Привычка Граббе выступать в темноте приучила отряд не спать, а лишь дремать, по крайней мере до полуночи. Так оно случилось и на этот раз, когда Граббе выступил против Ахбердилава. Командующий твердо решил расквитаться с наибом за дерзкое нападение на отряд и покончить с его постоянными угрозами. К тому же лазутчики сообщали о том, что Ахбердилав и Сурхай опять перешли Сагритлохский мост и что-то замышляют Галафееву, которого Граббе оставил командовать вместо себя под Ахульго, он строго наказывал:

– Глядите в оба, генерал! Как бы тут чего не вышло.

– Не извольте беспокоиться, – заверил его Галафеев.

– Пусть только посмеют высунуться.

– И не жалейте снарядов, – посоветовал Граббе.

– Только их они и боятся.

– Снаряды на исходе, – сообщил Галафеев.

– Не лучше ли их поберечь для главного дела?

– Скоро новые будут, уже везут, – успокоил Граббе.

– А этот Ахбердилав, если пронюхает, и обоз может взять.

– Такой долго думать не станет, – согласился Галафеев.

– Если даже на лагерь посмел напасть.

– К тому же, пока переправы будут в руках у горцев, наибы смогут подкреплять Шамиля беспрепятственно, – размышлял Граббе.

– Это недопустимо!

– Так точно, – поддержал начальника Галафеев.

– Пора уже избавиться от этих беспокойных соседей.

– Радикально, – заключил Граббе.

На операцию были назначены четыре батальона, казаки, милиция и несколько орудий. В целом получилось больше полка, тогда как горцев было раз в пять меньше. Предыдущий маневр Ахбердилава подсказал Граббе новую тактику. Провинившуюся милицию он послал вперед, через гору, чтобы отвлечь внимание противника от остальных войск, приближавшихся по нижней дороге.

Лишившись своей значительной части, отряд, окружавший Ахульго, нуждался в перераспределении сил. Галафеев видел, что войск для надежной блокады недостаточно. Но чутье подсказывало ему, что Шамиль не останется безучастным наблюдателем и непременно сделает ответный ход. Тогда на свой страх и риск Галафеев перевел две роты апшеронцев на брешь-батарею, стоявшую напротив Старого Ахульго.

К утру, когда батальоны Граббе приближались к Сагритлохскому мосту, там уже кипело сражение.

Увидев спускающихся с гор милиционеров Ахмед-хана, мюриды бросились на них в атаку. Милиционеры, возглавляемые в этом бою ханом, дрогнули. Мюриды наседали, тесня милицию и казаков и стремясь добраться до самого Ахмед-хана. Вслед за всадниками на противника бросилось и ополчение. Казалось, победа была близка, как вдруг с нижней дороги появились батальоны пехоты, которые надвигались с барабанным боем и штыками наперевес. А через их головы по горцам били картечью и гранатами единороги.

Внезапное появление значительных сил заставило горцев отступить. Толчея на мосту была удобной мишенью для пушек, и горцы понесли потери. Тем не менее Ахбердилаву удалось удержать переправу, а в Игали было отправлено немало пленных.

Раздосадованный своими потерями Граббе укрепился на правом берегу и не решился преследовать горцев.

Понимая, что снова атаковать уже не имело смысла, Ахбердилав решил распустить заметно поредевшее ополчение по домам. Он дал людям время на полевые работы, чтобы затем снова развернуть партизанскую войну в тылах Граббе. Сурхай оставил одну сотню своей кавалерии у моста, а другую отправил прикрывать Игали.

Предчувствие не обмануло Галафеева. Воспользовавшись ослаблением отряда Граббе, защитники Ахульго предприняли вылазку.

Брешь-батарея, дальше других выдвинутая к Старому Ахульго, била не переставая. Она же обстреливала и Новое Ахульго, нанося фланговым защитным сооружениям горцев заметный урон. Эту-то ненавистную батарею и решил уничтожить Шамиль. А заодно и осадные работы, которыми Граббе упрямо подбирался к Новому Ахульго. Особенно раздражали горцев мантелеты – большие длинные корзины, обтянутые рукавами из воловьих шкур, которые саперы набивали фашинами – вязанками хвороста и пучками виноградных лоз. Для нарезки лоз и рубки хвороста у саперов имелись особые фашинные ножи. Это были широкие изогнутые тесаки с зубцами на обухе, как у пилы. Мантелеты же напоминали горцам каменные катки, которыми утрамбовывали плоские крыши после дождя. Пули их не пробивали, и саперы перекатывали мантелеты перед собой, чтобы под их защитой вести траншеи и подкопы к Ахульго.

Если Граббе считал своим тактическим нововведением скрытные ночные выступления из лагеря, то Шамиль ввел в практику ночные бои. На этот раз он собрался сам возглавить вылазку, но помощники отговорили имама, пообещав, что справятся с этой задачей и сами. На вылазку отправились отряд андийцев и сотня мюридов из Старого Ахульго. Они бесшумно спустились в ущелье речки Ашильтинки, а затем двумя отрядами начали взбираться к передовым постам.

Как ни старались секреты предупредить атаку, но появление горцев все равно оказалось неожиданным.

Один отряд открыл огонь из ружей, а второй с боевым кличем бросился в шашки. Клинки сошлись со штыками, рассыпая вокруг сполохи искр. Смяв передовые посты, горцы сбросили мантелет в пропасть, а щиты, прикрывавшие проходы сверху, закидали горящими головнями из костра. Мюриды ринулись на батарею. Но там уже знали о приближении горцев и открыли огонь. А затем пошла в контратаку пехота, оставленная Галафеевым в засаде.

Горцам пришлось отступить. Они потеряли несколько человек убитыми и ранеными, но и сами увели в плен пятерых солдат и одного офицера.

Когда нападавшие скрылись в ущелье, апшеронцы прекратили преследование, посылая лишь выстрелы вслед горцам, в темноту. Но батарея продолжала палить, надеясь достать горцев, когда они будут подниматься на Ахульго.

Галафеев требовал стрелять чаще, но на батарее случилось нечто странное. Жерло одного из орудий оказалось забито мелкими камнями, которых вокруг было множество, а зарядный ящик залит водой, от которой испортился порох.

– Ишь, дьяволы! – ругался фельдфебель.

– И когда только успели?

– Ефимка! – кричал канонир.

– Не видал, чья работа?

Но Ефимка сидел, вжавшись в дальний угол батареи, зажмурив глаза и закрыв уши руками. Он думал только о том, что ядра летят на Ахульго, а там живет та девочка, которую он видел у реки.

– То-то! – погладил его по вихрам фельдфебель.

– От такой жарни, случалось, и бывалые канониры ума лишались.

Извещенный о случившемся, Граббе поспешил вернуться к Ахульго. Пока Галафеев с Пулло браво докладывали о том, как ловко им удалось устроить засаду, Граббе все более мрачнел.

– Однако же они успели разрушить наши осадные работы, – негодовал командующий.

– Зато получили по зубам и в другой раз не сунутся, – парировал Галафеев.

– А мне сдается, что они вырвали зубы у нас, – сказал Граббе, – коими мы вот-вот могли впиться в перешеек, ведущий к Ахульго.

– Дозорные все глаза проглядели, а эти как из-под земли выскочили, – оправдывался Пулло.

– А сапу мы восстановим, – пообещал Галафеев.

– Опять задержка! – махнул рукой Граббе.

– Так мы тут до зимы просидим.

– Они и месяца не выдержат, – уверял Пулло.

– Нам бы только Сурхаеву башню взять, уж очень мешает, – говорил Галафеев.

– На четыре версты окружение растягивает. Никаких войск не напасешься!

– Взять! – сердито произнес Граббе.

– А то Ахульго – вот оно, но видит око, да зуб неймет.

Позвали топографа и Милютина. Алексеев раскинул на столе карту. Граббе склонился над детальным изображением местности и ткнул пальцем в башню.

– Мимо нее к Новому Ахульго не пройти.

– Да и к самой башне подобраться трудно, – прикидывал по карте Галафеев.

– Трудно? – вскинул брови Граббе.

– На войне всегда трудно. Особенно тем, кто воевать не умеет.

– И укрыться негде, – продолжал Галафеев, не обращая внимания на плохо скрытый упрек.

– И не надобно, – покачал головой Граббе.

– А надобно атаковать и взять ее во что бы то ни стало!

– Неужели и подступиться нельзя? – спросил Пулло топографа.

– С трех обращенных к нам сторон только скалы и никаких пологостей, ваше превосходительство, – отвечал Алексеев, показывая на карте.

– Сами изволите видеть, крутизна почти что отвесная.

– Ну а вы как полагаете? – обратился Граббе к Милютину.

– Хребет у нее крепкий, ваше превосходительство, – сказал Милютин.

– Как-с? – недовольно процедил Граббе.

– Я в том смысле, ваше превосходительство, что Новое Ахульго – это вроде как бык, – водил пальцем по карте Милютин.

– А Сурхаева башня – голова его, с рогами и глазами. А посередине – перешеек, хребет.

– Что мы тут ни делай, им с башни все видно, – вставил Пулло.

– И бьют они метко, – добавил Галафеев.

– Отсечь бы голову, а с остальным легче будет, – тяжело вздыхал Граббе.

– Отсечем, – уверял Галафеев.

– И каким же способом? – обернулся к нему Граббе.

– Самым обыкновенным, тут другого не придумаешь, – сказал Галафеев.

– Пробить пушками бреши в башне, а там и в штыковую.

– Это вы славно придумали, – сурово улыбнулся Граббе.

– А солдаты к этой самой бреши тоже из пушки полетят? На манер ядра? Или крылья у них вырастут?

– Кручи нам не страшны, – ответил Галафеев.

– Наш солдат куда угодно влезет без всяких крыльев, – поддержал его Пулло.

– Было бы за что зацепиться, хоть штыком, хоть ногтем.

– Однако, ваше превосходительство, военная наука не припомнит случая… – попробовал возразить Милютин против генеральского апломба.

– Вздор! – оборвал его Граббе.

– По вашей науке мы давно должны были снять осаду и вернуться не солоно хлебавши.

– Тогда пиши пропало, – сказал Галафеев.

– Однако успех, несоразмерный с жертвами, не всегда оправдан, – храбро возражал Милютин.

– Не вашего ума дело, – снова осадил его Граббе.

– Или вы допускаете, что жертвы, принесенные нами доселе, останутся напрасными? Нет, любезный вы мой теоретик, не допущу! Теория берется из практики, а практика будет такова, что я возьму эту башню и Ахульго возьму! И никто нас не спросит, каковы были жертвы. Нас спросят, где результат? Где Шамиль? И войска тут не на параде, а на войне. А была ли в истории война без жертв? И запомнила ли история полководца, спасовавшего перед противником, дабы сохранить войска?

– Прошу прощения, ваше превосходительство, но боюсь, что я не совсем точно высказал свою мысль, – оправдывался смущенный Милютин.

– Я только хотел сказать, что перед таким штурмом необходима основательная подготовка.

– Спасибо за науку, – усмехнулся Граббе.

– Только лучше поучитесь сами, как серьезные дела делаются. Тут не армия на армию, поручик, тут уже воля на волю.

Граббе приказал готовиться к штурму. А тем временем возможно ближе продвинуть батареи к Сурхаевой башне, чтобы орудия показали свою настоящую силу.

В штабную палатку явился встревоженный Васильчиков со вскрытыми пакетами.

– Ваше превосходительство, – докладывал впопыхах адъютант.

– Позвольте…

– Оставьте церемонии, – прервал его Граббе, протягивая руку за пакетами.

– Что там?

– Одно из Тифлиса, особой важности…

Васильчиков собирался изложить все по порядку, но Граббе поднял руку, жестом приказав адъютанту замолчать. Командующий вчитывался в депеши и менялся в лице. Первое сообщение его не обрадовало. Из штаба Кавказского корпуса сообщалось об отправке к Ахульго войск, освободившихся после компании против Ага-бека на Самуре. Выходило, что победа была не столь внушительной, если Головин слал ему всего три батальона пехоты, хотя и с орудиями, вместо шести, на которых настаивал Граббе.

Второе послание было еще менее приятным. Сообщалось, что укрепление Удачное было атаковано и обложено отрядами Ташава-хаджи и Муртазали. Гарнизон держал оборону несколько дней, пока, наконец, его не выручили подошедшие из Внезапной линейный батальон и шамхальская милиция. Что, оставив после себя разрушенную крепость и имея по пути лишь слабую перестрелку с неприятельскими шайками, гарнизон под командой майора Тарасевича ушел через Миатлинскую переправу в Шуру, где и ожидает подвоза боеприпасов, провианта и медикаментов из Петровска, чтобы затем выступить к Ахульго короткой дорогой, через Зирани.

Галафеев счел, что все складывается как нельзя лучше, но Граббе подозревал, что с оставлением укрепления не все так благополучно, как представлялось в рапорте Тарасевича. Так оно потом и оказалось.

При отступлении Тарасевича преследовали горцы, и отряд понес ощутимые потери. Тарасевич вынужден был оставить громоздкий вагенбург и сбросить в пропасть пришедшее в негодность орудие. А в занятом ими укреплении горцы захватили много провианта, пороха и пуль.

Осадные работы развернулись с новой силой. Разрушенное горцами было восстановлено. Прокладывались крытые пути сообщения. К Сурхаевой башне продвигались новые батареи.

Подошли, наконец, и два транспорта, дожидавшиеся неподалеку, пока будет проложена дорога. Военные и продовольственные запасы прибыли из Шуры и Хунзаха под охраной батальона апшеронцев. Граббе сделал командиру батальона выговор за медлительность, так как посылал к нему несколько вестовых, но тот оправдывался, что никаких приказаний не получал, а потому и выжидал. Вестовые горцы-милиционеры, как потом выяснилось, перешли к Шамилю.

С транспортом привезли два легких орудия и четыре мортиры для навесного огня. Граббе считал, что этого далеко не достаточно, и снова писал Головину о нехватке сил. Однако блокирующие войска мало-помалу продвигались вперед, охватывая, по мере возможности, Сурхаеву башню, которая грозила свести на нет все усилия Граббе. Подкопаться к этой скальной твердыне не было никакой возможности, оставалось штурмовать, хотя со стороны это и выглядело безумием.

По крайней мере, пока генералу никто не угрожал с тыла, ему ничто не мешало испытать судьбу.

– Ампутация! – снова вспомнил Граббе понравившийся ему медицинский термин.

– Что не лечится, то удаляется.