Шамиль давно привык к беспокойным ночам, но в эту ночь вовсе не сомкнул глаз. Он понимал, что новый штурм неминуем, что воинов на Ахульго осталось слишком мало, чтобы противостоять колоннам Граббе, но сердце подсказывало ему, что они выдержат. Разведчики сообщали о начавшемся передвижении войск противника, и похоже было, что главный удар Граббе снова нанесет по Новому Ахульго. Теперь нужно было правильно расставить людей на оборонительных рубежах, но их не хватало, и приходилось рисковать. Шамиль велел вызвать подмогу со Старого Ахульго, ослабив позиции Омара-хаджи. Небольшой резерв тоже сосредоточился на Новом Ахульго.

Помогать мюридам вызвались юноши, которых уже невозможно было заставить сидеть по домам. Старики давно воевали наравне с молодыми. А женщины выучились сбрасывать камни, точить тупившиеся в боях сабли, заряжать ружья и стрелять, когда приходилось. Все Ахульго теперь стало одним домом, который приходилось защищать всем вместе.

Джавгарат тоже просила Шамиля отпустить ее с другими женщинами, а за младенцем Саидом могла присмотреть и Патимат, которая все равно не могла покинуть дом, потому что ей скоро было рожать. Но лекарь Абдул-Азиз, иногда навещавший дочь, шепнул Шамилю, что ее нельзя оставлять одну. Из-за переживаний и всего, что происходило вокруг, она могла родить раньше срока.

– Оставайся дома, – твердо сказал Шамиль Джавгарат.

– Достаточно, что Джамалуддин не вылезает из-под пуль.

Шамиль взял лампу и пошел к детям, спавшим в углу его комнаты. Он долго смотрел на своих сыновей, которые даже во сне чувствовали каждый взрыв, сотрясавший подземные кельи. Гази-Магомед спал в обнимку с кинжалом, а Джамалуддин уснул с книгой в руках. Шамиль вынул из рук сына кинжал и повесил на деревянный гвоздь рядом с кинжалом Джамалуддина. Книгу он положил в нишу над постелью. Затем провел рукой по голове Джамалуддина, и тот вздохнул, успокоился и повернулся на другой бок. Отец смотрел на Джамалуддина, не знавшего, что явившийся в горы генерал требует его в заложники, и читавшего перед сном книгу, в которой говорилось о благородных людях и красоте мира, созданного всевышним. Шамиль не мог насмотреться на своих сыновей, не мог заставить себя покинуть их. Граббе с его безумными ультиматумами был далеко, но пушки его продолжали стрелять, а войска уже строились в штурмовые колонны. И никто не знал, увидит ли Шамиль своих детей снова. Битва предстояла тяжелая.

Когда Шамиль вышел на гору, его уже ждали Султанбек и Юнус.

– Они идут, – сказал Юнус.

– Наши люди на местах? – спросил Шамиль.

– Все, кто смог, – сказал Султанбек.

– Даже раненые.

Обстрел вдруг прекратился будто для того, чтобы Шамиль спокойно добрался до оборонительных рубежей. Там он встретил Сурхая, который вышел навстречу имаму.

– На нас идут три батальона, – сказал Сурхай.

– Они уже у первого перекопа.

– А что на Старом Ахульго?

– Наступает один батальон, – докладывал Сурхай.

– И еще один, как в первый раз, спустился между горами и идет по речке.

Шамиль вынул свою шашку и огляделся кругом.

– Чего они ждут?

Будто отвечая на его вопрос, снова заревели пушки, но теперь основной огонь был сосредоточен на первом рубеже обороны, перед которым, укрытая новым мантелетом, ждала штурмовая колонна.

– Началось! – крикнул Сурхай и бросился туда, где теперь было особенно жарко.

– Держись, имам!

Это были последние слова Сурхая, которые слышал Шамиль.

На передовые укрепления обрушились свирепые залпы артиллерии. Все вокруг было пронизано осколками снарядов и камней. От огня побагровели даже облака, плывшие над Ахульго.

Сокрушив все, что можно было сокрушить, артиллерия уступила Ахульго пехоте. Батальоны куринцев под командой генерал-майора Пулло хлынули вперед, затопили собой перекоп и с громовым «Ура!» полезли на останки передовых креплений. Ни огонь уцелевших защитников, ни камни и бревна, летевшие в куринцев, не могли остановить этой лавины.

Мюриды во главе с Сурхаем яростно бросились в шашки, но лес штыков опрокинул горцев. Выжившие скрылись в подземных укреплениях и оттуда открыли огонь по наступавшим.

Куринцы, приставляя лестницы и помогая друг другу, уже взбирались на первый рубеж обороны горцев, когда отбивать его Шамиль послал еще один отряд. Снова началась ужасная сеча. Сурхай и его люди выбрались из укрытий и бросились на куринцев с флангов. Позади, как и в прошлый раз, накапливались массы солдат, пока эту плотину не прорвало. Сметая своих и чужих, лавина перевалила через первый рубеж и хлынула во второй ров. Повторялась картина прежнего штурма, только войск теперь было больше и сопротивление – ожесточенней. Горцы уже не думали о спасении, гибель в бою казалась им предпочтительнее невыносимой блокады. Мечтали они лишь о том, чтобы дорого отдать свои жизни. Среди первых погиб Сурхай, врезавшийся в гущу куринцев с шашкой в одной руке и кинжалом в другой. Израненного, его хотели взять в плен, но он продолжал биться, пока не упал под грудой сраженных им куринцев.

И так же, как и в прошлый раз, лавина остановилась перед следующей защитной линией, стоявшей над вторым рвом.

Пулло приказал надежно укрепиться на взятом рубеже. И саперы, не обращая внимания на продолжавшийся огонь, тут же втащили наверх туры и фашины и приступили к устройству ложемента – защитного укрепления для пехоты и артиллерийской батареи, которую предполагалось здесь возвести.

Прорвавшиеся вперед куринцы вступили в жаркую перестрелку с защитниками второго рубежа обороны Ахульго, где командовал Балал Магомед. Но тут по куринцам начали бить со всех сторон из подземных укрытий. В ответ началась жестокая стрельба с занятого куринцами рубежа. Потом в куринцев полетели кувшины, начиненные порохом и битым чугуном, и гранаты, которые горцы успели потушить и заново снарядить. Взрывы производили в рядах наступавших значительные опустошения. Куринцы несколько раз бросались на второй рубеж, и столько же раз горцы бросались на куринцев врукопашную, пока, в конце концов, авангард колонны Пулло не отошел назад, за первую линию.

Тем временем батальон апшеронцев под начальством майора Тарасевича проник в ущелье между утесами и начал взбираться по почти отвесной скале на Новое Ахульго, намереваясь выйти в тыл отбивавшимся горцам. Первым их заметил Хабиб, и со Старого Ахульго по апшеронцам открыли стрельбу. Это казалось невероятным, но апшеронцы, несмотря ни на что, упорно поднимались наверх. Первых поднявшихся встретил сам Шамиль с небольшой группой мюридов. Они яростно сражались, пока смельчаки апшеронцы не были сброшены вниз. Как всегда, отличился Султанбек, отрывавший от горы лестницы вместе с висевшими на ней солдатами и сталкивавший их в пропасть. Шамиль был ранен, но продолжал биться, пока это не увидел дравшийся рядом Юнус и не увел имама от края горы. Затем в дело вступили старики и подростки, а женщины с проклятиями обрушивали сверху заранее припасенные камни и бревна. Но и этих средств уже не хватало, и тогда, разгоряченные схваткой, люди начали сами бросаться на солдат в надежде увлечь их с собою в пропасть как можно больше. Первым это сделал старик, почувствовав, что иначе наступающих не сдержать. Размахивая кинжалом, он кинулся на показавшегося снизу офицера, и они полетели в пропасть, не переставая драться и сбивая по пути других. Примеру старика последовал подросток, а следом за ним бросилась и его несчастная мать. Не ожидавшие такого, изумленные апшеронцы замешкались, и этого хватило, чтобы атака была окончательно сорвана. Понеся тяжелые потери, колонна Тарасевича вынуждена была отказаться от своего отчаянного предприятия.

Старое Ахульго атаковала колонна полковника Попова, но, как и в прошлый раз, не убедившись в успехе других колонн, ограничилась демонстрацией. Знай Попов, как мало на Старом Ахульго осталось защитников, он вряд ли бы остановился.

Хаджи-Мурад наблюдал за битвой издалека. Его нукеры сначала оживленно комментировали ход дела, а затем, когда исход стал ясен, приуныли.

– Опять не смогли, – говорили они.

– Еще бы нажали и взяли Ахульго!

– Как можно столько драться? У Шамиля и людей уже нет.

– Людей нет, – согласился Хаджи-Му-рад, наводя на Ахульго подзорную трубу.

– Зато дух есть.

– Дух – не дух, а сила тоже нужна, – отвечали нукеры.

– Все равно Граббе его сломает

– Если бы мог, давно бы сломал, – ответил Хаджи-Мурад, наблюдая, как отчаянно дерутся мюриды.

– Можно неделю держаться против такого войска, пусть – месяц! А имам только на Ахульго уже два месяца воюет.

– Да, – растерянно соглашались нукеры.

– Каменный он, что ли?

– Или вера у него такая крепкая?

– Хоть бы женщин пожалел.

– Они уже сами воюют, на штыки кидаются…

– Удивительное дело…

Хаджи-Мурад и сам не понимал, что происходит. Мюриды дрались так, что вызывали удивление даже у горцев, у самого Хаджи-Мурада, который и сам был не последний джигит. Все это порождало нечто большее, чем уважение. Воинская доблесть мюридов унижала их соплеменников, оказавшихся на другой стороне. Самоотверженность защитников Ахульго порождала в противниках зависть и разрушительное сомнение. Кто бы мог теперь сказать, что Шамиль и его мюриды защищают лишь свои жизни, что обороняют лишь гору, которых в Дагестане тысячи? Что-то здесь было не так. Хаджи-Мурад догадывался, что придает Шамилю силы, но не спешил это признать. Он не хотел верить, что Шамиль сумеет выстоять против тех, кому служил Хаджи-Мурад. Служил, но не уважал. Да и врагов у него было больше в ханском дворце, чем на Ахульго.

Среди отбивавшихся на краю Нового Ахульго была и жена Сурхая. Едва люди перевели дух после отражения атаки, как стало известно, что Сурхай и его сын погибли. У женщины будто остановилось сердце.

– Погибли? – не верила она.

– А как же я? А наша дочь?..

И тут она вспомнила, как муж с ней прощался. Ее, как и других ахульгинских женщин, давно мучило тяжелое предчувствие, но на этот раз оно было таким сильным, что мешало говорить. И она только молча кивала, слушая страшные слова, которые говорил ей муж. Прощаясь, Сурхай сдержанно обнял ее, погладил прижавшуюся к матери дочку и шепнул жене:

– Аллах знает, что теперь будет. Но если я погибну, если погибнет наш сын, то лучше убей и нашу дочь, но не оставляй ее врагу.

– Нет! – отшатнулась жена.

– Так решили мужчины, – сказал Сурхай.

– Я не смогу! – застонала женщина.

– Подумай сама, что для нее лучше. И для тебя тоже. Прощай, – улыбнулся Сурхай, уходя вместе с сыном.

– Жаль, если не увижу вас снова.

Душа женщины противилась ужасной вести, противилась воле покойного мужа, но ноги сами несли ее домой, туда, где пряталась от смерти ее голубоглазая Муслимат, красота которой ослепляла всех, кто ее видел. Жена, а теперь уже вдова Сурхая была так ошеломлена ударом судьбы, что не заметила, как рядом зашипела и разорвалась граната. Женщина упала. Когда она пришла в себя, ее, окровавленную, поднимали плачущие женщины. Она никого не узнавала, она не понимала, что с ней происходит, но знала, что ей нужно домой, к дочери. Она встала на ноги, отстранила женщин, затем подняла кинжал, сделала несколько шагов и упала замертво.

На Ахульго наступило затишье. Стефан Развадовский лежал среди убитых, прижимая к себе запачканную в крови трубу.

– Кто живой, отзовись! – услышал он где-то рядом.

Стефан с трудом открыл глаза и увидел, как санитары уносят штабс-капитана, командовавшего ротой авангарда. Ударяясь о камни, позвякивала его висевшая на темляке сабля. Стефан с трудом приподнялся, ощупал разбитую голову с запекшейся кровью и заставил себя встать. Кругом было тихо, только стервятники перекликались в небе, предчувствуя богатую поживу. Стефан осознал, где находится, поглядел на руины, взятые отрядом, с которых ему призывно махали руками куринцы. Затем оглянулся на оставшееся в руках горцев укрепление, откуда на него устало смотрели мюриды, и двинулся к горцам.

– Куда ты?! – кричали куринцы.

– Поворачивай назад, дурья башка!

Но Стефан, отирая рукавом кровь с трубы и спотыкаясь об убитых, брел к горцам.

– Совсем ошалел контуженный! – кричали куринцы.

– Убьют!

Занимавшие второй рубеж горцы удивленно смотрели на Стефана, у которого вместо оружия был странный инструмент, и не стреляли. Стефан перебрался через завал и привалился к большому камню.

– Чего надо? – спросили его.

– Мира, – отозвался Стефан.

– И покоя.

– Лучше бы сразу умер, – сказал ему горец.

– Здесь покоя не будет.

– Кто хочет мира, не нападает, – добавил другой.

– Это что? – постучал кинжалом по трубе первый горец.

– Зурна?

Стефан поднес трубу к губам и медленно сыграл два такта лезгинки, которой выучился у музыкантов, сопровождавших горскую знать.

– С ума сошел, – заключили горцы.

Курбан с несколькими юношами вернулся за новыми ранеными, и Стефана отправили с ним к Абдул-Азизу.

Хотя горцы и отразили штурм Граббе, но этот удар оказался слишком тяжелым. Кроме Сурхая, погибли наибы Муртазали и Балал Магомед, а с ними десятки мюридов и других защитников Ахульго. Когда Юнус называл имена убитых и раненых, Шамиль слушал его, закрыв рукою глаза. Он не мог поверить, что лишился столь нужных и близких сподвижников, что женщины и дети воевали и гибли наравне с мужчинами. Шамиль произнес над погибшими молитву, а затем сказал:

– Благодать от деяний героев снисходит и на потомков. Они будут гордиться своими предками.

Мимо вели раненых. Курбан заметил Шамиля и подвел к нему Стефана.

– Шамиль, этот человек сам перешел к нам, – объяснил Курбан.

– Шамиль?! – улыбнулся Стефан.

– Хорошо, что ты жив!

– Зачем ты пришел? – спросил Шамиль, и Юнус перевел его слова.

– Не хочу драться с горцами, – ответил Стефан.

– В отряде много таких, которые не хотят.

– Зачем же деретесь?

– Нас не спрашивают, – сказал Стефан.

– Даже меня, музыканта, который не должен воевать, послали в бой. Граббе пошлет на тебя всех, если ты не замиришься.

– Ваш генерал не хочет мира, – ответил Шамиль.

– Он хочет покорности.

– Если будут новые штурмы, все погибнут, – горячо говорил Стефан.

– Погибнут твои храбрые мюриды, погибнут мои друзья, погибнет моя Польша…

– Так ты поляк? – спросил Шамиль.

– Я боролся за свободу Польши, а теперь вынуждены воевать против свободы гор.

– У нас есть поляки, есть русские, много разных людей есть в горах, – сказал Шамиль.

– Кто не хотел с нами воевать, те стали нашими друзьями.

– Не все могут уйти, – сказал Стефан.

– Граббе требует моего сына, – произнес Шамиль.

– Скажи, поляк, если я отдам его, генерал оставит наши горы в покое?

– Этого я не знаю, – ответил Стефан.

– Но если это условие мира и если Граббе его нарушит, то многие откажутся воевать.

Шамиль пожал руку Стефану и сказал:

– Иди, наши люди тебе помогут.

Лекарь Абдул-Азиз, прослышавший про ранения имама, был уже здесь. Но Шамиль сказал ему, что будет последним, кто получит его помощь. И лекарь ушел с остальными ранеными.