1754 г.

На второй день года, перед тем, как идти в казен, я зашел к Лауре, чтобы отдать ей письмо для К. К. и получить от нее другое, которое рассмешило меня. М. М. посвятила эту юную девушку не только в мистерии Сафо, но также и в большую метафизику. Она стала очень умной. Она мне писала, что, не желая отчитываться своему исповеднику в своих тайнах, она больше ему ничего не рассказывает. Он мне сказал, – писала она, – что я ни в чем ему не призналась, по той, возможно, причине, что не вопрошаю как следует свою совесть, на что я ответила, что мне нечего ему рассказать, но если он желает, я быстро наделаю несколько грехов, чтобы иметь возможность что-нибудь ему сказать.

Вот копия письма М. М., которое я нашел в казене:

«Я пишу тебе в моей постели, дорогой мой брюнет, потому что мне положительно кажется, что я разваливаюсь на части, но это пройдет, потому что я ем и сплю хорошо. Для меня является бальзамом то, что твое излияние не имело никаких последствий. Я увижу это в день Королей в Венеции. Напиши мне, могу ли я рассчитывать на это. Я хочу пойти в оперу. Я запрещаю тебе навсегда яичные белки в салате. На будущее, когда ты идешь в казен, спрашивай, есть ли там кто-нибудь, и если тебе говорят, что нет, ты идешь; мой друг будет делать то же самое; таким образом, вы никогда не встретитесь; но это не будет продолжаться долго, потому что он безумно любит тебя и хочет, чтобы вы познакомились. Он говорит, что не думал, что в природе есть мужчина твоей силы, но он полагает, что так занимаясь любовью, ты доведешь себя до смерти, потому что полагает, что кровь, которая из тебя пролилась, должна исходить из мозга. Но что сказать ему, когда он узнает, что ты плевал на это? А ты над этим смеешься. Он хочет поесть салату с яичными белками, и я должна тебя просить дать мне твоего «уксуса четырех воров»; он говорит, что знает, что в нем содержится, но не может найти его в Венеции. Он сказал мне, что провел сладкую и жестокую ночь, и высказал опасения также и мне, отметив мои величайшие усилия в области изысканного секса. Это возможно; но тем временем я очарована возможностью превзойти себя и провести такое прекрасное испытание своих сил. Я люблю тебя до обожания, я целую воздух, воображая, что это ты, и мне не терпится поцеловать твой портрет. Я надеюсь, что мой будет тебе также дорог. Мне кажется, что мы рождены друг для друга, и я проклинаю себя, что могла этому воспрепятствовать. Ключ, что ты видишь, от моего секретера. Загляни в него, возьми то, что увидишь там, с адресом: «Моему ангелу». Это маленький подарок, который мой друг хотел, чтобы ты принял, в обмен за ночной чепец, что ты мне дал. Прощай».

Маленький ключ, что я нашел в письме, был от ларца, стоящего в будуаре. Обеспокоенный тем, какого рода подарок решил сделать мне ее друг, я поскорее открыл маленький кофр и вскрыл пакет. Я нашел там письмо и футляр из кожи ската. Вот письмо: «Для тебя будет дорог мой подарок, потому что это мой портрет, который наш друг преподносит с радостью от нас двоих, думая о том, что это ты станешь его обладателем. В этой шкатулке ты найдешь мои два портрета под двумя разными секретными замками. Ты увидишь меня в виде монахини – спрятанной на дне табакерки, и, нажав на угол, повернешь крышку на шарнирах и увидишь меня такой, какой ты меня сделал теперь. Невозможно, дорогой друг, чтобы какая-нибудь женщина любила тебя так, как люблю я. Наш друг приветствует мою страсть. Я не могу решить, счастлива ли я в друге или в любовнике, потому что не могу совершенно представить себя ни без одного, ни без другого».

В футляре я нашел золотую табакерку, содержащую испанский табак нескольких сортов, что указывало, что ею пользовались. Следуя указанию, я обнаружил внутри ее изображение в монашеском одеянии, в полупрофиль. Открыв второй слой, я увидел ее обнаженную, лежащую на сатиновом матрасе черного цвета в позе Магдалины Корреджо. Она смотрела на амура с колчаном у ног, сидящего на монашеском платье. Это был подарок, которого я, пожалуй, не заслужил. Я написал ей письмо, в котором она должна была найти настоящую картину чувств самой большой благодарности. В той же шкатулке в ящичке я увидел все ее бриллианты и четыре кошелька, наполненных цехинами. Поклонник благородного поведения, я закрыл шкатулку, вернулся в Венецию и был бы счастлив, если бы знал как, и мог бы избавиться от царства фортуны, прекратив играть.

Мастер изготовил мне медальон Благовещения, такой, как я хотел. Он был сделан так, чтобы носить его на шее. Колечко, через которое пропускался шнурок для надевания на шею, содержало секрет. Если с силой его нажать, Благовещение отскакивало и показывалось мое лицо. Я приложил его к шести локтям золотой цепи испанского плетения, и таким образом мой подарок стал весьма знатным. Я положил его в карман и вечером дня Епифании направился к статуе, которой благодарная Республика восславила героя Коллеони, после того, как отравила его, если секретная история не лжет. Sit divus, modo non vivus – это сентенция просвещенного монарха, которая будет жить, пока существуют монархи.

Ровно в два часа я увидел М. М., выходящую из гондолы, одетую и хорошо замаскированную как светская дама. Мы направились к опере С. Самуэль и в конце второго балета прошли в фойе, где она развлекалась, разглядывая дам-патрицианок, которые, в силу своего положения, имели привилегию садиться с открытым лицом. Погуляв в течение получаса, мы прошли в комнату крупных игр. Она остановилась у банка сеньора Момоло Мочениго, который в то время был самым красивым из всех игроков-патрициев. Не ведя игры, он сидел развалившись перед парой тысяч цехинов, наклонив голову к уху дамы в маске, сидящей рядом. Это была м-м Марина Пизани, которой он был признанным кавалером.

М. М., спросив меня, хочу ли я играть, и услышав ответ, что нет, сказала, что берет меня в половинной доле, и, не слушая моего ответа, достает свой кошелек и кладет на карту рулон монет. Банкер, пошевелив только руками, мешает карты, затем сдает, и карта М. М. выигрывает, затем она идет в пароли. Сеньор платит, затем снова сдает и принимается снова болтать на ухо своей даме-соседке, демонстрируя безразличие к четыремстам цехинам, которые М. М. выиграла на ту же карту. Банкер продолжает болтать, М. М. говорит мне на хорошем французском: «Наша игра не слишком крупная, чтобы заинтересовать месье, пойдем отсюда». Говоря так, она отдает свою карту и удаляется. Я забираю золото, не отвечая месье, который говорит мне: «Ваша дама слишком нетерпелива».

Я снова следую за своей подругой-игроком, которая стоит, обернувшись.

Она останавливается перед банком сеньора Пьера Марчелло, также молодого и красивого, рядом с которым сидит м-м Венье, сестра сеньора Момоло. Она играет и проигрывает пять рулонов монет подряд. Не имея больше денег, она берет их из моего кармана, где у меня лежали четыре сотни цехинов. Золото идет пригоршнями, и в четыре или пять талий она вводит банк в агонию. Она отходит, и банкер делает ей комплимент по поводу ее счастья. Уложив в карман все это золото, я подаю ей руку, и мы спускаемся, чтобы идти ужинать. Заметив, что несколько любопытных следуют за нами, я сажусь в проходящую гондолу, которая отвозит нас, куда я хочу. Таким способом в Венеции ускользают от всяких любопытных.

Отлично поужинав, я опустошил мои карманы. Я оказался хозяином, в своей доле, почти тысячи цехинов, она попросила меня сложить ее цехины в рулоны, чтобы снова уложить их в ее маленький кофр и сохранить ключ. Я отдал ей, наконец, медальон, содержащий мой портрет, когда она упрекнула меня, что я не тороплюсь доставить ей это удовольствие. После того, как она безуспешно пыталась открыть секретный замок, она была счастлива научиться этому, и нашла меня очень похожим на портрет.

Поразмыслим, что у нас только три часа, я настойчиво стал просить ее раздеться.

– Да, – сказала она, – но будь умницей, потому что мой друг полагает, что ты можешь умереть от удара.

– А почему он думает, что ты избавлена от той же угрозы, хотя твои экстазы более частые, чем мои?

– Он говорит, что жидкость, которую выделяем мы, женщины, не может исходить из мозга, поскольку матка не имеет никакой связи с центром мыслительных способностей. Откуда следует, говорит он, что дитя не является ребенком матери в том, что касается мозга, являющегося средоточием мысли, но отца, и это мне кажется верным. В этой системе женщина обладает только тем умом, который ей необходим: у нее остается недостаточно, чтобы передать его дозу зародышу.

– Твой любовник ученый. Согласно этой системе, следует извинить женщинам все безумства, которые они творят из-за любви, и ничего – мужчинам. Вот почему я буду в отчаянии, если придется увидеть тебя беременной.

– Я увижу это через несколько недель, и если я окажусь беременна, тем лучше. Я приму мою участь.

– Какова эта участь?

– Я доверюсь полностью моему другу и тебе. Я уверена, что ни тот ни другой из вас не оставит меня рожать в монастыре.

– Это будет роковое событие, которое зависит от нашей судьбы. Я сочту себя обязанным выкрасть тебя и жениться на тебе в Англии.

– Мой друг думает, что можно будет подкупить врача, который определит во мне выдуманную болезнь, прописав мне направиться принимать минеральные воды в такое место, которое сможет позволить епископ. На водах я поправлюсь, затем вернусь сюда; но мне гораздо больше нравится, если мы соединим наши судьбы до самой смерти. Сможешь ли ты жить на свой вкус повсюду, как здесь?

– Увы, нет! Но с тобой, могу ли я быть несчастным? Поговорим об этом, когда настанет для этого час. Пойдем же ложиться.

– Пойдем. Если я зачну мальчика, мой друг хочет взять его себе как отец.

– Может ли он полагать, что это он?

– Вы оба можете рассчитывать на это, но некие различия мне укажут правду.

– Да, если, например, со временем он создаст красивые стихи, ты сможешь судить, что это его сын.

– Кто тебе сказал, что он умеет складывать стихи?

– Согласись, что он сложил шесть стихов в ответ на мои.

– Я не соглашусь. Плохие или хорошие, они мои, и я хочу тебе это доказать сейчас же.

– Отнюдь, нет. Пойдем ложиться, иначе Амур вызовет на дуэль Апполона.

– Хорошо! Бери этот карандаш и пиши. Сейчас я Апполон.

Она продиктовала мне следующие четыре стиха:

Я просил у нее на коленях прощения, увидев, что она сведуща также и в мифологии; но мог ли я предположить столько таланта в венецианке двадцати двух лет, воспитанной в монастыре? Она сказала, что не устанет убеждать меня в том, что заслуживает моего сердца, и спросила, нахожу ли я ее разумным игроком.

– До такой степени, что заставляешь дрожать банкера.

– Я не всегда так сильно играю, но, пригласив тебя в долю напополам, я бросила вызов фортуне; почему ты не играл?

– Потому что, проиграв в последнюю неделю года четыре тысячи цехинов, я остался без денег; но завтра я буду играть, и фортуна мне будет благоприятна. Между тем, вот маленькая книжица, что я взял в твоем будуаре. Это позиции Пьетро Аретино. Я хочу в оставшиеся три часа применить некоторые из них.

– Мысль, достойная тебя; но между ними есть неисполнимые, а также скучные.

– Это правда; но четыре очень интересны.

В этих трудах мы провели три часа. Звонок будильника заставил нас окончить праздник. Проводив ее в гондолу, я отправился прилечь, но не мог спать. Я поднялся, чтобы пойти оплатить неотложные долги. Одно из самых больших удовольствий, что может доставить себе расточитель, это оплатить некоторые долги. Золото, что принесла мне М. М., наделило меня счастьем на всю ночь, и я пришел к концу карнавала, выигрывая каждый день.

Три дня спустя после дня Королей, направляясь в казен Мурано, чтобы положить в ларец М. М. десять-двенадцать свертков, я обнаружил в руках консьержки одно из ее писем. Я зашел к Лауре, чтобы получить письмо от К. К. М. М., сообщив мне новости о своем здоровье, счастливые, насколько можно только мечтать, просила меня спросить у мастера, который изготавливал ее медальон, не делал ли он случайно кольцо с изображением Св. Катрины, которое должно также скрывать портрет; она хотела узнать секрет. Она говорила, что у пансионерки, которую она любит, есть такое кольцо, что она была беременна, и что она отрицает, что есть секретный замок для открывания этого кольца. Я отвечал ей, что все сделаю. Но вот, письмо К. К., достаточно приятное по сравнению с затруднением, в которое оно меня ставило. Это письмо К. К. было с очень свежей датой, письмо же М. М. было написано за два до того.

«Ах, как я рада! Ты любишь мою дорогую подругу мать М. М. У нее есть медальон, толстый, как мое кольцо. Она могла получить его только от тебя. Оно должно содержать твой портрет. Я уверена, что художник, который изготовил ее Благовещение, тот же, что сделал мою патронессу; изготовитель должен быть тот же самый. Я уверена, что этот ты сделал ей этот подарок. Довольствуясь тем, что я все знаю, я не хочу рисковать причинить ей обиду, дав ей понять, что я проникла в ее секрет. Но моя дорогая подруга, либо более свободная, либо более любопытная, не пошла по такому пути. Она сказала, что уверена, что моя Св. Катрина служит укрытием для портрета персоны, которая мне его дала. Я ответила ей, что это правда, что мое кольцо получено от моего любовника, но я не знала, что оно может содержать портрет. Она возразила, что если дело обстоит таким образом, и если это меня не огорчит, она попытается открыть мой секретный замок, и что затем она откроет мне также свой. Уверенная, что она не сможет открыть секрет, я дала ей свое кольцо, сказав, что это открытие доставит мне удовольствие. Мать, моя тетя, позвала меня в этот момент, я оставила кольцо в руках подруги, и она вернула его мне после обеда, сказав, что она не смогла ничего открыть, но что она абсолютно уверена, что там должен быть портрет. Она твердо стоит на этом, но заверяю тебя, что в этом деле она не найдет во мне помощницу, потому что, если она тебя увидит, она обо всем догадается, и я буду вынуждена сказать ей, кто ты такой. Мне досадно, что я вынуждена иметь от нее тайну, но я совершенно не сержусь, что она тебя любит, и ты любишь ее, и я так тебе сочувствую в том, что ты находишься в этих жестоких обстоятельствах, когда ты должен пребывать сзади решетки, в то время как я охотно уступила бы тебе свое место. Я мгновенно сотворила бы двух влюбленных. Прощай».

Я ответил ей, что она догадалась, что в медальоне М. М. содержится мой портрет, но рекомендовал ей хранить свой секрет, заверив, что склонность, которую я питаю к ее дорогой подруге, нисколько не влияет на постоянство моего чувства к ней. Поэтому я прибег к уверткам, чтобы подпитывать эту интригу, которая, как я видел однако, должна была прийти к развязке, в условиях близости их дружбы.

Узнав у Лауры, что в такой-то день дается бал в большой приемной, я решил пойти туда, замаскировавшись таким образом, чтобы мои добрые подруги не могли меня узнать. Я был уверен, что увижу их. В Венеции, в пору карнавала, допускается проводить в монастырских обителях это невинное развлечение. Танцуют в приемных, и монахини оказываются внутри своих широких решеток зрительницами прекрасного праздника. В конце дня праздник заканчивается, все уходят, и они возвращаются, очень довольные, что приняли участие в этом развлечении мирян. Этот бал давался в тот же день, что М. М. меня пригласила ужинать в своем казене; но это не мешало мне пойти в маске в приемную, где, как я был уверен, я увижу также и мою дорогую К. К.

Желая быть уверенным, что две подруги меня не узнают, я решил нарядиться в Пьеро. Нет маски лучше для того, кто хочет изменить свою внешность, если он не горбун и не хромой. Широкая одежда Пьеро, его длинные очень обширные рукава, широкие штаны, доходящие до пяток, скрывают все, что есть отличительного в его фигуре, чтобы тот, кто с ним близко знаком, мог бы его узнать. Колпак, покрывающий всю его голову, его уши и шею, скрывает не только его волосы, но и цвет его кожи, и газовая косынка перед глазами его маски, мешает разглядеть, голубые они или черные.

Поев супу, я замаскировался таким образом и, не обращая внимания на холод, поскольку вся одежда состояла из белой марли – невозможно было одеться легче – сел в гондолу, велел доставить себя к пристани и взял там другую гондолу, которая отвезла меня на Мурано. У меня не было пальто, в кармане моих штанов был только платок, ключи от казена и кошелек. Я прошел в приемную, которая была полна, но все расступились перед этой необычной маской, которую в Венеции никто не знал. Я продвигался, шагая как простачок, как того требовал характер маски, и вошел в круг танцующих. Я видел Полишинелей, Скарамушей, Панталоне, Арлекинов. Я видел за решеткой всех монахинь и пансионерок, одних сидящих, других стоящих, и, не останавливая глаз ни на ком, я увидел вдруг М. М. и, с другой стороны, нежную стоящую К. К., наслаждающуюся спектаклем. Я обошел круг, шагая, как будто был пьян, разглядывая с ног до головы каждого, но гораздо более сам подвергаясь разглядыванию и изучению. Все интересовались мной.

Я остановился около хорошенькой Арлекины, грубо взяв ее за руку, чтобы пригласить танцевать со мной менуэт. Все смеялись и освободили нам много места. Арлекина танцевала превосходно, сообразно характеру своей маски, а я – в соответствии с моей; я доставлял компании большое удовольствие, поскольку все время создавал впечатление, что собираюсь падать, но сохраняя при этом равновесие. Сначала пугаясь, все заливались смехом.

После менуэта я станцевал двенадцать фурлан с чрезвычайной энергией. Запыхавшись, я свалился, сделав вид, что заснул, и когда услышали мой храп, все уважили сон Пьеро. Танцевали контрданс, который продолжался час и в который я решил не вмешиваться; но после контрданса возник Арлекин, который с бесцеремонностью, свойственной его характеру, принялся дубасить меня своей колотушкой. Это оружие Арлекина. В качестве Пьеро не имея никакого оружия, я схватил его за пояс и протащил через всю приемную бегом, в то время, как он продолжал колотить меня по заду. Его Арлекина, которая была хорошенькая и танцевала со мной, поспешила на помощь своему другу и стала также меня бить своей колотушкой. Тогда я бросил Арлекина, вырвал у него колотушку, взвалил Арлекину на плечи, побивая ее по заду и бегая со всех ног по приемной, под шум хохота и криков страха, издаваемых малышкой, которая боялась, что я упаду и она продемонстрирует свои ляжки или штаны. Но наглый Полишинель расстроил всю эту комическую битву. Он подскочил сзади и сделал мне такую жестокую подножку, что я свалился. Все его освистали. Я быстро вскочил и, сильно разозлившись, подступил к этому наглецу с борьбой по всем правилам. Он был такого же роста, как я. Поскольку он был неловок и не умел пользоваться ничем, кроме своей силы, я выбил ему землю из-под ног и так удачно управился, что, запутавшись в одежде, он потерял свой горб и свой фальшивый живот. Под звуки аплодисментов и хохота всех монахинь, которые, может быть, никогда не видели такого спектакля, я улучил момент, пересек толпу и спасся.

Весь в поту, я вскочил в гондолу, закрылся там и сказал закрыть верх, чтобы не простудиться. Начиналась ночь, я должен был быть в казене Мурано только в два часа, и мне не терпелось увидеть удивление М. М., когда она увидит перед собой Пьеро. Я провел эти два часа, играя за всеми столами, теряя, выигрывая и делая разные глупости в полной свободе своего тела и духа, уверенный, что никто меня не знает, наслаждаясь настоящим моментом и не думая о будущем и обо всех тех, кто находит удовольствие, поддерживая свой разум в состоянии его предвидеть.

Но вот часы звонят два часа и извещают меня, что Амур и тонкий ужин ждут меня, чтобы дать мне новых радостей. С карманами, полными серебра, я выхожу из «Ридотто», лечу в Мурано, иду в казен, вхожу в комнату, где, полагаю, вижу М. М., одетую монахиней и стоящую спиной к огню. Я подхожу, чтобы увидеть выражение ее лица при виде сюрприза, и – превращаюсь в камень. Та, что я вижу, – не М. М., а К. К., одетая монашкой; она удивлена больше меня, не говорит ни слова, не двигается. Я бросаюсь в кресло, чтобы выгадать время, побороть мое изумление и восстановить мои мыслительные способности.

При виде К. К. я был как будто поражен молнией. Душа моя осталась неподвижна, как и мое тело, запутавшись в лабиринте без выхода.

Это М. М. играет со мной свою игру, – сказал я себе; но как она узнала, что я любовник К. К.? Та выдала мой секрет. Но, предав меня, с каким лицом осмеливается она предстать перед моими глазами? Если М. М. меня любит, как она могла лишить себя удовольствия меня видеть и направить ко мне свою соперницу? Это не может быть знаком любезности, потому что настолько далеко она не распространяется. Это знак презрения, острый и обидный.

Мое самолюбие не преминуло изобрести сильные аргументы, способные опровергнуть возможность такой неприязни, но тщетно. Погруженный в мрачное неудовольствие, я чувствовал себя все более объектом розыгрыша, обманутым, разочарованным, презренным.

Так я провел полчаса, мрачный и онемевший, уставившись на лицо К. К., которая смотрела на меня, также не говоря ни слова, более запутавшаяся и растерянная, чем я, потому что могла увидеть во мне не более чем ту маску, что наделала столько глупостей в приемной монастыря.

Будучи влюблен в М. М. и придя туда только ради нее, я оказался в неудобном положении, чтобы совладать с ролью мужчины, считающегося умным, который решил поменять одну на другую; Несмотря на то, что, как казалось, я пренебрегал К. К., достоинства ее в моих глазах были по меньшей мере такие же, как М. М. Я любил ее, я обожал ее, но в тот момент не она должна была быть там. Это был сильный удар по любви, который должен был возмутить мой разум. Мне казалось что приняв решение радостно приветствовать К. К., я окажусь достоин презрения: мне казалось, что честь запрещает мне такой маневр; и, кроме того, я был бы рад оказаться в положении, когда имел бы возможность упрекнуть М. М. в странном пренебрежении любовью, и не действовать таким образом, чтобы она могла сказать что доставила мне удовольствие. Добавим к этому, что я все время опасался, что она находится в кабинете, и что ее друг вместе с ней.

Мне надо было на что-то решиться, потому что я не мог и подумать провести там всю ночь таким образом в маске и молча. Я подумал, что надо решиться уйти, тем более, что ни М. М., ни К. К. не могли быть уверены, что Пьеро это я; но я отбросил с ужасом эту идею, представив себе, какое большое унижение почувствует прекрасная душа К. К., когда она узнает, что это я был Пьеро; я осознал, какое огромное испытание она проходит в этот момент, раздумывая об этой возможности. Я был ее муж, я был тот, кто ее соблазнил. Эти размышления мне разрывали душу.

Неожиданно мне пришло в голову, что М. М., находясь в секретном кабинете, подскажет вовремя нужное решение. С этой мыслью, я решил остаться. Я размотал платок, окутывавший мою голову с белой маской Пьеро, и притянул с волнением к себе очаровательную К. К., открыв ей свое лицо.

– Это ты, – сказала К. К.; я перевел дыхание. Мне показалось, что ты удивлен, увидев меня. Ты не знал, что найдешь здесь меня?

– Несомненно, я ничего не знал.

– Если ты этим недоволен, я в отчаянии; но я не виновата.

– Мой обожаемый друг, приди в мои объятия. Как ты могла подумать, что я могу быть недоволен, увидев тебя? Ты всегда моя лучшая половина; но прошу тебя выпустить мою душу из жестокого лабиринта, в котором она заблудилась, потому что ты не могла бы быть здесь, если бы не выдала нашу тайну.

– Я! Я никогда бы не смогла этого сделать, предпочла бы лучше умереть.

– Как же ты смогла оказаться здесь? Как случилось, что твоя хорошая подруга открыла все? Никто в мире не мог ей сказать, что я твой муж. Может быть, Лаура…

– Лаура верна. Дорогой друг, не могу догадаться.

– Но кто мог уговорить тебя воспользоваться этим маскарадом, чтобы прийти сюда? Ты смогла выйти из монастыря, и ты никогда не делилась со мной этим важным секретом?

– Можешь ли ты поверить, что я не поделилась бы с тобой столь важным делом, если бы я не вышла оттуда один единственный раз? Это случилось сегодня впервые два часа назад; не было ничего проще и естественней, чем тот шаг, что я сделала.

– Расскажи мне все, дорогой друг, меня снедает любопытство.

– Оно мне дорого, и я сейчас все тебе расскажу. Ты знаешь, насколько я и М. М. любим друг друга; наша связь не может быть нежнее; ты должен быть об этом осведомлен из всего того, что я тебе писала. Два дня назад М. М. попросила аббатису и мою тетю позволить мне спать в ее комнате, вместо сестры послушницы, которая сильно простудилась и была помещена в изолятор. Ей разрешили, и ты не можешь себе представить удовольствие, которое мы получили, оказавшись в первый раз вместе в одной постели.

Сегодня, чуть позже того, как ты вышел из приемной, где заставил нас столько смеяться, и где ни я, ни М. М. никак не могли представить, что это ты, она ушла. Я последовала за ней, и, когда мы остались одни, она мне сказала, что ей необходимо, чтобы я оказала ей услугу, от которой зависит ее счастье. Я ответила ей, чтобы она говорила. Она открыла ящик и, к моему великому удивлению, одела меня так, как ты видишь. Она смеялась, и я смеялась тоже, не зная, к чему это баловство. Когда она увидела, что я полностью одета, она сказала, что посвятит меня в очень важную тайну и доверит ее мне на слово, без всякого опасения. Знай, дорогая подруга, – сказала она мне, – что я собиралась выйти из монастыря этой ночью, чтобы вернуться только завтра утром. Но сейчас выяснилось, что выйду не я, а ты. Тебе не надо ничего опасаться, и не нужно никаких инструкций, потому что я уверена, что тебе не встретится никаких затруднений. В час сюда придет послушница, я скажу ей кое-что, затем она скажет тебе следовать за собой. Ты выйдешь с ней через малую дверь, пересечешь сад до комнаты, выходящей к маленькой пристани. Там ты сядешь в гондолу, где скажешь гондольеру только одно слово: «в казен». Ты прибудешь туда через пять минут, выйдешь из гондолы и войдешь в маленькое помещение, где найдешь огня. Ты будешь там одна и подождешь. «Кого? – говорю я». «Никого. Ты не должна знать это заранее. Не произойдет ничего такого, что бы тебе не понравилось. Доверься мне. В этом казене ты поужинаешь, а также поспишь, если тебе захочется, потому что никто тебя не побеспокоит. Прошу тебя, не задавай мне лишних вопросов, потому что я не могу тебе ничего сказать заранее».

Скажи мне, милый друг, что я могла делать после этого разговора; Я дала ей слово сделать все, как она хочет. Никакого подлого недоверия. Я смеялась и, не ожидая ничего, кроме приятности, когда пришла послушница, последовала за ней, и вот, я здесь. Прождав скучные три четверти часа, я увидела Пьеро.

Должна сказать тебе по чести, что за мгновенье до того, как я увидела тебя, мое сердце подсказало, что это ты, но в следующий миг, после того, как ты вошел и посмотрел на меня в упор, я также ясно поняла, что ты ошеломлен. Ты сидел здесь, храня столь угрюмое молчание, что я стала думать, что совершила большую ошибку, решившись первой его нарушить, тем более, что, несмотря на то, что говорит мне сердце, я могу заблуждаться. Маска Пьеро может скрывать кого-то другого; но наверняка никого, кто мог бы быть мне более дорог, чем ты, после этих восьми месяцев, когда меня лишили радости тебя обнимать. Теперь, когда ты должен быть уверен в моей невиновности, позволь мне порадоваться за тебя, что тебе знаком этот казен. Ты счастлив, и я тебя поздравляю. М. М. единственная, кроме меня, кто достоин твоей нежности, единственный, с кем я могу согласиться ее разделить. Я тебя жалела, теперь больше не жалею, и твое благополучие делает меня счастливой. Обними меня».

Я был бы неблагодарным и варваром, если бы не прижал к сердцу, с непритворными выражениями искренней нежности, этого ангела доброты и красоты, который появился здесь единственно ради дружбы. Но, убеждая ее, что считаю ее полностью оправданной, я не переставал говорить ей о моих к ней чувствах и излагать доводы и контрдоводы в пользу невероятного поступка М. М., который находил весьма двусмысленным и малопригодным для благоприятного толкования. Я сказал без уверток, что, оставляя в стороне удовольствие от того, что я ее увидел, очевидно, что ее подруга сыграла со мной злую шутку, которая должна мне не понравиться, с учетом того, что в ней содержится оскорбительное.

– Я так не нахожу, – ответила К. К. Моя дорогая подруга должна была догадаться, я не знаю как, что ты был моим любовником до того, как познакомился с ней. Она могла догадаться, что ты меня еще любишь, и она решила, насколько я знаю ее душу, дать нам торжественный знак совершенной дружбы, предоставив нам, не предупредив нас об этом, все, чего могут желать самого счастливого два любовника. Не могу представить себе, чтобы она хотела для нас чего-то другого, кроме добра.

– Ты права, дорогой друг, но твоя ситуация отлична от моей. У тебя нет другого любовника, и, не имея возможности жить с тобой, я не смог защититься от очарования М. М. Я страстно влюблен; она это знает, и, с ее умом, она не могла это сделать иначе, чем с целью выказать мне свое презрение. Уверяю тебя, я задет в наивысшей степени. Если бы она любила меня, как я ее, она никогда бы не смогла оказать мне такую обескураживающую услугу, отправив тебя сюда, на свое место.

– Я не согласна с тобой. У нее благородная и добрая душа и щедрое сердце, так что я не огорчена, зная, что ты ее любишь и любим ею и что вы вместе, по-видимому, счастливы; она тем более не огорчена, зная, что мы любим друг друга, и, наоборот, обрадована возможностью нас в этом убедить. Она хочет, чтобы ты понял, что она любит тебя ради тебя самого, что твои радости – это ее радости, и что она не ревнует тебя ко мне, ее само нежной подруге. Она старается убедить тебя, что ты не должен досадовать, что она раскрыла наш секрет, она заявляет об этом, направляя меня сюда, она рада, что ты делишь свое сердце между нею и мной. Ты хорошо знаешь, что она меня любит, и что часто я – ее жена или ее муженек; иными словами, поскольку ты не видишь в этом дурного, я твой соперник, и, насколько это возможно, я часто доставляю ей счастье, и она, тем более, не хочет, чтобы ты мог вообразить, что ее любовь похожа на ненависть, потому что такова любовь сердца ревнивого.

– Ты защищаешь основания поступка своей подруги как ангел, моя дорогая жена, но ты не видишь дело в его истинном аспекте. Твои ум и душа чисты, но у тебя нет моего опыта. М. М. любит меня только для смеха, точно зная, что я не такой глупец, чтобы дать себя обмануть поступком, который она совершила. Я чувствую себя несчастным, и она тому причина.

– Тогда у меня тоже есть основания жаловаться на нее. Она показывает, что терпит неприятности от моего любовника, и что, после того, как захватила его, без сожаления отдает мне обратно. Кроме того, она показывает мне, что презирает нежность, что я питаю к ней, и пользуется случаем продемонстрировать мне обратное чувство.

– Ох! Теперь твое рассуждение покоится на шатких основаниях. Случай отношений между тобой и ею носит иной характер. Ваша любовь – только иллюзорная игра чувств. Удовольствие, которое вы испытываете, не являются чем-то исключительным. То, что могло бы заставить вас ревновать одну к другой, это любовь женщины к женщине; но М. М. не должна сердиться на то, что у тебя есть любовник, так же как и ты не должна испытывать подобное к ней, если только этот любовник не тот же самый.

– Это как раз наш случай, и ты не ошибся. Нам ничуть не обидно, что ты любишь нас обеих. Разве я не писала тебе, что хотела бы иметь возможность уступить тебе свое место? Ты полагаешь, что я тоже тебя презираю?

– Твое желание, дорогой друг, уступить мне свое место, когда ты не знала, что я счастлив, происходило оттого, что твоя любовь превратилась в дружбу, и сейчас я должен быть этим доволен; но я прав, будучи недоволен, что это чувство может испытывать также и М. М., потому что я люблю ее в реальности, будучи уверен, что не смогу никогда жениться на ней. Ты понимаешь это, мой ангел? Будучи уверен, что ты будешь моей женой, я уверен также и в нашей любви, у которой будет время возродиться; но для М. М. этого больше не будет. Не унизительно ли для меня оказаться в положении и сознавать, что меня считают достойным презрения? Что касается тебя, ты должна ее обожать. Она посвятила тебя во все свои тайны; ты обязана ей вечной благодарностью и дружбой.

Таково содержание наших рассуждений, которые длились до полуночи, когда верная консьержка принесла нам превосходный ужин. Я не мог есть, но К. К. проявила добрый аппетит. Вопреки моему горю, я должен был рассмеяться, видя салат из яичных белков. Она сказала, что я правильно смеюсь, поскольку они отделены от желтков, которые вкуснее. Я любовался с удовольствием ее возросшей красотой, без малейшего желания засвидетельствовать ей свою чувствительность. При этом я всегда полагал, что нет никакой заслуги в том, чтобы хранить верность объекту любви.

Два часа до рассвета мы провели перед огнем. К. К., видя меня грустным, вела себя очень деликатно; никакого заигрывания, само приличие. Ее разговоры были любовные и нежные, но она не смела упрекать меня за мою холодность.

К концу нашей долгой беседы она спросила, что она должна сказать М. М., когда вернется в монастырь.

– Она ожидает, – сказала она, – что по моем возвращении я буду очень довольна и полна благодарности за то великодушие, которое она проявила ко мне этой ночью. Что я ей скажу?

– Чистую правду. Ты не скроешь ни единого слова из нашей беседы, ни одной моей мысли из тех, что сможешь запомнить. Скажешь ей, что она сделала меня несчастным надолго.

– Я ее слишком огорчу, если скажу это, потому что она тебя любит и в высшей степени дорожит медальоном, где находится твой портрет. Я использую все лучшее, чтобы поскорее вас помирить. Я пошлю тебе письмо через Лауру, если ты не скажешь, что завтра зайдешь за ним к ней сам.

– Твои письма для меня всегда будут дороги; но ты увидишь, что М. М. и не попытается дать объяснение. Возможно, она сочтет, что ты не в курсе.

– Я знаю. Относительно положения, в котором мы провели восемь часов вместе как брат и сестра, если она знает тебя так, как я, это покажется ей невозможным.

– Относительно этого, скажи ей что хочешь, Хотя бы обратное.

– Ох! Относительно этого – нет. Это будет ложь, кстати, очень плохо исполненная. Я могу что-то скрыть, но никогда не смогу солгать. Я люблю тебя еще и за то, что всю эту ночь ты не захотел показать, что еще меня любишь.

– Поверь мне, мой ангел, что я болен от печали. Я люблю тебя всей душой; но сейчас я нахожусь в такой ситуации, что меня можно пожалеть.

– Ты плачешь, мой друг, прошу тебя пощадить мое сердце. Я в отчаянии, что ты это сказал, но верь, что я не хотела тебя упрекнуть. Я уверена, что через четверть часа М. М. тоже заплачет.

Со звоном колокола, не надеясь более, что М. М. появится, чтобы оправдаться, я обнял К. К., достал свою маску, чтобы обернуть голову и защититься от порывов сильного ветра, отдал ключ от казена К. К., сказав ей вернуть его М. М., и быстро спустился с лестницы.