скоро увидимся, отец!

Старый Симеон скрестил на груди руки и прошептал:

— Отпусти раба своего, Господи. Глаза мои видели Спасителя!