Граббе беспрерывно сменял атакующие отряды, но ворваться в аул не удавалось. Тогда он приказал не жалеть снарядов и бить изо всех орудий. Жерла пушек накалились так, что, когда Ефимка принимался орудовать банником, он начинал тлеть. Траскин, убедившись, что обратного пути уже нет, открыл все свои запасы и особенно щедр сделался на спирт. Захмелевшие солдаты шли в бой веселее. Но многие отказывались, не желая умирать пьяными.

– Как заставить их идти вперед? – с досадой вопрошал Граббе.

– Прикажите расстрелять трусов, ваше превосходительство, – посоветовал Пулло.

– Вздор! – отмахнулся Граббе.

– Этим их теперь не напугаешь.

– Маневры нужны, ваше превосходительство, – советовал Лабинцев.

– Солдатня оглянуться не успеет, а уже в атаку бежит.

– Маневры могут иметь значение лишь до расстояния пушечного выстрела, – сомневался Граббе.

– Затем начинается действие сил нравственных.

– Одушевление войск – вернейшее средство успеха, – согласился Галафеев.

– А что если пообещать отдать аул на разграбление, – предложил Пулло.

– Аул богатый.

Граббе посулил большую награду тем, кто первым ворвется в Аргвани, и отдавал аул на полное разграбление. Но и это мало помогало. Солдаты все неохотнее шли на завалы.

Стефан Развадовский уже не мог выносить вида этой бойни. Он поднес к губам трубу и заиграл сигнал «Все назад!». Но из-за страшного грохота никто его не услышал. К тому же командиры полков приказали подчиненным заткнуть уши воском, чтобы они не пугались летящих над головами снарядов, а сами пошли впереди колонн, показывая своим примером, что от солдат требуется. Опасаясь попасть в своих, Граббе был вынужден прекратить орудийный огонь.

Волны атакующих накатывались одна за другой, пока, наконец, колонна Лабинцева не пробилась через завалы и ворвалась в передние сакли. Здесь их ждали проваливавшиеся под ногами крыши и кинжалы мюридов, решивших дорого отдать свои жизни. В каждой сакле завязывалось жаркое дело, и продвинуться дальше Лабинцеву не удавалось.

Тем временем колонна полковника Пулло ворвалась в аул с другой стороны. И там тоже начались упорные бои.

Каждую саклю приходилось брать по нескольку раз, потому что горцы уходили по подземным коридорам в другие дома, доставали спрятанное оружие, а затем вновь возвращались и оказывались в тылу нападавших. Битва продолжалась до глубокой ночи. Обе стороны несли большие потери.

Чтобы заставить горцев выйти из домов, Граббе приказал пробивать в крышах отверстия и бросать внутрь зажигательные гранаты. Сакли охватил пожар, все заволокло дымом, и битва сделалась еще ужасней. Никто не знал, откуда появится штык или ударит кинжал.

Кое-кто из защитников аула не выдержал и бросился бежать из Аргвани. Но это их не спасло. В овраге, через который они надеялись скрыться, их встретила горская милиция, которая не пощадила никого.

К концу дня в руках мюридов оставалась еще значительная часть аула. Из башни в несколько ярусов, стоявшей в восточной части Аргвани, мюриды продолжали обстреливать прорвавшиеся отряды и не давали им двигаться дальше.

Тогда Граббе велел втащить через завалы в аул четыре орудия. Их поставили на крышах домов и открыли огонь почти в упор, чтобы пробить в башне брешь. Одно орудие тут же провалилось сквозь фальшивую крышу, но другие открыли сокрушительный огонь.

Уверенный, что Шамиль теперь у него в руках, Граббе приказал теснее обложить Аргвани и отправился спать, чтобы довершить дело утром, на свежую голову. Но посреди ночи его разбудил взволнованный Васильчиков.

– Какого черта? – взревел Граббе сквозь сон.

– Шамиль ушел, ваше превосходительство! – испуганно сообщил адъютант.

– Опять?! – вскочил Граббе.

– Это невозможно!

У палатки стояли удрученные офицеры.

– Как же вы допустили, господа? – негодовал Граббе, набрасывая на плечи мундир.

– Я полагал, имам завещание пишет, а он вас дураками выставил!

– Сам не понимаю, – скрежетал зубами Галафеев.

– Все было тихо, и вдруг – такой удар, что все окружение по швам треснуло.

– Не потерплю! – грозил кулаком Граббе.

– Он у меня вот где был! Столько жертв – и все напрасно?!

– Не совсем так, – оправдывался Галафеев.

– У него тоже немало мюридов полегло.

– Что мне до его мюридов? – кричал Граббе.

– Шамиль мне нужен! Сам!

– Добудем, – обещал Галафеев.

– Если вы его здесь не взяли, как вы его с Ахульго доставать будете? – гневался Граббе.

– И ушел-то, подозреваю, не один Шамиль?

Офицеры молчали, поглядывая друг на друга.

– Сотни две прорвалось, – сообщил Траскин.

– Двести мюридов! – выдохнул Граббе.

– Да по здешним меркам это целая армия. Надеюсь, хоть аул он собой не утащил?

– Аул на месте, – мрачно процедил Галафеев.

– Горит.

– Снести его с лица земли! – приказал Граббе.

– Чтобы и следа не осталось!

– Будет исполнено, – кивнул Галафеев.

– Позор, господа офицеры! – объявил Граббе.

– За такие победы не ордена вам давать, а лишать и тех, что уже получены!

Аргвани был подвергнут разграблению. Но, кроме испорченных ружей и сломанных кинжалов, почти ничего не отыскали. Зато во многих саклях находили книги. Какие-то из них милиционеры забрали с собой, а остальные снесли в саклю на краю аула. Все прочие дома были разрушены.

И все это время хоронили убитых.

На треноге от Конгревой ракеты отрядный священник установил аналой и целыми днями отпевал погибших. Батальоны поротно вставали на колени, молились и поминали павших братьев.

Милиционеры хоронили своих единоверцев по мусульманскому обряду. Затем собрали погибших защитников Аргвани и похоронили на аульском кладбище, прочитав над ними подобающие молитвы.

На нескольких убитых оказались кресты, это были перебежчики, их отнесли к священнику, и тот принял их и молился, как за остальных христиан.

Милютин принес командующему важные трофеи – два знамени горцев.

Немного поостыв, Граббе занялся Журналом военных действий.

«Разорение непокорных деревень считаю я строгою, но необходимое мерою в настоящих обстоятельствах, – писал под его диктовку Милютин.

– Пространство между хребтами Салатау, Бетли и Гимринским издавна уже служит сборным пунктом, убежищем и твердынею всем изуверам, беглецам и удачливым наездникам, которые под начальством умных и отважных предводителей своих волнуют Дагестан и Чечню. Здесь корень всех возмущений горцев, они решительно не хотят свыкнуться с мыслью о покорности российскому императору в надежде на недоступность местности, надежде, которая могла быть поколеблена только движениями в этом пространстве сильного отряда по всем направлениям, проложением хотя бы нескольких удобных сообщений, взятием и разрушением главнейших их селений».

Затем настал черед считать потери. Для начала Граббе зачислил в горцы своих перебежчиков, затем велел Милютину умножить потери Шамиля впятеро, а свои сократить хотя бы втрое.

– Ваше превосходительство, – взмолился Милютин.

– Стоит ли так уж преувеличивать?

– Вздор! – осадил его Граббе.

– Пишите побольше, считать все равно некому.

– Слушаюсь, ваше превосходительство, – сказал Милютин и заскрипел пером.

Граббе все больше убеждался, что Раевский был прав, когда приукрашивал реляции. Это вовсе не преувеличения, а военная хитрость, вызванная суровой необходимостью. Напиши он все как есть, кому бы от этого стало лучше? В такой войне правда о потерях могла принести вред. В штабах-то зрят на цифры, а что за ними стоит, какие пожертвования, какие мучения – этого никому не объяснить, да никто и не станет вдаваться в печальные подробности.

– А насчет его превосходительства генерал-майора Пантелеева теперь же писать или потом? – осведомился Милютин.

– Думаете, выживет? – спросил Граббе, вспомнив раненного генерала.

– Раны тяжелые. А у него, я слышал, сын в прошлом году родился.

– Ну, сын. И у меня сыновья.

– А если, не приведи господь, не встанет генерал? – осторожно спросил Милютин.

– На все воля Божья, – перекрестился Граббе.

– Чтобы обеспечить будущность семейства, сколько возможно… – подводил к главному Милютин.

– Героям-то государь особое благоволение являет.

– Так и быть, – махнул рукой Граббе.

– Пусть будет герой. Хотя стратег из него никудышный. Авось, еще поправится.

Граббе не терпелось двинуться дальше. Оставалось лишь дождаться отряда, отправленного с транспортом раненых. Тем временем саперы прокладывали дорогу. Но спуск становился все труднее, а не зная пути, даже саперы со своими пороховыми зарядами мало что могли сделать. Граббе рассчитывал на проводника, который всего за червонец помог взять Аргвани и обещал показать удобную дорогу к Ахульго. Его искали повсюду, но проводник как сквозь землю провалился. Одни подозревали, что кто-то польстился на его золото, другие предполагали, что его нашла шальная пуля, но дело это так и осталось загадкой. Взятые в плен горцы, большей частью раненные, молчали или говорили, что никогда не бывали в Ахульго и дорог туда не знают. Но Граббе не оставлял надежды заставить их заговорить, а если не удастся, самим отыскать дорогу.

Наконец, вернулся отряд из Удачного. Все обошлось благополучно. Комендант укрепления послал в крепость Внезапную, на равнину, лазутчика с требованием выслать к перевалу отряд для приемки транспорта с ранеными. В тот же день из Внезапной выступили линейный батальон и три сотни шамхальской милиции с двумя орудиями. Навстречу вышел транспорт из Удачного под командой майора Тарасевича. Отбиваясь от мюридов Ташава и Муртазали, оба отряда силой проложили себе путь и встретились на перевале. Транспорт под прикрытием проследовал во Внезапную, а отряд из Удачного вернулся в укрепление. Потери в этой экспедиции были небольшие: трое убитых и семеро раненых, которых тоже отправили с транспортом. Зато из Удачного в Аргвани прибыла большая часть стоявшего там обоза. Охранять укрепление с запасами провианта, пороха и пуль был оставлен небольшой гарнизон.

Но главным приобретением Граббе стал Аркадий, который, как следовало из рапорта коменданта укрепления, знал теперь все дороги. Граббе поначалу хотел его расстрелять как дезертира, потому что не верил в его чудесное похищение горцами. К тому же, когда исчез Аркадий, приговоренный к шпицрутенам, погиб часовой, и за это никто не ответил. Но надежда узнать верную дорогу перевесила. Граббе согласился дать Аркадию последний шанс, а подчиненным велел расстрелять его, если снова обманет.

Аркадия под конвоем вывели из лагеря. С ним для обозрения местности отправили топографа, Васильчикова и Жахпар-агу.

– Нус, – сказал Васильчиков.

– Куда прикажете двигаться?

Аркадий огляделся. Дорог он не знал, но предположил, что двигаться надо вниз, туда, где темнели ущелья. Как он слышал, Ахульго располагалось над рекой. Однако он не желал делиться со своими обидчиками даже этим неясным предположением.

– Туда, – неопределенно показал Аркадий левее того места, где суетились саперы.

– А поточнее? – спросил топограф.

Аркадий молчал, будто зачарованный открывшейся перед ним панорамой.

– Говорите же, сударь, – настаивал Васильчиков.

– Иначе я за вашу жизнь гроша ломанного не дам.

– Возможно, она большего и не стоит, – горько улыбнулся Аркадий.

Он чувствовал, что настала минута прощания с жизнью. Теперь следовало вспомнить все хорошее, простить врагам своим и приготовиться к суду Божьему. Но в голове Аркадия носились совсем другие мысли. Он перестал понимать, кто он, как здесь оказался, что здесь делает и что от него нужно этим людям, так похожим на того бравого полковника, который отбил у него невесту. Какое право они имеют ему приказывать и решать его судьбу? Жаль, при нем не было его дуэльных пистолетов, он бы вызвал их на поединок, одного за другим. А каков пейзаж кругом! Престол вечности и великолепие жизни! Прелестное место для дуэлей.

В ожидании показаний Аркадия топограф Алексеев внимательно изучал местность, стараясь прозреть сквозь горы.

– Мы видим одну речку и несколько ущелий, в которых тоже должны течь реки, – размышлял он.

– Текут они вниз, а значит, они или сами сливаются с Андийским Койсу, на котором стоит Ахульго, или вливаются в его притоки…

– Правильно, – кивал Жахпар-ага.

– Однако рельеф местности может сыграть с нами дурную шутку.

– Может, – соглашался Жахпар-ага.

– Очень может. Тут прямых дорог не бывает.

– Вспоминайте же, пока не поздно! – требовал Васильчиков, грозя Аркадию пистолетом.

Неожиданно раздался свист, и перед ними появился Айдемир, облаченный в драный тулуп.

– Стой! – наставили на него ружья казаки.

– Кто таков?

Айдемир ответил по-аварски, глядя в глаза Жахпар-аге, который слега подмигнул ему, давая понять, что узнал разведчика. А Аркадий едва сдержался, чтобы не выдать свое знакомство с Айдемиром.

– Что он говорит? – спросил Васильчиков.

– Говорит, из Тляраты. Корову свою ищет. Говорит, из-за грохота пушек все их стадо разбежалось.

– Спроси, не может ли он указать нам дорогу к Чиркате и Ахульго, – сказал Васильчиков.

– Мы ему хорошо заплатим.

Жахпар-ага перекинулся с Айдемиром несколькими словами, и тот радостно закивал.

– Спрашивает, сколько дадите? – сказал Жахпар-ага.

– Пять рублей, – посулил Васильчиков.

– Золотом.

Но горец не согласился и красноречиво провел ладонью по шее.

– Говорит, Шамиль голову отрежет, если узнает. Просит десять. Его корова столько стоит, а он думает, что ее съели солдаты.

– Ладно, – кивнул Васильчиков.

– Получит этот Иуда свои сребреники.

Горец снова закивал, давая понять, что доволен сделкой.

– А не обманет? – осторожничал Васильчиков.

Жахпар-ага перемолвился с горцем, и тот ударил ногой о землю.

– Клянется землей, на которой стоит, – объяснил Жахпар-ага, недоуменно поглядывая на Айдемира.

– Это сильная клятва.

– Тогда пусть уже показывает, – торопил топограф.

Айдемир, перепрыгивая с камня на камень, повел всех за собой. Они остановились на краю ущелья, по дну которого неслась быстрая река. Топограф развернул планшет, собираясь нанести на карту дорогу к Ахульго.

– Верно! – заговорил вдруг Аркадий.

– Теперь и я вспоминаю!

Топограф взял наизготовку карандаш.

– Ну что? Куда дальше идти?

– Туда! – выкрикнул чабан и, ухватив Аркадия за ворот, бросился с ним в реку.

– Ах, шельма! – закричал Васильчиков, стреляя им вслед.

Стрельбу открыли и остальные, но было поздно. Река быстро уносила беглецов и через мгновение они уже скрылись за пенистым поворотом.