Благополучно миновав Унцукуль, отряд Граббе подошел к Гимрам. Убедившись, что Шамиля в его родном ауле нет, Граббе назначил для надзора над гимринцами особого пристава и оставил ему в помощь роту апшеронцев.

Ночью случилось досадное происшествие. Кто-то проделал дыру в хлеву на окраине аула, где содержались пленные дети, и те бросились врассыпную. Поймать удалось не всех. А артиллерийский фельдфебель Михей заявил потом, что пропал и его ротный воспитанник Ефим Пушкарев.

Тогда же Граббе был извещен о том, что конный дозор гимринской знати наткнулся на Шамиля и его людей, вступил с ними в схватку, но Шамилю опять удалось пробиться. Не поверив этому, Граббе велел Пулло допросить свидетелей. Те подтвердили, что видели Шамиля, но дело обросло любопытными подробностями. Выяснилось, что никакой схватки не было, что Шамиль вышел вперед, назвал гимринцев по именам и поклялся, что его шашка не теперь, так потом настигнет каждого, кто посмеет встать на его пути. Слова Шамиля и блеск его шашки, хорошо известной своей необычайной величиной и беспощадностью, смутили преследователей, которые не посмели напасть на Шамиля и позволили пройти его небольшому отряду.

– Каков отряд? – требовал точности Пулло.

– Человек тридцать, – отвечали ему.

– Половина – больные и раненые.

– Далеко не уйдут.

– А куда ушли? – допытывался Пулло.

– В Чиркей! – убеждал Биякай.

– Богатый аул! Там у Шамиля полно друзей, особенно Джамала родственников, и мюриды его многие там теперь раны залечивают. Куда им еще идти?

Но время было упущено, и у Граббе не было ни сил, ни желания преследовать Шамиля. Объявив награду в сто червонцев за голову имама, Граббе на следующий день двинулся дальше, к Темир-Хан-Шуре.

Тем временем, узнав о случившемся, приверженцы Шамиля из Гимров тайно отправились на его поиски, надеясь помочь имаму. И некоторым это удалось.

В Шуре измотанному отряду был дан пятидневный отдых. Траскин устроил в честь победителей Ахульго торжественный обед, на который была приглашена и местная знать. Ханы не замедлили превознести воинские таланты Граббе, но между собой кляли его за близорукость, за то, что он удовлетворился обещаниями обществ вести себя смирно вместо того, чтобы настроить в горах крепостей и оградить ханские владения от вторжений мюридов. А в том, что таковые весьма возможны, пока жив Шамиль, ханы не сомневались.

Аванес, успевший несколько поправить свои дела, выставил от себя бочку вина. Когда же Граббе осведомился о Лизе, то оказалось, что она уже уехала в свое имение. Граббе это не удивило, странным было лишь то, что Лиза уехала не одна, а с ребенком, неизвестно откуда взявшимся.

Стараясь развлечь утомленного тяжелым походом и раздраженного неудачей Граббе, Траскин устроил и грандиозный бал. Граббе обещал не забыть его стараний, особенно когда будет делать представления о наградах, но предпочел увеселению чтение писем от супруги, которые ждали его в Шуре. Письма были трогательные, с приписками от детей и контурами их ладоней, приложенных на отдельных листах. Был тут даже рисунок Ахульго, на которое взбирался их батюшка с пистолетом и саблей в руках, а с горы ему грозил кинжалом Шамиль.

Даже в отсутствие Граббе бал удался на славу. Офицеры, огрубевшие за время похода, вынуждены были привести себя в порядок, а дамы чувствовали на себе особенно жаркие взоры мужчин, давно не видевших женщин. Танцам не было конца, от кавалеров не было отбоя, и дамы выбивались из сил, не смея отказать боевым офицерам. К утру они так устали, будто сами взбирались на Ахульго, о котором разгоряченные офицеры рассказывали им невообразимые ужасы. Более других хвалились своими, а чаще – чужими подвигами «фазаны»-волонтеры, которым посчастливилось уцелеть и которые теперь возвращались домой в ореоле кавказских героев.

Дождавшись подхода артиллерии, Граббе повел отряд во Внезапную, туда, откуда начинался поход. Идти он решил не через удобную Миатлинскую переправу, а через аул Чиркей, где была надежда захватить Шамиля. В том, что он может там скрываться, Биякай не уставал убеждать Пулло, у которого были свои виды на покорение Чиркея.

– Вы разве не помните, господин генерал, как на переговорах Шамиль требовал отправить сына в Чиркей, к Джамалу? – приводил аргументы Биякай.

– А теперь и сам туда направился.

– Скорее, он в Чечню уйдет, – сомневался Пулло, знавший, что и как делается в горах.

– В Чечню не дойдет, – настаивал Биякай.

– Сил не хватит, и раненых у него много. В Чиркей имам пошел, к врагам вашим, которые только прикидываются мирными.

Отряд шел к Чиркею. Дело того стоило. Граббе даже несколько повеселел, грезя о том, как захватит, наконец, Шамиля и предстанет перед императором в ореоле кавказского Ганнибала. Но даже если бы Шамиля в Чиркее не оказалось, Граббе горел желанием покарать этот опасный аул, который теперь не мог называться мирным, когда о его всяческом содействии Шамилю и даже посылке на Ахульго сотни воинов было хорошо известно. А Биякай предвкушал, как сведет счеты с Джамалом и станет в Чиркее приставом, о чем давно уже мечтал, устав угождать в штабе всем и каждому и чувствовать себя мелкой сошкой.

По пути в Чиркей Граббе получал все новые сведения о Шамиле. Лазутчики сообщали, что имама и его людей видели на брошенном хуторе, что беглецы прошли под горой Кеуда, мимо штолен рудников, в которых горцы добывали серу для пороха, что Шамиль и его люди крайне измождены, но все же им удается ускользать от разъездов. Граббе с Пулло разглядывали карту, составленную топографом, и видели, что Шамиль вполне мог направиться в Чиркей, иначе бы ему пришлось преодолеть тот ужасный Салатавский хребет, через который трудно было перебираться даже здоровым, опытным солдатам, когда отряд шел к Ахульго.

В предгорьях Граббе чувствовал себя полным хозяином, и отдохнувший отряд шел бодро, без всяких предосторожностей, с песельниками, исполнявшими разудалые куплеты.

Биякай тем временем успел доскакать до Чиркея и вернуться, чтобы встретить отряд на подступах к аулу. Биякая в аул не пустили, но он все же принес сведения о том, что в ауле неспокойно и что Граббе нужно быть настороже.

– Вздор, – по привычке ответил генерал.

К Граббе вернулась былая уверенность, после Ахульго он готов был сокрушить всякое неповиновение.

Когда показался мост через Сулак, за которым в окружении богатых садов стоял древний Чиркей, навстречу отряду вышли старейшины. Они торжественно преподнесли Граббе большую корзину винограда и уважительно приветствовали, как почетного гостя. Такое радушие чиркеевцев, всегда гордившихся тем, что в нем еще не бывала нога солдата, успокоило Граббе настолько, что он даже не велел заряжать ружья, прежде чем войти в аул.

Старики соглашались пропустить отряд через Чиркей, если Граббе освободит Джамала.

– Скажите-ка, почтенные, – спросил Граббе.

– А не выдадите ли вы мне сперва Шамиля, который у вас укрылся?

– Шамиля? – изумились чиркеевцы.

– Разве он у нас?

– Разве сардар еще не сковал его железной цепью?

– Так, значит, вы о нем ничего не знаете и ничего не ведаете? – с подозрением спросил Граббе.

– Шамиля в Чиркее нет, – твердо заявили чиркеевцы.

– Это так же верно, как то, что стада наши пасутся в ваших владениях, а нам они очень дороги.

– Что ж, посмотрим, – сказал Граббе, располагаясь на бурке неподалеку от моста.

Тут же, на кавказский манер, был сервирован на ковре походный стол, за который Граббе пригласил и старейшин. Те приняли приглашение и не переставали уверять, что преданы кавказскому начальству и мюридов, а тем более Шамиля, к себе не пускают.

Как только Граббе отпил из бокала шампанского, забили барабаны, и авангард отряда, как было заранее условлено, двинулся через мост в Чиркей. Старики забеспокоились, порывались вернуться в аул, но Граббе их не отпускал. Чиркеевцы встревоженно переговаривались, поглядывая вслед входящим в аул батальонам, но позади стариков уже стояло оцепление, пройти сквозь которое было невозможно. Беспокойство чиркеевцев Граббе счел верным знаком того, что им есть что скрывать, что, может быть, сам Шамиль выслал их, чтобы не пустить в аул отряд. Граббе отщипнул виноградинку и снова предложил старикам:

– Угощайтесь, почтенные.

– Чиркей – мирный аул, – напомнили старики.

– Но ведь было условие, чтобы к нам войска не входили.

– Мирные аулы на Ахульго мюридов не посылают, – ответил Граббе.

– Чиркеевцы – свободные люди, – разводили руками старики.

– Каждый сам выбирает, что ему делать.

– Воля ваша, – улыбнулся Граббе.

– А тут – моя воля. И я желаю убедиться, какие вы мирные.

– Тогда хотя бы отдайте почтенного Джамала, он у нас главный.

Но Граббе и не думал принимать каких-либо условий.

Три батальона ширванцев, стремившихся отличиться после неудачной атаки на Ахульго, батальон апшеронцев и четыре орудия, выставив в авангард плясунов и песельников, голосивших: «Унеси ты наше горе, быстро реченька бежит», подходили к Чиркею. Им было велено пройти весь аул и расположиться лагерем с обратной его стороны, после чего в Чиркей должен был вступить и главный отряд.

Первый батальон уже поднимался к аулу, состоявшему из добротных каменных домов и башен, между которыми вились узкие улицы. Второй батальон шел следом, между густыми садами и виноградниками, спускавшимися террасами и сходившими к тесной дороге высокими каменными оградами.

Орудия, на которые был навьючен фураж для лошадей – мешки овса и сено, переезжали мост. За ними шли Милютин, Васильчиков и топограф Алексеев, цепко оглядывая все вокруг. Им было поручено разведать малейшие признаки присутствия в ауле Шамиля или его мюридов.

И вдруг из домов аула, из садов, с террас – отовсюду затрещали ружейные выстрелы, превратив безмятежное шествие в кровавый хаос. Вслед за тем на батальоны обрушились толпы чиркеевцев, сверкая саблями и кинжалами. Застигнутые врасплох, с незараженными ружьями, солдаты побежали кто куда, потому что отступать по дороге было невозможно, она уже превратилась в поле боя.

Чтобы пустить в ход пушки, Милютин с Васильчиковым принялись рубить веревки, которыми на орудия был навьючен фураж, но натиск чиркеевцев заставил бежать и их.

Схватка была недолгой, но оставила после себя десятки убитых и раненых, брошенную в беспорядочном отступлении амуницию, потерянное оружие, перебитых лошадей и подожженный мост, с которого горцы успели скинуть одно орудие. Увидев этот нежданный погром, Граббе пришел в крайнее замешательство. Шатаясь и потирая похолодевший лоб, он побрел куда-то, не разбирая дороги, пока его не подхватил под руку Васильчиков и не привел в чувство денщик Иван, плеснув в лицо барину воды.

Отряд, не получая распоряжения от главного начальника, завязал с чиркеевцами жаркую перестрелку.

– Ваше превосходительство! – кричал на ухо Граббе Пулло.

– Измена!

Немного придя в себя, Граббе указал на чиркеевских стариков, окруженных плотным кольцом охраны, и велел:

– Арестовать мерзавцев!

Когда отряд отступил от моста и перестрелка стихла, оказалось, что, не считая пленных, убито больше полусотни человек, и еще около сотни было ранено. Потерь было бы еще больше, если бы солдаты не отважились перебегать через горящий мост, который, в конце концов, рухнул в реку.

Главные потери опять пришлись на ширванцев, потерявших под Ахульго почти всех командиров и фельдфебелей, кроме казначея и квартирмейстера, и укомплектованных офицерами из других полков, которые не успели еще освоиться на новых должностях.

Граббе жаждал мщения. Он приказал открыть орудийный огонь по Чиркею, но у канониров не оказалось снарядов. Тогда было решено взять аул штурмом, однако рухнувший мост сделал Чиркей недоступным.

Пока командиры изыскивали другие способы покарать Чиркей, Граббе приказал привести к нему стариков. Те, казалось, и сами были удивлены случившимся. Уверяли, что готовы были исполнять приказания сардара, но, как видно, жители аула поддались влиянию отчаянных абреков, которые уверяли, что Граббе собирается уничтожить Чиркей.

– И уничтожу! – грозил Граббе.

– Камня на камне не оставлю от вашего мятежного аула!

Старики просили пожалеть аул, предлагали заплатить любой штраф, но Граббе грозил им расправой и каторгой и все более укреплялся в своих подозрениях насчет присутствия в ауле Шамиля.

– Не иначе как имам там засел, – говорил он подчиненным.

– Без него бы не дерзнули на такое!

Штурмовать аул с имевшихся позиций оказалось совершенно невозможно, и Граббе решил его обойти, чтобы не оставлять без примерного наказания. Отряд спешно снялся с места и двинулся к Миатлинской переправе, вниз по течению Сулака. Стада чиркеевцев и пасшихся тут же стада других салатавских обществ были захвачены казаками и отогнаны в глубь шамхальских владений.

Уже на следующий день Граббе был у переправы. Она состояла из одного парома, который в спешке чрезмерно нагружали, отчего рвались канаты, и течение сносило его далеко вниз. Переправа затянулась на три дня, и это выводило из себя Граббе, спешившего добраться до Чиркея. Переправившись, наконец, через Сулак, отряд двинулся назад по левому берегу. У аула Инчха Граббе сделал остановку, чтобы дождаться вытребованного из крепости Внезапной транспорта с военными запасами, продовольствием и свежими лошадьми. Все эти дни лил проливной дождь, дул сильный ветер, солдаты мерзли и мечтали поскорее оказаться во Внезапной.

С транспортом прибыл вестовой от Траскина, который извещал о том, что Шамиль объявился в Чечне. Но раздосадованный этим Граббе все же оставался тверд в своем намерении покарать Чиркей, пока оттуда вдруг не явилась новая делегация.

Чиркеевцы просили пощадить аул, обещали наказать тех, кто напал на отряд, а в доказательство своего раскаяния привели с собой пленных солдат и офицеров и притащили пушку, которую достали из балки.

– Только тогда и ласковы, когда палка в руках, – сказал Граббе и долго отказывался их принимать, считая кару неизбежной необходимостью.

Но известие, что Шамиль ушел в Чечню, и убеждения генералов, что войска теперь лучше поберечь, заставили его изменить свое решение. Для оправдания такого поворота дела в военный журнал отряда было записано:

«В сущности, не было никакой пользы в разрушении богатейшего, населеннейшего и самого промышленного селения в целом Дагестане из-за дерзости двухсот человек. Жителей в Чиркее насчитывалось около четырех тысяч, и они занимались разрабатыванием виноградных садов, обнимавших собою пространство в десять квадратных верст. Уничтожить такое цветущее селение – значило бы привести в полнейшую нищету несколько тысяч людей, из которых громадное большинство не принимало ровно никакого участия в происшествии 9-го сентября».

Граббе, наконец, смягчился, допустил к себе делегатов и объявил условия, на которых соглашался даровать им прощение:

1. Чиркеевцы обязываются изгнать от себя всех мюридов.

2. Выдают 40 тысяч баранов из числа 150 тысяч, принадлежащих аулу.

3. Обязываются очистить на правой стороне Сулака место для возведения укрепления (для чего потребовалось бы вырубить несколько виноградников), а также приготовить весь необходимый для того материал.

Ради спасения своего аула чиркеевцы согласились на все. Не пожелали они только видеть у себя приставом Биякая. Граббе и сам сомневался в его способности управлять Чиркеем, а потому назначил в аул своего пристава. Чиркеевцам было также объявлено, что отныне к ним и прочим салатавским аулам будут применяться требования, предписываемые покорившимся обществам, а о привычной вольности им пора позабыть, как и о возвращении главного своего смутьяна Джамала.

Граббе хотел приступить к возведению укрепления у Чиркея немедленно, но наступавшая осень и неясность в отношении Шамиля сделались серьезными препятствиями. Постройка была отложена на следующий год.

Взятых в аманаты стариков Граббе отпустил. Джамала же вместе с сыновьями, которые содержались в Шуре, решил сослать в Сибирь как опасных бунтовщиков и деятельных сообщников Шамиля.

В рапорте начальству дело при Чиркее Граббе изобразил блистательной победой. Корпусной командир Головин отозвался об этом казусе как о постыдном отступлении, много повредившем делу и ободрившем поверженных было мюридов. Но, как потом оказалось, ко двору больше пришлась бравурная реляция Граббе.

Распустив войска отряда по зимним квартирам, Граббе отбыл из Внезапной в Ставрополь.