Стефан Развадовский тоже выступил в поход со своим сводным оркестром. Был у него и хор с солистами. Певцов называли песельниками, и без них не обходился ни один значительный марш.

Музыка и песни действительно помогали, подбадривая солдат и веселя начальство. Среди музыкантов находились мастера на все руки, а среди певцов вдруг являлись такие голосистые, что из-за них спорили командиры. Ко всему прочему солдаты сочиняли песни или переделывали на свой лад уже известные.

Музыкантов любили, их последними бросали в бой, первыми кормили, отпускали двойные винные порции. Этого не полагалось, но считалось, что инструменты нуждаются в протирке спиртом.

С тех пор, как Стефану удалось заслужить одобрение Граббе, оркестр был на особом счету. Когда генерал составлял свой отряд для похода на Ахульго, он первым делом вспомнил про музыканта-поляка и его лихой оркестр.

Стефан любил музыку и отдавался ей всей душой, тем более что она освобождала его от ненавистных ему воинских обязанностей. Войну он ненавидел всей душой, потому что она убивала слушателей. Война убивала и саму музыку, ограничивая ее своими грубыми потребностями. Резкие однообразные звуки военных горнов были ей милей богатых возможностей трубы.

Порой он представлял себя Орфеем, чудесная лира которого усмиряла бури,

двигала горы и даже усыпила страшного дракона, который охранял золотое руно. Музыка спасла и самого Орфея, когда он спустился в ад за своей возлюбленной Эвридикой. Стефан мечтал вернуться домой, чтобы покорить своим искусством весь мир. Но пока вынужден был обслуживать войну.

Для того Стефан и взялся создавать оркестр, чтобы не разлучаться с настоящей музыкой. И теперь он мог гордиться, что даже в походе у него был приличный состав: всевозможные барабаны и бубны, кларнеты и свирели, альты и скрипки и даже погремушки с цимбалами. Всем этим он мог управлять на ходу, не слезая с лошади. А порой музыкантами не нужно было и дирижировать, они знали свое дело, знали, чего и когда требует солдатская душа. Они ведь и сами были солдатами, разве что ружья их, пока они играли, несли их товарищи.

В начале похода песни были веселые, бодрящие.

Песельники запевали:

Солдатушки, бравы ребятушки, Где же ваши деды? Наши деды – славные победы, Вот где наши деды!

Остальные подхватывали:

Наши деды – славные победы, Вот где наши деды!

Песельники снова голосили, а остальные подхватывали:

Солдатушки, бравы ребятушки, Где же ваши жены? Наши жены – ружья заряжены, Вот где наши жены!

Солдатушки, бравы ребятушки, Где же ваши детки? Наши детки – пули наши метки, Вот где наши детки!

Солдатушки, бравы ребятушки, Где же ваши сестры?

Наши сестры – штыки, сабли остры, Вот где наши сестры!..

Вечерами на привалах Стефан доставал и свою трубу, чтобы исполнить какое-нибудь соло из модной оперы или польскую мелодию для своих земляков, которых в отряде было немало.

Задумавшись, Стефан отстал от строя. Его вернули к действительности щелчки бича. Это мальчишка, сидя на зарядном ящике, подгонял две пары волов, тянувших за собой телегу с тяжелым орудием.

– Ну, черти! – кричал Ефимка.

– Шевелитесь, не баре!

– А ты зачем тут? – спросил его удивленный Стефан.

– При роте состою, господин унтер-офицер! – ответил Ефимка.

– Наш паренек, – подтвердил фельдфебель Михей.

– И глаз у него острый.

– Он что же, и воевать будет? – недоумевал Стефан.

– Так точно! – откликнулся Ефимка, награждая быков очередным ударом.

– На учениях так пушку навел, что мое почтение! – хвалил Ефимку Михей.

– Справный хлопец.

Стефан слышал про этого мальчишку, которого барин собирался обменять на собаку, но никак не предполагал, что этот Ефимка будет участвовать в походах.

– Значит, на войну? – спросил Стефан мальчишку.

– А то! – гордо откликнулся Ефимка.

– Ты уж поосторожнее будь, – советовал Стефан.

– Вот и я ему толкую, – поддержал унтера пушкарь.

– Видал я здешних ловкачей. За любым кустом, за камешком всяким схоронятся. Моргнуть не успеешь, как накинутся, скрутят да уведут, а то и вовсе зарежут. А бросимся искать – нету, как сквозь землю провалятся. Кавказ, братец, тут держи ухо востро!

– Главное, под пули не лезь, – советовал Стефан.

– Оно самое, – кивал пушкарь.

– Эдак нельзя, надобно быть порассудительней.

– Как же можно, чтобы пулям кланяться? – смеялся Ефимка.

– Когда самого Шмеля идем брать!

– Шамиля то есть? – поправил Стефан.

– Его, разбойника.

– И не боишься?

– А чего мне бояться? – важно ответил мальчишка.

– У нас, вона, пушки-подружки, а у них что? Ружья одни.

– Куда им против нас! – добавил Михей и побежал вперед поворачивать волов, норовивших сойти с дороги, чтобы пощипать первой травки.

– Зачем же ты хочешь воевать? – спросил Стефан мальчишку.

– Кинжал добыть! – ответил Ефимка.

– Мне без кинжала никак нельзя.

– А на что тебе кинжал?

– Как на что? – удивился Ефимка.

– Известное дело, надо! Тут вся пацанва с кинжалами, а у меня токмо банник, – и Ефимка ткнул ногой привязанный сбоку пушечный шомпол.

– А скажика, братец, разве это Шамиль хотел тебя на собаку выменять? – спросил Стефан.

– Не-а, – замотал головой Ефимка.

– Барин наш, лиходей.

– Так тебе надо бы его из пушки поучить, а не Шамиля.

– Да разве можно? – не понимал Ефимка.

– Ведь то – барин! Он полицию кликнет. А после шкуру спустит.

– А Шамиля, выходит, можно? – допытывался Стефан.

– Но то она и война, – кивал Ефимка.

– На войне все можно.

– А после войны что делать станешь? Опять к барину?

– Не-а, – принялся рассуждать Ефимка, снова пуская в ход свой бич.

– Тута останусь. Солдаты завсегда нужны. Солдатом быть лучше, чем на барщине спину гнуть.

– Лучше, говоришь? – хмурился Стефан, не ожидавший от ребенка таких слов.

– И весело, и завсегда поживиться можно, – объяснял Ефимка.

– Вона, фейерверкер наш, аж двадцать целковых в деревню отослал. Постреляет, пограбит, продаст, загуляет, а ежели что останется – матушке на пропитание. Душа – человек!

– Значит, не пропадешь, – укоризненно покачал головой Стефан.

– Есть, у кого поучиться.

Он в сердцах стегнул нагайкой лошадь и марш-маршем поскакал нагонять свой оркестр.