Хаджи-Мурад наблюдал за ходом битвы с возвышенности правее Ашильтинских садов, где располагалась Хунзахская милиция. Еще правее, за оврагом, по которому текла узкая речка, стояла милиция шамхала Тарковского. Граббе не доверял туземной милиции, он использовал ее большей частью для прикрытия тылов главного отряда и оттеснения повстанцев, пытавшихся небольшими группами прорваться на Ахульго.

Из расположения Хунзахской милиции почти ничего не было видно, кроме летящих снарядов и колонны Врангеля, облепившей перешеек между Ахульго и Сурхаевой башней. Хаджи-Мурад хотел видеть больше и перебрался с ближайшими нукерами на позиции апшеронцев, стоявших ближе к месту событий. Но и отсюда не все можно было разглядеть, кроме общего хода событий. Нукеры живо комментировали сражение.

– Смотри, смотри! – кричали они.

– Идут, как отара!

– Остановились!

– Мюриды не отходят!

– Эти волки будут стоять до конца.

– А куда им деваться? Семьи же тоже там!

– Зачем толпой идут? Там один человек еле пройдет.

– Мюриды из-под земли, что ли, стреляют?

– Нет, Шамиль Врангелю не по зубам.

– Задавит… Вон у него какая сила!

– Друг друга они задавят, – сказал Хаджи-Мурад.

– Там развернуться негде.

– Смотри, наши в шашки бросились! – продолжали нукеры.

– Они не наши, они Шамилевские…

– Все равно хорошо дерутся.

– Пусть со мной попробуют, – мрачно произнес Хаджи-Мурад.

– Тогда посмотрим.

Он повернул коня и поехал обратно. Битва ему не понравилась, он чувствовал, что штурм не увенчается успехом. Слишком самонадеянно атаковал Врангель, и слишком упорно отбивались мюриды. Но что-то еще беспокоило Хаджи-Мурада, в чем он не готов был себе признаться. Шамиль держался на Ахульго уже больше месяца, и не похоже было, чтобы он собирался сложить оружие. Значит, он на что-то надеялся. Но на что?

Ополчение уже не могло серьезно укрепить Шамиля. Его почти не было, а то, что пробиралось с левого берега Койсу, было слишком мало, чтобы изменить соотношение сил. Граббе тоже не собирался уходить. Напротив, к нему регулярно прибывали новые силы. Ахульго было раскалено от солнца и снарядов, там должны были кончиться вода, пища, да и пули с порохом. Что же тогда придавало Шамилю силы держаться и надеяться на успех? Неужели вера в справедливость своего дела? Для горцев это было посильнее оружия. Хаджи-Мурад в душе не хотел, чтобы Граббе одолел горцев, чтобы Шамиль сдался генералу, чтобы все решилось без участия самого Хаджи-Мурада, а его личный враг Ахмед-хан торжествовал победу. Но стойкость горцев вызывала у Хаджи-Мурада невольное уважение и бередила его душу. Ему казалось, что неустрашимость мюридов бросала тень на воинскую доблесть самого Хаджи-Мурада, стоявшего на другой стороне.

Ночью пронесся слух, что Врангель потерпел неудачу. А перед рассветом вновь загрохотали пушки. Они били так часто, что не было слышно даже эхо. Хаджи-Мурад помолился и отправился в главный лагерь узнать, чем кончилось дело.

Лагерь сам теперь напоминал поле сражения. Повсюду лежали раненые, отовсюду несли погибших. Вокруг царили растерянность и уныние.

Ротные командиры проводили переклички, прежде чем подать рапорт о потерях.

– Федяев?

– Погиб, – отвечали из строя.

– Лыков?

– Здесь я.

– Прасковьин?

– Здесь.

– Левандовский?

– Убит.

– Плотников?

– Без вести пропал.

– Берг?

– В лазарет понесли Максимку.

– Киселев?

– Здесь!

Ротный удивленно поднял глаза.

– Ты же раненый был.

– Контужен только, – ответил Киселев.

– Пустяшное дело.

Хаджи-Мурад ехал дальше.

Роты, не участвовавшие в деле, занимались своими делами. Одни варили кашу в котелке над костром, другие чистили ружья, третьи чинили одежду. Были и такие, что спали после того, как всю ночь выносили раненых и убитых.

Один солдат, уснувший под яблоней, приоткрыл глаза, услышав, как фыркнул конь Хаджи-Мурада. Увидев горца, солдат вскочил и схватился за ружье с криком «Горцы!»

– Отставить! – остановил его фельдфебель, узнавший Хаджи-Мурада.

– Извиняйте, господин прапорщик, – сказал фельдфебель Хаджи-Мураду.

– Утомились солдатики. Уже своих за мюридов принимают.

Хаджи-Мурад и бровью не повел и продолжил свой путь.

Из садов поднимался легкий дымок и доносился запах свежего хлеба. Чуть поодаль, у берега речки, повара разделывали коровью тушу.

А еще дальше, на небольшом поле, двое солдат поливали грядки из кувшина.

– Это что? – спросил их Хаджи-Му-рад.

– Огурцы, ваше благородие, – отвечали солдаты.

– Авось, поспеют, пока Шамильку возьмем.

Хаджи-Мурад ехал дальше и краем глаза замечал, что солдаты и даже некоторые офицеры поглядывают на него с опаской и отчуждением. Хаджи-Мурад чувствовал, что после неудачного штурма в нем видели уже не союзника, а тайного сторонника Шамиля хотя бы потому, что Хаджи-Мурад тоже был горцем. Затем он снова услышал перекличку.

– Мищенко, подпоручик?

– Убит их благородие.

– Григорьев?

– Здесь!

– Кумовой?

– Ранен.

– Рублев?

– Не нашли…

– Как – не нашли? Ему же, ефрейтору, через месяц в отставку?

– Небось, с кручи сорвался, царство ему небесное.

– Ямщиков?

– В лазарете.

– Дерюгин?

– Пропал.

– Мордовин?

– Тута!

По обрывкам разговоров, по тому, сколько тел лежало перед отрядным священником, читавшим над погибшими молитвы, по мрачным лицам командиров, по переполненному лазарету Хаджи-Мурад прикидывал потери Граббе. Выходило, что из строя выбыла почти половина колонны Врангеля, тысячи две солдат, не считая офицеров. Офицеры называли это неудачей, Хаджи-Мурад считал это поражением.

Объезжая лазарет, Хаджи-Мурад наткнулся на страшную картину. На задворках стояло несколько корзин, из которых торчали ампутированные конечности. Хаджи-Мурад невольно отвел глаза и пришпорил коня. Эта сторона войны обожгла даже его храброе сердце.

Он миновал овраг и увидел своего знакомого. Это был Стефан, который сидел на пне у костра и задумчиво курил папиросу.

– Салам алейкум, – поздоровался с ним Хаджи-Мурад, останавливая коня.

– А, джигит! – улыбнулся Развадовский вставая.

– Салам. Давно не виделись.

– На Ахульго ходил? – спросил Хаджи-Мурад.

Стефан показал перевязанную руку.

– Ранен я.

– А труба твоя где?

– Отдыхает.

– Хорошо, – кивнул Хаджи-Мурад.

– Теперь вам не до музыки.

– А сам что? – спросил Стефан.

– Пойдешь на Ахульго?

– Не пускают, – покачал головой Хаджи-Мурад.

– Подожду, пока солдаты кончатся.

– Долго ждать придется, – сказал Стефан.

– Скажи лучше, сколько Шамиль продержится?

– Аллах знает, – развел руками Хаджи-Мурад.

– Вы лучше домой идите, мы тут сами разберемся.

– Раньше надо было разбираться, – сказал Развадовский.

– Мы бы сюда и не сунулись. А теперь, брат, поздно. Теперь для Граббе – пан или пропал.

– Пропал, – хитро улыбнулся Хаджи-Мурад.

– Даже если Шамиля победит, и то пропал.

– Как это? – не понял Развадовский.

– Увидишь, – ответил Хаджи-Мурад и тронул коня вперед.

Озадаченный музыкант смотрел вслед известному джигиту и силился вникнуть в его слова. Кавказские премудрости были ему непонятны, но все яснее становилось другое – Шамиль сам превращался в какую-то исполинскую гору, которую невозможно было одолеть. И Стефан молил Бога, чтобы никто больше не пытался это сделать, чтобы кончились эти ужасные штурмы, чтобы отряд вернулся назад, а он, музыкант Стефан Развадовский, вернулся в свой отчий дом в Польшу. Но пока это было невозможно, и Стефан утешал себя тем, что его труба хотя бы не играла «в атаку», а только «все назад».

Хаджи-Мурад проехал через сады, с недоумением оглядываясь на свежие пни, миновал пекарню, которую топили дровами из фруктовых деревьев, и остановился на краю сада, у больших камней, с которых открывался вид на оба Ахульго.

Хаджи-Мурад долго смотрел на эти горы, будто ожидая, что они откроют ему свою тайну. Но горы молча залечивали свои раны. И вдруг Хаджи-Мураду до боли захотелось оказаться там, на Ахульго, среди свободных людей, среди мужчин, которыми мог гордиться весь Дагестан и которых уважали даже их противники.

Вдруг цепкий слух Хаджи-Мурада уловил какой-то шорох. Хаджи-Мурад резко обернулся в седле, успев выхватить свою верную саблю. Вокруг никого не было. Хаджи-Мурад поднял глаза вверх и увидел перепуганного мальчишку, который сидел на выступе, прижимая к себе подзорную трубу. Хаджи-Мурад приподнялся в седле и снял мальчишку с камня.

– Не убивайте, дяденька! – с трудом выговорил Ефимка.

– Не бойся, – сказал Хаджи-Мурад, опуская мальчишку на землю.

Он взял у Ефимки трубу и посмотрел в нее на Ахульго. Теперь он видел фигурки людей, мужчин и женщин, которые восстанавливали то, что разрушили пушки. Хаджи-Мурад навел трубу получше и различил девочку, которая обходила с кувшином людей, помогая им утолить жажду. Прапорщик приник к окуляру, находя на Ахульго все новые интересные подробности. Эта труба была чудесным изобретением, она доставала туда, куда не долетали пули.

– Бери! – сказал Хаджи-Мурад, протягивая мальчишке золотую монету.

Но рядом уже никого не было. Хаджи-Мурад удивленно оглядывался, пока не убедился, что мальчишка исчез. Тогда он решил, что заплатит мальчишке даже больше, когда встретит его в лагере, а пока его манило Ахульго, и он снова направил волшебную трубу на загадочную гору.