1

На некоторое время грек выпал из моего поля зрения, но очень скоро мне пришлось встретиться с ним, и в довольно неожиданной обстановке. Однажды приехал Рустам с целой кавалькадой с седобородым аксакалом во главе. Люди стояли снаружи и не входили. По знаку Рустама я вышел к ним. Оказывается, они пришли звать меня на той – празднество – по случаю выздоровления и возвращения домой Хассана.

Тогда я еще не понимал полностью всего того, в чем принимал участие. В тот момент я не мог знать, что все это имело и политический смысл. В самом деле, стали бы они приглашать меня месяц тому назад? Они ненавидели советскую власть, которая для них символизировалась в образе грабителя Погребнякова. Было бы бесполезно уговаривать их и объяснять, что Погребняков – белый офицер, обманом пробравшийся в руководящие органы советской власти, – все эти слова не воскресили бы умерших и не вернули бы отнятого.

Теперь же они приходят и зовут людей, имеющих какое-то место в советском обществе. Я не отдавал себе отчета в том, что под влиянием доброго отношения, симпатии, примеров человечности в настроении узбеков происходил перелом. Тогда в моих глазах моральная сторона совершенно заслоняла политическую; мне было приятно, что мы для них что-то сделали: вернули Рустаму сестру, спасли от страшной болезни Хассана – я инстинктивно чувствовал, что враждебности нет, но дальше я не шел.

Я понял, что они придают всей затее какое-то церемониальное значение и что она играет какую-то важную роль в их жизни, и поэтому в своем ответе постарался не ударить лицом в грязь: я долго кланялся, нелепо прикладывая руки к сердцу, бессознательно подражая виденным мной на сцене образцам.

Очевидно, если не форма, то содержание моей реакции на приглашение вполне удовлетворило депутацию, и она, довольная и обрадованная, ушла. Рустам и я уже прекрасно понимали друг друга. Он рассказал мне, что собирается привезти на той Лейлу и что я должен обязательно сдержать слово.

– А откуда вы узнали, – спросил я Рустама, – что там той? Они и к вам приезжали?

– Нет, – ответил он, – мой Хассан все равно брат. Хассан матушка, мой матушка, два брат.

Итак, Хассан и Рустам были двоюродные братья. Может быть, еще и поэтому узбеки из кишлака хорошо ко мне относились.

В тот же день я и двое из караульных макбары, также получивших приглашение, отправились в кишлак. Завидев нас издали, мальчишки из кишлака испустили пронзительный вопль и стремглав бросились к кишлаку. Когда мы подошли ближе, навстречу нам шла уже целая толпа во главе с улыбающимся, похудевшим Хассаном. Меня взяли под руки и повели в какое-то строение с ковровыми настилами на полу и сюзане по стенам. Но я не успел осмотреть все это, так как совершенно неожиданно увидел, что посреди комнаты в обществе почетных стариков аксакалов сидели не кто иные, как Юля и грек. Прежде чем я успел подумать, как мне отнестись к этому, я услышал голос Юли:

– А, Глеб! Наконец-то. А мы тут целый час томимся голодом.

Должно быть, с моего лица не исчез немой вопрос по поводу того, как Юля попала сюда, потому что она поторопилась объяснить:

– Вы знаете, Хассан хотел звать нас всех, но я знала, что Александра Ивановна не может оставить больницу, а Катю без себя не отпустит, вот так и вышло, что поехала я одна.

Несмотря на то что она тараторила так быстро, в голосе ее звучала какая-то неуверенность и напряженность. Через минуту я понял, что они были вызваны совершенно неоправданным присутствием на тое грека.

– И я прихватила с собой Кристи. Или он прихватил меня с собой, – прибавила она кокетливо. – Я ни за что не поехала бы сюда одна. Я бы заблудилась, или меня бы украли.

Кристи смотрел с непринужденным видом, и я вновь поразился, как свободно и легко он умел держаться в любой ситуации.

– Моя проводник, – сказал грек на своем ломаном русско-черноморском языке, которому я уже более не доверял. – Моя сегодня киоск закрывай – ходи сюда, круты дальше, – блеснул он зубами.

Мы сели, и началось угощение. Гвоздем его был плов. Его варили в нескольких котлах и ели в нашей и в соседних комнатах, которые к тому времени наполнились народом в ярких и нарядных халатах. В передней комнате играли на музыкальных инструментах.

Я сидел между Хассаном и Рустамом, напротив расположились Юля и грек, между нами человек шесть почетных жителей кишлака. Я ждал Лейлу, но она не рискнула выйти к мужчинам. За пловом мы говорили мало. За дыней и чаем завязался общий разговор.

– Ваша скоро начинай работа, – сказал Хассан. – Моя видел много лопатки.

– Да, наверное, – уклончиво ответил я, хотя знал не больше его.

– Большой начальник Толмачев скоро приезжай Самарканд, – продолжал Хассан.

Они были хорошо информированы.

– Скоро, – заверил я его.

– Ваша – хороша люди, – сказал он мне.

– Все люди хороша, – подтвердил я.

Я не попал в тон.

Он посмотрел на меня недоброжелательно:

– Тугай плохой люди, – проговорил он сурово.

Я решил при греке и при Юле не показывать, что я что-либо знаю.

– Почему плохой? – невинно поднял я брови.

– Тугай убивай, воровай, два уезда ограбил, сейчас сюда пришел. Тугай люди все равно Погребняк. – Лицо его искривилось, кровь схлынула, стали видны некрасивые оспинки и старые шрамы. – Плохой люди.

– Как ваша знай? – спросил я на том же общем диалекте.

С лица Хассана не сходило волнение:

– Наша джигит ходи тугай охота. Тугай много офицер.

Я как бы случайно обвел глазами сидевших вокруг. У грека и Юли глаза были острые, остановившиеся. Оба делали стойку и выдавали себя этим. Они были явно на работе.

– Погребняк – старый, молодой? – спросил я.

– Не старый, не молодой, – ответил Хассан, – высока. Одна рука его два пальца нет. Худой человек. Его убивай надо.

Опять наступило молчание. Хассан, видимо, предполагал, что мы все одинаково переживаем его сообщение, в то время как мы все воспринимали его по-разному.

Внезапно он стал более доверительным, думая, что находится среди друзей (ведь спасла же ему больница жизнь!) и что все присутствующие также друзья и между собой. Он понизил голос до шепота:

– Я тебе скажи. Ваша лагерь есть люди, ходи тугай, туда-сюда.

Я притворился удивленным и возмущенным. Грек так и впился глазами в Хассана.

– Как твоя знай? – чуть-чуть сурово спросил я. – Как твоя можно говори?

– Наша охотники види. Наша джигиты все види. Кажды день тугая люди ходи трава, – он почти лег на ковер, – потом назад.

Он наклонился ко мне. Снаружи послышалось цоканье копыт. Кто-то спешивался.

– Ваша есть один человек, ходи туда-сюда, плохой человек, молодой, большой. – Он встал, показал рукой над головой, поднял глаза и оцепенел, будто увидел привидение.

В дверях стоял Борис, самоуверенный, развязный. Не про него ли собирался сказать Хассан и поэтому так перепугался?

– А вот и я, то, что у Блока называется нечаянная радость, – пропел Борис. – Я, собственно, в поисках вас, Глеб. Нехорошо бегать от друзей. Тем более что у меня к вам дело. Я верхом за вами. А! Кого я вижу? – деланно удивился он. – Юлия Викторовна и… – Он чуть прищурил глаза.

– Кристи, – дружелюбно отозвался грек, – Кристи Кангелари. Все знай. Круты дальше.

Он засмеялся, обнажив два ряда прекрасных зубов, вежливо поднялся, напрасно ожидая, что Борис подаст ему руку, но Борис этого не сделал. У грека были неуловимо хорошие манеры, не хуже, чем у Бориса. Я опять подивился атлетическому развороту его плеч. Что они там, греблей, что ли, занимаются, в Анапе? Если только он действительно из Анапы.

Законы гостеприимства взяли в Хассане верх над первым чувством ошеломленности. Бросив острый, предупреждающий взгляд на меня, Хассан подвинулся, потеснил Рустам а и вежливо предложил Борису сесть.

– Итак, я искал вас, Глеб, – повторил Борис, усевшись. – Есть телеграмма от Толмачева, что он приезжает. Надо подготовить все к работе. Завтра с раннего утра Эспер Константинович просит вас быть в лагере.

– Хорошо, – ответил я, дивясь тому, что он так поздно поехал за мной, да еще в пользующийся дурной репутацией кишлак. Ясно, что караульные в макбаре сказали ему, где я. Но достаточно было бы оставить записку.

– Ну вот, у меня теперь сразу два кавалера, – жеманно проговорила Юля. – Как вы живете, Борис Николаевич? Неужели вы совсем меня забыли?

Глаза грека, до того широко раскрытые, чуть сузились.

– Но я вижу, – хихикнул Борис, – что вы без меня тоже не скучаете.

– Ах, что вы, – обиженно ответила она, – меня развлекают, как могут, Глеб и… Кристи, но… Я так обрадовалась, увидев вас. Может быть, если Глеб нас в конце концов пригласит, мы у него сделаем привал и узнаем, как живет этот угрюмый отшельник?

Это было неприятной новостью для меня, что без моего приглашения Юля собирается ко мне в макбару, да вдобавок с этим темным Кристи и вот теперь еще и с Борисом.

Наступило молчание. Подняв глаза на Бориса, я увидел, что тот исподлобья наблюдает за греком. Внезапно Борис поднялся, заторопился и в спешке позволил себе большую бестактность – не прикоснулся к чаю и к сладостям.

– Вы что, еще долго здесь пробудете? – спросил он.

– Да, так сразу не сорвемся, как некоторые, – ответил я.

– Ну, а я пойду, у меня дела.

– Какие дела? – спросил я, с трудом подавляя насмешку.

Он остановил взгляд на мне:

– Да разные. Знаете, в связи с приездом Владимира Николаевича. Юлия Николаевна, ваш слуга…

Он театрально поклонился и, ни с кем более не попрощавшись, вышел.

Хассан наклонился ко мне и шепотом продолжал начатый им до прихода Бориса разговор:

– Его тугаи ходи.

Я, насколько мог, изобразил высшую степень удивления.

– Его тугаи ходи, тугаи люди его ходи, туда-назад, письмо таскай, спирт таскай, ружье таскай.

Глаза грека блестели. Он не упускал ни одного слова. Это была информация.

– Ваша какой охота? – внезапно спросил грек Хассана.

– А вы что – охотник? – спросил я его.

– Да, – ответил он, – наша Кавказ, дичь много, козуля, фазан.

Но он, видимо, не со мной желал говорить и вновь обратился с тем же вопросом к узбекам.

– Охота есть, – ответил Хассан. – Наша много джигит.

– Моя ваша приезжай, – пообещал грек, – вместе тугай ходи, птица стрелять.

– Тугай ваша ходи нельзя, – упрямо ответил Хассан.

На лице грека изобразилась досада:

– Хороши охота, почему не ходи?

– Там плохой люди много.

Греку явно не по душе было это возражение, но он принудил себя добавить добродушно:

– Ваша базар езжай, ходи мой киоск. Моя большой плов делай, гость будешь. Круты дальше!

Мы просидели еще часа полтора, а потом церемонно распрощались. Уже при выходе мы повидали Лейлу. Показываться без паранджи правоверным она не могла, но никто не мог воспрепятствовать ей выбежать к нам, урусам, в сад, да еще вечером. Мы постояли и поговорили несколько минут.

Кто должен был сделать бестактное замечание, как не Юля?

– Глеб, она не сводит глаз с вас, запишите себе еще одну победу.

После этого оставалось только одно – уйти. Она вогнала меня в краску и в бешенство сразу. Однако впереди предстояло нечто худшее.

– Глеб, вы помните, – догнала она меня, – вы же обещали позвать нас в гости?

Ну как сказать этой навязчивой женщине, что я никогда ничего подобного не обещал.

– У вас, говорят, такая интересная пещера анахорета. Мы должны ее видеть. О ней ходят легенды.

– Сейчас поздно, – сказал я. – Может быть, когда-нибудь в другой раз.

– Нет, нет, – не уступала она, – такая чудная ночь. Мы с Кристи отдохнем у вас несколько минут и пойдем. И потом, я должна сознаться, мы уже заказали тарантас, чтоб ждал у вас. Так что вам деться некуда. Или, может быть, вы прячете там какую-нибудь прекрасную туземку вроде этой девочки? Паша окончательно отбил у вас Катю, они всё гуляют при луне, вы должны же как-нибудь утешаться. Сознайтесь, ну-ка, ну-ка, ну-ка. – Она водила пальцем у меня перед носом.

Все это было в высшей степени противно. И какую каплю яда она заронила этим замечанием о Кате, но деться действительно было некуда, пришлось нехотя согласиться.

Рустам пошел проводить нас.

Уже полностью опустилась быстрая южная ночь. Было темно и прохладно. По холодку мы не торопясь пошли к макбаре.

Я молчал, почему-то притихла и Юля. Было ли это инстинктивное ощущение, что ее навязчивость неприятна и общество нежелательно или какое-то другое предчувствие? Мне показалось, что и грек что-то сосредоточенно обдумывает.

2

Еще через полчаса мы все четверо достигли макбары. Тарантаса не было. Юля напомнила о привале, и я вынужден был предложить зайти. Караульные уже спали. Рустам сказал, что останется на воздухе. В макбаре было темно, я зажег свечи и по привычке постучал по барометру. Как ни странно, он предвещал дождь. Юля настаивала на том, чтобы осмотреть всю макбару. Я светил им и показал снаружи, не вводя туда, склад, затем свою комнату и, наконец, провел в среднюю комнату с бассейном. Когда мы зашли туда, я заметил, что грек отстал от нас. Я обратил на это внимание Юли. Она негромко позвала его, но он не шел. Она стала занимать меня вопросами. Через несколько минут грек вышел с непринужденным видом из моей комнаты и сказал:

– А я вас ищу.

Что он делал там, у меня?

Сводчатая комната с бассейном, где мы находились, выглядела очень мрачно, и скупой свет от двух свечей – одной у меня, другой у Кристи в руках – терялся в казавшемся бездонным слепом куполе. Только в бойницы были видны темно-синие вертикальные полоски ночи.

– А что здесь внизу? – спросила с явной дрожью в голосе Юля. – Какое-то адское место.

– А это, – ответил я (вероятно, темнота ободрила меня), – была тюрьма, куда сажали дурных женщин.

– Зиндан? Тогда там, наверно, полно крыс? В Туркестане все слышали истории про страшные зинданы. И жабы, и клопы?

– Да, всего понемножку, – ободрил я ее.

Я расплачивался с ней за все то, что мне было неприятно и отвратительно в ней.

Наступило молчание, и сразу же явственно послышалось журчание родниковой воды.

– А это что? – спросила Юля.

– А это живая вода, – ответил я, – хотите, спустимся.

– Нет, нет, – задрожала она.

Я тут же устыдился своей безжалостности, не подобавшей ни мужчине, ни хозяину.

– Нет, Юлия Викторовна, там ничего страшного нет. Я шутил.

Принял вызов Кристи. Возможно, ему было интересно.

– Пойдем, Юли-джан. Кто боится? Никто боится.

Я пошел вниз, на полпути обернулся и сказал Юле:

– Давайте руку.

Она уцепилась за мою руку. Я не рассчитал высоты самой нижней ступеньки, споткнулся, выронил свечу, и мы остались в темноте. Подняв голову, мы ждали, когда спустится Кристи. Он держал свечу в вытянутой руке, чтобы лучше светить себе и нам.

И вот, когда мы стояли, подняв голову, ожидая Кристи, произошла неожиданная и странная вещь. При неверном свете свечи мы увидели, что сквозь бойницу над нами просунулся какой-то длинный предмет, почти одновременно возникла ослепительная красная вспышка, прогремел оглушительный выстрел, свеча выпала из рук грека, и он рухнул к нашим ногам. Теперь мы были в полной темноте. Юля начала визжать и биться. Все случилось так быстро, что в первые мгновения я не мог ничего понять. Лишь через несколько секунд я сообразил: кто-то стрелял в Кристи сквозь бойницу и убил его.

Я не знал, что делать. Нужно было прежде всего выбраться из ямы, из темноты. Я схватил Юлю за руку и потащил за собой.

Не успели мы подняться наверх, как услышали неистовый крик:

– Глеба, Глеба!

Я выбежал из макбары.

Навстречу мне бежал Рустам и, задыхаясь, кричал:

– Его стреляй окошко. Моя гоняй, его прыгай лошадь. Моя хватай халат, его бей приклад.

Снаружи было гораздо светлее, чем в макбаре. Я обежал макбару кругом, но там уже никого не было, и тотчас же вернулся. При свете месяца я разглядел, что лоб Рустама слева был рассечен глубокой раной, кровь залила щеку и стекала с подбородка.

– Давай сюда, живо! – приказал я.

Мы вернулись в макбару, зажгли свечи, усадили дрожащую Юлю на мою койку, я открыл аптечку, промыл и перевязал рану Рустаму.

– Ну, теперь, – сказал я, – вытащим наверх грека.

Юля опять завизжала. Я прикрикнул на нее, так как раньше слышал, что миндальничать с женщинами в истерике нельзя. Она притихла и, как больной зверь, смотрела на меня остановившимися, полными ужаса глазами.

Рустам укрепил свечу на краю ямы, и мы спустились вниз. Мы втащили грека наверх. Он был очень тяжел.

– Юля, мы должны помочь ему. Вы же сестра милосердия! Ну, давайте!

Она повиновалась с какой-то собачьей покорностью. Я взял у Юли ее зеркальце и приложил ко рту грека – зеркальце отпотело. Грек был еще жив.

– Рустам, буди караульных, пусть кто-нибудь бежит в лагерь за лошадьми.

Но караульных будить не пришлось. Разбуженные стрельбой, криками и шумом, они все уже проснулись.

Тут из города приехал тарантас за греком и Юлей.

– Ну, Юля, везите его. Не теряйте ни минуты, дело идет о спасении жизни.

Юля покорно встала. Мы набросали сена в тарантас и положили на него грека. Рустам и Юля сели в ногах и в головах. Я стоял у макбары до тех пор, пока они не исчезли из глаз. Взошла луна, и стало очень светло.

3

Я медленно вернулся в макбару. Ложиться после такой перетряски я не мог. Я вышел на воздух и стал прохаживаться перед домом.

«Так что же произошло? – пытался осмыслить я. – Кто-то стрелял сквозь амбразуру окна в грека, потом, насколько можно было понять со слов Рустама, бежал и с коня ударил прикладом пытавшегося задержать его Рустама».

Да! Я ведь еще толком не видел, где это было. Я вновь обошел макбару и за ней явственно увидел следы разыгравшейся здесь недавно сцены. Песок был взрыт так, словно лошадь крутилась под вскочившим на ее спину всадником. Да, а как он стрелял, амбразура же высоко? Очевидно, стоя, с лошади, ориентируясь на свечу в руках грека.

Кто же это был и почему он стрелял в грека?

При свете полной луны я прошел дальше по совершенно отчетливым следам коня, унесшего убийцу. Невдалеке я опять увидел взрытый копытами коня песок. А! Наверно, здесь Рустам боролся со всадником и, схватив его за халат, пытался стащить с коня. Я внимательно обошел это место кругом. В это время свет луны отразился на блестящем предмете, лежавшем в кустах татарника. Я подобрал его и стоял полный недоумения. Это была серебряная офицерская лядунка с золотым двуглавым орлом.

«Но ведь такую же я видел у Файзуллы», – вскричал я внутренне. Так, значит, стрелял он! И в голове, как молния, самопроизвольно возникла и вытянулась вся цепь. Стрелял Файзулла, друг и сообщник Бориса. Борис обнаружил грека в кишлаке, выяснил, что он с нами пробудет в гостях еще некоторое время и потом поедет с Юлей ко мне в макбару, поэтому сразу же поскакал к Файзулле, уведомил его, и тот примчался и свел какие-то свои темные счеты с греком.

Так вот до чего докатилась их взаимная слежка! Дело приняло серьезный оборот. Борис с Файзуллой на одной стороне, грек и Юля – на другой, началось с разговоров и подглядываний и кончилось ночным убийством. Но что за всем этим кроется?

Инстинкт подсказал мне, что тут нечто большее, чем личная вражда. Недаром каждый участник драмы был не тем, чем казался, у каждого было другое лицо и своя тайна.

Я пошел по следам далее, но облако уже закрыло луну, и я почти ничего не видел.

4

На следующее утро, чуть рассвело, я вышел из макбары в надежде снова проследить отпечатки копыт коня. Но покрывавшее от времени до времени луну вчерашнее облачко превратилось за ночь в сплошной войлочный покров, целиком закрывший небо; прошел довольно частый на этих высотах ливень, все следы были начисто смыты.

Не оставалось ничего другого, как направиться в лагерь, куда наверняка уже дошли слухи о ночном происшествии. Я бросил последний взгляд на макбару, и тут меня что-то толкнуло еще раз поглядеть то место в яме, куда свалился грек. В яме было довольно светло, по крайней мере по сравнению с кромешной тьмой прошлой ночи. Я задумчиво обошел яму, размышляя о том, что с ней связаны несчастья. Достаточно было мне захотеть освежиться в бассейне, чтоб я поранил ногу. Где-то в этой макбаре – и кто знает, может быть, в этой яме – обнаружили зарезанным старика сторожа. Грек, быть может, нашел здесь свою могилу. Что еще таит эта зловещая яма? Так, прохаживаясь, я неожиданно споткнулся о какой-то предмет. Я наклонился. Это были футляр с фотоаппаратом и металлическими кассетами. Как они попали сюда? Их не могла затащить ни мышь, ни крыса, ни собака – никаких таких животных я в макбаре не замечал. Да, как они сюда попали? Я поднялся наверх, и вместе со светом на меня нашло озарение: грек украл их у меня в комнате, когда мы с Юлей потеряли его на минуту из виду при обходе макбары, а когда он, подстреленный, свалился, покража выпала. Но зачем понадобились ему фотоаппарат и кассеты? Сцена на базаре воскресла передо мной: как я дважды снял верблюда и синеглазого погонщика, и как Юля судорожно дергалась, чтобы остановить меня во время первого снимка, и как побежала к киоску и что-то сказала греку после второго. Он хотел выкрасть снимки, это было ясно. Ага, теперь ясно и другое – почему Юля набивалась в гости ко мне и почему она подстроила эту поездку в кишлак и навязалась с ночным визитом. Но грек не все рассчитал: судьба сыграла с ним злую шутку, выдала замыслы; хитрость, приведшая его ночью в макбару, обернулась против него самого. А этот синеглазый погонщик? Поступки грека, а может быть, не одного грека, как-то вращаются вокруг него.

Вот еще другое гнездо тайн и преступлений, пока готовящихся. Надо быть начеку, надо следить и смотреть и надо съездить к Паше и отдать ему непроявленные негативы в кассетах. Я закрыл дверь, убедился, что за мной никто не следит, вырыл ножом ямку в земляном полу и уложил туда кассеты.

5

Листер был уже на ногах, когда я пришел в лагерь. Он встретил меня с обычной теплотой, но я не мог относиться к нему, как прежде, с тех пор как узнал, что он ведет двойную игру, ненавидит большевиков и связался с Борисом и его шайкой. Я понимал, что должен скрыть свое отношение к нему по целому ряду причин: во-первых, чтобы не спугнуть его или их на случай, если они собираются что-либо сделать, а захватить всю банду на месте преступления (здесь у меня не было колебания, здесь выбирать или думать было нечего), и, во-вторых, оставалось это странное и теперь непонятное положительное отношение к Листеру Паши, с которым нельзя не считаться и которое требовало объяснения или устранения до того, как я предприму какие-либо шаги.

Во всяком случае, я обязан сообщить Паше обо всем.

В палатке Листера, когда я туда вошел, уже сидел Борис. Он впился в меня глазами и еле скрывал свое возбуждение. Я сразу же решил не идти навстречу его любопытству и не играть ему на руку, а заставить его сделать первый ход и проверить свои предположения. Он все время дергался от желания спросить что-то, но сдерживался.

– Ну, что новенького? – задал вопрос Листер, когда мы все уселись. – Как у вас там, в макбаре?

«Что новенького, да? – подумал я про себя. – Ты, конечно, знаешь про вчерашнюю Борисову работу, а теперь хочешь выведать, чем кончилось. Ничего не скажу. Ни шагу навстречу».

– Да нового ничего особенно нет, – протянул я. – Разве только…

Рука Бориса конвульсивно сжала пресс-папье.

– Только что? – переспросил Листер.

– Да вот удалось перевести одно очень трудное стихотворение Калидасы, над которым я давно бился. Оно мне никак не давалось, а вчера прояснилось.

– Как хорошо, – спокойно сказал мне Листер, как будто ничто другое на свете его не интересовало. Он играл свою роль великолепно. – Какого точно времени Калидаса?

– Это пятый век. – Я привел приблизительные годы.

Борис сидел бледный и злой. Он глядел на меня с ненавистью, смешанной с презрением.

Конечно, он вскоре выдал себя:

– Ну, а как Юлия Викторовна и этот грек доехали, благополучно?

– Откуда я могу знать, я с ними не ездил.

Борис несколько смешался и сделал еще одну ошибку:

– Нет, я имею в виду, как там с лошадью и прочее.

Совсем скрывать не было смысла.

– Будем надеяться, что доехали, путешествие не такое длинное.

– Почему – надеяться? – ухватился за слово Борис.

Он втянул воздух и замолчал. Яснее спрашивать он боялся.

– Да так, – ответил я, – надеюсь, ему лучше.

– Что – лучше? – опять напрягся Борис. – А что случилось?

– Да вот свалился в яму у нас.

Борис с трудом сдерживал бешенство. Он ничего толком не мог донести Файзулле, а своим поведением достаточно выдал себя.

Листер прервал нас:

– Это все прекрасно, Глеб, но я вас не за этим звал. Дело в другом. Завтра приезжает Толмачев, начнется работа. Мы все в хороших отношениях, вместе ехали, он самого лучшего мнения о вас, вы о нем, об Александре Ивановне, о Кате, – тут он еле заметно улыбнулся, я вспыхнул и не мог поднять глаз, – как и мы все, конечно, но дружба дружбой, а служба службой. Надо привести в порядок и документацию, и инструменты, и проект работ. Он проверит, что найдет нужным. Ну-с, так вот, приступаем.

До полудня Листер и я сидели вместе за счетами и бумагами и ходили по палаткам и кладовым. Как будто все было на месте.

Потом Листер предложил ехать на мой склад, посмотреть, как там.

Сказать ему, что я заметил исчезновение запасов из кладовой в макбаре? Нет, не надо, не спугнуть!

Вместо этого я спросил, двинемся ли мы пешком или в линейке.

– Проще верхом, – ответил Листер и, увидев мое вытянувшееся лицо, прибавил: – Вы чего это? Верхом не ездите? Вмиг научим.

Мне подали смирную лошадь, и мы отправились шагом.

Почему не мог я заставить себя ненавидеть этого человека? Какая огромная разница между ним и Борисом! Он почти настолько же близок мне, насколько Борис чужд, однако же он с Борисом были по одну сторону разделявшей нас пропасти, я – по другую.