Над Ахульго опустилась ночь. Луна безучастно взирала с небес на дымящиеся развалины и едва шевелившихся в них людей. Звезды ослепительно сияли, напоминая о красоте мира, но люди не знали, увидят ли это небо еще раз.

Пушки продолжали бить по последнему бастиону горцев. Почти все было сметено, кроме нескольких врытых в землю укреплений, из бойниц которых продолжали отстреливаться мюриды.

Смертельно усталый Шамиль обходил оставшихся людей, ободрял раненых и прощался с погибшими. Повсюду валялись сломанные сабли и кинжалы, испорченные ружья с разбитыми прикладами, окровавленные папахи и женские платки. Многие подземные ходы обвалились, и было уже невозможно скрытно переходить от одной позиции к другой.

За одним из развороченных ядрами завалов Шамиль опустился на камень, не успевший остыть от дневного зноя, и принялся править свою шашку, которой в тот день пришлось немало поработать.

– Дай ее мне, имам, – сказал Султанбек, сопровождавший Шамиля.

– Я это хорошо умею.

В руках Султанбека шашка летала молнией, рассыпая искры.

– Завтра новый день и новая битва, – думал Шамиль.

– Неужели за то, что даровано человеку Аллахом, за простое желание быть свободным нужно платить жизнью?

Ему хотелось позвать своих друзей Сурхая и Али-бека, но их уже не было на этом свете, как и многих других, имена которых упавшим голосом перечислял секретарь имама Амирхан.

– Ахбердилав! – вспомнил Шамиль.

– Где он, где моя правая рука?

– Жив, – сообщил Юнус, перевязывая себе рану на руке.

– Его пулей зацепило, скоро придет.

– А Омар-хаджи?

– Хоронит убитых, – сказал Амирхан.

– Погибло и много его родственников.

– На Ахульго все – родственники, – сказал Шамиль.

Султанбек вернул Шамилю отточенную шашку и принялся за свою, клинок которой тоже немало пострадал.

– Благодарю, брат мой, – сказал Шамиль, вкладывая оружие в ножны.

– Да будет доволен тобой Аллах.

– Люди спрашивают, и мужчины, и женщины… – неуверенно произнес Султанбек.

– Если не будет выхода и придется прыгать в пропасть… Станут ли они неверными, если вера запрещает самоубийство?

– Кто предпочтет смерть плену, тот не нарушит свою веру, – ответил Шамиль.

– То, что люди претерпели на Ахульго, уже делает их безгрешными.

Вскоре пришел и Ахбердилав. Рану свою он раной не считал, его больше беспокоил завтрашний день. У Ахбердилава было предчувствие, что этот день станет особенным. А к печальному списку погибших он прибавил имена еще нескольких мюридов, своих ближайших помощников.

Потери горцев были ужасны. Такое уже случалось, но привыкнуть к этому было невозможно. Шамиль чувствовал свою вину за то, что происходило на Ахульго, вину перед вдовами, сиротами, родителями, лишившимися сыновей и дочерей. Они пришли сюда счастливыми семьями а теперь со страхом ждали каждого дня, который только умножал горе. Шамилю казалось, что если бы он смог все предусмотреть, все делать правильно, то Ахульгинской трагедии могло бы не случиться. Но когда и где случалось такое? С чем это можно было сравнить? И когда мир менялся без крови? Даже самому пророку не удалось наставить соплеменников на истинный путь одними проповедями. Испытания, выпавшие горцам, были неимоверны, но желание оставаться свободными было сильнее.

– Папа, – услышал вдруг Шамиль.

Перед ним стоял его сын Гази-Магомед с испуганными глазами и теребил его за изодранную черкеску.

– Пошли домой, – просил мальчик.

– Мама плачет.

Шамиль встал, положил руку на плечо сына, и они пошли сквозь ночь, пронизанную свистом пуль и воем снарядов.

– А когда вернется Джамалуддин? – спросил сын.

Вопрос уколол Шамиля в самое сердце, и он не знал, что ответить сыну.

– Скучаешь без брата?

– Да, – сказал Гази-Магомед.

– Он всегда меня защищал.

– Ты уже и сам взрослый, – сказал Шамиль.

– Я тоже защищал Муслимат, – гордо сообщил Гази-Магомед.

– А разве ее кто-то обижает? – спросил Шамиль.

– Когда она спускалась за водой, в ее кувшин попала пуля, и вылилось много воды. Тогда я стал ходить с ней.

Шамилю тяжело было это слышать, но он похвалил сына.

– Ты уже настоящий мужчина.

– Смотри! – показал Гази-Магомед в небо.

– Звезда падает! А правда, что это ангелы кидают в шайтанов бомбы?

– Может быть, – улыбнулся Шамиль.

– А почему они не кидают их в генерала, который на нас нападает? – спросил Гази-Магомед.

– Еще кинут, – пообещал сыну Шамиль.

– Вот увидишь.

В доме горели масляные светильники. Джавгарат кормила ребенка, сетуя, что у нее не хватает молока. Муслимат спала, прижав к себе сделанную из деревянной ложки куклу. А Патимат в полузабытьи шептала молитвы и поглаживала свой большой уже живот, будто просила потерпеть ребенка, который должен был скоро родиться.

– Как вы тут без меня? – спросил Шамиль, присаживаясь на край тахты.

– Все хорошо, – сквозь слезы ответила Джавгарат.

– О Шамиль, – усталым, измученным голосом произнесла Патимат.

– Я не хочу, чтобы наш сын родился здесь… Джавгарат не хотела, и я не хочу… Неужели на земле мало места, кроме Ахульго? Зачем рожать, когда все кругом умирают?

– Потерпи, Патимат, – успокаивал ее Шамиль.

– Не гневи Аллаха.

– Когда кончится этот ужас? – продолжала Патимат, утирая скупые слезы.

– Я не могу даже спать, закрою глаза, а передо мной встает наш Джамалуддин. Где мой соколенок? Кто его накормит, кто спать уложит, кто приласкает моего сыночка?

– С ним Джамал, ты же знаешь, – сказал Шамиль, понимая, что это ее не утешит.

– Джамал – хороший человек, но его мать – я, несчастная, – прошептала Патимат.

– Зачем ты его отдал?

– Так было нужно, чтобы спасти остальных, – ответил Шамиль, проглотив ставший в горле ком.

– Разве это нас спасло? – говорила Патимат, задыхаясь он рыданий.

– Генерал обманул тебя.

– Каждый ответит за то, что совершил, – сказал Шамиль.

– А Джамалуддин… Всевышний позаботится о нем, и с ним ничего не случится, кроме предначертанного.

– Аллах милостив, – сказала Джавгарат.

– Сердце мне подсказывает, что Джамалуддин еще вернется.

– Дай Аллах, – взмолилась Патимат.

– Как я хочу увидеть его, отраду моего сердца…

Ахульго вдруг содрогнулось так, как никогда раньше. Через мгновенье раздался ужасающий грохот, как будто гора треснула на части. Все вокруг попадало вниз, а сквозь щели, образовавшиеся в потолке, сыпалась земля и багровело будто охваченное пламенем небо. Дети заплакали от страха, женщины закричали, закрывая их собой.

– Готовьтесь уходить! – велел Шамиль и поспешил наверх.

Ахульго заволокло дымом, по ущельям металось обезумевшее эхо, а с неба падал огненный дождь. Оглушенные адским грохотом люди выбирались из своих жилищ и укрытий, не понимая, что происходит. Когда дым немного рассеялся, все увидели, что там, где раньше было последнее укрепление, теперь зияла гигантская воронка. Вокруг нее горели поднятые взрывом в небо и упавшие обратно останки деревянных перекрытий и клочья одежды.

Прихрамывая, явился Ахбердилав, похожий на человека, выбравшегося из пекла. Он знал, что случилось.

Это взорвалась мощная мина, скрытно подведенная саперами под укрепление горцев, которое не удавалось взять Лабинцеву. Путь на Ахульго был открыт.

Видя, что новый штурм отбить не удастся, Шамиль приказал перевести женщин и детей на Старое Ахульго, пока был цел соединявший горы мост. Сам имам, собрав оставшихся мюридов, кинулся к завалам, которые были последней защитой Ахульго. Имам понимал, что развороченные груды камней не смогут остановить войска Граббе, когда те двинутся вперед, но они могли хотя бы ненадолго задержать их.

Остальные спешно покидали израненную гору, чтобы перебраться на другую – свое последнее убежище. Женщины несли детей и кое-какой скарб, старики вели раненых. Спускаться к мосту по крутой тропинке было нелегко, да и мост был узок, и потому все происходило слишком медленно.

Когда рассвет озолотил вершины гор, люди еще переходили через мост.