1. Пропавший винчестер

Вернувшись домой, Б. О. нашел на кухонном столе записку.

«Пока ты ходил по шлюхам, позвонили с работы — там у них какой-то пожар…»

Б. О. вздрогнул, поднес записку к глазам.

«…пожар. Ах, извини, я совсем забыла, как ты реагируешь на это слово. Хотела сказать, что работы навалом. Где меня искать, ты, скорее всего, знаешь — я там частенько пряталась, когда ты ходил за мной следом».

Конечно, он знал — двухэтажный дом в Замоскворечье, в переулке, который он про себя сразу назвал Пьяным: шел переулок в глубь квартала от трамвайных путей так неровно и нетвердо, точно хлебнул лишнего. Сбоку к желтому дому примыкал крохотный палисадник с лавочкой и помпезной чугунной урной, в нем было очень уютно — оттого, скорее всего, что палисадник накрывала тень старого каштана.

Прошлой ночью Бася, кстати, вспоминала и каштан, и урну, и саму мастерскую, располагавшуюся на втором этаже. Когда-то дом был жилым, и в каждом из трех подъездов имелось по четыре просторных квартиры, но теперь в них размещались офисы со стальными дверями, кодовыми замками, решетками и прочими аксессуарами цивилизации, и только, наверное, в мастерской все сохранилось: двери с медными ручками, тяжелые оконные рамы с массивными шпингалетами, подпирающий потолок пенал камина.

Он спрашивал:

— А чем занимаются в этой мастерской люди?

И она отвечала:

— О-о-о, это сложное дело, они занимаются драматургией, но совершенно особой, площадной.

— Площадной?

— Ты помнишь, несколько лет назад был «Марш зверей»?

Он смутно помнил: по центральной улице торжественно двигалась странная, поразительно живописная колонна, и кого там только не было — кажется, весь зоопарк вышел на манифестацию: медведи, лошади, слоны, ослики, верблюды, собаки, — животные понуро тянулись в направлении Красной площади, намекая глазевшим на шествие зевакам: ребята, вы что-то перепутали, это мы — звери, зачем вы забираете от нас наше зверство?

— Да, симпатичная была демонстрация.

— Это мы ее делали. И массу других площадных спектаклей.

— Выходит, ты по профессии массовик-затейник?

— Что-то в этом духе…

В конце записки — число и подпись. Б. О. подсунул листок под пепельницу, налил кофе, потянулся за сахарницей, но рука зависла на полпути: он обратил внимание на число.

— Сорок дней? — неуверенно произнес он и добавил после долгой паузы: — Да, как раз сегодня.

Поднес чашку ко рту, глотнул — кофе совершенно остыл.

Значит, он достаточно долго просидел вот так, погрузившись в транс. Он медленно цедил кофе, не чувствуя вкуса, и смотрел в окно, где, вжавшись в угол подоконника, сидел нахохлившийся голубь, бессмысленно крутивший крохотными пуговичными глазами, — в механическом движении неживых каких-то, бутафорских глаз было что-то гипнотическое.

— Думаешь стоит поехать?

Голубь сунул голову под крыло.

— Это, брат, не выход, — мрачно откликнулся на жест голубя Б. О.

Он машинально допил кофе, потом тщательно брился, облачался в свой темный костюм, смотрел в окно: машина на месте, возле «ракушки», это хорошо. Он сполоснул чашку, не замечая, что слишком сильно пущенная пушистая струя подмачивает низко съехавший манжет рубашки.

* * *

Он долго выезжал из плотно забитого транспортом центра и очнулся от странного транса, который Охватил его под пустым взглядом голубя, только в районе Косино. Над головой висел рассеивавшийся мельчайшей пудрой дождь, а небо было шершаво, низко и серо, как будто выстелено асфальтом. Где находится могила, он в общих чертах себе представлял. Сразу по приезде в Москву он навел справки, выяснил нужный телефон и, представившись товарищем по работе, спросил, где Сашу искать. Тяжелый женский голос, медленно, как каменные глыбы, ворочая слова, подробно объяснил, где именно: по асфальту до поворота налево, там по тропке, вдоль металлического сетчатого забора, до старой сосны, на которой висит скворечник, вот под той сосной Саша и лежит, заблудиться трудно, в этом углу кладбища всего одна такая сосна.

Б. О. увидел сосну издали и двинулся, петляя между плотно сгрудившимися оградами, на этот ориентир, на ходу скользя взглядом по могильным камням, и в памяти невольно оседали высеченные на них фамилии.

За этим занятием он не заметил, как оказался поблизости от свежей ограды и увидел, что на этом окраинном участке кладбища, уютно накрытом шевелящимися тенями крон, он не в одиночестве. Остановился, хотел было повернуть назад, но было поздно. Нет, уйти уже не удастся.

Б. О. огляделся в поисках места, где можно было бы укрыться от взгляда женщины. Метрах в пятидесяти у старых могил с покосившимися крестами бродил неопределенного возраста человек в совершенно вылинявшем и настолько ветхом плаще, что он казался сшитым из прокисшего молока. Человек умещался в этом наряде целиком, от подбородка до пят, и потому такой маленькой, детской выглядела его голова с оттопыренными розовыми ушами. Следом за ним брела всклокоченная собака с голодными глазами.

Поздно, подумал Б. О., наткнувшись на взгляд женщины, сидевшей за оградой на маленькой лавочке.

Она выглядела моложе, чем он думал, — голос в телефонной трубке принадлежал глубокой старухе, а здесь сидела миниатюрная женщина лет пятидесяти с открытым лицом, ласковым и очень домашним, — наверное, она хорошая мать, подумал Б. О.

Она смотрела спокойно, пристально; в ее светлых глазах стояло выражение отрешенности — такое часто можно различить во взглядах женщин, сидящих у могил. Нет, уйти уже не удастся. Б. О. направился к ограде.

— А в скворечнике никто не живет, — неожиданно приветствовала его женщина. — Это Коля его повесил, муж Сашиной сестры, чтобы Саше веселей было. Когда птицы рядом, все не так одиноко, правда?

— Да, — с трудом произнес Б. О. — Не так.

— Вы ведь к Саше? — спросила она. — Сегодня сорок дней.

— Я знал его по работе.

— Это хорошо. — Она отвела взгляд. — Ах ты господи, забыла… — потянулась к хозяйственной сумке, висящей на столбике ограды. — Да вы проходите, проходите.

Он вошел в ограду и молча следил за тем, как она выкладывает на столик хлеб и колбасу, завернутые в салфетки, достает банку с маринованными патиссонами, огурец, лук, бутылку водки, стограммовые граненые стаканчики, несколько рыжих тонких свечек.

— Позвольте мне, — пришел он на помощь женщине, безуспешно пытавшейся неумелой рукой отвернуть пробку.

— Вот и хорошо, а я пока хлеб нарежу.

Она налила в стаканчик водки, накрыла его куском черного хлеба, слегка вдавила донышко в землю прямо напротив большой черно-белой фотографии, упрятанной в застекленную рамку.

— Ну вот, Саша… — Она зажгла свечку, утопила ее в землю, подержала согнутую ладонь у маленького, медленно набиравшего силу огонька. — Ну вот и хорошо.

Фотография, скорее всего, была сильно увеличена, черты изображенного на ней лица плыли, но отсутствие резкости нисколько не портило портрет. Молодой человек был заснят на улице, на фоне какой-то размытой листвы, и, похоже, был застигнут фотографом врасплох: развернутый в сторону камеры полупрофиль, слегка скошенные глаза, в них стоит удивление, поджатые губы остановились в переходном мгновении, в движении к улыбке. Сколько же ему было, подумал Б. О., года двадцать три?

— Саше двадцать четыре, — угадав ход его мысли; подсказала женщина.

А все, что она говорила вслед за этим, было констатацией той непреложной для нее истины, согласно которой сын существовал в настоящем времени: Саша хороший мальчик и прекрасный сын, добрый, внимательный, заботливый, Саша очень умный, смышленый, все схватывает на лету, институт закончил с отличием и сразу получил такую респектабельную работу в финансовой компании, работа очень ответственная и высокооплачиваемая, он с ней прекрасно справляется…

— Давайте, что ли, помянем.

Б. О. поднял стакан, хотел было что-то сказать, но не нашел, что именно, и молча, одним глотком выпил.

Они еще с полчаса провели у могилы, Б. О. слушал рассказы женщины о сыне, иногда прерываемые обращениями к холмику: «Ведь так, Сашенька?» — молча кивал в знак согласия, выкурил двухдневную свою норму и в общем-то не сопротивлялся, когда она, взяв его под локоть, повлекла к асфальтовой дорожке и вдруг, заглядывая на ходу в его лицо, сказала:

— А знаете что… Поедем к нам. Там Сашина сестра с мужем, они все приготовили, стол накрыли… Давайте поедем, давайте посидим, помянем, это недалеко, на Семеновской…

«Я знаю», — чуть было не сорвалось с его языка:.

Оглянувшись, Б. О. отметил, что человек с собакой приближается к ограде.

— Вы хотели вернуться? Что-то забыли там?

— Да, зажигалку. Вы идите, я вас догоню.

Вернувшись к ограде, он присел на корточки, заглянул в глаза старой псине, потому что в ее долгом взгляде он получасом раньше что-то не дочитал.

Прочитывалось только, что собака голодна, потому что в будний день кладбище пустынно, а питается она исключительно тем, что люди оставляют на могилах: хлеб, крутые яйца, печенье. Это было все, что прочитывалось, но кроме этого собака хотела бы рассказать, что голодно ей живется с хозяином вовсе не потому, что его душа Зачерствела, как корка кладбищенского хлеба, а просто ему самому едва хватает, ведь живет он тем, что собирает с надгробных плит цветы, а потом продает их у центрального входа, рядом с автобусной остановкой, но сегодня у них неудачный день. Неудачный: были всего одни большие похороны, но большинство цветов ушло в могилу вместе с покойником. И все, что хозяину останется, — это, дождавшись, когда сидящий перед ней на корточках мужчина и удаляющаяся по аллее женщина скроются из виду, подойти к этой ограде и выпить оставленную ими водку. Он выпьет ее мелкими жадными глотками и подумает: ну что за люди, нет чтобы от души налить, а то плеснули всего каких-то граммов семьдесят пять, — и с досадой пнет собаку ногой по ребрам.

— Вы идете? — позвала издалека Сашина мама.

— Иду, — кивнул Б. О. и потрепал собаку за ухом.

* * *

Аркадий подошел к массивному шкафу черного дерева и выдвинул одну из узких полочек. В застланном черным бархатом планшете покоились выстроенные в несколько рядов запонки. На черном бархате они смотрелись восхитительно. Коллекционер глянул на открывающуюся дверь кабинета и поморщился.

— Я же просил не мешать мне.

— Ладно, я подожду, — сказал Вартан, делая шаг назад за порог.

— Заходи уж, раз пришел, — Аркадий задвинул полку на место, прошел к столу, устроился в кресле и, забросив голову назад, некоторое время прислушивался к шорохам, бродившим в высокой кроне мощной сосны, вытянувшейся в двух шагах от старого дачного дома.

— Хорошо тут, а? — подал он наконец голос. — Хорошо на природе, тихо… — Он усмехнулся: — Как на кладбище.

— Вот-вот. Я как раз по этому поводу.

— Если это шутка, то не самая удачная.

— Да нет, не шутка. Мой крестник объявился на кладбище.

— Заходил проведать могилку старушки матери?

— Заходил. Только на другую могилку. Мы присматривали на всякий случай за семьей того мальчишки из кредитного отдела, — пояснил Вартан. — Мать поехала на кладбище. Там к ней подошел Бог Огня. Они о чем-то говорили. Выпили. Потом поехали к ней домой.

Закончив доклад, Вартан помолчал и спросил:

— Принять меры?

— Меры? Ты хочешь сказать, к крестнику твоему принять меры? — Аркадий покачал головой. — Нет. Меры надо было принимать раньше, когда он ехал в поезде Москва — Рига. А теперь-то с какой стати? Он же не в курсе наших дел. — Патрон поднялся, закрыл окно. — А знаешь, оно и хорошо.

— Что хорошо?

— А то, что пиротехник твой вряд ли ходил на могилку, чтобы замаливать грехи, — Аркадий сделал красноречивую паузу. — Он что-то ищет. Я полагаю, именно то ищет, что твои придурки найти так и не смогли… Они дома у мальчишки все хорошо посмотрели?

— Там ничего не было.

— Ну вот видишь. А чем черт не шутит, возможно, крестник твой что-нибудь да и нароет. Вдруг он нас куда-то да и выведет. Мне трудно, конечно, судить о его пиротехнических талантах… Кстати, почему его так зовут?

— Бог Огня? Не знаю… Для работы с огнем он лучший, — быстро ответил Вартан. — Другого такого специалиста на сегодняшний день нет. Там, где он потрудился, остается один пепел.

— Ну-ну… Говорящая, так сказать, кликуха. И кроме того, у парня, похоже, неплохо работает голова, — Аркадий уселся в кресло, упер локти в стол и погрузил лицо в ладони. — Устал… Надо бы расслабиться. Распорядись там, поставь гаишников в известность.

— Оба грузовика пригнать?

— Нет. Погоняю на этот раз один.

— Ваш старый приятель тоже один гоняет. На аэродроме.

— Вон как… — Аркадий поднял лицо, тускло взглянул на Вартана; глаза его были совершенно пусты. — Старается поддерживать себя в форме, значит… Ну-ну.

* * *

Ничего не оставалось, кроме как терпеть: мяться в тесной прихожей, где их встретили двое: женщина лет тридцати (вылитая мать, только глаза чужие, темные и тревожные), а также квадратный мужчина с тяжелым подбородком, неровными, наползавшими друг на друга передними зубами, которым было тесно во рту, и с жесткой рукой, испещренной мелкими ссадинами.

— Это Света, Сашина сестра, а это Коля, ее муж, он автослесарь, работает на станции техобслуживания, да вы проходите, не стесняйтесь.

Стандартная квартира в стандартном блочном доме в рабочем районе. Тесная кухня, комната, куда попадаешь прямо из прихожей, слева ниша, там едва умещается накрытый ковром диван, вдоль стены тяжеловесная лакированная стенка. По центру комнаты — стол, на нем две-три плошки с салатами, шпроты, колбаса, сыр, водка, по правой стене сервант, на полке — копия кладбищенской фотографии, под ней помутневшая за сорок дней рюмка.

— Мама сказала, вы Сашин сослуживец. — Сестра медленно, круговым движением терла тарелку. — На похоронах вас не было. Вообще с работы никто почти не пришел.

— Я был в отъезде, — оправдывался Б. О., перетаптываясь у стола: куда себя девать, он не знал. — В командировке.

— Присаживайтесь, не стесняйтесь. Тесновато у нас, конечно.

Да уж, тесновато, согласился про себя Б. О. И как они тут умещались все вместе? Сестра с мужем, скорее всего, теперь живут отдельно, ну а прежде? Вон та дверь у окна, вероятно, ведет в детскую. А мать, наверное, здесь спала, на диване в нише.

— Там Сашина комната, — пояснила хозяйка. — Хотите посмотреть?

— Ну… если вы не против.

— Да чего уж теперь. Я все там оставила, как было. Ничего не трогала. Даже тот легкий беспорядок у него на столе, оставшийся после визита ваших коллег.

— Какого визита? — насторожился Б. О.

— После похорон, — припоминала она, разглаживая пальцем морщины на лбу, — заезжали двое с работы, сказали, что у Саши могли оставаться какие-то важные бумаги с финансовыми расчетами. Я еще немного удивилась тогда… Бумаги? Он же был человеком своего поколения и не любил бумаг. Я последнее время вообще не видела, чтобы он что-то писал от руки. Теперь молодежь, кажется, совсем разучилась писать, все строчат на компьютерах.

— Да, — согласился Б. О. Он посторонился, пропуская мать к двери, налетел спиной на угол шкафа, в чреве которого что-то стеклянно звякнуло. — Извините, я сегодня неловок.

— Пустяки. — Она толкнула дверь, приглашая гостя зайти. — Что вы говорили? Ах, компьютерное поколение. Ничего не поделаешь, теперь без этой машинки никуда.

Вытянутая комната, слева кровать, справа у окна стол. Компьютер, судя по дизайну, свежий, скорее всего, «Пентиум»: семнадцатидюймовый монитор, дисковод для магнитооптики — совсем не домашний, а профессиональный набор. Россыпь дискет слева от клавиатуры. Мать присела на самый краешек дивана, боясь нарушить своим присутствием что-то в обстановке комнаты.

— Он очень много работал на компьютере. Последнее время — почти сутки напролет. Ночами сидел. Иногда поздно вечером уезжал на службу. Вот и в тот день уехал… — Она умолкла.

Б. О. спиной почувствовал, что она плачет.

— А что было в тот день? — спросил он, дождавшись, пока женщина немного успокоится.

Ничего особенного, ответила, пришел раньше обычного, немного повозился с компьютером, потом уехал, объяснил, что надо к Коле в гараж завернуть зачем-то. Вернулся, посмотрел телевизор, собрался спать, но тут позвонили, и Саша сказал, что придется поехать на работу, вот-вот за ним придет машина.

— Можно? — Б. О. указал на компьютер. — Я только на минутку включу.

— Ради бога… Ваши коллеги тоже машину включали.

— Коллеги?

— Ну, те два человека. Я же вам говорила,

— Да-да, извините, я забыл. Что-то сегодня в самом деле не в своей тарелке.

— Понимаю… — тяжело вздохнула она. — Спасибо вам, что пришли, — подошла сзади, легонько сжала его руку в знак благодарности. — Спасибо. Вы тут сами уж, а я на кухню. А то у меня горячее обуглится. Куриные окорочка на горячее — ничего?

— Конечно. Ну что вы… Конечно.

Он запустил компьютер и провел за ним минут пять, не больше. Ничего интересного он не нашел: несколько специфических бухгалтерских программ, и все.

Он откинулся на спинку стула и пристально посмотрел на маленький полароидный снимок, прислоненный к стойке настольной лампы: Саша сидел на этом самом месте за клавиатурой и несколько натянуто улыбался в объектив.

— Это нонсенс, Саша, — сказал он, обращаясь к фотографии. — Имея тридцать шесть мегабайт оперативной памяти, ты работал с этим кургузым винчестером в двести десять мегабайт… Этого не, может быть, потому что не может быть никогда. — С минуту Б. О. сидел, подперев щеку кулаком, потом, обращаясь фотографии, спросил: — Где твой настоящий хард-диск, а, парень?

Саша только неловко улыбался в ответ, и ничего не говорил другой Саша, черно-белый, тот, что с сервантной полки наблюдал за минорной тризной, протекавшей в напряженном молчании и сопровождавшейся тяжкими вздохами и сдержанным позвякиванием мельхиоровых приборов, хотя, наверное, ему было что сказать.

Б. О. вышел на кухню. Там, сидя на табурете, сосредоточенно курил Коля. Он тупо глядел перед собой, часто-часто затягивался и носил сигарету ко рту с таким видом, будто делал какую-то крайне важную, требовавшую предельного внимания работу.

— Она все говорит, хорошая у Саши работа… — Автослесарь поковырял спичкой под ногтем, по краю которого тянулся траурный ободок. — Лучше бы вон, как я, гайки крутил. Глядишь, был бы жив. А так… — Спичка сломалась, он пульнул ее в мойку с грязной посудой. — Он не любил машин. И не хотел садиться за руль.

— Но ведь заезжал к тебе в гараж?

— Да ну! — отмахнулся Коля. — Заезжал… Пару раз за все время и наведывался. Говорю же, он не любил машин.

— А в последний раз?

Коля пожал плечами:

— Я так и не понял, чего он приходил. Побродил туда-сюда возле гаража, может, внутрь заходил — я не знаю, у меня тачка на эстакаде стояла, так что некогда мне было за ним приглядывать. Потом парой слов перекинулись, и пока.

Он вынул из пачки сигарету, прикурил ее от еще дымившегося окурка.

— Слушай, Коля… — тихо сказал Б. О., присаживаясь к столу. — У меня к тебе просьба.

— Ну?

— Если я к тебе в гараж как-нибудь наведаюсь? В выходные, может быть. Клапана стучат и коробка передач шалит. Посмотришь?

— А чего ж нет? Завтра и заезжай, у меня отгул. Я как раз думал в гараже быть. Так, маленькая халтура подвернулась.

— Где это?

— За Соколом, по направлению к Октябрьскому полю, рядом с мостом. Там вдоль железнодорожных путей старое гаражное хозяйство, еще с пятидесятых годов. Знаешь?

— Найду. Так договорились? — Б. О. вдавил свой окурок в простенькую стеклянную пепельницу. — Я, пожалуй, пойду, неудобно как-то. Чужой в общем-то человек, а тут у вас… Пойду попрощаюсь.

Он взялся за ручку двери.

— Бывай, — кивнул автослесарь. — Часов после одиннадцати заезжай. Вторая аллея, двадцать седьмой гараж.

Б. О. вежливо, но решительно отклонил обычные в таких случаях предложения посидеть. Мать, кажется, расстроилась, хотя старалась не показать виду, сестра — не очень, она только послала ему вслед короткий учтивый кивок и осталась сидеть за столом, сумрачно глядя в блюдо со студнем.

У Б. О. было странное ощущение — будто она хотела ему что-то сказать, но почему-то не решилась.

Он не спеша спустился на первый этаж, подошел к тянувшимся вдоль стены почтовым ящикам, достал из внутреннего кармана продолговатый конверт, откинул клапан, вытряхнул зеленые сотенные купюры, пересчитал зачем-то, сунул обратно, запечатал конверт, написал на нем адрес и втолкнул в прорезь нужного ящика.

Он вздрогнул и осмотрелся — никого.

— Должно быть, показалось, — сказал он.

Показалось, что кто-то за ним наблюдает.

Из первого попавшегося на пути телефона-автомата он позвонил Басе на работу и предупредил, что через полчаса заедет.

 

2. Тайник

Слоистый сигаретный дым, висевший под высоким потолком мастерской, шевельнулся и поплыл в сторону форточки, которую в момент появления здесь Б. О. энергичным толчком скатанной в трубочку газеты распахивала миниатюрная женщина, коротко стриженная, с крючковатым носом, поразительно живыми черными глазами на маленьком игрушечном лице и тонкими губами с торчащей в них сигаретой. Женщину можно было принять за состарившегося ребенка.

Дым, как мыльная вода в воронку, потек наружу, словно там, за окном, пьяный переулок сделал глубокую затяжку.

Мастера площадной драматургии — всего в этой забитой столами комнате их было человек двадцать — предавались каким-то сосредоточенным творческим трудам. Кто сидел на столе и, витиевато жестикулируя, что-то беззвучно, одними губами, произносил в пространство, кто молотил по компьютерной клавиатуре, время от времени устремляя бессмысленный взгляд в потолок, обтянутый по периметру пожелтевшим лепным бордюром, кто короткими, резкими штрихами набрасывал в блокнот нервный и безопорный, точно повисший в пустом белом воздухе, эскиз, и все исправно курили.

Не обнаружив в каминной Басю, Б. О. заглянул в одну из боковых комнат. Это было узкое помещение, где с трудом помещались стол и два хрупких на вид офисных стульчика, обтянутых потрескавшейся черной кожей.

Бася сидела на столе с пачкой отпечатанных на принтере листов. Быстро пробегая лист по диагонали, она роняла его на пол и принималась за следующий.

— Привет, — отозвалась Бася, не отрываясь от чтения. — Нет, ну ты только погляди, а! — Она кинула остатки рукописи на стол. — И это называется «РИСКНУТЬ И ПОБЕДИТЬ»!

— Кто не рискует, тот шампанского не пьет. Но рисковать только из-за шампанского я не стал бы.

— Да какое шампанское… «РИСКНУТЬ И ПОБЕДИТЬ» — так называется это народное гульбище, которое ребята, — она сделала нетерпеливый, гневный жест в сторону двери, — скинули на мою больную голову. — Бася собрала с пола листки, беспорядочно свалила их на стол. — Тут пока ничего нет, ни интриги, ни рисунка, ни тем более риска. Одна туфта и тягомотина с какими-то ряжеными, нинзями, фейерверками и перетягиванием каната, — она припечатала груду бумаги ладонью. — Пока это выглядит как шоу для импотентов… Ладно, разберемся. Ты посиди, пока я там с коллегами буду собачиться.

Она обвела комнатушку взглядом, прикидывая, чем бы ему заняться, чтобы скоротать время. Заняться было совершенно нечем.

— Разве что поиграй, — ткнула пальцем в компьютер.

Он запустил машину; на мониторе возникла серая плашка с предупреждением: «Sound blaster ERROR In-correct INT setting in the SYSTEM INI file».

— Это что за шутки? — спросил он.

Бася оторвалась от сортировки беспорядочно сваленных на столе листков и, подслеповато щурясь, наклонилась к монитору.

— А-а-а, это… Саундбластер чудит. Мне его еще Митя ставил. — Она помолчала и добавила изменившимся голосом: — В начале года.

— Сам ставил? — удивился Б. О., перезагружая компьютер. — Странно, дело-то нехитрое.

На экране опять возникло сообщение в серой рамке: ошибка в системном файле.

— Сам… Заезжал как-то, ставил. Хотя я ему говорила, что мне эта музыка ни к чему. Да ты не обращай внимания, шлепни «о'кей», и плашка соскочит.

Б. О. сидел, подперев щеку кулаком, и смотрел на картинку, висевшую на мониторе. Бася подошла сзади, наклонилась, обняла его, поцеловала в висок и утопила пальцем клавишу ENTER.

Сообщение растворилось в экране.

— Как, оказывается, все просто… Иди. Рискни и победи. Ни пуха тебе.

Собрав бумаги, она звонко стукнула корешком стопки о стол, выравнивая листы, покосилась на монитор — Б. О. опять перезагружался, уже в третий раз.

Когда она вышла, Б. О. залез в программный каталог, разыскал там системный файл саундбластера и открыл его в режиме пассивного просмотра.

Ничего особенного, обычный рабочий файл: прижавшиеся к левому полю экрана строки системной информации, в которой он разбирался неважно. Он придавил кнопку курсорной прокрутки.

Строки дрогнули и поползли вверх, что было странно для крохотного файла, способного уместиться в одну экранную страницу. Улетев вверх, они обнажили пустое голубое поле, чего в принципе быть не должно.

Но самое странное, что, судя по легкому подрагиванию экрана, курсор двигался вниз, растаскивая границы файла.

Потом в монитор вплыл снизу какой-то текст.

Ничего общего с системной информацией он не имел.

Документы, факсы, деловые письма.

Б. О. пошарил в ящике стола, нашел дискету, скопировал файл. В этот момент в комнате появилась Бася.

— Все, — сказал Б. О., выключая компьютер. — Пошли на свежий воздух.

* * *

Свежим его можно было назвать разве что в сравнении с атмосферой мастерской — стоял по-летнему желтый, неподвижный, безветренный день. Духота, настоянная на автомобильном чаде, стеной вырастала за порогом сумрачного, пахнувшего старым деревом подъезда. Жидкое небо было задрапировано нездоровой желтизной, испаряемой тяжелым дыханием задымленных улиц, и разве что палисадник казался со стороны тем оазисом, где можно укрыться от зноя под прохладной тенью каштана.

Бася стояла на высоком бордюрном камне, сунув руки в карманы светло-бежевых просторных брюк, и слегка раскачивалась вперед-назад.

— Куда мы едем? — спросила она.

— Давай наведаемся в контору твоего мужа, — предложил он.

— Как хочешь, — пожала она плечами, усаживаясь за руль, повернула ключ в замке зажигания, посидела, нервно прогазовывая, потом заглушила мотор, откинулась на спинку кресла. — Что происходит? — Она уперлась лбом в рулевое колесо и покосилась на сидевшего рядом Б. О. — Что, черт возьми, происходит? Что ты шаманишь, а? Что ты высматриваешь, вынюхиваешь в этом мертвом городе? Я же чувствую… — Она горько усмехнулась. — Сам ведь говорил…

— Что я говорил? — притворно изумился Б. О.

— Что кошки — мудрые существа. Что они все видят, чувствуют, понимают.

— Хм, — задумчиво потер согнутым пальцем скулу Б. О. — Как-нибудь потом я тебе все объясню. А теперь поехали.

Она свернула в переулок, и, мелко насекая солнечный свет на острые доли, мимо понеслись прутья тяжелой чугунной ограды, за которой стояла, укрытая ребристым чехлом строительных лесов, маленькая церковь.

Минут через десять они въезжали через арку в замкнутый дворик, где, прижимаясь тылом к очередному строительному забору, стоял аккуратный деревянный двухэтажный дом, каких было много когда-то в этом районе, да вот почти совсем не осталось. Этому жизнь продлила, очевидно, тщательная, добротная реставрация: обшитый светлой вагонкой (оказавшейся при ближайшем рассмотрении исполненной под дерево керамикой), накрытый симпатичной зеленой жестью, с которой удачно сочетались зеленые оконные рамы, он производил впечатление игрушечного, словно был составлен из пупырчатых кубиков детского конструктора.

Миновав контрольные шлюзы, где их (после привычного допроса и перезвонок по внутренней связи) лениво проводил к тяжелой стальной двери шкафоподобный секьюрити в черном костюме, с плоским затылком и ядрышком чирья, пунцово светившегося над тугим воротом сорочки, они взошли по деревянной лестнице с резным перильным ограждением на второй этаж.

— Вам последняя дверь направо.

За широким плоским столом на тонких хромированных ножках, утопая в огромном кожаном кресле, сидел молодой человек. Он говорил по телефону и мучительно морщился, произнося какое-нибудь трудное слово (он заикался). Вежливо, глубоко кивнул, указал глазами на пару стоявших у правой стены кресел, стиснувших узкий стеклянный столик, на котором посапывала белая бошевская кофеварка.

Закончив разговор, молодой человек подсел к кофейному столику, двумя пальцами, типично бухгалтерским жестом, поддернул рукава пиджака и разлил кофе по чашкам.

— Ну как у вас тут дела? — спросила Бася, прикуривая, и, спохватившись, добавила: — Ах да, я вас не представила. Это Сережа, Митин зам. А это… — Она метнула короткий, исподлобья взгляд на Б. О. и скороговоркой пробурчала: — Ну, словом, это мой коллега.

Сережа внимательно посмотрел на коллегу, и Б. О. отметил, что он слегка косит.

— Я на минуту, — продолжала Бася, водя кончиком сигареты в черной впадине пепельницы. — Может, что-то из вещей Митиных осталось… Знаешь, мелочи всякие, то да се.

— Д-да, к-конечно, — закивал Сережа, вышел и через несколько минут вернулся с двумя кейсами, пластиковым и кожаным.

— А, Митин ноутбук. — Она погладила крышку чемоданчика. — Я и забыла…

— Заберу? — послала скрытый вопросительный взгляд Б. О., тот опустил веки: да.

— Я вас оставлю на минутку… — Она замялась. — Такая жара. Я на работе выхлебала целую бутылку фанты. Я мигом. Не скучайте тут.

Как только дверь за ней закрылась, Б. О., подавшись вперед, тихо спросил:

— Молодой человек, что заставило вашего шефа срочно вернуться из командировки?

— Какой командировки?

Б. О. помолчал.

— Из последней.

Сережа прикрыл глаза, собираясь с мыслями.

— Ах да, помню. Он был тогда в Женеве. И получил срочный факс… Да, точно, факс из нашего банка. Что-то по поводу переоформления счетов. Я деталей не знаю, но Дмитрий Сергеевич говорил, что дело не терпит отлагательств. И прилетел первым же рейсом.

— Ваши счета были в Профибанке?

— Да… — с оттенком удивления протянул Сережа. — А откуда…

В этот момент открылась дверь и на пороге возникла Бася.

— Ну как вы тут? — Уловив легкое напряжение, витавшее в кабинете, она слабо улыбнулась: — А, мужские секреты.

— Вот именно, — кивнул Б. О., поднимаясь с места. — Да, кстати… — Он похлопал ладонью по крышке ноутбука. — Это ведь личная Дмитрия Сергеевича машинка? С ней все в порядке? Она на ходу?

— Д-да. Не так давно у нас была п-профилактика, обновляли п-программное об-беспечение.

— Что? — Б. О. - замер на пороге кабинета. — Профилактика? А когда это было?

Сережа задумался, глядя в потолок и мелко моргая.

— Сразу после… — Он замялся,

— После того как Дмитрия Сергеевича не стало? — подсказал Б. О.

Сережа кивнул.

— А кто делал профилактику? Ваши люди?

— Нет, — покачал головой Сережа и пояснил: — Мы же на гарантийном обслуживании в одной крупной фирме, раз в году они проводят плановый профилактический осмотр, обычное дело. Хотя… — задумчиво протянул он, сосредоточенно покусывая ноготь.

— Что такое? — насторожился Б. О.

— Был среди этих компьютерщиков один странный персонаж, который из команды как-то выпадал, — припомнил Сережа. — Молодой и, в общем, симпатичный человек, но что-то в его внешности было особенное, отталкивающее… Точнее, что-то такое, что сообщало всякому, кто с ним имел случай разговаривать, ощущение неуюта, что ли…

— Так, — поощрительно кивал Б. О. — Так…

— У него ст-транные глаза. Большие, н-неестест-венно круглые… И взгляд такой — холодный, ос-ста-новившийся.

— Рыбий такой? — тихо спросил Б. О.

— Вот именно.

Возникла долгая пауза.

— Ой!.. — шумно выдохнула Бася, медленно оседая на стул.

Б. О. приблизился к ней, присел на корточки, посмотрел в лицо:

— Что?

— У меня такое впечатление… — тихо проговорила она, вперив рассеянный, неотчетливый взор перед собой и точно не замечая Б. О., — такое впечатление, будто это ощущение неуюта мне откуда-то знакомо…

— Боюсь, что мне тоже, — мрачно кивнул Б. О.

На выходе охранник посторонился, выпуская посетителей, полы его тесного пиджака разошлись, и Б. О., проходя мимо, поморщился: от этого парня исходил стойкий запах кислого сыра — должно быть, он сильно потел в своем черном костюме.

 

3. Поминальная свеча

— Какая прелесть! — заметила Бася, когда утром следующего дня они катили от Сокола по направлению к Октябрьскому полю, а потом, свернув направо, медленно втягивались в этот невесть как сохранившийся островок старой, возделанной, очевидно, еще до войны дачной земли.

Бетонная лава города обтекала его со всех сторон, пощадив основательные двухэтажные коттеджи, вросшие в глубины старых садов. За соблюдением дачного устава наблюдали то тут, то там высившиеся за основательными глухими заборами огромные, по-таежному насупленные пышнотелые ели, широко развернув свои тяжелые лапы. Над всей этой странной полоской девственной земли стоял особый воздух, давно изгнанный из города, дремотный, староусадебный, накрывая прозрачной парниковой пленкой приют прежнего времени с его неторопливостью, чуланными запахами и теплой уютностью.

Они двигались со скоростью пешехода, медленно втягиваясь в глубину улицы, как в музейную галерею, наблюдая за осанистыми зелеными заборами, на которые накатывали тучные волны сирени, вальяжно плескавшиеся поверх заборной кромки.

Гаражное хозяйство находилось в конце улицы, стилистически ее продолжая, во всяком случае, впечатление производил уже сам въезд в него, напоминавший скромных размеров шлюз с распахнутыми створками, загороженный цепочкой.

В вознесенной над землей сторожевой избушке (домик имел все признаки избушки — крышу, прошитую круглой трубой, широкие окна и дверку в торце) сидел у окна старик с совершенно седыми, невероятно пышными, как взбитые сливки, усами и в капитанской фуражке с белым верхом и темным околышем. Он пил чай, с ритуальной неспешностью поднося ко рту стакан, опутанный тонкой серебряной резьбой подстаканника, и продолжительно отдувался после каждого глотка.

— Коля… — Б. О. помахал рукой, указывая в глубины гаражного хозяйства. — Вторая аллея.

Старик пошевелил усами, скрылся из виду — очевидно, приводил в действие какой-то находившийся вне поля зрения посетителя механизм; цепочка провисла, старик опять возник в окне и козырнул согнутой ладонью, после чего возобновил неторопливое чаепитие. Б. О. проехал.

Коля нашелся в конце аллеи неподалеку от эстакады. Высоко закатав рукава основательно промасленной клетчатой рубахи, он ковырялся в двигателе пыльного «лендровера». Приветливо кивнув Басе, он протянул Б. О. черную, сально поблескивавшую ладонь, спохватился и широко улыбнулся. Б. О. в знак приветствия пожал его локоть.

— Я сейчас. Мне еще примерно с полчаса надо повозиться. Отдохните пока. Если хотите, чаю попейте. Термос в гараже — справа, на верстаке. Смотри, чтоб девушка не запачкалась. Там грязно.

В этом гараже мог бы поместиться средний танк. Две «Волги» сюда входили свободно. По стенам тянулись стеллажи, битком набитые инструментами и запчастями. Справа стоял длинный металлический верстак, слева — низкий деревянный столик, зажатый с двух сторон креслами. Шкафчик для посуды, электроплитка, в углу — печка-буржуйка. Вдоль торцовой стены — койка, аккуратно застеленная солдатским одеялом.

— Вполне можно жить, — сказал Б. О., оглядевшись.

— Вполне, — согласилась Бася. — А зачем мы здесь?

— Да так… — неопределенно отозвался Б. О. — Ты присядь куда-нибудь, отдохни, пока я тут…

Минут двадцать у него ушло на тщательный осмотр хозяйства — банок с винтами, металлических коробок, забитых старыми свечами и прочей автомобильной мелочовкой, и наконец он нашел, что искал, — в жестяной коробке с надписью «горох».

Она стояла на стеллаже в длинном ряду точно таких же коробок. Когда-то такие кухонные наборы для хранения круп и прочих сыпучих продуктов были очень популярны.

Жестянка и в самом деле была почти доверху наполнена горохом.

Б. О. поставил было ее на место, но тут же взял с полки опять и взвесил в руке: для сухого гороха тяжеловата. На дне он обнаружил плоский предмет, завернутый в полиэтиленовый пакет и перетянутый крест-накрест резинками. Развернул и сказал:

— Ага. Вот оно… Пошли, Бася.

Он сунул пакет во внутренний карман куртки, прошел к верстаку, плеснул немного чаю в белый пластиковый стаканчик, сделал два-три глотка.

Коля уже сидел за рулем Васиного «Жигуля» и чутко прислушивался к работе двигателя.

— Ничего. Будет жить. Побегает еще с годик, — он подмигнул Б. О. — Кое-что в самом деле постукивает. Только не кольца, а пальцы. Это не смертельно. Дай сигарету.

Широко оскалившись, он ухватил зубами фильтр протянутой Б. О. сигареты, поймал ее кончиком огонек зажигалки и, выпустив через угол рта дым, сощурил левый глаз.

— Если что с машиной, заезжай.

На выезде Б. О. притормозил, высунулся в окно и козырнул старику. Тот опустил цепочку, отдал честь и, нависнув над стаканом с новой порцией дымящегося напитка, долго смотрел, как, кружась в хороводных спиралях, медленно опадают на дно чаинки, словно хлопья черного снега. И если бы ему сейчас кто-то возразил, что, мол, черного снега в природе не бывает, он бы веско ответил: как бы не так!

Как бы не так — на станции Электроугли по Ярославской дороге, где у него был дом в поселке неподалеку от сажевого завода, испускавшего в небо клубы жирного чада, время от времени выпадал такой снег и Лежал на дворе, как черный бархат.

— Экология, мать честная! — многозначительно поднял старик вверх указательный палец и покачал им вслед медленно выезжающим за ворота «Жигулям».

* * *

— Куда мы теперь? — спросила Бася, когда они выехали на Ленинградское шоссе.

— В одно хорошее место. — Б. О. взял пачку сигарет, встряхнул ее… — У нас курево все вышло. Скажи, если заметишь табачный ларек.

— Кажется, вон там впереди, где рекламный транспарант. Притормози.

Они вышли, направились к ларьку. Вознесшаяся на бетонных столбах реклама казино «Каро» представляла собой густой черный фон, из которого выступало восковое лицо молодой женщины с демоническим взглядом; из порочно приоткрытого рта ее выпадала громоздкая, распиравшая транспарант реплика: «РАСКРУТИ!»

Прямо под этой пикантной композицией сидел, по-турецки скрестив ноги, нищий, как-то странно сидел — сложившись пополам, захлопнувшись, как книга, и касаясь лбом картонной коробки, на дне которой лежали две ветхие, напоминавшие раздавленных червей купюры синего покойницкого цвета — сотенные, давно вышедшие, кажется, из употребления.

— Ну вот, — мрачно прокомментировал Б. О. — Нас, ко всему прочему, жалуют еще и деньгами.

Опять он об этом, подумала Бася, о каком-то высочайшем пожаловании: землями жалуют, пашнями, хлебами, жительством, законами, еще чем-то…

— Это какое-то очередное шаманское заклинание?

— Это? — рассеянно переспросил он, глядя куда-то выше ее плеча. — Да нет, просто опять пытаюсь определить среду обитания. Да вот кстати — нас к тому же жалуют…

Она обернулась.

По переулку в их сторону перемещалось уродливое существо среднего роста. Скорее всего, этот человек в детстве переболел полиомиелитом, а может быть, просто вышел из материнского чрева, как из пыточной камеры, с переломанными суставами… Перекручиваясь, марионеточно дергая окостеневшими конечностями, он медленно продвигался вперед, сопровождая всякий шаг мучительной гримасой. Подбородок улетал вбок, брови дергались, на самое ужасное было то, что в глубине этой гримасы, где-то в изнаночных ее пластах, угадывалась улыбка, — господи, он и в самом деле шел и улыбался.

— Ну вот, — долетел до нее из какого-то гулкого далека голос Б. О. — Нас жалуют телами. Все как по писаному.

Она смотрела вслед этому сгустку улыбавшейся боли до тех пор, пока человек не скрылся за углом дома.

— Э-э-эх! — сладко потянулся Б. О. — Степь да степь кругом, путь далек лежит! Чуешь, степью пахнет?

Бася демонстративно потянула носом воздух, косясь на стоявшую по соседству широконосую девушку в длинной мешковатой майке жгуче-красного цвета и черных колготках, скрывавших избыточную полноту ног, открытых почти «от и до»: имелась ли под майкой юбка, оставалось неясным. Девушка жадно пила пиво «Балтика», ритмично закидывая назад голову, жмурясь после каждого большого глотка и причмокивая окрашенными перламутровой помадой губами.

— Ничем степным не пахнет, — возразила Бася. — Ни землей, ни полынью, ни травами. Пахнет прогорклым маслом, выхлопными газами, пивом и человеческим потом. — Она бросила взгляд на девушку в красной майке, от которой исходили как минимум два последних запаха. — Так мы едем? Или дышим степными ароматами?

— Едем, — кивнул Б. О., направляясь к машине.

* * *

Хорошее место, о котором упомянул Б. О., располагалось в районе Сокольников, в глубине унылого квартала, заставленного панельными девятиэтажными коробками. В сумрачном парадном пахло засохшей половой тряпкой. Лифт взвыл, в глубинах его механизма возник странный рокочущий звук — наверное, лифт страдал избыточными желудочными газами и его пучило на ходу, — и под это утробное клокотание пассажиры вознеслись на седьмой этаж. Б. О. позвонил, исполнив замысловатую фразу на языке азбуки Морзе; с минуту они стояли в ожидании, а потом дверь отворилась ровно настолько — во времени и пространстве, — чтобы чей-то темный глаз в оправе красных воспаленных век смог сделать с визитеров моментальный снимок.

— Это я, Дуся… — успел Б. О. втолкнуть в щель короткое сообщение, хвост которого, однако, был прищемлен вставшей на место дверью. После этого она медленно отворилась.

— Я сейчас. Проходите на кухню, — донесся из глубин темной прихожей голос, откатывавшийся куда-то вправо по коридору. — У меня тут одна срочная работа…

Мельком Бася успела рассмотреть, что хозяин квартиры — мужчина, и спросила:

— Это Дуся? Точно?

— Дуся, Дуся… — Б. О. толкнул дверь на кухню. Обстановку ее составляли замызганная двухконфорочная плита, настенный шкафчик, стоявший на полу и служивший, по всей видимости, в качестве обеденного стола, шаткая табуретка и огромный пластиковый мешок, набитый белыми стаканчиками из-под супов быстрого приготовления.

Возраст Дуси по первому впечатлению можно было определить от двадцати пяти до тридцати пяти лет. У него было лошадиное костлявое лицо, обтянутое тонкой кожей — нездоровой, пепельно-желтой, крупнопористой, крапленной красноватыми прыщиками. Узкий, напоминавший копилочную прорезь рот и мясистый нос, покрытый испариной, достойно довершали портрет.

— Славный у тебя приятель. Очаровашка.

— Есть немного, — неопределенно ответил Б. О. — Зато полезен в деле.

Комната выглядела поопрятней кухни, хотя обстановкой тоже не блистала: диван, на который сползал свисавший из-под потолка стенной ковер, ребристое полотно оконных жалюзи, громоздкий сервант, обтянутый вытершейся, местами отслаивавшейся фанерой, стол у стены — на нем два компьютера.

— Какие проблемы? — процедил сквозь копилочный паз рта Дуся, не отрываясь от монитора.

Б. О. полез в карман куртки, достал сверток, положил на стол.

— Тут у меня один винчестер. Посмотри, что на нем. Все текстовые файлы, если таковые найдутся, скачаешь мне, идет?

— Идет, — кивнул Дуся. — И всего-то?

— Да, пока все. — Б. О. направился к выходу.

Когда они выбрались из унылого квартала и покатили в сторону центра, Бася, припоминая впечатление от странного безалаберного дома, спросила:

— А этот Дуся… Почему его так зовут?

— Понятия не имею. Зовут и зовут, а почему — не знаю. Зато хорошо знаю, что иногда он бывает незаменим.

Они застряли на светофоре. Уже успевший накалиться город дышал в открытые окна машины угаром автомобильного чада.

— Слушай, — спросил Б. О., вытирая лоб платком, — может, есть смысл податься на свежий воздух? Махнем к тебе на дачу?

— Давай, — вяло отозвалась она.

* * *

Предчувствие боли возникло у Баси в тот момент, когда Б. О., откинув клапан своей сумки, достал из него коричневую коленкоровую тетрадь и протянул ей:

— На, прочти. Последняя запись.

Тетрадь смутно знакома — откуда? — ах да, бытовая мелкопоместная проза последней четверти двадцатого века… Такую тетрадку она уже держала в руках в кабинете дачного соседа.

Она медленно пустила страницы веером, разыскивая последнюю запись, нашла, пробежала ее глазами.

Именно тут мягкая и тупая, как ватный тампон, боль толкнулась в сердце, но постояла в нем недолго, потекла по телу, теряя силу, но зато наполняя ткани тяжестью, и заполнила всю ее.

Это странное ощущение уже не воспринималось как боль. Это была просто тяжесть, проникавшая в каждую клетку, и Басе вдруг представилось, что состоит она из одного жидкого свинца, утягивающего, как увесистое грузило, в грязно-желтую прохладную муть весь тот предметный и озвученный мир, что обступал ее со всех сторон:

— почерневшее ложе камина, на стенку которого облокачивался Б. О., с виноватым видом глядевший на шевеление теней в треугольном пятне света опрокинутого на пол распахнутого окна;

— и запахи остывавшей от дневного зноя, утомленно вздохнувшей наконец в полную грудь травы;

— и колено водосточной трубы, цапнутое кронштейном, — его было видно через окно;

— и звонкие тексты, которые азбукой Морзе выстукивал повисший где-то высоко на дереве дятел;

— лысая макушка черного сотового телефона, погруженного в боковой карманчик сумки;

— старый, в выцветшем мундире «Наш современник», распахнутый посредине, распластанный на столе корешком вверх и изображавший собой подстреленную птицу с безвольно разваленными крыльями, — словом, все это тихо и безнадежно шло ко дну и исчезало из поля зрения, зависнув где-то выше скользкого дна, на который опускалось свинцовое грузило.

Прохладно, беззвучно, безвоздушно — таковы были приметы той среды, куда опустилась Бася. Она уже не чувствовала, как Б. О., осторожно подсунув ладонь под спину, укладывает ее на диван, подсовывает под голову подушку, укрывает пледом. Она не ощущала уже ни его прикосновений, ни щекочущей ласки ворсистого пледа — просто лежала в свинцовом коконе и пристально следила за тем, как в старом дворе за круглой бетонной тумбой со стальной дверкой, открывавшей в давние, давние времена вход в угольный склад, откуда бабушка носила в дом большие ведра с сально поблескивавшими каменьями, которыми почему-то топили печь (и камни эти горели!), сидит занятая сосредоточенным туалетом трехцветная, черно-белая с двумя рыжими пятнами на голове и одним, похожим на карту Африки, на боку, кошка.

Кошка старательно умывалась, круговым движением лапы освежая мордочку; как всякая женщина, наводящая красоту, она предавалась этому занятию самозабвенно и не замечала, как метрах в десяти позади нее из-за гаража показалась овчарка Альма в компании со своим хозяином, высоченным, осанистым, совершенно лысым генералом.

Возможно, потому, что овчарка оказалась с подветренной стороны, кошка не почуяла ее запаха, но, скорее всего, она все-таки слышала его, но нисколько не потревожилась, потому что всем тем, кто составлял живую природу двора, было хорошо известно: Альма нападает только на своих сестер по крови, обходя братьев стороной, а расправы над инородцами вообще считает ниже своего достоинства.

Альма шла строго у ноги хозяина, равняясь на ритмично ломавшийся на уровне колена широкий красный лампас, и совершенно игнорировала кошку, но в тот момент, когда генерал дошел до бетонного дота, она резко, без предупреждения, по обыкновению молча, бросилась вправо от генеральской ноги. Удар лапы пришелся кошке в спину, чуть ниже лопаток, он распластал трехцветную на земле — так она и лежала, как паркетная шкурка, из которой вынули кости и мышцы, и кричала.

Генерал зычным голосом отдал Альме какой-то короткий, рубленый приказ, и они пошли дальше, оставив трехцветный, тонко завывавший коврик лежать у бетонной тумбы со стальной дверкой, которую никто давным-давно не открывал, так как еще в незапамятные времена к дому протянули теплоцентраль и провели газ, так приятно гудевший в кухонных колонках.

Кошка попробовала встать и тут же, как набитая ватой кукла, упала на бок. Попробовала еще раз. И еще.

Полежала, набираясь сил, и поползла. Вонзая когти в землю, она с трудом подтаскивала вперед отяжелевшее тело, всего на несколько сантиметров, потом ложилась и отдыхала. Она тащила себя к стене дома, где почти вровень с асфальтом темнело маленькое квадратное окошко, из которого торчал дворницкий кран. Через это отверстие в стене можно было пробраться в подвал — кошка ползла именно туда, ей хотелось домой.

— Как ты?

Голос звучал из немыслимого далека, но он звучал и он был живой, и это заставило Басю приоткрыть глаза, медленно восстанавливая ускользнувший из поля зрения мир: распахнутая сумка Б. О. на столе, подстреленный «Наш современник», стук дятла.

— Ты, кажется, потеряла сознание… Я не думал, что так обернется. В самом деле не думал.

— Что ты делаешь? — спросила она, напрягая зрение.

Его лицо потихоньку восстанавливалось из плывущего перед глазами тумана.

— Тру тебе виски. Больно?

— Нет… Так хорошо. — Она начала ощущать мягкие прикосновения его пальцев.

— Как ты?

— Плохо. Овчарка перебила мне хребет.

— Какая овчарка?

Она рассказала о той грустной истории, прочно врезавшейся в память с детских лет.

— А-а-а… — неопределенно протянул он. — Встать сможешь?

— Нет. Я в самом деле чувствую себя, как та кошка с перебитым хребтом.

— Ну полежи. — Б. О. отклонился к столу, подтянул поближе свой чемоданчик, достал из него «Смирновскую», встряхнул фигурную, сужавшуюся книзу бутылку, на наклейке которой был обозначен объем: одна двадцатая ведра.

— Стаканы там, на камине, — подсказала она.

Он налил полстакана, дал ей.

— Я не могу. — Она отстранила его руку.

— Пей.

Он помог ей приподняться и сесть на диване.

— Давай. Одним махом.

Она закрыла глаза и выпила, некоторое время сидела, уронив голову на грудь. Он погладил ее по щеке.

— Хорошо?

— Да. Стало теплее. Но в задних лапах все равно холод стоит. Я их просто не чувствую.

— Ничего, мы залижем твои раны. — Он поцеловал ее в висок. — Я разожгу камин. Ночь будет сырая… — Он отвернулся к окну, за которым вдруг разом смолкли все звуки, и в эту беззвучную пустоту вплывал легкий шелест — пошел дождь. — Такая духота весь день… Парило.

Из окна пахнуло прохладой. Она уселась поудобней, подтянула к груди колени, привалилась плечом к стене, уютно укуталась пледом.

— Дай тетрадку. Еще раз прочту.

— Может, не стоит? — вздохнул он.

— Дай.

Она открыла тетрадь и начала читать — медленно, совсем не так, как в первый раз, когда в течение нескольких секунд, одним взглядом, не вникая в детали, охватила текст, почувствовала тяжесть в сердце, а перед глазами поплыл лиловый туман, и предельно ясно, в деталях проступила картина того дня, когда прощались с Митей, не вся целиком, а почему-то один из ее фрагментов.

Кладбище, много людей, к ней подходят, произносят какие-то слова, а в конце аллеи появляется большая, отливающая черным лаком машина в сопровождении массивного джипа, из лимузина медленно вышагивает Игнатий Петрович с цветами, из джипа выходят четверо — двое сопровождают Игнатия Петровича, двое несут невероятной пышности траурный венок, устанавливают его на подставку, Игнатий Петрович поправляет ленту, отступает на шаг, делает легкий поклон в сторону закрытого гроба, потом приближается к ней и дотрагивается холодными губами до ее руки. И что-то показалось странным… Ах да, прежде чем оставить на тыльной стороне ладони след прохладного поцелуя, он выплюнул торчавшую из уголка рта зубочистку.

Она перевернула последнюю страницу. В правом верхнем углу проставлена дата.

Тот день.

Строки в тетрадном листе лежали ровно, текли неторопливо, и на этот раз она медленно взглядом следовала за твердой и неспешной рукой старого соседа, который умел все видеть и все замечать.

«…А у Дмитрия Сергеевича поздние гости. Машина, весьма напоминающая те, что мы во время войны получали от американцев по ленд-лизу, только размерами внушительней и, в отличие от тех армейских джипов, крытая, с большим кузовом, густо-сиреневого цвета и с мощным передним бампером. Весьма некстати, потому что на сегодняшний вечер у нас с Дмитрием Сергеевичем договорено посидеть за шахматной доской. Что поделать, придется эту партию отложить до более удобного случая. Гостей всего четверо. Один невероятных размеров, под два метра ростом, и веса в нем никак не меньше полутора центнеров. Ему бы кудри да голубой мушкетерский плащ — был бы вылитый Портос. Второй сухощав, бледнолиц, флегматичен, однако человек опытный разберет, что это именно та флегма, внутри которой туго затянута гибкая пружина… На фронте мне приходилось встречать наших снайперов, так вот они были в массе своей совершенно такие же флегмы. Третий низкоросл, жилист, упруг, походка плавная, с легкой раскачкой — что-то в его телодвижениях есть от кошки. Четвертый за рулем, так что толком рассмотреть его не удалось.

А что касается повышения платы за электричество, о чем любезно уведомила меня Майя Александровна…»

— Те двое. С венком. И другие двое. Это ведь они.

Собственный голос доносится издалека — так пульсирует, множа быстро сходящие на нет повторы, эхо в глубинах леса.

— Стрелок, амбал, драчун, водитель, — сказал Б. О.

— Что? — рассеянно переспросила она.

— Привычный эскорт большого человека.

— Откуда ты знаешь?

Он наклонился, поцеловал ее в шею, чуть ниже уха, шепнул:

— Ты просто забыла… Я ведь будто бы бандит.

Она поймала себя на мысли, что совершенно об этом не думала все последнее время, не вспоминала, кто он, откуда и почему вдруг возник в ее жизни.

— Ты просто есть, — сказала она. — Остальное неважно.

Он покачал головой и прикрыл окно.

— Напротив. Учитывая вот это, — кивнул в сторону стола, на котором стоял Митин ноутбук, — тебе вовсе не вредно иметь под рукой профессионального бандита.

— А что там?

Б. О. пересек комнату, присел у камина и начал перебирать поленья, аккуратным штабелем выстроенные в углу. Она молча следила за тем, как он не торопясь сооружает в каминной нише некое подобие колодца, чиркает спичкой, опускает руку в жерло конструкции, мало приспособленной для быстрого возгорания, и ждет, пока по руке не поползет вверх змейка дыма.

— Как тебе это удается? С одной спички…

Он выпрямился, встряхнул кисть.

— Не знаю. — Подошел, опустил подбородок ей на колени. — В самом деле не знаю. — Помолчал. — А что касается компьютера… Когда я увидел на твоем мониторе, что в системном файле некорректно прописан саундбластер, я сразу подумал, что это странно. Все странно. Во-первых, уже тот факт, что муж сам ставил тебе эту программку, хотя дело выеденного яйца не стоит. Во-вторых, эта музыка тебе была ни к чему. В-третьих, такой грамотный компьютерщик, как он, просто по определению не мог допустить ошибку. Значит, он зарядил брак в твой компьютер намеренно.

— Зачем?

— Я могу лишь предполагать. Скорее всего, дело было так; ему нужно было на всякий случай спрятать какую-то информацию. Держать ее на бумаге — нереально. Держать на работе в сети — тоже неразумно: слишком многие имели к ней доступ в конторе, Да и извне сеть взломать нетрудно. Вот он и свалил информацию в твою старенькую машинку. И пометил ее — на всякий случай.

— Пометил? Как?

— Очевидно, он рассуждал так: если с ним паче чаянья что-то случится, ты до документов доберешься. При загрузке ты будешь постоянно натыкаться на предупреждение — раз, два, десять, сто. Но в сто первый раз ты поймешь: что-то здесь не так.

— И что, дальше?

Б. О. отыскал розетку, подключил компьютер к сети, поставил его на диван рядом с Басей.

— Ты сможешь оценить состояние системного файла?

— Да что ты, откуда… Это же сплошная абракадабра.

— Попробуй, попробуй.

На экране возникли символы, слова. Она наклонилась к встроенному в крышку чемоданчика монитору, опустила курсор — абзац улетел наверх, оголив пустое поле. Некоторое время оно стояло на мониторе, потом снизу вверх пополз текст. И еще один. И еще. Тексты шли один за другим, разматываясь из невидимого свитка.

— Это я снял из твоей машины, — заметил Б, О. — Точнее сказать, просто сдернул оттуда файл. Теперь его в твоем рабочем компьютере нет.

— Ты думаешь… — начала она и умолкла.

Огонь в камине набирал силу, его отблески выплескивались на стену, тепло волной шло по комнате, на потолке вяло шевелились тени, и так уютно было сидеть в тепле и слушать, как пляшет по крыше дождь.

— Да, — закончил ее мысль Б. О. — Твоей машинке просто повезло, они упустили ее из виду, — вставил он в рот сигарету, прикурил.

В каминной становилось жарко — она встала, распахнула окно, глубоко вдохнула настоянный на запахах ожившей зелени воздух и, чувствуя, как лицо опушает мелкая и летучая, как пудра, водяная пыль, все думала о том, что нечто важное осталось недосказанным, провисло, так и не найдя опоры, в какой-то его вскользь брошенной реплике.

Сквозняк быстро выдавил из комнаты избыточное тепло, Бася плотно притворила дверь, села рядом с Б. О. на пол, по-турецки скрестила ноги и тронула его за локоть:

— Ты сказал — ОНИ?..

Он посмотрел на нее сверху вниз, кашлянул в кулак и отвел глаза в сторону.

— Нет, ответь, — она теребила его за локоть. — Кто эти ОНИ?

Он осторожно отцепил ее руку, сполз со стула на пол, уселся напротив, зеркально воспроизводя ее турецкую позу, протянул раскрытые ладони. Она опустили в них свои.

— Держись крепче, — предупредил он, — а то упадешь, — подумал и добавил: — Хотя все равно будет больно.

— Ничего, — сказала она. — Переживу.

Некоторое время Б. О. глядел куда-то выше ее плеча.

— Ты прошлый раз жег здесь газету, — она кивком указала на жестяной поддон, оберегавший пол от искр, — и что-то бормотал себе под нос. Что?

— Твой дачный дом загорелся точно так же, как та избушка из картона под газетной крышей. Сразу с четырех сторон. Причем снизу. Так что непотушенная сигарета на сон грядущий тут ни при чем.

— Ты считаешь… Но эксперты не обнаружили никаких следов поджога. Ведь если это умышленно делается, то потом можно определить?

— Естественно. — Он покрутил головой, заметил на каминной полке наполовину сгоревшую свечу и кивнул: — Так! — Потом спросил: — Где вы пилили дрова?

— Дрова пилили? — наморщила она лоб. — Кажется, где-то здесь. Да, справа от крыльца.

Он вышел и через минуту вернулся с пригоршней опилок, ссыпал их горкой, вынул свечу из пустой бутылки, служившей подсвечником, осторожно установил ее на вершину мягкого холмика, чиркнул зажигалкой, поднес огонек к фитильку. Воск тихо плавился, опуская пламя все ниже, наконец оно вошло в мелко раскрошенное дерево, и опилки закурились легким дымком.

— Что это? — спросила она, не в силах оторвать взгляд от занявшегося костерка.

Он налил в чашку воды из чайника, плеснул на огонь.

— Это называется «поминальная свеча». Она не оставляет никаких следов. Совершенно никаких… Скорее всего, так и было. Четыре свечи зажглись в четырех углах дома.

— Ты уверен?

— На девяносто процентов. Если бы это дело попало мне в руки, я поступил бы именно так… — Он осекся на полуслове. — Служба охраны у Мити конечно же была?

— Да. Двое приходили с ним после работы. С утра встречали. Впрочем, не всегда.

— Ну, эти двое не проблема. Да будь их хоть двадцать… Народ у нас в этом смысле смекалистый, рано или поздно до твоего мужа добрались бы…

Он долго молчал, прежде чем решился развивать эту мысль дальше.

— Значит, его нельзя было просто так списать в расход. И знаешь почему, скорее всего?

Она ничего не ответила, язык присох к небу. Она вообще слабо понимала, о чем он тут рассуждает.

— А потому, — тихо продолжал он, — что менты мгновенно накрыли бы всю информацию. Там, в офисе, в его сети. Здесь, дома. Черт его знает еще где — повсюду. А так… Ну что ж, несчастный случай ввиду семейных неурядиц. Мало ли что бывает, особенно по пьянке. Лег, заснул с зажженной сигаретой…

Он достал из кармана пачку, вынул сигарету, пососал фильтр, но прикуривать не стал.

— Человек он был, если я правильно понимаю, в своих кругах заметный, с хорошей, устойчивой репутацией. Парень крепкий, к истерикам не склонный. На такого где сядешь, там и слезешь, так? Но у него было одно слабое место.

— Какое? — спросила она, не узнавая собственного голоса.

Пара глубоких затяжек. Он протянул руку, коснулся ладонью ее щеки:

— Ты.

* * *

Он рассказал. Все — начиная со своего визита в фирму, торгующую горнолыжным снаряжением. И добавил, что, пока она бегала в туалет, он задал Сереже один маленький вопрос.

— По поводу неожиданного возвращения Мити из командировки. Он, оказывается, был тогда в Женеве, на какой-то выставке информационных технологий, так?

Она кивнула.

— Сдернуть его оттуда могла только крайняя необходимость. Сережа долго вспоминал, что же это было, и вспомнил. Твой муж объяснил свое неожиданное появление каким-то факсом, который пришел из банка. Речь, кажется, шла то ли об открытии новых счетов, то ли о перерегистрации старых — дело, конечно, важное, но не настолько, чтобы очертя голову мчаться в Москву. Он вряд ли сорвался бы из Женевы, если бы этот факс был подписан человеком случайным. Ты догадываешься, чья там стояла подпись?

— Митя был ему как сын, — едва слышно произнесла она.

— Это же бизнес. А в нем не бывает родственных связей.

— Черт! — Она резко выпрямилась, села на диване. — Помнишь, что говорил Сережа? Ну, про ощущение неуюта? Мне кажется, теперь я знаю, откуда оно, — Она прикрыла глаза. — Да-да, там, на кладбище… Этот молодой человек был с Игнатием Петровичем, стоял чуть сзади. Меня холодный пот прошиб, когда я поймала его взгляд.

В камине звонко треснуло лопнувшее полено и выплюнуло раскаленное ядрышко головешки размером с перепелиное яйцо.

Огненный шарик, подскочив, прокатился по жестяному настилу, разматывая по своему следу нить голубоватого дымка, соскочил с поддона: Пробежав еще немного, замер неподалеку от края циновки, расстеленной на полу, и начал тлеть, линяя, постепенно превращаясь из рыжего ежа, ощетинившегося искрящимися иглами, в каплю голубоватой жидкости, охватывавшей пунцовое, ритмично пульсирующее ядро.

* * *

Прошло достаточно времени, но огонь жил, хотя дышал слабо, а его ядро, прежде пунцовое, раскаленное, источавшее жар, постепенно темнело, сжималось, и защитный голубоватый налет, окутывавший пунцовую магму, истончался…

Однако он жил, это Бася чувствовала, потому что от пола шел очень тонкий, едва различимый запах, знакомый с детства, когда кто-нибудь из мальчиков во дворе, выломав из ненужного ящика плоскую доску, клал ее на колени, доставал из кармана маленькое круглое волшебное стекло, и, плавно поводя рукой, втягивал в стекло, как в воронку, огромный, расплёсканный по двору солнечный свет, и приручал его, обращая в тонкую желтоватую нить, струившуюся из лупы, а на доске вдруг вспухало черное пятнышко ожога, рассеивавшее этот удивительно сладкий запах паленого дерева.

Б. О. стоял теперь перед ним на коленях и согнутой ладонью очерчивал воздушную полусферу над этим гонцом, высланным из камина в разведку, точно ловил рукой дыхание головешки, — что-то в его позе, в том, как он оберегал ладонью этот эмбрион огня, было такое, отчего у Баси перехватило дыхание.

— Слушай, — ошарашенно прошептала она, — ты что, правда относишься к нему… ну, к огню… как к вполне одушевленному, мыслящему существу? Ты что, в самом деле язычник?

— Ну, это сильно сказано… — тихо отозвался он. — Просто меня давно не покидает ощущение, что этот мир был задуман как бесконечный ряд равновеликих величин. В нем все равны — герань и ворона, ветер и старый камень, чайка и тополь, паучок и кладбищенская собака, дождь и муравей, рыба в реке и радуга, человек и утренний туман… Но есть один фактор, который стоит особняком и выполняет роль арбитра, что ли… То есть следит за порядком в ряду. За тем, чтобы никто из Него не высовывался и не ставил себя выше остальных. А что касается его мудрости… — Он посмотрел на нее через плечо, мягко улыбнулся. — Как ты думаешь, что у него на уме?

— Господи, да откуда я знаю?

— Ну, что бы ты сделала на его месте?

— На его месте, — прикинула она, озираясь, — я бы попятилась — для начала. Потом обогнула бы лист прибитой к полу жести и направилась бы в сторону сухих поленьев, сложенных у каминной стенки. Поленья очень аппетитные и питательные, сосновые, и кроме того, снизу накрошена мелкая щепа, она сгодится на закуску. Словом, я бы двинулась туда. Там есть чем поживиться.

Б. О. последил за ее взглядом.

— Поживиться есть чем, верно. Но ты уверена, что тебе хватило бы сил туда доползти? Это. заманчиво, но не разумно, — Он помолчал, чертя вокруг уголька плавные круги. — Нет, мы пойдем другим путем! Посмотри на него, — говорил Б. О., — он уже словно выбился из сил, но его вялость, неповоротливость, это предсмертное курение белым дымком есть просто защитная реакция, присущая всякому живому существу, изъятому из привычной среды обитания. Оказавшись в новой среде, не приспособленной к жизни, он поначалу мечется, буйствует, рвется из последних сил, но в какой-то момент инстинкт подскажет ему: побереги силы, еще не все потеряно, еще есть шанс.

— Разве он у него есть?

Б. О. поднялся с колен, распахнул дверь — ветер мощным потоком устремился к окну и шевельнул начавшее уже чернеть ядрышко. Чрево головешки пунцово вспухло, вздохнуло, и с этим вздохом начал разрастаться внутри нее новый жар, оживляя потемневшие ткани потоком рыжей крови, а голубоватое пламя раздулось и устремилось вслед за ветром.

— Шанс есть всегда, — сказал Б. О. — Пусть крохотный, несбыточный, но есть. И он знал, он надеялся на него и распорядился им очень разумно, совсем не так, как ты предполагала.

— Но мой путь логичен.

— Возможно, — усмехнулся Б. О., — но это логика кошки, существа пусть и мудрого, но склонного к импульсивным порывам, а у него другой психологический склад.

Да, он способен принимать чей угодно облик, — продолжал Б. О., поглядывая на жерло камина, — хотя бы той же кошки. И, обратившись в шустрого четвероногого зверька, стремительно нестись вперед по прямой, или бежать зигзагом, или прыгать, подскакивать, взбираться на дерево или сидеть в засаде. Он может летать по, воздуху, как белка, и в этом, полете преодолевать большие пространства. Может расти из земли, как трава, или падать сверху, как, дождевая пыль. Порхать с цветка на цветок, как бабочка, или копошиться, как муравьи в муравейнике. Может больно клеваться, как голодная чайка, нежно глушат в траве змеей или окружать жертву, словно волчья стая… Он давно и надежно изучил инстинкты и методы охоты всех, кто существует в живом мире, и многое взял от человека, вот почему власть его столь авторитетна. Но в кого бы он ни обращался, он всегда помнит себя исконного и понимает, что лучший и самый верный способ существования есть движение, медленное, неторопливое и неуклонное.

— Смотри, он уже подбирается к циновке, — прошептала Бася.

— Правильно, — согласился Б. О. — Молодец. Молодец, — тихо развивал свою мысль Б. О. — Еще не вдохнув свежего воздуха, он уже знал, что двинется вперед, а вовсе не туда, куда ты указала. Нет, только вперед, к этому хорошо просохшему пыльному коврику, сплетенному из гибких тростниковых волокон. Он не попятился, как ты предполагала, еще и потому, что торцевая стена, в которую встроен камин, сложена из кирпича, об него можно поломать зубы, а циновка — совсем другое дело. Впрочем, подстилка никак не цель его, а только маленькая полутораметровая площадка для разбега. Он войдет в нее через растрепанную бахрому и начнет проникать в ткань, проползая меж волокон, облизывая их, но постарается не расходовать силы на захват двух стоящих на циновке стульев, а просто возьмет их в надежную осаду. Сам же направится дальше, к стене, и устремится под диван, ухватившись на бегу за край свисающего к полу пледа… А дальше путь свободен: диван прижат к книжным стеллажам. Что там, на самых нижних полках?

— Старые журналы. «Новый мир», «Октябрь», еще какие-то.

— Как хорошо, — продолжал Б. О., — нет продукта питательнее, чем проза и поэзия, потускневшие и иссохшиеся, как листья гербария, напрасно уверяют, что рукописи не горят…

— Тот, кто так сказал, вовсе не это имел в виду.

— М-да? — озадаченно приподнял брови Б. О. — Но это уже детали, важно то, что теперь дело сделано. И десяти минут не пройдет, как огонь резво взбежит по сухим полкам стеллажа, освоит Толстого и Тургенева, захватит неприступный зеленый редут тридцатитомного Диккенса. Опрокинет двадцатитомник Вальтера Скотта, примется за тучного Паустовского и монументального Генриха Манна. Жаль, но что поделать, ведь он уже проник в стены… Чувствуешь? Уже, едко клубясь ядовитым дымком, тлеет утеплитель, а дальше путь наверх, к потолочным перекрытиям, балкам крыши, и это все, никакие пожарные не помогут.

— Так вот она какая, твоя профессия, — прошептала Бася.

— Да, — согласился он, выдержав паузу. — Почему я выбрал эту странную специальность? Ты ведь это хотела спросить?

Она постаралась придать лицу безразличное выражение:

— Не хочешь — не говори.

— Ну отчего же. — Он уселся поудобней, протянул к камину ладони, пошевелил пальцами, словно ощупывая идущий из огня жар и вылепливая из него какую-то важную для себя мысль. — Представь себе…

 

4. «Меня нельзя бить»

Представь себе окровавленного человека, ползущего по асфальту к торцовой стене дома. Добравшись до цели, он валится на бок, переворачивается и, отжавшись на слабых руках, садится. Он сидит, неловко разбросав ноги и не обращая внимания на то, что бурно кровоточит рассеченная левая бровь и полыхает на скуле пятно содранной об асфальт кожи.

Болезненно жмурясь, он шевелит разбитыми губами и слизывает с них отдающую солоноватым привкусом кровь. Открыв левый глаз (правое веко зачехлено обширной, быстро набирающей тугой объем гематомой), он смотрит в сторону подземного перехода, возле которого, прижавшись друг к другу, стоят три палатки, выплескивающие в темноту переливающийся веселенькими цветами свет гирлянд.

Боковая дверь в крайней палатке приоткрывается, выронив в темноту яркий клин желтого света, в проеме показывается рука с наполовину сгоревшей сигаретой и щелчком отправляет искрящийся окурок в направлении стены.

«Покури, что ли!» — доносится из палатки веселый голос, дверь со стуком встает на место, приглушая бурный всплеск хохота. Сигарета, исполнив сальто, падает возле ноги человека.

Ему по-прежнему очень хочется курить и теперь еще больше, чем двадцать минут назад, когда он вышел на ночь глядя из дома, чтобы купить сигарет.

* * *

Он жил неподалеку от Большой Ордынки в старом семиэтажном доме, в одной из комнат коммуналки и составлял компанию крошечной старушке с беспрестанно мелко подрагивавшими желтыми глазами (она занимала комнату, первую справа по коридору) и средних лет человеку, отличавшемуся патологическим аккуратизмом во всем, что касалось его внешности, — он был в любое время дня и ночи безупречен и гладок, как протертый мягкой бархоткой манекен, впрочем, появлялся он дома редко.

Комната молодому человеку досталась после развода с женой и размена неплохой двухкомнатной квартиры в районе Песчаной площади. С бывшей супругой они когда-то учились в химико-технологическом институте в одной группе и на четвертом курсе как-то вяло, без особой охоты с обеих сторон поженились ввиду ее беременности.

Он не питал к этой миловидной, хотя и не лишенной примет грядущей тучности женщине с роскошными темно-каштановыми волосами никаких пылких чувств, и когда беременность ее закончилась выкидышем, ничего их, в сущности, уже не связывало, за исключением привычки друг к другу, а потом и совместной работы в сонном научно-исследовательском институте, расположенном далеко от дома, в конце шоссе Энтузиастов, куда одна дорога отнимала полтора часа.

Что касается зарплаты, то ее едва хватало на кофе и дорогие по тем временам сигареты «Магна», к которым они быстро привыкли и уже не могли заставить себя курить прежний «Пегас».

Вскоре она ушла из института в частную компанию, занятую в нефтяном бизнесе, стала покупать «Ротманс» и вместе со сменой марки сигарет как-то незаметно перешла в другое качество — похудела, выправила осанку, избавилась от привычки ходить по дому в Застиранном байковом халатике, под которым ничего не было, окуталась новыми запахами, а он продолжал ездить в переполненном метро на другой конец города, в свою контору, где уже начали задерживать зарплату.

Он сам ей предложил разойтись — мы, в сущности, и так уже достаточно друг от друга отдалились, сказал он, — и она с оттенком искренней грусти в голосе согласилась: да, ты прав. Квартиру разменяли, ему досталась эта комната в старом доме, где через круглое, как иллюминатор, окошко на лестничной площадке можно было вести наблюдение за отгородившимся от улицы глухим тюремным забором израильским посольством.

Через год он узнал, что она вышла замуж за коллегу, норвежца, тоже занимавшегося нефтью и несколько раз приезжавшего к ним в командировку, двухметрового, несколько рыхловатого белобрысого малого, медлительного, меланхоличного, с белоснежными ресницами и красноватым, как будто подгоревшим на июльском солнце лицом и небесно-голубыми глазами.

Перед отъездом на родину мужа она звонила и благородно предлагала произвести какие-то хитрые обратные квартирные обмены, которые, однако, были чреваты несусветной морокой, и он отказался, так и остался жить в своей коммуналке, чем-то случайно подворачивавшимся под руку питался и курил все ту же «Магну», много, по пачке в день.

За этими сигаретами он однажды отправился к ближайшим коммерческим ларькам, которые тогда только-только начали расти, как грибы после дождя, в оживленных местах.

* * *

Он сунул деньги в узкую форточку, наклонился, прокричал в нее: «Магна!» Из форточки на подвижном подносе, ерзавшем туда-сюда, внутрь бронированной палатки и обратно, выдвинулась красная пачка, и он постучал в витрину: «Эй, ребята, а сдача?»

Никто не отозвался, он постучал ёще раз и еще. Справа от палатки на асфальт выпал ромб желтого света, в него погрузилась нога в тяжелом, на шнуровке, армейского фасона ботинке.

Показался крепкого сложения молодой человек с короткой стрижкой, в синем спортивном костюме. Потом появился еще один. Следом за ними возник человек в милицейской форме — китель распахнут, галстук съехал набок.

«Что же ты, сука, мешаешь людям культурно отдыхать?» — ласково спросил кто-то из них, кто именно, он не разобрал, потому что в следующую секунду получил прямой удар в голову и уже плохо помнил, что было дальше. Придя в себя, подумал: «Надо уходить!» — и пополз к стене.

Теперь он смотрел на блуждание разноцветных огоньков в витринах, палатки покачивались перед глазами, как праздничные, расцвеченные мигающими фонариками кораблики в темной бухте, и он все смотрел на них, пытаясь проникнуть взглядом внутрь.

«Вы смотрите туда так, будто хотите прожечь взглядом стальную дверь…»

Он запрокинул голову — левое веко тоже начинало припухать — и увидел перед собой человека лет пятидесяти с широким, армянского типа, лицом, полноватого, закованного в добротный черный костюм. У него были большие темные глаза, в которых читалось сострадание.

«Но, к сожалению, молодой человек, — продолжал незнакомец, опускаясь на корточки, — взгляд со сталью поделать ничего не может. Тут нужен автоген или хорошая канистра с бензином. — Он помолчал, протянул руку: — Обопритесь. Здесь не самое удобное место для ночевки».

Черноглазый помог избитому подняться, прислонил его к стене и, глядя в сторону улицы, из серого жерла которой тек голубоватый неоновый свет фонарей, омывавший припаркованные неподалеку белые «Жигули», сказал:

«Я все видел. Пойдемте. Я отвезу вас домой. Вы далеко живете? Вот и хорошо, что рядом, — заметил темноглазый, осторожно размещая пострадавшего на заднем сиденье. — Я подвезу, сами вы не дойдете. Да, кстати, меня зовут Вартан».

Он грузно уселся на водительское место, поерзал, устраивая поудобней свое массивное тело в слишком маленьком для его габаритов кресле, низко спустил галстучный узел, расстегнул верхние пуговки сорочки и потряс ее за воротничок, освежая тело.

«Какая духота, — сказал он, отдуваясь. — Хоть бы дождик прошел. Что календарное лето было сухое, что теперь вот бабье… Через пару дней, если верить прогнозу, на нас надвинется какой-то циклон, говорят, что-нибудь с небес и прольется. Да только какой прок? На даче все посадки сгорели… У вас есть дача?»

Ответа не последовало, Вартан обернулся. Его пассажир, привалившись плечом к дверце, смотрел в сторону ярких палаточных витрин. Вартан наклонился и проследил направление его взгляда, но ничего особенного не заметил, в отличие от пассажира, который ясно видел, как голубой огонек ползет по стальным стенам, на которых волдырями вздувается краска, а потом с тонким хрустом лопается стекло и осыпается на асфальт.

«Хорошие были палатки», — с трудом двигая разбитыми губами, произнес пострадавший.

«Были?»

«Да… У меня есть предчувствие, что не сегодня завтра они сгорят»…

Вартан мягко улыбнулся, достал из нагрудного кармана платок, вытер шею — он, как всякий тучный человек, сильно потел.

«Вот именно, что одно предчувствие… Их охраняет милиция. Круглосуточно. Вы же сами видели — они даже пьют вместе… Кроме того, есть своя охрана, от которой вам досталось. Так что, если вы предполагаете прийти сюда с канистрой бензина… — он сделал выразительный жест, чиркнув ладонью по горлу, — вам достанется еще круче».

«Они совершили большую ошибку… Не стоило им меня бить, не стоило».

«Да? — спросил Вартан. — А почему?»

«Долго объяснять».

«А все-таки?»

«История в двух словах такова. Жил-был мальчик, его мама работала медсестрой, а отчим — шофером, он был большая сволочь, этот отчим, выпивал и колотил их, мать и сына. И вот в один прекрасный момент молодой человек решил для себя: его больше никто не смеет трогать… Он отчиму прямо сказал об этом, но тот рассмеялся в ответ и ударил. Он пожалел потом об этом, отчим. Как-то ночью он привел в гараж своего приятеля…»

«И что дальше?»

«Да ничего. Гараж сгорел дотла».

Вартан вынул из кармана расческу, прошелся ею по редким волосам, тщательно зачесывая их от пробора, располагавшегося немыслимо низко, на уровне левого виска, придавил ладонью жидкую прядку, плохо камуфлирующую обширную лысину, со свистом продул расческу и погрузил ее в карман пиджака, сунул мизинец в ухо, посверлил им вход в ушную раковину, внимательно осмотрел ноготь и отер его о край кресла.

«Я, кстати, не против… — Вартан отклонился вправо и опять глянул на палатки. — Пусть сгорят. — Он развернулся всем корпусом к пассажиру, навалился на спинку кресла. — Что касается меня, то я буду очень рад, если на этом бойком месте останутся один головешки…»

«Да?»

«Это долгий разговор, молодой человек, но в двух словах дела обстоят так. Еще полгода назад на этом месте стояли мои торговые точки. И все было мило и культурно».

Да, согласился про себя избитый, в самом деле, было несколько ларьков, в которых торговали симпатичные девчушки, успевшие подружиться со многими окрестными жителями.

«Мило и культурно, — повторил Вартан, — а потом на меня наехали эти ребята».

«Наехали?»

Слово по тем временам имело хождение разве что в специфических кругах и пока не укрепилось в бытовом лексиконе. Вартан закурил, протянул пассажиру пачку, тот долго не мог вытащить дрожащими пальцами сигарету.

«Видите ли, молодой человек, я сам не ангел, — он сделал пару глубоких затяжек. — Далеко не ангел. Но когда забирают твою жену и дочь… Словом, мою торговлю отсюда выдавили. Теперь они здесь командуют».

«Вы сказали, что они забрали жену и дочку… Что значит — забрали?»

«Мо-ло-дой челове-е-ек… — Вартан плавно закивал, отчего сделался похожим на китайского болванчика. — Вы с луны свалились… — Он помолчал, глядя на сигаретный дым. — Ане было одиннадцать лет. Ее изнасиловали».

Они закурили по новой сигарете и молчали до тех пор, пока окурки не оказались в выдвижных пепельницах.

«Почему вы мне это рассказываете?»

Рассеянный взгляд Вартана сделался жестким.

«Потому что вы тоже должны испытывать к ним те же чувства, что и я… То есть ненавидеть. Я понял по вашим глазам. Точнее сказать, по одному глазу. На правый хорошо бы наложить свинцовую примочку».

Избитый промокнул тыльной стороной ладони губы.

«Вы что-то говорили про дождь… Это хорошо. Будут вам угли на этом бойком месте. Мне нужен, во-первых, дождь. Во-вторых, нужны верстак, тиски, хороший напильник. Еще форменный комбинезон, раздвижная металлическая лестница и пила-ножовка».

«Вы ничего не перепутали?»

Молодой человек дотронулся пальцем до левой щеки, непроизвольно вскрикнул. Подождал, пока утихнет боль, и спросил:

«Так вы хотите, чтобы от этих очагов культуры ничего не осталось? Тогда помогите мне».

«Дождь я вряд ли смогу предоставить в ваше распоряжение».

«Об этом не беспокойтесь. Как насчет остального?»

«Остальное у меня есть в гараже». «Вот и чудесно. Алюминиевую болванку я сам принесу».

«Зачем?»

«Затем, что мне нужна алюминиевая пудра. Много… Ладно. Поехали отсюда».

* * *

Через полтора дня никто не обратил внимания на человека в синей рабочей спецовке, бейсбольной кепке с длинным козырьком, надвинутой на глаза, скрытые большими темными очками, который возник у станции метро часов после десяти, когда основной поток пассажиров уже растекся по конторам. Человек был с большой раздвижной лестницей на плече и маленьким рюкзачком, откуда торчала ручка ножовки. Разве что парень с влажной оттопыренной нижней губой и воспаленными круглыми глазами, торговавший с раскладного столика дефицитными школьными контурными картами, несколько удивился, поглядывая на этого работягу, которого он принял за озеленителя, или как там называются работники коммунальной службы, присматривающие за городской флорой.

Человек, приставив к стволу тополя лестницу, вскарабкался на дерево и начал опиливать ветви с ржавой, тронутой какой-то болезнью листвой.

Так он медленно и двигался вдоль строя деревьев, отраженных в пыльных витринах длинного магазина «Детский мир», удаляя больные ветки.

Что же касается удивления продавца контурных карт, то оно было далеко не безосновательно: парень твердо знал, что тополя положено кастрировать весной, чтобы летом они не пылили пухом, а резать их осенью смысла нет. Впрочем, у торговца своих забот хватало, и он вскоре забыл про озеленителя, который уже добрался до большого тополя, стоявшего в тылу коммерческих киосков.

Несколько спиленных ветвей упали на крыши палаток. Из крайней показался продавец и вопросительно посмотрел наверх, откуда послышался хрипловатый голос озеленителя: «Не волнуйся, я все уберу!» И продавец, пульнув сквозь передние зубы острый плевок, скрылся за бронированной дверью.

Озеленитель неспеша спустился, собрал с тротуара ветки, сложил их в кучку и поднял голову к небу, которое понемногу начало затягиваться рыхлыми облаками. Затем, подхватив свой рюкзачок с инструментами, он зашел в тыл палаток, приставил лесенку, поднялся на верхнюю ступеньку, поставил рюкзак на кровлю и принялся собирать с крыши веточный мусор, причем провел за этим занятием гораздо больше времени, чем того требовала простая уборка.

И никто, включая продавца контурных карт, не заметил, куда он исчез, равно как никто не обратил внимания на белые «Жигули», припарковавшиеся примерно через час на противоположной стороне улицы у фонарного столба, густо залепленного рукописными объявлениями с трепещущими на внезапно поднявшемся ветру чубчиками.

* * *

В машине сидели, неторопливо покуривая, двое. Прошло примерно полчаса, прежде чем в лобовое стекло с тупым звуком ткнулись первые капли, и буквально в следующую минуту на пыльный асфальт упал теплый дождь.

«Ну, поехали, — сказал один из сидевших в машине. — Проблем возникнуть не должно».

В этот момент на открытой площадке перед «Детским миром» начало происходить что-то странное. Над крышами палаток закурился голубоватый дымок, в широких витринах отразились сполохи неестественного, режущего глаз света, походящего на тот, что искрится под тонким жалом электросварочного аппарата.

Через минуту дым уже вовсю валил из щелей, витринных форточек и распахнутых дверей киосков, откуда, как креветки из крутого кипятка, выползали продавцы с лицами, перекошенными недоумением и страхом. Палатки и все, что в них было — косой лесенкой выстроенные деревянные стеллажи с напитками, жвачкой и прочей яркой мелочовкой, картонная тара, внутренняя обшивка стен, — полыхали, сжираемые пламенем.

Огонь подпитывался энергией какого-то невидимого снизу, отчаянно раскаленного ядра наподобие шаровой молнии, остудить которое не могли ни дождь, ни пенная струя игрушечного автомобильного огнетушителя, плясавшего в руках одного из продавцов.

«Господи, что это?» — изумленно выдохнул водитель белых «Жигулей», проводя платком по лбу, покрывшемуся крупным потом.

«Ничего особенного, — равнодушно откликнулся человек с заплывшим правым глазом, в котором, если постараться, можно было признать озеленителя. — Так, маленький химический опыт для пятиклассников. Чисто технически эта задачка элементарная в самом деле даже для пятиклассника. При условии, что этот юноша увлекается пиротехникой… — Он усмехнулся и дотронулся подушечкой пальца до начавшей подживать ссадины на скуле. — Сложность состояла разве что в выборе линии огня».

«Линии огня?»

«Да. Нужно было, чтобы, пройдя через кровлю, он тут же попал На деревянные витринные полки и максимально быстро добрался до деревянного настила на полу, а оттуда уже пошел бы в волокно утеплителя, размещенного между внешней стеной и внутренней обшивкой».

Он умолк, вглядываясь в густо дымившие стальные коробки, внутри которых что-то лопалось, — должно быть, бутылки с напитками. Треснула и осыпалась на асфальт мелкими стеклянными брызгами витрина.

«Мы верно эту линию начертили, — сказал озеленитель. — Дальше огонь сам со всем разберется. Вы довольны?»

«Ну ты даешь! — развел руки в стороны Вартан и с размаху опустил пухлые ладони на рулевое колесо. — Это было здорово сделано».

Некоторое время он наблюдал за суетой пожарных, с воем подкативших на двух машинах и теперь разматывавших брезентовые шланги, хотя тушить им, собственно, было уже нечего.

«А все-таки что это было?» — спросил Вартан.

«Я же говорил — детская шалость, — отмахнулся его собеседник. — Берем кристаллический йод, смешиваем с алюминиевой пудрой — я вчера пилил алюминий в вашем гараже, — потом лезем на крышу, рассыпаем смесь узкой ленточкой и ждем дождя. Капля воды превращает смесь в своего рода термоснаряд, который способен прожечь все, включая асфальт. В самом деле, задачка для школьника».

«Ну-ну, — задумчиво протянул Вартан, поглаживая пухлую, отливавшую синевой щеку. — А вот, предположим, эти штуки… — он ткнул пальцем в три металлических контейнера, стоявших в торце дома у покатого грузового спуска, ведущего в подвал магазина, — спалишь?»

«Да».

«Но там же ни черта нет, кроме железа и воздуха!»

Пассажир откинулся на спинку кресла.

«Он… — Молодой человек умолк, нагружая местоимение странной интонацией, — распространяет свою власть над всем, что есть под этим небом. Над всем. — Усмехнулся: — Железо и воздух… При определенных обстоятельствах это очень даже пожароопасная ситуация».

Водитель запустил двигатель, медленно тронул, проехал несколько метров, стал, развернулся всем корпусом к пассажиру и положил ему на плечо свою пухлую ладонь.

«Молодой человек, — произнес он и замялся, подыскивая нужные слова. — Вам не кажется, что с такими талантами… вам следует поискать себе нормальную работу?»

Пассажир повернул голову. Их взгляды встретились.

«Мы ведь поняли друг друга?» — спросил водитель.

«Да, — ответил после короткого раздумья пассажир. — Поняли».

Спустя год, знаменательный тем, что в разных частях города исправно горели целыми кустами коммерческие ларьки (это по мелочи, а по-крупному — каменный склад с финской одеждой, еще более неприступный склад с итальянской мебелью, а также ни с того ни с сего заполыхал стоявший в тупике вагон с итальянскими ликерами и сгорел дотла один из первых в городе, роскошно отделанных валютных магазинов), это странное имя — Бог Огня — приобрело известность, и все, кому нужно, хорошо знали: есть такой специалист. Вот, собственно, и вся история.

 

5. Люди гибнут за металл

— Сюжет… — задумчиво протянула она.

— Это не сюжет, — мрачно отозвался он. — Это просто наша обычная степная жизнь… Ладно, давай немного выпьем.

И это все, что нужно человеку на ночь глядя: сидеть в тепле, смотреть на блуждающее в камине пламя и на серебряную водочную гладь, которая в косом свете тускло блестит, как старый серебряный полтинник.

— Итак, Игнатий Петрович. — нарушил молчание Б. О.

Итак, Игнатий Петрович, внутренне повторила она про себя и поймала себя на мысли, что, в сущности, почти не знает этого человека. Они несколько раз виделись, но мимоходом и давно, он присутствовал в ее жизни как бы через Митю, вылепливаясь из его реплик, жестов, брошенных вскользь фраз… Легко сказать: «Итак, Игнатий Петрович…»

Впервые она увидела его, наверное, в восемьдесят седьмом году у Мити в офисе. Смешно вспоминать — в офисе! Тогда это была цокольная пристройка к девятиэтажной бетонной коробке, где прежде располагалась какая-то коммунальная служба — то ли сантехники, то ли еще кто-то. Крутая лесенка взбегала к разболтанной, неряшливо обшитой узкой рейкой двери, за порогом открывался темный, пахнувший цементом предбанник, растекавшийся в четыре неуютных помещения. Дом стоял в запущенном районе за Речным вокзалом, причем крайне неловко: от автобусной остановки надо идти в глубину квартала, огибать собачью площадку по узкой асфальтированной дорожке и с замирающим сердцем слушать отчаянный лай невидимых за высоким деревянным бортом собак, а потом спускаться в овраг, на дне которого стояла жирная грязь, для удобства перехода накрытая хлюпавшим под ногой деревянным настилом. иного подхода к дому не было. Но и на том уже спасибо, что было помещение: Митя год назад ушел из института, полагая, что его центр НТТМ (было такое комсомольское начинание — «Научно-техническое творчество молодежи») есть именно та оранжерея, где вызреют «цивилизованные кооператоры» (опять-таки чрезвычайно ходкое по тем временам понятие, сцеженное чуть ли не из какого-то ленинского труда). Впрочем, с течением времени он все более прохладно относился к иллюзиям своей комсомольской юности, потому что в глубине души оставался все тем же крепким провинциальным мужичком, умевшим считать копейку. С копейками в этот первый год было страшно трудно — он ничего не зарабатывал, но потихоньку дело пошло, горком комсомола выбил им этот бетонный сарай в глухом районе, и Митя немедленно принялся за его капитальный ремонт. Однажды она отправилась его проведать, прихватив с собой термос с кофе и бутербродами, долго плутала среди одинаковых домов, пока наконец не форсировала овраг.

В кабинете с голыми бетонными стенами пахло стройкой. Здесь стояли стол, сейф, несколько стульев, а все остальное пространство было завалено стройматериалами. Она шагнула за порог и уперлась взглядом в плоский широкий затылок.

Затылок выглядел совершенно посторонним в этой захламленной комнате: аккуратная стрижка, волосок пристроен к волоску, легкий запах качественной, с горьковатым привкусом парфюмерии.

Этот человек для нее словно начинался с затылка, а дальше, по мере движения взгляда, возникали гладкая розоватая щека, изысканная седина у виска, рассеченная тонкой золотистой дужкой оправы, безукоризненно чистый ворот сорочки, туго охватывавшей, мощную шею, плотно, как вторая кожа, облегающий пиджак неведомого по тем временам болотного оттенка, золотое клеймо скромного циферблата на запястье, лаковый блеск штиблета, ритмично покачивавшегося у ножки стола, а что касается едва заметной перхотной пыльцы на плечах, то она выглядела единственной помаркой в безупречной, каллиграфически выписанной внешности незнакомца.

Он медленно повернулся на скрип открывающейся двери, и когда она увидела лицо, первое впечатление продлилось и окрепло, — это был человек НЕ ОТСЮДА, не из этой жизни: таких гладких, тщательно отделанных лиц в тот год у наших людей почти не было, они начали появляться позже.

Митя нетерпеливо потряс рукой, как бы выталкивая Басю за порог: «Сейчас, сейчас, у нас тут деловой разговор, подожди немного!» — и она опять увидела безукоризненный затылок.

Так Игнатий Петрович молча возник в жизни и с тех пор продолжал присутствовать в ней — как именно, она представляла себе слабо, в делах мужа она мало разбиралась, — но он всегда был где-то поблизости и, видимо, в самом деле помогал мужу встать на ноги.

— Вот, собственно, и все, — сказала она, отставляя в сторону пустую рюмку. — Я видела его раза три с тех пор. Последний раз… — Она запнулась, закусила губу. — Там, на кладбище, в последний раз. В компании с этими ребятами. Личная охрана его, что ли?

Б. О. зябко поежился:

— Возможно. А кто он в этом банке? Председатель совета директоров?

— Да нет, что ты… Никакого формального поста он не занимает, насколько я знаю. Просто очень влиятельный человек.

— Этого я и боялся.

— Почему? — нахмурилась она.

— Да потому, что если прежде еще какие-то иллюзии на его счет оставались, то теперь их уже нет… В той среде, где мне иногда приходится вращаться, это называется «крыша».

Он подвинул к дивану низкий столик, поставил на него компьютер, откинул крышку и кивком предложил ей занять место возле себя.

— Иди, посмотрим, что тут есть в тайнике у твоего мужа.

* * *

К двум часам ночи дождь пошел на убыль. Б. О. оторвался от монитора и грустно посмотрел на нее:

— Твой муж, часом, не страдал суицидальным синдромом?

Смысл реплики дошел до ее сознания не сразу.

— При чем здесь суицид?

— При том, что по теперешним временам только самоубийца может себе позволить сунуться в алюминиевый бизнес… — Б. О. сокрушенно покачал головой, указывая на монитор ноутбука. — Ты что, с луны свалилась? Не помнишь, что ли, все эти громкие скандалы, связанные с акционированием заводов в Красноярске? Был же в свое время вселенский шум, когда вдруг выяснилось, что вся алюминиевая промышленность — стратегическая, между прочим, отрасль — оказалась в чьих-то там посторонних руках… Руках, кстати, крепких — что-что, а пушки они держать умеют профессионально. Вокруг этого алюминия уже столько трупов навалено… Как на войне. Отстрел там идет по-крупному, не хуже, чем в нефтяных делах. Хотя…

Он умолк и некоторое время внимательно изучал какой-то медленно ползущий на мониторе текст.

— Хотя он тут будто бы сбоку припека. Его участие ограничивалось тем, что он обеспечил лицензию на вывоз металла за границу. М-да, сделка…

— Какая сделка?

— Да странная какая-то. Гляди сюда. Вот документ, подтверждающий, что в его фирму каким-то ТОО «Таис» переведены деньги. Впрочем, не так чтобы очень много… Вот копия лицензии, которую он приобрел. Тут все понятно: без лицензии невозможно осуществить вывоз металла за границу. — Б. О. поморщился и потер висок костяшкой согнутого пальца. — Словом, есть договор с ТОО «Таис», согласно нему твой Митя получал очень хороший процент от суммы сделки в качестве гонорара за лицензирование. Но ни копейки он так и не получил — вот несколько его факсов по этому поводу, выдержанных в достаточно резких выражениях. — Б. О. дотянулся до пачки сигарет, закурил. — И вот что странно. Сумма этого контракта — порядка пяти миллионов долларов. Оно конечно, для крупной компании цифра, может быть, и смешная. Но для задрипанного ТОО — это деньги. Твой Митя, вступая с этой лавочкой в деловые отношения, естественно, первым делом поинтересовался, что она собой представляет… — Б. О. загрузил новый файл. — Вот, здесь. Так… Товарищество с ограниченной ответственностью, учрежденное всего-то тремя физическими лицами. Не жидковата фирма для такого рода сделок? Жидковата. И Митя, понятное дело, отдавал себе отчет в том, что эти три замечательных парня вряд ли в состоянии вынуть из заднего кармана такие деньжищи… И потребовал гарантий. И ему такие гарантии дали.

— Да? — с сомнением в голосе спросила она. — И какие же? Целовали Библию? Поклялись на Коране?

Он улыбнулся и погладил ее по щеке:

— Священные книги, как таковые, и уж тем более истины, в них изложенные, совместимы с современным бизнесом примерно так же, как австралийский абориген с балетной пачкой… Так или иначе, твой муж предпочитал гарантии посущественней, нежели возложение рук на Коран. И он их получил… Подожди, где-то я этот документ видел… Ага, вот он.

— Что это?

— Кредитное соглашение. Они предоставили документы о том, что крупный коммерческий банк кредитует их сделку. Почитай внимательней.

С минуту она водила взглядом по строкам, затем выдохнула:

— Ух ты-ы-ы!

— Вот-вот, — кивнул Б. О., — Профибанк. Который вел счета твоего мужа. И в котором кое с кем из влиятельных людей у него сложились помимо деловых еще и чисто дружеские отношения. Почти родственные, как ты однажды заметила.

Она встала, прошлась по комнате, глядя себе под ноги, вернулась на место и опять неторопливо прочитала текст на мониторе.

— И что из этого следует? Я что-то не возьму в толк.

— А следует из этого… — Пальцы Б. О. пробежали по клавиатуре, вызывая какой-то очередной файл. — Вот что следует. Очень странное письмо твоего мужа в совет директоров банка. Короткое, но убедительное. Если перевести его, как говорится, с русского на русский, то выйдет следующее сообщение: господа хорошие, с вашим кредитом под алюминий вы сидите в глубокой заднице. Но здесь и начинаются загадки. Я не могу понять, что дало ему основания утверждать, что кредит провален. Что он уплыл с концами. Здесь нет ничего такого, что объясняло бы его заявление насчет кредита. Есть, правда, три факса, где твой муж просит какого-то Геннадия Петровича о встрече. Первые два, судя по всему, остались без ответа. А третий…

— Что третий?

— Текст в нем практически тот же, что и в первых двух, за исключением последнего абзаца. Митя дописал, что у него есть информация по делам в Таежногорске. И этот Геннадий Петрович моментально среагировал: буду рад познакомиться, во вторник у меня свободный вечер, мы можем встретиться, но не в департаменте, а где-нибудь на нейтральной территории…

Б. О. поднял глаза в потолок с видом человека, который производит в уме какие-то вычисления.

— Твой Митя, если я не ошибаюсь, не дожил до этой встречи двух дней.

— Что? — вздрогнула она.

Б. О. развернул компьютер в ее сторону:

— Посмотри на даты…

Да, все совпадает. Встреча назначена на десятое число, а восьмого к даче подъехал джип с четырьмя молодыми людьми, и четыре свечи, воткнутые в кучки опилок, загорелись в четырех углах дома.

— А что такое Таежногорск?

— О-о-о! — округлив губы, протянул Б. О. — Есть такое славное местечко. Один из самых мощных центров алюминиевой промышленности. Кажется, в семидесятых годах это была ударная комсомольская стройка. Теперь там тоже ударная стройка — мафиозная. Во всяком случае, плотность пальбы на квадратный метр там примерно такая же, как в Чикаго тридцатых годов. Люди гибнут за металл…

— Где это?

— В Сибири. Дай мне, пожалуйста, мою сумку.

Она принесла сумку, которую убрала со стола, расчищая место для компьютера, кофейных чашек и пепельниц. Б. О. открыл ее, достал мобильный телефон, набрал номер.

— Алло, Дуся, это опять я. Запиши номер. Ладно, я подожду. — Так… Так. Что ты сказал? Точно? — Закончив разговор, он сунул телефон в кармашек на крышке кейса, с минуту сидел, подперев лоб ладонью, потом поднял голову и посмотрел на Басю. — Как думаешь, где может стоять тот факс, на который Митя посылал свои послания?

— В салоне интимных услуг?

— Что-то в этом роде, — сказал Б. О. — Этот факс стоит в Государственной думе.

Они просидели у компьютера до самого утра, изредка отвлекаясь на то, чтобы выпить немного водки. Во вместительной пепельнице выросла гора окурков. Наконец Б. О. отодвинул ноутбук, подошел к окну и долго смотрел, как течет между деревьев туман.

— Всю жизнь мечтал познакомиться с депутатом Государственной думы, — сказал он.

* * *

Все было, как обычно: бешеная гонка по пустынному шоссе, визг покрышек, опасный поворот юзом, а потом неторопливый путь туда, где поджидал в своем белом «форде» гаишник с желтым лицом, привычный обмен с ним ничего не значащими репликами… И этот взгляд в небо, вдох полной грудью, долгий выдох:

— Ах, хорошо…

Гаишники забрали грузовики и отбыли. Из джипа, экипаж которого терпеливо дожидался, пока патрон окончательно придет в себя, кряхтя, выбрался Вартан.

— Я так понимаю, у тебя были веские основания навестить меня, — сухо приветствовал его Аркадий. — Опять какое-нибудь говно принес?

— Напротив. Вчера ночью звонил наш народный избранник. Папка готова. Как только у них закончатся летние каникулы, ее станут обсуждать на комиссии.

— Надеюсь, им будет что обсудить. С этим материалом хорошо поработали?

— Нормально. Девяносто процентов того, что накопал помощник Геннадия, заменили туфтой.

— А остальные десять?

— Вы же сами говорили… Три фирмы пришлось сдать.

— Не обеднеем… Скупой платит дважды. Тебе, Вартан Ашотович, приходилось платить дважды?

Вартан потупился и глухо отозвался:

— Приходилось.

— Да что ты говоришь? — притворно изумился Аркадий. — И по какому случаю?

Вартан молчал, хмуро разглядывая носки своих ботинок.

— Вы сами знаете по какому… Когда-то давно у меня была торговля на Полянке, неподалеку от магазина «Детский мир»…

— Ах, вон ты о чем. Ну так мы вроде квиты. Я подвинул тебя с бойкого места, ты спалил мои ларьки. Боевая ничья. Ну, довольно об этом, не отвлекайся. Давай-ка пройдемся. Тебе надо больше двигаться, ты стал толстоват. — Взяв Вартана под локоть, Аркадий провел его по обочине. — Я все об этой папке беспокоюсь… Вызови мне нашего народного трибуна.

Вартан протянул ему пенал мобильника. Аркадий поднес к уху телефон и несколько секунд ждал ответа на вызов.

— Геннадий Петрович, дорогой! Как ваше здоровье? Что говорите? Нормально здоровье? А мне сдается, что нет, голос у вас какой-то больной и прононс насморочный. Я отправляю вас на больничный… Полежите в постели, отдохните. Попейте успокоительное, На худой конец поставьте себе клизму. Да-да, я слушаю…

С минуту Аркадий терпеливо выслушивал собеседника. На лице его стояла неподвижная улыбка.

— Все сказал? — Улыбка мгновенно испарилась. — А теперь, мудила, слушай сюда. Ты заболел, понял? Сиди дома и не кашляй. Что — банкет? Какой еще банкет? Деловой, говоришь? Ничего, перебьешься. Пусть помощник твой туда съездит, он это заслужил. Все. Все, я сказал!

Он вернул Вартану аппарат, тот спрятал его в карман, вынул платок, промокнул лоб.

— А что поделывает твой крестник? — спросил Аркадий. — Куда-нибудь нас вывел?

— Пока нет. Сидит со своей бабой на даче.

— Не нажимайте на него. Пусть человек спокойно работает. Я чувствую, он нас куда-нибудь да приведет. Ты веришь в предчувствия?

— Нет.

— Напрасно.

* * *

Легли спать они с рассветом, поднялись часов в десять, прибрались в каминной, заперли баню и поехали в Москву. Б. О. мрачно рулил, щурил красноватые от недосыпа глаза, Бася дремала, привалившись плечом к дверце.

Сквозь дрему она услышала его голос. Смысла реплики не разобрала и, подавив зевок, переспросила:

— Что ты сказал?

— Я сказал… — он дождался, пока в правом встречном ряду не образовалось свободное пространство, достаточное, чтобы можно было вынырнуть с боковой дороги на трассу, — сказал, что за такого рода письма не убивают.

— Ты имеешь в виду его письмо в банк?

— Да. Это не повод для таких разборок. — Он надавил педаль газа, машина, свистя шинами, вписалась в поток, следовавший в направлении города. — А что, собственно, произошло страшного? Ну лажанулись ребята с кредитом… Бывает. Это не смертельно. Хотя, конечно, этот факт, стань он достоянием гласности, нанес бы фирме кое-какой ущерб.

— Думаешь?

— Скорее всего… У нас, где многое, в финансовой сфере в том числе, стоит на дутых величинах и рекламных кампаниях, имидж значит очень много… — Б. О. сбросил скорость у автобусной остановки, чтобы не окатить из лужи какую-то старуху. — Но ведь это была сугубо внутренняя, конфиденциальная информация. Твой муж, кажется, вовсе не собирался выносить ее за стены фирмы. — Он помолчал. — Нет, тут что-то другое. Эти ребята должны были иметь веские основания для того, чтобы устранить его. Очень веские. И они такие основания, судя по всему, имели.

— Да ну! — отмахнулась она. — У нас за сотню рублей могут отправить случайного прохожего на тот свет… — Она всплеснула руками. — Ой, забыла! Притормози у какого-нибудь магазина. Дома холодильник пустой.

Б. О. свернул на стоянку перед универсамом. Бася вернулась минут через двадцать с огромным полиэтиленовым пакетом, бросила его на сиденье.

— Вечером у нас будет курица по-техасски, — доложила она, вытаскивая из пакета плоскую, обтянутую серебристой фольгой упаковку. — Очень удобно. Сунул в духовку — и готово. И вкусно, я пробовала: это кусочки курицы, обжаренные в масле с красным перцем. Ты любишь острое?

— Люблю. От острого кровь быстрей бежит по жилам. И повышается половая потенция.

На ее лице появилась лукавая кошачья улыбка, рука опустилась на его колено и медленно поползла вверх, достигла тугого, упругого бугорка и ласково сдавила его; навалившись грудью на плечо Б. О., она шепнула:

— Так что нам мешает?

— Довольно… — процедил он сквозь зубы. — А то нам придется заняться этим прямо сейчас и прямо здесь.

— Ну и что? — весело отозвалась она. — Чего стесняться-то? Мы же теперь, насколько я понимаю, вольные степные люди с большой дороги — где приспичит, там друг друга и любим.

— Сначала давай съедим твою курицу с красным перцем. — Он плавно тронул автомобиль с места и выехал со стоянки.

Ванночка с аппетитным блюдом так и не добралась до духовки, потому что сначала они легли в постель и занялись тем, о чем оба подумали еще на стоянке перед универсамом, потом спали часов до трех дня, потом пили кофе на кухне, а потом Б. О. потянулся к телефону.

— Сегодня суббота, — напомнила она.

— Ничего. — Он набрал по памяти номер, обозначенный в адресной шапке Митиных факсов. — Говорят, они там у себя на Охотном Ряду думают круглосуточно и без выходных.

— Пойду залягу в ванну.

Она лежала в теплой бархатной лене, погрузившись в блаженное состояние совершенного безмыслия, которое было вдруг нарушено щелчком дверного замка.

— Ты не голодна? — поинтересовался Б. О., подошел к зеркалу и, округлив рот, ощупал лицо — этим жестом мужчины предваряют процедуру бритья. Затем он скинул рубашку, выдавил на помазок гусеничку крема и тщательно взбил на щеках пышную мыльную пену.

— К чему ты насчет аппетита? — спросила она.

— К тому, что мы идем в ресторан.

Я дозвонился, рассказал он. К счастью, аппарат был отключен от факсового режима. Самого этого мужика, правда, на месте не оказалось, ответил женский голос, типично секретарский: Геннадия Петровича уже сегодня не будет на месте, но если вам срочно нужно с ним связаться, то его можно после пяти вечера застать в «Эльдорадо», там устраивается скромный банкет.

— Вообще-то, насколько я знаю, — сказал Б. О., водя станком по щеке, — это клубный кабак с ограниченным доступом. Ничего, попробуем прорваться. Если не все места будут заняты, у нас есть шанс. Надо одеться поприличней.

— О-о-о, — мечтательно протянула она. — Сто лет не надевала вечернего платья. Прошлой зимой, когда на лыжах каталась, привезла из Франции — самый писк. Знаешь, весь верх из полупрозрачной ткани, из муаровой такой, дымчатой. И сзади клин вставлен. Хорошо… Лифчик не надо надевать. Да и трусики тоже.,

— Это еще почему? — спросил Б. О., не донеся до лица ладонь, смоченную одеколоном.

— Как — почему? Чтоб попку было видно.

— Ой, нет! — Он поморщился, ошпаривая щеку. — Давай что-нибудь поскромней придумаем. Попка у тебя очаровательная, кто бы спорил, но боюсь, она слишком будет бросаться в глаза.

— Жаль… — разочарованно Сказала она. — Но хоть грудь-то чуть-чуть приоткрыть можно?

— Чуть-чуть можно.

— И то хлеб… — Она оперлась о бортик ванной, встала во весь рост и, подставив под груди ладони, слегка приподняла их. — Еще ведь вполне ничего, а? — с надеждой в голосе спросила она.

— Вполне, — ответил Б. О., косясь на нее.

* * *

Им повезло. Завсегдатаев с клубными карточками собралось немного, и в ресторан удалось пройти. Они уселись за изысканно сервированный (в бледно-желтых тонах) столик.

— А здесь ничего, уютно, — сказала она, осматриваясь.

Антураж казался частью какого-то сновидения — и эти прозрачные своды стеклянных стен, и фонтанирующие яркими красками витражи, сонно шуршащие фонтаны, лестницы, штопором ввинчивающиеся в потолок, и мозаичные полы, выстеленные нежно-зеленым мрамором.

— Да, — согласился он. — Странно, что мало народу. Впрочем, еще не вечер.

Еще не вечер, но скоро публика подтянется и в правом углу у мраморного столика тэпаняки скоро возникнет японец с трудно произносимой фамилией Туругасаки и примется прямо на глазах клиентов приготовлять свои несъедобные суси со свежим лососем, а может быть, с тунцом или же рыбой сибас. Или пожарит на тэпаняки креветок, или мясо, или утку. Тем временем у какого-нибудь столика, расположенного сбоку от стойки бара, француз Шевэ начнет священнодействовать, представляя клиентам, что значит настоящий декупаж по-французски: несколькими точными движениями он разделает истекающую аппетитным жиром утку, запеченную в имбирном соусе, и подаст ее на блюде, обложив печеными яблоками… Так было вчера, позавчера, так будет сегодня и завтра, если, конечно, этот выросший из странного сновидения мир не растает в один прекрасный момент с первым утренним лучом света.

Официант сразу обратил внимание на эту респектабельную пару: на женщине было темное вечернее платье с откровенным и даже несколько вызывающим декольте, затянутым полупрозрачной тканью, под которой смутно и оттого очень пикантно проступали тугие контуры грудей; мужчина был одет в строгий темный костюм.

Бася была увлечена выбором блюд и потому не заметила, что взгляд Б. О., медленно скользивший по мраморным интерьерам, прозрачным стенам, оживленным струящейся откуда-то сверху, навстречу струям фонтанов, водой, вдруг остановился и застыл, прикованный к какой-то одной точке, расположенной в самом центре этого прохладного из-за обилия мрамора великолепия.

Это был большой круглый аквариум, сквозь прозрачную стену которого на Б. О. грустно смотрел огромный омар.

— Что, брат, паршиво тебе тут? — спросил он очень тихо, однако его реплика не пролетела мимо слуха официанта, торжественно следовавшего мимо их столика и слегка качнувшегося назад, точно он столкнулся с какой-то прозрачной мягкой преградой.

— Да? — вежливо осведомился официант, безукоризненно стриженый молодой человек с вытянутым лицом, абсолютно ничем не примечательным, именно таким, какое и обязан иметь сотрудник такого солидного заведения, чтобы не отвлекать физиономией внимание клиентов, погруженных в гастрономические размышления.:

— Извините, это я не вам, — сказал Б. О., указывая взглядом в центр зала. — Это я ему.

— А-а-о, — с пониманием округлил губы официант, придав реплике некое пограничное между «а» и «о» звучание. — Сильвер сегодня что-то мрачен. Его так называют потому, что он хромой. Хотите его заказать? Это восхитительное блюдо. Вам его приготовят на открытом огне.

— Что, живым прямо так и зажарят? — поднял глаза Б. О.

— Конечно. В этом весь смак.

— Ну нет, — покачал головой Б. О., принимая от Баси меню, представлявшее собой странное сочетание японской, французской и среднеземноморской кухонь.

— Не знаю, о чем вы там воркуете, — вступила в разговор Бася. — Что касается меня, то я хочу перепелку-гриль с артишоками.

— Прекрасный выбор, мадам, — кивнул официант.

— Под каким она сыром?

— Под мозареллой. И с соусом «Ройял».

— Соуса побольше, пожалуйста… — Она вопросительно посмотрела на Б. О.: — А ты что будешь?

Он рассеянно просмотрел меню.

— Я, пожалуй, рыбу… Да, пескатриче с грибами и картофелем.

— Прекрасный выбор, — дежурным тоном отозвался официант; по всей видимости, здесь любой выбор полагалось считать прекрасным. — Что будем пить?

— На ваш вкус, — улыбнулся Б. О.

— Я несколько затрудняюсь… — поджал губы официант. — Мадам я бы порекомендовал французское. А вам скорее итальянское.

— Прекрасная рекомендация, — имитируя его интонацию, улыбнулась Бася, отпуская официанта.

— Минуточку, — остановил его Б. О. — У вас ведь внизу есть банкетный зал, не так ли?

— Два зала, — поправил официант. — Один сегодня пустует, во втором скромный банкет.

— Вот-вот, — Б. О. помедлил, поправил галстук. — У меня к вам просьба, — он достал из внутреннего кармана пиджака плоский белый конверт и вручил его официанту. — Будьте так любезны, спуститесь туда и скажите, что имеете записку для Геннадия Петровича. — Официант замялся и поднял глаза в потолок; Б. О. погрузил в его ладонь зеленую банкноту, ладонь закрылась. — Я понимаю, что здесь не принято тревожить клиентов, но поверьте, дело не терпит отлагательств.

Официант удалился с таким выражением на лице, словно люди, собравшиеся в ресторане, пришли сюда исключительно ради того, чтобы доставить ему удовольствие, а не наоборот.

— Что ты дал ему в конверте? — спросила Бася, поигрывая зажигалкой.

— Ничего особенного, — Б. О. откинулся на спинку стула. — Там последний факс твоего мужа. Давай поменяемся местами. Чтобы я видел вход.

Она приподнялась было со своего места и тут же села:

— Не стоит. По-моему, это он;

* * *

У входа в зал стоял, похлопывая конвертом по ладони, среднего роста человек в светлом мешковатом полотняном костюме. На запястье левой руки болтался на ремешке кожаный органайзер.

На вид ему было лет тридцать пять, и впечатления народного избранника он не производил: короткий светлый ежик, большой чистый лоб, глубоко запавшие внимательные глаза, темная трехдневная щетина на щеках, салатового оттенка майка под пиджаком — скорее его можно было представить себе в обстановке какого-нибудь ночного клуба с претензией на интеллектуальность. Он терпеливо ждал, пока кто-нибудь не встанет и не двинется к нему из зала.

Б. О. подошел к стойке и, сделав бармену знак, кивнул человеку в светлом костюме. Тот прищурил глаза, спрятал конверт во внутренний карман пиджака и направился к бару. Некоторое время они молча изучали друг друга.

— Геннадий Петрович?

— Игорь Всеволодович, с вашего позволения. — Мужчина улыбнулся и протянул руку. Б. О. на предложение обменяться рукопожатием не ответил.

Человек положил на стойку свой органайзер, который при ближайшем рассмотрении оказался сумочкой, напоминающей компактный несессер, достал оттуда трубку.

— Извините. Должно быть, произошла ошибка. — Б. О. жестом отпустил бармена, который, склонив голову, ожидал заказа, и направился к своему столику.

— Минуту!

Б. О. оглянулся через плечо. Мужчина, облокотившись на стойку бара, старательно вминал большим пальцем табак в жерло трубки с изогнутым мундштуком.

— Так ведь и вы не Дмитрий Сергеевич, если я правильно понимаю.

— Что вы сказали?

— Я хотел сказать, что тут нет ошибки. — Он вставил трубку в зубы, пососал мундштук. — Вы обратились по адресу. — Он достал из конверта бумаги, быстро просмотрел их. — Выпьете что-нибудь?

— Апельсиновый сок, — сказал Б. О. — Почему вы решили, что я не Дмитрий Сергеевич?

— Да потому, что мы встречались с ним. Правда, очень коротко, на бегу, что называется. Договаривались о новой встрече, но он не появился… Как он, кстати, поживает? — Игорь взглянул на часы, и Б. О. отметил про себя: «Ролекс» — хорошо живут слуги народа, не бедствуют.

— Плохо поживает. Плохо… — и указал взглядом в глубь зала. — Вон там сидит его вдова. Женщина в темном платье.

Игорь закусил мундштук, поднес к трубке специальную зажигалку с изогнутой горелкой, не торопясь, со знанием дела раскурил.

— Извините, — произнес он крайне серьезным, деловым тоном и пару раз затянулся. — Я вас слушаю.

— Давайте наоборот, — мягко возразил Б. О., отхлебнул сок, промокнул рот платком. — Видите ли, Дмитрий Сергеевич шлет факсы какому-то Геннадию Петровичу, который, как я догадываюсь, заседает в Думе. Факсы остаются без ответа до тех пор, пока он не упоминает про Таежногорск. Через некоторое время его находят на даче… Вернее, ничего не находят, поскольку дом выгорел дотла. Вам не кажется, что это достаточно веское основание, и оно дает мне право, — Б. О. покосился на Басю, со скучающим видом смотревшую в фонтан, — то есть человеку, представляющему интересы вдовы, поинтересоваться, кто такие Геннадий Петрович и Игорь Всеволодович?

Игорь положил трубку в пепельницу и бросил на Басю пасмурный взгляд:

— Тайны тут нет никакой…

Тайны нет, рассказывал он, Геннадий Петрович депутат, работает в бюджетной комиссии, а Игорь Всеволодович его помощник. В Думе была создана группа, которая отслеживала проблему приватизации алюминиевой отрасли. Началось все еще года два назад, когда вдруг вспыхнули скандалы, связанные с акционированием этих предприятий, и за это время много чего интересного всплыло на поверхность, а главное — связи, что тянутся в достаточно высокие кабинеты. Теперь работа в основном закончена, папки с материалами у Геннадия Петровича на столе, не сегодня завтра они должны уйти в прокуратуру. Вот, собственно, и все.

— Так вы помощник…

— Ах, вон вы о чем! — рассмеялся Игорь. — Вы имеете в виду, что корочками помощника депутата у нас еще не обзавелся только крайне ленивый бандит? Ведь так?

— Если честно, то вы угадали. Да, кстати… — Б. О. задрал подбородок и повел головой, поправляя и без того идеальный галстучный узел. — А как этими корочками можно разжиться? Иной раз такая крыша просто незаменима.

— Нет проблем. При одном условии.

— Понимаю. Необходимо иметь внешность, слегка отличающуюся от наружности бомжа.

— Это как раз не обязательно, — помрачнев, отозвался помощник. — Нужно иметь в кармане пять-шесть тысяч долларов, — и звонко постучал трубкой о бортик пепельницы, вытряхивая прогоревший табак. — Если вы полагаете, что нарвались на такого помощника… — слово «такого» он подчеркнул интонационно и мимически, — то я вас вынужден разочаровать. Я, конечно, имею отношение к братве. Но только в том смысле, что через мои руки проходят кое-какие бумаги, связанные с делами видных и не очень видных представителей этого братства. — Он медленным взглядом обвел зал. — Я вас разочаровал?

— Напротив.

Возникла долгая пауза. Б. О. вынул из кармана несколько распечаток.

— Что это? — спросил помощник, принимая бумаги.

— Не знаю. Возможно, этому найдется немного места в той папке, что лежит на столе у Геннадия Петровича… Где он сам, кстати? Внизу, в банкетном зале?

— М-м, нет… — рассеянно ответил помощник, вчитываясь в текст. — Он в середине дня почувствовал себя плохо. Уехал на дачу. Пришлось мне его здесь замещать… — Дочитав до конца, Игорь поднял на Б. О. недоуменный взгляд. — И что вы хотели этим сказать?

— Я хотел сказать, что, возможно, из-за этого, — Б. О. коснулся пальцем края листа, — убили человека.

Помощник адресовал Б. О. взгляд, исполненный сочувствия.

— Дорогой мой, — тоном усталого учителя, замучившегося объяснять школьникам, что Волга впадает в Каспийское море, начал Игорь. — Дорогой мой, это липа. Я и Дмитрию Сергеевичу об этом говорил, когда он в двух словах объяснил мне на ходу ситуацию. Эта сделка на поставки из алюминия совершенная липа.

— Что-то я не понял, — закусил губу Б. О.

— А это не теория относительности, тут понимать нечего, — Игорь зажмурился и помассировал виски; вид у него был в самом деле утомленный. — Вы знаете, что такое таллинг?

— Очень поверхностно. Это что-то связанное с технологией плавки алюминия?

— Верно, но только отчасти. Это действительно связано с технологией, но скорее не плавки, а чеканки. — Он помолчал. — И не алюминия, а золота. Фигурирующий в ваших документах завод ТААЗ — таежногорский алюминиевый — фактически давно ушел в руки транснациональной компании, которая имеет контрольный пакет акций. По сути, всем в Хакасии сейчас командует именно ТААЗ — об этом много говорили и писали в последнее время, но суть не в тамошних подковерных играх, они вам, скорее всего, мало интересны, а в самой схеме таллинга… — Он умолк и пошевелил сомкнутыми пальцами, словно пробовал на ощупь воображаемую банкноту. — Как бы вам объяснить… Словом, это работа исключительно на привозном сырье. Зарубежная компания находит, покупает и завозит бокситы. Комбинат их перерабатывает. Затем весь металл поступает за рубеж в распоряжение того, кто предоставил сырье. В этой схеме много нюансов — помимо всех прочих, и по уводу прибыли из-под налогообложения. Ваш Таежногорск в девяносто пятом году включился в эту схему и, собственно, поднялся на ноги: комбинат работает на полную катушку, экспортные поставки идут, а размер декларируемой прибыли все уменьшается и уменьшается… Ну, да эти тонкости вам вряд ли интересны.

— Я начинаю понимать, — кивнул Б. О. — Объемы поставок фиксированы. Четко рассчитаны объемы изготовляемого металла, под который компания, организующая все дело, уже заключила на внешнем рынке сделки. И увести крупную партию алюминия налево просто невозможно. Так?

— Ну почему, там народ опытный… Уводили прежде. Года четыре назад, например, уплыло что-то порядка девяти тысяч тонн. И без налогов, поскольку около трех миллионов долларов должно было пойти на развитие социальной сферы. Как вы догадываетесь, деньги эти осели неизвестно где, — Игорь откашлялся. — Но тогда была другая ситуация, завод еще не контролировали капиталисты. А с ними такие штуки не проходят, они копейку считать умеют. И каждый килограмм металла тоже. Это народ серьезный, будьте уверены. Чтобы раскрутить систему таллинга, нужны огромные оборотные средства, по нашим прикидкам, что-то около полутора миллиардов долларов.

— Да, за этим стоят серьезные люди, это понятно.

— Ну вот. Так что у меня складывается впечатление, что сделки, о которой идет речь в ваших бумагах, быть просто не могло.

— Но предположим, наша сторона посулила очень хорошую цену?

— А зачем? Это неразумно. Это неграмотно коммерчески и глупо по чисто экономическим соображениям. Наш алюминий и так дороже того, что производится в мире. У нас только доля энергозатрат в его себестоимости достигает чуть ли не сорока процентов. За рубежом она, как правило, не превышает тринадцати. Плюс к тому транспортные издержки… Вы в каких отношениях с географией?

— В сложных.

— Но пространство в четыре тысячи километров вы себе представить можете?

— Допустим. И что?

— А то, что именно эти четыре тысячи километров отделяют наши заводы от западных границ. Что касается восточных, то до них аж четыре с половиной тысячи. Вот и сравните, к примеру, с канадскими предприятиями, которые стоят на реке Святого Лаврентия и имеют практически прямой выход к океану. У тех же канадцев транспорт в себестоимости занимает процента два-три. А у нас шестнадцать… — Он поморщился, глядя в бумаги. — Нет, это определенно липа.

— В таком случае, — сказал Б. О., помешивая лед в стакане, — во всей этой затее может быть только одна подоплека. Кто-то в кредитном отделе банка работает против своей родной конторы.

Игорь поднял вверх указательный палец.

— А вот это уже другой разговор. — Он допил сок, поставил стакан на стойку и в ответ на вопросительный взгляд бармена: повторить? — качнул головой: нет. — Хотя… Я склонен думать, что ситуация вполне могла развиваться и по другому сценарию. Ее муж, — он посмотрел в сторону столика, где сидела Бася, — сам того не понимая, влез в дела, которых он ни при каких обстоятельствах не должен был касаться.

— Например?

— Например, если это была операция с бюджетными деньгами. Этот банк, — он постучал пальцем по распечаткам, — насколько я осведомлен, входил в категорию уполномоченных, то есть оперировал государственными средствами. Вам, должно быть, знаком популярный некогда термин «прокручивание»?

— Да. Платежи, пенсии, зарплаты и так далее.

— Вот именно. Пенсии с зарплатами можно задержать месяца на три. За это время деньги прокрутятся и вернутся с прибылью, — Игорь неторопливо набил трубку, уплотнил пальцем табак, пососал мундштук, но прикуривать не стал. Еще раз быстро пролистал распечатки. — Если не возражаете, я это заберу. У меня есть подозрение, что Дмитрий Сергеевич… — опять короткий взгляд на Басю, — дотронулся до верхушки айсберга. А это чревато… Потому что под водой еще много чего большого и интересного лежит. В противном случае он сидел бы сейчас за тем столом.

— Берите. Мне эти бумаги не нужны.

— Я знаю людей, которые этим могут заинтересоваться. Не волнуйтесь, это нормальные честные люди.

— Мне их жаль.

— Вот как?

— Нормальный и честный человек в нашей степи долго не живет, — Б. О. отвернулся и, задумчиво поглаживая подбородок, смотрел в противоположный конец зала, где за мраморным столом в деревянных позах восседали пять человек в строгих темных костюмах.

С каменным выражением на неподвижных лицах они наблюдали за действиями человека среднего роста, с широким азиатским лицом и острыми раскосыми глазами, точнее, следили за порханием над блюдами, сковородками и горшочками его удивительно проворных, гибких и словно позаимствованных на время у иллюзиониста рук.

Японец подкреплял каждое новое движение, знаменующее очередной этап кулинарной мистерии, тем, что растягивал узкий рот в улыбке и мелко кивал, однако его удивительно пластичный по форме и, видимо, невероятно аппетитный по существу гастрономический этюд все никак не мог расшевелить одеревеневших клиентов, которые не знали, куда девать свои неловкие, явно им мешавшие руки.

— Интересуетесь? — спросил Игорь. — Вы поклонник японской кухни?

— Интересуюсь, — с неопределенной интонацией отозвался Б. О. — Но я не поклонник.

— Тогда что же?

— Там на столе — открытый огонь.

— Это, знаете ли, часть ритуала. Блюдо готовится на глазах клиента, в этом весь смысл. А что тут, собственно, такого?

— Я же говорю, открытый огонь.

— Ну, — усмехнулся Игорь Всеволодович, приглядываясь к порханию рук повара над огнем, — мрамор, как известно, не горит.

— Вы так думаете? — Б. О. посмотрел на собеседника рассеянным взглядом. — Еще как горит… Еще как.

Судя по тому, что Игорь отвел глаза и нервно дернул плечом, словно стряхивая с него след чьего-то неприятного прикосновения, почувствовал себя под этим странным взглядом не вполне комфортно.

— А вы занятный человек, — натянуто улыбнулся он. — Я пробуду здесь еще примерно часа полтора. Потом могу вас подбросить. Я на машине шефа. Черный «сааб».

У входа в зал показался внушительных габаритов мужчина в белой рубашке с короткими рукавами, ворот которой был туго стянут темным галстуком. Он пробежал взглядом по ресторану.

— Это за мной, — сказал Игорь. — Я пошел. Пора.

У выхода из зала помощник депутата обернулся, дотронулся кончиками пальцев до лба и полез в карман за бумажником. Б. О. плавно поднял руку — мол, не стоит, я с барменом расплачусь — а потом сумрачно посмотрел ему в спину и вернулся к своему столику.

* * *

— Твоя рыба совсем остыла, — приветствовала его Бася, обгладывая перепелиную косточку. — Ужас как вкусно готовят в наших степных шинках, — она промокнула салфеткой губы, подвигала ими, как бы уплотняя слой только что наложенной помады, закурила и, сложив губы трубочкой, выпустила дым. — Ну как там наш народный избранник? Вы так мило перешептывались, что публика, кажется, приняла вас за голубых.

Б. О. ковырнул вилкой в тарелке, отодвинул блюдо. За его спиной неслышно возник официант, положил на стол кожаную сумку Игоря.

— Вы забыли на стойке бара.

— Это не мое, — возразил Б. О. — Это принадлежит человеку, с которым мы пили сок. Отдайте ему, пожалуйста.

Официант не тронулся с места.

— Видите ли, — замялся он, разглядывая ногти на левой руке. — Там конфиденциальный какой-то банкет. Они даже своих официантов привезли. Мне не хотелось бы… Мне и так попало, когда я сунулся туда с вашим поручением.

— Понял, — кивнул Б. О., подвигая себе сумочку. — Я сам верну. Не беспокойтесь. А издержки морального плана я вам компенсирую.

— Ну? — спросила Бася, когда официант удалился.

— Мы искали не там, где надо, — сказал Б. О. — К алюминиевым делам твой муж имел отношение только постольку поскольку. Этот парень, — мотнул он головой в сторону барной стойки, где еще несколько минут назад они беседовали с помощником, — предполагает, что он влез в какие-то дела, связанные с прокруткой бюджетных денег. — Он помолчал. — Вообще-то это похоже на правду… Твой Митя, по-видимому, нечаянно коснулся чего-то опасного, когда начал разбираться с этим кредитом… Скорее всего, речь шла о больших деньгах… — Б. О. помедлил, разминая в пальцах сигарету. — Но боюсь, мы так и не узнаем, чего именно он коснулся.

Возникла пауза. Бася бессознательно двигала вилкой перепелиные косточки в тарелке, Б. О. посасывал фильтр незажженной сигареты. Затем чиркнул зажигалкой — она отплюнулась острой искоркой: должно быть, кончился газ. Б. О. повертел головой в поисках официанта, но не нашел, открыл сумочку Игоря, вытряхнул ее содержимое на стол. Вместе с трубкой и зажигалкой на скатерть выполз плоский предмет в пластиковой коробке.

— Хм, — произнес Б. О. и повертел коробку в пальцах. — Магнитооптический носитель. Интересно, зачем эта штука помощнику депутата?

— Может, он на ней порнографические картинки хранит, — предположила Бася.

— Возможно, — Б. О. прикурил, сунул имущество Игоря в сумочку, положил ее на край стола.

— Выходит, мы приехали, — кислым тоном заметила Бася.

— Есть одна возможность… — Б. О. потер согнутым пальцем лоб, что-то припоминая. — Призрачная, правда, но на безрыбье… Надо бы отыскать господина Филонова.

— Это еще кто такой?

— Ты забыла… Это гендиректор «Таиса». На контракте есть его данные — их из паспорта выписывают. Все это процентов на восемьдесят может оказаться липой, но попробовать стоит.

— А зачем он нам сдался?

— Не знаю, — покачал головой Б. О. и, уведя взгляд в сторону, долго молчал. Потом произнес странную, обращенную неизвестно к кому фразу: — А ты, брат, как думаешь?

Что касается Сильвера, то он конечно же не слышал этих слов — он жил в кромешной тишине того закованного в мрамор и стекло космоса, что обступал со всех сторон его тесное жилище. Сильвер ведь на самом деле был омаром, обитавшим в круглом аквариуме модного ресторана, большим, чуть ли не десятикилограммовым раком европейского происхождения, родившимся в теплых, омывающих европейское подбрюшье морях. Он был от рождения десятиногим, а сюда прибыл калекой, без передней левой клешни, которую потерял в жестокой драке, и за это был назван кем-то из здешней обслуги в честь известного пирата. И естественно, Сильвер не догадывался о том, что его ждет: придет день, когда кто-нибудь из людей, чьи расплывчатые контуры смутно вырисовывались за прозрачными стенами рачьего дома, ткнет в него пальцем. И его извлекут из привычной среды обитания, отдадут в палаческие руки синьора Ламберти, третьего здешнего повара, и тот живьем зажарит его на медленном огне, а потом подаст на стол под соусом «Термидор».

* * *

Они покинули ресторан примерно через час — Басе приспичило, во-первых, допить свое вино, а во-вторых, полакомиться десертом с запеченной малиной, так что выбрались они на волю из мраморно-хрустального зала, когда уже на город начали опускаться предсумеречные тени. Пошел дождь, им пришлось несколько десятков метров бежать до машины. Пробежка эта, наверное, выглядела забавно, учитывая Басино длинное платье и туфли на высоком каблуке.

Б. О. запустил двигатель и обернулся, чтобы немного сдать назад и объехать заперший их темно-синий «ниссан». Что-то, по-видимому, привлекло его внимание.

Он высунулся и помахал кому-то. Бася оглянулась и заметила человека в светлом костюме, который садился в черную машину.

— Черт! — сказал Б. О., открывая дверцу. — Сумку Игорю забыл отдать. Я сейчас.

В эту секунду там, сзади, начало происходить что-то странное. Она почувствовала резкий толчок — их машину тряхнуло так, что Бася отлетела вперед, ударилась боком в панель бардачка и увидела ослепительную вспышку света. И только потом не столько услышала, сколько ощутила каждой клеткой своего тела жуткий грохот: впечатление было такое, будто их «Жигули» находятся внутри плотно накачанного шара, который вдруг лопнул и разлетелся на мелкие клочки.

Некоторое время она ничего не слышала, кроме звона в ушах, и ничего не видела, кроме черного дыма. Но где-то в глубинах сознания отпечаталась эта картина: «сааб» тронулся, проехал несколько метров и словно споткнулся на ровном месте.

Потом он начал распухать и раздуваться, как детский воздушный шарик: округлился капот, вздулась, как щека, обезображенная флюсом, дверца, крыша выгнулась дугой, а потом шарик лопнул, исторгая из себя слепящую вспышку.

Дома вдоль улицы, казалось, глубоко вздохнули, втягивая живот, на мгновение задержали дыхание и яростно отхаркнулись битым оконным стеклом.

Ее швырнуло влево — Б. О. отчаянно придавил газ, резко кинул машину в ближайший переулок и сразу затормозил. Минуту он тяжело дышал, упираясь лбом в рулевое колесо, затем толкнул дверцу, вышел из машины.

Она бросилась следом, догнала его, схватила за рукав. Впереди в дыму кто-то истошно кричал, вся улица была усеяна битым стеклом и какими-то бесформенными обломками.

Она обо что-то споткнулась и упала на асфальт. Встала на четвереньки, отползла вбок и тут увидела предмет, о который споткнулась: это была оторванная по локоть рука. На запястье светился золотистый штамп.

Она не понимала, что с ней происходит, — просто стояла на четвереньках и смотрела на золотой кружочек.

Дождь смывал с него кровь. Часы, подумала она, это просто часы. Секундная стрелка с мелким, едва различимым подергиванием упорно шла по кругу.

После этого они еще минут двадцать молча сидели в машине, глядя на струившуюся по лобовому стеклу воду.

— Знаешь, о чем я подумала там, когда сидела на асфальте?

Б. О. едва шевельнул бескровными губами:

— Ты еще сохраняла способность о чем-то думать?

— Да, — с удивлением ответила она и помолчала, прислушиваясь к себе. — Да, конечно! Я думала только об одном. Одна-единственная мысль сидела в мозгу, как заноза.

— И какая?

— Я почему-то думала про его часы.

— Что?! — изумился Б. О. — И что ты о них думала?

— А хорошая же это вещь «Ролекс»!

Б. О, вздрогнул, медленно повернулся в ее сторону, приоткрыл рот — у него был ошеломлённый вид, будто он вдруг лишился дара речи. Потом он опять наклонился вперед и уперся лбом в баранку, искоса поглядывая на Басю.

— Знаешь… — тихо сказал он, — а ведь я тебя начинаю побаиваться.