Шли они порознь, по двое, по трое, сжав губы, сдвинув брови, молчали, и лишь глаза горели недобрым огнем.

Тяжко им приходилось: даже с врагами не успели сразиться и теперь должны были либо сдаться им, либо бежать от них трусливо тайком, либо подставить им свои шеи, чтобы кровожадный Нугзар перерезал их всех до одного, как баранов.

Они жаждали боя, а им не пришлось сделать ни одного выстрела; ночью напали на них, подкрались к спящим – и кто знает, сколько юношей, достойных быть воспетыми в стихах, опора общин, гордость друзей и соседей, погибло бесславно!

А что ждет уцелевших? Всенародный позор, потому что в горах смеются над оплошностью, а поражение считают несчастьем. Неосмотрительных презирают, глумятся над ними, погибшим сочувствуют, жалеют их.

Ошеломленные своим поражением, еще не успели мохевцы подумать о том, как могли нугзаровы орды подкрасться к ним не замеченными даже охраной.

Одно только утешение было у них: вели они троих людей со связанными руками, троих людей, заподозренных в том, что они указали путь отрядам Нугзара. Двое из них были осетины, однажды убежавшие от своих и нашедшие приют в Хеви. Эти двое могли стать шпионами. Но третий был мохевец, и это накладывало клеймо бесчестия на все Хеви. От стыда разрывались их сердца.

Обессиленный, опустошенный душевно, шел с ними Онисе, не смея смотреть никому в глаза.

– Онисе, тебя тоже задержали? – окликнул его кто-то. Он поднял глаза и замер от удивления.

Перед ним стоял Гугуа, бледный, дрожащий.

– Гугуа! – с усилием произнес Онисе, вопросительно глядя на его связанные руки.

– Меня обвиняют в измене, – глухо проговорил Гугуа и сплюнул с презрением и злостью.

Слишком хорошо знал Онисе этого человека, чтобы поверить в его измену. Помнил он также, зачем побежал Гугуа к лагерю мохевцев: только затем, чтобы найти Онисе и убить его.

«А что, если?…» – подумалось вдруг ему. – «Гугуа ненавидит меня и, зная, что в эту ночь я стою на страже, он мог стать изменником, чтобы мне отомстить…» – Онисе нахмурился и скрипнул зубами.

– Что же ты молчишь?

– О чем нам говорить?

– Так тебе не о чем говорить со мною? – с горечью воскликнул Гугуа. – Ладно, буду и я молчать… Благодари бога, что нечем мне оправдаться, а то, клянусь святыми, не уйти бы тебе от мести моей, недолго бы позволил я тебе глядеть на небо… А теперь настал твой день! Распустился твой цветок, засияло твое солнце… На то, видно, воля божья: пусть сияет оно!.. О жизни не жалею, об одном только горюю, что в глазах всех я изменник, что клеймо предателя на мне…

Гугуа умолк. Угрюмо опустил он голову, словно непомерная тяжесть легла ему на плечи и согнула его. Он глубоко вздохнул и отошел от Онисе.