Иисуса схватили. Оскорбляя, оплевывая, пихая в спину, его провели через рощу, через долину Кедрона в Иерусалим к дворцу Каиафы, где должен был собраться Синедрион и вынести приговор мятежнику.
Было холодно под утро, и прислуга грелась у костров, разожженных во дворе. То и дело левиты приносили все новые и новые сведения из дворца. От обвинений, предъявленных Иисусу, волосы вставали дыбом: этот еретик произнес такие-то и такие-то кощунства против Бога Израиля, такие-то и такие-то против Закона Израиля, заявив к тому же, что собирается разрушить Святой Храм, а землю эту засеять солью!
Петр, потуже завернувшись в хламиду, проскользнул во двор. Склонив голову и протянув руки к огню, чтобы согреться, он с ужасом внимал этим вестям.
— Эй, старик, — окликнула его какая-то служанка, замедлив шаги, — что это ты прячешься? Подними-ка голову, чтобы мы взглянули на тебя. Кажется, ты был с этим еретиком.
Услышавшие ее левиты пригляделись к Петру.
— Клянусь, я его не знаю! — испуганно воскликнул Петр, поднимая руку, и бросился к воротам.
Но другая служанка, видя, что он собирается улизнуть, встала у него на дороге.
— Эй, старик, куда ты? Ты был с ним. Я видела тебя.
— Я не знаю его! — снова вскричал Петр и, оттолкнув девушку в сторону, двинулся дальше. Но тут его за плечи схватили два левита и принялись трясти.
— Твой говор выдает тебя. Ты галилеянин, один из его учеников!
— Я не знаю этого человека! — завопил Петр и грязно выругался.
И тут во дворе закричал петух. Петр застонал — он вспомнил, что говорил ему учитель: «Петр, Петр, петух не прокричит, а ты уже трижды отречешься от меня». Выйдя на улицу, апостол упал под деревья и разрыдался.
Светало. Небо стало кроваво-красным.
Из дворца в волнении вылетел бледный левит.
— Первосвященник разодрал свои одежды! Вы только представьте, что заявил этот преступник! «Я — Христос, сын Божий!» Все старейшины тоже принялись рвать свои одежды и кричать: «Смерть! Смерть!»
— Сейчас его поведут к Пилату, — появился другой левит. — Только он может отправить его на казнь. Расступитесь.
Двери распахнулись, и из дворца появилась вся израильская знать. Впереди медленно плыл утомленный Каиафа. За ним члены Синедриона — клочковатые бороды, хитрые злобные глазки, беззубые рты и ядовитые языки. Все они кипели от гнева. За ними, спокойный и печальный, шел Иисус. Он был избит, и по лицу его струилась кровь.
Двор наполнился криками, проклятьями и смехом. Петр, вскочив, прислонился к стойке ворот, слезы бежали у него по щекам.
— Петр, Петр, — бормотал он, — трус, лжец, предатель! Встань и крикни: «Я с ним!» — и пусть они потом убивают тебя, — он упрашивал и заставлял себя, но его бренное тело, вжавшись в столб, лишь дрожало.
Иисус споткнулся о порог и начал падать. Протянув руку, чтобы удержаться, он наткнулся на плечо Петра. Петр окаменел. Он чувствовал, как рука учителя вцепилась в него и замерла. Сумерки еще не рассеялись, и Иисус не различил, за кого ухватился. Восстановив равновесие, он тронулся дальше ко дворцу Пилата в окружении стражи и старейшин.
Пилат уже встал, умылся, рабы умастили его тело ароматическими маслами, и теперь он нервно прогуливался по открытой площадке на крыше своего дворца. Он никогда не любил этот пасхальный день. Упившись своим Богом, евреи приходили в неистовство, затевали стычки с римскими солдатами, провоцируя свое очередное избиение, что вовсе не входило в интересы Рима. А в эту Пасху ему добавили еще одну неприятность. Во что бы то ни стало иудеи решили распять бедного назаретянина, безумца… Отвратительный народ!
Пилат сжал кулаки. Его охватило упрямое желание спасти этого дурачка, и не потому, что он был невиновен (невиновность — что это означает?), и не потому, что он жалел глупца (увы, если бы он мог испытывать жалость к евреям), но лишь для того, чтобы взбесить этот неблагодарный народ.
Внизу послышался шум. Пилат увидел, что вся площадь перед цитаделью заполнена иудеями, все дворы и галереи Храма забиты толпами беснующихся людей. Они орали, плевались и пинали Иисуса, которого солдаты вели к огромным воротам цитадели.
Пилат спустился в приемный зал и сел в свое тяжелое резное кресло. Дверь отворилась, и два черных гиганта втолкнули Иисуса. Одежда его была растерзана, лицо залито кровью, но голову он держал высоко, и глаза его сияли спокойным нездешним светом.
— Снова ты передо мной, Иисус из Назарета, царь Иудейский, — улыбнулся Пилат. — Похоже, они хотят убить тебя.
Иисус смотрел в окно на небо. Мысли и тело его уже отлетели, и он молчал.
— Перестань пялиться на небо! — в гневе вскричал Пилат. — Лучше посмотри на меня! Ты разве не знаешь, что я имею власть отпустить тебя на свободу или распять?
— Ты не имеешь никакой власти надо мной, — спокойно ответил Иисус, — никто не имеет, кроме Господа.
— Смерть! Смерть! — неслись внизу разъяренные крики.
— Что они так безумствуют? — спросил Пилат. — Что ты им сделал?
— Явил истину, — ответил Иисус.
— Какую истину? — улыбнулся Пилат. — Что есть истина?
Сердце Иисуса скорбно сжалось. Вот он мир, и вот правители мира. Они спрашивают, что есть истина, и смеются.
Пилат подошел к открытому окну. Он вспомнил, что вчера был схвачен Варавва за разбой, а по заведенному обычаю в день Пасхи освобождали одного преступника.
— Кого хотите, чтобы я отпустил вам? — закричал Пилат толпе. — Иисуса, царя Иудейского, или бандита Варавву?
— Варавву! Варавву! — завыла толпа.
Пилат кликнул экзекуторов.
— Бичуйте его, — указал он на Иисуса, — а потом наденьте на него терновый венец и пурпурную мантию, дайте ему длинный камыш вместо скипетра. Он — царь, оденьте его по-царски! — Пилат задумал представить безумца в самом прискорбном виде, чтобы люди сжалились над ним.
Стражники увели несчастного, привязали его к колонне и принялись избивать. Сплетя венец из колючего терновника, солдаты насадили его на голову Иисуса — по его вискам и лбу начала сочиться кровь. Накинув ему на плечи красную тряпку и всунув в руки камыш, они затем привели его снова к Пилату.
— Добро пожаловать, ваше величество! — не в силах сдержать смех, расхохотался Пилат. — Идем, я покажу тебя твоим подданным. — И, взяв Иисуса за руку, он вывел его на террасу. — Видите ли его?! — закричал он толпе.
— Распни его! Распни! — взвыли внизу.
Пилат распорядился, чтобы ему принесли таз и кувшин с водой, и на глазах разъяренного народа он вымыл руки.
— Я умываю свои руки, — промолвил он. — Не виновен я в его крови, не виновен. Да падет грех на вас!
— Его кровь падет на наши головы и головы наших детей! — взревела толпа.
— Уведите его, — приказал Пилат, — и не надоедайте мне больше!
Иисуса схватили и, водрузив крест ему на спину, оплевывая и оскорбляя, погнали к Голгофе. Крест был тяжел. Сын человеческий шел, спотыкаясь и оглядываясь по сторонам. Вдруг он увидит кого-нибудь из своих учеников, сможет кивнуть ему, увидит сочувствие в глазах. Но никого из них не было видно.
— Благословенна смерть, — со вздохом прошептал он. — Слава Тебе, Господи!
Ученики тем временем схоронились в харчевне Симона-киринеянина. Они ждали, когда будет совершено распятие и наступит ночь, чтобы незамеченными покинуть город. Укрывшись за винными бочками, они настороженно прислушивались к радостным крикам уличной толпы — весь город бежал на Голгофу. Люди весело проводили Пасху — наевшись до отвала мяса и напившись вина накануне, теперь они шли посмотреть на распятие, чтобы развлечься.
Толпы валили и валили, ученики же, прислушиваясь к топоту шагов на улице, трепетали. Время от времени слышались сдавленные рыдания Иоанна, Андрей, бормоча угрозы, вскакивал и бессильно сжимал кулаки. Петр маялся, обвиняя себя в трусости, которая не давала ему выбежать на улицу и быть убитым вместе с учителем. Сколько раз он клялся: «С тобой, рабби, до самой смерти!» А теперь, тогда пришла смерть, он спрятался за бочками.
— Прекрати выть, Иоанн, — не выдержал Иаков, — ты же мужчина. И ты, красавчик Андрей, кончай крутить свой ус. Сядьте! Все сядьте. Давайте кое-что решим. Предположим, он действительно Мессия. С какими лицами мы будем стоять перед ним через три дня, когда он воскреснет? Вы об этом подумали? Что скажешь, Петр?
— Если он Мессия, мы погибли — вот что я скажу, — с безысходностью промолвил Петр. — Я же говорил вам, что уже трижды отрекся от него.
— Но если он не Мессия, мы тоже погибли, — продолжил Иаков. — Что скажешь ты, Нафанаил?
— Я скажу, что отсюда нужно сматываться. Иначе нам конец, так или иначе, Мессия он или нет.
— И бросить его? Да как ваши души смогут вынести это! — воскликнул Андрей и кинулся к двери.
— Сядь, несчастный, пока я тебя не разорвал на тысячу кусков! — вцепился в его хитон Петр. — Надо найти другой выход!
— Лицемеры! Лицемеры и фарисеи, — зашипел Фома. — Какой выход? Давайте говорить открыто, без обиняков: мы заключили сделку и потеряли весь свой капитал. Да! Деловые отношения. И не надо на меня смотреть как на врага, — именно так это и называется — небольшая сделка. Ты мне, я тебе. В обмен на Царствие Небесное я отдал свои товары — гребенки, нитки, зеркала. И вы поступили так же. Один отдал свою одежду, другой — своих овец, третий — душевный покой. А теперь все рухнуло. Мы обанкротились, весь наш капитал пошел к черту! А теперь смотрите, как бы нам не лишиться и жизни! Что я вам могу посоветовать? Бежать, пока есть время!
— Согласны! — вскричали Филипп и Нафанаил. — Бежим, пока есть время!
Петр обеспокоенно взглянул на Матфея, сидевшего в стороне. Не проронив ни слова, он слушал, что говорили другие.
— Бога ради, Матфей, не записывай этого. Сделай вид, что не слышишь. Не делай из нас посмешища на вечные времена!
— Не бойся, я знаю, что делаю, — ответил Матфей. — Я многое вижу и слышу, но выбираю… Однако послушайте меня ради вашего же блага: будьте благородны, покажите, как вы смелы, чтобы я мог описать это, и вы, бедняги, прославитесь тогда. Вы ведь апостолы — а это не шутка!
В это мгновение дверь распахнулась, и в харчевню вошел киринеянин. Одежда на нем была порвана, лицо и грудь залиты кровью, глаз заплыл. Ругаясь и стеная, он стащил с себя обрывки хитона, окунул голову в таз, где обычно мыл стаканы, и, взяв полотенце, обтер грудь и спину, не прекращая кряхтеть и плеваться. Потом припал к крану бочки и принялся пить. Услышав возню за бочками, он перегнулся через край и увидел сбившихся в кучу учеников.
— Вон с глаз моих, грязные псы! — в ярости завопил он. — Это так-то вы любите своего учителя? Сбежали! Вшивые галилеяне, негодяи!
— Видит Бог, мы бы всей душой… — заблеял Петр, — но плоть наша…
— Заткнись, болтун! Если бы душа твоя была готова, ты бы не болтал о плоти! Тогда бы все пришло тебе на помощь — и посох в руке, и хитон на спине, и камни под ногами — все, все! Посмотрите на меня, трусы: синяки и ссадины, одежду порвали, глаз чуть не выбили! А все почему? Черт бы вас побрал, грязные ученики! Потому что я защищал вашего учителя. Я, вшивый трактирщик, жалкий киринеянин, сражался с целым городом! А почему? Может, я верю, что он Мессия и завтра он придет и возвеличит меня? Ни черта, ни черта подобного! Все потому, что у меня есть эта дурацкая совесть, и я не жалею об этом! — Он носился по комнате, наталкиваясь на стулья, ругаясь и сплевывая кровь. Матфей сидел как на гвоздях, — ему надо было поскорее узнать, что случилось во дворце Каиафы, что во дворце Пилата, что говорил учитель, что кричал народ, — надо было все записать.
— Если ты веришь в Бога, Симон, брат мой, — промолвил Матфей, — успокойся и расскажи нам все по порядку: как, где, когда и что говорил учитель, если он вообще говорил.
— Конечно, говорил! — взревел Симон. — «Черт бы вас побрал, ученики!» — вот что он сказал. Давай, записывай! Что ты на меня уставился? Бери свое перо и пиши: «Черт бы вас побрал!»
Из-за бочек послышались рыдания. Иоанн, хрипло крича, катался по полу, Петр бился головой о стену.
— Если ты веришь в Господа, Симон, — с мольбой в голосе снова повторил Матфей, — скажи мне правду, чтобы я мог записать ее. Неужели ты не понимаешь, что будущее всего мира зависит сейчас от твоих слов?
Петр продолжал биться головой о стену.
— К черту, не отчаивайся, Петр, — сжалился над ним трактирщик. — Я скажу вам, что вы должны сделать, чтобы прославиться во веки вечные. Слушайте: скоро его поведут мимо харчевни — шум уже доносится. Вставайте, откройте дверь и возьмите у него крест. Он нелегкий, черт бы его побрал, а ваш Мессия хрупкий, избили парня к тому же, — и со смехом он пнул Петра ногой. — Ну, сделаешь? Я хочу, наконец, уже видеть какие-то поступки здесь и сейчас.
— Я бы так и сделал, клянусь тебе, если бы вокруг не было такой толпы, — заныл Петр. — Они же из меня сделают отбивную.
— Пошли вы все к дьяволу! — плюнул в них разъяренный трактирщик. — Неужели никто из вас не решится? Ты, стручок Нафанаил? А ты, Андрей-головорез? Никто? Никто! Тьфу! Провалитесь вы к дьяволу! Бедный Мессия, надежных же ты выбрал себе полководцев! Лучше бы ты выбрал меня! Может, я и заслуживаю быть повешенным, но у меня, по крайней мере, осталась крупица собственного достоинства. А если у человека оно есть — неважно, пьяница он, вор или лжец, — все равно он человек! А если у вас нет достоинства, будьте вы хоть невинными голубками, все равно цена вам — грош! — И плюнув еще раз в сторону учеников, он распахнул дверь и, пыхтя, остановился на пороге.
Улицы были полны народа.
— Он идет! Идет царь Иудейский! — хохотали бегущие граждане.
Ученики снова забились за бочки.
— A-а, значит, у вас нет ни совести, ни чести? — обернулся Симон. — Вы даже не хотите его увидеть? Вы даже не можете утешить его своим видом? Ну, хорошо же! Тогда пойду я! Я буду махать ему руками и кричать: «Это я, Симон-киринеянин, я тут!» — И он выскочил на улицу.
Волна за волной катились толпы людей. И вот проскакали римские всадники, за ними с крестом на плечах шел Иисус, он был весь в крови, мантия превратилась в лохмотья. Силы покидали его. Он то и дело спотыкался, падал, ему давали подняться и пинками понуждали двигаться дальше. Позади ковыляли калеки, раздосадованные тем, что он не исцелил их. Они сыпали проклятия на его голову, норовя ударить своими костылями и палками. Иисус временами оглядывался — неужели не появится никто из его возлюбленных учеников? Что с ними случилось?
И вдруг в дверях харчевни он увидел машущего ему рукой Симона. Сердце его встрепенулось от радости. Он кивнул ему и тут же оступился, споткнувшись о камень, и обрушился наземь с крестом на спине. Иисус застонал от боли.
Киринеянин бросился к нему, поднял его и взгромоздил крест на свои плечи.
— Мужайся, — улыбнулся он Иисусу. — Я здесь, не бойся.
Они миновали городские ворота и начали подниматься на вершину Голгофы. Вокруг все смердело мертвечиной — распятых преступников не снимали с крестов, их трупы оставались висеть и поедались хищными птицами.
Киринеянин опустил крест. Два римских солдата, вырыв яму, укрепили его между камней. Иисус в ожидании опустился на камень. Солнце сияло прямо над головой, раскаленные добела небеса безмолвствовали. Ни пламени, ни ангела, ни малейшего знамения, говорящего о том, что кто-то сверху наблюдал за земными событиями… И пока Иисус так сидел в ожидании, разминая между пальцами комочек земли, он почувствовал, что перед ним кто-то стоит. Медленно подняв голову, он увидел и узнал.
— Привет тебе, моя верная спутница, — пробормотал Иисус. — Наше путешествие подошло к концу. Свершилось то, чего ты желал, свершилось и то, что желал я. Всю свою жизнь я трудился, преобразуя Проклятие в Благословение. Я добился этого, и теперь мы друзья. Прощай, мать! — И он безмятежно помахал рукой мрачной тени.
— Вставай, ваше величество! — заорали солдаты, хватая его за плечи. — Пора взойти на престол!
Они раздели его, обнажив худое тело, покрытое синяками и ранами.
Жара усиливалась. Люди, наоравшиеся до хрипоты, молча наблюдали за происходящим.
— Надо дать ему вина подкрепиться, — предложил один из солдат.
Но Иисус оттолкнул чашу и раскинул руки на кресте.
— Отче, да свершится воля твоя, — прошептал он.
— Лжец! Дешевка! Обманщик! — снова завопили слепые, прокаженные и увечные.
— Где Царствие Небесное? Где столы, ломящиеся от хлебов? — подхватили бродяги, швыряя в Иисуса камни и гнилые фрукты. Иисус хотел крикнуть еще что-то, но солдаты, обвязав его веревками, стали подтягивать на крест. Закончив свое дело, они позвали палачей с гвоздями. Те подняли молотки… При первых ударах солнце скрылось, небо потемнело, и на нем выступили звезды — нет, не звезды — слезы начали падать на землю.
Толпу обуял ужас. Испуганные лошади римской кавалерии, отступая и шарахаясь в стороны, принялись теснить людей. Наступила такая тишина, как бывает перед землетрясением.
Симон-киринеянин упал на камни. Земля колыхалась под его ногами, и ему стало страшно.
— Ну, все, сейчас преисподняя поглотит нас! — прошептал он.
Он поднял глаза и огляделся. Мир словно пребывал в глубоком обмороке — все окутала синеватая мгла. Люди растворились в ней, лишь глаза черными звездами сверкали вокруг Симона. Огромная стая ворон, почуявших кровь и начавших слетаться К Голгофе, рассеялась в панике. С креста послышался слабый стон, и киринеянин, сжав зубы, чтобы не разрыдаться, поднял голову и взглянул вверх.
— Боже! — вырвался у него крик.
Толпы ангелов, слетевших с небес, приколачивали Иисуса к кресту. Они порхали вокруг, одни поддерживали его тело, чтобы не сорвалось, другие подносили гвозди; третьи стучали молотками, а маленький розовощекий и златокудрый ангелочек с пикой в руках взмахнул ею и пронзил Иисусу сердце.
— Что это? — трепеща, пробормотал киринеянин. — Сами Силы Небесные… Сам Господь распинает его!
И тут — никогда в жизни Симон не испытывал такого горя и отчаяния — душераздирающий крик пронзил все пространство от земли до неба:
— Или́… Или́…
Продолжить у страдальца не хватило сил. Распятый уронил голову и испустил дух.