Аршская крепость, прославленная своей неприступностью не только в истории Хеви, но и всей Грузии, как бы умышленно оградила себя высокими скалами, делавшими ее недоступной для человека, кроме как с одной стороны. Да и с этой одной стороны так трудно ее достигнуть, что один человек, преградив путь, может задержать на нем целое войско; тропинка, узким поясом обвивающая голую скалу, кое-где так узка, что даже одному путнику трудно пройти по ней.

Внутри ограды Аршского укрепления широко раскинулась прекрасная зеленая поляна, которая так щедро усеяна тысячью ароматных цветов и орошена такими студеными ключами, что кажется обителью бессмертных. Кругом в скалах вырыты пещеры, вполне пригодные для человеческого жилья. Укрепление это давно покинуто, никто в нем не живет, и только один раз в год сходятся туда люди, чтобы прославить знамя аршского святого Георгия, покоящегося в одной из пещер.

Несколько бурок сушилось на солнце, дым выбивался из расселин пещеры, – видимо, кто-то поселился в Аршской крепости.

Солнце уже клонилось к закату, когда из пещеры вышел мохевец с печальным и встревоженным лицом; он подошел к роднику, постоял там молча, потом, тяжело вздохнув, опустился на камень.

Его задумчивый, неподвижный взгляд выдавал душевную муку; лицо его непрестанно менялось, отражая быстро бегущие тревожные мысли. Он снова глубоко вздохнул, наклонился к роднику и стал пить, черпая воду ладонью.

– Что мне делать, ведь люблю ее, как же мне быть? – прошептал он и низко опустил голову.

Из жилья вышел другой человек и, почти бесшумно подойдя к первому, опустился рядом с ним.

– Ниния! – воскликнул он и положил ему руку на плечо.

– А! – вздрогнул Ниния: – Гиргола, ты?

– Да, я! – ответил Гиргола. Они помолчали.

– Что ж, не будешь больше смотреть за отарой? – спросил Гиргола и, не получив ответа, продолжал. – Убывает, брат, стадо, чем будем жить? Все наше состояние в этой отаре.

– Что я могу поделать? Пропади все пропадом! – сказал Ниния.

– Разве так можно?

– А что?

– Не целый же век рядом с бабой сидеть! Стыдно это, засмеют тебя!

– А, пусть бы вода унесла и стадо, и весь мир!

– Опомнись! – воскликнул Гиргола. – Чего тебе не хватает?

– Как мне быть, Гиргола? Я и сам не знаю, чего мне надо. Сгораю я, таю, сохну, а она не любит меня!.. Зачем ты нас поженил, взял на душу грех?… Помоги же мне теперь, исцели меня…

– Что мне с тобой делать, чем тебя исцелить?… Будь она моей женой, уж я знал бы, как с нею быть, а ты… Если сам ничего не можешь поделать, чем же я тебе помогу?… Сам ты баба!..

– А что мне делать! – ломая руки, воскликнул Ниния.

– Всыпал бы ей розог хороших, и, ей-богу, стала бы гибкой, как ясеневый прутик.

– Опять плеть, опять побои? – с невыразимой тоской произнес Ниния. – Разве я мало бил ее?… Не могу больше, сердце обмирает! Когда я ее бью, мне кажется, что бьют меня самого…

– Говорю же тебе, что ты баба… Раз ни на что не способен, так хоть за овцами бы смотрел… А я сам попробую, может, образумлю ее…

– Пойду, пойду, а что мне остается делать? Вот уж два месяца, как женился, а ни ласками, ни побоями ее не смягчил, даже близко не подпускает меня…

– Я же и говорю, что сам попробую, а ты уходи, ступай к стаду.

– Хорошо, хорошо.

– Когда пойдешь?

– Да вот прямо сейчас и пойду… К чему мне заходить в жилье?… – сказал Ниния и пошел к пещере. Он остановился у порога, взял мешок и палку, шагнул было к жилью, но махнул рукой и вернулся к брату.

– Гиргола, я ухожу и… как знаешь, только не очень приставай к ней… Понятно, что она меня не любит, она прекрасна, а я… я ведь урод, – сказал Ниния и, доковыляв к выходу из крепости, стал спускаться по тропинке.

Гиргола долго смотрел вслед своему уходящему брату. Трудно было разгадать, чего больше в его взгляде: презрения, жалости или, быть может, даже злорадства. Малорослый Ниния, горбатый и заика, за последнее время сильно исхудал и в самом деле был жалок. Его еще больше уродовали узенькие, безжизненные глазки на худом, истощенном лице.

Гиргола в последний раз посмотрел ему вслед.

– Разве это мой брат!.. – презрительно усмехнулся он и медленно повернул к пещере, где сидела взаперти Нуну.

После венчания Нуну и Ниния поселились в Аршском укреплении, чтобы, на всякий случай, быть подальше от родни Нуну. Здесь стали они дожидаться примирения с родственниками, посылая и принимая посредников. Больше всех горячились Махия и Онисе: им хотелось отвести глаза своим односельчанам.

Долго тянулись переговоры. Нуну была непреклонна. Ни побои, ни ласки, ни уговоры не могли ее укротить, не могли примирить ни со своей судьбой, ни со своим мужем.

От горя и побоев девушка похудела, высохла, но воля ее была тверда, и она не могла, не хотела сблизиться с Нинией. Отказ девушки и ее сопротивление с каждым днем все больше и больше покоряли Нинию, и он не только не сумел стать повелителем своей жены, но неожиданно превратился в исполнителя ее приказаний. Нуну так всецело подчинила его себе, что одним своим взглядом приводила в трепет все его хилое тело.

А когда Ниния еще и полюбил Нуну, он уже всецело подчинился ей, стал ее покорным рабом. Он давно дал бы ей свободу и отпустил домой, но сызмальства запуганный, порабощенный своим старшим братом, не смел противиться его воле. Он был как бы между двух огней, трепетал между двумя своими повелителями, и всегда, мучительно страдая, исполнял волю того, кто в эту минуту был рядом с ним.

Гиргола был не похож на брата. Мощный, сильный и широкоплечий, он был упрям и смел. Обладая каменным сердцем, он, однажды чего-нибудь пожелав, достигал этого любой ценой. Ни мольбы, ни слезы, ни чужое горе не могли его удержать.

Гиргола подошел к дверям пещеры. Солнце было на закате, и последние его лучи золотили неровно вздыбленные вершины скал. Эти лучи как бы прощались с ними навсегда, и опечаленные скалы бледнели от горя. С севера, как передовой отряд, медленно крались с горы на гору разрозненные клочья тумана и немного поодаль катился следом за ними большой черный ком. Резкий ветер отражал туманные клочья, рассеивал их, обращал вспять, кружил на месте, но туман все прибывал; он постепенно нарастал и пока все еще незаметно, шаг за шагом подкрадывался ближе и ближе, а потом внезапно подул северный ветер и смело погнал его перед собой. Веселый день сразу померк, облекся в одежды скорби. Свинцовый свет залил небо и землю и тяжелым камнем лег на человеческое сердце.

Сразу стало душно, ветер затих, все замерло в природе; даже шум сбегающих ключей долетал приглушенно, не слышалось даже привычных звуков вечера: кудахтанья куропаток и посвиста тетеревов.

Внезапно все небо загремело, ударил гром и пошел мелкий, но частый град, смешанный с дождем. Горы, луга, ущелья – все мгновенно превратилось в бурные потоки и с невообразимой силой устремилось вниз.

Гиргола застыл в дверях пещеры, словно силы природы обратили его в камень.

Нуну, скорбно согнувшись, сидела в пещере напротив двери и думала о своих горьких днях. Лицо ее словно было отлито из чистого воска, и кроткие, ласковые глаза глубоко провалились в орбиты.

От первого удара грома вздрогнули оба. Нуну перекрестилась, Гиргола шагнул внутрь жилья.

В пещере стоял полумрак, лишь смутно озаряемый частым сверканием молний. Гиргола медленно прошел в глубину жилья, опустился на стоявший поодаль стул и задумался. Нуну вся дрожала, то ли от своих горьких мыслей, то ли от предчувствия чего-то недоброго. Сердце щемило, слезы набегали на глаза. Долго сидели они, каждый на своем месте, сидели молча, как бы притаившись.

Наконец Гиргола прервал молчание.

– Девушка! – сказал он каким-то глухим, придушенным голосом.

Нуну вздрогнула и, словно она только и ждала этого возгласа, разразилась безудержными слезами.

– Твоего мужа я послал… – снова заговорил Гиргола, и голос его оборвался. – Что с тобой? – опросил он.

– Ну и хорошо, что послал! – ответила Нуну.

Гиргола посмотрел на нее долгим взглядом, потом спросил:

– Почему ты не любишь своего мужа? Не нравится он тебе?

– У меня нет мужа! – резкo сказала Нуну.

– Правду же ты говоришь, бог свидетель! – и Гиргола расхохотался. – Что иметь такого мужа, что нет – все равно!.. Тебе не такой нужен муж… Что за мужчина мой брат?

– Тогда зачем же вы меня похитили, зачем погубили? – с горечью воскликнула Нуну.

– Зачем?… – переспросил Гиргола и усмехнулся. Нуну ждала ответа.

– Зачем? – повторил он, бледнея. – Затем, что я люблю тебя! – сказал он тихо, но твердо.

Нуну окаменела от неожиданности.

Гиргола встал и медленно прошелся по жилью.

– Ты поняла теперь, зачем? – он вплотную подошел к девушке, хотел ее обнять.

– Прочь! – с презрением оттолкнула его Нуну. – Проклятый грешник, ты смеешь так говорить с женой своего брата?

– Нуну, я погибаю, измучился, глядя на тебя! Пожалей меня.

– Ты любил меня и потому обвенчал с братом? Довольно издеваться! – кричала Нуну.

– Да, я люблю тебя и, знай, никому тебя не уступлю!.. Если понадобится, брату своему вонжу вот этот кинжал в самое сердце ради тебя!

– Хочешь меня запугать! Ни бога ты не боишься, ни церкви!

– Чем доказать тебе, Нуну, что я не могу без тебя. Не мучай ты меня, не изводи, а то не поручусь за себя!

– Чего ты от меня хочешь?

– Твоей любви!

– Тебя полюбить?… Тебя, который погубил, заживо похоронил моего Иаго?… Тебя, из-за которого стали черными дни моей жизни?… Тебя, который навсегда лишил меня надежды на радость?… Как смеешь ты желать моей любви?

– Ради тебя потерял я брата, ради тебя навлек на себя ненависть всей общины…

– И ты из-за любви ко мне обвенчал меня с родным братом! – оборвала его Нуну.

– Да, да, только потому! Я женат, во второй раз не мог жениться. Ради тебя выгнал жену из дому. Только потому и обвенчал тебя с братом, что брат от меня никуда не уйдет, а ты, его жена, тоже не сможешь с ним расстаться… – продолжал Гиргола.

А Нуну словно в каком-то тумане слушала бред потерявшего совесть человека. Она не верила своим ушам, не верила, что мужчина может так низко пасть, все еще надеялась, что Гиргола испытывает ее или издевается над нею.

– Послушай меня! Ты должна стать моей, только моей, ты мне судьбой предназначена!

– Скорей умру, чем этого дождешься!

– Ты шутишь, а мне не до шуток! – покачал головой Гиргола. – Довольно я ждал! – Он снова подошел к девушке и обнял ее. Нуну рванулась в сторону, но он держал ее крепко.

– Стыдись, Гиргола! – закричала Нуну.

– А чего стыдиться? – и он, нагло улыбаясь, притянул ее к себе.

– Я – жена твоего брата… Я – под кровом у аршского святого Гиваргия, надо блюсти эту святыню! Отпусти меня, умоляю тебя! – Нуну просила, униженно молила о пощаде, но ей неоткуда было ждать спасения.

Обезумевший Гиргола крепко сжимал девушку в своих объятиях, из-под его сдвинутых бровей, как горящие уголья, сверкали налитые страстью глаза. Он крепко сжал зубы, ноздри его раздувались, тяжелое, сильное дыхание вырывалось из них, одна только похоть, животная страсть владели им всецело.

Взгляд Нуну скользнул по его лицу, и она поняла, что мольбы ей больше не помогут. Но, стиснутая железным кольцом его рук, она не в силах была шевельнуться.

Одной рукой Гиргола скользнул вдоль ее тела и с силой привлек ее к себе еще плотнее; дрожащими, влажными губами он искал ее губы. Но вдруг грянул гром, и в то же мгновение пещера наполнилась запахом серы; где-то поблизости ударила молния.

Гиргола вздрогнул, и руки его невольно разжались. Нуну почувствовала свободу, очнулась от ошеломления и, схватив валявшийся на земле топор, выбежала вон.

Гиргола бросился следом за ней и преградил ей дорогу.

– Ты шутишь, что ли? – с насмешкой крикнул он. – Не так-то легко тебе уйти от меня.

– Прочь с дороги, нечисть проклятая!.. – крикнула девушка и замахнулась топором.

Гиргола отскочил в сторону. С силой брошенный топор прожужжал в воздухе и вонзился глубоко в землю у самых ног Гирголы. Тот расхохотался и, когда Нуну кинулась вытаскивать топор, обхватил ее, поднял обеими руками и понес в жилье. Нуну потеряла сознание.

Он уложил ее бесчувственную на постель и стал ласкать бешено, зло, самозабвенно…

Когда Нуну открыла глаза, она встретила насмешливый взгляд своего врага, который растоптал ее девичью чистоту, ее честь.

Она с отвращением вскочила с постели, слезы лились из глаз, стыд душил ее, ужасал грех перед богом и людьми. Гиргола, беспечный, довольный собой, возлежал на боку и с улыбкой следил за нею.

– Подойди ко мне, Нуну!.. Теперь ты все равно моя, куда теперь денешься? – и он протянул к ней руки.

Первым движением Нуну было броситься к двери, но Гиргола предусмотрительно запер ее крепко на засов.

– Что?… Не откроешь?… – спросил он насмешливо. Нуну отошла от двери, постояла немного посредине жилья, низко опустив голову и о чем-то раздумывая, потом направилась в другую половину пещеры.

Оттуда не было выхода наружу, и потому Гиргола продолжал спокойно возлежать на постели. Он убеждал себя, что отныне всецело овладел Нуну, теперь она принадлежит ему, навсегда с ним останется, а если сейчас она молчит и проливает слезы, то только потому, что стыдится его, грустит и прощается со своим девичеством.

Должна плакать, а как же иначе, – думал он, – впервые познала любовь… Она женщина, стыдится, потому и молчит… Теперь не уйдет от меня, будет моею и больше ничьей.

Вдруг из того помещения, куда вышла Нуну, донесся грохот: что-то тяжелое упало на землю, и эхо отозвалось в пещере. Гиргола вскочил и в тревоге бросился на шум.

Он вбежал туда, и кровь у него застыла в жилах. Под потолком висела Нуну. Предсмертная судорога перекосила ее лицо. Она как будто стала длиннее. Безжизненные глаза сверкали, упорно устремившись на Гирголу, на людей, на весь мир. Она тихонько покачивалась на веревке, как лист, колеблемый слабым ветерком.

Гиргола подбежал, перерезал веревку и снял петлю с шеи Нуну.

Нуну была еще теплая. Гиргола сорвал с нее пояс, разодрал архалук, стал брызгать на нее водой из кувшина. Она не приходила в себя. Гиргола уже почти отчаялся спасти Нуну, когда женщина слабо вздохнула и пошевельнулась. Гиргола упал перед нею на колени и снова принялся приводить ее в чувство.

Несколько капель упало ей на грудь, и теперь она совсем очнулась, открыла глаза и медленно осмотрелась вокруг.

– Где я? – слабо простонала она.

– Несчастная, что с тобой, почему так убиваешься? – Гиргола поднес ей воды ко рту. – Выпей, выпей глоточек!

Женщина еще не совсем пришла в себя, еще не могла понять, что с ней, и потому безотчетно повиновалась Гирголе.

Она вздохнула и опустила веки: недавнее потрясение изнурило ее, лишило сил.

– Тебе нездоровится? – спросил Гиргола.

– Нет, – коротко ответила она, приподнялась, чтобы встать, но со стоном снова откинулась назад.

– Голова кружится, плечи болят, шея… Отчего это?… Кто здесь? – немного помолчав, заговорила она.

– Я здесь, с тобой!

– А кто ты?

– Я – Гиргола!

– Гиргола?!.. – задумчиво повторила Нуну и замолкла. Гиргола легко поднял ее на руки и вынес в первую, более светлую половину пещеры. Он уложил ее на разостланную поверх соломы чистую бурку и бережно укутал. Нуну подчинялась ему, как послушный ребенок. Гиргола зажег лучину и снова подошел к Нуну. Он пристально всматривался в нее: нельзя было прочесть на его лице, что им движет – боязнь ли потерять любимую женщину или страх перед правосудием, ответственность за загубленную им юную жизнь.

Женщина беспокойно заметалась, стала потягиваться и мелкая дрожь охватила все ее тело – ее лихорадило.

Гиргола накрыл ее сверху всем, чем только мог, но она все продолжала дрожать в ознобе. Гиргола начал терять терпение. Он пытался заговорить с Нуну, но не мог добиться ответа. Он несколько раз злобно сплюнул, встал и беспокойно заходил взад и вперед по жилью, упорно о чем-то размышляя. Может быть, угрызения совести заговорили в нем и он почувствовал раскаяние?

Нуну тяжело вздохнула и быстрым движением руки сбросила с себя одеяло. Лицо ее пылало, озноб сменился жаром. Она стала бредить.

– Убивают его, вешают! – вдруг пронзительно закричала сна. – Не отдам его, не позволю… Иаго, Иаго! Тебя хотят задушить!..

Гиргола напряженно прислушивался к ее бессвязному бреду. Он угрюмо нахмурился, заскрежетал зубами.

– Все о нем, даже во сне видит только его!..

– Подойди, подойди ко мне… Ты мой, только мой! Не уступай меня никому. Ты мой любимый, самый дорогой в жизни…

Гиргола рассвирепел.

– Все еще не понимаешь, что Иаго для тебя умер? – закричал он исступленно. – Убью тебя, изведу, но заставлю забыть про Иаго!

На дворе залаяла собака. Гиргола прислушался, схватился за ружье. Он вышел во двор и притаился у ворот крепости за защитной стеной. На узкой тропинке показались два человека. Они решительно шагали к Аршской крепости.

Гиргола выставил дуло ружья и взял их на прицел, насколько это было возможно в сумерках.

– Кто там, кто идет? – закричал он.

– Гиргола, это ты? – откликнулись идущие.

– Да, я, а вы кто такие?

– Петраи и Гахута. Диамбег прислал нас к тебе.

– Есаулы! – пробормотал Гиргола. – Зачем они ко мне в такую пору?

На приближающихся гостей набросилась собака. Они стали ее отгонять, но только еще больше раздразнили, так как для горца унизительно бить камнями или палкой собаку, преданного друга человека.

– Гиргола! – крикнули они наконец. – Отгони собаку, она не пропускает нас.

– Сюда, Бролия, сюда! – позвал Гиргола собаку, и она послушно вернулась к хозяину и стала ласкаться к нему. Тот погладил ее по спине.

– Ты что, несчастная, своих не узнала?

Бролия лизнула руку хозяину и тотчас же, зарычав, понеслась навстречу к входившим в ворота гостям.

– Да пошла ты, проклятая! – на этот раз не на шутку рассердился хозяин, и собака, пригнув голову, отошла в сторонку и улеглась на взгорье на своем посту.

– Да будет мирен ваш приход! – приветствовал гостей Гиргола.

– Мир да пошлет и тебе господь! – ответили пришедшие.

– С чем пришли? – спросил Гиргола.

– Нас диамбег послал.

– Зачем?

– Иаго убежал.

– Иаго убежал?! – и ошеломленный Гиргола опустился на землю. – Когда он убежал, откуда? – спросил он.

– Третьего дня, из Ананурокой крепости.

– Как же так?

– А теперь диамбег вызвал казаков, разместил их по деревням, чтобы перерезать ему все пути. А нас к тебе послал.

Гиргола глубоко задумался. Иаго на свободе, он опасен, он не оставит в покое своего врага. Надо спешить! Никто бы не стал преследовать Иаго с такой горячностью, с такой готовностью, как Гиргола. Но как же быть с больной Нуну, кому поручить присмотр за нею? Она не должна погибнуть; все это – ради нее! Ради нее преследует он Иаго, ради нее два рода сделались кровными врагами!

– Давно бежал? – спросил он.

– Сегодня третий день!

– Где же вы были до сих пор? Он, небось, перевалил уже через девять гор!

Гиргола сказал пришедшим, что дома у него лежит больная невестка, и даже воды ей некому будет подать, если он уйдет. Все вошли в дом, посовещались и решили, что надо вызвать из Арши куму Гирголы с сыном, и те присмотрят за больной. Иаго сюда не посмеет притти; диамбег обещал направить в Арши двух или трех казаков, чтобы те заставили жителей селения охранять вход в крепость.

Одного из прибывших послали к куме Гирголы. В ту же ночь она поднялась со своим сыном в крепость, а три верных служителя власти на рассвете отправились на поиски Иаго.

Как только они спустились в селение Арши, Гиргола созвал сход и объявил крестьянам, что по приказу господина диамбега, – хотя диамбега он еще не успел повидать, – каждый двор должен выставить одного человека для охраны подходов к Аршской крепости.

Однако аршские крестьяне пришли в большое смущение. За что, ради чьих интересов должны они преследовать Иаго?

– Мы не можем нести караул! – единодушно заявили они.

– Мы вас заставим! – резко ответил им Гиргола. – Иаго – вор, он сбежал из тюрьмы, Диамбег вам приказывает.

– Что из того, что диамбег приказывает! А вдруг он прикажет нам перерезать друг друга начисто, – разве обязаны мы ему подчиниться?

– То-то и есть, что обязаны подчиниться! – спокойно продолжал Гиргола.

– Нет, мы не можем выполнить этого приказа! – решительно заявил один из крестьян. – За что нам преследовать Иаго, он нам не сделал ничего худого. А если жизнь спасает, вырывается из рук своих мучителей, так пошли ему бог удачи!

– Ты сам, верно, его товарищ? – с угрозой спросил Гиргола, поглаживая усы.

– Нет, я не его товарищ, но и не враг ему… Вы возвели напраслину на лучшего юношу Хеви, мучили его, пытали… А теперь еще требуете, чтобы мы травили его. За что? Если кто-нибудь считает его врагом, – пусть сам с ним и справляется, а мы тут ни при чем! – закончил крестьянин.

– Хорошо, я так и доложу диамбегу. Скажу, что аршские жители не желают подчиниться его приказам. Пусть пришлет к вам «зекуцию»! – пригрозил Гиргола и, быстро покинув толпу, пошел со своими товарищами в Степанцминду, где пребывал диамбег.

Угроза Гирголы привела собравшихся горцев в большое смятение. Всяческие притеснения, оскорбления и обиды – вот что сулил им постой карательных казачьих отрядов, экзекуций в их деревнях. Это угрожало чести их женщин, это означало разорение. Поэтому более опытные и дальновидные советовали выйти по приказу диамбега на облаву, однако ни в каком случае не задерживать Иаго, если даже он попадется в руки; другие же, еще не утратившие былой правдивости и прямоты, отказывались наотрез.

– Лучше всем сразу погибнуть, чем жить в таком позоре! – говорили они.

Между тем Гиргола предстал перед начальством в Степанцминде.

– Доброго здоровья моему господину! – низко поклонился он диамбегу.

– А-а, Гиргола! – приветствовал его диамбег. Как живешь?

– Вашими милостями, мой господин!

– Ты уже, конечно, слышал, что Иаго сбежал? Как нам теперь быть?

– Велика ваша сила, куда он от нас денется? – бодро ответил Гиргола.

– Нет, уйти-то он не уйдет! – спесиво усмехнулся диамбег. – Да только я хотел бы поскорее его задержать.

– Уж мы постараемся, ваша милость!

– А как это сделать?

– Мы перережем ему все пути, всюду поставим наших людей, а в самые подозрительные деревни, где у Иаго есть родственники и друзья, пошлем казаков…

– Да, это было бы хорошо, – ответил диамбег. Сообразительный ты человек, – подумал он про Гирголу.

– В какие деревни надо казаков послать? – спросил диамбег.

– В Паншети, Каркуча, Горис-Цихе и Арши, ваша милость!

– По десять человек достаточно будет?

– В Арши надо бы человек двадцать направить, а в остальные можно и по пять.

– А почему туда так много, там и всего-то, кажется, семь дворов.

– Девять, ваша милость, да только все это – родственники Иаго.

– Вот как! Ну, тогда дело другое, – согласился диамбег.

– Я даже полагаю, ваша милость, что и побег Иаго тоже они устроили, – вкрадчиво вставил Гиргола.

– О-о, тогда и двадцать пять человек можно к ним поставить! – победоносно воскликнул диамбег. Он вдруг уверился в своей административной проницательности, и ему стало казаться, что не так уж трудно напасть на след Иаго.

– Где бы они могли его спрятать? – спросил он глубокомысленно.

– Наверняка перехватим его по пути к Аршской крепости.

– Сегодня же послать казаков в Арши, и чтобы сами жители охраняли дороги. Они под их присмотром! – распорядился диамбег.

– Будет исполнено, ваша светлость! – Гиргола низко поклонился и вышел.

В тот же день есаулы в сопровождении казаков направились в Арши.

Аршские крестьяне пошумели, поговорили о горькой своей доле, но в конце концов все-таки выставили по одному человеку от каждого двора для охраны подступов к Аршской крепости.

А Гиргола опустился в Степанцминду и поступил в распоряжение диамбега для дальнейших поисков Иаго.

А теперь мы немного отступим от нашего рассказа, чтобы поведать читателям, куда девался Иаго, где он находился все это время, как жил, как бежал из Анамурской тюрьмы.

Иаго томился в Ананурской тюрьме, где в прошлом веке сотнями гибли ни в чем не повинные люди, по большей части жертвы клеветы и напраслины. Ему казалось, что о нем позабыли даже его враги.

Сперва он был уверен, что скоро будет оправдан и выпущен на свободу, но время шло, а все оставалось без изменения. Иаго стал терять терпение.

Как, – думал он, – неужели я должен окончить жизнь в этой могиле, должен, всеми забытый, без допроса, без суда, бесславно испустить дух в темнице? Нет, это невозможно!

Иаго – человек гор, он не в силах мириться с такой несправедливостью, он предпочтет умереть, но как умереть? Не кинуться же самому на штык? Он хочет умереть храбро, мужественно, чтобы слава о нем долго жила в горах, чтобы хевские девушки вспоминали о нем в своих плачах и песнях, восхваляя его бесстрашие и отвагу.

Как-то в полдень лежал он на полусгнившей соломе в сыром углу, тоскливо вперив взгляд в унылые, сумрачные стены тюрьмы. Рядом с ним, на такой же соломе, валялся второй узник, старик с деревянными колодками на ногах.

– Не могу я больше! – с отчаянием воскликнул Иаго.

– Что же нам делать, Иаго? Сила в их руках! – попытался успокоить его старик.

– Сила! – с насмешкой повторил Иаго. – Дело не в силе, а в том, что сами мы стали хуже баб трусливых. Вот что! Уж лучше бы нас затопило, потоком унесло, чем жить так, как живем мы!

– Не всегда будет так, сын мой, – утешал его старик. – Мы божьи создания, и бог нам поможет.

– Бог? Да где же он, наш бог?… – кричал Иаго.

– Что делать, что делать! – горько сетовал старик. – Есть у меня жена, сыновья, дочери… Разлучили со всеми… Кто теперь будет им заступником?

Наступило молчание, каждый из узников думал свою думу. Вдруг Иаго вскочил.

– Нет! – заревел он как зверь. – Нет, не могу я так, не могу, не выдержу! – Глаза его горели лихорадочным огнем, он метался по камере, бился головой о стены.

– Остановись, несчастный! – закричал старик. – Разве этим горю поможешь, пожалей себя!

– Убей хоть ты меня! Сделай доброе дело! – кричал в исступлении Иаго.

Старик следил за ним с испугом, он решил, что юноша, так долго лишенный свободы и чистого воздуха гор, в конце концов сошел с ума. Все старания успокоить Иаго были напрасны.

На шум и крики прибежал караульный, неистовствование узника ужаснуло его, и он принялся громко звать на помощь. Явился смотритель тюрьмы. Тот затопал ногами, надеясь криком запугать Иаго. Но никакие угрозы не могли укротить человека, впавшего в полное отчаяние.

Тогда смотритель вызвал солдат и вместе с ними сам вошел в камеру. Он спросил Иаго, отчего тот буйствует.

– Я не хочу умирать медленной смертью, – заявил Иаго. – Лучше прикончите меня сразу, одним ударом!..

– Надеть ему на руки колодки, – распорядился смотритель, – чтобы вовсе не двигался!

Солдаты шагнули было к узнику, но замерли на месте. Иаго схватил скамейку и приготовился защищаться.

– Не подходите, – закричал он. – Я раскрою голову каждому, кто посмеет подойти ко мне! – он весь дрожал от гнева.

Старый узник, затаив дыхание, смотрел на своего товарища, в которого отчаяние вдохнуло неистово-самоотверженную смелость.

– Ружья! – скомандовал смотритель, и в дверях появилась стража с ружьями.

– Оставь скамейку! – крикнул старший.

Иаго расхохотался ему в лицо.

– Брось, а то застрелю, как собаку!

– А на что вы еще способны, собаки, если не стрелять в безоружного!

– Нет, так просто мы тебя не убьем! Взять его! – скомандовал старший.

Стража бросилась на Иаго. Первый же охранник свалился к его ногам с разбитым черепом. Иаго снова замахнулся скамейкой, но на этот раз сила ему изменила: занесенная скамейка ударилась о потолок и выпала у него из рук. Тут на него набросились все и стали беспощадно избивать, как и чем попало. Когда он распух от побоев, его, бесчувственного, швырнули в темную, низкую, смрадную комнату и заперли там.

Не скоро Иаго пришел в себя. Когда он открыл глаза, слабый лунный луч, падавший через маленькое оконце, заставил его зажмуриться. Что с ним, где он, почему все тело так болит, что трудно шевельнуться?

Ему постепенно припомнились события сегодняшнего дня. Он скрипнул зубами. Вдруг в камере сделалось темнее. Иаго с трудом поднял голову, взглянул на окно, – его словно кто-то заслонил. От слабости темнеет в глазах, – подумал он. Опустил веки и снова их поднял, – луна по-прежнему посылала ему свое кроткое сияние.

Да, это у меня, верно, в глазах потемнело. Кто бы мог сейчас подойти к моей камере? – и он снова погрузился в полузабытье.

Удивительное создание человек! Всецело упоенный счастьем, под гнетом непоправимой беды, в радости или в печали, неотступно думает он о любимом существе, неизменно ласкает милый образ. Ликует или скорбит его сердце, всегда оно томится по ласке, жаждет сочувствия!

Даже и сейчас Иаго неустанно думал о своей Нуну: ни горе, ни страдания, ничто не могло вытравить из его памяти, изгнать из сердца образ любимой.

Его никогда не покидал этот образ. Он страдал, душа его не знала покоя, но страдание это было так сладостно, что он не променял бы его ни на что в целом мире.

Из этого томительного забытья вывел его какой-то странный скрежет у стены под оконцем.

Иаго приподнялся, насторожился, – ненарушимая тишина царила вокруг.

Немного погодя шум повторился, и он услышал приглушенный шепот.

– Тише, тише ты, услышать могут! Иаго весь обратился в слух.

Кто бы это мог быть… в такой час? Что они там делают? – сердце бурно стучало в груди от какого-то неясного предчувствия.

А приглушенная возня у стены под окном все продолжалась. Он впился глазами в окно. Вдруг из стены бесшумно вынули большой камень и отогнули решетку от окна. Иаго приподнялся на колени. Он ясно различил двоих мужчин, медленно опускавших камень на землю. Они выпрямились и заглянули внутрь камеры.

– Кто там, православные? Помогите! – громким шепотом взмолился Иаго.

Неизвестные вздрогнули от неожиданности и переглянулись.

– Тс-с! Это мы! – тихо ответил один из них, подойдя ближе к окошку.

– Наши, православные! – едва сдерживаясь, шептал Иаго.

– Иаго, ты? – спросил снаружи неизвестный.

– Это – я, я! Но ты-то кто же?

– Слава твоей воле, святой Гиваргий! – произнес один из неизвестных, снял шапку и перекрестился.

– Ты не узнал нас, Иаго! – обратился он к узнику. – Я – Коба, твой побратим!

– Коба! – изумленно воскликнул Иаго! – Откуда ты, брат, как сюда попал?

– Потом все расскажу, а теперь собирайся, бежим отсюда! А ну, давай! – обратился Коба к товарищу. – Поскорей разберем стену!

– Развяжите мне руки, я помогу вам отсюда! – попросил Иаго.

– Да что ж это я? Ты ведь связан, – спохватился Коба. – Повернись к окну, я перережу веревки кинжалом.

Иаго с трудом поднялся на ноги, Коба просунул в окно кинжал и перерезал веревку на руках у узника.

– А теперь сам возьми кинжал, освободи и ноги!

Иаго потянулся за кинжалом, но онемевшие, затекшие от веревок руки не повиновались ему.

– Что с тобой, отчего не берешь? – нетерпеливо спросил Коба.

– Не могу, руки не действуют! – печально ответил Иаго.

– Отдохни, отдохни немного, руки окрепнут и сила к ним вернется. А ты что мешкаешь? – обратился он к товарищу.

Оба усердно принялись за работу с ловкостью, доказывающей, что не первый раз занимаются они таким делом.

Через несколько минут щель была настолько расширена, что они сумели через нее вытащить узника, и тут же, под стеной, принялись распиливать железные кандалы на его ногах.

Только успели они с этим покончить, как послышались шаги идущих в обход караульных.

– Идут! – прошептал Торгва, и все трое стали напряженно всматриваться в темноту.

Они ясно различили приближавшихся солдат. Штыки поблескивали при свете луны. Солдаты шли медленно, вразвалку, беспечно перешучивались и смеялись. Здесь они ниоткуда не ожидали опасности; ведь скала с этой стороны была, по их мнению, неприступной.

– Караульные! – прошептал Коба и достал из чехла ружье.

– Дайте и мне ружье, уложу хотя бы одного из них, а там будь что будет! – попросил Иаго. Он едва стоял на ногах, но зов свободы, ненависть к несправедливости и страх перед нечеловеческими муками удесятерили его силы.

– Не надо! – шепнул Торга а. – Зря погибнем. Лучше подадимся за угол и оттуда на них налетим. От неожиданности они собьются в кучу, передние сомнут задних… Убегут – хорошо, а нет… Их всего лишь пять человек. Что нам?!

– За скалу, за скалу! – послышался тихий, как дуновение ветерка, шопот Кобы, и все трое мгновенно исчезли за выступом скалы.

Отряд тяжело ступал подкованными железом сапогами. Все ближе подходили они к трем товарищам, которые поджидали их, сжимая кинжалы в руках и сурово сдвинув брови.

Стена скрывала их от солдат, но и без укрытия невозможно было разглядеть как бы сросшихся со скалой самоотверженных друзей.

Ночь была восхитительная – спокойная, светлая, даже ветер не шелестел, казалось, будто природа ласково убаюкивала своих детей, а луна выглянула только ради того, чтобы вдоволь налюбоваться этой безмятежной красотой. Вдалеке стонал бессонный соловей, время от времени повторяя свои ласково-тоскующие призывы.

Солдаты подошли к скале, за которой сидели Иаго и его друзья.

– Давай закурим! – предложил один из солдат.

– Не мешало бы! – охотно согласились остальные, отложили в сторону ружья, усевшись в кружок.

– Вчера командир в деревню меня посылал, – начал один, набивая трубку.

– За курами, – подхватил другой.

– Ну вот, пошел я, стал по деревне бродить, – продолжал первый, – спрашивая кур у одного, у другого. Никто не продает…

– Решили, значит, не продавать нашим, – пояснил другой. – Проклятые!

– Одно слово, басурманы! – добавил длинноусый ефрейтор.

– Думаю про себя, – продолжал рассказчик, – я вам покажу… Да и свернул в один двор. Смотрю, разгуливают по двору индюки. Я зацепил одного палкой. На лай собачий вышла баба, бросилась ко мне, лопочет что-то на своем языке. Я схватил индюка, она ко мне, и давай мы тащить птицу каждый в свою сторону, чуть пополам не разорвали, и смех а грех, ей-богу… Рассвирепела баба и хватила меня палкой. Ох ты, чортово отродье. – Думаю: – Ну, смотри теперь, что будет, и шлеп на землю, растянулся, будто дух вон… Сбежался народ, окружили меня, а я лежу, не дышу. Думают, убила меня баба, сердятся на нее, бранятся, а на меня все водой брызгают, в чувство приводят. Страшно им, – за убийство ответ будут держать строгий. Вот открыл я глаза да и хвать одного мужика, который поближе стоял. Ах ты, – говорю ему, – такой-сякой, ты царского слугу искалечил, кто ты есть такой?… Мужичонка простой, и только. Пойдем к начальнику ответ держать! А он побледнел весь, упрашивает меня отпустить его. Долго упрашивал, а потом дали мне трех индеек да семь кур, и тут только оставил я их в покое…

– Молодец! – одобрили остальные.

– А если бы они пожаловались на тебя начальнику, что бы ты тогда сказал?

– А я сам начальнику рассказал.

– И что он?

– Похвалил, поблагодарил и смеялся от души. Как же иначе, начальник купить поручил, а те не дают, что было делать?

Все с интересом слушали, одобряли рассказчика, видно было, что каждому хотелось бы быть на его месте. Все ждали с набитыми трубками, чтобы один из них зажег спичку, которая, видимо, отсырела у него в кармане. Он долго чиркал ею, наконец высек огонь, и пламя осветило всех, и не успело оно погаснуть, как у всех потемнело в глазах.

Трое из солдат приподнялись, но тут же свалились замертво на землю. Иаго и его друзья ждали удобной минуты для нападения. Они выскочили из засады как раз в то мгновение, когда пламя от спички осветило сидевших. Они так точно рассчитали расстояние и удар кинжалами, что ни один из них не промахнулся.

Два оставшихся в живых солдата, отчаянно зовя на помощь, побежали к тюрьме.

Страстное желание Иаго сбылось – он отомстил врагу за свои муки, но это напряжение лишило его последних сил, ноги подкосились, голова закружилась от слабости, и он рухнул на землю.

Хоть одному я отомстил! – подумал он.

В суматохе и волнении друзья Иаго забыли, что он слаб и не может поспеть за ними. Они спохватились, когда были уже довольно далеко.

– Где Иаго? Что, если они убили его? – воскликнул Коба, и оба товарища кинулись обратно к месту происшествия.

– Вдруг ему стало плохо? – Коба вспомнил, как был слаб Иаго. – Что, если те двое захватили его, не надо было отпускать их живыми!

Они нашли Иаго в глубоком обмороке. Торгва взвалил его на спину, и они поспешили скрыться.

Между тем уцелевшие царские слуги шмыгнули в кусты и просидели там до рассвета.

Убедившись, что опасаться больше нечего, они бесшумно вылезли на дорогу и подошли к месту, где валялись их товарищи с отпечатком предсмертных мук на перекошенных ли пах.

Они осторожно подняли свои ружья и, не обращая никакого внимания на убитых, стали советоваться, как им быть Начальник мог строжайше с них взыскать за то, что они так долго медлили с донесением.

– Накажут розгами, дух из нас вытряхнут! – сказал, весь дрожа, один из солдат.

После долгих споров и размышлений они порешили, что сделают так: выстрелом поднимут тревогу и побегут к крепости, а там скажут, что на них напал целый отряд, освободил арестанта; они отстреливались, убили двоих из напавших, но горцы забрали своих убитых и успели скрыться.

– Эге, да так нас еще и к награде представят! – заметил один из них.

Как решили, так и сделали: выстрелили из ружей и с криками побежали к крепости.

Поднялась тревога, забили в барабан, и начальник крепости, заспанный и босой, выбежал во двор.

Высыпали солдаты, на ходу натягивая на себя обмундирование и оружие.

Поднялся страшный шум. Никто не мог понять причины тревоги.

Тут прибежали два солдата, виновники всей этой сумятицы.

Они кинулись прямо к начальнику.

– Враг появился, ваше высокоблагородие! – кричали они.

– Где? Какой враг? – вздрогнул начальник.

– Напали на тюрьму, взломали двери, арестантов похитили.

У начальника перекосилось лицо.

– Троих наших убили. Мы тоже убили у них двоих, но они забрали убитых и бежали.

Слово бежали успокоило начальника; непосредственная опасность миновала.

– И все-таки отдадут меня под суд! – вскричал он, хватаясь за голову.

Он вернулся к себе, быстро оделся и в сопровождении нескольких солдат и одного из командиров направился к месту происшествия.

Побегом Иаго больше всех был встревожен смотритель тюрьмы.

Он поспешил отправить отряд солдат во главе с офицером в погоню за напавшими, число которых, по словам участников, дела, было не меньше ста пятидесяти. А сам вернулся в тюрьму, чтобы произвести строжайшее дознание.

Тем временем друзья Иаго добрались до одной уединенной горы и там, расстелив бурку на влажной траве, бережно уложили Иаго, потрясенного всеми событиями ночи, обессиленного долгими мучениями. Он крепко заснул. А товарищи его, в поисках пищи, ушли на охоту.

В камеру, где раньше сидел Иаго вдвоем со стариком, вихрем ворвался разгневанный тюремный смотритель.

Чтобы не видеть вошедших, старик отвернулся к стене.

– Эй, ты! – крикнул на него смотритель, – не слышишь, кто вошел?

– Слышу! – тихо ответил старик.

– Так-то ты встречаешь смотрителя? Встать сейчас же! Старик даже не пошевельнулся.

– Встать! – рассвирепев, заорал смотритель и толкнул его ногой.

– За что ты меня бьешь?

– Говорю, встать! – вытаращил глаза смотритель.

– Не могу встать: колени опухли, не держат.

– Поднять его! – приказал смотритель. Подбежали солдаты.

– Безбожные, да поглядите вы на мои ноги! – и старик с усилием выставил ногу. С нее соскользнули грязные лохмотья и обнажили нечто ужасное: истонченная до прозрачности кожа вздулась от водянки, а ножные кандалы перетерли ее у щиколотки до самой кости, которая покрылась коростой из гноя и крови Нога местами посинела.

Это предвещало скорый конец несчастной жертвы. Солдаты рывком подняли старика, корчившегося от боли.

– Стой, стой на ногах! От хромоты собака не околевает! Смотритель долго смотрел на старика, как будто для него были наслаждением его муки. Он поглаживал усы, выставив ногу вперед, и, пошевеливая носком сапога, бормотал про себя что-то невнятное. Вдруг смотритель пришел в бешенство.

– Где Иаго? – крикнул он.

Старик глядел удивленно на него, не понимая, о чем его спрашивают.

– Иаго? – повторил старик. – Ведь вы же сами взяли его отсюда. Может, и убили его. Что еще могли вы с ним сделать?

– Не хитри, говори прямо, как он убежал, кто ему помог?

– Убежал? – разволновался старик. – Дай ему бог удачи, если убежал.

– Ты знал, что он собирается бежать?

– Нет, он мне об этом не говорил.

– Врешь, собака!

– Я – мтиул.

– Говори все, если хочешь спастись!

– Я смерти не боюсь и не скажу неправды.

– Заставлю, все заставлю сказать! – заревел смотритель, подбежал к нему, вцепился ему в бороду, схватил его за усы.

Старик весь дрожал от неслыханного оскорбления.

– Только одни неверные могут так унижать человека, так осквернять честь мужчины.

– Молчать, разбойник, а то убью!

Старика озарила надежда: смерть может избавить его от страданий.

– Не знаешь? Не скажешь? – продолжал издеваться над ним смотритель.

– Знаю! – прохрипел старик.

– Наконец-то! – смотритель отошел и посмотрел на него с усмешкой. – А не хотел говорить!

– Под кнутом и в гору пашут! Что мне было делать!

– Ну, то-то! Теперь рассказывай подробно все, что знаешь!

Мтиул горько улыбнулся.

– Рассказывать?… Чем же ты этого заслужил? Все знаю, но клянусь благодатью Ломиси, ничего тебе не расскажу!

– Что-о-о?! – взревел смотритель и подошел к нему.

– Да, я знал обо всем, знал, что Иаго готовится к бегству, знал, кто помогает ему, знал обо всем, но тебе ничего не скажу.

– Я убью тебя, задушу!

– Делай, что хочешь, – не скажу!

Офицер прошелся по тесной камере.

– Советую тебе все рассказать!

– Это вы боитесь смерти, бабы вы трусливые. А мне-то зачем говорить? Ничего не скажу, да поможет мне Пиримзе!

Все старания смотрителя не привели ни к чему. Ни ласковые обещания, ни угрозы не заставили старика вымолвить хоть единое слово о побеге Иаго. Да и что мог он сказать, когда сам ничего не знал, ему хотелось только еще больше озлобить смотрителя.

– Не будешь говорить?

– Нет!

– А ну-ка! – он дал знак солдатам принести розги.

– Разложите его! – приказал смотритель.

Солдаты выполнили приказ, обнажили старика, положили его ничком, двое солдат уселись у него на ногах и на груди, а двое стали с двух сторон и принялись нещадно хлестать его розгами по голому телу. Кожа полопалась, кровь потекла ручьями. Розги ломались, но приносили новые пучки, сменялись и экзекуторы. Но старик кричал все одно и то же:

– Знаю все, но собакам не выдам, не скажу!

Мясо клочьями разлеталось по камере, старик корчился в предсмертных муках, но ни единого слова о пощаде не слетело с его уст. С последними проклятиями своим палачам он потерял сознание. Еще некоторое время его продолжали бить.

– Ваше высокоблагородие, он уже не шевелится, – сказал наконец тот, который сидел на груди несчастного.

– Притворяется, всыпьте ему еще, да погорячей, тогда посмотрим! – равнодушно сказал начальник.

Только убедившись, что старик впал в бесчувствие, да и сами вдоволь насладившись этим занятием, прекратили мучители свое грязное дело.

Истерзанного, изуродованного старика они оставили в камере, где он вскоре испустил дух в тяжких мучениях. Перед кончиной он пришел в себя как будто только для того, чтобы почувствовать свою заброшенность. Ни жена, ни родня, ни друзья – никто не будет оплакивать его, никто не пожалеет о его утрате, не как об утрате рабочей скотины, а как о части собственного сердца, оторвавшейся раз и навсегда. Он судорожно приподнялся, хрипло произнес имена своих сыновей, послал проклятие палачам и скончался.

Между тем Торгва и Коба устроили засаду на тропах, ведущих к водопою, и стали ждать. Время шло, но олени не появлялись. Охотники все еще не теряли надежды – олени целыми стадами спускались сюда лизать горную соль и утолять жажду.

Наконец послышался шорох сухих листьев и треск хвороста.

– Кажется, бог посылает нам добычу! – шепнул Торгва. Они насторожились.

Шум ломаемых веток все приближался, и вскоре показался гордо шествующий олень-самец. Навострив уши, высоко закинув голову, словно умышленно подставляя выстрелу свою белую грудь, он шел медленно, иногда останавливаясь, спокойно поводя черными, как смола, глазами. Каждое его движение свидетельствовало о том, что он давно уже победил всех своих соперников и теперь смело и единовластно повелевает самками, бесспорно предпочитающими его всем остальным оленям. Он грозно выступал, словно вызывая на бой всех, кто посмеет преградить ему дорогу. Поступь его была так величава, что нацеленное ружье застыло в руках у Кобы. Он молча наслаждался прекрасным зрелищем. Олень остановился, фыркнул и мотнул головой; он как будто досадовал, что ему не встретился никто, с кем он мог бы померяться силой. Постояв, он напружинился, подпрыгнул и, описав в воздухе несколько дуг, ударился рогами в ствол дуба. Долго он бодался с ним, утоляя жажду борьбы. Наконец Торгва вывел Кобу из забытья.

– Если олень обречен, зачем медлить? – шепнул он. – Стреляй, а то Иаго там один дожидается нас…

– Да, правда… Зачем медлить с обреченным! – сказал Коба и прицелился.

В эту минуту олень отошел от дуба и, разозлившись на то, что его сила встретила долгое сопротивление, снова яростно ринулся к дереву, но не достиг его… грянул выстрел, олень упал на передние ноги и после слабой попытки встать свалился на землю.

– Победа твоей деснице! – крикнул Торгва, подбежал к оленю и перерезал ему горло ножом.

Олень скосил на него свои умные глаза, жалобно взревел, несколько раз судорожно вздрогнул и испустил дух.

Коба слыл хорошим охотником, и немало оленей пало от его мажары, но не было случая, чтобы он не жалел убитого зверя или убил бы его просто ради скуки. И теперь он угрюмо чистил свое ружье, в то время как его товарищ, весело напевая, свежевал оленя.

Бывало и так, что Коба целыми часами сидел с нацеленным ружьем и, забывшись, любовался резвящимся перед ним зверем.

– Помоги мне, не могу одолеть тушу! – окликнул его Торгва, исполосовав ножом шкуру оленя.

Коба отложил ружье, медленно подошел и опустил руку на убитого оленя.

– Ты посмотри, Торгва, какие у него большие рога! – воскликнул он.

Они быстро освежевали оленя, вырезали внутренности, вынули сердце и легкие и отделили шашлычное мясо. Тушу разрезали на куски, завернули в шкуру. Вьюк окурили порохом, чтобы отпугнуть хищных зверей, и пошли обратно к своей стоянке.

Вдруг Торгва остановился и с досадой хлопнул себя по колену.

– Что с тобой? – спросил Коба.

– Эх, ну и сглупил же я! Забыл взять требуху!

– А на что она тебе?

– Сварить бы ее для Иаго, навар хороший, полезный, силы придает больному.

Торгва вернулся, распотрошил требуху, хорошенько промыл ее в родниковой воде и вскоре догнал товарища.

Иаго все еще спал глубоким сном. Друзья бесшумно набрали хворосту, развели огонь, соорудили треножник, подвесили к нему котел, в который опустили требуху пополам с мясом, и стали варить суп для Иаго.

Потом они нарезали густых веток и устроили из них навес над Иаго, которого так пригрело солнце, что все его лицо было покрыто жемчужинками пота.

Сами они улеглись поодаль и, устав от стольких трудов, сладко заснули.

Солнце склонилось к западу, мягко подул вечерний ветерок и разбудил Иаго. Впервые после ареста ощутил он живительную силу сна под открытым небом. Он чувствовал себя свободным, бодрым и жадно глотал душистый вольный воздух.

Каждая травинка, каждый цветок, вся природа манила его взор и радовала сердце.

Надышавшись свежим воздухом, он почувствовал приступ сильнейшего голода. Его ослабевшее тело требовало подкрепления.

Но голод отступил на задний план, когда он ощутил в полной мере свою свободу, когда понял, что не сегодня-завтра он будет со своей возлюбленной Нуну. Он не мог усидеть на месте, вскочил и сбежал под гору к роднику, освежил лицо и голову чистой водой.

К нему спустились проснувшиеся товарищи. Все трое обнимали друг друга, целовались, поздравляли со счастливым исходом дела.

Успокоившись, вернулись к костру, уселись вокруг него. Запах шашлыков пробудил голод, и они ели так, как только могут есть голодные люди – молча, без слов. Только время от времени предупреждали Иаго, чтобы он был умереннее, так как его желудок отвык от мясной пищи.

Утолили голод.

Иаго стал тревожиться, ему поскорее хотелось узнать про свою Нуну, которая, как он думал, все глаза проглядела, ожидая его

Но Коба как назло молчал и сам не начинал беседы.

Зачем он молчит, зачем мучает меня? – думал Иаго.

С чего начать? Как рассказать ему, что Нуну похитили? – думал Коба.

Оба были смущены. В конце концов Иаго не выдержал, спросил:

– Коба, почему не расскажешь о себе?

– Что рассказывать?… Убил человека, кровь за мною, пришлось бежать.

– Кого же ты убил, когда? – встревожился Иаго.

– Разбойника одного.

Если бы Иаго был сыном другой страны, он принялся бы наставлять друга на путь истинный, упрекать его за неосмотрительность, но он был мохевцем и хорошо знал, что наставлениями и упреками делу не поможешь, и это было бы пустословием. Поэтому первая его мысль была – как помочь побратиму, как продлить его жизнь и уберечь его от кровной мести? Ему захотелось узнать, как случилась беда: убил ли он разбойника из-за угла, трусливо, или это произошло в храброй, схватке, как подобает мужчине, сыну отважного народа?

Все это было очень важно, и потому Иаго спросил с дрожью в голосе:

– За что убил? Как это случилось? – и весь обратился в слух.

– Шел на охоту. Услышал в лесу женский крик. Свернул туда. Вижу, – несколько мужчин набросились на женщину. Я кинулся на помощь, ну, и прикончил одного.

– Мужчине всегда подобает поступать по-мужски! – радостно воскликнул Иаго.

Торгва, желая оставить побратимов одних, забрал посуду и пошел мыть ее к роднику.

– По нынешним порядкам, сам знаешь, нельзя мне оставаться дома, я и ушел! – сказал Коба, когда они остались одни.

– Что ж, будем жить вместе! – воскликнул Иаго.

– Твой арест не давал мне покоя. Торгва – тоже мтиул, тоже человека убил. Вот мы и сошлись, побратались и порешили тебя спасти. Торгва знал кое-что о тюремных порядках, да и святой Гиваргий нам помог.

– Разве вы знали, в какой камере я сижу? – спросил Иаго

– Нет! Через ту камеру мы хотели пробраться в тюрьму, а там уж надеялись как-нибудь управиться.

– Я всегда знал, что ты храбрый мужчина, – сказал Иаго.

Они помолчали.

– Почему ни о чем больше не рассказываешь? – спросил Иаго.

– О чем тебе рассказать? – Коба опустил голову.

– Расскажи о чем-нибудь, прошу тебя!

– О чем могу я рассказать тебе, кроме как о злосчастной судьбе нашей… Душат нас, душу вытягивают заживо, а мы все молчим.

– Да, просто не знаешь, что и думать! В баб, что ли, все обратились?…

– Не знаю, нет… Только жить нам больше нечем.

Опять наступило молчание.

– Расскажи еще! – снова нарушил молчание Иаго.

– О чем?

– О ней! – крикнул он.

– О ком? – Коба отвел глаза.

– Разве не догадываешься, о ком спрашиваю?… Почему ты скрытничаешь со мною? Человек должен уметь достойно встречать и горе, и радость. Не бойся, говори мне все, что знаешь!

– Да, ты прав! Незачем скрывать от тебя: Нуну похитили! – и Коба умолк.

Иаго долго не мог вымолвить ни слова.

– Кто похитил? – хрипло спросил он.

– Гиргола.

– Гиргола? – медленно повторил Иаго и заскрежетал зубами.

– Тогда же и убил я осетина! – сказал Коба.

– О-о! Попадись он мне когда-нибудь в руки, будет его рвать первым материнским молоком!

Долго еще неистовствовал Иаго. Коба его успокаивал.

– Не подобает мужчине горевать впустую.

– Да, да, я ему отомщу, так отомщу, что он и очнуться не успеет!

Иаго постепенно овладел собой. Он попросил Кобу рассказать ему все подробно.

И Коба ничего не утаил. Иаго узнал, что похитители Нуну в Аршской крепости. Услышал он и о любви самого Кобы, которого подлый поступок Гирголы вынудил стать человекоубийцей и разлучил с любимой.

Долго беседовали друзья и порешили действовать сообща: похитить своих возлюбленных и, поскольку оставаться в родных местах им больше невозможно, уйти к Шамилю.

Тем временем вернулся и Торгва.

– Торгва! Ты, оказывается, побратим Кобы, будь же отныне и моим побратимом, – обратился к нему Иаго.

– Если изменивший тебе вступит в битву с врагом, – пусть переломится у него меч! – ответил Торгва и, вынув пулю из газыря, протянул ее Иаго.

Тот, в свою очередь, дал ему пулю, и оба произнесли:

– Пусть десница моя служит твоей деснице, мои глаза – твоим глазам, мои ноги-твоим ногам, а изменника пусть покарает Ломиси!

– Аминь! – тихо произнесли все трое. Обменявшись пулями, Иаго и Торгва трижды поцеловались и обнялись.

Луна, плывшая по синему простору неба, была участливой свидетельницей братского союза.

Друзья решили не покидать этого удобного для них места до тех пор, пока окончательно не окрепнет Иаго; потом, похитив своих возлюбленных, они переправятся прямо в Галашку.

Так жили они, добывая себе пищу охотой, а ожесточенный Гиргола не давал покоя окрестным пастухам, ища след Иаго. Все его старания не приводили ни к чему, он бесновался и вымещал злобу на самих пастухах. Он успел уже задержать десятка два ни в чем не повинных людей.

Как-то раз в Нарозанских горах пастухи согнали овец и приступили к дойке, как вдруг послышался конский топот и двадцать казаков во главе с Гирголой подъехали к ним.

Пастухи повскакали с мест, приветствовали их и по горскому обычаю попросили быть гостями.

– Кто у вас главный пастух? – грозно спросил Гиргола, даже не поблагодарив пастухов за приветливую встречу.

– Я, – выступил из толпы статный, еще молодой мужчина в архалуке и тушинской шапке, ловко сдвинутой набок.

– Выходи!

– А что тебе нужно? – удивленно спросил пастух, он, как видно, не привык к приказаниям.

– Выходи сюда, тогда услышишь!

– Знаешь, что?… Если ты гостем явился, сходи с коня, мы зарежем барана и примем тебя за трапезой как гостя. А если нет, богом клянусь, приказаниями ничего не добьешься!

Гиргола взглянул на пастуха и понял, что тот обиделся не на шутку. Лицо его пылало гневом. Гиргола отнюдь не собирался обижать пастуха, но человек, привыкший чинить произвол, лишается разума и ставит ни во что чужое самолюбие. Он не только не хотел обидеть пастуха, наоборот, рассчитывал завоевать его расположение, и потому сперва попробовал было припугнуть его начальственной резкостью. Однако, увидев, что пастух не из трусливых, Гиргола сразу же изменил свою тактику.

– Я не хотел тебя обидеть. Почему сердишься? – спросил он.

– Вот так-то будет лучше, правда? – вопросом же ответил пастух.

– Я в гости к тебе прибыл, думал, пастухи умеют гостей принимать.

– О, тогда милости прошу, я – твой раб, а ты – господин! – Пастух снял шапку и бросил ее под ноги коню. – Слезай, и сам увидишь, умеем ли мы принимать гостей.

С этими словами он схватил коня Гирголы за узду, помог гостю спешиться, потом обернулся к стоявшим поодаль пастухам:

– Сбегай, приведи сюда ту черную годовалую овцу, зарежь ее и поставь варить, – сказал он одному из них. – А ты, – обратился он к другому, – разведи огонь, да побыстрей! А вы сюда, сюда пожалуйте, мои дорогие! – приглашал он соскакивавших с коней казаков.

Все уселись, разминая колени и давая отдых утомленным от долгой езды ногам, некоторые растянулись на зеленой траве и устало-равнодушными глазами следили, как пенился молочно-белый водопад, срываясь с высокой скалы, разбиваясь на тысячи брызг, играя тысячью красок в солнечных лучах и расстилаясь по траве росистым ковром. Быстро была сварена убоина и приготовлен вкусный обед, какой умеют готовить только пастухи. Все ели молча и быстро, пока не утолили голода. Подкрепившись, начали беседу.

– Гиргола!.. – первым заговорил хозяин. – Ты понапрасну не стал бы себя беспокоить! Вот мы поели, теперь расскажи, с чем ты приехал? Если надумал просить об очхари, – скажи, я соберу остальных пастухов.

– Нет, я хотел только познакомиться с тобой. На что мне очхари?

– Познакомиться со мной? К чему бы тебе это, не такой уж я известный человек!

– А вот к чему. Выслушай меня! – сказал Гиргола и обвел взглядом пастухов, давая понять, что не хочет говорить при них.

Главный пастух угадал, что означает его взгляд, и сказал:

– Говори при них. Я ничего от них не скрываю.

– У меня дело такое, что не могу говорить при других.

– Хорошо, тогда пойдем! – Они отошли в сторону и уселись на траве.

– Шиола, – начал Гиргола, – ты ведь знаешь, что эти пастбища оспаривает у тебя государство?

– Эх, знаю, знаю!

– Знаешь, верно, и о том, что собираются их у тебя отобрать?

– Да, собираются, да только мы так решили, ляжем костьми все до одного, но мест этих никому не уступим!

– Ну, что ты? Зачем вам погибать? – поспешно перебил его Гиргола.

– А затем, что горы эти занимали наши деды и прадеды, – откуда им быть государственными?

– Кто в этом теперь разбирается? Захотят – отнимут.

– Пока мы живы… Нет, не думаю, чтобы это им удалось!

– А кому какой толк от вашей смерти?

– Какой бы ни был толк, – хоть покой обретем, от никудышной жизни избавимся. Если не будет у нас этой горы, то и жить нам не к чему, ей-богу!

– А если я так устрою, что гора за вами останется? – немного помолчав, тихо спросил Гиргола и испытующе взглянул на Шиолу.

– Ты?

– Да, я!

– Если ты на самом деле сумеешь избавить нас от их козней, – говорю тебе, как перед богом, – мы в долгу перед тобой не останемся.

– Ладно, запомни хорошенько эти слова. Я ваше дело устрою, только и ты должен сослужить мне службу.

– Вот все мое имущество – отара моя, готов отдать тебе половину!..

– Мне не надо стада, я еще давеча тебе сказал.

– А чем же тогда тебе угодить?

– Дружбой, преданностью.

Пастух спокойно взглянул на гостя и ничего не ответил. Он знал, как ненасытен в своей жадности Гиргола. И вот ему предлагают половину имущества, а он отказывается! Чего же еще ему надо, этому предателю и изменнику? Почему понадобился ему безвестный пастух, которого он прежде не удостаивал даже поклоном при встрече? А теперь вдруг он просит дружбы и преданности!

Сомнения овладели пастухом, он молчал.

– Шиола! – снова заговорил Гиргола. – Тебя уважают в горах, в теми ты всем известен… Почему не хочешь дать мне ответ?

– Времена другие настали, Гиргола, совсем другие времена! – начал Шиола. – Случись это раньше, мы собрали бы сход теми, попросили бы совета и подчинились бы решению теми… А теперь – где справедливость, где верность? Брат на брата положиться не может.

– А чем лучше было раньше? Теперь у нас все по закону, да будет благословен государь наш император! – сказал Тиргола.

– Опять наступило молчание, которое пришлось нарушить Гирголе, так как Шиола глубоко задумался.

– Ну, так как же? Согласен или нет? – спросил Гиргола

– Послушай, Гиргола, скажи прямо, чего тебе от нас нужно?

– Ну, ладно… Скажу прямо: я устрою вам дело с пастбищами, а вы помогите мне поймать Иаго.

– Помочь тебе? – Шиола помолчал. – А как же я тебе помогу? – спросил он.

– Ты сам пораздумай, если захочешь, сумеешь. Куда уйти Иаго, как не к пастухам?… В низины он спуститься не посмеет. И если он придет к тебе в гости, ты сообщи мне, – я налечу с казаками и поймаю его.

– Что? – переспросил Шиола.

– Если он придет к тебе в гости…

– Как? Предать гостя, обесчестить хлеб-соль?… Ты о чем говоришь со мною, Гиргола?

– Ты боишься?

– Тише… Лучше не повторяй, – нахмурился Шиола. – Ты обещал наладить наше дело. Пожалуйста, налаживай и требуй награду – стадо, деньги. Но предать гостя я не могу.

– Как знаешь! А мне одного только надо – снова заполучить в свои руки Иаго.

– Тогда не стану тебе лгать: если придет ко мне Иаго, примет хлеб-соль из моих рук, – я ему не изменю.

– Тогда скажи мне, где он теперь?

– Как перед богом, – не знаю, но не сказал бы, если бы даже и знал.

– Почему?

– Потому, что все мы знаем и любим Иаго, а ты хочешь его предать на пытку. Если бы он самого тебя обидел, я постарался бы помирить вас, как соседей, но ведь он не сделал тебе ничего худого, а вот ты служишь дьяволу и гоняешься за своим же соседом.

– Шиола, а ведь начальнику известно, что Иаго приходит к тебе, бывает здесь.

– А если бы даже и приходил, что в том плохого? Он – мой сосед, оклеветали его, мучают понапрасну, – разве не обязан я ему помогать.

– Нет, Шиола, не говори так, а то погубят тебя, уничтожат…

– Пускай, все равно гостя не выдам.

– Берегись, Шиола.

– А чего мне бояться? Ничего у меня не оставили, а теперь хотят еще предателем сделать…

– Ты, значит, не хочешь нам помочь?

– Нет!

– Тогда пойдешь со мной к диамбегу.

– Зачем?

– Так мне велено… Сам с ним поговоришь.

– Я не пойду! – резко сказал Шиола и, встав, повернул к стоянке.

Гиргола решил во что бы то ни стало сломить этого гордого пастуха и двинулся следом за ним. Когда подошли к стоянке, он тронул его за плечо и громко сказал:

– Шиола, тебя вызывает диамбег, придется тебе поехать с нами.

– Вон сколько отар и людей мне поручено, разве могу я их оставить?

– Это не мое дело, ты должен поехать.

– Нет, не могу.

– Ну, еще как поедешь!

– Богом клянусь, – не поеду. Гиргола пристально посмотрел на него.

– Задержите его! – обернулся он к казакам. Те повскакали с мест.

Шиола отскочил назад и выхватил кинжал.

– Подходите, кому жизнь не дорога! – закричал он. Казаки остановились. Тем временем подбежали пастухи с дубинами и стали рядом со своим главарем.

– Уходи, Гиргола! – крикнул Шиола, – ты пришел к нам, как гость, мы оказали тебе почет, а теперь уходи своей дорогой!

– Говорят вам, – арестуйте его! – кричал Гиргола. Казаки двинулись было на Шиолу, но на них градом обрушились длинные дубины. Казаки обнажили сабли, но пастухи не подпускали их к себе, отражая дубинами. На крики сбежались с гор другие пастухи и целой толпой погнали казаков, избивая их.

Гиргола, зачинщик драки, увидев, как сильно напирают пастухи, вскочил на коня и исчез раньше всех.

Вскоре все затихло, так как брошенные своим есаулом казаки тотчас же запросили о пощаде и ускакали избитые до крови. А пастухи решили отныне всеми силами защищать Иаго от врагов…

Между тем Нуну все еще продолжала томиться в Аршской крепости. Она поправлялась медленно, все тело ныло от глухой боли.

Приставленная к ней женщина, кума Гирголы, не отходила от нее ни на шаг. Сперва она относилась к Нуну, как к женщине, изменившей мужу и семье, и, значит, по обычаю гор, достойной всяческого наказания. Но вскоре, ни о чем не расспрашивая, руководствуясь одним лишь женским чутьем, она поняла, как нестерпимо страдает Нуну, и прониклась к ней глубочайшим состраданием. Из врага она превратилась в ее искреннего друга, и была готова на все, только бы облегчить боль ее сердца. Но, не зная, как помочь Нуну, она ограничивалась пока одним лишь сочувствием.

Даже мужчин порабощали в ту пору жестокая несправедливость и грубая сила, – что же оставалось делать женщинам? Могла ли беззащитная вдова заступиться за Нуну перед Гирголой? Для того, чтобы облегчить печаль Нуну, она прибегала к одному лишь средству, доступному каждой женщине, – к слезам сострадания; и она плакала вместе с Нуну.

В каждом ее слове, во всем ее обращении было столько доброты и сочувствия, что невольно думалось: Как может под такой суровой внешностью таиться столько доброты и чистоты?

Как-то вечером Нуну лежала в постели. Лицо ее пылало от жара, и она поминутно просила воды.

– Не пей много, вредно тебе, – говорила ей женщина, подавая напиться.

– И слава богу, и пусть будет вредно! – тихо проговорила Нуну.

– Что ты? Отчего так? Потерпи немного!

– А к чему терпеть? Зачем мне жить обесчещенной, никому не нужной?

Наступила тишина. Жгучая жалость залила сердце старухи. Ей уже было известно, из-за чего страдает Нуну: оторвали девушку от любимого человека, насильно выдали замуж, а теперь вот держат взаперти, как преступницу!

Однажды старуха пошла к роднику стирать белье. Вдруг из-за валунов вышел вооруженный с ног до головы юноша и, осматриваясь по сторонам, подошел к ней.

– Удачи тебе в работе, Дареджан! – приветствовал он ее.

Женщина подняла голову и замерла от удивления.

– Что? Не узнала меня? – опросил неизвестный.

– Узнать-то узнала! Да только откуда ты появился в этих местах?

– А вот появился, и все тут! – улыбнулся юноша.

– А у нас уже слух прошел, будто злые недруги убили тебя… Слава богу, жив остался. Радуюсь за тебя…

– Долгих дней тебе за это! – поблагодарил юноша.

– Где же ты скитался, Коба, почему не показывался?

– Постой, все тебе расскажу… Только сперва скажи, что ты тут делаешь?

– Я здесь у Гирголы живу… Женщина больна у них в доме. Самого Гирголы нет, вот я и смотрю за ней.

– Смотришь или караулить приставлена? – тихо спросил Коба, пристально смотря на старуху.

Та поймала его взгляд, покраснела и опустила голову.

– Что ж молчишь? – продолжал Коба. – Девушку похитили, насильно обвенчали, держат под замком, а тебя приставили стеречь… Стыдно это, Дареджан, стыдно!..

– Нет, Коба, это не так!

– А как же?

– Я же сказала тебе, что только смотрю за больной!

– Пропади пропадом наше время! Прежде ни одна женщина не пошла бы на это. Тогда Гирголу изгнали бы все из теми, а теперь ты ему помогаешь! Где твоя честь?

– Не говори о чести, Коба! Не виновата я. Сперва думала, что Нуну и вправду провинилась, изменила мужу, семье. А теперь, когда поняла, что мучают ее, безвинную, одного только хочу – помочь ей.

Коба пристально смотрел на женщину, стараясь постигнуть, можно ли ей доверять.

– Бог ведает, правду ты говоришь или прикидываешься?

– Ох! – воскликнула женщина. – Никто еще не сорвал платка с моей головы, никто не отнял у меня совести! Зачем мне лгать?

– Кто знает?… Времена изменились. Брат предает брата, сестра – сестру! Так ты правду сказала, что хочешь ей помочь?

– Богом тебе клянусь, да только как это сделать?

– Хорошо… Если ты говоришь правду, – проводи меня сейчас же к Нуну! – сказал Коба.

– Иди за мной! – сказала женщина и решительно двинулась к дому.

Был тот час вечера, когда солнце уже опустилось за вершины гор, а лунный серп не успел еще подняться и, налившись светом, озарить мир.

Нуну, томимая тоской и одиночеством, осторожно встала с постели и подошла к двери. Она опустилась у порога и грустно осмотрелась. Свежий воздух слегка кружил ей голову.

Перед нею высилась башня Аршской крепости, в которой она подверглась такому безжалостному насилию. Позади зеленели горы, по балкам которых кое-где опадали широкие потеки щебня и гальки – осыпи высоких скалистых вершин.

Взгляд ее задержался на одной из таких скал, которую ливни и ураганы разрушали, видимо, с особенной жестокостью; она была воя изъедена, выщерблена, насквозь пропитана сыростью и медленно, но непрестанно распадалась на валуны и мелкие камешки, сползавшие вниз, в ущелье. Долго глядела она на эту скалу.

– Так же и меня разъедает горе, и я распадаюсь так же! – тихо произнесла она.

И она все глядела на скалу, глядела так долго, что устали глаза. Тогда она перевела взгляд на родник, где стирала Дареджан. Как раз в эту минуту к старухе подошел какой-то мужчина и стал с нею разговаривать. Из-за расстояния Нуну не могла различить лица этого человека и потому не узнала его.

Давно уже Нуну не видала никого, кроме приставленной к ней женщины, и потому ей неудержимо захотелось узнать, кто бы мог быть неизвестный. Вдруг одна мысль молнией сверкнула в голове у Нуну, сердце ее бешено забилось, она вскочила на ноги, возглас радости готов был сорваться с губ. Но лицо ее тотчас же побледнело, она провела рукой по лбу, пошатнулась и снова опустилась на свое место.

– Разве могла бы я, несчастная, удостоиться такого счастья, – с тоской проговорила она. – Иаго попал в руки врагов; от них не спастись никому. Но кто бы это мог быть?… Гиргола!.. – воскликнула она с ужасом. Один только Гиргола мог так спокойно и открыто беседовать с Дареджан!.. Воспоминания, как раскаленные уголья, опалили сердце Нуну.

Ей вдруг представилось искаженное страстью, жестокое лицо деверя, так бесчеловечно втоптавшего ее в грязь, так грубо высмеявшего ее подлинную страсть… Сама природа гневалась на бесчинства, творимые людьми…

Гиргола навещал ее несколько раз, но обычно он появлялся днем, ненадолго заходил в пещеру, осведомлялся о здоровье невестки и тотчас же уходил, торопясь а свою службу. А теперь он пришел под вечер, видимо, собираясь остаться ночевать. Зачем? Неужели он думает, что раз навсегда сломил сердце Нуну и теперь может спокойно наслаждаться ее красотой? Нет, никому больше не удастся спасти ее от смерти, она найдет дорогу к гибели!..

Нуну вскочила и убежала в пещеру. Через потайную щель она выбралась на открытое место. Отсюда, не боясь быть увиденной, она могла следить за неизвестным и Дареджан.

Когда Коба и Дареджан двинулись к жилью, Нуну покинула свою засаду, обогнула горку, скрытую от глаз идущих, и поспешно вышла из ворот крепости. Очутившись на воле, она свернула с тропинки и пошла через Гергетскую гору в сторону Мкинварцвери. Безмерно утомившись, она вскоре свалилась, как подкошенная, и заснула.

Дареджан ввела Кобу в пещеру.

– Нуну! – тихо позвала она.

Никто не откликнулся.

– Нуну, где ты? – возвысила она голос, входя во вторую половину пещеры.

Но и там никого не было.

– Горе мне! Помогите! – закричала женщина, кинувшись обратно к Кобе, который с нетерпением ждал у входа.

– Что случилось?

– Нуну исчезла! – и Дареджан снова вбежала внутрь пещеры.

Коба вошел следом за нею. Они принялись искать Нуну, обшарили все углы.

– Да где же она, куда могла деться? – огорченно повторял Коба.

Дареджан предположила, – не покончила ли она с собой. Старуха плакала и причитала. Коба встревожился, так как Дареджан рассказала ему, что Нуну уже однажды покушалась на самоубийство.

Оба вышли во двор, исходили всю окрестность, долго звали Нуну, но она бесследно исчезла.

– Хоть бы ее труп найти!.. Не поглотила же ее земля?… И внова бродили они по Аршской крепости, заглядывали за каждый валун. Но все было напрасно. Выбившись из сил, они сошлись на поляне перед пещерой.

– Что я скажу Иаго? – грустно говорил Коба.

Дареджан была в ужасе, боялась за свою жизнь, за свой двор и дом. Ей уже представлялось, как есаулы под командой Гирголы грабят, расхищают ее добро. Что ждет ее детей? Нищета, голод, скитания по чужим дворам… Они не смогут жениться, обзавестись семьями, весь род будет уничтожен безжалостным извергом Гирголой.

Если бы Нуну убежала к Иаго, хотя бы тот ее защитил. А теперь некому за нее заступиться. Она ни Иаго не сумела услужить, ни сберечь Нуну для Гирголы.

Иные полагают, что простой народ неспособен на глубокие рассуждения, доступные людям высших сословий, что его удел – только труд. Однако народная мудрость гласит: Сердце человека подобно морю, – чего только не способно оно совершить! Да, напрасно думают иные, что у простых крестьян нет разума!

– Что случилось, тому не поможешь! – прервал тягостное молчание Коба. – Она или ушла домой, или покончит с собой, где ей вздумается.

– Как же мне быть, горемычной?… – горестно запричитала Дареджан. – Вернется Гиргола, сживет меня со света.

– Он – твой кум, пощадит, – утешал ее Коба. – Да и народ не допустит, чтобы он с тобой жестоко расправился.

– Что может сделать народ?… Гиргола – человек сильный, он на царской службе… А родство, кумовство?… Да разве для Гирголы есть что-либо святое?

Коба махнул рукой. Оба молчали, каждый думал о своем. Перед Кобой была старая женщина, вся трепещущая, изнывающая от страха, ни в чем не повинная, незаслуженно обреченная на страдания. Быть может, разорение и гибель ожидают всю ее семью, и от чьей же руки? От руки равного ей человека, которому только его развращенный нрав обеспечил любовь и расположение господина начальника, тогда как он скорее заслуживал смерти.

И Коба в эту минуту страстно желал быть свободным человеком, быть даже родственником Дареджан, чтобы открыто выступить на ее защиту, примерно проучить негодяя Гирголу.

– Дареджан! – заговорил он снова, – вот что я тебе скажу. Укройся на время в доме своего отца. Оставайся там до тех пор, пока не получишь вестей о судьбе Гирголы.

– Да он и там не даст мне покоя, знаю я его! – плакала Дареджан.

– Не бойся, если буду жив… – Коба замолчал.

– На вас вся надежда, родные мои. А не то, завязала бы глаза, да и кинулась в воду.

Странно! При организованном управлении, когда начальники, диамбеги, судьи, приставы и всякие другие чиновники наводняли страну, как муравьи, и делали вид, что чинят правосудие, простая, ни в чем не повинная женщина умоляла человека, совершившего убийство, защитить ее от несправедливости!..

– Спускайся к своим и жди от меня вестей о Гирголе. А я пойду искать Нуну, – сказал Коба.

Они расстались. Женщина поспешила к себе в деревню, а он устремился в горы, куда, как он думал, должна была уйти Нуну, если она надумала бежать.

А Нуну тем временем миновала Аршские высоты и вышла на Гергетскую гору, на склоны которой в дни своей юности она так часто ходила по ягоды.

Утром она пошла к Медвежьей роще, надеясь до наступления темноты спуститься в свою деревню. Она вовремя достигла намеченного места и опустилась на траву около ручья у опушки леса, который так смягчает суровость окрестной природы. Кругом свисали огромные голые скалы и ледники.

Нуну, горько задумавшись, сидела у ручья, вытекавшего прямо из скалы. Вдруг до ее слуха донесся устрашающий рев. Она вскочила и застыла на месте. Огромный медведь, рыча, медленно шел из леса, он остановился, осмотрелся по сторонам, ступил еще несколько шагов вперед, снова остановился и в удивлении уставился на Нуну, которая вся дрожала от ужаса. Медведь поднял голову, понюхал воздух, как бы желая убедиться, что перед ним человек, а не призрак. Он раскрыл свою пасть. Низко пригнув голову, принялся с урчанием и ревом загребать землю когтями, как будто проверяя, хорошо ли они отточены.

Нуну некуда было бежать. Медведь заступил ей тропинку, ведущую прочь от ручья.

Не было никакой надежды на спасение. Медведь яростно зарычал, принялся еще свирепее загребать землю и наконец поднялся на задние лапы; со страшным ревом стал он приближаться к женщине. Она уже чувствовала на своем лице его горячее дыхание. Нуну вся сжалась в комочек, вплотную приникла к скале, почти перестала дышать. Медведь занес свою лапу… и вдруг грянул выстрел. Медведь взревел, отскочил в сторону, перекувырнулся и свалился прямо к ногам женщины. Чья-то рука всадила пулю прямо в глаз разъяренному зверю и убила его наповал.

Нуну повернула голову туда, откуда раздался выстрел. Поблизости от нее стоял юноша и, улыбаясь, спокойно чистил ружье.

– Можно ли женщине ходить одной? – ласково спросил он.

– Пусть славятся десница твоя! Если б не ты, не было бы меня теперь в живых! – сказала Нуну и вдруг замолкла, смотря на юношу широко раскрытыми глазами. Юноша, тоже оцепенев, с изумлением глядел на нее.

– Иаго! – медленно, еле слышно произнесла Нуну.

– Нуну! Жизнь моя! – воскликнул Наго и обнял почти потерявшую сознание женщину.

Иаго, так во-время очутившийся в этих местах, скрывался вместе с Кобой в Медвежьей роще, где оба друга нашли надежное убежище. Эта роща была удобна еще и тем, что неподалеку расположились пастухи, которые подкармливали изгнанников; к тому же она находилась поблизости от Аршской крепости и от селения Степанцминда, – легко было добывать сведения о Нуну и вообще разузнавать обо всем.

Когда Коба был в Аршской крепости, Иаго охотился. Он убил тура, отнес его к жилью и возвращался к ручейку смыть кровь и пыль с лица и рук. По пути он услышал рев медведя и пошел на него. Подкравшись совсем близко, он увидел, что медведь готовился напасть на какую-то женщину. Он не мог разглядеть лица женщины и потому действовал спокойно.

Но, узнав друг друга, влюбленные позабыли обо всем на свете, беззвучно приникли друг к другу, слились в одном долгом поцелуе. Говорить они не могли. Каждый трепет, каждый вздох значил для них больше, чем все ласковые слова всех языков мира.

Не скоро бы они очнулись, если бы Кобе не наскучило глядеть на их нескончаемые ласки. В поисках Нуну он набрел прямо на влюбленных и теперь терпеливо ждал, когда его заметят.

– Не довольно ли вам обниматься! – громко сказал он. – Надо и губам дать передышку!

Они смущенно розняли руки и разошлись. Коба приблизился к ним.

– Нуну, а ты, оказывается, дьявольски хитрая!.. Уморился вконец, тебя искавши, а ты вон куда пришла.

Он рассказал, как искал Нуну, в какую беду попала Дареджан.

– Подождала бы еще немножко, раньше времени убежала! – пошутил Коба, обращаясь к Нуну.

– Разве могла я думать, что ты придешь ко мне, дорогой Коба!

– Сердце, что ли, тебе подсказало, что сразу же Иаго встретила?

Нуну смущенно потупилась.

– Видно, сама судьба моя привела меня сюда…

Весело беседуя, Коба и Иаго сняли шкуру с медведя, потом повели Нуну к своему жилью. Вскоре в воздухе вкусно запахло турьими шашлыками.

Они пообедали. Вдоволь наговорившись, стали обдумывать побег в Чечню.

– Двинемся нынче же ночью, а то узнают о бегстве Нуну и усилят караулы на дорогах, – предложил Иаго.

– Куда мы двинемся нынче ночью, ведь все пути перерезаны! – сказал Коба.

– Поднимемся по леднику к Самебе, а оттуда выйдем на Джариах.

– На Самебе тоже ненадежно…

– Как же быть?

– Лучше подождем дня два, узнаем, кто стоит в карауле под Хде. Если наши, – сами нам помогут, а если чужие, – все равно пройдем, им не угнаться за нами в горах, никто лучше нас не знает наших дорог…

– Да, задерживаться нам не к чему, а так – тебе лучше знать.

– Не будь с нами женщины, я бы знал, куда итти. А с нею как же быть иначе?

– Достаньте мне оружие, и я вместе с вами умру, а врагу не дамся! – воскликнула Нуну.

Глаза ее засверкали, румянец вспыхнул на похудевшем и побледневшем лице. Глядя на дышавшее беспредельной отвагой лицо этой женщины, думалось, что для нее не существует никаких препятствий, что она способна выдержать все испытания.

Порассудив и пораздумав, они решили сегодня же ночью итти на Хде, там переждать, пока удастся выяснить, из кого состоит караул, и, уже сговорившись с ним, двинуться дальше.

Они дождались заката солнца и тронулись в путь, когда на вершине Мкинварцвери зажглась золотая корона.

Однако они не захотели воспользоваться всем известной дорогой вверх по ущелью реки Хде и потому пошли напрямик вдоль скалистых откосов горы Куро, по одной из тех тропинок, которые протаптываются турами, сбегающими на водопой к соленым источникам. Тропинка эта была узка и опасна. Она то извилисто жалась к голому каменистому склону, то шла по выступам и обломкам скал над глубокой, в несколько саженей, пропастью, через которую приходилось перепрыгивать. Дно таких расселин обычно усеяно острыми, зазубренными каменными плитами и щебнем, постоянно осыпающимся со скалистых гор. Но угрожавшие на каждом шагу опасности страшили путников меньше, чем встреча с человеком.

С Медвежьей горы они стали спускаться вдоль маленькой речки Чхери, своенравно-изменчивой и быстрой. За день она несколько раз меняет свою окраску: то смолисто-черная, то соломенно-желтая, то красноватая или совершенно чистая, сине-прозрачная, бежит она и пенится с шумным и веселым рокотом.

Подошли к Тереку, прошли мост – брус, перекинутый через поток. Горцы вскачь пускают по нему коня. Дальше двинулись вдоль Терека на Куро и стали подниматься к Зеда-Ниши, куда по праздникам стекаются жители со всего Хеви. Сюда ведут бесчисленные тропинки. Человеку непривычному они показались бы трудными, но горцы легко ходят по ним. Начали подниматься в гору и к рассвету подошли к подножию голых зубцов горы Куро. Здесь устроили привал под огромным четырехугольным, как сундук – кидобани, камнем, обрушившимся или сползшим с вершины на самую середину зеленой поляны, где он могуче высился, давая защиту и убежище прохожим от непрестанно катящихся сверху обломков скал.

Весь день провели они под защитой этого камня, так как днем не решались двигаться дальше. Из своего безопасного убежища путники видели, как непрерывно разрушаются скалы. Изъеденные ветром и непогодой, они с грохотом низвергались, и камни, подпрыгивая, наскакивали друг на друга, высекали молнии огня, неслись вниз, в ущелье Куро, и там возводили новые нагромождения. А в одном месте медленно полз сверху мягкий, черный песок, весь пропитанный водой и сыростью. Он заносил, как бы пронизывал скатившиеся обломки и скреплял, цементировал естественно возникшую стену, позади которой накапливалась вода. Зубцы вершин Куро расслаивались на мягкие, черные, плоские плиты, и плиты эти, оползая влажным песком, причудливо бороздили всю местность. Немного пониже сочились прозрачно-чистые родники, до того студеные, что воду из них можно было пить только маленькими глотками.

Наши путники с нетерпением ожидали вечера, а между тем солнце еще только поравнялось с тем склоном, на котором они приютились, и стало припекать так сильно, что местами зной заклубился маревом, песок и щебень задвигались, и вдруг оглушительный треск широко отдался в горах: из скалы с шумным клокотанием вырвалась вода и с невообразимой быстротой ринулась вниз в ущелье.

Вода неслась с такой неудержимой силой, что ни камни, ни скалы не могли преградить ее бега. Огромные валуны, щебень и песок сплошным месивом устремились вниз, прямо на стену, давно уже образовавшуюся из песчаных и каменистых наносов. Эта затвердевшая стена продержалась с минуту, потом, опрокинутая вновь и вновь прибывающей силой, с оглушительным ревом обрушилась в поток, сталкивая и дробя камни, и все это вторгалось в Терек, вскидывало его на свой хребет. Терек бился с яростным потоком обвала, бешено наскакивал, перехлестывая через него. Неповторимое зрелище: низвергнувшиеся оползни Куро, пробираясь под волнами, устремлялись к западу, а Терек, перекатываясь через них, весь в пене, грозно катился к северу.

Невозможно описать достойно эту величественную картину! Надо видеть собственными глазами, как бьются две столкнувшиеся силы, как они пенятся, хрипят, шумно взлетают и дробятся в воздухе на тысячи вихрей на многосаженной высоте. И сила, и слезы, и стоны, и угрозы, и рев – все это перемешивается между собой, и у вас начинает сильнее биться сердце и хочется броситься самому в эту необыкновенную битву.

Уже давно зашло солнце и луна облила нежным светом вершины гор. Но неугомонные, упрямые Куро и Терек все еще боролись друг с другом, не помышляя об отдыхе, словно этим двум силам невозможно было жить в мирном соседстве.

Наши друзья двинулись в путь, поднялись на самую вершину Куро, откуда в последний раз взглянули на свою родину, в последний раз прислушались к шуму своей реки, как бы, призывающей их: «Боритесь, неутомимо боритесь за правду и честь!»

Еще один шаг, и гребень горы остался за спиной: отсюда уже не видно Хеви, остается пройти только ущелье Хде, перевалить вершину Гвиргала и… другие люди, другая страна!

Тяжесть налегла на сердце, сковала уста. Каждый ушел в свои горькие мысли.

Они вступили в лес Хде, где собирались устроить привал. Они были по-прежнему молчаливы; расположились, развели костер, зажарили шашлыки. После ужина Нуну закуталась в бурку и легла. Коба и Иаго, сидя у огня, закурили трубки.

– Завтра на рассвете я подымусь к пастухам на вершину Гвиргала, узнаю от них, кто стоит в карауле, – заговорил Коба.

– Скорей всего хевсуры, кому же еще быть? – отозвался Иаго.

– Это было бы совсем хорошо. Они нас не задержат.

– Ты только постарайся поскорее все разузнать.

– Конечно, постараюсь. Гиргола хитер, если прослышит, что мы сюда подались, все пути нам закроет. Надо торопиться.

– То-то и есть, что надо!

Вдруг за горой раздался выстрел, ему ответило несколько выстрелов с другой стороны. На поляне появились люди. При лунном свете можно было наблюдать завязавшуюся стычку.

Товарищи вскочили и стали настороженно следить за происходящим. То там, то здесь вспыхивал огонек, похожий на пламя свечи, и за ним следовал гул выстрела. Чью жизнь похищал этот звук, в чей дом вносил он слезы и стоны?

Перестрелка длилась недолго. Несколько человек отступило к лесу и вскоре скрылось в нем. Остальные кинулись было их преследовать, но тотчас же остановились: преследование в лесу ночью – слишком трудное и опасное дело.

– Это скорее всего джариахские кистины из Арции, что за Гвиргалой, – сказал Коба.

– На пастухов, что ли, набег делали? – предположил Иаго.

– Должно быть…

– Скоро же они показали спины!

– Не захотели даром жизнью рисковать. Они собирались угнать овец. А раз уже пастухи проведали, – ничего им не удастся.

– Давай пристанем к ним, – предложил Иаго.

– Давай! – согласился Коба.

– Пойду, разыщу их!

– Зачем тебе? Разве я не могу пойти? – перебил его Коба.

– А я что же? И со мной ничего плохого не случится. Пойду! – поднялся Иаго.

– Нет, ты оставайся тут, за Нуну присмотри!

– Ну, ладно. Только будь осторожен, Коба, сразу не подходи.

– Не беспокойся, знаю.

– Побратайся с ними. Скажи, что мы абреки, к ним в гости идем.

– Хорошо.

– Ну, с богом, не стоит медлить!

Коба взял ружье, перекрестился и пустился в путь. Вскоре он скрылся в лесу.

Иаго проводил его взглядом, постоял в глубокой задумчивости, потом повернулся к Нуну. Она крепко спала, утомившись от долгой дороги. Мохевец подошел к ней, остановился поодаль и стал смотреть на нее с любовью. Выбившиеся из-под платка мягкие пряди волос в беспорядке рассыпались по ее милому лицу, щедро залитому лунным светом. Они чуть заметно шевелились от легкого, свободного дыхания и нежно щекотали, ласкали ее. Она не могла проснуться от этого, но слабая улыбка блуждала по ее лицу. Или, быть может, после долгих испытаний она и во сне чувствовала близость любимого и улыбалась своему счастью. Вот губы ее раскрылись, дрогнули и произнесли имя Иаго, так сладко, с таким страстным волнением позвали его, что он не выдержал и, опустившись на колени перед Нуну, стал осторожно, тихо ее целовать. От прикосновения горячих губ Нуну слегка вздрогнула, лениво, утомленно потянулась, и руки ее обвились вокруг шеи Иаго.

Он весь затрепетал от этой властно пьянящей близости.

Сладкое забвение захлестнуло их с неудержимой силой, и они погрузились в него, не в силах сопротивляться. Сердца их трепетно бились, разум молчал, и ласки их могли бы длиться целый век, но и того им было бы мало. Они целовали друг друга и пьянели от любви. Они прерывали ласки только для того, чтобы посмотреть друг другу в глаза, извлечь из них новые силы, новую неутомимую страсть и снова слить уста в поцелуе.

Такова юность, такова чистая, беспорочная любовь! Боже! Какое блаженство испытывали они в эти минуты!..

Между тем Коба добрался до того места, где, как он думал, укрывались те, кого он искал. Это была небольшая лужайка, окруженная непроходимым лесом. Здесь можно было расположиться свободно, не боясь преследования.

Коба подошел к самому краю лужайки и осторожно раздвинул ветки деревьев.

Посредине лужайки был разведен маленький костер, – сильный огонь и высокое пламя могли бы привлечь внимание преследователей, – вокруг которого сидели мужчины, человек десять, и чистили ружья в ожидании ужина. На нескольких вертелах жарились с шипением турьи шашлыки.

Коба тотчас же убедился, что люди эти – джариахцы, и среди них он признал одного своего знакомого, известного мастера по изготовлению топориков, человека, силе и смелости которого все дивились в горах.

Наделенный от природы умом и отвагой, он был необыкновенно ловок и смел. Не раз наводил он страх на казаков, не раз угонял их стада и табуны.

Но что ему понадобилось в Хеви, где у него было так много друзей и где во многих домах его встречали хлебом-солью? Неужели он пришел сюда за добычей, позабыв обычаи гор, так свято хранимые всеми? Нет, Парчо – горец, он слишком доблестен, чтобы нарушить эти обычаи! Как видно, не ради добычи явился он сюда!

Коба еще был погружен в свои размышления, когда Парчо вдруг вскочил с места, схватился за ружье.

– Кто здесь? – крикнул он.

– Гость! – ответил Коба и смело вышел на поляну.

– Гость от бога, зачем же ты прячешься? – сказал Парчо, пытливо осматривая его с головы до ног. – Но если ты лжешь, ей-богу, дорого за это поплатишься!

– Ложь не пристала мохевцу! – гордо вскинул голову Коба. – У людей моей страны не раздвоены ни сердце, ни язык.

– Да благословит тебя бог за такие слова! – воскликнул Парчо. – Будь нашим гостем!

Остальные тоже поднялись навстречу Кобе, в знак почтения приняли от него ружье, поздоровались, подвели к стоянке.

Парчо узнал Кобу, начались расспросы друг о друге, о домашних, о стадах, потом все уселись за еду.

Кобе и Парчо подали отдельно, а остальные уселись в кружок.

Разговор продолжался, но вежливость не позволяла Парчо расспрашивать гостя, зачем пришел он сюда, а Коба, по обычаю этих мест, не торопился сам приступить к рассказу, дожидаясь, когда его спросит старший.

Отужинав за общим столом, что так тесно связывает людей гор, закурили трубки, и тогда Парчо задал первым вопрос:

– Гость, ты – пастух и не покинул бы своего стада зря… Так говори, если хочешь говорить, рассказывай, наш слух обращен к тебе!

– Я убил человека, от кровной мести ушел, я нуждаюсь в вашем гостеприимстве.

– Не грех убить человека, если он недруг твой, но нужно ответ за это держать. Ты один?

– Нет.

– А кто с тобой?

– Мой побратим и его жена.

– Идите к нам… – пораздумав, сказал Парчо. – Гость от бога, и хозяин не может закрыть перед ним двери дома своего. Отныне мой дом будет вашим домом.

– Хлебосольство ваше всем известно.

– Гость от бога, и хлеб тоже от бога.

Тогда Коба рассказал о себе и об Иаго, рассказал о насильственном венчании Нуну, о нападении на тюрьму и о побеге Иаго. Парчо и его товарищи слушали, затаив дыхание, эту повесть о беззаветной отваге.

Когда рассказ был окончен, Парчо вынул пулю из газыря и протянул ее Кобе.

– Дай и ты мне свою пулю, хочу побрататься с тобой! – сказал он.

Коба протянул ему свою пулю, и они трижды обняли и поцеловали друг друга. С этой минуты они стали кровными братьями, и все горячо их поздравляли.

А Нуну и Иаго все еще продолжали дарить друг другу нескончаемые ласки, все еще журчали тихие любовные слова. И вдруг, когда Иаго привлек к себе лицо Нуну, чтобы еще раз запечатлеть поцелуй на ее губах, где-то совсем близко послышался шум, и несколько человек во главе с Гирголой выбежало из леса с шашками наголо.

Иаго вскочил на ноги и первым же выстрелом уложил, на месте одного из нападавших, а потом выхватил кинжал и вступил в жестокую неравную борьбу. Человек тридцать кружилось вокруг одного, как стая собак.

Многие из шайки Гирголы были ранены. У самого Иаго кровь лилась ручьями из ран. Но ни одна его рана не была настолько тяжела, чтобы помешать ему продолжать борьбу, многочисленность врага как бы хранила его: каждый тянулся вперед, чтобы ударить его, и все мешали друг другу, а мохевец отбивался от них, как лев. Но теряя кровь, он терял и силы.

У него темнело в глазах, он не мог больше держаться на ногах. Но вдруг раздался залп, и семь человек из отряда Гирголы свалились на землю. Остальные, до смерти перепуганные, спаслись в лесную чащу.

Это были Коба, Парчо и его друзья. Услышав выстрел Иаго, они бросились на помощь пока еще не знакомому другу. Они подхватили на руки раненого Иаго и укрылись в безопасное убежище. Только Нуну нигде не было видно. Думая, что Иаго окружен его людьми и ему живым не уйти, Гиргола подхватил Нуну и с несколькими своими надежными товарищам поспешил увезти ее отсюда.

Теперь мы снова немного отступим от нашего повествования, чтобы рассказать читателю, каким образом появился в этих местах Гиргола со своими казаками.

Диамбег отдыхал на станции Степанцминда, валяясь на тахте. Он еще не успел заснуть, и Гиргола подробно рассказывал ему о том, что он предпринял для задержки Иаго и других ненадежных людей, против которых придется принять меры. Вдруг дверь осторожно приоткрылась, в комнату проскользнул какой-то человек и вытянулся в струнку.

– Это кто? – спросил диамбег.

– Туга явился к вам, ваша милость! – ответил Гиргола. – Что нового? – спросил он вошедшего.

– Я напал на след Иаго, – ответил тот.

– Где он? – спросили в один голос диамбег и Гиргола.

– Я охотился на горе Куро, там его видел.

– Он был один?

– Нет, с ним Коба и еще какая-то молодая женщина.

– Женщина? – встревожился Гиргола.

– Да, женщина.

– Кто же это может быть? – раздумчиво проговорил диамбег.

– Не могу знать! – взволнованно ответил Гиргола.

– Ты не узнал ее?

– Как же, узнал, ваша милость! Это была невестка Гирголы.

Гиргола задрожал и побледнел. Он быстро встал и направился к выходу.

– Ты куда? – спросил диамбег.

– Я погибну или поймаю ее, ваша, милость!

– Бери с собой людей.

– Прикажите лучше взять казаков.

– А почему не здешних людей?

– Они будут заодно с Иаго. Наш народ – собачий народ.

– Тогда бери казаков да торопись, постарайся взять его живым.

– Слушаюсь! – ответил Гиргола и вышел.

Про себя же он решил убить Иаго, – так верней и легче, враг будет уничтожен сразу.

Он собрал казаков, взял с собой доносчика и направился к лесу Хде, чтобы перехватить беглецов. Он выследил собственными глазами Иаго, Кобу и Нуну, а потом приказал Tyгe следить за ними. Когда преследуемые сделали привал, он застиг их на месте.

Уверенный, что казаки добьют Иаго, он забрал с собой Нуну и бежал.

– Не сумела ценить почет и ласку, а теперь увидишь, каково тебе будет! – сказал он Нуну и стегнул ее плетью.

– Собака, собака! – простонала Нуну. – Все равно ничего не добьешься.

– До смерти тебя не забью, но и жизни не дам! – и Гиргола снова ударил ее плетью.

Обтянутое платье лопнуло под ударом, и кровь хлынула из раны. Нуну подставила горсть и плеснула кровью в лицо Гирголе.

– Безбожник, пей мою кровь!..

Гиргола кинулся на нее с кинжалом, но догнавшие их казаки вырвали женщину из его рук.

И Гиргола узнал, что какие-то люди выскочили из леса на помощь Иаго и вырвали его, раненого, из рук казаков. Он рвал на себе волосы от отчаяния, но было уже поздно.

Стольких трудов стоило ему напасть на след Иаго, и вот он упустил его! Но неужели он ранен не смертельно, когда на него напали тридцать казаков?

Его уверили, что Иаго изрублен, как котлета, и никак не может выжить.

Вечером они прибыли в селение Степанцминда и доложили диамбегу, что у Иаго было гораздо больше людей, чем они рассчитывали, что они их перебили, хотя несколько казаков пало жертвой этого побоища, и что женщину, похищенную Иаго, им удалось отбить.

Диамбег составил бумагу, в которой отметил также и свои заслуги, как мудрого распорядителя, и направил ее начальнику. Тот присоединил свое имя к этому донесению иотослал губернатору. Губернатор, со своей стороны, дал блестящий отзыв о своих подданных, отметив беззаветную храбрость, проявленную ими в этом деле, и переслал все бумаги высшему начальству, которое сочло возможным наградить всех участников.

Что могла значить смерть нескольких казаков, когда были уничтожены такие бандиты, как Иаго, Коба и их единомышленники? Казаков заменят другие; казаки, – в них нет недостатка на станциях.

Гиргола забрал к себе Нуну, как члена семьи, и отвез ее в свой дом, где никто не жил с тех пор, как они переселились в Аршскую крепость. Он втолкнул ее в темную комнату и запер на ключ.

– Валяйся здесь, как собака, до моего возвращения. Он собрал соседей, пристававших к нему с расспросами.

– Что вам рассказать? Перебили всех, как собак, и бросили в пропасть.

– Несчастный Иаго! – жалел народ. – Не прискорбно ли, что ты так бесславно погиб?

Несколько юношей тут же порешили пойти тайком в горы и предать земле трупы погибших Иаго и его друзей.

А Гиргола вернулся к торжествующему диамбегу, который просто не знал, как и благодарить верного слугу за примерную службу своему царю. Он отпустил его пораньше, чтобы дать ему отдохнуть после тяжких трудов.

– Ступай домой, отдохни, верный мой Гиргола. Завтра спустишься ко мне… И не я буду, если сабли твоей темляком не украшу.

– Да не лишит меня господь милости вашей! – низко кланяясь, ответил Гиргола и вышел за дверь.

Коба и его товарищи спустились к подножию горы и там, в неглубокой теснине, защищенной с одного края голой скалой, а с другого – грудой камней, они развели костер, омыли раны Иаго, посыпали их порошком из целебной травы с солью, перевязали раненого и уложили его на бурку. Коба дежурил при нем, остальные завернулись в свои шерстяные одежды и прилегли отдохнуть. Спустилась тишина, нарушаемая лишь отдаленным, как бы убаюкивающим рокотом реки.

На рассвете снова развели потухший за ночь костер, отогрелись, – утро было прохладное, – закурили трубки, и только тогда Парчо заговорил со своими:

– Эти мохевцы доверились нам, мы должны вывести их отсюда в безопасное место.

– Да, конечно, так следует сделать! – согласились остальные.

Тогда Парчо подозвал к себе Кобу, а юноша-горец сел у изголовья Иаго.

– Погрейся у огня! – теснясь, предлагали ему хозяева.

– Не беспокойтесь, я не озяб! – ответил Коба, опускаясь рядом с Парчо.

– Коба, пора вам отсюда уходить, – заговорил Парчо.

– Конечно, пора, да как быть с раненым? – грустно отозвался Коба.

– Надо и его взять с собой.

– Мы его понесем. Только придется нести его через Гвиргалу, а там стоят ваши караулы. Пропустят ли они нас? – сомневался Парчо.

– Конечно, пропустят! Не все же у нас неверные!

– Кто вас знает, Гиргола – тоже из ваших!

– Да, он из наших! – горько и злобно сказал Коба, – но не все такие.

– Чего нужно вашим, почему они своих же предают? – горько сетовал Парчо.

– Испортились нравы!.. Все, кто посильней, действуют против нас, что же мы-то можем сделать?

– Ну, оставим это! – помолчав, сказал Парчо. – Не сумеешь ли ты договориться с вашим караулом, чтобы нас пропустили!

– Отчего же, пойду!

– А вдруг они тебя задержат? Будь осторожен!

– Нет, не задержат! – гордо вскинул голову мохевец.

– Если сомневаешься, лучше переждем, пока поправится Иаго, – не унимался Парчо. – Мы и тут защититься сумеем!

– Нет, нет! Я сейчас же схожу и вернусь!

Коба загнул полы чохи и почти бегом устремился к вершине Гвиргалы.

Ему так сильно хотелось убедить Парчо в единодушии своих соплеменников, что он напрямик направился к месту, где стоял караул. Стражники сверху глядели на приближающегося юношу и гадали, кто бы это мог быть.

Когда он подошел ближе, все узнали его и удивились, что он так смело идет к караулу, когда голова его так дорого оценена властями, что жадный человек мог бы польститься на мзду. Беспечная отвага этого юноши внушала им невольное к нему сочувствие.

– Добрый путь, Коба, добрый путь тебе! – приветствовали его караульные.

– Мир вам, мир! – ответил юноша.

– Куда путь держишь? Что скажешь нам? – нетерпеливо расспрашивали его мохевцы, зная, что судьба его тесно связана с судьбою Иаго.

Коба удовлетворил их любопытство, рассказал, зачем он к ним пришел, сказал также, что теперь он предался им в руки; если совесть им позволит, они могут не пропустить его и его друзей.

Ни один мохевец из караула не посягнул на свободу Кобы. Некоторое время все они молчали, а потом воскликнули все как один:

– Отчего же нет, отчего? Вот тебе дорога свободная, иди себе с богом…

– Дай вам бог долгой жизни!.. Слава богу, что пока еще брат не отрекся от брата!

– Не мешкай, Коба! Мало ли что может случиться… Надо вам пройти поскорей! А ты не бойся, мы тебя не предадим!

– В долгу не останусь! – сказал Коба и, попрощавшись с караульными, быстро пошел обратно.

Коба сообщил своим товарищам ответ караульных. Тотчас же они уложили Иаго на шерстяное одеяло и двинулись в путь. Им навстречу вышли караульные-мохевцы и помогли нести Иаго в гору до своего поста. Здесь передохнули, поели и распрощались: путники пошли дальше, а караульные остались на посту, чтобы через несколько дней спуститься к себе домой, где их ожидали всяческие неприятности от диамбега, Гирголы и подобных им людей.

Вечером, часу в девятом, Гиргола подошел к своему дому. Он отомкнул замок и, чиркнув спичку, вошел в помещение. Зажег стеариновую свечку, потом вывел из клети связанную по рукам Нуну. Вот уже три дня он держал ее взаперти, не давал ей ни есть, ни пить и всячески над ней издевался. Она вся высохла и побледнела. Он подвел ее к столбу, подпиравшему кровлю, и привязал к нему.

– Стой тут, собака, может, подохнешь скорее! – злобно сказал он ей.

Она даже не взглянула на него, чтобы не видеть ненавистного лица.

Гиргола сел в сторонке и закурил. Вдруг кто-то постучался в дверь.

– Кто там? – спросил Гиргола.

– Это я, Джгуна!

Гиргола отпер дверь. Вошел человек с кувшином и корзиной, прикрытой салфеткой.

Они уселись перед Нуну, достали из корзины пищу и принялись за еду. Жирная баранина, зажаренные в масле куры, яичница, – все это вкусно пахло и раздражало голодную Нуну. Нутро пылало, в глазах темнело, горло распухло от жажды.

– Уф, уф, уф! Какое жирное мясо! – поминутно приговаривал Гиргола.

– И вправду, вкусно! – причмокивая, подтверждал Джгуна.

Невыносимо страдая, Нуну все же заставляла себя отворачиваться от них. Но глаза ее невольно тянулись к пище. Проглотив несколько стаканов вина, Гиргола взял в руки кусок мяса и подошел к Нуну.

– Посмотри, какой жирный кусок! – сказал он и поднес мясо к ее губам.

Нуну не выдержала и с трудом приоткрыла сомкнутый рот.

Тогда Гиргола сам съел мясо и, расхохотавшись, вернулся на свое место.

– Бесчеловечные! – еле слышно прошептала Нуну и упала на землю. – Воды! – просила она.

– Постой-ка, Гиргола, дадим ей глоток воды, как бы она не умерла! – сказал Джгуна.

– Не умрет… А впрочем, дай, если хочешь…

Джгуна подошел к Нуну с водой, поднес ей к губам кувшин, но ей свело челюсти, и она не могла сделать ни одного глотка, хотя и была в сознании. Тогда Джгуна концом кинжала разомкнул ей зубы и влил в рот несколько капель. Она ожила от первой же капли и жадно приникла к сосуду, с каждым глотком чувствуя прилив сил.

– Довольно, хватит с нее! – крикнул Гиргола.

– Еще немножко, бога ради! – И Нуну потянулась губами за кувшином.

Джгуна наклонился над ней и шепнул: «Потерпи еще немного!» – потом резко отнял кувшин и сердито сказал:

– Хватит тебе!

Нуну, поняв намек Джгуны, покорно приникла к столбу. Гиргола и Джгуна продолжали пировать.

– Знаешь что, Гиргола, – сказал вдруг Джгуна. – Дадим-ка ей немножко мяса, а то еще умрет!..

– Какое там ей мясо? – сердито отозвался Гиргола.

– Нельзя допустить, чтобы она умерла. Ведь ты же хочешь подольше ее мучить?

– Да, я хочу ее мучить, она сама так меня измучила, эта чертова дочь! – заскрежетал зубами Гиргола.

– Так дать ей, что ли, мяса?

– Как знаешь!

Джгуна не стал спрашивать вторично. Он поднес пищу бедной женщине. Он накормил ее, а когда она немного подкрепилась, осторожно перерезал веревку у нее за спиной и шепнул:

– Буду ждать тебя за дверью. Выйди осторожно, когда заснет Гиргола.

Потом он вернулся к Гирголе, который настолько опьянел, что стал дремать.

– Ты что, спать, что ли, задумал? – весело воскликнул он и запел: «Налей полней, не томи меня».

– А?! Нет! Дай, налей еще! – и Гиргола протянул ему свой рог.

Джгуна наполнил рог. Гиргола поднес его к губам, но не смог опорожнить и отшвырнул в сторону.

– Нет, не могу больше! – пробормотал он заплетающимся языком. – Спать хочу, ступай теперь домой.

Джгуна простился с ним и ушел. Гиргола с трудом накинул засов на дверь и, опираясь на стену, повернулся к Нуну.

– Как я быстро напился!.. Что это со мной?… Ну вот, Нуну, теперь ты моя… Подойди, поцелуй меня… Не хочешь?… Тогда я сам тебя поцелую.

И он, шатаясь, подошел к Нуну, которая глядела на него с омерзением. Она ловко увернулась от него, и он со всего размаху ударился лбом о столб с такой силой, что свалился на месте и, что-то пробормотав, тотчас же захрапел.

Нуну дрожащими руками подняла засов и выскочила вон.

– Заснул? – спросил Джгуна, который ждал ее за углом.

– Да! – шепнула женщина.

– Иди за мной, тебя ждет твоя крестная мать.

Нуну спокойно пошла за Джгуной, зная, что его жена сумеет надежно спрятать ее от Гирголы. А может быть, Гиргола и сам оставит ее в покое. Во всяком случае она будет на свободе.

Они подошли к небольшому дому, где их встретила с распростертыми объятиями крестная Нуну.

Родственники всячески успокаивали Нуну и уверяли, что Иаго только ранен и, разумеется, снова ее разыщет, хотя сами они верили этому с трудом.

Утром Гиргола обнаружил, что Нуну снова ускользнула из его рук. Он поднял тревогу, сообщил об этом диамбегу, перевернул в деревне все вверх дном, но никаких следов не нашел, никто не видел Нуну. И все решили, что она утопилась в реке.

А Нуну жила в тишине и покое, и не было у нее теперь иных забот, кроме тревожных размышлений об Иаго, от которого пока еще не было никаких вестей.