Риза-Кули-мирза спешил к отцу с радостью. Ему казалось, что это приглашение означало снятие опалы, и Риза готов был явить подвиги, чтобы восстановить репутацию Надира как непобедимого полководца.

Но чем ближе подъезжал Риза-Кули-мирза к Дербенту и ставке Надир-шаха, тем явственнее были печальные признаки поражения: разруха, нищие на дорогах, толпы ослепленных, умоляющих о милостыне. И ни одной улыбки, лишь страдание на изможденных лицах.

Все это повергло Риза-Кули-мирзу в уныние и беспокойство. Он надеялся, что в лагере шаха все будет иначе, но то, что он там увидел, еще больше огорчило наследного принца.

Смрад, беспорядок, жалкие землянки и голодные воины в лохмотьях, павшие слоны, тощие лошади и лежащие в грязи исхудавшие верблюды…

Лачуги из самана и камыша считались здесь роскошью.

Кое-где сарбазы сидели кружками вокруг горок клевера и ели его с солью и плохим хлебом. А посреди лагеря, на майдане, зверски били палками маркитанта, который, как оказалось, продавал катламу с начинкой из человечины.

Войдя в шатер и увидев отца, Риза-Кули-мирза поцеловал ему руку и воскликнул:

– Отец мой! Мой повелитель! Слава всевышнему, позволившему мне лицезреть владыку мира в добром здравии и великом могуществе. Да продлит Аллах твою жизнь!

– А ведь ты был моим любимым сыном и наследником, – ответил Надир-шах, отдергивая руку.

Холодность отца смутила Ризу. Не этого он ждал от встречи, на которую возлагал столько надежд.

– Молю Аллаха, чтобы таким же я для тебя и остался, – испуганно произнес Риза-Кули-мирза.

– Ты прав, сын мой, – сказал Надир-шах, разворачивая свиток доклада. – Я все еще в полном здравии, хотя многим это давно не нравится. Только стал немного слаб глазами от слез, пролитых в тоске по моим благородным сыновьям.

Шах протянул сыну свиток:

– Я не все разглядел, что там написано, так что прочти сам.

Охваченный тяжелыми предчувствиями, Риза-Кули-мирза взял бумагу и стал читать. А Надир-шах внимательно следил, не отразятся ли на лице сына раскаяние или угрызения совести. Но шах увидел только злость, а затем – страх. И тогда Надир решил, что Риза-Кули-мирза действительно виновен в этом подлом преступлении, а сожалеет лишь о том, что все раскрылось.

– Все это – клевета! – в отчаянии воскликнул Риза, закончив читать. – Это происки моих врагов! Это ложь!

Вместо ответа Надир-шах подал знак, и насакчи со своими подручными феррахами втащили в шатер обезображенного пытками Лютф-Али-хана.

– Он тоже лжет?

Увидев соучастника преступления, который отводил от принца глаза, Риза понял, что отпираться бессмысленно.

– Пощади меня, отец! – со слезами кинулся к ногам шаха Риза. – Умоляю о милости к заблудшему сыну! Я смою свой позор кровью!

– Скажи, зачем ты это сделал, и я сохраню тебе жизнь, – процедил сквозь зубы Надир, удрученный признанием сына.

– Зачем?.. – простонал Риза, не зная, что ответить, и обхватив свою голову руками.

– Скажи правду, – продолжал Надир. – И я сделаю твоего сына Шарух-мирзу наследником престола.

– Я думал… – несмело начал Риза. – Мне казалось, что после захвата Индии и прочих земель нужно было остановиться… Если бы ты погиб тогда, ты бы остался величайшим полководцем.

– А ты бы стал шахом? – сказал Надир. – И сидел бы на моем троне, как на моей могиле?

– Ты потерял в Дагестане свою славу, погубил наше храброе войско, разорил величайшую на свете казну, – говорил Риза. – Пока ты мечтаешь завоевать Дагестан, ты теряешь Персию.

– Довольно! – гневно вскричал Надир. – Ты не воин, если ставишь казну выше меча. Ты недостойный сын, если думаешь, что мою державу можно сохранить, сидя на троне, а не в седле боевого коня.

Надир подал еще один знак, и насакчи открыл ящик со своими страшными инструментами. Когда феррахи схватили Риза-Кули-мирзу, Надир взял в руки особый нож для вырывания глаз и сказал сыну:

– Попрощайся с тем, что ты видишь.

– Но отец! – кричал, пытаясь вырваться, Риза. – Ты обещал!

– Я обещал сохранить тебе жизнь, но не обещал сохранить твои глаза. А как известно, завистливым глазам лучше валяться в пыли.

И, повергнув в ужас всю свою свиту, Надир-шах собственноручно ослепил сына, а затем и Лютф-Али-хана.

Феррахи, предусмотрительно накрывшие ковры кожаными подстилками, дождались, пока на них стечет вся кровь, и удалились, прихватив с собой и Ризу с Лютф-Али-ханом.

– Где преданность? Где благородство? Где почтение к владыке? – вопрошал Надир-хан, вытирая кровь с рук.

Свита в ответ сокрушенно молчала.

Однако шах спрашивал их не напрасно. Раскаяние уже вползло в него ядовитой змеей, но виноватым в свершившемся мог быть кто угодно, только не сам Надир. Если вельможи ему так преданы, если они так почитали наследника великого престола, то отчего ни один из них на вызвался стать жертвой вместо принца? Или их глаза важнее глаз несчастного Ризы?

Вскоре лишились глаз и те, кто молча наблюдал за экзекуцией и не проявил преданности, которой от них ждал падишах.

Сообщая о столь важном событии, Братищев вполне разделял обвинения Ризы, брошенные своему отцу, и писал: «Довольно показуются гнилые плоды действий его, что через два года ничего в дагестанской стороне достигнуть не мог, кроме что государство свое подорвал, народ истомил, войска растерял и остальное крайне изнурил».