22 августа был днем коронации императора Николая I и императрицы Александры Федоровны, бывшей прусской принцессы. Этот праздничный день полагалось отмечать церковным парадом и торжественным салютом – ста одним пушечным выстрелом. В этот день не трудились и не воевали. Однако Граббе счел, что лучшим подарком императору будет взятие Ахульго. Салют он заменил взрывом мины, которую саперы готовили несколько дней. А на рассвете, после пения «Боже, царя храни» и общей молитвы, бросил войска на штурм.

Узнав о готовящемся взрыве, Жахпар-ага вызвался в авангард штурмовой колонны, надеясь предупредить горцев, даже если бы для этого пришлось открыто перейти на их сторону. Но было уже поздно.

Войска Граббе наступали двумя линиями и на оба Ахульго сразу. Граббе уже не боялся потерь, он боялся лишь гнева императора, если жертвы окажутся напрасными. Вместе со своей свитой он приблизился к Новому Ахульго на ружейный выстрел и навел на гору подзорную трубу. И то, что он увидел, сразу же настроило генерала на праздничный лад.

Последняя преграда исчезла, а на Ахульго происходило необычное движение. Мюридов почти не было видно, зато множество женщин с детьми спешили перебраться на Старое Ахульго.

– Бегут! – торжествующе возгласил Граббе.

– Далеко не убегут, ваше превосходительство, – сказал Пулло, тоже наблюдавший за происходящим.

– Славное начало, – сказал Граббе.

– Но думается мне, что и конец!

– Прикажете обстрелять мост? – осведомился Пулло.

– Еще пригодится, – сказал Пулло.

– Пусть прежде стрелки постараются.

– Ваше превосходительство, обещана ведь была… – решился напомнить Милютин.

– Вздор! – жестко осадил его Граббе.

– Я говорил: «Не будьте страшны для безоружных». А этим, от мала до велика, впору Георгиев вешать за воинские отличия.

По переходившим через мост людям был открыт огонь. А роты Кабардинского полка, авангард штурмовой колонны отряда, уже накатывались на Новое Ахульго.

Ров, стоивший стольких жертв, который прежде не удавалось преодолеть, теперь никто не защищал, и войска миновали его за несколько минут. Только заняв значительную часть Нового Ахульго, войска наткнулись на оборону, которую горцы держали за последними завалами. Горстка мюридов во главе с Шамилем упорно отбивалась, пытаясь сдержать войска Граббе и дать своим людям перейти через мост. А тем временем из ущелья Ашильтинки к мосту уже поднимался батальон Апшеронского полка под командой майора Тарасевича.

Узнав об этом, Шамиль послал часть мюридов защищать мост, а сам из последних сил сдерживал натиск кабардинцев. В свою очередь и от штурмовой колонны отделилась рота, чтобы ударить в тыл горцам, защищавшим мост.

Скоро все смешалось. Повсюду разгорались отдельные схватки. Видя, что всем перейти не удастся, даже женщины бросались на штыки, чтобы задержать наступавших. Другие, как птицы, уводящие хищника от гнезда, разбегались в разные стороны, исступленно отбивались от преследователей, а когда оставалось на выбор – плен или смерть, прыгали в пропасть. Одной из первых так поступила сестра Шамиля Патимат. Чтобы не испугаться, она обмотала лицо платком и бросилась со скалы раненой птицей. Но такое удавалось не всем. Многих брали в плен.

Битва продолжалась, пока имам и его немногие помощники не оказались отрезанными от моста. Им приходилось отступать, оставляя на каждом шагу погибших товарищей. И вдруг Шамиль увидел Джавгарат, которая выбралась из подземелья и спешила на помощь мюридам.

– Разве вы не ушли? – крикнул ей Шамиль.

– Мы – твоя семья, – ответила Джавгарат, стреляя из ружья.

– Мы должны уходить последними.

– Бегите! – приказал Шамиль жене.

– Скорее!

– Ты ранен! – отвечала Джавгарат, целясь из другого ружья.

Шамиль увидел, что его черкеска запачкана кровью, но он не чувствовал боли, только сердце терзала горечь от мысли, что его семья беззащитна и скоро сделается невинной жертвой этой безумной бойни.

– Уходи, имам, – услышал он голос Султанбека, который встал перед ним, отбиваясь от наседавших кабардинцев двумя саблями сразу.

– Будет то, что будет! – упорствовал Шамиль. Но, увидев, что вслед за Джавгарат на поверхность выбирается и Патимат, сжимая в руке кинжал, обратился к сражавшемуся рядом дяде Бартихану: – Ради Аллаха, уведи их отсюда!

– Куда? – не понимал Бартихан.

– Уже некуда идти!

– На стене Ахульго со стороны Гимров есть пещера, – объяснял Шамиль.

– Юнус знает.

– Юнус! – крикнул Бартихан.

– Я здесь, – вывернулся из стычки раненый Юнус.

– Помнишь ту пещеру, которую я тебе показывал? – спросил Шамиль.

– Куда ты лазил в детстве? – припоминал Юнус.

– Где обрыв?

– Спрячьте там тех, кто остался, – велел Шамиль.

Появление женщин придало мюридам новые силы, они начали теснить кабардинцев, пока к тем не подоспели новые роты. Но этого времени хватило, чтобы Бартихан, Юнус и еще несколько мужчин образовали живую цепочку, по которой начали спускать в пещеру женщин и детей. Последней спускалась Джавгарат, держа на руках своего сына Саида. Но беглецов уже заметили и открыли по ним стрельбу. Шамиль, помогавший Джавгарат, оставил ее и кинулся на стрелявших. Он зарубил одного, ранил другого, но вдруг крик отчаяния заставил его обернуться. Шамиль ужаснулся, увидев, как раненая в голову Джавгарат пошатнулась и, прижимая к себе младенца, начала оседать, рискуя сорваться в пропасть. Шамиль бросился к жене, подхватил ее и ребенка и передал их появившемуся снизу Бартихану.

– Спускайся и ты, – сказал Шамилю Бартихан.

– Еще не время, – ответил Шамиль и поспешил на помощь своим сподвижникам, еще дравшимся за Ахульго.

Когда последние защитники Ахульго были почти окружены, они сделали последний натиск, отбросили нападавших, но и сами потеряли несколько человек. Оставшиеся скрылись в подземных лабиринтах. Кабардинцы не решились их преследовать и только стреляли в темные ямы и бросали туда гранаты.

На Старом Ахульго битва продолжалась. Горцы еще защищали мост, ожесточенно сражаясь и с наседавшими кабардинцами, и с подбиравшимися снизу апшеронцами. В ход шли и ружья, и кинжалы, и камни, и тела самих оборонявшихся. Но ничто уже не могло остановить отряды Граббе. Уцелевшие горцы были оттеснены на Старое Ахульго, а затем оказалось, что еще несколько батальонов прорвалось на гору через перешеек. Хаос битвы усиливали два орудия, поставленные на Новом Ахульго и открывшие огонь по Старому почти в упор.

Шамиль со своими людьми пытался добраться до этих орудий, чтобы сбросить их с горы, но где бы они ни появлялись из подземных лабиринтов, на них тут же бросались солдаты, занявшие уже всю гору. От схватки к схватке у Шамиля оставалось все меньше людей. Среди погибших был и дядя Шамиля Бартихан. Наконец, сопротивление стало и вовсе невозможным, и сподвижники уговаривали Шамиля укрыться в пещере. Но Шамиль отказывался, желая встретить смерть на Ахульго.

– Как же мы потом будем сражаться без имама? – вопрошал Султанбек.

– Выберете другого, – сказал Шамиль, – который будет лучше меня.

– Лучше тебя не будет, – глухо произнес Султанбек.

Шамиль через силу улыбнулся и заговорил, будто прощаясь со своими сподвижниками:

– Мне мнилось, что Аллах дал мне жизнь для возвеличивания и прославления святой веры. Он не раз спасал меня, и это укрепляло во мне веру, что таково мое назначение. Но теперь я вижу, что я только жалкое, беспомощное существо. Я молю Аллаха, чтобы он избавил мою душу от этого никудышного тлена, от этой земной гнили. Святое же дело да возложит всевышний на могучие плечи более сильного, способного и достойного.

Тогда один из мюридов, унцукулец Тагир, упрекнул Шамиля:

– Смерти твоей обрадуются враги и вероотступники наши. Шариат же и ислам от нее не выиграют. Не лучше ли поберечь себя для более богоугодного дела?

Шамиль не отвечал. Тогда Ахбердилав сделал остальным знак, давая понять, что нужно хотя бы даже силой заставить имама покинуть подземелье и спуститься в пещеру. Но Шамиль согласился только тогда, когда был завален вход в келью, где хранилась его библиотека.

Омар-хаджи еще пытался защищать Старое Ахульго. Окруженные горцы засели в развалинах, укрылись в подземных ходах и продолжали сражаться. Битва и здесь распалась на множество ожесточенных рукопашных сражений, когда солдаты хотели поскорее покончить с этим ужасом, а горцы не желали сдаваться.

Милютин потом записал в своем дневнике:

«К двум часам пополудни на обеих вершинах Ахульго развевались наши знамена. Однако дело не совсем еще было кончено. Тут только начинался упорный, одиночный бой, продолжавшийся целую неделю, с 22-го по 29-е число. Каждую саклю, каждую пещеру войска должны были брать оружием. Горцы, несмотря на гибель, ни за что не хотели сдаваться и защищались с исступлением: женщины и дети, с каменьями или кинжалами в руках, бросались на штыки или в отчаянии кидались в пропасть на верную смерть. Трудно изобразить все сцены этого ужасного, фанатического боя: матери своими собственными руками убивала детей, чтобы только не доставались они нашим войскам; целые семейства погибали под развалинами саклей. Некоторые из мюридов, изнемогая от ран, и тут еще хотели дорого продать свою жизнь: отдавая уже оружие, они коварно наносили смерть тому, кто хотел принять его. Неимоверных трудов стоило выгнать неприятеля из пещер, находившихся в отвесном обрыве над берегом Койсу. Приходилось спускать туда солдат на веревках. В плен взято было до 900 человек, большею частью женщин, детей и стариков; и те, несмотря на свое изнурение и раны, еще в плену покушались на самые отчаянные предприятия. Некоторые из них, собрав последние силы свои, выхватывали штыки у часовых и бросались на них, предпочитая смерть унизительному плену. Эти порывы исступления составляли резкую противоположность с твердостью стоическою некоторых других мюридов; плачь и стон детей, страдания физические больных и раненых дополняли печальную сцену.

Пока одни войска осматривали и очищали последние убежища горцев, другие заняты были разрушением взятых укреплений. Некоторые части их, в том числе и Сурхаева башня, были взорваны порохом».

Командиры поздравляли друг друга со взятием Ахульго, будто ища подтверждения, что это, наконец, случилось. И только Граббе не мог насладиться победой сполна. Он принимал рапорты, отдавал необходимые распоряжения, ходил смотреть на убитых мюридов, на пленных, но его терзала мысль о том, что среди них не было Шамиля.

– Ищите! – требовал Граббе.

– Достаньте мне его живым или мертвым!

Пулло докладывал, что на Ахульго не оставалось уже ни одного горца, но самого Шамиля нигде не находили.

– В пещерах прячется! – говорили ханы.

– И Ахбердилава нет, и Юнуса – парламентера.

– Многих нет! Самые опасные ушли!

– Распилить бы это проклятое Ахульго!

Граббе непременно уничтожил бы Ахульго с его тайнами и его славой, но это было выше его сил.

– Пусть посмотрят еще раз, – требовали ханы.

– Не мог же он по небу уйти.

Но солдаты полагали, что очень даже мог. И все же вновь принялись осматривать все уголки Ахульго, все укрытия, которые еще не были взорваны. Но теперь их подталкивало не столько приказание начальства, сколько пронесшийся слух о том, что где-то на Ахульго спрятаны несметные сокровища Шамиля. В подтверждение этому показывали женские украшения, найденные в одном из подземных укрытий. Жахпар-ага пытался разуверить солдат, говоря, что единственное богатство Шамиля – его книги, но ему не верили.

Вскоре Биякай высмотрел пещеру в западной стене Нового Ахульго, но представить, что там могли укрываться люди, было трудно. Все же решили обложить ее постами, чтобы не дать уйти Шамилю, если бы он там оказался, а тем временем начали искать средства, чтобы в эту пещеру проникнуть.