Измученный неопределенностью, Граббе решился поставить на карту все.

– Пусть говорят что угодно, – рассуждал он в одиночестве.

– Победителей не судят. Теперь или я возьму Ахульго, или Ахульго раздавит меня.

Приготовления к решительному штурму шли быстро. Каждому командиру был предначертан его маневр. Главную колонну поведет Лабинцев, а остальные должны были превратить сокрушительный удар Лабинцева в окончательную победу.

– Теперь или никогда, – объявил Граббе своим генералам.

– Победа любой ценой!

Генералы понимали, что их ждет. Но знали они и то, что надо кончить дело, пока не до конца угасший солдатский бунт не вспыхнул снова и не привел отряд к катастрофе.

Граббе писал супруге письмо, как делал это всегда перед серьезными сражениями. Никто ведь не мог поручиться, чем обернется дело, какая шальная пуля долетит до главы большого семейства.

Генерал в самых нежных словах изъяснял свою любовь к супруге и драгоценным своим чадам, но в то же время не упускал из виду возможность того, что это письмо может стать последним. И Граббе писал так, чтобы письмо понравилось не только семейству, но и будущим историкам, кои взяли бы на себя труд описать многотрудную боевую жизнь полководца. Граббе увлекся и уже витал в исторических небесах, когда Васильчиков доложил о странном посетителе, требовавшем аудиенции у командующего. Еще более странным был футляр, переданный искателем аудиенции генералу Граббе. Этот футляр содержал в себе пару отличных дуэльных пистолетов французской работы. В голове Граббе вспыхнула неприятная, почти забытая история с неоконченной дуэлью.

– Барон Анреп?

– Никак нет, ваше превосходительство, – докладывал Васильчиков.

– Какой-то унтер или под такового ряженый.

– В моем отряде? – вскипел Граббе.

Происшествие было столь экстраординарным, что Граббе решил сам посмотреть на наглеца, позволившего себе столь дерзкий поступок.

– Введите, – приказал Граббе, сложив на груди руки и приняв величественную позу.

В окружении штабных офицеров и под конвоем двух казаков появился бледный от волнения Аркадий.

– Да это же, ваше превосходительство, беглый лазутчик! – вспомнил Попов.

– Умалишенный!

– Что вам угодно, – грозно спросил Граббе.

– Здесь не лазарет для душевнобольных.

– Я в здравом уме, – ответил Аркадий.

– А угодно мне, господин Граббе, вызвать вас на дуэль.

– Не изволите ли вы, господин… Как там вас…

– Аркадий Синицын, дворянин, – напомнил Аркадий.

– К вашим услугам!

Остальные в недоумении взирали на Синицына, не зная, скрутить ли его как буйно помешанного или просто высмеять. Но Граббе счел возможным продолжить представление.

– Так не изволите ли вы объяснить причину своего неудовольствия? – насмешливо продолжал Граббе.

– Я имею к вам личные претензии, – заявил Аркадий.

– Однако я вызываю вас за то, что вы посрамили звание русского офицера.

– Что-с? – недовольно процедил Граббе.

– Да как вы смеете?

– Вы обещали Шамилю отвести войска, если он выдаст сына, – напомнил Аркадий.

– А вместо этого открыли огонь и убили моего друга.

– Не вашего ума дело! – взревел Граббе.

– Насколько я припоминаю, вы были дрянным лазутчиком, вас присудили к шпицрутенам, но вы бежали, убив часового. Теперь вас придется расстрелять.

– Прикажете удалить негодяя? – спросил Пулло, которому все это казалось досадным недоразумением.

– Отчего же, я принимаю вызов, – вдруг сказал Граббе.

– Если он желает быть убитым из дуэльного пистолета, то я окажу ему такую милость.

– К барьеру! – воскликнул Аркадий.

Присутствовавшие были уверены, что Аркадий сошел с ума, посмев вызвать на поединок самого командующего, а вызовы от сумасшедших обычно не принимались. Но Граббе желал уничтожить этого наглеца при свидетелях, чтобы об этом прослышал и барон Анреп, с которым, быть может, Граббе еще предстояло стреляться. Но еще больше Граббе хотел явить всему отряду свою храбрость накануне решительного штурма Ахульго.

– На двадцать шагов! – объявил Граббе.

Он взял пистолет и вышел из палатки. За ним последовала встревоженная свита. Последним вышел Аркадий, держа пистолет наизготовку.

Дистанция была отмечена воткнутыми в землю шашками, и дуэлянты заняли свои позиции, взяв наизготовку, дулами вверх, пистолеты. Была выбрана дуэль на месте, когда дуэлянты стреляют по команде, а на поединок отводится всего три секунды.

– Если вы выполните свои обещания, я готов на примирение, – объявил Аркадий.

– Вздор! – ответил Граббе.

Милютин, назначенный распорядителем дуэли, с трудом заставил себя подавать команды.

– Раз…

Дуэлянты опустили пистолеты и прицелились. Только увидев перед собой дуло пистолета, Аркадий осознал, что Граббе сейчас пристрелит его, как щенка. Сам Аркадий и стрелять-то толком не умел. Он лишь владел дуэльными пистолетами, но никогда еще в поединках не участвовал. Он считал достаточным знание дуэльного кодекса, но теперь понял, что ошибался. В дуэлях мало было полагаться на судьбу, надобно было и уметь распорядиться случаем. Убивать Граббе по-настоящему Аркадий тоже не собирался, но теперь уже было поздно.

– Два, – произнес Милютин, после чего должны были прозвучать выстрелы.

Но курки щелкнули, а выстрелов не последовало.

– Три, – с облегчением объявил Милютин, после чего дуэль прекращалась.

Пулло перекрестился и забрал у дуэлянтов оружие. Оно оказалось незаряженным, в пистолетах не было ни пуль, ни пороха, одни пыжи. В пылу взаимных оскорблений и нелепости самого вызова никто не позаботился их проверить. Дуэлянты все еще стояли на своих местах, не веря в столь странный исход дуэли. Но стреляться снова Граббе расхотел, он считал, что и без того оказал слишком много чести Синицыну, которого следовало отдать в руки психиатров.

– Вы даже в дуэлянты не годитесь. В следующий раз приносите годные пистолеты, – сказал Граббе, покидая место дуэли.

– Плохи же у Шамиля дела, если он полагается на сумасшедших…

– Позвольте! – обрел голос Аркадий.

– Меня никто не подсылал! Я сам!

– Прикажете расстрелять перебежчика? – осведомился Пулло.

– Зачем же? – оглянулся Граббе.

– Если он такой смелый, пусть повоюет. Я даже готов его простить, если взойдет на Ахульго первым.

Аркадий был подавлен. Когда он оглянулся, то поверх голов офицеров увидел Лизу, которая смотрела на него с горестным сочувствием.

Пока Аркадий размышлял о том, куда делись пули – горцы ли их употребили для своих нужд или продал Аванес, его отконвоировали в роту, состоявшую из неблагонадежных солдат и волонтеров. Это была рота прапорщика Нерского, стоявшая на подступах к Новому Ахульго.

Сдавая Аркадия, конвойный сообщил, что он знает тайные тропы и должен указать путь, коим роте надлежало подняться на Ахульго, когда штурмовая колонна ударит по центру обороны Шамиля.

Нерский понял, что Аркадий – тот самый господин, который отважился вызвать на дуэль самого Граббе и про которого ему столько рассказывала Лиза.

– Весьма вам признателен, господин Синицын, – пожал ему руку Нерский.

– За что? – удивился Аркадий.

– В пистолетах даже пуль не оказалось.

– За Лизу, – сказал Михаил.

– Так вы – Нерский? – догадался Аркадий и невольно бросил взгляд на отсвечивающие под луной новые эполеты.

– Рад знакомству, – кивнул Михаил.

– Берегите ее, – сказал Аркадий.

– Таких жен еще поискать.

– Вы покажете дорогу? – спросил Нерский.

– Не знаю я никаких дорог, – ответил Аркадий.

– Иначе нас перебьют, как куропаток, – сказал Нерский, – или камнями закидают.

– Зачем же вы идете? – спросил Аркадий.

– За свободой.

– Это горцы борются за свою свободу, – сказал Аркадий.

– А мы ее только расстреливаем.

– Так вы ничего не знаете? – спросил Нерский. И он рассказал Аркадию про обещания Граббе, которые позволили погасить бунт и вернуть войскам боевой дух.

– Жаль, что я его не убил, – сказал Аркадий.

Однако на неудавшегося дуэлянта в роте смотрели как на героя. Но в самих солдатах тоже многое изменилось. Таково было действие одного лишь обещания свободы. Нерский с удивлением наблюдал эти метаморфозы и начинал лучше понимать горцев, которые рождались вольными людьми и не мыслили жизни без свободы. Но предстоящий штурм его пугал. Не потому, что он страшился погибнуть, а от того, что ему предстояло участвовать в трагической фантасмагории, когда обе стороны будут сражаться друг с другом за свободу.

Ночь перед штурмом генералы провели в своих полках, призывая солдат кончить дело решительным боем. Видя перед собой главных командиров, которые пулям не кланялись, солдаты преисполнялись чувством гордости за свои полки. А обещанные свободы неудержимо манили их на Ахульго, как будто там был спрятан ключ к извечной крестьянской мечте.