1

Королевская больница, Копенгаген

Нильс был без сознания, однако приди он в себя, он увидел бы, как вертолет садится на площадке на крыше Королевской больницы, как врачи и санитары вынимают его, перекладывают на каталку и бегом спешат по маленькому коридору, ведущему к лифту.

* * *

Его везли рядом с Ханной. Он, наверное, очнулся, по крайней мере мог слышать глухие голоса, обрывки фраз, отдельные слова:

— Попали под поезд… Нет, сбиты машиной на переезде… Почему не в Скайбю… Плохие погодные условия… ожоговый центр… Отделение травматологии…

Одну фразу он услышал ясно и целиком:

— Пульс не прощупывается.

Кто-то ответил, кажется, даже завязался спор, хотя Нильс не был в этом до конца уверен. Он увидел, как он сам протягивает ей руку, услышал, как сам шепчет:

— Ханна.

— Почти на месте.

— Ханна.

— Она уходит. Нам придется начать…

Нильсу показалось, что они остановились, но потом сквозь морфиновый туман он увидел, что остановилась только Ханна, его самого везут дальше, и это было самым ужасным моментом за все последнее время, хуже самой аварии, хуже той секунды, когда в него врезалась машина. Нильсу показалось, что его разрывают на две части, и краем глаза он увидел — или это только его воображение? — что врачи стоят, склонившись над ней, и…

Он снова потерял сознание.

Все равно. Теперь все кончено. Все хорошо. Это длилось только одно мгновение. Через мгновение…

23 декабря, среда

…свет пришел ему навстречу. Нильс подумал: ну, вот и все. Он не чувствовал никакого страха, только покорное приятие света, который приближался в конце темноты, только медленное угасание жизни, только склонившееся над ним лицо красивой женщины, возможно, ангела, который…

— Он очнулся?

Ангел заговорил с ним.

— Да, он приходит в себя.

Две медсестры стояли у кровати, рассматривая его. Младшая — ангел — с искренним любопытством, другая просто равнодушно отмечая факт.

— Ханна, — прошептал он.

— Я позову врача.

Нильс не мог разобрать, кто именно из них это сказал. Ему было сложно отделить их слова от собственных мыслей. Он повернул голову и глянул в окно, на подсвеченную никогда не гаснущими больничными огнями метель. Попробовал вспомнить, сложить крупицы памяти в картину случившегося.

— Нильс Бентцон?

Он повернул голову и подавил не подобающую случаю улыбку, вызванную, очевидно, банальной радостью от того, что он помнит собственное имя.

— Вы пришли в себя, это не может не радовать. Я Асгер Гаммельтофт, старший врач, присутствовал при вашей операции. Мы оперировали почти восемь часов.

— Ханна? — Нильс не слышал своего голоса. — И дети?

— Вы не можете говорить громче? — переспросил врач, наклоняясь к Нильсу.

— С ними все в порядке?

— Вы имеете в виду — с детьми? — Врач выпрямился, шепотом заговорщицки перебросился несколькими фразами с медсестрами и снова повернулся к Нильсу:

— Дети в порядке, в полном порядке. Вы их спасли. — Он поправил очки. Вежливый, но слегка заносчивый взгляд человека, который искренне старается быть участливым, хотя голова его занята совсем другим. — Я не стану скрывать, что вы получили множество повреждений, ряд из которых типичен для людей, попавших в серьезную аварию: травмы бедер и спины, повреждения брюшной полости, переломы ребер и шейных позвонков, гематомы в легких. Я не хочу пока грузить вас деталями, сейчас самое важное, что вы выкарабкались. — Он вытер пот со лба и вернул носовой платок на место. — В начале операции мы не были уверены в том, что вы выживете. — Он вздохнул и посмотрел на Нильса. — Хотите пить?

Прежде чем Нильс успел ответить, рядом оказалась медсестра, которая сунула ему в рот трубочку.

— Пейте. Это разведенный сироп. Вам нужно пить много жидкости.

Клубника и малина. Какая-то сладкая чепуха. Трубочка во рту на несколько секунд пробудила давно забытое воспоминание: детство, заросли ревеня за футбольным полем, помидорные кусты с мохнатыми ветками, похожими на ногу паука.

— Отлично. Завтра, наверное, сможете уже немного поесть.

Может быть, упоминание о еде заставило Нильса взглянуть на низ своего тела. Из-под одеяла торчала рука с бинтами и капельницей.

— Что со мной случилось?

— Я думаю, нам лучше продолжить разговор чуть позже.

— Нет! Я хочу знать.

Медсестра прошептала что-то на ухо врачу. Асгер Гаммельтофт кивнул.

— Нильс. Вы потеряли довольно много крови, но нам удалось стабилизировать ваше состояние, и у нас оптимистичные прогнозы, — он тут же исправился, — самые оптимистичные. Кроме того, мы обнаружили у вас на спине очень характерные гематомы. Врачи, которые работали с вами на месте аварии, думали, что имеют дело с ожогом, именно поэтому вас и перевезли сюда: в Королевской больнице находится единственный ожоговый центр в стране. Но это не ожог, — он откашлялся. — Сперва мы решили, что это старая татуировка, которая отчего-то воспалилась, однако нет, скорее это напоминает лопнувшие сосуды на коже, вернее, под кожей, или… в общем, на это взглянет дерматолог. Хотя после операций часто развивается грибок, и в этом нет ничего странного, наоборот, это значит, что иммунная система борется, — он снова откашлялся. — Пока вам нужно отдохнуть. Не исключено, что вам придется перенести еще одну операцию, но пока самое важное — полный покой. Мы здесь частенько говорим, что тело — самый лучший врач. — Асгер Гаммельтофт снова кивнул, давая тем самым понять, что разговор окончен, но Нильс попытался остановить его и прошептал:

— Ханна.

— Что? Я не слышу.

Нильс попытался собрать последние силы:

— Ханна…

Асгер Гаммельтофт по-прежнему его не слышал, ее имя в исполнении Нильса состояло из нескольких невнятных звуков и, казалось, было сплошным воздухом.

— Хан…

— Вам нужно отдохнуть. — Врач собирался уходить, но передумал и снова подошел чуть ближе.

— …на…

— Вы получили серьезные травмы и были без сознания почти трое суток. Вам нужно отдохнуть.

Трое суток? Нильс выглянул в окно. Казалось, что цифра разбудила его спящие мозги. Трое суток.

— Среда?

— Да, сегодня среда, 23 декабря. Вы были без сознания трое суток.

— Пятница.

— Что?

— В эту пятницу.

Врач посмотрел на медсестру. Между их взглядами состоялся диалог, сути которого Нильс не уловил — впрочем, ему и не было до нее дела. Нужно отсюда выбраться, нужно оказаться как можно дальше отсюда. Он взглянул в окно, обдумывая возможности. Ходить он не может — или все-таки может? Он осмотрелся вокруг. Врач уже исчез из палаты.

Молодая медсестра подошла к Нильсу.

— Дыры в памяти после серьезных травм — это совершенно обычное дело. Это вовсе не означает серьезных повреждений мозга, память постепенно к вам вернется. Вы обязательно поправитесь.

— Ханна?

Поясняющая фраза старшей медсестры. Нильс услышал ее с небольшим искажением:

— Он говорит о своей подруге.

— Ханна!

— Спокойно, постарайтесь расслабиться.

— Скажите мне.

Она смотрела куда-то ниже, на его живот. Он с усилием повернул голову и посмотрел туда же, заметив, что твердо сжимает ее запястье. Ногти впились в ее руку.

— Давайте решать вопросы по мере поступления. Самое важное сейчас, чтобы вы набрались сил…

— Скажите мне!

— Мы позовем врача, Нильс. Подождите минутку.

Пожилая медсестра исчезла. Нильс боролся с подступающим сном. Он хотел дождаться нового белого халата, который войдет через мгновение, мило с ним заговорит и даст ему что-то успокоительное. Потом медсестра возьмет Нильса за руку и пожмет ее с искренним сочувствием, а врач сообщит ему то, что он и так уже знал, прочтя это в блуждающем взгляде молодой медсестры: что Ханны больше нет.

 

2

Травматологическое отделение, Королевская больница

Она чувствовала себя лучше, чем когда-либо, ею овладело всепоглощающее чувство свободы, чувство, что она может думать так ясно, так безгранично. Здесь было вдоволь места для ее мыслей.

24 декабря, четверг

Темная щель в окружающем ее океане света. Ханна отвернулась, ей было все равно — было, пока она не вспомнила о Нильсе. Теперь темнота открылась, и Ханна ничего не могла поделать, кроме как дать себя поглотить.

Со мной только что произошло нечто невероятное. Размытые, похожие на сон фигуры в белой комнате. Одна из фигур подходит поближе, наклоняется над ней, светит ей в глаза…

— Она в сознании!

— Что?

— Иди посмотри.

Вокруг нее что-то бормотали. Потрясающе. Кто-то облегченно рассмеялся. Какая выносливая женщина.

Голоса доносились четко, особенно один женский. Остальные фигуры подошли ближе, крепко прикрутили что-то к ее телу, говорили тихо и сосредоточенно, возясь с аппаратами.

— Невероятно, — сказала одна из них.

Кто-то другой сказал, что давление нужно стабилизировать. Чье — ее?

Они светили ей в глаза, тыкали иголками в руки, неумолчно слышался слабый электрический писк.

— Где…

Может быть, это прошептала сама Ханна. Никакой реакции не последовало. Она попробовала откашляться — и только теперь смогла почувствовать свое тело. Свидание с ним получилось неприятным: жгучая боль в груди и горле, гудящее ощущение в ногах. Голос постепенно набирал силу:

— Где…

Ее перебил шум вертолета. Она выглянула в окно и увидела, как он улетает. Королевская больница. Конечно.

— Она хочет что-то сказать.

Лица уставились на нее. Она лежала, собираясь с силами, чтобы свесить ноги. Ей нужно найти Нильса и предупредить его. Но нет, это невозможно, она не в силах даже пошевелиться. Особой боли она не испытывала, тело продолжало находиться под воздействием наркоза.

— Вы меня слышите?

Теперь они с ней заговорили. Беспокойный мужской голос, изо всех сил старающийся быть мягким.

— Ханна Лунд? Вы меня слышите?

— Да.

— Вы были без сознания несколько дней. Даже… хуже, чем без сознания. Вы знаете, где вы находитесь?

Королевская больница. Слова не хотели трансформироваться из мыслей в речь и остались у нее во рту.

— Вы знаете, что вы в Копенгагене, в Королевской больнице? Вы попали в тяжелую аварию в Ютландии, и вас перевезли сюда на вертолете.

Ханна не отвечала. Врач — или кому там принадлежал голос — разговаривал с ней как с ребенком.

— Вы слышите все, что я говорю?

— Да.

— Хорошо, очень важно, чтобы вы…

— Какой сегодня день?

— Четверг. 24 декабря. С Рождеством. — Лицо проступило яснее, и Ханна различила улыбку. Молодой мужчина в очках с темной оправой.

— Завтра…

— Что?

— Где Нильс?

— Это ее друг, — сказал чей-то голос. — Он тоже попал в аварию.

— Где Нильс?

Только когда штатив с капельницей перевернулся, Ханна поняла, что ей удалось свесить ноги с кровати. Голову пронзила резкая боль, кажется, она обо что-то ударилась, о пол, наверное, или о штатив для капельницы. Открылась дверь, люди в белых халатах поспешно вбегали в палату. Новые анонимные благожелательные лица. Чей-то голос сказал:

— Она в шоке. Ей нужно…

Ханна не расслышала названия того успокоительного препарата, который они хотели ей вколоть, но поразилась тому, что голос был прав: она действительно в шоке. В голове у нее царил хаос из обрывков мыслей. На мгновение она почувствовала вдруг каждую артерию и каждую вену своего тела и кровь, проносящуюся мимо сердца. Она услышала, как говорит:

— Нет, я не в шоке.

Ее уложили обратно в постель, она не могла с ними бороться. Успокаивающий плавный голос:

— Вы попали в серьезную автомобильную аварию. Вас сбила машина, ехавшая на высокой скорости.

— Завтра…

— Ханна, вам нужно отдохнуть.

— Когда солнце сядет… Нильс.

— Ханна, послушайте: ваш муж или друг тоже выжил. Теперь вам обоим нужно отдохнуть.

— Какой сегодня день?

Снова шепот:

— Мы можем побыстрее?

— Нет, не надо!

Теплое ощущение в руке.

— Какой сегодня день?

— Мы об этом уже говорили. Сейчас утро четверга. Сегодня Рождество. Вы не должны думать ни о чем, кроме того, что вам нужно отдохнуть. Вам обоим очень, очень повезло. Мы ввели вам сейчас лекарство, которое поможет расслабиться.

Голос становился мутным, Ханна слышала его, но в словах не было никакого смысла. Лекарство завоевывало ее тело. Она пыталась сопротивляться, но силы были не равны, и темнота вернулась обратно. Спасительная темнота.

 

3

Реанимация, Королевская больница

Каждое пробуждение ощущалось как бесконечное восстание из мертвых. Свет резал глаза. Казалось, что на тело действует притяжение царства мертвых, и оно куда сильнее притяжения Земли. Так, наверное, чувствовал себя Лазарь, когда Христос его оживил, подумал Нильс. Он прищурился. Тело проседало в матрас и ниже, на пол, на землю.

Он осмотрелся вокруг, дышать было тяжело. Больница. Вечно больница. Нильс закрыл глаза и дал себе упасть.

24 декабря, четверг

— Нильс?

Он узнал голос.

— Нильс.

Скошенная макушка, приветливые глаза, так похожие на отцовские.

— Ты меня слышишь? Это Вилли. Твой дядя.

— Вилли?

— Я заходил уже несколько раз, но ты был без сознания. Хорошо, что твоим отцу и матери не довелось увидеть тебя в таком состоянии. Они бы этого не пережили.

Нильс улыбнулся. Вилли теперь составлял чуть не всю его родню. По крайней мере, из всех живых родственников он мог выносить только его одного.

— Ты можешь мне сказать, где работает Катрине? За границей? Чтобы я мог ей позвонить.

Нильс покачал головой.

— Не нужно. Я сам позвоню, когда мне станет лучше.

— Ладно. Ладно, мальчик. Ты справишься, вон и врачи все так говорят. Ты сильный, ты всегда был сильным мальчиком. Сыном своего отца.

Нильсу захотелось вернуться обратно, к темноте и тяжести. Прочь от всего. Он слушал болтовню Вилли, падая обратно. Какие-то цветы, какой-то шоколад, что-то об умерших родственниках. Падать в темноту под аккомпанемент его голоса было приятно.

— Счастливого Рождества, — сказал кто-то. Или пропел кто-то. Или это уже ему снилось.

* * *

— Нильс Бентцон?

Новый человек в халате. Их тут, судя по всему, неиссякаемый запас. Где дядя Вилли? Приходил ли он вообще? Бестактный букет стоял на столе как подтверждение этого факта. Только Вилли мог прийти в больницу с похоронным букетом.

— Вы меня слышите? — спросил человек в халате.

— Да.

— У меня хорошие новости.

Нильс попытался сосредоточиться. Лицо было как будто закрыто пленкой, так что казалось, что он открывает глаза под водой.

— Хорошие новости?

— Ваша подруга.

— Ханна? — перебил Нильс.

— Она не умерла.

— Не умерла?

— Она выживет, Нильс, — мужчина улыбнулся. — Мы крайне редко встречаемся с тем, что человек переживает клиническую смерть дважды. Я врач и редко использую слово «чудо». Но если я когда-нибудь собственными глазами и видел чудо, то это произошло здесь пару часов назад, когда ваша подруга снова пришла в себя. Может быть, ей даже удастся избежать тяжелых последствий.

«Подруга». Это слово раздражало Нильса. Врач продолжал говорить, но он больше не слушал.

— Я хочу ее увидеть, — он выговаривал слова громко и четко.

— Да, мы обязательно это организуем. Как только это станет возможно.

— Мне нужно ее увидеть.

— Вам придется пробыть тут еще какое-то время, — врач огляделся и встретился взглядом с медсестрой. Вслух он ей ничего говорить не стал, но смысл был понятен и без всяких слов: я не могу стоять тут и препираться с пациентом, у меня есть дела поважнее. Вы должны объяснить ему, что он остается здесь.

Медсестра подошла поближе:

— К сожалению, пока это невозможно, Нильс. Вы лежите в разных отделениях. Вашу подругу увезли в отделение кардиологии, это на самом верху.

Она указала в окно. Больница имела форму несколько стилизованной буквы «Н», поэтому можно было находиться в одном и том же здании, но при этом очень далеко друг от друга. Так далеко, что в окнах напротив нельзя было различить людей.

— Каждый раз, когда пациента перевозят с места на место, риск осложнений повышается. Вам придется немного подождать, Нильс. Для вашего же блага. Мы связались с вашими родственниками.

— Но это очень важно.

— Может быть, у нас получится организовать телефонный разговор? Как вам такая идея? — Она улыбнулась и дотронулась до повязки на его голове.

— Хорошо.

Она ушла. Нильс снова выглянул в окно, рассматривая окна напротив. На мгновение он позволил памяти вернуться: Северное море. Товарный поезд. Магазин. Авария. «Что бы ты ни делал, Нильс, через неделю ты окажешься в Королевской больнице». Так сказала Ханна. «Закономерность».

— Нильс Бентцон?

Голос выдернул Нильса из его мыслей. Сколько времени прошло? Мужчина представился:

— Йорген Васс, дерматолог. Этот молодой человек — студент, который меня сейчас везде сопровождает.

Нильс только после этих слов заметил стоявшего рядом с врачом парня в очках.

— Меня попросили взглянуть на вашу спину.

— Сейчас?

— Сейчас, пока я здесь, — он улыбнулся. — Понимаете, я вообще-то работаю в другом месте, в Королевской больнице больше нет дерматологического отделения — но мы решили, что нет смысла возить вас из одной больницы в другую. Мы не говорим сейчас о каком-то детальном исследовании, я просто посмотрю, чтобы решить, нужно ли назначать лечение, а если да, то какое. Вы можете лечь на живот?

Дерматолог взглянул на медсестру и, не дожидаясь ответа, спросил тоном, который заставил Нильса почувствовать себя бессловесным ребенком:

— Да? Мы можем ему помочь?

Йорген Васс надел резиновые перчатки. Нильс твердо решил не стонать, когда они возьмутся за него и перевернут на живот. Медсестра задрала на нем рубаху. Дерматолог сел и долго его рассматривал. Нильсу время ожидания казалось унизительным.

— Вам нужны какие-то инструменты? — спросил студент, подходя ближе.

— Нет, спасибо. Это всего на минуту. Я надеюсь, вам не больно, — последнее было обращено к Нильсу.

Нильс молчал, пока дерматолог касался его спины.

— Она болит? Чешется?

— Нет, вроде нет.

— Когда вы ее сделали?

— Что?

— Татуировку. Или… — Дерматолог запнулся. — Это вообще татуировка?

— У меня нет татуировок, — сказал Нильс, чувствуя, что врач его не слушает.

— Вы уверены? Как насчет татуировок хной? Вы ездили куда-то в последнее время?

— Я хочу посмотреть.

— Похоже на татуировку, — тихо вмешался студент, обращаясь к врачу. — А может быть, это самонанесенное? Или монгольское пятно?

— У меня нет татуировок на спине. — Нильс пытался говорить громче, но это было нелегко в его неуклюжей позе, лежа лицом в подушку.

— И вы их не удаляли? — спросил дерматолог. — У вас были проблемы с грибком?

— Нет.

Нильс не мог разобрать, к кому именно дерматолог обращался, — к студенту, медсестре или себе самому, бормоча:

— Легкий отек эпидермиса. Следы пигментации и воспаления.

— Я хочу на нее посмотреть, — сказал Нильс, пытаясь повернуться.

— Подождите, пожалуйста.

Йорген Васс поскреб кожу чем-то острым.

— Мне нужна проба. Так больно?

— Да.

— Ну, там особо не на что смотреть. Давайте перевернем его снова на место.

— Нет! Я хочу посмотреть.

Молчание. Нильс понимал, что врач против.

— Да, но тогда нам понадобится пара зеркал.

Нильс лежал, не шевелясь, пока медсестра не внесла в палату два зеркала. Они с врачом потратили какое-то время на то, чтобы правильно их расположить.

— Это выглядит жутковато, — предупредил дерматолог. — Я надеюсь, вас это не очень шокирует. Правильное лечение, немного кортизоновой мази, и вы быстро пойдете на поправку.

Нильс взглянул на свою спину. У отметины была теперь такая же форма, как и у всех остальных. От плеча до плеча, с проступающим узором. Числа он не видел, но точно знал, что оно там есть. Три и шесть. 36.

Врач выпрямился, взглянул на студента и сказал:

— Я раньше уже видел что-то подобное.

— Где? — спросил студент.

— Что? — переспросил Нильс, глядя на врача и настойчиво пытаясь поймать его взгляд. — Вы уже видели это раньше? Где?

— Ну, это было давно. Но…

— Но?

Врач поднялся с места.

— Я займусь этим более подробно и сообщу вам потом о результате.

Он кивнул студенту, и они вышли из палаты, не сказав Нильсу больше ни слова.

 

4

Кардиологическое отделение, Королевская больница

Родители Ханны не стали отказываться, когда медсестра принесла им поесть. Ханна вдыхала запах запеченной свинины с коричневым соусом в течение нескольких часов. Отец съел сначала свою порцию, а потом, увидев, что мать продолжает молча плакать, съел все и с ее тарелки тоже. «Не пропадать же добру» — вот девиз всей его жизни. Глядя на отцовский живот, можно было усомниться, что в этом лозунге так уж много здравого смысла.

Ханна всегда чувствовала себя мучительно неловко в присутствии отца и с ужасом вспоминала, как родители пришли на защиту ее диссертации и сели в самом дальнем ряду. Отец фыркал и был таким огромным, что занимал полтора стула. Мама не проронила ни слова — как, впрочем, и сейчас.

Визит получился очень долгим и почти бессловесным. Ханне давно уже казалось, что родители махнули на нее рукой. Болезнь и смерть Йоханнеса, отъезд Густава — это было слишком для них, к тому же слишком чужим. Ханна с детства была для них чужой.

Наконец они ушли. Задержавшись в дверях с вопросом, не остаться ли им еще чуть-чуть.

— Нет-нет, не стоит. Мне лучше отдохнуть.

Родители должны были переночевать у ее брата — правда, у отца были проблемы со спиной, так что он не мог спать нигде, кроме своей собственной постели. В любом другом месте он в лучшем случае дремал несколько часов, сидя на стуле. Завтра они вернутся домой.

— Девочка моя, — прошептала мама перед тем, как уйти. Но Ханна давно перестала быть чьей-либо девочкой. Она больше не девочка Густава и не девочка родителей.

— Вы уверены, что ничего не хотите? — спросила медсестра, убирая мусор, оставшийся после родительского визита.

— Я хочу поговорить с Нильсом.

Медсестра посмотрела на нее непонимающе.

— С Нильсом Бентцоном! Который попал в аварию вместе со мной.

— А он тоже здесь, в больнице?

Ханна покачала головой и подумала, что это, наверное, из-за Рождества: у всех штатных медсестер сегодня выходной, и вместо них вышла менее опытная команда запасных. Наконец в палате появилась знакомая медсестра. Круглые щеки, улыбающиеся глаза. Ранди? Да, Ханна была почти уверена, что Ранди.

— Ранди?

— Вы не спите?

— Я хочу поговорить с Нильсом.

— Я понимаю. Но он, как и вы, постоянно проваливается в сон. Ему дают множество обезболивающих препаратов, которые вызывают повышенную сонливость, так что он просыпается на десять минут и потом снова засыпает на три-четыре часа.

— Мы можем поговорить по телефону? Это очень важно.

Ранди улыбнулась.

— Самое важное сейчас, чтобы вы снова набрались сил, правда? — Она взяла Ханну за руку. — Я все равно иду сейчас в ту сторону. Хотите, я к нему зайду? Попробую договориться, чтобы вы созвонились?

— Да, спасибо.

Ранди вышла. Ханна выглянула в сгущающиеся сумерки за окном. Рождество в Королевской больнице. Какое-то время она лежала с закрытыми глазами, пока снова не услышала шаги рядом с кроватью. Сначала она решила, что вошедшая старушка ошиблась дверью. На ней не было белого халата, а в блуждающем взгляде сквозила какая-то потерянность, как будто она была не от мира сего.

— Ханна Лунд? — спросила женщина, подходя ближе. — Это вы?

Ханна не отвечала, чувствуя себя тяжелой и обессилевшей.

— Меня зовут Агнес Давидсен. — Женщина протянула Ханне тонкую руку, но тут же передумала и вместо этого мягко пожала ее предплечье. — Я хочу с вами поговорить, если можно.

Ей было за семьдесят. Кожа напоминала пергаментную бумагу, волосы походили на увядшее комнатное растение — но глаза оставались живыми и умными.

— Вы попали в автомобильную аварию?

— Да.

— Сидели в машине, в которую врезалась другая машина?

— Я не сидела в машине, меня сбила машина.

— Пять дней назад?

— Почему вы спрашиваете?

— Я пришла расспросить вас о ваших околосмертных переживаниях.

Ханна улыбнулась и покачала головой.

— Разве они бывают у людей, не переживших остановку сердца?

Агнес удивленно посмотрела на нее.

— Вам что, ничего не рассказали?

— Ну как ничего, рассказали… что все было очень серьезно.

— Ханна, — сказала Агнес, придвигаясь поближе, — вы пережили клиническую смерть. Дважды.

— Нет, вы что-то путаете.

— Я не понимаю, как они могли вам об этом не сказать, но вообще это вполне в стиле Королевской больницы. В праздники всякая информационная связь с пациентами полностью прерывается. Уж поверьте мне, я знаю, как это бывает, я проработала тут всю жизнь.

— Я не понимаю.

Медсестра успела войти в палату как раз, когда Ханна попыталась выбраться из кровати. Она перевернула капельницу, чей-то голос запротестовал. — Что со мной случилось? — Она хотела кричать, но вместо крика вырывался только хрип: — Я дождусь ответа или нет?

* * *

— Спонтанный пневмоторакс.

Врач понял, что Ханна «одна из наших», не просто образованный человек, но известный исследователь, астрофизик, поэтому не стал избегать сложных объяснений.

— Из-за повреждения маленьких пузырей, находящихся на поверхности легкого, легкое спадается и воздух из него попадает в плевральную полость. Часто такое повреждение закрывается само собой и легкое снова расправляется. — Он посмотрел на нее. — Вам нужно отдохнуть?

— Я хочу дослушать до конца.

— В вашем случае из-за столкновения образовалась вентиляция — воздух попадал в плевральную полость, но не мог возвращаться в легкое. После чего начался напряженный пневмоторакс, при котором все больше и больше воздуха задерживается в плевральной полости. Это серьезное и потенциально смертельно-опасное состояние. Но… — он улыбнулся, — теперь мы снова контролируем ваши легкие. И ваш ушиб сердца.

— Та пожилая женщина сказала, что я пережила клиническую смерть.

— Да, я пытался понять, как информация могла до вас не дойти. Похоже, нам не годится оставлять так мало персонала в праздники.

— Так это правда? — перебила Ханна. — Про клиническую смерть?

Он сделал глубокий вдох, как будто сам был виноват в том, что ее сердце переставало биться.

— Правда, и вам должны были бы это сообщить уже давно, сожалею, что делаю это только теперь. Ваше сердце останавливалось — даже дважды. В первый раз нам удалось его включить через пару минут, но когда мы подняли вас на стол…

— Стол?

— В операционной. Ваше сердце остановилось снова. Мы даже… — Он улыбнулся и покачал головой. — Мы даже думали, что вы умерли.

— Как долго это продолжалось?

— Почти девять минут. Это очень редко встречается.

Молчание.

— Я оставалась мертвой девять минут?

Он откашлялся и посмотрел на часы.

— Агнес — большой молодец, хотите с ней поговорить? Если нет, я просто попрошу ее уйти. Она сидела в коридоре и ждала, пока вы проснетесь.

— Какой сегодня день?

— Сегодня Рождество. По-прежнему, — он сочувственно улыбнулся. — С рождественским настроением здесь, конечно, напряженно, но я знаю, что на кухне сегодня стараются.

— Сколько еще мне придется здесь лежать?

— Посмотрим, как дальше пойдут дела.

Он поднялся и скорчил странную гримасу, которая, очевидно, задумывалась как улыбка.

 

5

Реанимация, Королевская больница

— Нильс.

Нильс сразу же проснулся и огляделся, чувствуя себя сбитым с толку. Он никогда раньше не видел этой медсестры.

— Как дела? — спросила она.

— Кто вы? Какой сегодня день?

— Меня зовут Ранди, я работаю в кардиологии, где лежит ваша подруга. Ханна.

— Как она?

— С ней все будет в порядке. Она много спрашивает о вас. Не хотите поговорить с ней по телефону?

— Какой сегодня день?

Ранди ласково рассмеялась:

— Вы оба частенько об этом спрашиваете. Вам что, нужно что-то успеть?

Нильс попытался сесть в постели, но бедро и грудь болели так сильно, что попытки пришлось бросить.

— Лежите, я сама найду телефон. Подождите минутку, — она вышла из палаты.

Нильс снова попытался подняться. Ему нужно научиться контролировать свое тело, понять, как двигаться с помощью уцелевших в аварии частей тела, чтобы уйти из больницы. Он подумал об участниках Параолимпийских игр, которые без рук и без ног делают самые невероятные вещи, и о том, что он тоже наверняка справится и сумеет дотащить свое бренное тело до такси.

Ранди вернулась с телефоном.

— Ну вот, все готово. — Она улыбалась, набирая номер. — Это Ранди, я сейчас в палате у друга Ханны. Она не спит? Увезли? Кто? — Она обеспокоенно слушала. — Ладно.

Она положила трубку и внимательно посмотрела на Нильса.

— Ее куда-то увезли.

— Я не понимаю.

— Я тоже. Разве что ей стало хуже.

— Насколько хуже?

Ранди вышла из палаты, предварительно дав ему клятву скоро вернуться. Из коридора Нильс услышал слишком хорошо знакомый ему голос. Самоуверенный, резкий, при надобности умеющий очаровывать. Нильс закрыл глаза и притворился спящим, это было несложно. Шаги приближались. Одеколон «Хьюго Босс», слабый след женских духов, въевшийся в его пальто.

— Бентцон? — шепнул Соммерстед. — Бентцон. Ты меня слышишь? Нет? Ты и выглядишь тоже не очень, конечно.

Несколько минут Соммерстед молчал, продолжая сидеть рядом с кроватью. Нильс делал вид, что находится где-то далеко-далеко.

— Ну ладно. Я завтра снова приду, Нильс. Я надеюсь, что ты выкарабкаешься. Я… — Соммерстед запнулся, потом наклонился над ним и прошептал: — Ты был прав. В том деле с Венецией. Я понятия не имею, как тебе это удалось, но ты был прав.

Соммерстед поднялся со стула и пробормотал что-то о том, что в следующий раз, по словам Нильса, убийство будет совершено в Королевской больнице. Потом наступила тишина. Наверное, Соммерстед ушел — а может быть, Нильс наконец действительно заснул.

 

6

Больничные коридоры, Королевская больница

«Неужели ей нечем больше заняться в Рождество?» — удивленно думала Ханна, пока Агнес ввозила кровать в лифт.

— Ну вот. Скажите, если вам станет хуже, — улыбнулась старушка. С ее потрескавшихся губ соскользнул хриплый, почти беззвучный смешок, выдающий долгую карьеру курильщика. — До пенсии я была акушеркой и работала в здешнем родильном отделении, пока десять лет назад у меня не диагностировали рак. Врачи говорили, что мне осталось не больше двух лет, и я решила употребить эти два года на то, чтобы вплотную заняться изучением интересующей меня темы — которая и привела меня сейчас к вам.

— И что это за тема? Автомобильные аварии?

— Не совсем. Околосмертные переживания.

— Около… смертные?

Старушка кивнула.

— Наверное, именно потому, что я так много занималась смертью, я до сих пор жива. Похоже, можно даже сказать, что смерть отпугнула рак, — она улыбнулась. — По крайней мере, ему никак не удается окончательно со мной расправиться. Вам это кажется странным? Можете прямо сказать, если считаете меня сумасшедшей старухой.

— Нет, не кажется.

— Ну и ладно. В общем, я вижу определенную логику в том, что сменила работу акушерки на изучение околосмертных переживаний. Всю первую половину своей жизни я помогала людям родиться на свет, всю вторую я пытаюсь понять, что происходит, когда они его покидают. Жизнь и смерть.

Ханна взглянула на старушку. Та откашлялась, может быть, ожидая, что Ханна что-то ответит.

— У меня не было никаких околосмертных переживаний, — сказала Ханна.

— Я все-таки хочу показать вам то место, где это случилось. Палату, в которой вы пережили клиническую смерть. Кто знает, вдруг это поможет вам что-то вспомнить.

Лифт спустился на первый этаж, и Агнес вывезла из него кровать. Она явно чувствовала себя здесь как дома. Кровать она толкала перед собой, держась обеими руками за изголовье. Ханна смотрела вверх на ее челюсть, пока Агнес наконец не опустила взгляд и не заговорила:

— Давайте начнем с описания самого феномена околосмертных переживаний. Что это значит? Что такое околосмертные переживания? — Она сделала глубокий вдох. — Об их существовании было известно всегда. Всегда были люди, которые умерли, но потом снова очнулись и рассказали другим о том, что им пришлось пережить.

— Последние конвульсии мозга?

— Может быть. Абсолютное большинство насмехалось над этими рассказами и отказывалось воспринимать их всерьез. Но по мере того как медицина развивалась, ей удавалось оживлять все больше людей, что существенно обогатило наши знания и представления, — так что сегодня врачи и исследователи начали воспринимать околосмертные переживания всерьез. Вы слышали об Элизабет Кюблер-Росс и Раймонде Моуди?

— Может быть.

— Это врачи, которые в семидесятые годы совершили эпохальные открытия в этой области. Росс и Моуди считают, что есть девять основополагающих элементов, с которыми часто приходится сталкиваться при работе с околосмертными переживаниями. Я не слишком быстро говорю, вы успеваете следить?

— Я астрофизик.

Агнес рассмеялась.

— Так вот, эти девять элементов следующие: жужжание или звон; исчезающая боль; ощущение покидания собственного тела, когда умирающий как будто выскальзывает из оболочки; ощущение, как будто тебя на бешеной скорости протягивает сквозь темный туннель; чувство, что ты висишь над Землей и смотришь на нее с другой планеты; встреча с людьми, которые светятся внутренним светом, часто это оказываются умершие друзья или родственники; встреча с духовной силой…

— Богом?

— Может быть. За встречей следует короткий пересказ всей жизни умирающего. Мы говорим, что жизнь как будто устраивает парад. И наконец — и это, может быть, самое странное, — предложение вернуться к жизни или остаться там, где очутились.

— То есть предложение выбрать между жизнью и смертью?

— Да, можно и так сказать.

— И большинство выбирает остаться там?

— Очевидно, да.

— Ну, ничего себе. Жизнь после смерти.

— Росс и Моуди действительно полагали, что раз уж такое количество пациентов говорит именно об этих переживаниях, это можно считать достаточным доказательством существования жизни после смерти. От скептиков, конечно, отбоя не было. Одним из них был известный кардиолог Майкл Сабом. Он провел собственные исследования феномена околосмертных переживаний, которые, к его изумлению, показали, что почти 60 % пациентов его клиники, которые пережили клиническую смерть, тоже могут рассказать об околосмертных переживаниях. В определенных случаях даже очень подробно. — Она взглянула на Ханну, прежде чем продолжить: — Кроме того, существует и чисто биологическое подтверждение теории, заключающееся в том, что перед самой смертью зрачки значительно расширяются — то есть умирающий сталкивается с совершенно реальным зрительным впечатлением. Это, конечно, можно считать формой сложного обмана зрения. Другое, физиологическое, объяснение связанного с околосмертными переживаниями феномена базируется на том, что тело в момент смерти испытывает отравление двуокисью углерода, которая известна своей способностью вызывать у людей ощущение, что их протаскивают сквозь тоннель. Некоторые исследователи считают, что мы имеем дело с обычными галлюцинациями, что это своего рода защитный механизм психики. — Агнес Давидсен пожала своими худыми плечами. — Может быть, подсознание пытается скрыть тот почти невыносимый факт, что человек умирает, и поэтому пытается вызвать ощущение, что дело обстоит не так уж плохо, что умирающий направляется туда, где свет, тепло и любовь. Но это может объяснить далеко не все.

— Я так и думала, что вы это скажете.

— Известны случаи, когда люди, пережившие клиническую смерть, возвращаются к жизни и рассказывают о своих встречах с людьми, о смерти которых они на тот момент никак не могли знать. Разве это не удивительно? А теперь даже ООН заинтересовалась вопросом.

— В смысле?

Агнес ввезла койку Ханны в открытую дверь, повернула ее и поставила на тормоз.

— В 2008 году ООН провела большую конференцию, посвященную околосмертным переживаниям. Исследователи наконец-то получили возможность публично рассказать о своих сомнениях относительно нашего нынешнего восприятия действительности и о тех многочисленных явлениях, любые попытки объяснить которые сегодня подвергаются насмешкам.

— Наука беспощадна.

— Да. Но в результате годом позже группа врачей начала научное исследование околосмертного состояния.

— Могу предположить, что им не так-то легко было раздобыть достоверные факты.

— И да, и нет. Одному английскому врачу пришел в голову очень простой, почти даже дурацкий способ решить проблему.

— Какой?

— В отделениях «скорой помощи» и травматологиях нескольких стран под потолком закрепили маленькие полочки. Очень высоко, так, чтобы никто не мог видеть, что на них лежит. На этих полках разложили листы с картинками.

Ханна начала понимать, к чему она клонит, и взглянула наверх. Сначала она ничего не увидела, но потом перевела взгляд на другую сторону палаты — и да, на самом верху, в десяти сантиметрах от потолка, была прикреплена маленькая черная полка.

Агнес внимательно смотрела на Ханну.

— Никто не знает, что изображено на рисунках. Даже я. Их прислали из Лондона в опечатанном конверте.

Ханна чувствовала сухость во рту, слышала, как билось сердце. Ей хотелось отсюда выйти.

 

7

Реанимация, Королевская больница

В палату вошла медсестра.

— Смотрите, Нильс, — в руках у нее была книга. — Дерматолог — как там его звали?

— Йорген Васс?

Она улыбнулась:

— У вас хорошая память на имена.

— Я полицейский.

Она протянула ему книгу.

— Йорген Васс нашел для вас вот это. Там должна быть закладка в нужном месте. Он обещал зайти и осмотреть вас снова после Рождества.

Нильс взглянул на книгу. На черной кожаной обложке не было названия.

— По-моему, это какой-то справочник кожных болезней.

Из книги торчала маленькая желтая бумажка.

— Он хотел вам что-то показать.

Она продолжала говорить, но Нильс больше не слушал, все его внимание было поглощено старой черно-белой фотографией спины.

— Что это? — спросила медсестра, не пытаясь скрыть любопытство. — Татуировка?

Нильс не отвечал, на мгновение ему даже стало тяжело дышать. Спина на фотографии была как две капли воды похожа на спину Нильса. 36. Число 36 в бесчисленном количестве вариантов, выписанное с такой виртуозностью, что от рассматривания его сосало под ложечкой.

— Что-то не так?

Он продолжал сидеть, уставившись на фотографию.

— Нильс?

— Кто этот человек на снимке? — Нильс только сейчас пришел в себя настолько, чтобы разобрать подпись: «Пациент. Королевская больница. 1943. Синдром Ворнинга». — Он датчанин?

Нильс перелистывал толстую книгу. Ворнинг. Это фамилия? Есть ли там другие данные? В конце концов он вынужден был сдаться.

— Здесь больше ничего нет. — Он поднял глаза. — Откуда взялась эта книга?

— Ее принес дерматолог. Я не знаю, откуда она у него.

— Мне нужно узнать, откуда эта книга. И кто этот пациент. Мне нужно узнать все, что только возможно. Позвоните дерматологу и спросите у него.

— Сейчас Рождество.

— Я не могу ждать!

— Минутку. — Она взяла книгу из рук Нильса. Он хотел было запротестовать, но передумал.

Медсестра вышла и на ходу машинально выключила в палате свет. В темноте он думал о Ханне.

Свет.

Она стояла в дверях.

— Это я выключила свет? Извините. — Она подошла поближе. Нильс пытался снова овладеть своим дыханием.

— Вам плохо? Хотите воды?

— Вы дозвонились? — спросил Нильс, глядя на книгу в ее руках.

— Да. Он просил передать, чтобы вы не волновались, от такого не умирают, — она улыбнулась, и Нильс усомнился в том, что она вообще разговаривала с дерматологом. — Он зайдет после Рождества.

Она протянула ему книгу.

— Хотите еще почитать?

Нильс снова взглянул на фотографию, надеясь, что на этот раз он увидит на ней что-то другое. Худое тело, расставленные в стороны руки. Стоит перед камерой. Черно-белая фотография. Синдром Ворнинга. Может быть, Ворнинг — это фамилия пациента. Нильс почувствовал, что устал.

— Здесь в больнице есть архив?

— Да, конечно. Огромный.

— Вы там были?

— Дважды за пятнадцать лет. Но сейчас, во всяком случае, мы туда не пойдем, сейчас пора спать. И радоваться Рождеству. Правда, Нильс?

Она забрала у него книгу. Нильс продолжил:

— Этот человек на фотографии лежал тут в дерматологическом отделении. В Королевской больнице. Там так написано.

— Да, но мы даже не знаем его имени.

— Ворнинг. Синдром Ворнинга.

— Ворнинг может быть и врачом, который впервые его обнаружил.

Она укрыла одеялом его плечи, как заботливая мама.

 

8

Травматология, Королевская больница

Агнес вытащила маленький блокнотик и принялась читать оттуда вслух. В блокноте были описаны околосмертные переживания разных людей.

— Давайте возьмем вот это. Это сокращенный вариант очень подробно описанного околосмертного переживания одной американки — в моем собственном переводе, так что если язык где-то кажется неуклюжим, это скорее всего вина не Кимберли Кларк Шарп.

— Кимберли…

— Кимберли Кларк Шарп. Мы должны вернуться в девяностые, именно тогда она упала вдруг на улице из-за внезапной остановки сердца. Без пульса, без дыхания. Вот послушайте: «Первое, что я помню, это панический крик какой-то женщины: «Пульса нет! Нет пульса!» Но я прекрасно себя чувствую, просто прекрасно. Более того, я даже думаю о том, что мне никогда раньше не было так хорошо. Я чувствую такое спокойствие и взаимосвязанность, которых никогда не испытывала раньше. Я ничего не вижу, но все слышу. Слышу голоса людей, которые стоят, склонившись надо мной. Потом мне начинает казаться, что я попала в какое-то другое место, и я знаю, что я там не одна, но я по-прежнему почти ничего не вижу из-за окружающего меня темного тумана». — Агнес подняла взгляд. — Читать дальше? — Она продолжила прежде, чем Ханна успела ответить. Ханна заподозрила, что Агнес хочет поймать ее на простой психологический трюк: слушая о чужих околосмертных переживаниях, легко проникнуться чувством, что в такого рода опыте нет ничего необычного. Возможно, это заставит Ханну заговорить о своих собственных переживаниях. Трюк удался.

— «Вдруг подо мной раздался ужасный взрыв, взрыв света, который заполнил собой весь обзор. Я стояла в самом центре света, весь туман сразу развеялся. Я видела перед собой всю вселенную, которая отражалась в бесконечном количестве слоев. Мне явилась вечность. Свет был сильнее, чем сияние сотни солнц, но он меня не обжигал. Я никогда раньше не видела Бога, но сейчас точно знала, что это божий свет. Я общалась со светом, хотя мы не говорили словами. Мы не говорили на английском или вообще каком-то языке, это был разговор на совсем другом уровне, чем тот, которого можно достичь с помощью такой банальности, как язык. Скорее это было как музыка или математика».

Ханна с трудом оторвала голову от подушки.

— Там правда так написано?

— Правда.

Агнес посмотрела на нее в нерешительности и продолжила чтение:

— «Невербальный язык. И теперь я знала ответы на все важнейшие вопросы, которые кажутся чисто риторическими клише. Зачем мы рождаемся? Чтобы учиться. В чем смысл жизни? В любви. Как будто мне напоминали о чем-то, что я уже знала раньше, но забыла. Потом я поняла, что время пришло и мне пора отправляться назад». — Агнес сделала маленькую паузу, чтобы перевести дыхание. — Кимберли Кларк Шарп заканчивает свой рассказ следующими словами: «Мысль об этом была почти невыносимой. Неужели мне действительно придется — после всего, что я сейчас видела, после того, как я встретила Бога, — вернуться обратно в старый мир? Но делать нечего, я должна была вернуться назад. Именно тогда я впервые увидела свое тело и поняла, что больше не являюсь его частью, у меня не было с ним ничего общего. И тогда я осознала, что мое Я — это не часть тела. Мое сознание, моя личность, мои мысли и воспоминания находятся где-то совсем в другом месте, а вовсе не в этой тюрьме из мяса, которой являлось тело». — Агнес подняла голову.

— Там есть еще что-то? — спросила Ханна.

— Это вся ее история. Можете взглянуть на фотографию.

Она протянула Ханне блокнот, и Ханна увидела снимок самой обычной американской домохозяйки, как будто только что вышедшей из шоу Опры Уинфри.

— Тело — это тюрьма, — думала Ханна вслух.

— Это очень распространенное в околосмертных переживаниях чувство. Отделение тела от души. Как насчет Индии?

— Простите?

— Околосмертные переживания существовали во всех религиях и культурах. Это конкретное я еще не успела записать, но я помню его наизусть. Индус Васудев Пандей. В десятилетнем возрасте он заболел какой-то загадочной болезнью, которая его убила.

— Я всегда недоверчиво отношусь к историям, которые начинаются с упоминания «какой-то загадочной болезни».

— Он говорит об этом как о paratyphoid disease. Как это правильно переводится? Как бы там ни было, он умер. После констатации смерти его тело отвезли в крематорий — и там он вдруг начал подавать слабые признаки жизни. Возникла ужасная суматоха — ну, представьте себе, мертвый мальчик вдруг начинает оживать. Пандея тут же вернули обратно в больницу, где его обследовали несколько врачей, пытаясь среди прочего вернуть его к жизни уколами. В конце концов им удалось заставить его сердце забиться снова, но он по-прежнему был без сознания и пришел в себя только через три дня.

— Что он испытал? — перебила Ханна.

— А, ну вот видите, — улыбнулась старушка. — Вам уже любопытно. Когда я читаю лекции на эту тему, я говорю обычно, что околосмертные переживания входят прямо в кровь. Это звучит смешно, может быть, но это действительно так. Васудев Пандей описывал потом переживание, или, вернее будет сказать, чувство, что двое человек схватили его и понесли. Пандей быстро ощутил усталость, и тем двоим пришлось его выпустить. Вскоре они встретили неприятного человека.

Ханна рассмеялась:

— Неприятного человека?

— Я знаю, что это звучит немного комично, но да, именно так он это описывает. Неприятный человек был в ярости и очень ругал тех двоих, что внесли Пандея. «Я просил садовника Пандея, — сказал он. — Вы смотрите вообще, что вы делаете? Мне нужен садовник, а вы мне приносите мальчишку Пандея».

— Похоже на какую-то комедию.

— Да, может быть. Пандей рассказывает дальше, что, когда он пришел в себя, многие родственники и друзья стояли вокруг того, что они считали детским смертным ложем. Среди них был и садовник Пандей. Мальчик пересказал ему все услышанное, но садовник и другие только посмеялись. Садовник Пандей был молодым и сильным мужчиной. Но на следующий день… — Агнес выдержала театральную паузу.

— Он умер, — прошептала Ханна.

— Именно.

Тишина как будто превратила палату в звуконепроницаемый кокон.

— Более чем подробная и подтвержденная свидетелями история. Позже Пандей — мальчик, я имею в виду, — считал, что неприятным мужчиной был Яма, бог смерти в индуизме. Мальчик рассказывал еще, что когда выяснилось, что речь идет о другом Пандее, те же самые двое мужчин отнесли его назад. — Старушка сделала глубокий вдох. Ей было явно сложно так много говорить. — Рассказ Васудева Пандея наверняка тоже войдет в книгу.

— Книгу?

Она улыбнулась:

— Подумайте, как много для каждого из нас значит смерть. Это единственное, что мы знаем с уверенностью: мы все умрем. Это единственное, что всерьез связывает все человечество, единственная наша общая черта, существующая поверх границ, культурных и религиозных различий и прочего. Некоторые психологи считают даже, что все наши поступки так или иначе выражают наше отношение к тому факту, что рано или поздно нас ждет смерть. Именно поэтому мы занимаемся любовью, поэтому мы рожаем детей, поэтому мы выражаем свои мысли. Другими словами, смерть всегда стоит рядом. Так почему бы не узнать о ней все, что возможно? Я думаю иногда — и это прозвучит абсурдно, так что можете посмеяться надо мной, если хотите, я к этому привыкла, — зачем большинство людей читают путеводители перед тем, как отправляться в путешествие? Они хотят заранее побольше узнать о Париже, или Лондоне, или куда они там собираются, чтобы подготовиться. Смерть — это неизменное место назначения. И я хочу написать путеводитель по ней. Это кажется сумасшествием?

Ханна покачала головой.

— Нет, так, как вы об этом рассказываете, — нет.

Агнес Давидсен придвинулась чуть ближе и посмотрела Ханне прямо в глаза.

— Ну что, теперь, может быть, вы расскажете о том, что испытали во время собственной смерти?

Ханна колебалась. Где-то работало радио. Рождественская музыка. I am driving home for Christmas.

— Ханна… Несмотря на то, что обычно говорят о моменте смерти, смерть — это скорее процесс. Дыхание останавливается, сердце перестает биться, мозг прекращает всякую деятельность. Но даже когда этот процесс подходит к концу, начинается период — и для некоторых он растягивается почти на час, — когда не исключена возможность возвращения к жизни. И вопрос тогда в том, что испытывает умерший в течение этого времени. Мы занимаемся исследованием именно этого периода. — Она накрыла своей рукой руку Ханны. — Как долго продолжалась ваша клиническая смерть?

— Я не знаю, — Ханна беспокойно пожала плечами.

— Примерно девять минут, — подсказала Агнес. — Так я поняла, по крайней мере.

Ханна не отвечала.

— Можете говорить смело, я не стану использовать ваш опыт, если вы этого не захотите. Я прежде всего хочу услышать о нем. Помните, что хотя разные околосмертные переживания имеют много общих элементов, не бывает двух одинаковых переживаний, всегда существуют какие-то различия и нюансы. Вы не хотите об этом говорить?

…driving home for Christmas.

Ханна взглянула на полку под потолком.

— Может быть, нет.

— Почему?

Она помялась.

— Может быть, я не хочу доказательств…

Надтреснутый смех Агнес:

— Доказательств существования жизни после смерти? Попробуйте взглянуть немного иначе. Мы называем это «изучением сознания». Тогда это не так пугает. — Долгая пауза, после которой Агнес задала вопрос: — Ханна… вы знаете, что лежит там на полке? Вы это видели?

...get mу feet on holy ground… so I sing for you…

Агнес попробовала зайти с другой стороны:

— Вы верите в Бога?

— Я не знаю.

— Я спрашиваю, потому что, по моему опыту, многие толкуют свои околосмертные переживания, тот проблеск чего-то, что, возможно, является жизнью после смерти как доказательство существования Бога. Но я считаю, что стоит разделять эти две вещи, и здесь вступаю в противоречие со многими моими коллегами. В моем мире можно представить жизнь после смерти, в которой не задействован Бог.

— Как это?

— Самое важное для меня, — ответила Агнес, собравшись с мыслями, — это доказать, что сознание существует отдельно от тела. Мы все больше и больше верим в то, что все можно объяснить, проанализировать и категоризировать.

…driving home for Christmas…

Ханна закрыла глаза и подумала о Йоханнесе. Каким он был, как он выглядел. Сказать правду, несколько раз за последние месяцы она ловила себя на том, что ей сложно воссоздать в памяти его лицо: не хватало деталей, приходилось обращаться к фотографиям. Впервые это случилось поздним летом в прошлом году и совершенно выбило ее из колеи. Она почувствовала себя убийцей. Она привыкла думать, что хотя Йоханнес мертв, но в ее воспоминаниях он все равно продолжает жить. Стоило ей только закрыть глаза, как он представал перед ней живым. Но теперь, когда так больше не получалось, она окончательно оттолкнула его в темноту.

— Ханна?

Голос был далеким и каким-то приглушенным.

— Если вам так проще, можете держать глаза закрытыми.

…Driving home for Christmas… Iʼm moving down that line…

Она ничего не ответила. Продолжала лежать с закрытыми глазами, попробовала привыкнуть к темноте, которая теперь подступила совсем близко.

— Я была в непроглядной темноте.

Ханна слышала, что Агнес открыла сумку и достала оттуда что-то — может быть, диктофон, может быть, ручку.

…Itʼs gonna take some time, but Iʼll get there…

— Я была окружена воздухом со всех сторон. Но потом — из темноты — выросла световая щель. Сначала это была просто белая полоса, как будто одинокая меловая полоса на огромном футбольном поле. На черном поле. На чем-то плоском. Вы понимаете?

— Да.

— Но потом она потихоньку приоткрылась и превратилась во вход. Свет был струящийся, мягкий и приятный.

Агнес старалась дышать потише. Ханна не открывала глаз. Сказать — и сбросить это с себя.

— Я не вошла — меня подняло и потащило с места. Как будто на мне были закреплены какие-то веревки, просто я их не видела. Там была такая тишина, какой я никогда и нигде раньше не слышала. Покой, который… нет… Я была в полном сознании. Я думала так ясно!

Ханна улыбнулась при воспоминании об этом, и Агнес по-матерински тронула ее за руку.

— И что было потом?

— Потом я вспомнила о Нильсе.

— Вашем муже?

Ханна задумалась. Нильс мне муж?

— Вы начали возвращаться обратно.

— Да. Но другой дорогой. Там было темнее.

— И что потом?

— Потом я висела над собой, — сказала Ханна со слезами в голосе. — Смотрела, как врачи колдуют и колдуют над моим телом. Оно было таким чужим. Неприятным. Белым, полностью разрушенным. Уродливым.

— Вы висели прямо над своим телом.

— Да.

— В этой палате?

— Да.

— Вы видели что-то, что вас удивило?

Ханна молчала.

— Ханна?

— Да.

— Что именно?

— Фотографию. Фотографию голого младенца. Иллюстрацию. Полосатого младенца.

— Полосатого?

— Да. Ну, знаете, «власть цветам» — красный, желтый, синий, зеленый, все цвета. Кричащие цвета.

— И тогда вы проснулись?

— Нет. Потом все стало черным. И я исчезла.

Ханна открыла глаза и вытерла слезы. Агнес улыбнулась ей.

— Давайте быстрее, пожалуйста. Я астрофизик и знаю, каково это — ждать доказательства.

Агнес вышла, оставив Ханну в палате на минуту, вернулась со стремянкой и вскарабкалась на нее. Стремянка проскользила несколько сантиметров по линолеуму пола, и Агнес испуганно посмотрела вниз.

— Может быть, стоит попросить кого-то вас подстраховать?

— Да нет, ничего.

Агнес Давидсен поднялась на несколько последних ступенек, пошарила рукой по полке и нащупала лист бумаги. Не глядя на него, она спустилась вниз и снова подошла к Ханне.

— Ну что, вы готовы?

 

9

Реанимация, Королевская больница

Сначала Нильс умолял ночную медсестру одолжить ему компьютер, несмотря на то, что сегодня рождественская ночь, потом начал ей угрожать. Просил ее открыть шкаф и достать его пистолет и наручники. Она смеялась и качала головой, но в конце концов принесла ему старый ноутбук. Он с большим трудом попадал пальцами по махоньким клавишам. Синдром Ворнинга. Поехали. Множество ссылок на слово синдром, совсем мало — на синдром Ворнинга. Нильс нажал на одну из ссылок и попал на то же фото, что и в книге. Тот же тощий мужчина с короткими темными волосами, стоящий спиной к фотографу, совершенно голый. Нильс прочел:

Rare skin disease usually connected to religious hysteria. Worning Syndrome begins as depressed lines or bands of thin reddened skin, which later become white, smooth, shiny, and depressed, occurring in response to changes in weight or muscle mass and skin tension . [114]

Ему очень не хватало сейчас очков для чтения, но он увеличил подсветку экрана и читал дальше: первый известный случай в Южной Америке в 1942 году. Потом несколько случаев в США… а вот и Королевская больница. Торкильд Ворнинг, телеграфист. Странно, обычно синдромы называются по имени первого пациента, у которого их обнаружили. Или по имени врача, который впервые их описал. Сердце Нильса пропустило удар. Он перечитал следующие несколько предложений дважды: смертелен в большинстве случаев — affecting the organ system. Но только не в случае Торкильда Ворнинга: он выжил.

24 декабря, четверг, 23.15

Старшая медсестра оправила халат и холодно посмотрела на Нильса.

— Почему нет? Я знаю имя, Торкильд Ворнинг. Он давно уже умер.

— Потому что каждый человек защищен законом.

Нильс послал ей самый настойчивый свой взгляд, и медсестра на мгновение заколебалась.

— Ну а если вы пойдете вместе со мной? Или, может быть, нам удастся уговорить врача спуститься туда и найти нужную папку, — Нильс сменил тактику и повысил голос: — Послушайте: мне необходимо спуститься в архив. Это дело крайней важности.

— Это же не я устанавливаю правила, — ответила она. — Медсестра может войти в архив только если ее послал врач, которому нужна определенная история болезни, — и то это бывает очень редко. И потом, сейчас ночь — рождественская ночь! Там закрыто.

Нильс вздохнул, признавая, что давить на нее бесполезно. Ясно, что так ничего не выйдет. Да он и сам хорош, нечего сказать — решил, что архив в подвале Королевской больницы, где хранятся истории болезней всех пациентов, открыт первому встречному, заходи, кто хочет. Забыл о том, что болезни, их лечение и причины смерти — это, пожалуй, самая оберегаемая личная информация. Нильс попытался представить, что сказал бы Каспер, если бы случайный прохожий зашел в участок и потребовал предоставить ему доступ к архиву.

— И вы не можете раздобыть ключ?

— Господин Бентцон. Вы не понимаете. Только два-три человека из многих тысяч работающих в больнице имеют доступ к архиву. Это вотчина Бьярне.

— Бьярне?

— Нашего архивариуса. Все пациенты, которые лежали здесь за последние семьдесят лет, регистрируются в архиве. Каждый анализ крови, который тут сделан, каждая крошечная таблетка, которую проглотил пациент, отмечаются в замысловатой системе, которая понятна всего нескольким людям.

— И Бьярне — один из этих нескольких?

— Он-то даже во сне там сориентируется.

— Для этого нужен какой-то пароль? Это же наверняка компьютерная база данных?

— Только после 2000 года.

— Что после 2000 года? — Нильс сам слышал, как нетерпеливо звучит его голос.

— Мы ведем истории болезни в электронном виде только начиная с 2000 года. Все остальное — это старый добрый бумажный архив с папками.

— Он же должен занимать кучу места?

— Пятнадцать километров. Больше, чем пятнадцать километров. Но кажется, перекачивать это все в компьютеры было бы слишком дорого. Говорят, что на это может уйти лет десять. Так что архив состоит из металлических шкафов, полок, систем ящичков, регистрационных книг, картотек и историй болезни. Это целый мир, хранящий тайны обо всем и обо всех. Астрид Линдгрен здесь рожала в свое время, в обстановке строжайшей тайны, и в архиве наверняка хранится какая-то информация об этом.

Он взглянул на нее и увидел в ее глазах внезапно проснувшееся волнение.

— Так что нет, к сожалению, — сказала она, пожимая плечами. — Я могу еще чем-нибудь вам помочь?

— Нет, спасибо. Можно я пока подержу книгу у себя?

— Конечно.

Она исчезла, оставив его одного в этой белой палате. Он открыл книгу, посмотрел на фотографию спины Торкильда Ворнинга и снова ощутил, как у него сосет под ложечкой. Тридцать шесть. В тексте рядом с фотографией не было никакой информации о Ворнинге. Нильс листал дальше, пробегая глазами страницы в надежде наткнуться на что-то, что может ему помочь. В книге много рассказывалось об ожогах и приводились не самые приятные фотографии, например, детей из французской школы на Фредериксберг Алле, в которую в 1945 году по ошибке попала бомба Королевских военно-воздушных сил Великобритании. В пожаре погибли сто четыре человека, восемьдесят шесть из них — дети, многие раненые получили ужасные ожоги.

Кроме того, здесь были статьи о множестве кожных болезней. И наконец — в главе «Редкие кожные заболевания» — появлялся синдром Ворнинга.

Нильс почувствовал, что не может больше, его тело не хотело продолжать. Перед тем как провалиться в сон, он успел спрятать книгу под подушкой.

— Ворнинг, — пробормотал он. — Ворнинга выписали. Он выжил.

Выжил.

 

10

24 декабря, четверг, 23.22

Ханна не могла понять, приснилось ли ей это или произошло наяву. Она открыла глаза. По крайней мере, она точно только что спала. Ханна взглянула на свое тело, на руку, которая цепко сжимала листок бумаги, на котором были записаны оставленные Агнес имена и сайты, на которые Ханна должна зайти, как только ей станет лучше. Ютьюб: доктор Брюс Грейсон выступает в ООН. И еще ролик с ютьюб: доктор Сэм Парниа выступает на канале MSNBC.

Так что это правда. Изучением околосмертных переживаний занимаются теперь во всем мире. И Ханна видела доказательство того, что сознание может существовать вне тела — ее саму оно убедило.

Единственное, что она сейчас знала наверняка — ей нужно вернуться обратно, туда, где сознание существует отдельно от тела. Туда, где она может встретить Йоханнеса. Мысли бились о толстую скорлупу, которая в течение всех этих лет удерживала внутри ее слишком любящий проблемы ум. Тот самый ум, который сделал ее чужой для собственной семьи, для друзей, для жизни, наконец, и который впервые почувствовал себя как дома только в Институте Нильса Бора. За этим последовало несколько хороших лет, особенно до встречи с Густавом. Им не стоило заводить ребенка, у них обоих был слишком явно выражен один и тот же недостаток. Именно недостаток — она не сомневалась, что слишком высоко развитый интеллект является недостатком. Ей ничего не стоило покинуть мир обыденности.

А потом все встало на свои места, как в уравнении. Казалось бы несовместимые ценности вдруг соединились у нее на глазах. Ханна лежала в постели и комкала бумажку с именами американских и британских исследователей, пока у нее перед глазами проходили все составные элементы: Йоханнес. Самоубийство. Сознание. Нильс. Система. Тридцать шесть. Она знала, что должна двигаться дальше, прочь из этого тела.

И она знала, как спасти Нильса.

— Интересно, насколько плохо обстоят дела? — прошептала она себе под нос, сбрасывая одеяло и рассматривая свое изувеченное тело. Нельзя сказать, что ситуация от этого прояснилась, большую часть тела скрывали повязки. Может быть, это из-за рождественских украшений, которые развесили в палате медсестры, или из-за химических веществ, которыми ее пичкали, но вид тела в повязках вызвал у нее детские ассоциации с рождественским подарком. Не хватало только бантика, и тогда ее смело можно было бы положить под елку.

Она попробовала свесить ноги с кровати, но они не поддавались.

— Ну же! — новая попытка, в которую она на этот раз вложила все свои силы. Проступивший на коже холодный пот повторял рисунок боли: шея, спина, бедра. Но она не сдавалась, и ей все-таки удалось опустить ноги на пол. Она постояла немного и быстрым движением выдернула из руки капельницу. Почувствовала, как теплая кровь стекает между пальцев, и попыталась сжать руку другой рукой, чтобы остановить кровь. Потом Ханна направилась к двери.

В Королевской больнице тоже экономили электроэнергию. Свет зажегся только после того, как она проковыляла мимо датчика. Не считая медсестры, спешившей куда-то в другом конце коридора, вокруг никого не было. Она едва ковыляла. Икру так сводило судорогой, как будто пол вцеплялся ей в ноги. Она даже приблизительно не представляла, в какой части больницы находится. Ей навстречу по коридору шли двое врачей. Ханна юркнула в первую подвернувшуюся палату, закрыла за собой дверь и застыла в ожидании.

— Ого, как быстро, — сказал голос за спиной. Ханна была ошеломлена. Голос принадлежал девушке лет двадцати, с гипсом на шее. Она говорила с трудом: — Мне очень больно, поэтому я вас вызвала.

Ханна подошла на шаг ближе. У девушки, похоже, была сломана шея, она не могла даже приподнять голову.

— Нет, я не медсестра, я такой же пациент, как и вы.

— Просто ошиблись дверью?

— Да.

Они смотрели друг на друга, пытаясь подобрать слова, которые придали бы смысл этой ситуации.

— Выздоравливайте! Я надеюсь, все будет хорошо, — сказала Ханна и вышла, физически ощущая при этом разочарование девушки. Но у нее нет времени, ей нужно найти Нильса.

— Что вы здесь делаете? — Ханна столкнулась с медсестрой нос к носу. — Вы должны лежать в постели. — Она старалась говорить мягко, но усталость и злость в любую минуту были готовы прорваться наружу.

— Но мне нужно найти… — Ханна поняла, что держит медсестру за руку, опираясь на нее, и скорее всего упадет, как только ее выпустит.

— Нет, вы должны оставаться в постели. Вы попали в очень серьезную аварию, вам нужен покой.

— Я должна найти Нильса. Помогите мне, пожалуйста.

Ханна вырвалась и даже пустилась бежать трусцой по коридору, сама не представляя, откуда у нее взялись на это силы. За спиной слышался крик:

— Эй, помогите! Сюда!

Ханна упала и ударила рукой подбежавшую к ней медсестру. Удар не был сильным, но пришелся по щеке. Ее окружили люди в белых халатах, и Ханна не представляла, откуда они взялись и где были еще секунду назад.

— Она меня ударила, — чуть не плача сказала медсестра.

Чьи-то сильные руки подняли Ханну. Она потянулась к медсестре и прошептала:

— Извините, — но сомневалась, что медсестра смогла ее услышать.

Ее уложили обратно в постель и снова поставили капельницу. Ханна сопротивлялась:

— Оставьте меня!

Успокаивающие голоса твердили на все лады: отдохните, все будет хорошо, успокойтесь.

— Пустите меня! — закричала она наконец. — Нильс! Нильс!

Но ее голос отдавался эхом, так что она снова не знала, происходит это наяву или просто снится.

 

11

Четверг 24 декабря, 23.40

Может быть, сейчас по-прежнему рождественская ночь. Нильс уставился на падающий снег и рассматривал его целую вечность, пока в палате не открылась дверь.

— Нильс? Вам звонят. Это Ханна. — Ранди стояла в дверях, держа в руках телефон. — Вы сможете говорить? Она настаивала, даже убежать пыталась, чтобы вас найти.

Он хотел ответить утвердительно, но слова застряли у него в горле. Ранди протянула ему трубку. — Ханна?

— Нильс?

— Ты жива.

Он услышал, как она улыбается.

— Да, да, жива. Нильс, я должна тебе рассказать кое-что совершенно невероятное.

— Ты тоже видела?

— Полосатого младенца?

— Младенца? Ты о чем?

— Нильс. Я пережила клиническую смерть. Дважды. Второй раз она продолжалась девять минут.

Нильс смотрел в окно, пока Ханна рассказывала о своей смерти и возвращении и о том, что она видела фотографию с маленькой полки. Несколько долгих секунд они наслаждались тишиной и звуком дыхания друг друга.

— Я бы так хотела тебя увидеть. — Он даже по телефону слышал ее тоску. Потом ей пришла в голову мысль: — Попробуй направить свою лампу на окно. Ты можешь? Двигать руками?

— Могу.

— И я сделаю то же самое.

Нильс пододвинул настольную лампу поближе к окну и направил луч света в падающий снег. В ту же секунду он увидел свет в окне напротив, на том же уровне, направленный на него.

— Видишь мой свет?

— Вижу.

Молчание.

— Нильс, я очень рада, что я с тобой познакомилась. Даже несмотря на то, что мы лежим здесь.

Нильс ее перебил:

— Ханна, существует прецедент.

— Что?

— Здесь, в больнице. В 1943 году. Я видел его фотографию. Его звали Торкильд Ворнинг, и у него была такая же отметина на спине. 36. Это дерматолог мне показал.

Дверь открылась, вошла Ранди.

— Пора закругляться.

— Ханна! Ты меня слышишь? Он выжил. Так что не факт, что завтра все окончится так, как мы думаем.

Медсестра остановилась прямо перед ним.

— Две минуты! — Она покачала головой и снова вышла.

— Ханна, ты можешь ходить?

В трубке раздался грохот, как будто Ханна ее уронила. Он ждал, что она перезвонит, но телефон молчал. Вернувшаяся медсестра забрала у него трубку и ушла.

Он включил и выключил лампу два раза — и почти сразу в том же ритме включилась и выключилась лампа напротив. Так они и лежали. Нильс и Ханна.

 

12

25 декабря 2009 года, пятница

Нильс попробовал пошевелить ногами, превозмогая боль, и мало-помалу заново обрел над ними контроль. Своих бедренных мускулов он не чувствовал и бился, пытаясь их оживить. Сначала его усилия были безрезультатны, но Нильс не сдавался и наконец почувствовал, что мускулы начинают его слушаться. Вопрос был в том, достаточно ли этого для того, чтобы спустится в архив.

00.12–15 часов 40 минут до захода солнца

Нильс остановился, услышав крик. Ханна? Нет, не может быть, она слишком далеко.

Он ковылял, как старик, боль в щиколотке позволяла ему делать только крошечные шаги. Свинцовой тяжести голова бременем висела на шее — так что Нильсу хотелось снять ее и понести под мышкой. Пара сломанных ребер стремилась вырваться из тела… Ему думалось, что его тело вообще стоило бы разобрать на составные части и сложить в таком виде на полку до лучших времен.

Он целую вечность ждал лифта, и когда тот наконец приехал, Нильса встретил сонный взгляд санитара, нимало не удивленного тем, что искалеченный пациент встал с кровати. Лифт спустился в подвал, почти не сбросив при этом скорость, Нильс еле удержался на ногах.

Он вышел и осмотрелся. Табличка с надписью «Служебный вход», стопка упакованных в целлофан матрасов в углу, чуть дальше по коридору виднеется тележка уборщицы. Ряд потертых металлических шкафчиков вдоль стены, как в американской школе. И двери — бесконечное количество дверей вдоль коридоров, как будто выстроившиеся в шеренгу тайны. Нильс подергал пару ручек, но везде было заперто. Единственное помещение, в которое ему удалось попасть — и то дверь сюда наверняка просто забыли запереть, — оказалось чем-то вроде мастерской. Несмотря на скудное освещение, Нильс рассмотрел ящики с инструментами, верстаки, пилы, молотки и отвертки. Он вернулся обратно в коридор. Там ли он ищет, действительно ли архив находится где-то здесь? Он попытался воскресить в памяти тот недельной давности день, когда он обежал всю больницу — видел ли он тогда архив?

Голоса.

Из своего укрытия за прислоненным к стене матрасом Нильс слышал, как рядом прошли двое мужчин. Один из них звонким голосом сказал, что его жена боится секса, как огня, второй засмеялся. Потом они зашли в лифт. Нильс подождал немного, прежде чем двинуться в противоположном направлении. Идти было по-прежнему больно, он ступал очень медленно, но потихоньку стал привыкать к боли. Теперь, когда щиколотки потеряли всякую чувствительность, ему мешали главным образом ребра. Он оперся о стену.

«Центральный архив».

Табличка и указывающая направление стрелка снова придали ему энергии. Он пошел дальше по коридору, завернул за угол и в нерешительности остановился перед дверью. На ней не было таблички «Архив», но это была единственная дверь, на которую могла указывать стрелка. Заперто. Естественно. Что теперь? Может ли он ее выбить? Наверное, мог бы, если бы был в своей обычной физической форме. Но не сейчас. Да и к тому же получилось бы слишком шумно. Мастерская!

Ноги Нильса действовали быстрее, чем мозг, они уже возвращались обратно по коридору. Дверь была по-прежнему не заперта. Он решил рискнуть и включил свет, осветив развешанные по стенам плакаты с голыми девушками и шарф футбольного клуба «Копенгаген» на спинке стула. Нильс открыл один из ящиков и достал оттуда большую отвертку. Молоток висел на стене, на двух гвоздях. Кто-то даже обрисовал его контур фломастером, и Нильс подумал о местах преступления и аккуратных полицейских контурах на полу вокруг убитых.

Наконечник отвертки был достаточно мал для того, чтобы поместиться в крошечной щели между дверью и косяком, прямо над замком. Нильс ударил и после первого же удара понял, что дверь скоро поддастся. Отвертка вошла в щель на несколько миллиметров глубже. Десять тяжелых ударов спустя металлический замок выскользнул из своей оправы. Какое-то время Нильс постоял, приходя в себя. Потом сделал глубокий вдох, попробовал сосредоточиться и шагнул в Центральный архив Королевской больницы.

* * *

Пятнадцать километров историй болезни — теперь Нильс вспомнил слова медсестры. Интересно, сколько их здесь всего — сотни тысяч? Миллионы? Мужчины, женщины и дети всех возрастов. На каждого, кто лечился в Королевской больнице в течение последних семидесяти лет, была заведена папка.

В воздухе чувствовался легкий запах нашатыря. Нильс остановился и прислушался. Тихий, постоянно вибрирующий звук ламп и труб, который замечаешь обычно, только когда он исчезает. Он включил свет, задержал дыхание и удрученно взглянул на бесконечные ряды архивных шкафов, ящиков и полок, которые простирались насколько хватало глаз. Вспомнил слова медсестры о том, что всего несколько человек могут ориентироваться в архиве. Да уж, теперь он охотно в это верил. Когда архивариус — кажется, она сказала, что его зовут Бьярне, — соберется на пенсию, нелишним будет найти ему замену заблаговременно, чтобы осталось побольше времени на обучение.

Нильс вдруг услышал звук, который заставил его выключить свет.

Голоса. Кто-то мог заметить, что дверь открыта, или увидеть свет и заинтересоваться, кому это понадобилось спускаться в архив в такое время. А может, это просто голоса у него в голове? Голоса, вызванные растущей паранойей, которая вот-вот возьмет верх над всеми его чувствами? Нильс решил рискнуть и продолжить поиски, снова включил свет и пошел, хромая, вдоль рядов полок и шкафов. Его мучило подозрение, что он вошел с черного входа, может быть, если начать с другого конца, ему легче будет сориентироваться. Дойдя до двери в противоположном конце архива, он увидел старый потертый металлический письменный стол с ржавыми ножками, заставленный кофейными чашками и полупустыми стаканами с водой. Нильс осмотрелся вокруг. Здесь обязательно должна быть какая-то четкая система, просто нужно ее узнать.

Его взгляд упал на ряд книг в кожаных переплетах, стоявших на нижней полке, потом скользнул выше, и Нильс понял, что такими книгами заставлены и другие стеллажи. Он вытащил одну из книг. У него в руках оказался список всех пациентов, выписавшихся из Королевской больницы в 1971 году. 1971 ему ни к чему. 1966. 1965. Он перешел к полкам на противоположной стороне. 1952. 1951. 1940-ые годы. Нильс почувствовал, что сердце забилось быстрее. 1946. 1945. 1944. И наконец: 1943. 1943 годом были помечены несколько книг, он пролистал первую из них. Страницы тонкие, как пергаментная бумага, часто склеенные между собой — книгу много лет не открывали. Он поискал на букву В, Ворнинг, но ничего не нашел. Почему? Неужели списки ведутся не в алфавитном порядке? А, вот в чем дело: алфавитный порядок начинается заново в каждом месяце, и это том за январь, февраль и март 1943. Он вернул его на место и снял с полки следующий. Апрель, май, июнь 1943. Здесь было двое по фамилии Ворнинг — Юля и Франк. Никакого Торкильда. Новый том, несколько страниц в нем плохо закреплены. Июль, август, сентябрь. В июле его нет, в августе тоже. Но в книге выписок за декабрь 1943 внизу страницы он наткнулся на имя Торкильд Ворнинг. Нильс нашел в ящике ручку и переписал себе на руку, чуть повыше пластыря, закрывающего след от катетера: «Отделение Н, картотечн. № 6.458». Потом он вернулся в коридор.

Что теперь? Только сейчас он заметил маленькие, от руки написанные таблички на полках. Буквы. А, В, С, D, Е, F, G, Н. Нильс посмотрел на полку перед собой. Она стояла так плотно к остальным, что пробраться между ними было невозможно. Как же тогда?.. А, вот, в полке есть ручка. Он твердо взялся за нее и потянул. Полка отъехала в сторону, и Нильс зашел в образовавшееся пространство между рядами. Ящики с маленькими каталожными карточками, расставленные в хронологическом порядке, — здесь тоже было по нескольку ящиков на каждый год. Нильс вытащил один из ящиков за 1943 год. Январь, февраль, март. Другой ящик: сентябрь, октябрь, ноябрь. И наконец — декабрь. Он пробежал пальцем по карточкам. Желтый картон. Розенхой, Рослунд, Сёренсен, Тафт, Торнинг, Ульриксен. Вот! Торкильд Ворнинг. Нильс вытащил карточку и внимательно ее рассмотрел. Торкильд Ворнинг, поступил в больницу 17 декабря 1943 года. Пациент дерматологического отделения. История болезни номер 49.452. Нильс не видел ничего, кроме номера. Он сунул карточку в карман и вышел в проход. Папки с историями болезни лежали на полках по другую сторону, 26.000-32.000. Он пошел вдоль длинного прохода. 35.000-39.000. Подумал о сигаретах. 48.000-51.000. Остановился. Здесь. Нильс потянул за ручку, и полки расступились.

Он присел на секунду и глубоко вдохнул, чувствуя, что тело его напряжено, как сжатая пружина. Во рту был ужасный химический привкус. Он бросил быстрый взгляд на карточку, которую сжимал в руке, — хотя это было совершенно не обязательно, он помнил номер наизусть — 49.452. История болезни Торкильда Ворнинга.

Нильс быстро нашел ряд, в котором следовало искать. Описания болезней пациентов и их лечения, где-то — полстраницы, где-то — целая повесть. 49.452. Сверху было написано «Торкильд Ворнинг». Поступил в больницу 17 декабря 1943 года. В папке были две фотографии, обе черно-белые, одна из них та же, что и в книге — фотография спины Торкильда Ворнинга. Та же отметина, что и на спинах остальных погибших, просто с другим числом, 36 — как и на спине Нильса. На втором снимке было лицо пациента. На первый взгляд Торкильд Ворнинг казался на удивление заурядным. Он был похож на человека, которого вы наверняка встретили бы за конторкой, войдя в 1943 году в банк. Безупречная — на пробор — напомаженная прическа, из которой не выбивалось ни волоска, узкое гармоничное лицо, круглые очки в металлической оправе. Но в глазах было что-то необычное: что-то маниакальное, почти демоническое сквозило во взгляде. Текст под фотографиями был до обидного коротким, выдержанным в холодном стиле протокола:

ПОСТУПЛЕНИЕ 17.12.1943

Жалобы больного при поступлении:

Пациент подвергнут предварительному осмотру. Жалуется на сильные боли в спине. Назначено лечение в форме холодных компрессов, не принесшее облегчения. Пациент имеет значительную опухоль на спине. Настроен враждебно, контакт с реальностью нарушен. Утверждает, что опухоль возникла сама по себе. Боли нарастают, пациент описывает их как «жгучее разъедающее ощущение»; позднее — как «чувство, будто моя кожа сгорает изнутри». Пациент объясняет, что боль чувствуется не только на коже, но и в самой спине, даже, по его словам, «в крови». Назначено лечение ацетилсалициловой кислотой, не приносящее должного эффекта. Пациент крайне неуравновешен и глумится над врачами. Осмотры спины пациента дают основание заподозрить форму тяжелой экземы, ожог или, возможно, воспаление неустановленной этиологии. Пациент проверяется на наличие аллергии на металл в дерматологической лаборатории Финсена. Выделений из раздражения на спине нет, но кожа остается красной и опухшей. Раздражение приняло форму специфического узора. Агрессивность пациента нарастает. Он бредит, его рвет кровью.

Анамнез больного:

Телеграфист. Состоит в браке 33 года. Живет в однокомнатной квартире на Рахбекс Алле.

Алкоголь и табак:

Умеренное потребление.

Общее состояние здоровья:

Никаких особенных жалоб, кроме ревматизма плечевых суставов, который признан не связанным с нынешним заболеванием.

23.12.43

Псих. осмотр: устанавливает, что заболевание вероятно вызвано ментальной нестабильностью. Утром 23 декабря пациент переведен в психиатрическое отделение Королевской больницы.

Заведующий отделением В. Ф Питцельбергер.

Нильс прочел историю болезни несколько раз, прежде чем сунуть ее в карман. Он сам не знал, что именно ожидал в ней найти, но надеялся, что информации будет по крайней мере больше. Нильс вышел в проход, пытаясь стряхнуть с себя разочарование и убедить себя в том, что это просто необходимый промежуточный результат, а ответ на вопрос отыщется в психиатрическом отделении… Но на какой вопрос? Кажется, именно это и пыталась ему объяснить Ханна: что наука давным-давно утверждает, будто наше незнание монументально, что каждый раз, выходя в своих исследованиях на новый уровень, ты сталкиваешься только с новыми и еще более впечатляющими слоями незнания. В конце концов Нильс все-таки смог сформулировать интересующий его вопрос: как Торкильду Ворнингу удалось выжить?

* * *

Нильс Бентцон, как и любой другой копенгагенский полицейский, знал, где именно в Королевской больнице расположено психиатрическое отделение — в отдельном корпусе наискосок от основного здания. Именно сюда упрятывали чокнутых, тех, кто не смог бы выжить в тюрьме. Многие — слишком многие из них — возвращались сюда снова и снова. В участке часто обсуждалась эта экономия на койко-местах в психиатрических отделениях: если бы политики знали, как часто психиатрические пациенты, на лечении которых они решили сэкономить, вносят свой вклад в криминальную статистику, они, наверное, изменили бы свое мнение.

Нильс не стал закрывать за собой дверь, выходя из архива.

Приближающиеся голоса, где-то у лифта. Этого и следовало ожидать, конечно, рано или поздно его должны начать искать.

— Вон он! — крикнул кто-то ему вслед.

Нильс завернул за угол, в новый коридор, потом снова за угол и снова в коридор — на этот раз узкий, почти совсем темный. Продолжают ли за ним идти? Он остановился и прислушался. Вслед ему доброжелательно, но очень твердо неслось:

— Эй, вы! Уважаемый! Пациентам здесь делать нечего.

Нильс не останавливался. Новый коридор. Он споткнулся обо что-то и чуть не упал, но удержался на ногах и пошел дальше. Нильс слышал, что преследователей было несколько, во всяком случае больше двух.

Он не оборачивался, чтобы не тратить попусту силы, однако понимал, что скоро его поймают. На бегу он чуть не врезался в лифт — похоже, он плутает по кругу. В конце концов санитар догнал его и схватил за руку так крепко, что Нильсу показалось, что тот сейчас сломает ему запястье. Лица санитара он не видел, только халат. Остальные держались чуть позади. Чего же они ждут? — подумал Нильс.

— Уважаемый, вам нужно обратно в постель.

Санитар попытался затащить его в лифт. Раздражение помогло Нильсу мобилизовать последние силы, он обернулся и двинул санитару коленом в пах. Тот выругался и ослабил хватку — всего на мгновение, но и этого было достаточно, чтобы Нильс вытолкнул его из лифта. Последнее, что Нильс увидел перед тем, как двери лифта закрылись, было как санитар падает на каменный пол.

 

13

02.30–13 часов 22 минуты до захода солнца

Злобный одушевленный холод преследовал Нильса, куда бы тот ни шел.

Он бежал по снегу в одних носках. Через парковку, наискосок, по направлению к психиатрическому отделению. По дороге он снял и выбросил носки, никакого толку от них все равно не было. Таксист, собиравшийся выйти из машины, смотрел на него удивленно, и Нильс мог представить себе, что он сейчас думает: хорошо, что придурок сам бежит в сторону психушки. На мгновение Нильс остановился, пронзенный мыслью, что можно ведь сесть в такси. Приехать домой, подняться в квартиру за деньгами, заплатить шоферу, найти свой паспорт и…

Приемное отделение в психиатрии было открыто круглосуточно. Оно и понятно: внезапные панические атаки, нездоровое поведение, депрессия, паранойя или попытки суицида не признают расписаний.

Прямо у входа Нильс наткнулся на ничего не понимающих родителей из пригорода, пытавшихся успокоить свою анорексичную дочь-подростка, которая кричала, что не хочет, блин, больше жить. Мама плакала, отец казалось, еле сдерживался, чтобы не отвесить дочери подзатыльник. У двери спал какой-то человек — или, может быть, он… Нильс выкинул из головы эту мысль, конечно же он живой, — и взял номерок очереди. Он сел среди остальных пациентов, чтобы не привлекать к себе внимания — некоторые и так начали на него поглядывать. Он взглянул на свои голые покрасневшие ступни. В теплом помещении от них шел пар, но сам Нильс их не чувствовал. Регистратор за стойкой после короткой беседы почти всех отсылала домой. Это была ее работа. Она первый стражник системы, ее одушевленный бастион. Многие плакали, зрелище было душераздирающим. Но Нильс знал, что именно для этого она здесь и сидит. Круглосуточно открытое отделение психиатрии как никакое другое место неотвратимо привлекает одиноких людей, которые готовы рассказать что угодно, лишь бы получить толику внимания. «Не забывайте, что датчане — самая счастливая нация на земле», — ехидно написал кто-то фломастером на стене. Анорексичная девочка-подросток прошла сквозь игольное ушко системы дальше, женщина за стойкой поднялась и ненадолго вышла вместе с девочкой и ее родителями. Именно этого Нильс и ждал — он тут же юркнул за стойку, вышел в длинный коридор и на мгновение остановился, чтобы осмотреться. Настенных украшений здесь не пожалели, все эти рождественские сердца, карабкающиеся по стенам гномы и гирлянды заставили его почувствовать себя гостем в сказке. Где-то за спиной открылась дверь.

— Хочешь поиграть? — спросила красивая женщина лет сорока с маниакально блуждающим взглядом. Она стояла позади него и фыркала, как школьница, по всей нижней половине лица у нее была размазана помада. Нильс не поручился бы, что она трезва. Женщина подошла совсем близко к нему: «Ну, Карстен! Дети спят, и мы так давно не…»

— Карстен скоро придет, — сказал Нильс, поспешно уходя дальше по коридору.

Никто не станет держать архив в закрытом отделении, подумал он. И архивы всегда располагаются в подвалах, так уж заведено.

* * *

Каменные стены, старый обшарпанный подвал, который притягивает к себе сырость. Коридоры здесь значительно короче тех, из которых Нильс только что выбрался. Он наткнулся на пару пустых кабинетов и помещение, полное раскладных стульев и садовых столов. Пока никакого архива — но он точно должен быть где-то здесь. Нильс пошел дальше, мимо нового ряда кабинетов, и в конце коридора уткнулся в дверь, на которой не было опознавательных знаков, но рядом с которой стояла коробка, полная историй болезни. Нильс осмотрелся в поисках того, чем бы взломать дверь. Пустой желтый газовый баллон. Он уже изготовился ударить им по тяжелой двери, но в последнюю секунду передумал и взялся за ручку. Повезло!

Этот архив был несравненно меньше архива в главном корпусе, кроме того, теперь он знал, в каком порядке следует действовать: список выписавшихся больных с картотечными номерами, карточки с номером истории болезни, сама история болезни. У него ушло всего несколько минут на то, чтобы найти полку с пациентами за 1943 год. После этого уже ничего не стоило найти искомое: «Пациент номер 40.12, Торкильд Ворнинг». Психиатрическая история болезни Торкильда была существенно более обстоятельной и подробной, чем история его же болезни в качестве пациента дерматологического отделения.

23 декабря 1943 года

Пациент направлен из Приемного отделения.

При поступлении жалобы на сильные боли в спине.

Жалобы больного при поступлении:

На спине у пациента кожное раздражение неустановленной этиологии — предположительно вид бактериального воспаления. Вызван дерматолог из лаборатории Финсена. Пациент лабилен, подвержен резким сменам настроения, может перейти от молчания к крику и шуму всего за несколько секунд. Назначено лечение подавляющими агрессию препаратами, не принесшее ожидаемых результатов. Пациент демонстрирует недоверие по отношению к обследованию и моим вопросам. Признаки шизофрении; в настоящее время сознание пациента ясно, он понимает, почему попал в больницу.

Первый день. Пациент лежит в своей кровати и ведет себя апатично. Не желает ни с кем разговаривать. Спрашивает, где его жена, и требует, чтобы ему выдали радио, по которому он мог бы общаться со «своими контактами». Отказывается принимать пищу. Когда в середине дня его спрашивают, не собирается ли он вставать, это приводит к вспышке ярости, которая заканчивается тем, что пациент падает на колени и просит Бога его простить. Позже вечером, однако, он утверждает, что неверующий. Ночью пациент относительно спокоен.

Медикаментозное лечение: ранее назначено не было.

23 декабря 1943 года

Пациент говорит о голосах, которые не дают ему уснуть: утверждает, что не спал всю ночь из-за того, что внутренние голоса не давали ему сомкнуть глаз. Пациент отказывается объяснить, кому эти внутренние голоса принадлежат и что именно они говорят. Днем пациент спокоен. Персонал заметил, что он стоит на коленях в своей палате и бормочет стихи речитативом.

На вопрос, что именно за стихи он читает, пациент отвечать отказывается и, видимо, мог бы снова продемонстрировать вспышку агрессии, но его успокаивает разговор с психиатром. Разговор заканчивается тем, что пациент снова утверждает, будто не верит в Бога, но считает «целесообразным иногда молиться». Вечером пациент жалуется на бессонницу и боли.

Медикаментозное лечение:

Флакседил. Рекоменд. также: Морфин — скополамин ¾ мл.

Социальное поведение: Никаких замечаний. Заказана консультация Левина.

Вызван начальник отделения Г. О. Бертельсен.

24 декабря 1943 года

Пациент провел ночь беспокойно. Не спал, угрожал медсестре и несколько раз кричал, что обязан «слушать». Утром у пациента приступ ярости. Кричит «Я выхожу из себя!». Стоит отметить, что во время этого припадка, как и во всех предыдущих случаях, пациент проявляет аутоагрессию и, хотя и не представляет угрозы для окружающих, наносит удары, укусы и царапины самому себе в объемах, которые могут описываться как значительные. Пациент неоднократно кричит «Я вырву тебя из своего тела!». Не удается установить, к кому именно он обращается. Аутоагрессия выражена так ярко, что есть основания полагать, что он может кончить суицидом.

Семья передала отделению тетради, которые пациент несколько дней перед госпитализацией заполнял автоматическим письмом, записывая свою переписку с Богом. Обычным почерком пациента записан ряд вопросов, на которые Бог отвечает крупным детским искаженным почерком, который по существу является простым увеличенным вариантом обычного почерка пациента. Иногда почерк Бога настолько непонятен, что его невозможно разобрать даже самому пациенту, который в следующей строке просит более четкого ответа. Порой вместо ответа Бога стоят какие-то каракули. Содержание крайне стереотипно, наивно и лишено фантазии, полно чувства покорности и содержит указания относительно так называемой миссии пациента. Кроме того, пациент составил пару торжественных документов для человечества. В норвежской газете он отметил крестиком целый ряд статей.

Лечение:

Рекомендуется новая электроконвульсивная терапия.

Замечание: Несмотря на интенсивную электротерапию, не удалось добиться того, чтобы купировать аутоагрессивное поведение пациента. Принято решение зафиксировать его.

24 декабря 1943 года

Пациент впервые с момента госпитализации выказывает желание увидеть свою жену Амалие Йорт Ворнинг. Фру Ворнинг, которая кажется очень удрученной сложившейся ситуацией, пытается успокоить мужа. Первую половину дня они проводят вместе в палате. Уходя домой в середине дня, жена рассказывает медсестре, что ее муж более-менее спокоен, но бредит и уговаривал ее принести его радиопринадлежности.

Рентген: Время заказано.

Встреча под наблюдением, с присутствием стенографа. Ведет встречу психиатр, начальник отделения П. В. Левин.

 

14

03.45–12 часов 7 минут до захода солнца

Нильс пролистал остальные бумаги в истории болезни. Выписки из разговоров с пациентом, печать в верхнем левом углу: Одобрено для использования в преподавании. Он принялся читать:

Левин: Господин Ворнинг, присутствующий стенографист запишет нашу беседу. То, что я сам не должен писать отчеты после встреч с пациентами, экономит мне много времени. Так что это исключительно для моего личного пользования. Вы понимаете?

Ворнинг: Делайте что хотите.

Левин: Мне нужны некоторые подробности. Где вы родились?

Ворнинг: Я родился в Орхусе.

Левин: В 1897 году? Господин Ворнинг, я все-таки попрошу вас отвечать словами, иначе стенографист не может…

Ворнинг: Да!

Левин: Вы можете рассказать немного о том, из какой вы семьи? Кто ваши отец и мать?

Ворнинг: Отец работал в порту, мать занималась домом.

Левин: У вас было хорошее детство? Как вы сами считаете?

Ворнинг: Меня никогда не били и надо мной не издевались.

Левин: У вас есть братья и сестры?

Ворнинг: Были две, обе умерли от тифа, с промежутком в год. Мама никогда от этого не оправилась.

Левин: А отец?

Ворнинг: Стал больше пить. Намного больше.

Левин: Но вы ходили в школу? Что вы можете сказать о своих школьных годах, все ли было в порядке?

Ворнинг: Да.

Левин: Вы не замечали в себе ничего… необычного?

Ворнинг: Необычного?

Левин: Вы ничем не выделялись среди других детей? У вас были друзья?

Ворнинг: Да.

Левин: Может быть, вы чувствовали себя удрученным, пребывали в депрессии или…

Ворнинг: Мне кажется, я был таким же, как и все.

Левин: Что вы делали, когда закончили школу? Среднюю школу?

Ворнинг: Работал в порту вместе с отцом. Это были хорошие времена. Пока не случилось…

Левин: Что?

Ворнинг: Несчастье.

Левин: Какое именно несчастье?

Ворнинг: Он упал в воду. Думал, что лед достаточно крепкий. Мы даже вытащить его не смогли, он сразу скользнул под лед. Две недели спустя умерла моя мама.

Левин: Отчего?

Ворнинг: Она не обращалась к врачу, но кашляла так, что чуть не рвались легкие. И в то утро — ровно через две недели после смерти отца — у нее пошла горлом кровь. Очень сильно, я это отчетливо помню. Это было так ужасно. Несколько часов спустя она умерла.

Левин: Мои соболезнования.

Ворнинг: Это было лучшее, что с ней могло произойти. После смерти Теи и Анны она…

Левин: Это ваши сестры?

Ворнинг: Мне выдадут сегодня мое радио?

Левин: Что?

Ворнинг: Мой радиотелеграф. Я уже два дня его прошу.

Левин: Не знаю, я ничего об этом не слышал. Я попытаюсь выяснить, когда мы закончим. Давайте поговорим немного о вашей жене?

Ворнинг: Зачем? При чем здесь она?

Левин: Ну, тогда о вашей работе? Вы ведь…

Ворнинг: Я радиотелеграфист. У меня нет никакого специального образования, но мой друг, который… Мне обязательно перечислять все детали?

Ворнинг: Только те, которые необходимы.

Ворнинг: Ясно. Я работал в армии. Гитлер тогда совсем разошелся, и мне показалось… Короче, смысл был в том, чтобы я работал радиотелеграфистом.

Левин: Смысл. Высший смысл?

Ворнинг: Это вопрос?

Левин: Да. Вы можете объяснить, что случилось?

Ворнинг: Я напал на след чего-то. Да, именно так! Я напал на след чего-то важного.

Левин: На след чего именно?

Ворнинг: Люди умирают. По всему миру.

Левин: На войне?

Ворнинг: Нет, война, кажется, тут ни при чем. Они просто умирают.

Левин: Где вы об этом услышали?

Ворнинг: Они, должно быть, знали, что именно я могу перехватить в радиоэфире. Короткие волны. Длинные волны. Они как щупальца, которые шарят по миру. Как письмо в бутылке. И некоторые из них возвращаются обратно.

Нильс так погрузился в разговор полувековой давности, что слишком поздно услышал, как открывается дверь. Теперь он был в архиве не один.

 

15

04.15–11 часов 37 минут до захода солнца

Ханне стоило невероятных усилий даже просто открыть глаза. Она чувствовала тяжесть в теле, палата словно вертелась вокруг нее ленивыми овальными движениями, как если бы она находилась внутри аттракциона в дешевом луна-парке. Ханна не поручилась бы, конечно, но ей казалось, что они увеличили дозировку ее обезболивающих и что именно это делает ее такой вялой. Она боролась со своим организмом, пытаясь проснуться по-настоящему. Сказала себе, что сегодня уже пятница. Поискала глазами солнце. Шторы задернуты. До сих пор ночь? Пора вставать. Сегодня вечером, когда зайдет солнце… Она закрыла глаза на несколько секунд, всего на мгновение.

— Ханна?

Незнакомый голос.

— Вы не спите?

— Что?

— Нужно принять это. — Медсестра — может быть, Ханна даже видела ее уже раньше, — сунула ей в рот таблетку, приподняла ее голову и помогла запить.

— Нет, нет, пожалуйста. Перестаньте меня усыплять.

— Вам нужно спать.

— Вы не понимаете.

Ханне удалось выплюнуть таблетку, которая шлепнулась на руку медсестре, наполовину растворенная в розовой слюне.

— Нет, ну смотрите, что вы натворили…

— Мне нужно увидеть Нильса.

— Вашего мужа?

— Нет, моего… — Она отказалась от надежды объяснить. — Мне нужно его увидеть.

Медсестра направилась к двери.

— Стойте, — окликнула ее Ханна.

— Да?

— Который час?

— Сейчас ночь, Ханна.

Медсестра вышла. Оставалось всего несколько часов.

— Думай же, — сказала себе Ханна. — Контролируй свое тело.

Она сбросила одеяло и осмотрела себя. Ноги могут идти, главная проблема — туловище. Плечо. Грудь.

— Что тут стряслось? — спросил, заходя в палату, врач, громко и слегка раздраженно.

— Ничего.

— Вам нужно отдохнуть, вы пережили остановку сердца.

Медсестра уже стояла наготове со шприцем.

— Нет. Пожалуйста, я вас прошу. Не нужно снова меня усыплять.

— Да, я понимаю, веселого тут мало.

— Да ничего вы не понимаете! Я не дам вам всадить в меня этот шприц, мне нужна ясная голова.

Обмен взглядами. Медсестра вышла. Врач похлопал ее по руке.

— В вашей ситуации абсолютно необходим покой. Иначе сердце снова может остановиться. Мне рассказывали, что вы тут бегали по больнице. Так не пойдет.

В палату вошли две медсестры.

— Нет, я вас прошу. Вы не можете…

— Беритесь, — скомандовал врач. Медсестры взялись каждая за руку Ханны.

— Нет! Вы меня слышите? Вы не имеете права! Это насилие.

Врач приложил к руке катетер и принялся искать вену.

— Это для вашего же блага.

 

16

04.27–11 часов 25 минут до захода солнца

Нильс облокотился на стоявшие за ним коробки. Ему хотелось вытянуть ногу, но он боялся выдать себя и поэтому только закрыл глаза и молча молился о том, чтобы женщина побыстрее закончила разговаривать по телефону:

— …я просто хочу домой, Карстен, хочу к тебе. Хочу обо всем этом поговорить. — Она повторила это уже раз пять. Сначала она плакала и обвиняла собеседника в том, что он ведет себя непорядочно, теперь вошла в последнюю фазу — мольбы.

— Всего десять минут, Карстен. Неужели у тебя не найдется десяти минут, чтобы со мной увидеться?

Нильс прекрасно понимал, чем это закончится. Женщина вдруг замолчала, потом он услышал какой-то хрюкающий звук — наверное, плач. Потом свет погас и послышался хлопок закрывающейся двери. Он прислушался к удаляющимся по коридору шагам, выполз из своего укрытия и принялся читать дальше.

* * *

Левин: Как именно они умирают? И кто они?

Ворнинг: У них на спине особая метка. Амалие скоро придет? У нее мой радиотелеграф.

Левин: Метка?

Ворнинг: Когда придет Амалие?

Левин: Какая метка?

Ворнинг: Как у меня.

Левин: Вы говорите об отметине на вашей спине? Откуда она у вас?

Ворнинг: Я могу спросить, верите ли вы в Бога?

Левин: Нет.

Ворнинг: Нет, не верите — или нет, не могу?

Левин: Нет, не верю. И вообще мы говорим не об этом.

Ворнинг: Мне нужен мой радиотелеграф.

Левин: С кем вы собираетесь разговаривать?

Ворнинг: С остальными.

Левин: Какими остальными? Можно чуть подробнее?

Ворнинг: С теми, кто тоже отмечен. С остальными справедливыми людьми.

Левин: Справедливыми людьми? Это они сделали метку у вас на спине?

Ворнинг: Мне нужно увидеть Амалие. И я устал.

Левин: Да-да, сейчас вы отдохнете. Можно я задам вам последний вопрос?

Ворнинг: Можно.

Левин: Ответьте мне, кто сделал метку у вас на спине?

Ворнинг: Тот, в кого вы не верите.

Левин: Бог? То есть, вы хотите сказать, что Бог поставил метку вам на спину…

Ворнинг: Нет, не только на мою. И на спины всех остальных тоже.

Левин: Бог сделал метку на вашей спине?

Ворнинг: Да, это сделал Бог. Больше некому. Но может быть, ее можно убрать.

Левин: Метку можно убрать?

Ворнинг: Может быть. Пока она меня не убила.

Левин: Кто должен вас убить?

Ворнинг: Но для этого я должен сделать что-то плохое.

Левин: Что вы имеете в виду?

Ворнинг: Я ничего больше не скажу.

Левин: Что вы имеете в виду, когда говорите, что должны сделать что-то плохое?

Ворнинг: Я ничего больше не скажу.

25 декабря 1943 года

Классический пример шизофренической паранойи. Пациент считает себя одновременно центром мировых событий и объектом преследований. Толчком могли послужить несколько детских травматичных переживаний.

Сеанс электроконвульсивной терапии, не давший желаемого эффекта. В первой половине дня пациента навещает жена, что на короткое время его успокаивает. Но после обеда он снова приходит в депрессивное состояние, бьется головой о пол на виду у персонала и кричит: «Не может быть, чтобы это был я, не может быть, чтобы это был я!». И чуть позже: «Я буду слушать, я обещаю слушать». Успокоительные не приносят желаемого результата. После обеда пациент ведет себя настолько беспокойно, что решено вызвать его жену. В дальнейшем оказывается, что это была ошибка, потому что около 14 часов выясняется, что пациент вместе с женой исчезли. Пациенту удалось выбить защищенное окно и убежать через него вместе с женой. Через полчаса пациент найден блуждающим перед больницей с острым предметом в руке, предположительно с ножом. Никто не знает, откуда взялся нож. Пациент пытается убить свою жену, но его скручивают санитары. Жена госпитализирована с глубокими ранами на горле, однако прогноз благоприятный.

Пациент усыплен и зафиксирован.

28 декабря 1943 года

Пациент спокоен и спит большую часть дня. Впервые с момента госпитализации ему удается проспать несколько часов подряд.

После пробуждения он изъявляет желание поговорить со своей женой. Желание не было удовлетворено. Вечером делается открытие, которое вызванный дерматолог признает «в высшей степени невероятным»: состояние сильного психосоматического экзематического воспаления на спине пациента явно улучшилось. Припухлость исчезла, осталась только слабая красная отметина.

26 января 1944 года

Пациент выписан в середине дня.

Нильс сидел, прислонившись к стене. Он не помнил, как здесь очутился, на коленях у него лежала история болезни. За стеной послышались шаги. Голоса. Может быть, он спал? Должно быть, кто-то увидел зажженный здесь свет. Сил на новое бегство у него не было. В архив зашли двое мужчин.

— Вон он! — сказал один из них, указывая на Нильса включенным фонариком, несмотря на то, что Нильс и без того купался в свете.

— Может, вы объясните, что вы здесь делаете? — спросил второй.

Они, наверное, говорили что-то еще, но Нильс больше ничего не слышал.

* * *

Когда они уложили Нильса на кровать и повезли обратно, он взглянул на часы — начало одиннадцатого утра. За окном по-прежнему серо, воздух казался по-снежному тяжелым. Солнца он не видел, может быть, оно еще не вставало. Если бы оно держалось отсюда подальше… Держись отсюда подальше.

— Держись отсюда подальше! — пробормотал Нильс, после чего его организм среагировал на укол и провалился в сон.

 

17

13.10 — 2 часа 42 минуты до захода солнца

Очередное пробуждение. Они набегали легкими волнами, заставляя ее приоткрывать глаза, и отступали снова.

— Я… — сказала Ханна и запнулась. Нет уж, на этот раз она не станет ни с кем говорить, не станет просить о помощи, не станет умолять медиков удерживать ее в сознании. Это же больница, и здесь готовы сделать все, чтобы ее спасти — но Ханна знала теперь, что они не понимают главного. Она должна умереть. Сегодня. Сегодня до захода солнца Ханна будет мертва.

Неспешные движения — в том же темпе, что и мысли в ее голове, до сих пор затуманенной лекарствами. Сначала она вынула из руки катетер и заклеила след от него пластырем. Свесила ноги с кровати. Встала. Неуверенно, как маленький ребенок, который делает первые нетвердые шаги. Одна нога почти не двигалась. Нужен костыль или инвалидное кресло.

Она оперлась о стену и приложила все силы к тому, чтобы дойти до шкафа. Ее пальто одиноко висело на вешалке, испачканное при аварии, воняющее можжевельником и алкоголем. Она вспомнила разбитую бутылку джина, светло-голубые стеклянные осколки. Ханна надела пальто и не сразу узнала женщину, которая зло рассматривала ее в упор. Болезненное узнавание пришло чуть позже — это же отражение в зеркале. Несколько секунд она колебалась между облегчением и ужасом: одна половина ее лица ужасно распухла. Хотя какая разница, совсем скоро она навсегда покинет свое бренное тело.

24.35 — 1 час 17 минут до захода солнца

— И последнюю, она снимет самые сильные боли.

Медсестра стояла, наклонившись над Нильсом, ожидая, пока он с трудом проглотит две большие таблетки. Она взглянула на него.

— Сегодня пятница? — услышал он свой голос.

— Пятница, да. Первый день Рождества. Вы долго спали, Нильс.

— После обеда.

— Что будет после обеда, Нильс?

— Когда солнце сядет.

— Я слышала, что вы дали деру сегодня утром, — улыбнулась она. Может быть, самому выражению «дать деру» — как будто он собака в период течки. — Хорошо, что они вас так быстро нашли. Я думаю, вы просто совсем запутались во всем случившемся.

Нильс не отвечал.

— Знаете что, Нильс? — продолжала она. — Не так уж редко случается, что пациенты просыпаются совершенно сбитыми с толку, и это естественно. — Она взяла его за руку. Он смотрел в окно, пытаясь найти взглядом солнце. На мгновение ему показалось, что он его увидел, сильный свет настолько ослепил его, что он не мог различить деревьев. Но нет, это просто отражение лампы. Нильс пытался что-то шепнуть, но медсестра его не слышала.

— Вы должны оставаться в постели. Тогда мы сможем о вас позаботиться. — Она продолжала прижимать его руку ладонью. — Вы что-то сказали?

— Выключите свет.

— Да, конечно.

Она выключила прикроватную лампу, и отражение в стекле исчезло. Красное нетерпеливое солнце висело прямо над верхушками деревьев в парке. Времени оставалось немного. На какое-то мгновение он сдался, подумал — ну хорошо, забирайте меня в страну мертвых, черт с вами. Она перебила его мысли:

— Там в коридоре ждут двое мужчин, которые хотят с вами поговорить. Они приходят каждый день, все время, что вы тут лежите. — Она поднялась.

В палату вошли Леон и Соммерстед. Леон остался стоять у двери, как телохранитель предводителя гангстеров. Соммерстед подошел чуть ближе.

— Только на минутку, — предупредила медсестра и вышла.

Нильс не мог различить никаких чувств во взгляде Соммерстеда. Ни узнавания, ни сочувствия, ни холода, ни презрения. Не обладай Соммерстед той толикой человечности, которая выражалась в ревности к жене, Нильс охотно бы поверил, что Соммерстед — робот, состоящий из проводов и микросхем.

— Честно говоря, Нильс, я не понимаю, каким образом… — спокойно и уравновешенно начал Соммерстед. Он говорил так, будто у него впереди было все время в мире и он точно знал, что его не станут перебивать. — Но тем не менее ты был прав: в прошлую субботу в Венеции был найден убитый полицейский. И как ты и говорил, у него на спине была какая-то отметина. Мы до сих пор ждем окончательного отчета итальянских судмедэкспертов, но похоже на то, что речь идет о числе тридцать пять, возможно, вытатуированном на коже жертвы. Теперь Интерпол взялся за это дело всерьез. — Соммерстед глубоко вздохнул, и Нильс позволил себе воспринять этот вздох как извинение. «Извини, что я отказывался тебя выслушать». Нильс поймал взгляд Леона, но это было все равно что смотреть в глаза мертвой рыбе.

— А ты как, Нильс? — спросил Соммерстед с неожиданной и довольно неуклюжей симпатией в голосе.

— Что я?

— Как ты себя чувствуешь? Врачи говорят, все могло кончиться плохо. Ты под поезд попал?

— Под машину у железнодорожного переезда.

— А, машина, понятно, — кивнул Соммерстед. — Ты молодец, что спас девочек. Говорят, они бы погибли, если бы не ты. Сначала та семья из Нордвест, потом эти две девочки. У тебя на совести не так уж мало жизней.

Нильс повторил:

— На совести?

— Ну, в хорошем смысле.

Соммерстед покачал головой и уставился в пол, прежде чем продолжить:

— Но как я и сказал, разобраться тут сложно. Однако мы усилили наблюдение за больницей на ближайшие пару дней и посмотрим, как пойдет дело дальше.

— Только сегодня. На заходе солнца.

Нильс выглянул в окно. Солнце начало гладить верхушки деревьев.

— Ладно, с этим мы наверняка справимся. Правда, Леон?

Леон вмешался:

— Это, конечно, будет совсем не тот уровень безопасности, что на климатическом саммите. Но мы поговорили с охранниками, которые работают в больнице, и попросили их усилить бдительность. Мы сами наблюдаем за четырьмя главными входами и следим за подземной парковкой. — Говоря все это, он не сводил глаз с Соммерстеда, как мальчик, вымаливающий у отца одобрительный взгляд. Его молитвы были услышаны — Соммерстед кивнул.

— Хорошо, Леон.

Инспектор собрался было уходить, но вдруг обернулся и сказал:

— Но тебя никогда невозможно понять, Нильс. Ты понимаешь, к чему я веду?

— Не совсем. — Он чувствовал, что Соммерстед и сам вот-вот запутается в собственных высказываниях.

— Может быть, я должен был бы тебя выслушать. Но с тобой ведь никогда не знаешь, Бентцон. Ты кажешься таким… наивным, что ли… — Он запнулся, и Нильс почувствовал, что готовится какое-то большое признание. — Но я очень рад, что ты выкарабкался. Правда, очень. Я не могу эвакуировать больницу, ты сам это прекрасно понимаешь. Но Леон и несколько других ребяток проследят за тем, как будут развиваться события.

Нильс удивленно кивнул. «Ребяток». Соммерстед никогда раньше никого так не называл. Он говорил сейчас как футбольный тренер команды лилипутов, и это ему шло. Может быть, именно это выражение заставило Леона сжать кулаки и воскликнуть:

— Бентцон, черт тебя побери! Мы все о тебе постоянно думаем. Так что смотри, не подведи: ты теперь просто обязан побыстрее оклематься!

Нильс взглянул на него, не зная, что сказать. Неловкое молчание, и Соммерстед поспешил закруглиться:

— А вообще с Hopenhagenʼом все прошло нормально. Мировые лидеры были под нашей надежной защитой, — он пожал плечами. — Так что похоже, что на этот раз мир спасен.

Леон улыбнулся. Он всегда умел следовать правилам игры, даже неписаным. Одно из них как раз гласило, что нужно смеяться каждый раз, когда начальник пытается пошутить.

Нильс кивнул, сам не зная почему.

В дверь неприлично громко постучали, и медсестра просунула голову в палату.

— Вы закончили?

— Похоже, что да. — Соммерстед неуклюже ткнул Нильса дружески в плечо и исчез.

— Бентцон, — сказал Леон, поднял на прощание руку и вышел вслед за своим начальником.

Сестра закрыла за ними дверь.

Нильс не слышал, как дверь открылась снова, только тихий шепот:

— Нильс.

Он обернулся в постели.

Ханна сидела в инвалидном кресле, смотреть на это было больно. Но быстрый взгляд на ее лицо подал ему надежду. В ней что-то изменилось.

— Нильс.

— Ханна.

Она подъехала к его кровати и накрыла своей рукой его руку.

— Я так рада тебя видеть. Я тебя искала. — Голос был слабым, но полным жизни. — Я пыталась тебя найти, но они отправили меня обратно в палату.

— Мы должны выбраться отсюда, Ханна. У нас не так много времени.

— Нильс. Времени предостаточно. Я все тебе объясню, выслушай меня, пожалуйста.

— Солнце садится.

— Когда я умерла, вокруг была не просто темнота, — сказала она, сжимая его руку. — С концом земной жизни жизнь не заканчивается. Этому есть доказательства.

— Доказательства?

— Я рассказывала тебе по телефону. Может, ты не понял, потому что твои мысли были заняты другим? — Она улыбнулась. Он покачал головой. — Недавно было проведено большое исследование, Нильс. По всему миру в приемных «скорой помощи» под самым потолком разложили фотографии. Их можно увидеть только если подняться к потолку. И это не какой-то там кролик из цилиндра — нет, все строго научно. Эксперимент проводили врачи, ученые и люди из ООН — то есть люди вроде меня, которые с молоком матери впитали строгие принципы научной честности. Обо всем этом можно прочитать в интернете. Нет, послушай, пожалуйста, последнее, перед тем как перебивать: я видела то, что они положили под потолком. Я смогла описать фотографию, которую я никак не могла бы увидеть, если бы мое сознание не покинуло тело.

— Сознание, — вздохнул Нильс. Во взгляде Ханны мелькал совершенно не нравившийся ему фанатизм.

— Называй это как хочешь. Душа? Я не знаю. Я знаю только, что, имея на руках это доказательство, мы вынуждены все пересмотреть.

— Нам нужно выбраться отсюда до захода солнца.

— Ты помнишь историю, которую я тебе рассказывала? О том моем коллеге, который не умел отказывать? Для которого его доброта стала проблемой?

— Мы должны отсюда выбраться. Ты мне поможешь?

— Посмотри на себя, Нильс. Ты пытался спасти детей. Ты готов был остановить эту машину голыми руками.

— Любой другой на моем месте сделал бы то же самое.

— Стал бы любой другой носиться по всей Королевской больнице в поисках хороших людей?

— Ну, это потому, что я был в маниакальной фазе. У меня маниакально-депрессивное расстройство. Я нездоров.

— Здоров! Ты просто всегда так себя ведешь.

— Мы должны отсюда выбраться.

— Но мы не можем. И ты сам прекрасно это знаешь и понимаешь, к чему я клоню.

Нильс не отвечал. В его голове снова и снова повторялась одна фраза: но я должен сделать что-то плохое.

— История Авраама. Бог приказал Аврааму взять с собой Исаака на вершину горы. Ты сам об этом рассказывал, когда мы лежали там у Северного моря.

— Я не хочу этого слушать.

— Но тебе придется.

Нильс сбросил одеяло и попытался свесить ноги с кровати.

— Тебе придется перестать быть хорошим, Нильс. Это твой единственный шанс.

— Ханна… — сказал Нильс и запнулся, вспомнив слова Ворнинга: но для этого я должен сделать что-то плохое.

Нильс подался вперед на кровати и взглянул в окно на солнце.

— Ты должен чем-то пожертвовать. Чем-то, что тебе дорого. Чтобы показать, что ты слушаешь. Ты меня понимаешь, Нильс? Я была мертва, но снова вернулась к жизни. Я своими глазами видела щель, ведущую в… во что-то другое.

Нильс ее не перебивал.

— И мы вынуждены признать — вернее, Нильс, ты вынужден признать: существует что-то, что сильнее нас. И сейчас ты должен показать, что ты это понимаешь.

— Что я должен показать? Что конкретно я должен показать?

— Показать, что мы можем верить во что-то еще, кроме себя самих.

Нильса тошнило. Ему хотелось ударить Ханну, дать ей пощечину, как поступали в старые времена с истеричными женщинами. Он сочувственно смотрел на ее опухшее лицо и умные глаза. Здесь можно взывать только к разуму, здесь годятся лишь рациональные аргументы.

— И что потом, Ханна? — услышал он свой вопрос. — Что будет потом?

— Не знаю. Может быть… может быть, мы продолжим жить. И тогда родится новое поколение. Новые тридцать шесть.

Он покачал головой.

— Ханна, мы должны отсюда выбраться, — он прошептал это без уверенности в голосе.

Она не ответила.

— Сколько у нас времени?

— Это бесполезно, Нильс. Вспомни итальянца. Он тоже был частью системы. Тебе придется перестать быть хорошим.

Он перебил ее, крича:

— Сколько у нас времени?

— Около десяти минут. Потом солнце сядет.

Нильс быстрым движением вынул из руки катетер. Струя темно-красной крови выстрелила в воздух. Из коридора послышались вдруг крики и быстрые шаги. Ханна встала со своего кресла и протянула ему салфетку. Она чуть не упала, но сумела сохранить равновесие. Пока бледный, как труп, Нильс выбирался из кровати, она рылась в его шкафу. Он схватил ее за руку и сказал:

— Помоги мне, Ханна. Помоги мне хотя бы попытаться сбежать.

Она обернулась, сжимая в руках его служебный пистолет.

— Ладно.

 

18

15.42–10 минут до захода солнца

Леон услышал сообщение по рации несколько минут назад: темно-зеленый грузовик на огромной скорости проехал на красный свет мимо Ратушной площади. Патрульная машина следует за ним на расстоянии нескольких сотен метров. К самому Леону все это не имело никакого отношения, и все-таки он поднялся на ноги и подошел к окну.

— Вы врач? — спросил голос позади него. — Мне нужна помощь.

Леон собирался ответить пациенту, что тот ошибся, но тут рация заговорила снова: «Темно-зеленый грузовик проследовал вниз по Эстерсёгаде. Мы перегородили въезд на мост Фреденсбро». В затылке у Леона начала нарастать сигнальная сирена. Сегодня первый день Рождества, один из самых сонных дней в году — разве что парочка отцов семейств решат, что четыре бутылки крепкого пива и пять рюмок шнапса не помеха тому, чтобы сесть за руль. Так что такая автомобильная погоня на покрытых льдом рождественских улицах была случаем в высшей степени необычным. Леон схватил рацию:

— Альбрехтсен? Тебе оттуда видно Фелледвай?

Ответ прозвучал немедленно:

— Да, хороший обзор. Там все спокойно.

Леон выглянул в окно. Что это, машины на дороге как будто расступаются в стороны? Потом среди падающего снега стало возможным различить старый грузовик с тонированными стеклами. Темно-зеленый грузовик марки «Ситроен» направлялся по мосту в сторону Королевской больницы.

— Черт! — Леон повысил голос и прошипел в рацию: — Альбрехтсен! Ты слушал, о чем тут сейчас переговаривались?

— Да! Я беру на себя главный вход.

— Команда номер два? Йенсен? — Никакого ответа. — Альбрехтсен? Ты видишь вторую команду?

— Нет. Но они только что были на месте.

Леон уже слышал, как сигналили машины за грузовиком.

— Черт! — Леон пустился бежать, крича на ходу: — Альбрехтсен! Стань чуть дальше, так, чтобы ты мог одновременно контролировать и главный вход, и въезд.

Леон резко остановился, не веря своим глазам, когда увидел, как Нильс, хромая, выходит в коридор.

— Бентцон? Ты что здесь делаешь? Ты разве не должен лежать в постели?

Нильс опирался на Ханну, которая, в свою очередь, опиралась на костыль. Отличная пара.

— Что случилось, Леон?

— Ничего особенного, не беспокойся. У нас все под контролем.

Они оба услышали, как Альбрехтсен отчаянно кричит в рацию:

— Проехал мимо меня! На подземную парковку.

Леон пустился бежать, голос его звучал, как у генерала на войне:

— Никто не должен выйти из этой машины! Вам ясно?

— Ханна, мы должны отсюда выбраться, — слабым голосом сказал Нильс. Одна необходимость встать с постели стоила ему практически всех сил. Спина горела.

— Но мы не можем, Нильс. Как насчет крыши? Оттуда все будет видно.

— Давай в лифт. — Нильс поковылял к ближайшему лифту. Проходя мимо окна, он выглянул на улицу: резкий порывистый ветер с силой нагибал деревья вдоль обочин. Несколько машин занесло на скользких ледяных дорогах, и они застряли теперь в высоких сугробах, как выброшенные на берег киты: наверняка они хотели избежать столкновения с грузовиком. И надо всем этим последние лучи солнца вели неравную борьбу со снегом и наступающей темнотой. Лучи были желто-красными, из-за этого казалось, что Копенгаген вместе со всеми своими крышами, улицами и воздухом горит в огне.

— Судный день, — прошептал Нильс. — Так он и должен выглядеть: тихий, спокойный и красный.

Он видел теперь, как темный грузовик на очень высокой скорости несется в подземный паркинг под больницей. По пути он врезался в несколько велосипедов, которые расшвыряло в стороны.

— Нильс, ты идешь? — спросила Ханна, стоя у лифтов.

Нильс направился к ней, но темный грузовик не шел у него из головы.

— Не на крышу, — сказал он, почти падая в лифт.

— Но Нильс, это наш единственный шанс, все выходы перекрыты, это невозможно. А в подвале… ты же сам слышал, там полно полицейских.

— Выход, — сказал Нильс. — Мы рискнем. Попробуем пройти мимо них. — Нильс нажал кнопку первого этажа и упал.

— Нильс! — Ханна присела на корточки рядом с ним. — Что с тобой?

— Моя спина. Горит… Сколько осталось? — Он чувствовал привкус крови. — Мой рот.

Он сдался.

— Идем, Нильс, — сказала Ханна, пытаясь поднять его на ноги.

Он слышал ее слова, но они как будто не доходили до него. Он сидел в лифте согнувшись, боль в спине стала невыносимой, как если бы он лег на горящие угли.

— У тебя кровь идет носом.

Он точно в трансе поднес руку к носу. Да, действительно, Ханна права.

— Нам нужно подняться на крышу, Нильс.

— Зачем? — выдавил он.

— Осталось всего несколько минут.

— Ну, значит, я умру, Ханна. Значит…

— Нет, Нильс.

Она достала что-то из сумки.

— Это нам понадобится.

Он с трудом поднял голову.

— Нет, Ханна.

Она держала в руках его пистолет.

15.48 — 4 минуты до захода солнца

Темный грузовик на огромной скорости с грохотом съехал по пандусу. Его чуть не занесло, тормоза сдались, и только чистое везение помешало ему опрокинуться на цементный пол. Леон и другие полицейские окружили машину и прицелились. Альбрехтсен зашел сзади, Леон подошел к боковой двери.

— Полиция! Открывайте дверь очень, очень медленно.

Потом они услышали звук. Голос. Сначала жалобный, потом переходящий в крик. Удивительно громкий крик, который отозвался холодом у них в спинах.

Из машины вышел перепуганный парень не намного старше двадцати, со взъерошенными волосами.

— Ложись! — крикнул ему Леон.

— Я…

— Заткнись и ложись, иначе я буду стрелять!

В ту же секунду Альбрехтсен открыл заднюю дверь и увидел матрас и кричащую женщину.

— Что там происходит, Альбрехтсен? — громко спросил Леон, надевая на молодого человека наручники.

— Леон… — Альбрехстен почти смеялся.

— Что?

— Это моя девушка… — Попытался объяснить молодой человек.

Леон взглянул на женщину. Она лежала, раздвинув ноги, и Леон был уверен, что между ними уже виднелась маленькая рождающаяся головка.

Пару секунд они были точно оглушены. Потом она крикнула:

— Ну что уставились? Вы так и собираетесь стоять?

 

19

15.50 — 2 минуты до захода солнца

С крыши открывался вид на весь Копенгаген.

Солнечный шар, наполовину скрытый тучами и снегом, низко висел над самым горизонтом. Нильс оглянулся на Ханну, которая подошла уже к центру вертолетной площадки. Сыплющиеся с неба снежинки задевали кожу, как пули, проходящие по касательной.

— Хорошее место, — прошептала она, но слова тут же унесло ветром. — Возьми! — Ханне приходилось кричать, чтобы перекричать ветер. — Возьми пистолет.

— Нет, Ханна.

— Посмотри на меня. — Она вернулась на несколько шагов, взялась руками за его плечи, чтобы заставить его посмотреть ей в глаза.

— Я не могу.

— Ты должен, Нильс.

— Уйди, — сказал он, пытаясь ее оттолкнуть, но он был слишком слаб для этого, а она не ослабила хватку.

— Здесь все закончится, Нильс. Ты понимаешь? — Она сунула пистолет ему в руку. Он мог бы, конечно, отбросить его, чтобы тот описал мягкую дугу и исчез в темноте — и все-таки не сделал этого. Она повторила:

— Здесь все закончится.

Нильс снял пистолет с предохранителя и посмотрел на дверь. Минимальное движение, которое все равно потребовало всех его сил. Он поднял пистолет и нацелился на единственный выход на крышу: дверь лифта.

— Нильс, оттуда никто не придет.

— Уйди!

Она не сдвинулась с места, и он снова крикнул:

— Уйди, я тебе говорю!

Она отступила на метр назад.

— Еще дальше! — Он покачивался на месте, судорожно сжимая в руках пистолет. Как будто этот маленький предмет, созданный с единственной целью — отнимать жизни, — оказался вдруг, как это ни парадоксально, единственным страховочным канатом, связывающим его с жизнью.

— Нильс! — крикнула она, но напрасно: он ее не слышал.

— Нильс! — Она подошла к нему совсем близко и снова схватила его за плечи, не давая ему шансов ее оттолкнуть.

— Уйди.

— Нильс, послушай меня. Никто не придет. Нет никакого убийцы. Есть только мы с тобой.

Он не ответил.

— Ты должен перестать быть хорошим. Должен принести меня в жертву.

— Ханна, перестань. — Он снова попробовал ее оттолкнуть.

— Это единственная возможность, неужели ты не видишь? Пора действовать.

Нильс не ответил. Кровь из носа стекала вниз по лицу. Колени больше его не держали, Ханна подумала, что он сейчас упадет, что теперь слишком поздно. Но быстрый взгляд на запад показал, что солнце по-прежнему нерешительно висит над горизонтом.

— Нильс, никакой убийца не придет, неужели ты не понимаешь? В этом деле нет никакого террориста или ужасного серийного убийцы. Единственные действующие лица — это мы с тобой.

— Перестань!

— Нильс, нужно спешить.

— Нет.

— Пора действовать. Покажи, что ты умеешь слушать. Это все, что нужно. Ты должен пожертвовать тем, что тебе дорого.

Ханна взялась за холодный ствол пистолета и приставила его к своему сердцу.

— Нильс, для меня это ничего не значит, я уже который раз пытаюсь тебе это объяснить. Когда ты меня нашел, я уже была мертва. Я умерла тогда, когда умер Йоханнес.

— Ханна…

Она прильнула к нему и зашептала, задевая губами его ухо:

— Мы должны показать, что слушаем. Что мы знаем о существовании других миров? — Она положила его палец на крючок. — Ты должен нажать, Нильс. Сделай это, пожалуйста, я хочу обратно, я видела, что нас ждет. Это единственное, чего я хочу. Вернуться обратно. К Йоханнесу.

— Нет.

— Тебя никто не станет подозревать. Все решат, что это самоубийство. Психически я полная развалина, твой шеф был прав. — Неожиданный смешок слетел с ее губ. — Мне нечего терять, нечего.

— Нет, я не могу.

Звуки вдруг исчезли. Нильс видел, как шевелятся ее губы, но не мог разобрать ни слова. Исчез шум ветра, непогоды и города вокруг. Осталась только тишина — он никогда даже представить не мог, что в мире существует такая тишина. Такая трогательная, что он закрыл глаза, чтобы ею насладиться.

— Здесь так тихо, — прошептал он. — Так тихо.

По телу прокатилась волна тепла, невероятного тепла, смывшего боль в спине и вернувшего ему спокойствие… Наконец-то исцеление. Может быть, Ханна права, может быть, это обещание того, что его ждет. Мир, тепло, покой. На мгновение ему показалось, что непогода стихла, снег прекратился, тучи расступились в стороны, открывая звезды прямо над ним, так, что до них можно было дотянуться рукой. Он снова взглянул на Ханну, та кричала, умоляла его о чем-то, но он ничего не слышал. Она прижала дуло пистолета к своему сердцу, и он прочитал по ее губам, по-прежнему ничего не слыша: «Сейчас, Нильс, сейчас». Он закрыл глаза. Подумал, что она права, но он не хочет ее слушать. Не может. И все-таки нажал на курок. Отдача с силой рванула руку.

Ханна дернулась. Кажется, она хромала. Нильс смотрел на нее во все глаза. Она отступила на шаг назад. Крови не было. В ту же секунду звуки прорвались в его уши и задели грохотом барабанную перепонку.

— Но…

Ханна обернулась, взглянула на запад. Солнце исчезло. Спустилась темнота.

— Нильс, у тебя получилось.

Нильс чувствовал, как у него дрожат колени. Он по-прежнему пытался найти на теле Ханны отверстие от пули и не понимал, почему из нее не хлещет кровь. Его тело тряслось в мелких судорогах. Она вытянула вперед сжатую в кулак руку и медленно раскрыла ее. На ладони лежал пистолетный магазин.

Ханна опустилась на колени и обняла его. Он закрыл глаза.

Послышались шаги и голоса. Леон звал его:

— Бентцон? Ты там, наверху?

Нильс открыл глаза.

— Бентцон? — снова крикнул Леон.

Но Нильс смотрел только на Ханну. И еще на мягкие танцующие снежинки, висевшие в воздухе между ними.

 

20

4 января 2010 года, понедельник

Собираясь уходить из больницы и пакуя чемодан, Нильс четко осознавал произошедшие с его телом перемены. Дело было не только в том, что боли в спине исчезли — ему вообще стало легче ходить, изменилось что-то внутри него. Раньше любые чемоданные сборы сразу напомнили бы ему о путешествии и страх моментально сковал бы тело, как непобедимый противник, изготовившийся завоевать его целиком.

Но теперь все было по-другому. Аккуратно складывая одежду в чемодан, бросая на нее сверху полицейское удостоверение и пистолет, он был совершенно спокоен. Застегивая замок, он по-прежнему не чувствовал никакого страха.

— Вы сегодня выписываетесь? — спросила медсестра, менявшая на кровати постельное белье.

— Да, пора уже. И потом, я ужасно раздобрел на здешних разносолах. — Он похлопал себя по животу.

— Я рада, что вам лучше.

— Спасибо за помощь, — сказал он, протягивая ей руку, но она, к его удивлению, не стала ее пожимать, а вместо этого обняла его.

— Удачи вам, Нильс. — Она улыбалась, но голос ее звучал немного грустно, как будто выдавая, что она будет скучать по нему.

* * *

Ханну должны были выписать только через несколько дней. Нильс зашел к ней попрощаться, принес букет, но в палате не оказалось вазы.

— Положи их тут, пожалуйста, — сказала Ханна, хлопая рукой по одеялу. — Какие красивые. Что это за цветы?

Нильс пожал плечами.

— Я совершенно в них не разбираюсь.

— Я когда-то всерьез собиралась устроить вокруг дачи настоящий сад. Все посадить, все… Ну, сам понимаешь.

Он поцеловал ее в губы. Коротко, тепло и мягко. Получилось немного неуклюже, но сработало — он почувствовал это где-то глубоко в животе.

У него был с собой подарок, завернутый в газетную бумагу.

— Что это? — спросила Ханна, с лица которой до сих пор не сошла краска после поцелуя.

— Открой и посмотри.

Она разворачивала бумагу с детским нетерпением, но настроение изменилось, когда она увидела подарок. Тот самый пистолетный магазин.

— Не бойся, я вытащил оттуда все патроны.

Она взяла его в руки и со вздохом повертела в разные стороны.

— Я была уверена, что умру, — сказала она. — Что так было задумано.

— И в какой момент ты передумала?

Она взглянула на него.

— Знаешь что? Я не передумывала. Я даже не вполне уверена, что это я вынула из пистолета магазин. Может быть, это… — Она не стала договаривать предложения и сказала просто: — Я тебя провожу.

* * *

В последние дни они несколько раз обсуждали, что именно случилось тогда на крыше. Каждый раз, когда Нильс спрашивал, кто это сделал, Ханна исправляла его: «Что, Нильс, — Что это сделало».

Нильс ничего не отвечал на это.

* * *

Длинный белый коридор, кишащий врачами, медсестрами, пациентами и их сопровождающими. Сквозь общий гул прорезался вдруг детский плач. Нильс остановился и осмотрелся. Усталая, но счастливая молодая мать шла им навстречу с новорожденным на руках. Она направлялась прямо к Нильсу с Ханной. Нильс повернул голову, чтобы взглянуть на малыша, когда мать проносила его мимо, и, засмотревшись, врезался в медсестру.

— Простите.

Медсетра пошла дальше, но он ее задержал.

— Я хотел спросить…

Она обернулась.

— Где я могу узнать, родился ли здесь ребенок в прошлую пятницу на заходе солнца?

Она задумалась.

— Вам нужно в родильное отделение.

— Спасибо.

Ханна потянула его за руку.

— Что? — спросил он.

— Нильс, ты не думаешь, что это слишком?

— Почему? По-твоему, эстафета не передается дальше?

* * *

Нильс вежливо постучал и, так и не дождавшись ответа, зашел в палату Ханна осталась стоять в коридоре.

Цветы, шоколад, медвежата и крошечная детская одежда. Мать лежала на кровати, обняв своего новорожденного ребенка, и дремала. Молодой отец храпел, сидя в кресле. Под описание приехавшей в больницу в темном грузовике пары, которое дал Нильсу Леон, они подходили идеально. Женщина подняла взгляд.

— Поздравляю, — это было первое слово, которое пришло Нильсу на ум.

— Спасибо, — сказала она, недоуменно глядя на него и пытаясь найти в памяти его лицо. — Мы знакомы?

Нильс пожал плечами и взглянул на просыпающегося ребенка.

— Это мальчик?

— Мальчик, — она улыбнулась. — Очень нетерпеливый маленький мальчик, родился на месяц раньше.

— Пообещайте мне, пожалуйста…

Она смотрела на него с любопытством.

— Если он когда-нибудь, когда станет постарше, будет бояться путешествовать, пообещайте мне не злиться на него.

— Я не совсем понимаю, о чем вы.

— Просто пообещайте мне, и все.

С этими словами Нильс вышел из палаты.

 

21

Первое в жизни настоящее путешествие. Большинство помнит это ощущение — то детское предчувствие начинающейся сказки, когда самолет отрывается от земли. И все тебе в новинку: стюардессы, еда, маленькие кружки и пластмассовые приборы, похожие на игрушки из кукольного дома. И ты оставляешь позади все свои тревоги и полагаешься на тех, кто определяет направление и курс.

Венеция

Запах лагуны был не похож ни на один другой запах, который Нильс знавал раньше. Аппетитный и спертый одновременно. Серо-черная солоноватая вода, которая манила так сильно, что лорд Байрон спрыгнул в канал — Нильс только что прочитал об этом в самолете в путеводителе.

Большую часть полета, правда, он просидел, уставившись в окно. Когда они пролетали над Альпами, он плакал, не выдавая этого ни движением, ни звуком. Хорошо, что Ханна с ним не поехала, она бы рассказала ему, что Альпы — не что иное, как две континентальные плиты, сложившиеся вместе, а Средиземное море через несколько сотен миллионов лет исчезнет, когда африканский континент поглотит Европу. Катрине, конечно, не могла ждать так долго, поэтому Нильс заказал билет из Венеции в ЮАР. Лететь предстояло с тремя пересадками, целый день.

Один из молодых людей у стоянки водных такси окликнул его:

— Venice, mister?

Нильс вытащил путеводитель и указал на остров, на котором находилось кладбище.

— San Michele? Cemetery?

Нильс попытался ответить кратким si. В ответ на это сразу же последовала цена: девяносто евро. Черт с ним. Хотя Ханна, конечно, предупреждала, чтобы он не забывал в Венеции все время торговаться, особенно в это время года, когда здесь отчаянно ищут любого заработка.

Нильс засмеялся, когда таксист рванул ручку газа где-то на дне катера и тот понесся над водой, как брошенный камешек. Таксист взглянул на него и включился в его искреннюю радость — вот так скорость!

У пристани Сан-Микеле им пришлось переждать, пока с маленького, покрытым черным лаком катера снесут гроб. Таксист придерживал руку Нильса, когда тот соскакивал на причал, и долго восхищенно махал ему, отплывая от острова. Только тогда Нильс понял, что понятия не имеет, как будет отсюда выбираться.

Если кладбище было только предвкушением городских красот, то его ждут многообещающие перспективы. Часовни, ряды колонн, пальмы и ивы, орнаменты, лица и крылья ангелов — рог изобилия сакрального искусства, призванного помочь нам уйти из этого мира с достоинством. Первый час Нильс просто бродил по кладбищу, очарованный и сбитый с толку. Потихоньку он начал видеть вокруг систему: где стоят свежие урны, где похоронены протестанты.

Нильс шел вдоль бесконечных рядов поставленных друг на друга урн. Лица и имена. Цветы и горящие свечи в маленьких красных стаканчиках, защищающих их от дождя.

Томмасо он нашел зажатым между Негрим Эмилио и Зановелло Эдвигне. Томмасо Ди Барбара. Здесь была и маленькая фотография: лицо и кусок плеча, обтянутого униформой. Человек редких качеств. Друг.

Нильс сел на скамейку под ивой, рядом с Томмасо. Он ничего ему не принес, ни цветов, ни свечей. Он просто сидел и был самим собой. Больше даже не праведником. Просто собой.