В отличие от лагеря Граббе, на Ахульго царило тревожное ожидание.

– Ну что? Как? – спрашивали Юнуса мюриды, но он не отвечал, спеша сначала сообщить все Шамилю.

Имам и его окружение встретили Юнуса у мечети.

– Сын остался с Джамалом, – поспешил успокоить Шамиля Юнус.

– Слава Аллаху, – сказал Шамиль. Он хотел расспросить о сыне поподробнее, но это могло подождать, судьба Ахульго была важнее.

– Что сказал генерал? – спросил дядя Шамиля Бартихан.

– Говорит, что согласен на мир, но хочет говорить с имамом, – сообщил Юнус.

– О чем? – негодовал Шамиль.

– Я отдал сына, пусть уводит войска.

– У них не как у нас, – объяснял Юнус.

– Слишком много начальников. Говорят, надо все обсудить, чтобы царь потом не гневался. Хотят сначала с тобой встретиться.

– Где будет встреча?

– Я сказал, пусть приходят к нам, с любой охраной, но они предлагают встретиться у Ашильтинки.

– Юнус показал предполагаемое место встречи – у огромного обломка скалы, лежавшего у речки неподалеку от Ахульго.

– Вон там.

– Может, так и лучше, – сказал Ахбердилав.

– Пусть не знают, что у нас осталось мало людей.

– Граббе придет сам? – спросил Омар-хаджи.

– Нет, сначала пришлет другого генерала, Пулло, своего первого помощника, – ответил Юнус.

– Может, и мне послать помощника? – разочарованно сказал Шамиль.

– Они будут разговаривать только с тобой, – сказал Юнус.

– Надо идти, – настаивал Бартихан.

– У нас нет другого выхода.

– Вы же слышали, у них слишком много начальников, – говорил Шамиль.

– Если я скажу – я сделаю, а этот Пулло может пообещать что угодно, а потом Граббе скажет, что это не его слова, и сделает, как ему выгодно.

– Сначала послушаем, что он скажет, – предлагал Бартихан.

– А там видно будет.

– Передай им, что я согласен, – сказал Шамиль, хотя и не желал говорить этого.

Отправив Юнуса с ответом, Шамиль поспешил домой, чтобы утешить жену. Патимат не переставала плакать с тех пор, как у нее отняли сына, и, только узнав, что ее Джамалуддин находится под покровительством Джамала, доброго человека, всей душой преданного Шамилю, немного успокоилась. Она просила рассказать еще и еще о том, как приняли сына, где его устроили, не обидел ли его кто. И Шамиль, скрепя сердце, отвечал, что Юнус обо всем позаботился, что Джамал у Граббе в почете, что сына принимали как важного человека и что он скоро вернется домой.

Патимат хотела во все это верить, но сердце ее леденила тревога. Джавгарат утешала ее как могла. Но только сестра Шамиля, у которой сын уже два года был в заложниках, понимала, как велико горе матери, у которой отняли сына. Чтобы хоть немного успокоить несчастную, она сказала:

– Кто знает, может быть, это его спасет? Может, мы все тут погибнем, а он останется жить?

– Что ты говоришь? – одернула ее Джавгарат, прижимая к себе младенца.

– Не дай Аллах! А Патимат… Ей ведь скоро рожать.

Но Патимат, оглушенная невыносимым горем, ничего не слышала. Она исступленно молилась, прося всевышнего сохранить ее сына. А маленькая Муслимат просила Аллаха скорее послать им ангелов, чтобы они вернули Джамалуддина и велели ее родителям не забывать о своей дочери, которая их так ждала.

К назначенному часу Шамиль отправился на переговоры в сопровождении ближайших сподвижников. Султанбек шел впереди со знаменем имама. Рядом с Шамилем шел Юнус, тут же был и Амирхан со всем необходимым, если бы пришлось писать договор. Следом шли наибы и почетные люди, среди которых были Газияв Андийский и дядя Шамиля Бартихан. Их сопровождал небольшой отряд мюридов. А позади, на Ахульго, собрались остальные. Многие из них были стариками с крашеными бородами и женщинами, переодетыми в мужское платье, которое они носили как воины, заменив павших мужчин. Были среди них и Аркадий со Стефаном, и перебежчики, вызвавшиеся на это сами.

У места встречи их ожидал Пулло, прибывший в сопровождении батальона солдат, который стоял поодаль в походном порядке. Батальонные офицеры стояли в десятке шагов от генерала под своим знаменем, а рядом с Пулло находились Милютин и переводчик Биякай. На большом камне у реки была расстелена пышная бурка, будто приглашавшая стороны к приятной беседе.

Сердце Шамиля кипело негодованием из-за того, что Граббе тянул с выполнением своих обязательств. Но, заметив, как напряглись лица его спутников при виде многочисленного эскорта Пулло, Шамиль ободряюще оглянулся на них и сказал:

– Видите, как они нас уважают! Взволнованы были и на другой стороне. Пулло в новом генеральском мундире, при всех орденах, нервно мял перчатки и всматривался в приближавшихся горцев.

– Не пристало генералу робеть перед… – Пулло старался подобрать воинский чин, равный имамскому званию у воюющих горцев.

– Перед генералом?.. Полным генералом?.. А может, маршалом? Хотя маршалов у нас нет… Однако не генералиссимусом же теперь величать Шамиля?

Милютин разглядывал приближавшегося имама, затаив дыхание. Он чувствовал, что стал участником исторического события, о котором будут потом долго вспоминать. Шамиля он узнал сразу, хотя никогда его не видел. Слишком значительным было лицо вождя горцев с его волевыми чертами и горящим взглядом и слишком заметно было уважение к имаму его свиты. Шамиль был в синей черкеске, при красивом оружии, но без всяких орденов, и только белая кисея украшала его папаху. В свои сорок с небольшим лет Шамиль выглядел еще молодо, и в нем чувствовалась необыкновенная энергия, которой хватило бы на весь штаб Граббе. Его мюриды тоже смотрели орлами, хотя даже бороды не могли скрыть их крайнего измождения. Но они не были похожи на побежденных, взывающих к милости победителя.

– Будь он русским генералом, да выдержи такую осаду, хотя бы против тех же турок, ордена бы градом посыпались, – размышлял Милютин.

– Пусть бы потом и крепость сдал, а все равно бы произвели в великие герои. Да за такое поражение и сам Граббе многое бы отдал. Впрочем, и поражения-то еще нет… А если и случится, так поважнее многих побед будет.

Граббе наблюдал за встречей в подзорную трубу, положив ее на седло своей лошади. Он тоже быстро отличил имама от остальных и говорил себе:

– Хорош, нечего сказать… Только не жди, что я уйду без тебя. Тогда это будет не победа, а капитуляция. А не дашься, так… – Граббе оглянулся на стоявшего рядом Васильчикова и приказал: – Снайпера ко мне.

Явился ждавший поодаль унтер с особым английским ружьем.

– Ну-ка, любезный, возьми на мушку вон того, что под знаменем, – велел Граббе.

– Слушаюсь, ваше превосходительство! – козырнул унтер-офицер.

Он положил перед собой ранец, залег, устроил на ранце ружье и прицелился.

– Готово, ваше превосходительство! – Шамиля видишь? – Так точно, – отозвался снайпер, сдерживая дыхание.

– Я и прежде его углядывал.

– Без трубы? – не верил Граббе.

– Так мне сподручнее, ваше превосходительство.

Граббе разглядывал Шамиля, который степенно беседовал с генералом Пулло, и сравнивал его с собой. В манерах и величии Граббе отдавал предпочтение себе. Но в том, как Шамиль боролся за свои убеждения, генерал чувствовал нечто особенное, чего не хватило самому Граббе в его истории с декабристами. Загадка этой нечеловеческой силы волновала Граббе, и даже новая подзорная труба не позволяла ее разглядеть. Граббе надеялся, что Шамиль сам раскроет эту тайну, когда окажется пленником Граббе.

– Пожалуй, лучше взять этого диковинного зверя живьем, – размышлял Граббе, – и привезти к царю в клетке, как Пугачева.

– Прикажете стрелять, ваше превосходительство? – напомнил о себе снайпер.

– Отставить, – приказал Граббе.

– Самое время, – убеждал унтер.

– Когда сойдутся, поздно будет.

– Учить меня вздумал? – сурово оглянулся Граббе.

– Ступай прочь!

– Слушаюсь, ваше превосходительство! – унтер вскочил и вернулся на свое место.

Пулло сделал шаг навстречу прибывшему имаму, приложил руку к козырьку и объявил:

– Его превосходительство командующий отрядом генерал-лейтенант Граббе уполномочил меня, генерал-майора Пулло, вести переговоры от его имени.

Биякай перевел и опасливо посмотрел на Юнуса, следившего за каждым его словом.

– Мир лучше войны, – сказал Шамиль.

– Жалею, что ваш сардар не захотел договориться с нами раньше.

– Приступим к делу, господа.

– Пулло приподнял саблю и сел на расстеленную бурку.

Биякай старательно переводил, но не нашел, чем заменить слово «господа», весьма нелюбимое горцами.

– У нас господ нет, – напомнил Ахбердилав.

– У нас все равны.

– Нет, так будут, – подумал Пулло, но сказал иначе: – Разумеется, просто у нас так принято, хотя бы из уважения к сану Шамиля.

Шамиль жестом умерил пыл Ахбердилава и сел напротив Пулло, скрестив ноги.

– Итак, – начал Пулло.

– Вы исполнили первый пункт наших условий. Теперь дело за следующим, насчет наших людей.

– Пленных мы отдадим, – сказал Шамиль.

– Однако я говорю не только о пленных, но и о дезертирах или перебежчиках, как вы их называете.

– Эти люди пришли к нам по своей воле, – ответил Шамиль.

– И я не могу ими распоряжаться.

– Но это преступники! – настаивал Пулло.

– Для нас они – вольные люди, – твердо сказал Шамиль.

– И вернутся к вам, если сами того пожелают.

– И все же я требую… – гнул свое Пулло.

– Я спрошу у них, – пообещал Шамиль.

– Но пора бы и вам что-то сделать.

– За нами дело не станет, – пообещал Пулло.

– Прежде, чем я отдам пленных, вы должны отвести от Ахульго войска, – настаивал Шамиль.

– Там видно будет, – уклончиво отвечал Пулло.

– Кроме того, когда я отдам ваших людей, вы вернете наших.

– Пленных у нас почти нет, – развел руками Пулло.

– Отдайте тех, кто есть.

– Это большей частью раненые, – сказал Пулло.

– Всех на всех, – настаивал Шамиль.

– Если не захотят вернуться на Ахульго, пусть уходят в свои аулы.

– Приму к сведению, – кивнул Пулло.

– Теперь, собственно, о сдаче Ахульго…

– Ахульго – не та вещь, которую можно отдать, – сказал Шамиль.

– Вы получите Ахульго только тогда, когда на горе не останется ни одного мюрида.

– Как то есть? – не понял генерал.

– Когда мы уйдем, – пояснил Шамиль.

– Я требую свободного выхода из Ахульго, требую, чтобы мне и моим людям было дано право жить, где мы захотим. Что же касается самого переселения, то при всем желании мы не сможем этого исполнить прежде истечения одного месяца.

– Месяца? – удивился Пулло.

– Это вряд ли возможно.

– А до того времени мой сын пусть живет в Чиркее, с Джамалом.

– Позвольте, – недоуменно сказал Пулло, сбитый с толку напором Шамиля.

– Но при нынешних обстоятельствах требовать должен скорее я, а не ты.

– Если мы говорим о мире, то это мои условия мира, – сказал Шамиль.

– Если все так и будет, я буду жить в Гимрах простым человеком.

– В это трудно поверить, – признался Пулло.

– Во всяком случае я не нарушу наш договор, – сказал Шамиль, – если вы первые его не нарушите.

– Ты сомневаешься в моем слове? – напрягся Пулло.

– Я бы хотел верить на слово, – покачал головой Шамиль.

– Но я отдал Граббе любимого сына, которого никогда и никому не отдавал, а ваши войска по-прежнему держат Ахульго в осаде.

– Шамиль, – успокаивающе заговорил Пулло.

– Война всем надоела. Сдайся на милость нашего повелителя, и дело с концом. Твоим людям будет гарантирована безопасность. А тебя наш государь осыплет милостями, о каких не мечтал ни один кавказский царь. Государь щедр к раскаявшимся.

– Раскаявшимся? – вспыхнул Шамиль.

– Не думаешь ли ты, что я раскаюсь в том, что старался вернуть людям их человеческое достоинство? Что укоротил жадные руки обнаглевшим ханам? Что хотел видеть людей равными и свободными, как то велит и наша, и ваша вера?

– Возможно, в твоих словах есть истина, – согласился Пулло.

– Но ты пришел, а время твое еще не пришло. У нас тоже пробовали освободить крестьян, только крестьяне в это не поверили.

– Потому, наверное, и приходят ко мне, – улыбнулся Шамиль.

– Как-нибудь, если мы станем друзьями, я покажу ваших крестьян, которые живут у нас свободно и совсем не жалеют об этом.

– Как-нибудь… – повторил Пулло, но затем решил вернуться к главному.

– А теперь, Шамиль, пора обсудить условия сдачи.

Шамиль не отвечал. Он понял, что Пулло не намерен принимать во внимание требования горцев, но все же решил послушать, что еще скажет генерал. Не дождавшись ответа Шамиля, Пулло заговорил сам:

– Вы – свободные люди, – начал генерал.

– Каждый волен распоряжаться собою и может делать, что хочет. У нас такого обычая нет. Мы слуги своего царя и исполняем его повеления. Здесь главным слугой царя является генерал-лейтенант Граббе. Поэтому, если между нами будет достигнуто соглашение, то для закрепления мира нам с тобой следует непременно явиться к нему самому, чтобы он увидел тебя и мог сообщить об этом царю.

– Значит, ты пришел не договариваться, а только пригласить меня к сардару? – спросил Шамиль.

– Только командующий может утвердить условия перемирия, – ответил Пулло.

– Вы слышите? – обернулся Шамиль к своим сподвижникам.

– Нам предлагают самим вложить шею в ярмо их царя. Я вам говорил, что из этих переговоров ничего не выйдет, но вы мне не верили. Теперь убедитесь в том, что видите своими глазами и слышите своими ушами.

В рядах горцев раздался гневный ропот. Газияв приблизился к Шамилю, готовый броситься на его защиту. Тем временем Шамиль привстал и подложил под себя полу сюртука Пулло. Теперь, если бы его солдаты попытались напасть на горцев, Шамиль мог опередить Пулло и нанести упреждающий удар. А случиться могло что угодно. Шамиль хорошо помнил, как однажды такое едва не произошло. После заключения мира с Фезе полковнику Клюгенау поручили убедить Шамиля явиться с покорностью к императору в Тифлис. Отказ Шамиля так возмутил полковника, что дело чуть не дошло до его стычки с Ахбердилавом. Наиб отвел руку Шамиля, которую он, сообразуясь с требованиями дипломатического этикета, протянул Клюгенау на прощанье. В тот же миг вспыльчивый полковник, бранясь и размахивая тростью, кинулся на Ахбердилава. Тогда Шамилю удалось предотвратить стычку, но теперь он и сам с трудом сдерживался. Его останавливала только мысль о сыне. Да и Пулло тут был не виноват, он лишь исполнял волю Граббе, если, конечно, не замыслил какую-то хитрость.

Биякай, воспользовавшись паузой, указал на людей, заполнивших край Ахульго, и спросил:

– Кто это такие, которых мы раньше не видели?

– Ахульго полно людей, точно так же, как ваши палатки наполнены солдатами, – ответил Юнус.

– Но среди них не только мюриды? – допытывался Биякай, разглядывая защитников Ахульго.

– Я вижу много безбородых, и не на всех есть чалма.

– У нас мюрид тот, кто повинуется Аллаху всевышнему и соблюдает его религию, а не только тот, кто носит бороду и чалму, – ответил Юнус.

– Наверное, ты прав, – хитро улыбнулся Биякай, догадавшийся, как обстояли дела на самом деле.

Сподвижники давали понять Шамилю, что переговоры следует прервать, но Шамиль не желал оставлять встречу без результата. Он хотел встретиться с самим Граббе, чтобы посмотреть ему в глаза и решить то, что не мог решить Пулло. Но идти в лагерь было бы безрассудством.

– Я согласен на свидание с сардаром, – твердо сказал Шамиль.

– Пусть он явится на место переговоров с тысячью своих людей, я же возьму с собою только сто.

Но это не устраивало Пулло:

– Командующему не подобает являться на свидание с кем бы то ни было, – заявил он.

– Придется тебе идти к нам в лагерь.

– Будет так, как я сказал, или не будет вовсе, – ответил Шамиль.

Обстановку попытался разрядить Бартихан.

– Ты верно сказал, – обратился он к Пулло.

– Мы – вольные люди и не покоряемся одному человеку. Мы подчиняемся только совету ученых людей, умудренных опытом долгой жизни. Но они остались на Ахульго. Мы спросим их, и, если они одобрят, Шамиль или я явимся к вам в лагерь, чтобы говорить с сардаром.

Пулло был в растерянности. Ему велено было убедить имама явиться в лагерь, но дело приняло другой оборот. Взбешенный неуступчивостью Шамиля, Пулло, срываясь на крик, принялся обвинять его во всех бедствиях, которые обрушились на горы и горцев.

Обстановка накалялась. Горцы положили руки на кинжалы. Солдаты сняли с плеч ружья. Шамиль уже готов был броситься на посланца Граббе, который отнял у него сына, однако не спешил выполнять договоренности и покидать горы. Положение спас один из мюридов Шамиля, пропев призыв к полуденной молитве, хотя время еще не наступило.

Пулло ничего не оставалось, как объявить трехдневное перемирие в надежде, что за это время Шамиль одумается. На что Шамиль ответил, что после призыва на молитву разговоров не бывает, и вернулся на Ахульго.