Уже забрезжил рассвет, когда отряд Граббе снялся с места и форсированным маршем двинулся по лесистой долине реки Аксай в направление аула Мескеты, где предполагалось расположение укрепления Ташава-хаджи.

Васильчиков нетерпеливо выезжал вперед с казачьей разведкой и поднимался на возвышенности, чтобы обозреть местность по ходу движения отряда. Картины природы его восхищали, а движущийся среди этой девственной роскоши неуклюжий отряд приводил в умиление. Васильчикова не останавливала опасность быть подстреленным, но кружившие над отрядом стервятники, будто чуявшие скорую поживу, навевали тревожные предчувствия.

Граббе смотрел на все это иначе, более рационально: деревья – на дрова и постройки укреплений, ветки – на туры и фашины, трава – на корм лошадям. А стервятники – что ж, они тоже необходимы, война без жертв – не война.

Солнце понемногу вступало в свои права, утро становился светлее, и теперь Лабинцев разглядел вокруг крепости завалы. Деревья, огромные пни и камни громоздились на всех подступах, образуя несколько рядов обороны. Но ни это беспокоило Лабинцева, а то, какое безмятежное спокойствие царило в укреплении. Ни караульных, ни часовых, ни других мюридов не было видно. Только сиротливо торчало из амбразуры главной башни дуло медного фальконета. Эта небольшая пушка смотрела в сторону дороги, которая подходила к укреплению с обратной стороны от того места, где притаился Лабинцев. Было похоже, что возможное нападение предполагалось лишь оттуда, а из непроходимого леса опасности никто не ждал.

– Куда дорога? – спросил Лабинцев.

– Аксай-река, – ответил проводник, показывая рукой.

– Близко.

– А Мескеты? Где сам аул? – продолжал рекогносцировку Лабинцев.

– Тоже там, – шепнул проводник.

– От Мескеты хорошая дорога есть.

– До Внезапной? – уточнил Лабинцев, хотя и сам уже догадался, что это та самая дорога, по которой должен явиться главный отряд Граббе.

– Да, – кивнул проводник.

Лабинцев заключил, что это не главная ставка Ташава, а нечто вроде форта, заставы, где мюриды укрывались после своих вылазок на Линию. Но при необходимости здесь мог быть и сборный пункт, к которому собирались ополченцы. В любом случае оставлять его в тылу было небезопасно.

Лабинцев велел осторожно подкатить горные орудия и зарядить их картечью. Егерям было приказано приготовиться к атаке, а спешившихся казаков Лабинцев послал обойти укрепление, чтобы атаковать его с нескольких сторон.

Когда все были на местах, Лабинцев вынул шашку и скомандовал:

– Пли!

Ташав-хаджи и бывшие с ним горцы заканчивали предрассветную молитву, когда, разорвав тишину, грянули пушечные выстрелы.

Деревянная крепость содрогнулась, сквозь потолок посыпалась пыль. Однако бревенчатые стены были достаточно прочны и остались целы.

Нападения не ждали, а потому на молитве были все, включая караульных. Наиб только свел брови, но молитву не прервал, полагаясь на волю всевышнего. И только закончив положенный ритуал, Ташав поднялся и сказал мюридам:

– Они пришли сюда. Встретим же их, как надо!

Крепость ожила. Гарнизон занимал оборонительные позиции. Тем временем пушки сделали еще один залп. На этот раз стреляли зажигательными гранатами.

– За мной! – гаркнул Лабинцев, первым бросаясь на штурм.

Отряд со штыками наперевес двинулся на укрепление. В дыму и грохоте солдаты преодолевали завалы и уже лезли на стены укрепления, когда затрещали ответные выстрелы. Горцы отбивались, опрокидывая первые ряды егерей.

Укрепление защищало около сорока человек. Эта была часть отряда Ташава-хаджи, которая устраивала диверсии на дорогах и беспокоила лагерь под Внезапной. Против отряда Граббе их было слишком мало, но численный перевес противника горцев только вдохновлял – тем вернее летели их пули. К тому же мюриды никогда не покидали своих позиций, не получив приказания от наиба.

Изобретатель Магомед, не сумевший сделать пушку сам, но обещавший Шамилю где-нибудь ее добыть, состоял при трофейном фальконете. Сообразив, откуда атакуют, он оттащил лафет с пушкой от одной амбразуры и подкатил его к противоположной. Пушка выстрелила, вырвав из рядов нападающих несколько человек, но волны штурмующих продолжали накатываться одна за другой.

В нескольких местах деревянные постройки охватило пламя, загорелась и малая башня. Лабинцев ожидал, что теперь горцы сдадутся, но вместо этого они сваливали на егерей горящие бревна. Тогда по знаку Лабинцева горнист подал сигнал казакам, и те бросились на укрепление с тыла.

Фальконет сделал еще один выстрел, и в ответ раздался новый залп пушек, которые уже стояли на поляне и били прямой наводкой.

Егеря перелезали через стены. Штыки сошлись с саблями. Вокруг крепости и внутри ее падали убитые. Раненые, которые еще могли двигаться, заряжали ружья для своих товарищей.

– Стреляй же, Магомед! – кричал Ташав пушкарю.

– Нечем! – горестно отвечал Магомед.

– Ядра кончились!

– Тогда брось им ее на голову!

– Бросить пушку? – Магомед не верил своим ушам.

– Тебе твоя голова дороже или чужая? – кричали мюриды, отбиваясь от наседавших егерей.

Новый залп орудий пронзил укрепление огненным смерчем. Все заволокло черным дымом. Воспользовавшись моментом, Магомед подкатил пушку к амбразуре, выходившей на горящие стены, с трудом снял пушку с лафета и выбросил ее наружу.

Когда дым немного рассеялся, солдаты увидели горца, который волок на веревке что-то тяжелое в сторону леса. Егерь бросился его догонять, но, не добежав несколько шагов, упал, сраженный пулей, посланной из укрепления. Через мгновенье Магомед скрылся в лесу, таща за собой тяжелый фальконет.

Часть укрепления вместе с малой башней пылала, превращаясь в огромный костер. В горячке боя Милютин пробирался к главной башне. Он мечтал захватить знамя, полагая, что это и есть главная доблесть в схватке с противником. Он ворвался в башню и лихорадочно оглядывался, не находя лестницы. Поручик не сразу понял, что лестницей служило толстое бревно с вырубленными в нем ступеньками, которое стояло в углу и наискось упиралось в крышу.

Милютин, падая и вновь влезая по столбу, добрался до крыши и высунулся из амбразуры, надеясь дотянуться до знамени. Но Ташав, руководивший обороной в паузах между рукопашными схватками, его заметил. Ружья, лежавшие вокруг, были разряжены. Тогда Ташав выхватил свой пистолет, который доставал только в крайних случаях, и выстрелил. Пуля попала Милютину в правое плечо. Сначала он почувствовал только сильный толчок, потом увидел, как мундир заливает кровь, и только затем его пронзила невыносимая боль. Милютин осел и потерял сознание.

Казаки почти выбили ворота, когда из близлежащего аула Мескеты к осажденным подоспела подмога. Казаки бросили укрепление и двинулись навстречу ополченцам. Встреченные большой силой, горцы засели в лесу и завязали с казаками перестрелку. Отвлекая противника, они хотел помочь уйти осажденным, потому что защищать охваченное пламенем укрепление уже не имело смысла. Воспользовавшись ситуацией, несколько защитников укрепления перебирались через стены и бросились в лес.

Тем временем горцы все прибывали, окружая теперь уже отряд Лабинцева. Они занимали завалы, укрывались за деревьями и вели частый ружейный огонь. Пушки били по ним картечью, но она только рубила ветки, не причиняя горцам особого вреда. Временами они сами, воодушевляясь пением молитв, выскакивали из леса и бросались на солдат врукопашную.

Отряд Граббе прошел мимо двух аулов, располагавшихся на противоположной стороне реки, затем миновал еще один и приближался к Мескеты. Вскоре генерал явственно услышал грохот пушек, а затем увидел поднимавшиеся над лесом, слева от аула, клубы черного дыма.

– Молодцом, Лабинцев! – торжествовал Граббе.

– Сумел-таки! – удовлетворенно кивал Пулло.

Прискакал взволнованный Васильчиков с важной новостью.

– Лазутчики доносят, что укрепление обложено и горит, – доложил адъютант.

– Это не новость, – ответил Граббе.

– Скажите лучше, взято или нет?

– Вот-вот возьмут, – сообщил Васильчиков.

«Вот-вот» Васильчикова Граббе не понравилось. Генерал считал, что на войне этого быть не должно. Тем более в такой непривычной обстановке, где все могло измениться каждую минуту.

– Кавалерия, рысью, марш! – приказал генерал.

И казаки во главе с Пулло очертя голову бросились вперед. За ними загромыхала конная артиллерия. Следом Граббе послал пехоту, велев ей бежать, пока не доберется до места. Солдаты свалили свои мешки у обоза и побежали налегке. И тем, и другим Граббе приказал не останавливаться ни перед чем для довершения дела, столь успешно начатого полковником Лабинцевым. А затем и сам, окруженный свитой штабных и конвоем, поскакал к урочищу.

Большая часть укрепления пылала, а вокруг продолжалась жаркая перестрелка. Окружившие Ташава силы Лабинцева сами оказались окруженными.

Но тут в спину ополченцам ударили силы главного отряда Граббе. Все смешалось. Стрельба, крики и стоны заполнили все вокруг. Теснимые превосходящими силами, ополченцы начали отступать в лес.

В охваченном пламенем и дымом укреплении мюриды все еще сопротивлялись, заняв позиции за уцелевшими стенами. Вдруг со страшным скрежетом рухнула малая башня, рассыпав вокруг обуглившиеся, чадящие обломки.

– Надо уходить! – кричал Ташав.

– Не то сгорим заживо!

Пока одни мюриды продолжали отстреливаться, другие бросились выводить из дымящейся уже конюшни испуганно ржавших коней.

– Мы еще встретимся с ними, – пообещал Ташав, вскакивая на коня.

– Тогда пушки им не помогут.

Когда сами собой стали рушиться обгоревшие стены, солдаты отступили от укрепления, ожидая развязки. Но из окутанного дымом пролома вдруг начали вылетать всадники, прокладывая себе путь шашками. Опомнившись, войска открыли по ним огонь. Под одним всадником разорвало ядром лошадь, и он был заколот штыками. Другого, пронзенного пулей, лошадь потащила за собой. Остальные исчезли в лесу. За Ташавом-хаджи бросили погоню, но она была встречена дружными залпами из-за лесных завалов.

Перестрелка постепенно стихла. Выставив заградительные цепи, отряд стягивался к укреплению. Пока одни разрушали догоравшие стены, другие искали убитых и раненых.

Когда к месту подоспел Граббе, он увидел Милютина, которого солдаты несли на ружьях, как на носилках, постелив найденную в укреплении бурку.

– Постойте! – велел Граббе, сходя с коня.

Солдаты остановились. Граббе печально оглядел залитого кровью поручика и произнес:

– Дмитрий Алексеевич…

– Ваше превосходительство, – прошептал Милютин, открывая глаза и порываясь встать.

– Жив! – обрадовался Васильчиков.

– И слава Богу, – перевел дух Граббе, удерживая Милютина на носилках.

– Как же вас угораздило, голубчик?

– Сам не знаю, – с трудом улыбался Милютин.

– В плечо ранен, – сказал санитар.

– Навылет.

– С башни сняли, ваше превосходительство – сообщил солдат.

– На самый верх залез. Видать, хотел значок снять.

Граббе поднял глаза на уцелевшую башню и увидел над ней знамя.

– Сорвать, – велел он Васильчикову.

– Будет исполнено! – козырнул адъютант и скрылся в дыму.

– Немедленно в лазарет, – велел Граббе солдатам.

– И смотрите у меня, чтобы был как новый!

– Срастется! – пообещал санитар, уходя вслед за носилками и подкладывая под мундир Милютина корпию.

Проводив глазами поручика, Граббе принялся оглядывать взятое укрепление, вернее, то, что от него осталось. Он хотел войти, но, увидев бритую окровавленную голову горца, лежавшего у башни, остановился.

Из рухнувших ворот появился черный от дыма Пулло с шашкой в руке.

– Осмелюсь доложить, ваше превосходительство… – устало начал Пулло.

– Браво, полковник, – прервал его Граббе и пожал Пулло руку.

– Отменное вышло дело, – согласился полковник.

– Жаль только, Ташав ушел.

– Как ушел? – изумился Граббе.

– Бог его знает, – в сердцах рубанул шашкой воздух Пулло.

– Прорвался, дьявол.

– Дас, – мрачно заключил Граббе.

– Ура! – кричал Васильчиков, размахивая снятым с башни знаменем наиба.

– Наша взяла!

Но, увидев мрачных командиров, сразу сник и опустил знамя.

– За такую победу царь не похвалит, – предрек Граббе.

– Достанем еще, – пообещал Пулло, вкладывая шашку в ножны.

– Он, полагаю, в Саясан ушел, в ставку свою, – предположил появившийся Лабинцев.

– Значит, и нам туда же. Дороги известны? – спросил Граббе.

– Найдем, – кивнул Лабинцев.

– Они теперь через Балансу пошли, мы там рядом проходили ночью.

– Главное – не дать ему опомниться, – сказал Граббе.

– А непокорные деревни, которые ему содействуют, надобно примерно наказать.

– Как насчет убитых прикажете, ваше превосходительство? – спросил Пулло, умывая лицо из походной фляжки.

Граббе оглянулся. Убитых относили на край поляны, где стояли санитарные телеги с ранеными.

– Много? – спросил Граббе.

– Не считали еще, но есть.

– Отправить назад, – велел Граббе.

– Но ведь война, ваше превосходительство, – сказал Лабинцев.

– Обычно мы хороним убитых на месте, а сверху – костер.

– Как – костер? – не понял Граббе.

– Чтобы не нашли, – пожал плечами Пулло.

– А если отправлять, то к обозу еще и конвой надобен. Отсюда, может, и доедут, а после – как?

Убитых и раненых решено было отправить под охраной во Внезапную. Доктор настаивал, что Милютину тоже надо в лазарет, в покой, так как пулей была повреждена кость, но поручик отказывался покинуть отряд.

После окончательного разрушения укрепления отряду был дан отдых.

Вскоре явились старейшины от местных аулов, прося выдать тела убитых.

– А ведь я предупреждал вас, – гневался Граббе.

– Не вняли! Вот и навлекли беду.

Старики молчали, угрюмо поглядывая на сожженное укрепление.

– Надеюсь, хоть теперь образумитесь! – сказал Граббе.

– Иначе ваши аулы ждет та же участь!

Тела были выданы в обмен на обещание не содействовать Ташаву-хаджи и не принимать у себя мюридов Шамиля.

Егеря, рыскавшие в лесу в поисках оставшихся мюридов, никого не нашли, зато притащили убитого шальной пулей оленя. Тушу тут же разделали и развели костер, навалив на него ветви ненавистного держидерева. Нажарив сочных, душистых шашлыков, офицеры устроили пир в честь взятия укрепления. Остальное отдали солдатам, а сверх того им была выдана двойная винная порция.

На следующее утро, когда санитарный обоз изготовился к отбытию, Граббе снова посоветовал Милютину отправиться во Внезапную, в лазарет, не подвергая свое здоровье излишнему риску.

– Позвольте остаться, ваше превосходительство, – настаивал Милютин.

– Одумайтесь, поручик, – ответил Граббе.

– На ваш век походов хватит.

– Я отлично себя чувствую! – уверял Милютин и через силу шевелил пальцами висевшей на перевязи руки.

Однако Граббе беспокоило то, что дальнейший путь был куда более опасен и отправлять транспорты во Внезапную было бы уже невозможно.

– Значит, вы уверяете, что идете на поправку? – спросил Граббе.

– Так точно, ваше превосходительство!

В доказательство своего выздоровления Милютин представил Граббе карту дела при урочище Ахмат-тала с указанием позиций противников, завалов, хода боевых действий и укрепления Ташава-хаджи, каким оно было до взятия. Причем укрепление было изображено и отдельно с показом профиля сооружения.

– Когда же вы это успели? – удивился Граббе, разглядывая подробнейшую карт у.

– Не спалось, ваше превосходительство.

Это был ценный документ, который мог очень пригодиться Граббе при составлении рапорта начальству. Да и сами рапорты с помощью Милютина выходили отменные, не говоря уже о записях в журнале военных действий отряда, ведение которого входило в обязанности Милютина как офицера Генерального штаба.

– Ну что ж, – как бы нехотя согласился Граббе.

– Только обещайте, что не будете понапрасну лезть в пекло.

– Слово офицера, – засиял Милютин.

– И запомните, – наставлял Граббе.

– Излишняя храбрость бывает губительна, если не сопряжена с благоразумием.

– Запомню, ваше превосходительство, – пообещал Милютин.

Написание рапорта на этот раз было поручено Васильчикову, которому помогал советами Милютин. Они устроились в генеральской палатке и приводили в надлежащий вид то, что диктовал Граббе:

– В сем деле с нашей стороны ранены гвардейского Генерального штаба поручик Милютин, Кабардинского полка штабс-капитан Генуш и нижних чинов двадцать два. Контужены: Навагинского полка подполковник Быков и Кабардинского полка подпоручик Китаев и нижних чинов семь. Убито: рядовых четыре и унтер-офицер один, ранено и убито четыре лошади. Потери неприятеля по собранным сведениям весьма значительны, в наших руках остались шесть тел, исколотых штыками, и двое пленных. Сверх того отняты: лафет из-под фальконета (самое орудие горцы успели увезти), оружие и одежда Ташава-хаджи и многих абреков, знамя, подаренное Кази-муллою, при котором собирались всегда мюриды, и некоторое количество продовольственных запасов.

Граббе не хотел открывать Васильчикову тонкости составления подобных рапортов, в которых преуменьшение потерь и приукрашивание побед считалось чуть ли не обязательным делом. А потому генерал заранее изменил реальные потери и обстоятельства, которые были представлены Пулло и Лабинцевым. Двенадцать убитых и тридцать пять раненых – это показалось Граббе досадным недоразумением, учитывая не слишком впечатляющий результат. Тем более что бой у Мескеты никак нельзя было раздуть до масштабов Ватерлоо. Это Граббе решил оставить для более подходящего случая.

Обоз ушел по тому же пути, по которому пришел отряд Граббе. А войска двинулись через лес к аулу Балансу, мимо которого прошел летучий отряд Лабинцева. Аул стоял недалеко от реки Ямансу, вдоль которой предполагалось пойти на север, к верховьям реки, а оттуда свернуть к Саясану, где, по имевшимся сведениям, и находилась главная ставка Ташава-хаджи.