Шамиль поднимался на Ахульго ночью. Имам не чувствовал себя побежденным. Он действовал по заранее обдуманному плану. Потери Граббе были куда значительнее, чем у горцев, и генерал потерял много драгоценного времени. Но потери горцев были ощутимее. Шамилю негде было взять новые отряды мюридов, которые гибли в ожесточенных боях. Семьи многих погибших были на Ахульго, и у Шамиля начинало болеть сердце, когда он думал, как посмотрит в глаза их женам и детям. Да, они пали героями, защищая свободу, но никакая свобода не вернет женам мужей, детям отцов, а родителям сыновей.

Секретарь имама Амирхан, предупрежденный о его прибытии, встретил Шамиля у перекопа на Новом Ахульго. Он уже знал о том, что случилось в Аргвани, Буртунае и других аулах, взятых неприятелем. Были новости и для Шамиля. Как Сурхай и обещал, на Ахульго выросло несколько линий новых укреплений. Сразу за перекопом путь преграждала небольшая, но крепкая башня, связанная с тремя другими, между ними тянулись завалы в два и три яруса и крепкие каменные стены с бойницами. За этой передовой крепостью был другой, еще более глубокий ров, пересекавший всю поверхность мыса Ахульго, а уже за ним располагалось еще несколько завалов, соединенных траншеями и подземными ходами. Почти все сооружения были врыты в землю, а выступавшие над поверхностью части покрыты бревнами и землей.

Напрасно Шамиль надеялся, что Ахульго спит, что горькие вести подождут хотя бы до утра. Как только он миновал оборонительные ряды, со всех сторон, из-под земли, начали появляться огоньки – это шли люди с факелами. Они выстраивались по сторонам тропы, по которой въезжал Шамиль со своими воинами. Старики, женщины, дети – они тревожно всматривались в лица вернувшихся, ожидая увидеть своих близких. Встретив мужа или сына, женщины бросались к их коням и уводили их под уздцы, стараясь скрыть свою радость. Другие с надеждой спрашивали про своих, где они, что с ними? А если узнавали горестные вести, опускали головы, скрывая слезы отчаяния, бросали на землю факелы и медленно уходили в темноту.

Увидев свою семью, Сурхай спешился, обнял сыновей, прижал к себе свою синеглазую дочку, а затем достал из дорожной сумы обычный в такую пору гостинец. Это были короткие веточки с густо привязанными к ним гроздями спелой черешни.

Патимат и Джавгарат тоже вышли встречать Шамиля. Они стояли в свете факела, который держал Джамалуддин. Маленький Саид сидел на руках у матери и, не мигая, смотрел на отца, будто узнав его среди других мужчин. Старшие, заметно повзрослевшие сыновья рвались к отцу, но Патимат их удерживала. Жены имама не могли позволить себе выразить все свои чувства. Но даже в неверном свете факелов было заметно, что их переполняет радость.

Шамиль улыбнулся семье одними глазами, а когда проезжал мимо, сказал:

– Идите домой. Я буду позже.

У имама было много неотложных дел.

В небе горели яркие звезды, в глубине ущелья серебрилась в лунном свете река, и повсюду, далеко в ночи, горели сигнальные костры на вершинах. Горы знали: пришла большая беда.

После молитвы имам и его ближайшие сподвижники остались в мечети на совет.

– У нас есть еще день-два, пока Граббе не исправит мост и не явится к Ахульго, – сказал Шамиль.

– Все, что еще можно, должно быть сделано.

– Они идут со всех сторон, – сообщил последние сведения Амирхан.

– Ахмед-хан Мехтулинский с отрядом милиции двигается через Бетлинскую гору.

– Хаджи-Мурад тоже с ним? – спросил Ахбердилав.

– Он командует конницей, – ответил Амирхан.

– Жаль, – сказал Ахбердилав.

– Я слышал, они с ханом не ладят.

– Думаю, ты договоришься со своим земляком, – заметил Шамиль.

– Али-беку он тоже земляк, – сказал Ахбердилав.

– Зато всем нам – враг. Кровь имама Гамзатбека все еще на нем. С такими земляками разговор один: «Сабля наша – шея ваша».

– А шамхал? Он тоже здесь? – спросил Шамиль.

– Да, – кивнул Амирхан, – и тоже с большим отрядом. Идет со стороны Гимров. И с ним большие обозы.

– Что везут? – спросил Сурхай.

– Как обычно, продовольствие и оружие, порох, ядра… – говорил Амирхан.

– Мы пробовали напасть, но сил слишком мало. Тогда делали завалы, чтобы остановить колонны. Но они все равно идут. Они занимают мосты и строят новые, чтобы быстро получать новые силы и припасы.

– Выходит, они нас окружают? – размышлял Шамиль.

– Пусть окружают, – сказал Али-бек.

– Ахульго им не по зубам.

– У нас должен быть выход к сподвижникам, – настаивал Шамиль.

– Он есть, – сказал Амирхан.

– К новому Ахульго им не подобраться, а мы под защитой Сурхаевой башни можем проходить в горы.

– А если… – Ахбердилав не договорил.

– Моя башня не подведет, – заверил Сурхай.

– Но если, не дай Аллах, с ней что-нибудь случится, то у нас под Ахульго есть мост через Койсу, и подмога сможет пройти.

– Будем надеяться на лучшее, – сказал Шамиль.

– Но иногда случается и худшее. Я хочу знать, на сколько нам хватит имеющихся запасов?

Араканский наиб Хусейн, отвечавший за снабжение, принялся перечислять, сколько на Ахульго припасено зерна, муки, толокна, сушеного мяса, соли, дров, кизяка, а также коров, телят и баранов. Было даже несколько кулей сухарей, отбитых при нападении на обоз. Всего этого должно было хватить на месяц, учитывая, что в каждой семье были и свои запасы, включая сыр, масло, курдюки, орехи и прочую горскую пищу, заготавливаемую впрок.

– А что с водой? – спросил Шамиль.

– Хранилище наполнено доверху, – сказал Амирхан.

– И в Ахульго нет ни одного пустого кувшина. Вода идет сверху, по желобам.

– А если их придется снять?

– На месяц и так хватит, – развел руками Хусейн.

– А не хватит – будем доставать из реки.

– Сколько на Ахульго оружия? – продолжал спрашивать Шамиль.

– Этого у нас тоже достаточно, – заверил Хусейн.

– Порох, свинец, ружья – хватит даже для женщин.

– Женщинам лучше заниматься своими делами, – прервал его Шамиль.

– Конечно, имам, – смутился Хусейн.

– Только, знаешь… Из Чиркаты пришел Муртазали со всей семьей. А он – известный стрелок, и вся семья у него такая же. Жена его так метко стреляет – мюриды завидуют! Наши женщины проходу ей не дают, просят, чтобы научила.

– Этого нам только не хватало, – воскликнул Сурхай.

– Если они почувствуют, что такое оружие, они своих мужей позабудут!

– Так что? – улыбнулся Шамиль.

– Учит она стрелять наших женщин?

– Даже твоя Патимат пару раз стрельнула, – признался Хусейн.

– Патимат? – не поверил Шамиль.

– Моя тоже целый день стреляла, – сказал Хусейн.

– Все плечо себе отбила. Я когда узнал, запретил.

– Полезные знания еще никому не мешали, – заключил Шамиль.

– Кто хочет, пусть учится. Нас им защищать не придется, но пусть знают, как защитить себя, если нас не окажется рядом.

– Ты думаешь, Шамиль, все так плохо? – насторожился Ахбердилав.

– Я думаю, Граббе найдет здесь свой конец, – уверенно сказал Шамиль.

«Если это будет зависеть только от нас», – хотел добавить Шамиль, но не стал сеять сомнения среди сподвижников, ведь побеждает только тот, кто верит в победу. Вместо этого он молча наблюдал, как горячо они спорили, обсуждая как лучше встретить, разбить и прогнать этого шайтана Граббе.

Шамиль смотрел на них и думал, что этим ученым мужам более пристало учить людей творить добро, наделять их своими знаниями, открывать им лучезарные высоты благодатных наук, а не воевать, защищая свою землю и свои семьи. Кинжалами не напишешь книгу, штыками не вспашешь землю. А война не только убивает людей, она калечит душу народа, вынужденного следовать ее губительным потребностям, вместо того чтобы наслаждаться красотой жизни.

Вот Ахбердилав – мюрид свободы, преданный своему народу до самоотречения. А вот Али-бек, похожий на орла, высматривающего змей, и всегда готовый броситься на врага, не заботясь о последствиях. Или Сурхай, мечтающий украсить мир прекрасными зданиями, который даже свою боевую башню построил так, что ею можно любоваться. Омар-хаджи из Согратля, который пешком совершил священное паломничество и вернулся с просветленной душой, проповедуя мир и спокойствие, но вынужденный теперь драться, чтобы спасти свою несчастную родину. А богатырь Султанбек? Может показаться, что он просто создан для войны, но как темнеют его глаза, когда он видит невспаханные поля или вырубленные сады. Он никогда не ударит первым, но горе тому, кто поднимет руку на него или на его друзей. Или Юнус – человек многих талантов, с мечтательными глазами и безбрежной добротой. И за словом в карман не полезет, и саблей владеет, не хуже, чем пером. А Хусейн, знающий, как сохранить и преумножить полезное для человека и как избавиться от того, что его может погубить? С такими людьми можно было бы сделать Имамат великим и процветающим, чтобы люди видели, что на земле можно жить достойно и свободно, уважая себя и других.

Шамиль гордился своими друзьями и своими предшественниками, простыми горцами, сумевшими изменить ход времени, сделать свободу и равноправие жизненной потребностью горцев, такой же, как хлеб и вода, как воздух, не оскверняемый рабством. И в нем росла жажда покончить, наконец, с терзающей народ войной. Но для этого нужно было сначала победить генерала Граббе.

Настала пора распределить обязанности гарнизона крепости. Комендантом нового Ахульго Шамиль назначил Балал Магомеда Игалинского, отдав под его командование две сотни отборных мюридов. Столько же опытных мюридов поступило в распоряжение Омара-хаджи Согратлинского, под управлением которого осталось Старое Ахульго. Командующие должны были не только оборонять свои позиции, но и заботиться о населении Ахульго, которое насчитывало около двух тысяч человек.

– Не лучше ли отправить семьи в другие аулы, пока есть возможность? – предложил Султанбек.

– Воинам надо есть, спать, лечить раны… – сказал Али-бек.

– Да и сил становится больше, если за спиной жены и дети.

– Верно, – улыбнулся Сурхай.

– Когда рядом волчица, и волк делается львом.

Ахбердилав и Сурхай должны были отправиться за воинскими пополнениями, чтобы действовать затем по общему плану. Башню Сурхая отдали в ведение Али-бека и Малачи Ашильтинского, назначив туда гарнизон из сотни мюридов, которые скорее бы умерли, чем оставили свой пост. Большинство воинов были ашильтинцами. Убеждать их не приходилось, они и без того горели желанием отомстить за разрушенный аул, за погибших друзей и близких, за испорченные поля и вырубленные сады. Вызвались многие, но известный ашильтинский храбрец Малачи отобрал самых лучших, среди которых были и люди из его рода. Пока они обсуждали план будущего сражения, настало время предрассветной молитвы. Помолившись и испросив милости всевышнего к его преданным чадам, горцы разошлись по домам. Их ждали семьи, не сомкнувшие глаз всю ночь.