Наутро в городе начался переполох. Мусу-Гаджи не выпустили за ворота. Факиров, дервишей и прочий подозрительный люд согнали с насиженных мест и велели не показываться на улицах. Жителям Дербента под страхом смерти приказали сидеть по домам. Зато всем торговцам было велено открыть свои лавки и торговать, хотя бы себе в убыток, чтобы не лишиться лавок вместе со своими головами. Город наводнили отряды каджаров в запыленных доспехах, на крышах и стенах были расставлены цепи стрелков с большими ружьями.

В Дербент прибывал сам Надир-шах. Сначала в город, сразу через несколько южных ворот, вошли конные и пешие отряды. Затем появилась гвардия в золоченых доспехах. Следом ввезли походные шатры его величества, кухню и прочее дворцовое имущество. Потом появилась артиллерия – упряжки волов и коней тащили тяжелые, оправленные в серебро орудия, а пушки – зарбазаны были навьючены на верблюдов. Когда передовые отряды расположились в городе, заняв его главные места, появилась блистательная свита шаха, окруженная телохранителями.

Султан Дербента, выезжавший встречать повелителя с музыкой и литаврами, торжественно вводил в Дербент священную особу падишаха, в честь которого в цитадели начали салютовать пушки.

За свитой следовали верблюды с паланкинами, в которых под особой охраной везли драгоценный гарем Надир-шаха. Далее шло неисчислимое количество других экипажей, повозок, слуг, рабов и всего прочего, что должно было сопровождать великого падишаха, выступившего в большой военный поход.

Войско Надира насчитывало около ста пятидесяти тысяч воинов, но с шахом была меньшая его часть. Большая осталась в Ширване, ожидая приказа о наступлении.

Надир-шах был невозмутим, и только прижатый к груди драгоценный щит свидетельствовал о том, что Надир уже не верит никому и ничему.

Для Надир-шаха, его двора и гарема был отведен султанский дворец в цитадели, возвышавшейся над Дербентом. Здесь не было той роскоши, к которой успел привыкнуть Надир, но для временной ставки дворец годился. Настоящий дворец в Дербенте шах уже приказал построить, но место для него хотел выбрать сам.

Когда отдохнувший с дороги Надир соизволил дать султану официальную аудиенцию, тот поцеловал ковер у ног падишаха и начал докладывать, как обстоят дела в Дербенте и во всем его беглербегстве. Шах слушал его, сидя на своем походном золотом троне. Слушал как будто рассеянно, полузакрыв глаза. Он слышал одно, но знал другое, о чем ему доносили тайные соглядатаи. Султан продолжал восхвалять свои старания, шах же размышлял о том, как наказать нерадивых чиновников. Они превратили богатый край в обузу для шахской казны, а ведь одна только армия поглощала столько, что сокровища Моголов могли скоро превратиться в мираж.

Рядом с троном лежали кисеты с золотыми монетами – ими шах обычно награждал за важные заслуги. И если бы не имя самого Надира, отчеканенное на них, и не возвеличивающая его надпись, шах легко бы расстался с золотом, чтобы расплавить его и влить в глотку этому соловью, пытавшемуся умилостивить шаха несуществующими заслугами. Впрочем, достаточно было вырвать его лживый язык.

Но в назидание султану повелитель решил начать с других. После недолгого расследования около тридцати чиновников услышали слова Надир-шаха, давно обретшие страшную славу смертного приговора:

– Твоя жизнь не в счет.

Одним отсекли головы, другим вырвали глаза, третьих сбросили с особого места, которое отходило от цитадели короткой высокой стеной и круто обрывалось глубоко вниз.

Чувствуя, что очередь может дойти и до него, султан вызвался помогать палачу, проклиная обманщиков и казнокрадов.

– Налоги, которые ты съел, должны были быть или у того, кто их платит, или в шахской казне. Поделом тебе, собака! – кричал он одному.

– Хлебные места, которые ты продавал, лишили хлеба доблестных воинов! – обличал он другого.

– Или ты забыл, что взятка – смертный грех? – плевал он в бороду третьему.

Обреченные пребывали в ужасе от происходящего и даже не смели просить о пощаде, не говоря уже о том, что выгоду от их прегрешений имел и сам султан. Но их начальник был неутомимо красноречив:

– Вы и ваши люди брали и не платили, а если не платить за товары, как купцы смогут платить подати? Вы отнимали у должников дочерей и продавали их, как скотину! Вы надеялись, что великий падишах не увидит ваших грязных делишек? Вы смогли обмануть меня, но кто может обмануть его величество, властелина мира, тень Аллаха на земле?

Усердие Дербентского султана Надира развеселило, и он сохранил ему жизнь, но должности султан лишился. Правителем Дербента был назначен Амир Асланхан, брат Надир-шаха, а прежний правитель удостоился при нем лишь должности минбаши – тысячника.

Остальные чиновники, против которых не было прямых улик, подверглись наказанию за то, что закрывали глаза на преступные деяния остальных. Одни отделались битьем палками по пяткам, но многие другие лишились глаз.

В помощь брату Надир назначил трех важных чиновников из своей свиты. Первый, мирза-векиль, обязан был обеспечивать уплату налогов, распоряжаться казной и вершить суд. Второй, визирь, – вести счет всем доходам и расходам. Третий, мирсофи, – ведать провинциями, селами и землями.

Помещение гарема было обсажено красивыми деревьями и увито плющом, но места в нем было мало. Прислуга и евнухи помещались в поставленном по соседству шатре. Зато в цитадели были просторные бани-хамамы, где дамы проводили большую часть времени, умащивая свои тела всевозможными снадобьями, сплетничая, наслаждаясь вином и кальянами и стараясь еще как-нибудь себя развлечь. Но Фируза и там вела себя скромно, не вступая в излишне откровенные беседы развращенных наложниц и не обнажаясь даже в бассейне. Она знала, что шах любил наведываться в хамамы, чтобы из потайного места разглядывать своих невольниц.

По вечерам им дозволялось гулять по крепости под присмотром Лала-баши. Тогда остальную часть крепости отделяли строем сарбазов, не смевших оборачиваться на гаремных красавиц.

Дамам в Дербенте не нравилось. Музыкантши им надоели, песнями они давно пресытились, а пейзаж вокруг, даже днем, когда они могли смотреть на город и море из зарешеченных окон, навевал тоску. На всех, кроме Фирузы. Она чувствовала воздух родины, знакомое пение птиц, особенный вкус воды. Горные цепи на горизонте будто звали ее к себе. Даже слон, проходивший по утрам мимо крепости с горою хвороста на спине, напоминал ей того слона в Индии, который защитил ее от захмелевшего Надира. А погонщик… Его было трудно разглядеть, но ей чудилось, что есть в нем что-то от ее Мусы-Гаджи … Ее ли? Не забыл ли лихой джигит свою Фирузу? Кто теперь знал, где она? Даже отец, наверное, давно похоронил ее в своем сердце.

И все же Фируза в Дербенте будто заново родилась. Она гнала от себя тяжелые мысли, ей хотелось верить, что ее несчастная судьба вот-вот изменится… Но одно она знала точно: прежде, чем рука Надира коснется ее тела, ее кинжал окажется в его черном сердце.