Godi, Fiorenza, poi che se» sì grande, che per mare e per terra batti l'ali, e per lo «nferno tuo nome si spande! [3] Tra li ladron trovai cinque cotali tuoi cittadini onde mi ven vergogna, e tu in grande orranza non ne sali. [6] Ma se presso al mattin del ver si sogna, tu sentirai, di qua da picciol tempo di quel che Prato, non ch'altri, t'agogna. [9] Гордись, Фьоренца, долей величавой! Ты над землей и морем бьешь крылом, И самый Ад твоей наполнен славой! [3] Я пять таких в собранье воровском Нашел сограждан, что могу стыдиться, Да и тебе немного чести в том. [6] Но если нам под утро правда снится, Ты ощутишь в один из близких дней, К чему и Прато, как и все, стремится; [9]

Прато – небольшой городок к северо-западу от Флоренции. Недовольный ее владычеством, он, как и все, стремится увидеть ее несчастной.

Данте подразумевает под Флоренцией Францию, которая действительно, царит над землёй и морем, в то время как Флоренция находится далеко от моря. В Аду он встречает многих знатных сограждан. Нам всем под утро правда снится, к которой он так стремится. Чем скорее я добьюсь правды, тем лучше для меня и для всех – его девиз.

Пять сограждан в воровском собрании – Ванни Фуччи, Чанфа, Аньел, Буозо, Пуччо. Немного чести Католической папской Церкви от этих граждан, папа Пий VI стыдится, что столько его сограждан воруют прихожан у Святого престола.

Но Ванни Фуччи и Пуччо – один и тот же человек. Пятым здесь неназванный поэтом грешник, по имени которого названо течение янсенизм.

Из академической статьи:

Янсений (Корнелис Янсен; 28 октября 1585 (15851028) года-6 мая 1638 года) – знаменитый голландский епископ, основатель католического богословского учения, известного как янсенизм.

Учился в Сорбонне и в Лувенском университете, где в 1617 году возглавил новый католический колледж.

Янсена особенно занимали вопросы свободы воли и божественной благодати. В 1630 году он стал профессором богословия в Лувене и учил здесь в духе строгого августинизма. Уже в это время ему неоднократно приходилось вступать в спор с иезуитами по поводу различных догматических вопросов. В 1636 году Янсен стал епископом ипрским.

В Ипре он закончил изданное уже после его смерти в 1640 году сочинение: «Augustinus, sive doctrina S-ti Augustini de humanae naturae sanitatae, aegritudine, medicina etc.». В этой книге Янсен выставлял Философию Аристотеля виновницей пелагианской ереси и утверждал, совершенно в духе Августина, что человеческая природа порочна, что свободы воли не существует, что спасение человека зависит не от дел его, а от искупляющей силы божественной благодати, что спасутся только те, которые предопределены к спасению.

Хотя Янсен считал себя католиком, кое в чём, включая догмат о предопределении, он сходился с Жаном Кальвином. К его последователям относился французский учёный и философ Блез Паскаль.

При жизни Янсен обнародовал несколько более мелких богословских сочинений, в которых полемизировал с иезуитами, а в 1653 году выпустил памфлет «Mars Gallicus», в котором осуждал Ришельё за поддержку протестантов во время Тридцатилетней войны.

Учение Янсена, изложенное в его книге об Августине, сделалось основанием янсенизма.

В 1653 году янсенизм был осуждён Папой Иннокентием X.

Из академической статьи:

Янсенизм (Iansenismus) – религиозное движение в католической церкви XVII—XVIII веков, осуждённое со временем как ересь. В противовес пелагианским веяниям лютеранства подчёркивало испорченную природу человека вследствие первородного греха, а следственно – предопределение и абсолютную необходимость для спасения божественной благодати. Свободе выбора человеком убеждений и поступков янсенисты не придавали решающего значения.

Середина XVII века была очень богата новыми религиозными учениями; некоторые из них приобретали большое общественное значение и, вплетаясь в другие культурные и социальные течения, оказывали влияние и на политику. Среди этих учений янсенизм был едва ли не самым влиятельным.

Его основатель, Янсений, возможно, и не подозревал, какой шум поднимет его книга об Августине; едва ли она и стала бы исходным пунктом крупного религиозного движения, если бы иезуиты не открыли против неё немедленной атаки. Подчиняясь влиянию иезуитов, папа Урбан VIII буллой «In eminenti», изданной два года спустя после напечатания книги, запретил её чтение (1642 год).

Во Франции первым главой янсенизма стал Жан Дювержье, аббат Сен-Сиранского монастыря. Несмотря на преследования со стороны кардинала Ришелье, ему удалось в Пор-Рояльском монастыре основать янсенистскую общину. Она была невелика, но состояла сплошь из даровитых людей, из которых каждый был грозным противником для иезуитов. В числе других членов Пор-Рояля были моралист Пьер Николь, проф. Лансело, проповедник Сенглэн и величайший из всех – Блез Паскаль, вступивший в Пор-Рояль в 1655 году.

Кроме того существовала ещё женская янсенистская община, во главе которой стояла сестра братьев Арно – Анжелика Арно и одним из самых ревностных членов которой была сестра Блеза, Жаклин Паскаль. Община имела многих друзей в парижском обществе, как в буржуазных кругах, так и в аристократических. В школу при Пор-Рояле охотно отдавали детей; исповедальни общины всегда были полны, на проповеди Сенглэна собирался весь Париж.

Иезуиты, у которых коммерческие соображения всегда играли очень большую роль, опасались, как бы янсенисты не отбили у них педагогической и исповедальной практики; к тому же они были раздражены нападками на их учение со стороны Антуана Арно. Они немедленно стали приводить в движение тайные пружины, и хлопоты их увенчались успехом. Злополучный «Августин» Янсения был ещё раз привлечён к ответу. Иезуиты извлекли из книги несколько тезисов, которые были представлены на суд Сорбонны. Богословы парижского университета выделили из них пять, касающихся главном образом учения о благодати, и они были представлены уже на суд курии.

Несмотря на защиту со стороны янсенистов, тезисы были признаны еретическими и осуждены буллой Иннокентия Х («Cum occasione» 1653 год). Против буллы янсенисты не решались спорить, но они стали доказывать, что осужденные пять положений либо вовсе не находятся в «Августине» Янсения, либо не имеют того смысла, который навлек на них осуждение; исходя из этого, они находили, что доктрина Янсения не осуждена. Доказательство вёл главным образом Николь, с помощью тонких аргументов, вроде различия вопросов права и факта по отношению к церковным решениям. Папа Александр VII подтвердил постановление Иннокентия X, и очень определённо указал на то, что осужденные положения находятся у Янсения и имеют у него именно тот смысл, который им приписан буллой 1653 года (булла «Ad sacram», 1656 года).

В промежутке между обеими буллами между иезуитами и янсенистами спор шёл и по другим вопросам. Особенно много шуму наделал инцидент с герцогом Лианкуром. Герцог был одним из самых близких янсенистам людей, хотя и поддерживал связь с господствующей церковью. Влиятельный вельможа, дядя знаменитого Франсуа Ларошфуко, он всячески оказывал покровительство янсенистам, укрывал у себя преследуемых, помогал нуждающимся; он даже отдал в пор-рояльскую женскую школу одну из своих внучек. Иезуиты ждали только случая, чтобы отомстить Лианкуру. Случай представился, когда герцог явился в аббатство Святого Сульпиция на исповедь. Исповедывавший его иезуит в конце исповеди упрекнул его в том, что он не указал самого главного своего греха – своих близких связей с янсенистами, и потребовал, чтобы он покаялся в том, и притом всенародно. Герцог рассердился и ушёл из церкви; Арно подверг резкой критике учение о всенародном покаянии; открылась памфлетная полемика.

Иезуиты, чувствуя, что янсенисты их одолевают, снова перенесли дело на суд Сорбонны. Два месяца (декабрь 1655 года и январь 1656 года) тянулись в Сорбонне бурные диспуты. За иезуитов стояли все расчетливые богословы; на стороне янсенистов было сильное меньшинство. В конце концов, иезуиты взяли верх: Арно, в качестве доктора Сорбонны лично защищавший свои тезисы, был лишён своей учёной степени и изгнан из университета.

Этот случай послужил непосредственным поводом для первого из «Писем к провинциалу» Паскаля, самого убийственного памфлета против иезуитской догмы и иезуитской морали, который когда-либо печатался (1-е письмо в январе 1656 года, последнее в марте 1657 года). Иезуиты пришли в ярость, начались обыски, но Паскаль остался невредим. Книга его, повергнутая на суд четырёх епископов и девяти докторов Сорбонны, была осуждена. Комиссия нашла, что «Письма» наполнены ересью Янсения и оскорбляют не только докторов богословия и некоторые монашеские ордена, но и папу, и епископов. Постановление комиссии было сообщено государственному совету, который приговорил книгу к сожжению рукой палача в 1660 году.

Страсти несколько улеглись, но спустя семь лет (1667 год) иезуиты вновь подняли дело. Папа Александр VII по их просьбе разослал по всей Франции «формуляр веры», который должен был быть подписан всеми правоверными чинами духовенства. По просьбе архиепископа парижского, Боссюэ повез его к отшельницам Пор-Рояля, которые отказались его подписать. Четыре епископа нашли рассылку формуляра незаконной и также отказались его подписать. Их готовы были сместить, но Александр умер, а его преемник Климент IX потушил дело (1668 год). Это называется перемирием Климента IX. Оно было перемирием лишь отчасти. Иезуиты не переставали пускать в ход все возможные средства, чтобы искоренить янсенизм. Янсенистов теснили, преследовали; их становилось меньше.

Паскаль умер в 1662 году; Арно и Николь в семидесятых годах бежали в Нидерланды. В 1694 году Арно умер в Брюсселе и во главе общины стал ораторианец Пасхазий Кенель, автор книги «Новый Завет с моральными размышлениями». Книга за год до смерти Арно вышла уже третьим изданием, которое получило одобрение шалонского епископа Ноайля. Даже после того, как Кенель стал открыто главой янсенистов, Ноайль не отказал в одобрении четвёртому изданию 1697 года, книги, а только потребовал некоторых исправлений.

В 1702 году, умирая, один священник признался, что подписал «формуляр веры», не будучи убежден в непогрешимости Церкви в этих делах, а только чтобы не противиться папе. Духовник его спрашивал, можно ли отпустить священнику такой грех. Сорок сорбонских богословов немедленно отвечали положительно; против них ополчились правоверные, и спор разгорелся вновь. Теперь в него вмешался лично Людовик XIV, который к этому времени уже одряхлел и окончательно попал под влияние жены, маркизы де Ментенон и её руководителей – иезуитов.

По просьбе короля папа Климент XI издал в 1705 буллу «Vineam Domini», которая подтверждала буллу «Ad sacram». Однако и булла не успокоила полемики. Один из епископов стал полемизировать против неё; монахини Пор-Рояля отказались её принять без ограничений. За это их в 1709 году раскассировали, по приказанию короля, по разным монастырям, а в следующем году разрушили и самый Пор-Рояль.

Ещё раньше иезуиты обратили внимание на «Новый Завет» Кенеля и усмотрели в комментариях автора янсенистскую ересь. Они сейчас же принесли жалобу в курию. Климент XI назначил комиссию для рассмотрения книги, состоявшую не из иезуитов, а из якобы более беспристрастных доминиканцев. Книга была осуждена, но так как сделавшийся кардиналом и парижским архиепископом Ноайль, связанный своим прежним решением, колебался признать её еретической, то папа велел пересмотреть решение комиссии. Новым решением подтверждалось старое. Из книги было выбрано и осуждено 101 положение. Это решение и было опубликовано в виде знаменитой буллы «Unigenitus» в 1713 году.

Ноайль должен был запретить книгу в своей епархии, но снова вступил в спор с папой по поводу некоторых из осужденных положений книги. Под влиянием сторонников маркизы де Ментенон король велел парламентам зарегистрировать буллу и собирался созвать национальный собор для обсуждения мер против ереси, но именно в это время 1 сентября 1715 года, умер.

В правление беспутного и беззаботного насчет религии герцога Орлеанского дело янсенизма, почти проигранное, снова, казалось, было близко к торжеству. Три богословских факультета – парижский, реймский и нантский, – которые раньше, под давлением свыше, признали буллу «Unigenitus», теперь взяли своё решение назад; четыре епископа апеллировали против буллы к будущему вселенскому собору 1717 года; кардинал Ноайль и сто докторов Сорбонны присоединились к ним; новая булла Климента XI «Pastoralis officii», осуждавшая всех несогласных с буллой «Unigenitus», не оказала никакого влияния. Регент, которому надоели поповские споры, попробовал было заставить замолчать обе стороны, но без успеха.

Латеранский собор 1725 года, приказавший верующим принять буллу, также потерпел фиаско. Янсенизм перестал быть чисто религиозным движением и принял резко выраженную общественную окраску; таков был результат вмешательства политической власти в религиозные дела.

После смерти Людовика XIV оппозиция против абсолютизма свивала себе гнездо всюду, где была либо корпорация, способная дружно протестовать, либо идея, во имя которой можно было действовать. Парламенты отказывались регистрировать буллу и поддерживали янсенизм. Им, собственно говоря, было решительно все равно, как понимать благодать – по-янсенистски или по-иезуитски, но они выбирали то мнение, которое могло поддерживать спор. К янсенистской точке зрения примкнули все недовольные правительством, папской курией, иезуитами. В числе янсенистов были представители низшего духовенства и буржуазии, также много женщин, которые совершенно не знали, о чём идёт спор, а присоединением к янсенизму просто выражали своё недовольство.

Регент, увидев, что движение стало принимать политический характер, стал относиться к нему серьёзнее и пытался его подавить, но без успеха. Среди янсенистов явились экзальтированные, стали фабриковаться чудеса, что заставило серьёзных людей отвернуться от янсенизма.

Внизу последователи его выродились в секту, державшуюся на целом ряде суеверий. Парламенты и вообще оппозиция, группировавшаяся около парламентов, пользовались религиозными затруднениями как доводом для демонстраций.

Путём компромиссов курия постепенно сняла с очереди все вопросы, связанные с янсенистским спором. Тогда общественная оппозиция, которой было решительно все равно, что будет поводом для борьбы с правительством, нашла другие поводы, и янсенизм, доживший до пятидесятых годов XVIII века, то есть просуществовавший около ста лет, умер во Франции естественной смертью.

В Соединённых провинциях, где Реформация уничтожила большинство епископств, янсенизм завершился образованием самостоятельной Церкви. Главой местных католиков был апостолический викарий в Утрехте (он же архиепископ Утрехта). В 1702 году занимавший этот пост Пётр Кодд (Petrus Codde) перешёл на позиции янсенизма.

В 1704 году папа Климент XI сместил архиепископа, но местный капитул не признал ни одного из тех кандидатов, которых папа присылал взамен смещенного. Более двадцати лет Утрехт не имел архиепископа. Чтобы положить этому конец, капитул избрал своего кандидата; папа отказался его утвердить, капитул обошёлся без утверждения папы.

С 1724 года существует особая Утрехтская Церковь – ядро т. н. старокатолицизма. Архиепископа её выбирали епископы гарлемский и девентерский. Церковь считает себя католической, признает примат папы (который, тем не менее, систематически отказывает в своём утверждении всякому новоизбранному архиепископу), даже осуждает янсенизм, но упорно отказывается принять буллу «Unigenitus».

E se già fosse, non saria per tempo. Così foss'ei, da che pur esser dee! ché più mi graverà, com'più m'attempo. [12] Noi ci partimmo, e su per le scalee che n'avea fatto iborni a scender pria, rimontò «l duca mio e trasse mee; [15] e proseguendo la solinga via, tra le schegge e tra ' rocchi de lo scoglio lo piè sanza la man non si spedia. [18] Allor mi dolsi, e ora mi ridoglio quando drizzo la mente a ciò ch'io vidi, e più lo «ngegno affreno ch'i» non soglio, [21] perché non corra che virtù nol guidi; sì che, se stella bona o miglior cosa m'ha dato «l ben, ch'io stessi nol m'invidi. [24] Quante «l villan ch'al poggio si riposa, nel tempo che colui che «l mondo schiara la faccia sua a noi tien meno ascosa, [27] come la mosca cede alla zanzara, vede lucciole giù per la vallea, forse colà dov'e» vendemmia e ara: [30] di tante fiamme tutta risplendea l'ottava bolgia, sì com'io m'accorsi tosto che fui là «ve «l fondo parea. [33] Поэтому – тем лучше, чем скорей; Раз быть должно, так пусть бы миновало! С теченьем лет мне будет тяжелей. [12] По выступам, которые сначала Вели нас вниз, поднялся спутник мой, И я, влекомый им, взошел устало; [15] И дальше, одинокою тропой Меж трещин и камней хребта крутого, Нога не шла, не подсобясь рукой. [18] Тогда страдал я и страдаю снова, Когда припомню то, что я видал; И взнуздываю ум сильней былого, [21] Чтоб он без добрых правил не блуждал, И то, что мне дала звезда благая Иль кто-то лучший, сам я не попрал. [24] Как селянин, на холме отдыхая, — Когда сокроет ненадолго взгляд Тот, кем страна озарена земная, [27] И комары, сменяя мух, кружат, — Долину видит полной светляками Там, где он жнет, где режет виноград, [30] Так, видел я, вся искрилась огнями Восьмая глубь, как только с двух сторон Расщелина открылась перед нами. [33]

Чем скорее об этом будет сказана правда, тем лучше; береги честь смолоду – завет, который подаёт своим согражданам Данте, ведь с теченьем лет это будет всё тяжелей. Путники покидают седьмой ров и переходят в восьмой. Дальнейший путь пролегает по холмистой местности, где при движении, особенно весной, в марте, в пору гололёда, передвигаться трудно. Поэт видит много и многих, но скованный рамками и заданным временем своей Комедии, не может выражаться определённо, почему он страдает снова и снова. Он понимает, что, не выполняя заданных себе правил, не выполнит поставленную перед собой сверхзадачу – донести до далёких потомков истину.

Когда сокроет ненадолго взгляд Солнце – летом, и комары, сменяя мух, кружат – вечером. Дальше идёт одинокая тропа, остальная часть неба не покрыта названными созвездиями. Увиденное пытается вырваться у поэта в текст Комедии, ему приходится постоянно взнуздывать ум, чтобы тот не отклонялся с предписанного пути; ему предоставлено благо, которое он не должен попирать.

Селянин отдыхает на холме, когда скроется Солнце и видит долину полной светляками – ночью Звёздное Небо заполняется мириадами звёзд. Восьмая глубь – восьмидесятые широты Южного Звёздного Неба, вся искрится огнями – звёздами.

На Земле это – огни большого завода.

E qual colui che si vengiò con li orsi vide «l carro d'Elia al dipartire, quando i cavalli al cielo erti levorsi, [36] che nol potea sì con li occhi seguire, ch'el vedesse altro che la fiamma sola, sì come nuvoletta, in sù salire: [39] tal si move ciascuna per la gola del fosso, ché nessuna mostra «l furto, e ogne fiamma un peccatore invola. [42] Io stava sovra «l ponte a veder surto, sì che s'io non avessi un ronchion preso, caduto sarei giù sanz'esser urto. [45] И как, конями поднят в небосклон, На колеснице Илия вздымался, А тот, кто был медведями отмщен, [36] Ему вослед глазами устремлялся И только пламень различал едва, Который вверх, как облачко, взвивался, – [39] Так движутся огни в гортани рва, И в каждом замкнут грешник утаенный, Хоть взор не замечает воровства. [42] С вершины моста я смотрел, склоненный, И, не держись я за одну из плит, Я бы упал, никем не понужденный; [45]

По библейской легенде, пророк Илия, на глазах у пророка Елисея был унесен в небеса на огненной колеснице, влекомой огненными конями. Елисей назван здесь: «Тот, кто был медведями отмщен», потому что, по той же легенде, медведи растерзали мальчиков, которых он проклял за то, что они смеялись над ним. Так Данте описывает полёт пушечного ядра, сопровождающегося пламенем и дымом, взвивающимся вверх.

Так движутся огни в гортани рва – поэт тщательно подбирает сравнения, не имея власти назвать вещи своими именами, они жгут его горло. В каждом слове скрыт «грешник потаённый» – тайный второй смысл, хоть непосвященным взглядом это и не видно. Он говорит, что если бы у него не было опоры, он бы упал, так как не мог вообразить себя на обратной стороне Земли.

С вершины холма, в ясную мартовскую ночь, поэт смотрит на великолепное Звёздное Небо. Перед ним движутся огни – звёзды на чёрном небосводе, как в чёрной гортани рта. В каждой звезде таится утаенный грешник, хоть глаз и не замечает этого воровства. Почему воровства? Да потому, что звёзды, расположенные на восьмом хрустальном небе, в то время отождествлялись со Святыми и ангелами, а никак не с грешниками. Однако кому-кому, а поэту хорошо известно, что в каждом Святом и Праведнике скрыт утаённый грешник. С одной стороны, каждый Святой, как Человек, запятнан первородным грехом. И хотя, как считает христианская религия, Иисус Христос Крестной Мукой искупил первородный грех людей, но грехи наши только первородным грехом не ограничиваются. Позже ты увидишь, что при вступлении Данте в Чистилище, Ангел запечатлевает на его челе семь грехов. Так же многогрешен и любой Человек, даже самый Святой и Праведный.

E «l duca che mi vide tanto atteso, disse: «Dentro dai fuochi son li spirti; catun si fascia di quel ch'elli è inceso». [48] «Maestro mio», rispuos'io, «per udirti son io più certo; ma già m'era avviso che così fosse, e già voleva dirti: [51] chi è «n quel foco che vien sì diviso di sopra, che par surger de la pira dov'Eteòcle col fratel fu miso?» [54] Rispuose a me: «Là dentro si martira Ulisse e Diomede, e così insieme a la vendetta vanno come a l'ira; [57] e dentro da la lor fiamma si geme l'agguato del caval che fé la porta onde uscì de» Romani il gentil seme. [60] Piangevisi entro l'arte per che, morta, Deïdamìa ancor si duol d'Achille, e del Palladio pena vi si porta». [63] И вождь, приметив мой усердный вид, Сказал мне так: «Здесь каждый дух затерян Внутри огня, которым он горит». [48] «Теперь, учитель, я вполне уверен, — Ответил я. – Уж я и сам постиг, И даже так спросить я был намерен: [51] Кто в том огне, что там вдали возник, Двойной вверху, как бы с костра подъятый, Где с братом был положен Полиник?» [54] «В нем мучатся, – ответил мой вожатый, — Улисс и Диомед, и так вдвоем, Как шли на гнев, идут путем расплаты; [57] Казнятся этим стонущим огнем И ввод коня, разверзший стены града, Откуда римлян вышел славный дом, [60] И то, что Дейдамия в сенях Ада Зовет Ахилла, мертвая, стеня, И за Палладий в нем дана награда». [63]

Вергилий поясняет Данте, что в каждом огне – звезде затерян дух. Поэт начинает расспрашивать его, какие души находятся в двух ярких звёздах зодиакального созвездия Близнецы – Касторе и Поллуксе (Полинике), сыновьях Зевса и Леды. Вергилий утверждает, что в огнях – звёздах претерпевают мучения герои Гомера, в отличие от распространённого мнения о том, что звёзды – души Святых, попавших в Рай. Он жил «до Христианского учения» и ничего о Святых не знал.

Согласно мифа, Верховный Олимпийский Бог Зевс, желающий обольстить недоступную красавицу Леду, явился к ней в виде лебедя. Леда играла с красавцем лебедем, после чего снесла яйцо, из которого вылупились близнецы – Кастор и Поллукс. Возможно, в другой версии мифа их звали Этеокл и Полиник, о чём и говорит поэт. Когда враждующие братья, стоящие с разных сторон битвы за Фивы, Этеокл и Полиник убили друг друга и тела их были положены на костер, пламя раздвоилось.

Вергилий озвучивает другой вариант душ, томящихся в звёздах Близнецов. Улисс (Одиссей) и Диомед – герои Троянской Войны, совместно действовавшие и в боях, и в хитроумных предприятиях, неразлучно находятся на небе, так же, как вместе шли на гнев – свершать дела, вызывающие небесный гнев, или, движимые гневом, на злые дела. Это хитроумный Улисс придумал Троянского Коня, в котором укрылся сам и другие греческие воины, которого троянцы, проломив стену, ввели в Трою и тем погубили ее (Эн., II, 13—267). Из разрушенной Трои вышел царь Эней, родоначальник Римлян.

Дейдамия – дочь скифского царя Ликомеда, возлюбленная Ахилла. В доме ее отца укрывался Ахилл, переодетый в женское платье, но Улисс и Диомед при помощи хитрости обнаружили его и увлекли на войну против Трои, где он и погиб. Безутешная Дейдамия пребывает в Лимбе (в сенях Ада). Палладий – статуя Афины Паллады, охранявшая Трою и похищенная Улиссом и Диомедом (Эн., II, 162—170).

Вергилий видит мучения поэта, и поощряет его к иносказаниям. Данте успокаивает его, говоря: теперь он уверен в своих силах, но любопытство ведёт его до конца – он хочет знать больше о том, что видит.

Появляется Улисс (Одиссей), начавший свой путь в поэмах Гомера, продолживший его в трагедии Вергилия. Поэт хочет услышать историю Одиссея до конца. Две яркие звезды созвездия Близнецов названы здесь братьями (а, может быть и близнецами) Улиссом (Одиссеем) и Диомедом.

Данте не зря приводит исторические параллели. Взятие Фив, взятие Трои – события практически одновременные. По сообщению Гомера, войско Агамемнона, незадолго до начала Троянской Войны, взяло Фивы, и вело с собой двух пленённых красавиц: Хрисеиду и Брисеиду, из-за которых и разгорелась язва спора между царём Агамемноном и Ахиллом.

Остановлюсь подробнее на исторических параллелях и исторической хронологии. Как я вижу из мифологического предания, между рождением Верховного Олимпийского Бога Зевса-Громовержца, Гигантомахией, взятием Фив, взятием Трои прошло не так уж много времени. Начну с того, что прекрасная Елена, из за которой и разгорелась Троянская Война, была дочерью Зевса; бежавший из горящей Трои царь Эней, был сыном Афродиты (Венеры), дочери Зевса от её мужа, Анхиза. Парис, внук Зевса, укравший Елену у спартанского царя Менелая, известен нам и по другому своему действу; это он вручил Афродите «яблоко раздора», присудив первый приз за красоту в борьбе с Афиной, другой дочерью Зевса и Герой-Юноной, супругой Зевса, то есть видел свою бабку – Геру ещё живой.

Не считая Зевса бессмертным Богом, полагаю, что он, может быть, дожил до глубокой старости и мог иметь детей в преклонном возрасте, но, всё же, больше человеческого века, или ста лет, я ему дать жизни никак не могу.

В Гигантомахии Зевсу помогали все его дети – герой Геракл, Бог Аполлон, Бог Марс, Богиня Афина и многие другие; в Троянской Войне ни сам Зевс, ни Геракл, ни Аполлон, ни Марс, ни Афина непосредственного участия не принимают, наблюдая за этим действием уже с небес; в ней принимают участие их поздние дети, внуки, правнуки и праправнуки.

Дейдамия, жена Ахилла, зовёт своего супруга в сенях Ада. Ей есть о чём горевать. После взятия Трои, Ахилл погиб от стрелы Париса. Так как он был высокого рода, из его черепа сделали чашу для возлияний, окованную золотом и серебром, которую могущественный Агамемнон держал на своём столе, в назидание всем подвластным.

Троянский Палладиум был изображением Богини Паллады, отождествляемой с греческой Богиней Афиной и римской Богиней Минервой. Он был сделан из дерева и упал с неба в ответ на молитвы Ила (или Дардана), основателя Трои. Дардан изготовил несколько копий, признаком подлинности Палладиума считалась способность статуи вращать глазами.

Согласно прорицанию Гелена (сына Приама), Троя не могла пасть, пока в её стенах хранилась эта статуя. Данайцы Диомед и Одиссей пробрались внутрь, проникнув в город через клоаку, и похитили его, чтобы приблизить конец Троянской Войны. Согласно различным вариантам легенды, далее Палладиум оказался в Афинах, Аргосе, Спарте или же в Риме.

Восстановление времени Троянской Войны и Олимпийских Богов – тема другой книги.

«S'ei posson dentro da quelle faville parlar“, diss'io, „maestro, assai ten priego e ripriego, che «l priego vaglia mille, [66] che non mi facci de l'attender niego fin che la fiamma cornuta qua vegna; vedi che del disio ver» lei mi piego!» [69] Ed elli a me: «La tua preghiera è degna di molta loda, e io però l'accetto; ma fa che la tua lingua si sostegna. [72] Lascia parlare a me, ch'i» ho concetto ciò che tu vuoi; ch'ei sarebbero schivi, perch'e» fuor greci, forse del tuo detto». [75] Poi che la fiamma fu venuta quivi dove parve al mio duca tempo e loco, in questa forma lui parlare audivi: [78] «O voi che siete due dentro ad un foco, s'io meritai di voi mentre ch'io vissi, s'io meritai di voi assai o poco [81] quando nel mondo li alti versi scrissi, non vi movete; ma l'un di voi dica dove, per lui, perduto a morir gissi». [84] «Когда есть речь у этого огня, Учитель, – я сказал, – тебя молю я, Сто раз тебя молю, утешь меня, [66] Дождись, покуда, меж других кочуя, Рогатый пламень к нам не подойдет: Смотри, как я склонен к нему, тоскуя». [69] «Такая просьба, – мне он в свой черед, — Всегда к свершенью сердце расположит; Но твой язык на время пусть замрет. [72] Спрошу их я; то, что тебя тревожит, И сам я понял; а на твой вопрос Они, как греки, промолчат, быть может». [75] Когда огонь пришел под наш утес И место и мгновенье подобало, Учитель мой, я слышал, произнес: [78] «О вы, чей пламень раздвояет жало! Когда почтил вас я в мой краткий час, Когда почтил вас много или мало, [81] Слагая в мире мой высокий сказ, Постойте; вы поведать мне повинны, Где, заблудясь, погиб один из вас». [84]

Данте умоляет Вергилия подождать, пока созвездие Близнецов будет кульминировать, чтобы задать одному из Близнецов, Улиссу – Одиссею, свой вопрос. Ни Гомер, ни Вергилий не поведали нам, где окончил свой Земной путь главный герой Гомера – Одиссей. Диомед погиб в Троянской Войне.

Дантовский рассказ о гибели Улисса восходит, говорят комментаторы, к послегомеровской легенде, передаваемой Плинием Старшим (I век) и Солином (III век), согласно которой, Улисс, по возвращении на Итаку, выплыл в Атлантический океан, основал Лиссабон (Улиссип) и погиб в бурю у западного берега Африки. Поэту не терпится узнать из первых уст конец истории Одиссея, начатой Гомером и продолженной Вергилием.

У Гомера, когда Одиссей спрашивает душу Тиресия в Аду, где суждено ему окончить свои скитания, тот даёт уклончивый ответ:– Одиссей окончит свои скитания в месте, в котором, проходя с веслом на плече, услышит вопрос местного жителя: – «Что за лопату несёшь на блестящем плече, чужеземец?»

Вергилий предупреждает, что Улисс и Диомед могут не понять его вопрос, ведь они греки и берётся сам задать Одиссею вопрос Данте. Оказывается, он знает греческий язык и великие произведения Гомера, хотя комментаторы отказывают ему в этом знании.

Вергилий рассказывает о странствиях Одиссея после Троянской Войны в высоком сказе – «Энеиде», не доводя повествования до его смерти. Ему также не терпится узнать, где, заблудясь, погиб один из них – Улисс.

Поэт проговаривается, что знает греческий язык. Он слышит вопрос Вергилия и ответ Улисса и понимает его.

Lo maggior corno de la fiamma antica cominciò a crollarsi mormorando pur come quella cui vento affatica; [87] indi la cima qua e là menando, come fosse la lingua che parlasse, gittò voce di fuori, e disse: «Quando [90] mi diparti» da Circe, che sottrasse me più d'un anno là presso a Gaeta, prima che sì Enea la nomasse, [93] né dolcezza di figlio, né la pieta del vecchio padre, né «l debito amore lo qual dovea Penelopè far lieta, [96] vincer potero dentro a me l'ardore ch'i» ebbi a divenir del mondo esperto, e de li vizi umani e del valore; [99] С протяжным ропотом огонь старинный Качнул свой больший рог; так иногда Томится на ветру костер пустынный, [87] Туда клоня вершину и сюда, Как если б это был язык вещавший, Он издал голос и сказал: «Когда [90] Расстался я с Цирцеей, год скрывавшей Меня вблизи Гаэты, где потом Пристал Эней, так этот край назвавший, – [93] Ни нежность к сыну, ни перед отцом Священный страх, ни долг любви спокойный Близ Пенелопы с радостным челом [96] Не возмогли смирить мой голод знойный Изведать мира дальний кругозор И все, чем дурны люди и достойны. [99]

Когда Улисс, плывя домой из-под Трои, после долгих скитаний пристал к Гаэте, Цирцея – прекрасная волшебница, обращавшая людей в животных, превратила его спутников в свиней, но затем вернула им человеческий образ и, полюбив его, целый год удерживала у себя (Метам., XIV, 242—440). Позже, к Гаэте пристал и царь Эней, так назвавший этот край. Царь Одиссей вернулся к жене Пенелопе, отцу Лаэрту и сыну Телемаху, но его непоседливый нрав не давал сидеть на одном месте. Тяга к далёким странствиям, постижению и открытию мира оказалась сильнее спокойной мирной жизни.

Поэт сообщает, что Улисс скрывается за более яркой звездой – Кастором. И это верно, Земная слава Улисса далеко превосходит славу Диомеда.

ma misi me per l'alto mare aperto sol con un legno e con quella compagna picciola da la qual non fui diserto. [102] L'un lito e l'altro vidi infin la Spagna, fin nel Morrocco, e l'isola d'i Sardi, e l'altre che quel mare intorno bagna. [105] Io e ' compagni eravam vecchi e tardi quando venimmo a quella foce stretta dov'Ercule segnò li suoi riguardi, [108] acciò che l'uom più oltre non si metta; da la man destra mi lasciai Sibilia, da l'altra già m'avea lasciata Setta. [111] И я в морской отважился простор, На малом судне выйдя одиноко С моей дружиной, верной с давних пор. [102] Я видел оба берега, Моррокко, Испанию, край сардов, рубежи Всех островов, раскиданных широко. [105] Уже мы были древние мужи, Войдя в пролив, в том дальнем месте света, Где Геркулес воздвиг свои межи, [108] Чтобы пловец не преступал запрета; Севилья справа отошла назад, Осталась слева, перед этим, Сетта. [111]

На небольшом судне со своей верной дружиной, Улисс отправился в плавание. Он описывает свой последний путь. Оба берега – берега Средиземного моря, Моррокко – Марокко, край сардов – Сардиния. Античный миф рассказывает, что по сторонам Гадитанского (Гибралтарского) пролива, Геркулес поставил два столба, как предел для мореходов: это – мыс Кальпе (Гибралтар) на европейском берегу и мыс Абила на африканском. Севилья – город на побережье Испании, справа по ходу, Сетта (Сеута) – гавань у мыса Абила, слева по ходу, после чего начался мир безлюдный – области Земного Шара, покрытые Океаном.

«O frati», dissi «che per cento milia perigli siete giunti a l'occidente, a questa tanto picciola vigilia [114] d'i nostri sensi ch» è del rimanente non vogliate negar l'esperïenza, di retro al sol, del mondo sanza gente. [117] Considerate la vostra semenza: fatti non foste a viver come bruti, ma per seguir virtute e canoscenza». [120] «О братья, – так сказал я, – на закат Пришедшие дорогой многотрудной! Тот малый срок, пока еще не спят [114] Земные чувства, их остаток скудный Отдайте постиженью новизны, Чтоб, солнцу вслед, увидеть мир безлюдный! [117] Подумайте о том, чьи вы сыны: Вы созданы не для животной доли, Но к доблести и к знанью рождены». [120]

Когда мореходы вышли в Атлантический океан, Одиссей обращается к товарищам с пылкой речью, призывая их к тому, чтобы, плывя за Солнцем, на Запад, увидеть миры, неведомые людям и незаселенные. Рожденные не для животной доли, а для доблести и познания сыны, призваны Одиссеем, знаменитым оратором, в далёкое путешествие.

Li miei compagni fec'io sì aguti, con questa orazion picciola, al cammino, che a pena poscia li avrei ritenuti; [123] e volta nostra poppa nel mattino, de» remi facemmo ali al folle volo, sempre acquistando dal lato mancino. [126] Tutte le stelle già de l'altro polo vedea la notte e «l nostro tanto basso, che non surgea fuor del marin suolo. [129] Cinque volte racceso e tante casso lo lume era di sotto da la luna, poi che «ntrati eravam ne l'alto passo, [132] quando n'apparve una montagna, bruna per la distanza, e parvemi alta tanto quanto veduta non avea alcuna. [135] Noi ci allegrammo, e tosto tornò in pianto, ché de la nova terra un turbo nacque, e percosse del legno il primo canto. [138] Tre volte il fé girar con tutte l'acque; a la quarta levar la poppa in suso e la prora ire in giù, com'altrui piacque, infin che «l mar fu sovra noi richiuso». [142] Товарищей так живо укололи Мои слова и ринули вперед, Что я и сам бы не сдержал их воли. [123] Кормой к рассвету, свой шальной полет На крыльях весел судно устремило, Все время влево уклоняя ход. [126] Уже в ночи я видел все светила Другого остья, и морская грудь Склонившееся наше заслонила. [129] Пять раз успел внизу луны блеснуть И столько ж раз погаснуть свет заемный, С тех пор как мы пустились в дерзкий путь, [132] Когда гора, далекой грудой темной, Открылась нам; от века своего Я не видал еще такой огромной. [135] Сменилось плачем наше торжество: От новых стран поднялся вихрь, с налета Ударил в судно, повернул его [138] Три раза в быстрине водоворота; Корма взметнулась на четвертый раз, Нос канул книзу, как назначил Кто-то, И море, хлынув, поглотило нас». [142]

Корабль Одиссея шёл, держа Восток по корме, и все время влево уклоняя ход – держа путь на Юго – Запад от Геркулесовых столбов. Он увидел все светила другого остья – Звёздное Небо вокруг Южного небесного полюса, а наше остье заслонила морская грудь – Северный небесный полюс скрылся за горизонтом – мореходы пересекли экватор.

Пять раз осветилась обращенная к Земле сторона Луны – в плавании прошло пять месяцев. Гора – Дантова гора Чистилища, а на Звёздном Небе – созвездие Столовая Гора. Как назначил Кто-то – Бог, возбранивший живым людям доступ к горе Чистилища. Есть в мире тяга к странствиям далёким, на гребне волн, под парусом тугим, которая сильнее Любви и домашнего уюта.

Одиссей правильно указывает, что свет Луны заёмный, наш спутник светит не сам, а отражает свет Солнца, а это уже позднесредневековые воззрения.

Солнцу вслед, – идя на закат Солнца. На крыльях весел – судно было гребным, следовательно, небольшим. Всё время влево уклоняя ход – поворачивая к Южному полюсу. Пять месяцев они были в пути. От новых стран поднялся вихрь – корабль Одиссея вошёл в «ревущие сороковые».

Корма – созвездие Корма, часть созвездия Корабль Арго или, Арка Ноя. В атласе Байера корабль Аргонавтов изображен в ситуации крушения, со сломанными вёслами и мачтой, натолкнувшимся на огромную гору [Рис. А. XXVI. 1]. Одиссей со спутниками погибли, как и подобает морякам, в море.

Это противоречит указанию Гомера в Одиссее. Гомер сообщает, что Одиссей окончит жизнь на Итаке. Но Гомер не доводит сказания до смерти Одиссея, оставляя это исключительно пророчеством в устах Тиресия. Данте, живущему позже, откуда-то известна история гибели Одиссея лучше, чем Гомеру. Учитывая, что души в Аду никогда не лгут, сообщению поэта стоит доверять.

Данте определяет хитроумного Одиссея в лукавые советчики, ведь именно Одиссей подвиг царя Агамемнона на осаду и взятие Трои, несмотря на противодействие Ахиллеса.

А. XXVI. 1 Созвездие Корабль Арго в Звёздном Атласе 1603 года, созданном великим астрономом Иоганном Байером (1572– 1625 годы).

Атлас Байера стал первым Звёздным Атласом, который охватил всю Небесную Сферу, в нём впервые появилось созвездие Южный Крест. Корабль Арго в нём изображен в состоянии кораблекрушения, врезавшимся в большую гору – созвездие Столовая Гора. Вёсла поломаны, рея сломана, снасти оборваны, борта повреждены. Два аргонавта пытаются оттолкнуть корабль от скалы. Созвездия Дуб Карла ещё нет, его введёт Ян Гевелий в 1690 году.