Лавка Чудес представляла собой бескрайнюю свалку всевозможных предметов, по всей видимости бесполезных; груды барахла устилали потолок, по которому ходили, как по полу. Свет был достаточно тусклым, как и полагается свету отблесков Луны, который доносили сюда микроскопические Мотыльки, но все же позволял различить контуры даже самых глубоко запрятанных предметов.

Следуя за Добаном и Изед по длинному коридору, Нэш изо всех сил старался запечатлеть в памяти как можно больше этих странных штуковин и пытался сообразить, для чего бы они могли предназначаться. Да уж, будет о чем порассказать Сетту! Время от времени он замечал, что отстает от Добана и Изед, и догонял их, хотя ему хотелось останавливаться, задавать вопросы, выслушивать неторопливые и завораживающие рассказы Добана о той или иной безделице…

Но увы, эти двое шагали вперед и вперед, не обращая на него внимания.

Вдруг его взгляд привлекли два поистине странных предмета. На этот раз Нэш просто не мог не остановиться. Глянув на Добана, чтобы удостовериться, что тот не ушел слишком далеко и не скроется из виду в темноте, он отодвинул один заваленный старьем стул от другого и встал на колени между ними. Вот нечто наподобие кофемолки с ручкой, на конце которой вырезана смешная мордочка. Вот не менее любопытная железяка, напоминающая колесо от велосипеда, а посередине — два больших диска из темного металла, каждый величиной с ладонь. Даже сквозь покрывавший их толстый слой пыли наружу пробивались золотистые блики.

Нэш осторожно поднял диски и поднес их к лицу. Он почувствовал резкий запах, одновременно отталкивающий и притягательный, вроде запаха бензина, который так нравился ему, когда они с Серафимой заезжали на ее лимонно-желтом автомобильчике на заправку. В дождливые и ветреные дни мама встречала и провожала его в школу на машине.

Он не мог вспомнить, что это за запах, но был уверен, что уже где-то его чувствовал.

Внезапно сами диски показались ему знакомыми. Нэш провел пальцами по их поверхности, стряхивая пыль, и та поднялась, как белое облачко.

На одном из дисков стали проступать контуры изображения: это было дерево, ива, раскинувшаяся у кромки воды и заключенная в безупречно круглую оправу. Нэш улыбнулся. Он узнал этот символ и понял, что круг олицетворяет полную Луну.

Диски, такие очевидно бесполезные, словно загипнотизировали Нэша. В обычной жизни ему иногда случалось задумываться, уставившись взглядом в пустоту, как будто он, чтобы лучше рассмотреть некий объект, выходил из своего тела, а потом внезапно возвращался в него. «Тебя что, заклинило?» — спрашивали его в школе, и он, стыдясь чего-то, сам не зная чего, рассыпался в извинениях.

Изображение на втором диске очень отличалось от первого: голова дракона изрыгала пламя, которое превращалось в ветку дерева, смыкавшуюся с кончиком хвоста дракона.

Улыбка на лице Нэша уступила место удивлению: он знал этот рисунок, он видел его тысячу раз. Где? На кольце, которое Ния носила на левой руке.

— Мальчик мой, нас ждут, — вдруг произнес отеческий голос Добана. — Мы не можем оставаться здесь и подбирать этот хлам, как ракушки на морском побережье…

Добан с его благородными манерами вернулся за Нэшем, тогда как Изед уже успела уйти далеко вперед, забавляясь со странным волчком в форме пирамидки, вывернутой наизнанку; неведомым образом он оставался в равновесии на кончике ее указательного пальца, зависая в воздухе и вихреобразно кружась.

— Просто эти диски… понимаешь, я узнал рисунки и начал спрашивать себя, где я мог…

— Начал спрашивать себя? А почему не представлять себе? Попробуй сжать в ладонях любой из этих дисков и представить. Увидишь, они ответят на твои вопросы, в том числе на те, которые ты пока не можешь сформулировать.

Нэш тотчас взял в руки диск с изображением дракона; он сжал его решительно и осторожно одновременно, стараясь почувствовать, какие ощущения возникнут от соприкосновения горячих ладоней с холодным металлом.

В первые секунды он жутко испугался.

В голове зазвучали голоса, произносившие обрывки бессмысленных фраз. Постепенно вслед за словами появилась картинка, и вот уже Нэш стал различать человеческие фигуры. Он увидел множество людей, которые заполонили какую-то площадь и оживленно переговаривались. Правда, сразу было ясно, что на Земле такой площади нет и быть не может: она словно бы висела в воздухе.

Нэш напряг зрение и смог четче рассмотреть неровные контуры мощеной площади и фигуры людей, которые сразу же показались ему странными. Они были облачены в серые и темные одежды — кто в длинные монашеские рясы, кто в старинные доспехи, но и те и другие были… жидкими. Да, одежда, казалось, была соткана из серой воды, вечно неспокойной, как морские буруны.

Смотреть было трудно и страшно. Понять бы еще почему…

И тут он понял. Эти создания походили на людей, но на самом деле не были ими.

Нэш велел себе не думать, а просто наблюдать. Неведомые существа перед его взором группами надвигались друг на друга и, кажется, о чем-то перешептывались, точно замышляли что-то таинственное и опасное. Затем изображение расширилось: рядом с площадью, парящей в воздухе, появился каменный утес. На утесе из ниоткуда появились четыре фигуры в ярко-красных одеяниях; они напоминали языки пламени, вырвавшиеся из-под земли.

Одна из них несла под мышкой книги; Нэш сделал над собой усилие, и ему удалось рассмотреть книги ближе, точно он крутнул зумом фотоаппарата и мелкая деталь вышла на передний план.

Это были семь книг, настолько древних, что, казалось, время для них не существует. Мятые края и углы с потертыми железными накладками позволяли предположить, что книги — подлинный раритет, притом необычайно важный.

Тот, кто нес их, передал том одному из таинственных существ в текучих одеждах, и тут видение прекратилось. Казалось, Нэш больше не в состоянии фокусировать на нем зрение. Взгляд его снова уперся в медальон с драконом, а мгновение спустя встретился со взглядом Добана, который неслышно подошел к Нэшу и теперь возвышался над ним.

Мальчик смотрел на него, раскрыв рот и вытаращив глаза. Он был настолько поражен, что буквально потерял дар речи.

Добан пришел ему на помощь:

— Ты только что пережил Превидение. Нет, я не имел в виду «предвидение», — добавил он, предвосхищая вопрос, который Нэш как раз собирался задать. — Превидение означает «отраженное видение».

Нэш закрыл рот и едва заметно кивнул. Добан в очередной раз поставил его в неудобное положение.

— Это не имеет ничего общего с тем, что можно увидеть благодаря способности к фантазированию, — продолжал Добан. — То, что ты видишь, действительно имело место в определенный момент Истории Календарей. Этот диск сам выбирает, какую часть Воспоминаний демонстрировать тебе, в зависимости от силы твоего воображения и твоего умения ее контролировать. Впоследствии ты сможешь просматривать события прошлого четче и гораздо дольше, но выбор момента всегда будет оставаться за диском.

— В общем, как видеомагнитофон, только без кнопок, — робко попытался резюмировать Нэш.

Добан будто не услышал его.

— Расскажи, что тебе удалось представить, — попросил он тоном терпеливого учителя.

— Очень странное место, — начал Нэш. — Мощеная площадь, парящая в пустоте. Много то ли людей, то ли похожих на них существ, в таких текучих одеяниях и доспехах. Потом появились четыре человека в длинных рясах, лица их были скрыты капюшонами. Один нес под мышкой книги. Шесть или семь штук, по-моему.

Лицо Добана оставалось непроницаемым.

— Это Темные, — сухо объяснил он. — Творения Тени. Похожи на людей, но на самом деле ими не являются, равно как и Сияющие, творения Света, о которых я тебе уже говорил. Изед — одна из них. Темные и Сияющие вместе соблюдали Равновесие, совершенный баланс Света и Тени. Все спокойно жили здесь, в Лимбии, и в других Невидимых Городах Мира Снов.

На последних словах голос Добана задрожал, и его тон немного смягчился.

— В Невидимых Городах не существовало Зла. За Темными следили и при необходимости изгоняли. Они относились к Сияющим враждебно: возможно, просто завидовали их происхождению, ясному и исполненному истины, или же все дело было в том беспокойстве, которое является неотъемлемой частью их сущности. Рассказывают, что праотцы Темных появились во время прохода редчайшей черной кометы, кометы, которую мне запрещено рисовать. У нее ужасное название, Дравенха, что на Аллюмио, древнем языке наших предков, означает «Пожиратель Света». В общем, пока Сияющие жили в радости, Темные влачили мучительное бремя жизни.

Нэш слушал человека без возраста, и в его серо-голубых глазах понемногу нарастало удивление.

— С каждым лунным циклом нетерпимость Темных разрасталась, точно гниль, которая поражает дерево от корней к ветвям. И в конце концов дерево рухнуло… А вместе с ним и Равновесие.

Добан уставился в пустоту, отчего его глаза стали казаться еще больше и темнее.

— Четыре человека, которых ты увидел, зовутся Печатями, — объяснил он. — Они — Хранители Календарей, книг, в которых записана судьба каждого из нас. Существует краткая версия каждого Календаря, запись которой навечно сохраняется в таблице… в заколдованном виде, конечно же. Там могут содержаться любые слова. Ты все правильно увидел, удивительный мальчик: Календарей действительно семь. Точнее, их действительно было семь.

Нэш наконец нашел в себе силы заговорить и засыпал Добана вопросами:

— Календари? Печати? Но что это значит? Они что-то вроде королей над подданными или командиров над армией?

— Печати — это четыре создания, превыше всего стремящиеся стать Продавцом Календарей. Законы Аркани Маджьори, Великих Мудрецов, которые вершат историю Мира Снов за гранью Добра и Зла, предписывают, что Печатей должно быть четыре, по две из числа Сияющих и Темных, чтобы соблюдался Закон Великого Равновесия. Продавец Календарей — это создание, наделенное большой властью. Его задача — охранять книги, которые содержат судьбу. Подобно Книгам Времен Прошлого и Будущего, они пишутся по мере того, как разворачивается история каждого из нас. Но в отличие от Книги Времен прошлое уже вписано на их страницы, и судьбу нельзя изменить. Разве только силой…

— Нет, нет, подожди, я не понимаю: вот эти четыре Печати по очереди контролируют друг друга. Один из тех, кто был Печатью, стал Продавцом… Но почему его так называют? Как можно одновременно охранять книги, то есть Календари, и продавать их? И кому?

Добан невозмутимо ответил:

— Дело в том, что он обязан передать один или несколько Календарей в другие руки, если в этом есть необходимость. Но «продавать» означает терять навсегда. Для людей этот низкий поступок, этот обмен чего-то, что принадлежит тебе, на металл или бумагу, — норма жизни, причем неизбежная. Если Продавец продает Календарь, тем самым он уничтожает его и в то же время оказывается вынужден принять судьбу, что хранится внутри, и больше не имеет возможности влиять на события. Только если кто-нибудь находит Календарь, судьбу можно переписать… но это невозможно. Продать — значит утратить навечно.

— Я понял, понял, — перебил его Нэш и замахал рукой, останавливая рассказ Добана. — Он охраняет книги и понемногу читает их, чтобы контролировать, все ли случилось так, как должно было. Если в том действительно возникает необходимость, он их, так сказать, выбрасывает в окно. Знаешь, я читал про циклопов. Они отдали глаз взамен на способность видеть будущее, но обманулись: да, они получили способность видеть будущее, но только в момент собственной смерти. Так они остались ни с чем, в смысле с единственным глазом посреди лба. — Он умолк на мгновение, затем пожал плечами. — Вообще-то никто не говорит, что знать будущее — дело хорошее. Так написано в «Одиссее», это толстенная книга, ее написал Гомер много-много веков назад. Но возможно, тебе это не интересно…

Добан ответил:

— Напротив, меня очень интересуют эти твои очаровательные древние легенды. У тебя еще будет время рассказать мне их, если захочешь, и удивить меня. Я люблю удивляться. — Он широко улыбнулся.

Нэш почувствовал себя важным и взрослым, как будто вмиг прибавил несколько лет и заодно раздался в плечах.

Добан снова заговорил:

— К сожалению, Равновесие, которое предписывали Аркани Маджьори и которое казалось незыблемым, было нарушено неожиданным событием. Пропал один из семи Календарей, и Темные обвинили Сияющих в том, что это они совершили кражу. Это был просто предлог, чтобы нарушить баланс и развязать войну. Аркани Маджьори вмешались и переместили Темных в Стеклянные Земли, а Сияющих оставили в Лимбии и других Невидимых Городах. С тех пор Темные живут одним желанием — отомстить за себя и пересечь границу Ниоткуданикуда, единственную связь с миром, в котором ты родился, Нэш. Если их желание сбудется, Темные проникнут в мир людей и принесут Зло. На то у них существует целая Армия Устрашения. Они более не достойны ни уважения, ни сочувствия. Их будущее — влачить существование в месте еще более суровом, чем Стеклянные Земли: в Землях Мертвых.

Глаза Добана расширились, как два озера-близнеца, полные боли. Посмотрев в эти глаза-озера, Нэш будто утонул.

— И вот появились страницы первого Календаря. Говорят, они были не такими, как предписывали Аркани Маджьори. Первые строки гласили: «Не существует монеты, у которой не было бы двух сторон, точно так же и Луна, порождаемая союзом Тени и Света, несет в себе оба начала». У истоков всего стояло уравновешенное взаимодействие Добра и Зла. Но равновесие не сохранилось, поскольку жадность не ведает здравого смысла. Темным было дано государство, правила и границы которого они должны были соблюдать, но Зло порождает Зло, и вот, используя все более чудовищные людские сны, они начали расширять свои границы. Это стремление овладело ими настолько, что они сами поверили, будто могут захватить полное господство и тем самым привести к окончательному нарушению Равновесия.

За словами Добана последовала тяжелая, почти физически ощутимая тишина. Это было невыносимо; Нэш почувствовал, что должен встать, наполнить легкие воздухом, а сердце — мужеством, чтобы хоть немного подбодрить своего нового знакомого.

— Мне жаль. Я вижу, что дела здесь идут действительно не очень хорошо, и это тем более грустно, потому что Лимбия — место совершенно уникальное. А как так получилось, что Темные до сих пор живут здесь?

— Понимаешь, их не так-то просто вычислить. Тех из них, кто в открытую объявил о своем происхождении, переправили в Стеклянные Земли, где ничто не рождается и где найдется приют всему, что есть зло и ложь. Но нашлись и те, кто исхитрился остаться…

— Но мы ведь не туда идем? Мне всегда говорили, что…

Добан с улыбкой перебил его:

— Давай пока закончим с объяснениями. Не забудь, знание приобретается понемногу. Представь его как озеро, которое изо дня в день наполняется каплями дождя. Сейчас нам надо спешить: нас ждет необычный дом и еще более необычный праздник. Мы же не хотим опоздать, верно?

Эта неожиданная новость развеяла тьму, которая окутала мысли мальчика.

— Праздник? Здесь? В этом невероятном месте? С ума сойти! Я думал, Лавка Чудес — такой дом-кверху-дном, и мы просто идем в какую-нибудь комнату, где сможем поговорить… Или праздник тоже будет здесь? Наверно, это очень важное событие.

— Да, это действительно важный праздник.

Тут раздался голос Изед, и ее слова бесследно развеяли напряжение в воздухе, буквально искрившем от вопросов и ответов:

— И мы на него того и гляди опоздаем, клянусь всеми Лунами, которые вращаются в противоположную сторону!

— Так чего мы стоим? — спросил Нэш нетерпеливо и в то же время мягко: заглянув в прекрасные глаза Изед, он забыл все свои вопросы.

— Следуйте за мной и не отставайте, — велел Добан и загадочно добавил: — И смотрите не попадитесь в лапы какому-нибудь ДиДиМо, притаившемуся в темноте…

Изед ускорила шаг; Нэш сделал то же самое, поминутно озираясь, не преследует ли их кто-нибудь. Он не спросил, что такое ДиДиМо: с него будет достаточно, если он просто никогда не повстречается с нечистью, которая носит такое имечко.

В Думвиле тем временем не прошло ни секундочки, но многие события там уже успели принять не слишком благоприятное направление.

Сетт, окрыленный успехом своего доблестного предприятия против кошки, которая посягала на его территорию, был единственным, кто учуял в отсутствии Нэша нечто необычное.

Он догадывался, что хозяин должен вернуться ночевать домой, ведь он не унес с собой одежду, в которой обычно ложился спать. Это Сетт знал хорошо, потому что регулярно использовал шлепанцы как инструмент шантажа, чтобы получать еду в неурочное время.

Кстати говоря, он не понимал, в чем смысл носить на лапах эти довески, от которых только вред — то сваливаются, то заставляют спотыкаться и скользить. Он никогда не видел таких ни на собаках, ни на других животных, ни на друзьях-деревьях, под которыми он останавливался, чтобы демонстративно их окропить.

Нэш так торопился, что не захлопнул дверь к себе. Сетт воспользовался этим и проник в пустую комнату, освещенную только радиочасами в форме хрустального шара, которые проецировали время на потолок.

С некоторым трудом (попробуйте непрерывно смотреть на мир снизу вверх, потому что все и все в этом мире много больше вас самих, если не считать собаки мистера Воллера и кое-каких грибов), но ему таки удалось выглянуть в окно в форме полумесяца и увидеть небо, как никогда темное и беззвездное.

Сетт знал, что другие собаки часто лают на Луну, а немецкие овчарки прямо-таки воют на нее, как их братья волки. Никогда в жизни он даже не думал подражать им, но вот сейчас, именно сейчас, он очень хотел, чтобы Нэш его услышал и понял: незачем ему шататься допоздна, Сетт ждет его дома и просто невыносимо скучает.

Он распластал все четыре лапы на деревянном полу, как будто поскользнувшись на льду, и прижал морду к полу. Он чувствовал себя всеми отвергнутым страдальцем.

Так уж был устроен Сетт: он не любил, когда его маленький большой друг уходил из дома хотя бы на несколько часов. А этой ночью ему было особенно тревожно: казалось, их разделяет бесконечное расстояние, точно Нэш очутился на другом краю света.

Ния — так для краткости все называли тетю Нэша Саманию — была совсем рядом, в гостиной на первом этаже. Она лежала на диване и, пока свет в доме постепенно сдавался во власть ночи, листала записи, которые подготовила для своей новой статьи в «Охотниках на ведьм», ее журнале, как она его называла, несмотря на то, что «ее» была всего одна рубрика.

На листах, только что вышедших из принтера (в котором вечно заканчивался тонер), были собраны сбивчивые заметки, частично — копии и склейки с различных интернет-сайтов. Темой их была история Бларни Стоун, «камня красноречия».

Пепельные, отливающие серебром волосы этой женщины неопределенного возраста, разметались по спине, точно нити из мягкого шелка. Ее необычная красота, с оттенком чего-то древнего, напоминающая полированный мрамор скульптур Кановы, излучала спокойствие; однако за фасадом этого внешнего спокойствия клубились совсем не безмятежные мысли.

На нее нахлынул целый океан воспоминаний. Прошлое, такое далекое и близкое одновременно, вышибло дверь, за которую она выставила его, дверь, которую она с трудом держала на замке долгие-долгие годы.

Ния в последний раз попыталась отогнать от себя воспоминания, но вскоре сдалась, и ее глаза перестали скользить по однообразной черно-белой поверхности листков. И она вспомнила все настолько ярко, будто это событие, которое она всеми силами пыталась вычеркнуть из своей жизни, произошло буквально вчера.

Внезапно ночь сменилась вечером.

Посреди поля, переливавшегося невообразимыми оттенками, росло огромное дерево. Оно защищало двух молодых людей от бесшумного, но настойчивого дождя.

— Что там у тебя? — прозвучал негромкий голос.

— Камень, который укажет нам путь, — ответила юная Ния с темно-каштановыми волосами и бесконечно счастливым выражением лица; она медленно разжала кулак и показала холодный грубый камень голубого цвета.

— Камень, который укажет нам путь. Да уж, Самания, ты и вправду никогда не сдаешься, — улыбнулся юноша, приближая свои большие янтарного цвета ладони к ладоням девушки.

Она с явным недовольством отдернула руки.

— Да, я никогда не сдаюсь. Если ты хочешь все бросить, дело твое. Я же буду и дальше верить в нас.

— Я не хотел тебя обидеть, прости, мой свет, — извинился он. У него было открытое смелое лицо, а одна из бровей рассечена шрамом. — Просто я не хочу возлагать надежды на то, чего не может быть.

— Хоакин Даймон. Тебя ведь так зовут, верно? Другими словами, это означает, что все дело в тебе, — возразила юная Ния голосом, который звенел от напряжения. — «Хоакин Даймон» не очень-то гармонирует с «Самания Астор», совсем не гармонирует, да?!

— Ошибаешься. Эти имена созданы друг для друга. Все дело в слове «Темный», которое вообще не звучит рядом со словом «Сияющий».

— Ты говоришь это только для того, чтобы причинить мне боль. Пытаешься понять, когда же я разозлюсь и начну в ответ причинять боль тебе и себе. Почему тебя волнует, под какой звездой я родилась? Я думаю не о том, какой ты, а только о том, кто ты, — на одном дыхании выпалила Ния. Затем горечь исчезла из ее голоса, как по волшебству. — И ты для меня — все. Абсолютно все, — добавила она нежным тоном, каким сознаются в грехе, не чувствуя за собой вины.

Хоакин Даймон, красивый темнокожий юноша с широкими плечами, с которым Нии так хотелось пойти по жизни вместе, нежно провел пальцами по ее волосам и легко коснулся лица.

— Ты права, не имеет значения, как мы родились. Но, к сожалению, имеет значение то, что наша судьба вписана в Календари, и мы не можем изменить ее. Ты бесконечно много значишь для меня, Самания, и я тоже страдаю оттого, что мы бессильны. Единственное мое спасение — не думать о завтрашнем дне даже во сне.

— Как раз тут ты ошибаешься. Ты пытаешься очертить границы там, где их нет и быть не может. Я знаю, что путь существует. Мы оба знаем, что судьбы никогда не известны наверняка, пока они не вписаны в Календари и Книги. Я предлагаю изменить наши судьбы сейчас, пока они еще не внесены туда.

— А камень тут при чем?

— Это не просто камень: это камень, который позволяет выбирать. Кто-то однажды принес его в Лимбию и спрятал во Дворце Печатей. О его существовании почти никто не знает, так что, скорее всего, никто и не спохватится, что его больше нет, — объяснила она, перекатывая камень в ладонях.

— К чему ты ведешь? — нахмурился Хоакин.

— Не думай, это не просто мои домыслы, я многое разузнала. У меня нет твоего Могущества. Но если ты забудешь, кто ты, откуда ты пришел, все изменится. Выбор можешь сделать ты, не я. И этот камень поможет нам. Он тропинка, мост, лодка, которая перевезет нас на другой берег.

В глазах Нии замелькали миллиарды золотистых искорок; казалось, она, которая так не любила яркий свет, вдруг стала сама излучать его.

— Этот камень прибыл издалека, из мира, который вы, Сияющие, называете Миром по ту Сторону Неба, из мира, который дает жизнь всем нам, — продолжала она.

— Из мира людей? Ты все-таки решила надо мной подшутить? Никто не может переступить порог Неба, никто. И ничто материальное не может попасть оттуда сюда… — ответил юноша. Но тут его осенила догадка; она нахлынула на него, словно наводнение, и потопила все прочие чувства: — Ния… Подожди… У тебя… — Он замолчал на мгновение, а затем выпалил: — Есть Дар?

Он прищурился и замер в ожидании ответа. Взгляд его серо-голубых глаз, устремленных в нежные глаза Нии, был ей невыносим.

— Нет. У меня нет, — наконец шепнула она, опуская глаза. — Это у тебя есть Дар, мой хороший…

Ния закрыла глаза, вдруг поняв, что совершила ужасную ошибку. Для этого ей не надо было прибегать ни к какому Могуществу: об этом ей сказал ее глубинный женский инстинкт. Она просто знала, что это так. А еще в этот самый миг она знала, что больше никогда не вернется назад.