Когда вышло в свет первое издание «Влюблённого дьявола», читатели нашли его развязку чересчур неожиданной. Большинство предпочло бы, чтобы ловушка, в которую попал герой, была прикрыта цветами, способными смягчить ему неприятность падения. Наконец, кое-кому казалось, что воображение изменило автору, прежде чем он добрался до конца своего короткого пути. Тогда тщеславие, которое боится понести хотя бы ничтожный урон, побудило его рассказать своим знакомым весь роман целиком так, как он был задуман в пылу первого вдохновения, и таким способом отразить упрёк в бесплодии и недостатке вкуса. В этом варианте Альвар, поддавшийся обману, становился жертвой своего врага; повесть распадалась на две части: первая оканчивалась этой весьма прискорбной катастрофой, а во второй развёртывались её последствия. Альвар уже не просто был снедаем искушениями, он становился одержимым, орудием, с помощью которого дьявол сеял повсюду в мире разврат. Такая сюжетная канва второй части давала необъятный простор воображению и открывала широкую дорогу критике, сарказму и всяческим вольностям.

По этому поводу мнения разделились: одни считали, что нужно было довести рассказ до падения Альвара включительно и на этом остановиться, другие — что не следовало умалчивать и о последствиях его падения.

В этом новом издании сделана попытка примирить мнения критиков. Альвар здесь становится жертвой обмана, но лишь до известного момента; чтобы соблазнить его, враг вынужден прикинуться честным, почти добродетельным, вследствие чего его собственные замыслы рушатся и торжество оказывается неполным. В конце концов с его жертвой происходит то, что может случиться с любым благородным человеком, соблазнённым мнимой добропорядочностью: он, конечно, понесёт некоторый ущерб, но если обстоятельства приключения станут известны, честь его будет спасена.

Легко догадаться о причинах, побудивших автора отбросить вторую часть повести. Если даже она была не лишена некоторой доли комизма, непринуждённого, пикантного, хотя и преувеличенного, всё же она внушала мрачные идеи, а их не следует предлагать нации, о которой можно сказать, что если смех составляет отличительную особенность человека как животного, то она умеет смеяться изящнее всех других. Она сохраняет это изящество и в чувствительности, но следует пощадить её весёлый природный нрав и избавить от содроганий, независимо от того, хотим ли мы её позабавить или заинтересовать.

В основе этой маленькой и не столь уж значительной повести, переизданной ныне в расширенном виде, лежали разумные побуждения, а источник её достаточно благороден, чтобы говорить о нём с самым глубоким уважением. Она была подсказана чтением отрывка из одного весьма почитаемого писателя, где говорится о хитростях, которые пускает в ход демон, когда хочет понравиться и соблазнить. Мы попытались, насколько возможно, объединить их в виде аллегории, где принципы состязаются со страстями: поле битвы — душа, движущей силой действия служит любопытство, аллегория оказывается двойной, и читатели без труда заметят это.

Не будем продолжать это объяснение: автору вспоминается, как однажды, 25 лет от роду, просматривая полное собрание сочинений Таосо, он натолкнулся на том, содержавший объяснение аллегорий «Освобождённого Иерусалима». Он остерёгся раскрыть его. Он был страстно влюблен в Армиду, Эрминию, Клоринду и безвозвратно утратил бы столь пленительные иллюзии, если бы эти красавицы были сведены к простым символам.