С рассветом воздух огласился свистом и перекличкой пастухов. Отары подняли со стоянки и пустились в путь. Близ селения Балта нас остановили у заставы и потребовали денег за прокорм овец. Это требование показалось нам несправедливым, так как мы все время гнали отары по склонам и мало шли по шоссе. Но стражники стояли на своем и не пропускали нас.

Мы вынуждены были уступить и предъявили им наши билеты, в которых обычно бывает обозначено число овец и тягловой скотины. Они не поверили документам и пожелали пересчитать овец.

Представьте себе, сколько времени могло это длиться, если в стаде более восьми тысяч голов, и какой убыток наносился нам!

Я пошел к начальнику заставы, но все мои уговоры не привели ни к чему. Он упрямо стоял на своем и только твердил: «Должен пересчитать!» – словно забыл все другие слова.

Баранта сбилась в кучу на дороге. Сверху и снизу подъезжали арбы, фургоны, тройки, подходили верблюды, и создавалась невообразимая толчея. Все кричали, бранились, лезли в драку, дорога была закупорена.

Я решил, что надо гнать стадо обратно на ближайший луг, и там ждать, пока я вернусь из Владикавказа, который находился в 12 верстах от Балты и куда я решил съездить к хорошо мне знакомому г. Делакруа, чтобы сообщить ему об этих беспорядках на дороге, находящейся в его ведении.

Я вышел из комнаты начальника заставы, чтобы привести в исполнение свое намерение. Ко мне подошел один из служащих на заставе стражников.

– Напрасно вы беспокоитесь! – начал он.

– Как это напрасно?… – удивился я и сердито добавил:– Мы не ходили по вашим дорогам, ничего на них не портили, а вы незаконно требуете от нас денег, и, мало того, вы еще смеете сомневаться в бумагах с государственной печатью, заверенных приставом, и собираетесь, нанося нам убыток, сами пересчитывать стадо!..

– На все это у нас есть закон, так нам приказывает начальство.

– Я не верю, чтобы начальство приказывало мучить людей и поступать явно во вред населению!

– И все-таки, уверяю вас, напрасно вы сердитесь!.. – успокаивал меня мой собеседник, по всем признакам кантонист, зачисленный писарем на военную службу.

Какая-то особая печать лежит на этих людях, и их всегда можно отличить от тысячи других. Бледный, аккуратно одетый, в сдвинутой набок шапке, из-под которой выбиваются смазанные свиным жиром волосы, намыленные, закрученные кверху усы, выражение лица покорно-хитрое; всегда старается вкрадчиво-любезным словечком смягчить разговор, а если такое словечко не подворачивается, он тут же сочинит его, не считаясь со смыслом, с тем, к месту оно или нет. Словом, мой собеседник принадлежал к разряду людей, чьи уговоры еще больше раздражают собеседника.

– Почему же это я сержусь напрасно? – резко спросил я.

– Подарите трех-четырех ягнят, и вас пропустят! – пояснил он.

– И трех грошей не дам! – возмущался я.

– Как вам угодно, но так было бы лучше! – Открыв картонный портсигар, он предложил мне папиросу. – Угощайтесь!

– Благодарю вас! – сказал я, позвал пастуха и велел подать мне коня.

– Значит, все-таки едете? – опять спросил он.

– Да, прямо к г. Делакруа. Я расскажу ему о ваших порядках.

– А я думаю, что… – начал он.

– Ничего вы не можете думать! – прервал я его, выйдя из терпения.

Подвели лошадь, и едва я занес ногу в стремя, как солдат опять подошел ко мне.

– Дали бы хоть двух баранов!.. Я бы попросил, чтобы вас пропустили.

«Слыхано ли это?! Какой-то проходимец будет просить другого проходимца, чтобы честного труженика, идущего по своим делам и имеющего на руках все нужные бумаги, пропустили по казенной дороге! Боже мой! Где я, и что тут происходит?» – думал я.

– Давай уступим им и двинемся дальше, – посоветовал Симон.

– Никогда! – ответил я. – Надо же хоть раз проучить, этих грабителей!

– Проучим ли мы их?

– А как же, они получат выговор.

– Не вечно же начальником заставы будет этот толстопузый. Еще раньше, чем мы будем возвращаться, могут назначить другого, и тот будет так же грабить.

– Знаешь, если тебя послушать, так выйдет, что мир населен одними разбойниками! – раздраженно воскликнул я.

– Не одними разбойниками, а все же несправедливости в нем достаточно… Однако, знаешь, что я хочу тебе сказать? Если ты стоишь на своем, давай перейдем реку повыше и совсем минуем дорогу.

– Пустое ты говоришь! – вмешался в разговор пастух. – В прошлом году мы также вот верхами шли, через Джариах прошли, до самого Дзауга в глаза не видали государственной дороги, и все-таки казаки нас догнали и потребовали с нас вдвое больше…

– Как? Вы вовсе не шли по государственной дороге и с вас все-таки взыскали деньги?… – спросил я пораженный.

– Клянусь, что так! – подтвердил пастух.

Я уже готов был принять предложение Симона, чтобы самому убедиться в существовании такого разнузданного взяточничества, но, к сожалению, мост, которым пользовались без пошлины, оказался разрушенным инженерами, а вода в реке была высока, и я утвердился в решении ехать во Владикавказ. В это время к Балте с грохотом подъехал экипаж, и из него выскочил сам г. Делакруа.

Я объяснил ему все, рассказал про наши беды, и он сделал строгий выговор начальнику заставы.

– Милостивый государь, вы должны уметь разбираться в людях, не все ведь одинаковые! – добавил он, между прочим.

Я просил не исключения для себя, а справедливости для всех, и потому, не выдержав, сказал:

– Господин полковник! Я прошу не снисхождения к себе, а законных действий!

– Странный вы человек! – усмехнулся он. – Не можем же мы поступать одинаково с вами и с какими-то там мужиками!

– Я полагаю, что закон для всех должен быть одинаков, исключения здесь неуместны.

– Сколько ни говорите, никогда этого не будет! – покачал он головой.

Мы еще долго беседовали, и кончилось тем, что с нас вовсе не взяли положенного налога, как ни старался я соблюсти общий для всех порядок.

Миновав эти места, мы подошли к пригородным лугам Дзауга. Тут нам предстояло вести переговоры с арендаторами пригородных пастбищ.