Глава 1

1

    На пятидесятилетие Цезаря Августа Юстиниана, отмечавшееся в мае 533 года от Рождества Христова, было много торжеств. Съезд аристократии и духовенства из всех префектур, нескончаемые пиры и ристания в цирке, праздничный декор улиц и бесплатная выпивка для народа, шествия и танцы. Целую неделю Константинополь гулял.

    Всем гостям император лично показывал, как идёт строительство нового собора: тот уже поднимался от фундамента, высились первые колонны и остовы стен. Широта и размах задуманного поражали каждого. А монарх, улыбаясь, рассказывал о многих деталях будущей конструкции, проявляя при этом неплохие архитектурные знания, - ясно виделось, что вникал лично, занимался стройкой всерьёз.

    Он вообще производил впечатление человека деятельного, образованного и тонкого. С лёгкостью переходил с греческого на латынь, говорил легко, остроумно, живо. И казался значительно моложе своих пятидесяти лет. Возраст выдавали только залысины, небольшие припухлости под глазами (признак неважной работы почек) и прожилки на крыльях носа. А фигурой, манерами и блеском в глазах оставался совсем не старым.

    Да и Феодора, сиявшая рядом с ним, выглядела прекрасно для своих пятидесяти трёх. Стройная, подвижная, много улыбалась, и её некрасивый в прошлом тёмный зуб, ныне отполированный, выбеленный, общей картины не менял. Изъяснялась только по-гречески, бархатно, приветливо, покоряя собеседников образностью речи, меткими сравнениями, экскурсами в историю.

    Праздник удался. Пышность двора, стройные ряды вымуштрованных гвардейцев, августейшая пара на троне - выглядели более чем внушительно. Создавалось впечатление: это настоящая власть, крепкая, незыблемая, шедшая от Бога. И такой император, как Юстиниан, на своём месте, с ним страна будет процветать.

    К юбилею подоспела и работа Трибониана по переложению наследства древних правоведов. Результат представлял собой потрясающий труд из пятидесяти томов, называемых дигестами. Параллельно продолжалось составление элементарного курса гражданского права из четырёх книг, называемых институциями, - для образования молодёжи в Октагоне и других учебных заведениях. Словом, все четыре части - Кодекс Юстиниана, институции, дигесты и последовавшие за ними законы (novellas leges) - составляли единый Свод (Corpus) права. По своим масштабам эта работа вполне могла сравниться со строительством храма Святой Софии.

    Тем не менее это событие, как и сами юбилейные торжества, не затмили для самодержца главного: подготовки похода Велисария. Оба друга встретились в первых числах июня в Руфининане - загородном имении Лиса на одном из живописных берегов Мраморного моря. Дом-дворец походил на античный храм - облицованный белым камнем, с мощными полуколоннами по фронтону и скульптурами из греческой мифологии, стоящими по бокам. Прежде принадлежал римскому вельможе, убежавшему от варваров с Апеннин под крыло восточного монарха Константина Великого, но потомки аристократа оказались в опале, были истреблены, а имение перешло в казну. И Юстиниан наградил им своего фаворита - за кампанию в Персии и разгром восстания «Ника».

    Лёжа на террасе, лакомились фруктами, попивали вино, разбавленное водой, и вели беседу. Загорелый, мощный, с волевыми складками возле губ и носа, Велисарий, которому исполнилось тридцать три, был в расцвете сил и мужского обаяния, он смотрел на царя без тени смущения, как на равного, как на близкого, доступного в общении человека.

    Глядя на него, император думал: «Он сильнее, чем я. И вполне, при желании, мог бы сбросить меня с престола. Ведь за ним армия. Я держусь его волей. Вдруг поссоримся, и тогда мне несдобровать… Вот и пусть уплывает с армией в дальние края. Расширят границы на западе - несомненная польза! - но и отвлечётся от планов дворцовых переворотов. И позволит нам заниматься реформами дальше. В добрый путь!» Надкусил финик, выплюнул на тарелку косточку и проговорил:

    - Вы должны спасти моего друга Идельриха, выручить из плена. Идельрих - вандал, но союзник нам, и при нём Африка была фактически нашей. Но проклятый Гелимер с братьями сверг его, заточил в узилище и не хочет подчиняться Константинополю. Это означает одно: война.

    - А Сицилия? - задал вопрос Велисарий. - Там пришли к власти неприятели Гелимера. Значит ли это, что они нам союзники? Можно ли использовать Сицилию как плацдарм для выдвижения в Африку?

    Самодержец пожал плечами:

    - До конца не понятно. Я на остров посылал магистра Евлогия. И его принимали там с почестями, как встречают друзей. Но уверенности в искренности дружбы у меня нет.

    Велисарий рассказывал о проделанной им работе: наготове стоят 500 кораблей, из которых 92 - боевые «дромоны» («бегуны») и на них 2 тысячи человек - воины и гребцы. А всего на кораблях 30 тысяч моряков. А вся армия около 15 тысяч - из которых 10 тысяч пехоты и 5 тысяч всадников, в том числе и наёмных. Перечислил основных командиров: Дорофей, Соломон, Иоанн и Кирилл, Феодор Ктеан и Фара. Командир флота - Калодим из Александрии.

    Царь не прерывал доклада стратига , молча надкусил ещё один финик. Сдвинув брови, спросил:

    - А не мало ли пехоты и всадников? У вандалов армия, полагаю, больше.

    Лис не возражал:

    - Маловато, конечно. Но откуда взять - без ущерба для обороны, без ущерба для всей казны? Иоанн Каппадокиец, восстановленный вашим величеством в прежней должности, не желал и этих денег давать - говорит, операция бессмысленна, ничего не даст кроме дыр в бюджете и людских потерь.

    Автократор ответил:

    - Ты его не слушай, он большой скептик, человек без фантазии, мыслит эмпирически. Мы должны вернуть себе Африку, Италию, Галлию и Испанию. Мы без них не имеем права называться Римской империей. Нам потомки не простят нерешительность. - Посопел и продолжил: - Разберёшься на месте. В будущем году брошу подкрепление, с кем-нибудь из наших, например - Нарсесом.

    - Было бы неплохо.

    - А Прокопий едет?

    - Непременно едет. Он историк и своими глазами хочет видеть, как мы будем завоёвывать Карфаген. Чтоб запечатлеть на пергаментах.

    - Это очень ценно. Передай, что благословляю его как наследника великого Геродота. - Отхлебнул вина. - Сыновья твои тоже едут?

    - Да, беру Феодосия и Фотия. Смелые и умелые воины. Я всегда могу на них положиться.

    - Зять твой, Ильдигер?

    - Несомненно. Он вандал, но крестился по-нашему, из числа сторонников Ильдериха и желает его вызволить.

    - А возьмёшь ли с собой Антонину с девочкой?

    - Антонину - да, я страдаю без общения с нею, не могу расстаться, а тем более на несколько лет, на которые растянется эта кампания. Но дочурку мы оставим на слуг и Магну. Ведь малышке только два с половиной года, и опасно брать её в дальние края, да ещё в поход. Подрастёт - вызовем к себе.

    Император знал от супруги, продолжавшей поддерживать дружбу с Нино, о преступной связи последней с молодым Феодосием, доводящимся ей приёмным сыном. Феодора не видела в том большого греха и со смехом говорила Юстиниану: «Наш-то Велисарий рогат! Вот умора! Тоже мне, герой!» Самодержец спрашивал себя: «Ну, а я - с рогами? Вероятно, был - милостью ул-Кайса. А ещё? А теперь? Если у тебя жена - потаскуха, то всегда жди с её стороны измены. Но обратного пути нет. Я умру мужем шлюхи. Как и бедный Лис… Не хочу открывать ему глаза на проделки его дражайшей. А тем более - накануне кампании. Пусть узнает сам. Или пребывает до конца дней своих в счастливом неведении…» Вытер губы салфеткой и сказал напоследок:

    - В среду будет напутственный молебен… Я приду, конечно. И хочу тебя попросить об одной формальности. Но чрезвычайно для меня важной.

    - Слушаю внимательно, ваше величество.

    - Просто Пётр. Ты забыл?

    - Благодарен за честь… Пётр.

    - Поклянись на кресте и в присутствии патриарха, что ни при каких обстоятельствах не захочешь захватить место василевса.

    Собеседник вздрогнул, приподнявшись на локте:

    - Ты подозреваешь меня в черных планах? Петра, Петра! Я ли не доказывал полную тебе преданность? И готовность жизнь пожертвовать за любимого государя?

    Тот кивнул, но поморщился:

    - Помню, знаю. И ценю, и вознаградил… Но с течением времени… всякое случается.

    - Я клянусь: никогда, слышишь, никогда не помыслю даже…

    - Вот и поклянись на кресте.

    - Хорошо, если ты желаешь.

    - Да, желаю. Мне спокойней будет.

    - Ты меня огорчил этим недоверием, - Велисарий глотнул вина и, нахмурившись, отвернулся от самодержца.

    - Полно, Лис, - мягко произнёс император. - Не сердись. Повторяю тебе: ничего иного, как пустая формальность. А за это изрядно поощрю: выдам грамоту, по которой наделю тебя правом распоряжаться в походе как бы от моего имени - то есть слово твоё будет равносильно слову Юстиниана. Ну, идёт?

    Полководец оттаял, посмотрел на царя без гнева:

    - Большей чести и вообразить трудно.

    - Значит, договорились.

    После молебна, проведённого патриархом Епифанием, в полдень 22 июня 533 года, судно стратига Велисария отвалило от пристани в гавани Юлиана и примкнуло ко всему военному флоту экспедиции. Выйдя в море, взяли курс на Перинте, где должны были забрать конницу монарха, пасшуюся во Фракии.

2

    Надо, пожалуй, поподробнее рассказать о вандалах. Так именовался союз восточногерманских племён, наводнивший в начале V века нашей эры Галлию, а потом Испанию. Позже часть вандалов переправилась через Гибралтарский пролив и нашла своё пристанище на севере Африки, подчинившись тогдашнему Риму в качестве федератов. (Федератами на латыни назывались народы, жившие по границам империи и оборонявшие государство от набегов извне.) Впрочем, вскоре вандалы нарушили мирный договор, захватили город Карфаген (в современном Тунисе), острова Корсику, Сардинию и Сицилию, а затем напали и на сам Рим, уничтожив и разграбив многие античные храмы и памятники. Именно отсюда и возник термин «вандализм".

    Вытесненные из Италии готами, тем не менее сохранили другие свои владения и опять стали федератами - подчинившись уже византийскому самодержцу. А король вандалов Ильдерих просто звался другом Юстиниана (оба познакомились ещё в студенческой юности).

    В 530 году Ильдериха сверг его двоюродный племянник Гелимер. Впрочем, по доброте не убил, а всего лишь взял под арест и на гневные письма, шедшие из Византия, беззаботно не отвечал. Думал: «Что он может сделать, этот Юстиниан, мнящий себя римским императором? У него война с персами и немало внутренних насущных проблем. Не изыщет средств для дальней экспедиции. А изыщет - армию пошлёт небольшую, слабую, мы её разобьём в пух и прах». Гелимер был отчасти похож на Имра-ул-Кайса: сочинял стихи и любил петь их под кифару, отличался изысканным вкусом и изнеженным телом. Два его брата - средний Цазон и младший Аматта - более воинственные, чем он, подчинялись ему всецело.

    В это время королевство вандалов затрещало по швам. Некто Года, посланный Гелимером на Сицилию и другие острова собирать налоги, объявил себя королём, а свои территории - не зависимыми от Карфагена. И в самой Африке, в Триполи, вспыхнуло восстание местных жителей - православных, притесняемых вандалами-арианами, отрицающими Троицу Святую и считающими, что Бог-Сын ниже по своему положению Бога-Отца. Посланный от имени мятежных епископ прибыл в Константинополь и, попав на приём к монарху, рассказал ему, что видал во сне Самого Всевышнего, ратующего за поход ромеев против вандалов. «Наш Господь благословляет тебя на освобождение православных братьев от позорного ига еретиков, - убеждал он царя. - И Спаситель сказал мне во сне, что ты сделаешься правителем Ливии, разгромив Гелимера!» Император, набожный, вплоть до суеверий, был немало взволнован этим откровением. И, в конце концов, приказал Велисарию снаряжать войска против узурпатора, свергшего Ильдериха.

    Плыли днём и ночью. Чтобы корабли не терялись в море, паруса судов-флагманов выкрасили в красный цвет, а когда наступали сумерки, зажигали на корме фонари-маяки. Подавали друг другу сигналы трубами.

    Самое начало похода омрачилось двумя прискорбными случаями.

    При отсутствии ветра задержались в проливе Дарданеллы и сошли на берег, чтобы размяться. Три наёмника-гунна, перепив вина, начали ругаться друг с другом, в результате чего двое убили третьего. Велисарий, узнав об этом, распорядился предать обоих виновных страшной смерти - посадить на кол. Выступив затем перед армией, он сказал, что такая участь будет ожидать каждого, кто нарушит дисциплину на марше и поднимет руку на своих товарищей по оружию.

    А вторая история выглядела ещё хуже. Иоанн Каппадокиец, занимавшийся снабжением экспедиции, в том числе и продовольствием, экономя, по обыкновению, на чём бы то ни было, повелел печь лепёшки в дорогу ускоренным способом. В результате они, плохо пропечённые, здорово подгнили, и солдаты, питавшиеся ими, начали травиться. В общей сложности умерли едва ли не пол тысячи человек. Велисарий приказал уничтожить все запасы дрянного хлеба и на собственные деньги закупил свежую муку.

    На Пелопоннесе взяли подкрепление, табуны императора, обогнули Элладу и от острова Закинфа до Сицилии плыли шестнадцать дней. Всю вторую неделю мучились от жажды: в бочках стухла пресная вода. Лишь у Велисария не было в питье недостатка, так как Антонина сберегла воду, предварительно разлив её по стеклянным бутылям, а затем закопав в песок в трюме. Командир выдавал спасительную влагу небольшими порциями, чтобы только спасти людей от реальной гибели.

    Бросили якорь несколько южнее города Мессины - рядом с вулканом Этна. Он стоял, потухший, мирный, в буйной зелени своих склонов, и стада коров паслись у его подошвы. Тишина стояла райская, хрустальная, первозданная, лишь по вечерам в траве звенели цикады.

    Велисарий, пригласив к себе верного Прокопия, угостил его вином и сказал:

    - Вот что, дорогой, я хочу с тобой обсудить. Надо мне послать человека в Сиракузы. С поручением закупить для армии продовольствие, а на самом деле разведать, где находится Года, захвативший власть на Сицилии и других островах, и какие новости поступают из Африки, как там Гелимер? Кто бы мог с этим поручением справиться?

    Холостяк-историк мало изменился за последние годы - был такой же крепкий, основательный мужчина средних лет, чуточку сутулый, мало полысевший; только косоглазие портило его внешность, впрочем, не особенно. Промокнул вино на губах полотняной салфеткой и ответил просто:

    - Я, пожалуй, справлюсь.

    Командир не выразил удивления, так как и рассчитывал на подобное заявление. Лишь спросил заботливо:

    - Не боишься, нет? Можно отказаться.

    - А чего опасного? Поскачу я как обычный торговец, мирный человек, безоружный. Потолкаюсь на рынке, посижу в кабачках и послушаю, чем живёт народ. Что-нибудь узнаю, наверное. - Помолчал и добавил: - Я не просто историограф, но и непосредственный участник событий. Разве не прекрасно - самому подталкивать телегу истории, а затем отражать это на пергаменте?

    Велисарий заметил:

    - Лишь бы не попасть под её колеса.

    - Бог захочет - не попаду.

    Но, конечно, больше чем полночи потом не спал, всё обдумывал разные детали предстоящего путешествия. Выбрал тогу попроще, без особой дорогой вышивки, чтоб сойти за небогача, и сандалии надел с пробковой подошвой, приторочил суму к седлу и вскочил на лошадь. Помахал рукой Лису. Тот сказал напутственно:

    - С Богом, дорогой. Жду тебя через пару дней. Дольше мы задерживаться не можем.

    - Послезавтра буду. Коли не убьют, - и, ударив пятками в бока рысака, поскакал на юг, вдоль морского берега.

    Стены древних Сиракуз показались перед ним только к вечеру. В стародавние времена здесь располагалась греческая колония (тут родился знаменитый учёный Архимед), а затем, вместе со всей Сицилией, город завоевали римляне. И теперь он подчинялся вандалам.

    При ближайшем рассмотрении стены действительно оказались старыми, полуразвалившимися, сильно поросшими мхом и некрепкими деревцами. Было видно: кладку не подновляли лет, наверное, пятьдесят как минимум. «Это хорошо, - рассудил Прокопий, - коль придётся воевать с Годой, Велисарию будет легче взять».

    На воротах заплатил пошлину, и никто его не спросил, кто же он такой и зачем приехал (да, в Константинополе после «Ники» было с посещением города много строже). Проскакав по улице Дионисия Великого, он в конце концов оказался в торговых рядах на центральном форуме. Продавцы убирали товары - становилось уже темно, да и покупатели расходились. Спешившись, Прокопий разыскал постоялый двор, уплатил хозяину за ночлег и, поставив своего жеребца под навес, двинулся в харчевню, собираясь поесть. Здесь народу было полно - торгаши с рынка, оборванцы, приезжие и беспутные девки - все они смеялись, гомонили, ели и пили, обнимались и спорили. Пахло жареной птицей, луком, потом и дешёвым спиртным. Оглядевшись по сторонам, наш историк отыскал свободное место в уголке возле очага - хоть и жаркое от огня, но зато укромное - заказал цыплёнка, зелень и кувшинчик вина. Не успел расслабленно вытянуть ноги под столом, как услышал над собой удивлённый возглас:

    - Кир Прокопий, кого я вижу!

    Ойкнул про себя и поднял глаза: перед ним стоял толстый человечек с неестественно красными щеками и заплывшими жиром глазками.

    - Боже мой, Игнатий, ты ли это? - изумился учёный.

    - Точно так, точно так, рад, что вы узнали меня. Можно мне присесть?

    - Да, садись, конечно. Вот не ожидал! Ну-ка расскажи, как тебя сюда занесло?

    Этот самый Игнатий около десяти лет назад обучался юриспруденции в Октагоне, где Прокопий преподавал, и за неуспеваемость был отчислен, подвизался управляющим в доме одного из аристократов, а затем куда-то исчез - видимо, уехал из Константинополя. Значит, не пропал, а искал своё счастье в дальних странах.

    Выпили за встречу, и студент-лентяй с удовольствием поведал свою историю - как он соблазнил дочь хозяина, у которого служил управляющим, как она понесла от него ребёнка, как отец заставил их пожениться, но простить не простил и услал с глаз долой - на Сицилию, чтобы зять управлял его угодьями с виноградниками; здесь они семьёй теперь и живут уже более семи лет.

    - Мне о большем и мечтать трудно, - говорил Игнатий. - Дом прекрасный, нет ни в чём нужды, ни в еде, ни в одежде. Замечательная природа, воздух, море, реки и горы. Необременительная работа, я крестьянам плачу как следует, и они не ропщут, трудятся исправно. Верная жена и славная дочка - никаких забот.

    - Что ж тебя тогда толкает на постоялый двор - в общество купцов и гетер? - спрашивал учитель.

    Тот смеялся игриво, и глаза его превращались в щёлочки:

    - Деловые контакты, кир Прокопий, деловые контакты. Заключаем сделки на осень: кто, куда и сколько повезёт бочек нашего вина. Заодно и шалим немножко… Чтоб не закоснеть окончательно в этой глухомани…

    Со своей стороны, бывший ученик интересовался:

    - Да позволено будет мне узнать, а какими судьбами ваша милость оказалась в наших краях, вдалеке от цивилизации?

    Педагог его уклончиво отвечал:

    - Не могу раскрыть всех моих секретов, ибо нахожусь на особой государственной службе и обязан держать язык за зубами. Объясню одно: послан одним высокопоставленным господином разузнать обстановку в Сиракузах и вообще на Сицилии - где правитель Года? И какие вести из Карфагена о Гелимере?

    Молча поморгав, толстячок взглянул на него в упор:

    - Значит, это правда, что на рейде возле Мессины бросил якорь флот Велисария?

    Поперхнувшись, порученец Лиса закашлялся:

    - Тут уже известно!…

    - Слухами земля полнится. Но бояться вашей милости нечего: здесь кругом свои, мы терпеть не можем вандалов и давно мечтаем о восстановлении Римского владычества. Велисария встретим как освободителя.

    Наконец-то Прокопий начал улыбаться:

    - Ты меня порадовал этими словами.

    - Так и передайте киру Велисарию.

    - И его порадую. Честно говоря, плыли в неизвестность, да и до сих пор ничего не знаем о намерениях узурпатора Гелимера. Да и Годы тоже.

    Управляющий-виноградарь пожевал губами. И сказал задумчиво:

    - Годы на Сицилии нет. Летом он живёт на Сардинии и обычно возвращается к осени. А насчёт Гелимера надо расспросить моряка Улиариса.

    - Почему его?

    - Третьего дня их корабль возвратился из Карфагена. Несмотря на раздоры, между нами торговля продолжается: мы туда возим оливковое масло, а оттуда получаем кварц для стекла.

    - Где ж теперь этот Улиарис?

    - Кто его знает! Надо поискать. Пировал тут с дружками, а потом они взяли девочек и куда-то сгинули. Завтра, вероятно, объявится. Он, пока не спустит все деньги, заработанные в плавании, будет куролесить.

    - Ты поможешь мне его отыскать?

    - Ну, о чём разговор, кир Прокопий! Вы мой лучший наставник. Помню ваши лекции об истории Рима, словно это было вчера. И особо - о Цезаре, Августе и Нероне… Вижу их живыми, ей-Богу!

    - Так давай же, Игнатий, выпьем за римскую историю. Ту, в которой и мы участвуем. Чтобы Рим вновь принадлежал римлянам.

    - За такое, учитель, я скажу по совести, грех не выпить.

    Бывший ученик предложил присоединиться к его компании и пообещал дармовую ночь с абсолютно любой гетерой, что сидит в этом кабачке. Но учёный вежливо отказался, оправдавшись усталостью и желанием выспаться как следует. Тот не возражал.

    Порученец Лиса с аппетитом доел цыплёнка и, поднявшись в отведённую ему комнату, сполоснув лицо из кувшина над тазиком, рухнул на кровать и мгновенно забылся.

    Встал довольно рано, съел на завтрак яичницу с ветчиной и запил её мандариновым соком, вышел в город и отправился в церковь Санта-Лючии, что располагалась неподалёку от торговых рядов. Отстоял заутреню (в римских храмах тех далёких времён не было ещё различия с православием, и на службах тоже стояли, а не сидели), а затем подошёл к священнику - падре Джулиано, длинноносому, с оттопыренными ушами. Испросил согласия на беседу и, уединившись с ним в задней комнатке, рассказал о себе, как есть, - кто такой и зачем приехал. Тот сложил молитвенно руки и воздел очи к потолку:

    - Пресвятая Дева, Ты услышала наши голоса! Молимся всё время о свержении власти ариан, нечестивых еретиков, попирающих нашу веру! - перевёл глаза на Прокопия и добавил: - С Годой стало легче, он католиков не преследует, и сумели возобновить литургии. Но надолго ли? Все они, вандалы, одним мирро мазаны. Если император нас возьмёт под своё покровительство, это будет счастье!

    - Верно говорят - Года на Сардинии?

    - Может, и на Корсике. В Сиракузах, по крайней мере, его не видно.

    - А наместник?

    Джулиано оскалился:

    - Этот не опасен. Бражник и распутник. - Засмеялся мелко. - И особенно охоч до маленьких мальчиков, Господи, прости!

    - Значит, продовольствие и пресную воду на дорогу можем закупить безбоязненно?

    - Совершенно спокойно. Мы почтём за честь оказать услугу армии императора. Лично побеседую с нашими торговцами, и они предоставят скидки. А крестьяне привезут питьевую воду бесплатно.

    - Вы меня вдохновляете, падре.

    - Это скорое избавление от владычества иноземцев вдохновляет нас на самоотверженный бескорыстный труд!

    После церкви порученец Лиса заглянул в Порто Пикколо, чтобы изучить расположение пристаней и убедиться, смогут ли корабли ромеев загрузить нужные товары и не оказаться запертыми в акватории неприятеля. Здесь, в порту, у причала Санта-Лючии, он и обнаружил Игнатия, семенившего рядом с ужасного вида молодым мужчиной - непричёсанным и опухшим.

    - Кир Прокопий, кир Прокопий! - закричал бывший ученик, размахивая руками. - Провидение само помогло нашей встрече. Вот - нашёл Улиариса.

    Правда, он с похмелья и соображает неважно, но на главные вопросы, думаю, ответит.

    На несчастного моряка было больно смотреть - он стоял нетвёрдо, плохо фокусировал взгляд и, пытаясь улыбнуться, складывал губы трубочкой.

    - Не зайти ли в ближайшую таверну и не полечить ли нашего друга парой-тройкой стаканчиков доброго вина? - предложил учёный.

    Улиарис мгновенно ожил, у него вспыхнули глаза:

    - Да, пойдёмте, господа, мне в таверне сделается лучше.

    Подходящее заведение отыскалось неподалёку - у торговых лавочек на форуме Сиракуз. Жадно выпив спиртное - с чмоканьем, урчаньем и вздохами, - парень окончательно пришёл в форму и осмысленно взглянул на историка:

    - С кем, простите, имею дело? Ах, ну да, ну да. Спрашивайте, кир Прокопий, я готов к беседе.

    Тот поторопился задать вопрос, чтоб не пропустить открывшееся окошко в сознании у матроса - после опохмела и до нового опьянения:

    - Расскажи мне о Карфагене. Как там обстановка? Гелимер не ждёт ли нападения с моря?

    Поразмыслив, моряк заверил:

    - Обстановка чрезвычайно спокойная, никаких приготовлений к военным действиям я не видел. Говорили, будто Гелимер - у себя в имении в Гермионе, а Цазона, брата своего, он отправил отвоёвывать Корсику и Сардинию у мерзавца Годы.

    - Стоп, стоп, стоп, - встрепенулся секретарь Лиса. - По твоим словам, флот вандалов ушёл на Корсику?

    - Ну, по крайней мере, большая его часть.

    - Очень интересно! А устройство порта и подходы к городу мог бы описать?

    Парень закивал:

    - Отчего не мог бы? Опишу, как нечего делать. - Он старательно налил в стаканчик вино, взял довольно твёрдой рукой и с большим вкусом выпил. - Значит, порт…

    Но Прокопий его прервал:

    - Нет, не здесь.

    - Нет? А где?

    - Я хотел бы отвезти тебя к Велисарию, чтобы он услышал из первых уст. Не бесплатно, конечно: если согласишься, заплачу семнадцать номисм.

    - Четверть либра? - выпучил глаза пьяница. - Да за эти деньги я один могу сплавать в Карфаген и доставить вам на блюде голову Гелимера!

    - Нет, благодарю, сами справимся. Все, что от тебя нужно, съездить со мной к Мессине и поведать командирам ромейской армии, как им легче захватить город.

    - Завсегда пожалуйста. А когда поедем?

    - Нынче же и двинемся. Только купим для тебя лошадь.

    - Нет, в седле я сижу нетвёрдо.

    - Ничего, придётся. Не везти же тебя в повозке! А двоих мой рысак не выдержит.

    - Ну, тогда накиньте номисму - это будет плата за риск.

    Тут вступил Игнатий:

    - Я накину две - только отправляйся скорее.

    - Хорошо, но кувшинчик-то допить можно?

    - С лошади не свалишься?

    - Если не допью - точно упаду.

    Покидали Сиракузы во втором часу пополудни и поехали по невероятной августовской жаре. Ветерок с моря не спасал, даже камни плавились под копытами у их скакунов, кровь стучала в висках, а по лицам бежали струйки пота. Моряка из-за этого пекла развезло вконец, он качался в седле и периодически восклицал:

    - Ох, мне плохо, мне плохо, кир Прокопий, всё перед глазами плывёт, и, по-моему, сейчас вырвет!

    Тем не менее оба продержались до вечера и, проделав половину пути, мирно заночевали в деревушке у города Катания. А наутро, славно выспавшись, вновь отправились в дорогу. Велисарий встретил секретаря и матроса радостно, усадил за походный столик и попотчевал жареной свининой, купленной неподалёку в Мессине. А потом, пригласив к себе командира флота Калодима, выслушал Улиариса внимательно. Кое-что записывал на куске папируса и заставил моряка начертить основные контуры Карфагенского порта. Удовлетворённо сказал:

    - Это очень ценные сведения для нас. Отплываем завтра поутру. В Сиракузах пополним наши запасы, обогнём Сицилию с юга и возьмём курс на запад, к берегам Ливии. Чтобы высадиться там на исходе августа. Мы должны успеть расправиться с Гелимером до возврата флота вандалов с Корсики.

    Улиарис после завершения совещания попросил Калодима взять его к себе - хочет поучаствовать в этом предприятии. Тот предупредил:

    - Я возьму, коли пить не станешь. Если надерёшься - выкину за борт.

    Пьяница божился, что ни капли не возьмёт в рот. И ему поверили. Как потом выяснилось - зря.

3

    По проекту Анфимия, новый храм Святой Софии должен был представлять собой трёхнефную базилику. «Базилика» в переводе на русский означает «царская обитель», а «неус» - корабль. То есть, иными словами, это «дом владыки мира», разделённый колоннами на три части. По символике: храм похож на корабль, обращённый на Восток, в сторону Иерусалима, где обязано случиться Второе Пришествие. Именно в восточной части находится алтарь (от лат. «аlta аrа» - «высокий жертвенник»). В алтаре - престол, возвышение для Святых Даров (превращение хлеба и вина в Тело и Кровь Господни). К северу от алтаря - возвышение, где готовили эти хлеб и вино для евхаристии. С юга - дьяконник, помещение для одежд и сосудов.

    И ещё из символики: храм - олицетворение неба и земли, купол - небо, а колонны, стены и основание - земля. Полукруглая абсида за алтарём - Вифлеемская пещера, где родился Христос. А престол в алтаре четырёхугольный, ибо вера Христова питает все четыре стороны света. Сам престол - это место Гроба Господня.

    Храм не должен быть особо украшен внешне, но зато изнутри призван поражать воображение верующих - блеском, красотой и величием.

    Этим принципам следовал Анфимий. Он, обученный на классических сооружениях древности, исповедовал теорию зодчего Ветрувия, полагавшего, что в основе любого шедевра архитектуры заложены три «П» - Польза, Прочность, Прекрасное.

    Объясняя свой проект императору, выходец из Тралл говорил:

    - Нефы отделены колоннами. И центральный неф состоит из трёх залов; над центральным, круглым - центральный купол, над двумя остальными - полукупола. Крыша - это четверть шара, а над ней - ещё одна, как бы полумесяцем.

    - Погоди, погоди, - уточнял правитель. - Растолкуй, как ты собираешься возвести столь масштабный центральный купол, и не рухнет ли вся конструкция в одночасье?

    Мастер утверждал, что не рухнет. И показывал чертежи с расчётами: купол опирается на отдельно стоящие четыре опоры с помощью парусного свода; камень в центре купола давит на соседние, далее усилие передаётся на другие и в конечном итоге на опоры.

    - Мы возьмём глину с острова Родос, - сообщал Анфимий, - прочную и лёгкую. Гончары наделают из неё горшки. Проверял самолично: вес двенадцати подобных горшков равен весу одного обычного кирпича. Вот из этих горшков мы и сложим купол. Донышками вверх, а отверстиями книзу. Сила звука в храме будет ими усиливаться в сотни, много сотен раз!

    Самодержец тщательно рассматривал все рисунки. Задавал порой неожиданные вопросы:

    - Сколько колонн в общей сложности?

    - Сто семь.

    - Это совпадение, или ты нарочно выбрал магическое число?

    - Потому и магическое, что оно, по моему замыслу, соответствует числу колонн в святилище Соломона в Иерусалиме.

    - А не мало ли окон? И не слишком ли они узкие?

    - Окон сорок. Шире сделать нельзя, так как в основании купол выйдет менее прочный. Но зато освещение будет ровным даже в пасмурный день.

    - А всего сколько куполов?

    - Девять. Мы покроем их тонкими листами свинца, и ржаветь не станут. А зато изнутри изукрасим чистым золотом.

    - Стены облицуете мрамором?

    - Да, частично, а колонны и пол - целиком.

    - Где возьмёте мрамор?

    - Повезём из провинций.

    И действительно повезли: голубой - ливийский, розовый с прожилками - фригийский, чёрный с белым - кельтский, светло-светло-зелёный - лидийский, просто зелёный - лаконский, густо-красный - египетский, а кроваво-красный и белый - карийский. Не гнушались обирать для Святой Софии и языческие храмы. Например, взяли восемь порфирных колонн нижнего этажа храма Солнца в Баальбеке. Из Эфеса доставили восемь колонн храма Дианы.

    И ещё фрагменты храмов Изиды и Озириса, Солнца и Луны в Гелиополисе, храма Миневры в Афинах, Аполлона Делосского… Из других городов везли храмовую утварь - серебро, золото, драгоценные камни и слоновую кость.

    Каждый Божий день автократор сам приходил на стройку. Отобедав, надевал полотняную простую тунику, голову обвязывал шёлковым платком, с посохом в руке покидал дворец и, минуя Августеон, шёл пешком к возводимому зданию. Забирался на леса и придирчиво оглядывал многие участки работ. Исидор из Милета часто его сопровождал, иногда - Анфимий. С воодушевлением наблюдал, как в четыре каменных постамента (стереобата) заливают внутрь для прочности свинец. Вид работающих людей - сотен, тысяч одновременно снующих, точно муравьи, загорелые обнажённые по пояс тела, мускулы под кожей и мастеровитые руки, что-то долбящие, режущие, строгающие, крайне сосредоточенные лица, скрип настилов лесов, скрип колёсиков тачек, запах свежезамешенного раствора, мраморная крошка под ногами - завораживали монарха, вдохновляли, трогали. «Этот храм, - думал он, - вечная память обо мне. Все умрём, превратимся в прах, а Святая София - «Сонечка» моя - будет выситься. Люди спросят: кто построил её? И получат ответ: император Юстиниан. Или так: император Юстиниан - кем он был? Тем, кто выстроил Софию Святую!»

    Но однажды - осенью 533 года - прибежали к нему со стройки с докладом: два стереобата не выдержали тяжести арки, поднимающейся над ними, и лопнули; Исидор и Анфимий их укрепляют, но другие работы приостановлены. Василевс вполголоса выругался по-македонски (он старался не употреблять бранных греческих выражений, а тем более латинских, но солёные македонские словечки иногда срывались с его уст) и, забыв переодеться в каждодневную «строительную» тунику, в том, в чём был, при параде, поспешил на место происшествия.

    Как уже упоминалось, посреди храма возвышались четыре каменных постамента, связанные свинцом изнутри. Два из них - на север, два - на юг. Сверху они соединялись арками, опирающимися как на постаменты, так и на собственные основания; но у той, злополучной, основание закончено не было, и вся тяжесть пришлась на стереобаты - вот они и треснули.

    Эти пояснения дал Анфимий подошедшему самодержцу. Государь стоял мрачный, сверху вниз, с лесов, разглядывал трещины на камне. Холодно спросил:

    - А свинец-то держит?

    - Держит, ваше величество. Если б не свинец, всё могло бы кончиться худо. Камень мы заменим, это не проблема. Главное - быстрее завершить основание арки, чтобы снять часть нагрузок с этих стереобатов.

    - Да, пожалуй, ты прав. Опираясь на своё основание, арка будет меньше давить на постаменты.

    - Безусловно. При строительстве следующих арок мы учтём неудачный опыт.

    Автократор огорчённо вздохнул:

    - Да, учти, пожалуйста. Ты же понимаешь: если храм не выстоит и твои расчёты окажутся ошибочными, нам придётся тебя казнить. И привлечь к работам иного мастера. А уже столько средств истрачено! Начинать сызнова немыслимо.

    Выходец из Тралл сохранял спокойствие, но глаза от пола не отрывал. И ответил тихо:

    - За свои расчёты ручаюсь. Дело не в расчётах, а в технологии. Поспешили, допустили ошибку. Больше такого не совершим.

    - Мы надеемся на тебя.

    А потом теребил Феодору:

    - Как по-твоему, сей Анфимий - не пустозвон? Не напрасно ли я доверился его чертежам и рисункам? На пергаментах всё красиво и убедительно, а сумеет ли воплотить задуманное? В случае провала сразу превращусь для истории из великого созидателя в жалкого нелепого прожектёра, не сумевшего реализовать ни один из собственных замыслов.

    Василиса произносила задумчиво:

    - Я составила гороскоп собора Святой Софии. Получилось, что у храма два опасных момента при строительстве и один ещё в отдалённом будущем. Если он пройдёт их благополучно, то стоять сможет не одну сотню лет.

    - Дай-то Бог, дай-то Бог… А когда второй опасный момент?

    - Где-то по весне предстоящего года.

    - Надо подготовиться, чтобы встретить во всеоружии… - Он поцеловал её в щеку. - Как я рад, что ты у меня такая. И поможешь, и поддержишь в трудную минуту.

    Женщина слегка поклонилась:

    - Счастье помогать вашему величеству…

    Царь взглянул на неё внимательно:

    - Что-нибудь случилось? Ты всегда обращаешься столь возвышенно, если пришла с намерением что- то попросить.

    - Вы читаете мои мысли… У меня два дела. Первое - публичное, а второе - личное.

    - Начинай с первого.

    - Я хотела бы с помощью юристов подготовить проект закона о правах женщин в нашем государстве.

    Удивившись, самодержец спросил:

    - А чего не хватает ромейским женщинам, по-твоему?

    - Очень многого по сравнению с мужчинами; но нельзя желать всего сразу, надо начинать с малого. Например, почему так несправедливы законы по наследованию имущества, обделяющие женщин? Почему женщина не имеет права подавать на развод в случае неверности мужа, или в случае его неспособности к брачной жизни, или в случае его исчезновения? Наконец, почему нет закона, что карал бы мужчину, соблазнившего девушку, а затем отказавшегося жениться на ней?

    Василевс рассмеялся:

    - Ну, последнее - это чересчур. Неужели же твоя история с Гекеболом до сих пор не даёт тебе покоя?

    Феодора вспыхнула и пробормотала:

    - Речь не обо мне…

    - А по первым двум пунктам ты, пожалуй, права. Я подумаю. Посоветуюсь с нашими законниками, сенаторами… Хорошо. Просьба принята. Ну, а что за личное дело?

    Государыня смешалась ещё больше, но взяла себя в руки и проговорила:

    - Есть один прасин Васиан…

    - Тот, что занимается рыбной торговлей?

    - Совершенно верно, под его контролем больше половины рыбных базаров и лавочек в нашем городе.

    - Помню, помню. Тип довольно приятный и порядок в хозяйстве держит, жалоб я не слышал.

    - Да, в хозяйстве умница, жаловаться грех, но хочу сказать про другое. Мало того, что во время беспорядков выступал за бунтующих…

    - Нет, его участие в мятеже не доказано.

    - …так и до сих пор позволяет себе открыто критиковать начинания вашего величества.

    - Неужели?

    - Да, не так давно на агоре (мне докладывали верные люди) заявлял во всеуслышанье, что отправка армии в Африку - это несусветная глупость, нанесёт казне ощутимый вред и расколет общество…

    - Так и заявлял?

    - …что Юстиниану верить нельзя, так как нарушает собственные слова, возвратив на прежние должности Иоанна Каппадокийца и Трибониана…

    - Вот мерзавец!

    - …что императрица предательница, ибо брак ортодокса с монофиситкой - вероломство…

    Самодержец вскипел:

    - Всё! Достаточно! Слушать эти бредни недостойно моего звания. Поручу эпарху разобраться в существе дела: если обвинения подтвердятся - наказать по всей строгости.

    Феодора добавила:

    - Пусть учтёт и греховное пристрастие Васиана…

    - Что ещё за пристрастие?

    - Тягу к лицам собственного пола.

    - Мужеложство?

    - Якобы живёт с несовершеннолетним мальчиком.

    - Господи, помилуй! Он не человек, а исчадие ада!

    - Вот и я о том же.

    Разумеется, государыня не сказала супругу, что причина её ненависти к знатному торговцу несколько иная: Васиан отверг домогательства самой василисы. Августейшей даме приглянулся этот видный сорокалетний мужчина, балагур, насмешник, независимый ум. Пригласила его тайно посетить Иерон - царское имение в Малой Азии, где императрица часто бывала. Но потенциальный любовник вежливо ответил отказом - мол, болею и никак не могу прийти в себя после хвори. Феодора не успокоилась и велела (при посредничестве евнуха Приска), чтобы Васиан приезжал немедленно, никакие отговорки не принимаются. Но не дождалась… И тогда же поклялась отомстить…

    А эпарх Константинополя - сенатор Трифон - живо взялся за разоблачение Васиана. О готовящемся аресте торговец был предупреждён тайными друзьями и бежал из дома, скрывшись в церкви Архангела Михаила. По житейским и духовным законам, человек, находящийся под святыми сводами, неприкосновенен, но веление императора - выше чести: бедолагу схватили, выволокли из храма, бросили в темницу и пытали на дыбе. Тем не менее обвинить его в государственной измене не получилось; но зато нашли мальчика, за приличную плату подтвердившего, что подследственный его развращал. Суд прошёл слаженно и быстро: Васиана признали виновным и приговорили к отсечению половых органов. Все его деньги, особняк и сокровища оказались в казне. А торговое дело тут же перешло к конкурентам. Феодора торжествовала.

    Тем бы и закончилось, если бы не Приск. Этот евнух, некогда работавший под началом Нарсеса, а затем возвысившись, начал играть самостоятельную роль при дворе и в конце концов сделался доверенным лицом императорской четы, исполняя многие приватные поручения обоих. Васиан ему нравился - остроумием, добрым нравом и умением наладить торговлю; а когда василиса захотела превратить знатного прасина в своего фаворита, взял на себя посреднические услуги. К разочарованию государыни, из её затеи ничего не вышло. Приск посыпал голову пеплом, но особенно не расстроился, так как не был виноват в неудаче. И забыл бы о происшествии, если бы не последующие события - месть её величества и ужасная участь обвинённого. Тут скопец не выдержал и обмолвился, будучи однажды один на один с автократором:

    - Бедный Васиан! Пострадал ни за что…

    Самодержец спросил, шелестя пергаментом и думая о своём:

    - Почему «ни за что»? Разве суд над ним был несправедлив?

    - Да, свидетеля подкупили; клевета его не нашла затем своего подтверждения.

    Царь взглянул на евнуха озадаченно:

    - Погоди, погоди, я не понимаю… Кто, по-твоему, был заинтересован осудить невиновного?

    - Трифон.

    - Почему?

    - Потому что получил указание от Трибониана.

    - А Трибониан тут при чём?

    - А Трибониану велели ваше величество.

    - Я велел только разобраться.

    - Но при этом сослались на её величество.

    - Ну и что?

    - Он пошёл на приём к василисе и обрёл соответствующий настрой. А затем поручил Трифону действовать решительно и сурово. Тот и выполнил.

    Взор Юстиниана сразу помрачнел:

    - Уж не хочешь ли ты сказать, что её величество очернила прасина напрасно?

    - Не могу судить. Знаю лишь одно: Васиан не виновен в преступлении, за которое его покарали.

    - Отчего такая уверенность?

    - Мы с ним были друзья. И у нас общие друзья. Он прекрасный человек, добрый семьянин и не только не изменял жене с мальчиком - Господи, прости! - но и с дамами, возжелавшими его благосклонности.

    Император изогнул бровь:

    - Кто-то покушался на его добропорядочность?

    - Есть такие факты.

    - Объясни.

    - Я не смею, ваше величество.

    - Это мой приказ.

    - Вам они не понравятся.

    - Живо, живо!

    - Участь дурного вестника незавидна у всех народов и во все времена…

    - Гарантирую, что тебя никто и пальцем не тронет.

    Приск перекрестился:

    - Ах, зачем, зачем я затеял этот разговор!…

    - Не серди меня! Излагай, что знаешь.

    - Мне поручено было стать посредником между Васианом и одной высокопоставленной дамой…

    - В чём же состояло посредничество?

    - Пригласить его на свидание к ней.

    - Кто сия дама?

    - Умолкаю, ваше величество.

    - Приближенная Феодоры? Вероятно, опасаешься немилости василисы?

    - Трепещу об одном упоминании о её величестве.

    - Ну, конечно… Хорошо, я сам у жены узнаю.

    Евнух рухнул перед ним на колени:

    - Умоляю, не погубите! Государыня догадается, кто дерзнул обелить Васиана в ваших глазах…

    - Повторяю: ты находишься под моей защитой и тебе опасаться нечего.

    - Я-то знаю, ваше величество: опасаться есть чего…

    - Не преувеличивай.

    Император отправился в гинекей и застал Феодору, гадающую на картах. Оторвав взгляд от столика, подняла на мужа встревоженные глаза - поняла, что Юстиниан явился не в духе. Он тряхнул правой кистью:

    - Прикажи служанкам, чтоб покинули залу. Есть один разговор.

    - Повинуюсь, ваше величество…

    Царь коснулся шторы, посмотрел за окно, как сменяется на стене дворца стража гвардейцев. Подойдя сзади, василиса обняла василевса и спросила ласково:

    - Что-нибудь случилось? Ты не заболел?

    Самодержец взял её запястья в браслетах и разжал объятия. Повернул рассерженное лицо:

    - Для чего ты оклеветала Васиана?

    Государыня вздрогнула, отступила на шаг, и в глазах её промелькнула растерянность. Проглотив слюну, задыхаясь, произнесла:

    - Кто тебе сказал эту чушь?

    Государь ответил:

    - Не переводи с больной головы на здоровую. Мне известно всё. И попытка совратить достойного семьянина, и несправедливая кара.

    - Ложь! Навет! - наконец пришла в себя бывшая актёрка. - Мальчик подтвердил мужеложство…

    Автократор поморщился:

    - Будто я не знаю! Вот задамся целью очернить кого-то и за пять номисм подкуплю любого мальчика с агоры, чтобы дал необходимые показания.

    - Почему ты не веришь мне и поверил подлым интриганам, захотевшим внести раздоры в царскую семью? Кто они? Вероятно, Приск? Ну, конечно, Приск - больше просто некому.

    Он угрюмо хмыкнул:

    - Ты себя раскрыла.

    - Я? Когда?

    - Только что. Между вами и Васианом был посредником только Приск.

    - Между Васианом и кем?

    - Разумеется, тобой и твоей протеже.

    - Кем конкретно?

    - Разве дело в имени? Некая высокопоставленная дама из числа твоих приближенных возжелала тайного свидания с этим господином. А когда у вас ничего не вышло, вы ему отомстили.

    Феодора облегчённо вздохнула: Приск её не выдал! Донеся царю, побоялся произнести главное. Слава Деве Марии!

    Сделав вид, будто опасается его гнева, робко опустив очи и дотронувшись до руки мужа, еле слышно сказала:

    - Было не совсем так… Но детали не имеют значения. Главное в другом: Васиан - гадкий человек.

    Неблагонадёжный. И непреданный. Может, обвинения в мужеложстве были напрасны - я не знаю. Но ругал он меня с тобой принародно, вне сомнений, пол-агоры слышали. А крамола достойна наказания.

    - Но ведь не такого же!

    - Может быть, и худшего. Ибо разжигает у плебса нездоровые страсти. Повторения беспорядков я бы не желала.

    - Ну, а я тем более.

    Государыня улыбнулась:

    - Значит - мир? Что проделано, то проделано, отыграть назад невозможно. Будем дальше жить.

    Император кивнул:

    - Хорошо, забудем. Инцидент исчерпан. И пожалуйста, впредь не потакай своим приближенным, нарушающим Заповеди Господни.

    - Обещаю, милый. - Притянула его за шею и запечатлела на румяной щеке звонкий поцелуй. - Но и ты обещай мне кое-что.

    - Что же, дорогая?

    - Что накажешь Приска.

    - А его за что?

    - За болтливость, чрезвычайно опасную в людях при дворе.

    - Ой, ну перестань. Приск - один из немногих, на которого можно положиться.

    - Нет, нельзя! Видишь - он едва не поссорил нас.

    - Но ведь он сказал правду - Васиана покалечили зря.

    - А кому нужна его правда, если она грозит ладу в царственной семье?

    Самодержец отрезал:

    - Приска я в обиду не дам!

    - Да пожалуйста, разве речь идёт о телесных карах? Просто удали его из дворца. Мы найдём ему хорошую должность в монастыре.

    - Почему в монастыре? Он ведь не монах.

    - Пострижём.

    - Может, он не хочет?

    Феодора закатила глаза к потолку:

    - Кто его об этом спрашивать будет?!

    - Это слишком жестоко, дорогая.

    - Для него в самый раз. Если он останется при дворе, я навеки потеряю покой, и согласия между мной и тобой быть уже не сможет.

    - Ах, ну что ты, право!

    - Неужели трудно выполнить мою просьбу? Или Приск тебе дороже меня?

    Царь признался:

    - Никого на свете не имею дороже, чем ты.

    - Вот и прикажи, как просила.

    - Поступай, как хочется. Я не возражаю. - И поцеловал её с нежностью.

    Так была решена участь евнуха.

4

    Гелимеру пошёл в то лето тридцать первый год. Рост имел высокий, кость широкую, но пристрастие к мучному и сладкому отнимало у его фигуры моложавую стройность. Чрезвычайно заботясь о своём здоровье, Гелимер ежедневно посещал термы, терпеливо сносил манипуляции массажистов, обожал пахучие притирания, аромат, шедший от курильниц. Увлекался поэзией, знал почти всего Вергилия наизусть, сочинял и сам, а затем исполнял свои стихи под кифару. Разумеется, испытывал слабость к противоположному полу, но любовниц часто не менял, ограничившись двумя-тремя женщинами, не больше. Одевался изысканно, в дорогие материи и кожи, украшал себя перстнями, обручами на шее и носил серьгу в правом ухе. Был военным неважным, и армейскими делами занимались два его брата: средний - Цазон и младший - Аматта. Больше всех в семье Гелимер любил именно Аматту - юного, дерзкого и красивого, точно ангел, с голубыми глазами и копной пшеничных кудрей. Старший брат посвятил ему множество стихотворений и песен.

    5 сентября 533 года предводитель вандалов находился у себя в имении в Гермионе (что примерно в 23 стадиях от Карфагена) и удил рыбу на берегу пруда. Ненавидя охоту и считая её жестокой, с детства обожал сидеть с удочкой и следить за колебаниями поплавка. А улов не ел, отдавал своим любимицам - кошкам, обитавшим у него в доме в грандиозных количествах.

    Был рассветный час, солнце едва вставало, и дышалось ещё легко. Слабый ветерок рябил воду. Поплавок совершенно не дёргался.

    За спиной Гелимера раздался шорох, и взволнованным голосом первый секретарь самодержца произнёс:

    - Ваше величество, ваше величество, умоляю о снисхождении…

    - Тихо, Бонифаций, рыбу распугаешь.

    - Рад бы не тревожить, только обстоятельства не дают.

    - Что ещё такое?

    - Прибыл его сиятельство архонт города Силлекта.

    - Для чего?

    - С важным сообщением. Страшным. Невероятным!

    - Ты смеёшься надо мной, Бонифаций?

    - Не посмел бы, ваше величество.

    - Дэ какое ж невероятное, страшное событие может быть в Силлекте, Богом забытом городке? Твердь земная разверзлась? Появился Антихрист? Я не понимаю…

    - Можно сказать, Антихрист.

    - Ты с ума сошёл!

    - Правду говорю.

    - Погоди - кажется, клюёт. - Предводитель вандалов медленно повёл удочкой, собираясь подсечь пойманную рыбу, дёрнул, но крючок из воды выскочил пустой, даже без насадки. - Сорвалась, проклятая!

    Бонифаций деликатно напомнил о себе:

    - Ваше величество, ваше величество…

    - Ну? Антихрист, говоришь? - самодержец взглянул на него игриво. - Господи, мой Боже! Ты никак трясёшься? Бледный весь и потный. Правда, что ль, Антихрист?

    - В некотором смысле.

    - Объясни же, черт!

    - Велисарий с войском.

    - Велисарий?! - выкатил глаза Гелимер. - Да откуда ж тут взяться Велисарию, да ещё и с войском?!

    - Прибыли по морю. Грандиозный флот. Высадились неделю назад в Капут-Ваде. Закрепились, выгрузили оружие. Заняли Силлект. И теперь собираются идти к Карфагену.

    Тут настал черед побледнеть самому монарху. Бросив удочку, он перекрестился:

    - Господи, мой Боже! Вот не ожидал… А ещё Цазон уплыл расправляться с Годой… - Вытер о тунику взмокшие ладони. Резко встал с кресла, на котором сидел. - Черт! А ты ещё мямлишь тут - вместо энергичного, бойкого доклада!

    - Я пытался, ваше величество…

    - Где архонт?

    - Ждёт у вас в триклинии.

    - Ну, пошли скорее! Если это правда, если враг на нашей земле, надо поднимать армию. Где Аматта?

    - Он по-прежнему в Карфагене.

    - А племянник мой, Гибамунд?

    - Охраняет Децим.

    - Это хорошо.

    По широкой лестнице из белого мрамора оба поднялись из дворцового парка в дом и, пройдя анфиладой комнат, оказались в триклинии - зале для пиров и приёмов. Там увидели вставшего при их появлении архонта - крепкого седого мужчину лет пятидесяти пяти, в серой тоге и с серебряной пряжкой на плече, - тот согнулся в подобострастном поклоне.

    - Здравствуй, Лавр, - поздоровался самодержец. - Говори, что знаешь и с чем пришёл.

    - О великий и несравненный повелитель!… - начал визитёр.

    Гелимер поморщился:

    - К черту славословия! Отвечай по сути.

    У архонта пролегла по лбу складка:

    - Велисарий поблизости, ваше величество. Он приплыл на множестве кораблей, высадился на сушу, а суда за ним следуют по морю. Впереди скачет конница - в основном наёмники, федераты. А за ними шествует пехота, лучники. Женщины и слуги остаются в лагере, в Капут-Ваде.

    - Грабежи, насилия по дороге? Местное население в панике?

    - Нет, напротив: оккупанты проявляют к ливийцам крайнее дружелюбие и продукты не отбирают, а покупают. Те довольны. Более того: к нам в Силлект прибыл вначале пеший отряд из пятидесяти человек ромеев; оказались в городе незаметно, вместе с крестьянами, приехавшими на рынок; а затем на торговой площади у собора обратились к народу. Дескать, мы не трогаем мирных жителей и пришли вас не покорять, а восстановить справедливость - возвратить трон Ильдериху, другу Юстиниана. Если не окажете нам сопротивления, ни один человек из местных не пострадает.

    - Ну, и дальше?

    - Знать, священники убедили меня сдаться мирно. Мне пришлось ответить согласием, и для подтверждения нашей лояльности я послал Велисарию ключ от города. Армия ромеев наводнила Силлект…

    - Сколько их всего?

    - Думаю, не больше десяти тысяч.

    - Это хорошо. Как себя ведут?

    - Как и обещали: чрезвычайно спокойно. Отдохнули сутки и отправились дальше - через Лепту и Гадрумет к Грассу. Я же счёл необходимым известить о происшедшем ваше величество…

    - Молодец, за твою самоотверженность я тебя награжу. Не теперь, конечно, а когда мы прогоним ненавистных захватчиков. Бонифаций, запиши, не забудь: выдать Лавру либр золота - сразу по окончании боевых действий. А теперь отправляйся в свой Силлект и замкни ворота - убегая от нас, ни один ромей не должен найти пристанища в вашем городе. А иначе первый, кто поплатится головой, будешь ты.

    - Понимаю, ваше величество. Разрешите в грудку поцеловать?

    - Ну, целуй, целуй. Всё, достаточно, можешь быть свободен… - И когда тот ушёл, обратился к секретарю: - Десять тысяч войск… Ну, допустим, на самом деле двенадцать… Разве это сила? У меня с Аматтой и Гибамундом целых двадцать! Ну, а если с наёмниками-маврами? Тридцать наберём запросто. Троекратный перевес будет обеспечен. - Предводитель вандалов повеселел. - Нет, мне кажется, рано нервничать. Бонифаций, срочно напиши приказание Аматте: в Карфагене оставить отряд не менее двух с половиной тысяч и с отрядом такой же численности выдвинуться к Дециму. Гибамунд пусть обходит слева, чтобы окружить неприятеля. Я отправлюсь следом во главе семитысячной армии и вступлю в бой вторым, со своими свежими силами. Враг не устоит, я не сомневаюсь. Как тебе мой замысел?

    - Гениально, ваше величество. Лишь одно тревожит: каковы будут распоряжения относительно вашего опального дядюшки Ильдериха и его семейства в темнице? Раз ромеи явились его освобождать, он, живой, остаётся их знаменем, целью завоевания; а не будь Ильдериха - нет и предлога для дальнейших боевых действий.

    Гелимер вздохнул:

    - Убивать дядю не хочу. всё-таки двоюродный брат моего покойного батюшки. Мы же христиане…

    - Иногда политика выше веры, даже выше родственных уз.

    - Значит, это дурная политика.

    Бонифаций развёл руками:

    - Мир жесток и несовершенен, ваше величество, и порой приходится исходить из принципа - кто нанёс удар первым, тот и прав.

    Самодержец зажал пальцами виски:

    - Голова даже разболелась… Что им надо, ортодоксам проклятым? Мы, вандалы, сами у себя разберёмся. Я вот отстранял дядю Ильдериха от власти вовсе не для того, чтобы убивать. Пусть себе живёт мирно, под арестом. Нет неё, не дают, Велисарий приехал его спасать и тем самым поставил под удар. А меня загоняет в угол… Но ведь если я убью Ильдериха, Велисарий всё равно не отступит?

    - Думаю, что нет. В этом случае он задумает мстить за невинно убиенного.

    - Получается - убивай не убивай, а сражаться надо?

    - Получается, что так.

    - Для чего тогда убивать?

    - Для спокойствия в тылу и для устрашения неприятеля.

    - Чушь какая-то, ты меня запутал. Жаль, что нет Цазона - он бы посоветовал, как мне поступить.

    - Время дорого, ваше величество, надо снаряжать гонцов в Карфаген и Децим.

    - Хорошо, напиши Аматте - оставляю судьбу Ильдериха на его усмотрение. Пусть решает сам. - Посмотрел на секретаря возмущённо: - И не смей ухмыляться, идиот! Да, вот я такой - не монарх, а поэт, волей братьев возведён на престол. Что ж теперь поделаешь? Составляй донесение. Надо собираться в поход. Мы не пустим Велисария дальше Децима! - Мысленно добавив: «Как я не люблю военного дела! И всю жизнь сражаюсь - неизвестно зачем… А не проще ли сдаться на милость Юстиниана? Если предоставит мне гарантии безопасности?… Нет, Цазон и Аматта меня осудят. А тем более дядя Ильдерих - возвратившись на трон, сразу арестует и, боюсь, церемониться не станет, как я с ним… - Он перекрестился. - Ах, как тяжело! Господи, мой Боже, отчего я страдаю так? Почему не могу жить в спокойствии и безгрешности?» - Позвонил в колокольчик и пришедшему Бонифацию повелел: - Напиши Аматте, чтобы он казнил Ильдериха. Всю его семью! Нет иного выбора. Логика истории выше нас.

5

    Выйдя из Силлекта, Велисарий двинул вперёд себя два отряда конницы - слева во главе с Иоанном из Армении, справа - во главе с гунном Вале: Лис боялся встречи с Гелимером лоб в лоб и хотел заранее быть оповещённым о войсках неприятеля. Продвигались медленнее обычного: по армейским нормативам того времени надо было за сутки преодолевать на марше двести десять стадий, а реально проходили не больше восьмидесяти - сказывалась чудовищная жара, от которой страдали все - люди и кони. Лишь на третий день оказались в Грассе, городке, отстоящем от Карфагена на триста пятьдесят стадий. Но зато отдохнули в нём с наслаждением - пили родниковую воду и срывали сочные апельсины прямо с веток в саду, примыкавшем к резиденции короля. Велисарий в триклинии, полулёжа лакомясь заморскими фруктами, говорил с друзьями и соратниками о будущей операции. С ним беседовали командир пехоты Феодор Ктеан, командир наёмников-гепидов Фара и, естественно, историк Прокопий. У последнего были опасения относительно женщин и охраны, что оставлены ими в Капут-Ваде. Лис ответил:

    - Закрепившись в Дециме, мы их сразу же оттуда возьмём.

    - «Закрепившись в Дециме», - с долей сомнения отозвался Ктеан. - Это будет не так-то просто. Мы пока не встречали на своём пути ни единого воина. Видно, Гелимер не желает распылять силы и сосредотачивает удар на подступах к Карфагену.

    - В мудрости ему не откажешь, - согласился Фара. - Понимает, что перевес у него - больше чем в два раза. Хочет нас втянуть в крупное сражение, где, скорее всего, мы спасуем. Значит, столкновения впрямую надо избегать. И уничтожать неприятеля в разрозненных стычках.

    - Потому и послал вперёд два отряда, - Велисарий опустил в рукомойный тазик, поднесённый слугой, липкие от персикового сока ладони. - В Иоанне уверен, как в самом себе, он не подкачает, все армяне искусные воины и дерутся самоотверженно. Но боюсь за Вале: гунны люди сильные, но подвержены переменам настроения - храбро нападают, а порой не менее резво убегают.

    - Вале их удержит, - защитил наёмников Фара, так как сам тоже был наёмником.

    - Будем уповать. Завтра выдвигаемся к Дециму. Он всего в семидесяти стадиях от столицы вандалов. Если нам удастся в нём удержаться, это будет важная стратегическая победа.

    - Главное, на небе ни облачка, - повздыхал Прокопий. - Всех изматывает жара.

    Между тем отряд Гибамунда налетел на конников Вале. Завязалась яростная схватка, в результате которой гунны победили, уничтожив вандалов полностью, в том числе племянника Гелимера.

    Иоанну пришлось труднее - он столкнулся с войском Аматты, втрое превосходящим группу ромеев. Поначалу константинопольцы дрогнули и уже собирались ретироваться, как вперёд на коне выехал Аматта и слегка оторвался от своей дружины; этим промахом воспользовался Иоанн. Армянин налетел на вандала, сшибся с ним и проткнул мечом. Младший брат короля, обливаясь кровью, рухнул с лошади. А карфагеняне, потеряв руководство, в страхе побежали. Конница Иоанна бросилась вдогонку и, рубя противника саблями наотмашь, доскакала вплоть до Карфагена; но затормозила, не решаясь приблизиться к хорошо укреплённым стенам вплотную.

    По пятам Аматты и Гибамунда следовала армия Гелимера. Сильной, выученной, смелой, ей практически ничего не стоило разгромить Велисария с ходу. Уж не говоря об отрядах Иоанна и Вале. Собственно, к этому всё и шло: впереди ромеев шли федераты - гунны и гепиды во главе с Фарой и Руфином; налетев на передовую конницу неприятеля, те смешались и задали стрекача, побежав по той дороге, где недавно Иоанн рубился с Аматтой. Гелимер, преследуя, вдруг увидел десятки свежих трупов и услышал крики своего ординарца:

    - Ваше величество! Здесь Аматта!

    Предводитель вандалов так неистово натянул поводья, что его лошадь, захрапев, встала на дыбы и едва не выбросила всадника из седла.

    - Где Аматта? Что с ним?

    Но подручный побоялся произнести и стоял растерянный, глядя вниз, на безжизненное тело брата монарха. Гелимер быстро спешился, не прибегнув к помощи стременного, как положено, бросился к безжизненному телу и упал перед ним на колени.

    Выставил вперёд дрожащую руку, прикоснулся пальцами к зияющей ране. Не запёкшаяся кровь всё ещё была тёплой и окрасила ладонь в ярко-красный цвет. Цвет пурпурной мантии самодержцев. Для чего она нужна, эта мантия, если за неё надо заплатить жизнью близкого тебе человека?

    Брат лежал, запрокинув голову, и кадык торчал, словно горная вершина. Приоткрытый рот и потухшие глаза. Спутанные белые кудри. Мёртвый ангел. Ангел с перебитыми крыльями.

    - Господи, мой Боже, - Гелимер зажмурился, и его лицо исказилось от боли. - Ты забрал у меня Аматту. Самого любимого из всех на земле. Это кара мне за тщеславие. За уничтожение Ильдериха и его родни… Я теперь погиб. Небо отвернулось от меня навсегда…

    Он стоял, склонившись, и плакал. И никто не смел нарушить его отчаяния.

    Но когда прошёл час, приближенные всё-таки решились:

    - Ваше величество, армия в тревоге. Надо двигаться, наступать на ромеев, а иначе они прорвутся к Дециму, а потом Карфагену.

    Государь повернул к вельможам заплаканное лицо. Удивлённо проговорил:

    - Армия? Ромеи? А, припоминаю… Это всё пустое…

    - То есть, как - пустое? - недопоняли командиры.

    - Я отказываюсь сражаться. Не могу. Не в силах.

    - Но противники топчут нашу землю. Мы должны с ними воевать!

    - Разве это наша земля? Наши земли в Европе - там, где жили предки, в Алемании и Бургундии. Мы сюда пришли как завоеватели и теперь страдаем.

    - Вы желаете сдаться Велисарию?

    Он обвёл своих подданных неприязненным взором:

    - Я желаю, во-первых, чтобы вы перестали приставать ко мне с глупыми вопросами. Во-вторых, я желаю похоронить Аматту с честью. В-третьих, будет видно. - Встал с колен и сказал прежним сильным голосом: - Отступаем к равнине Буллы, в город Трикамар. Будем там сидеть, ожидая возврата Цазона.

    Все протесты военных, говоривших о том, что бросать Карфаген негоже, что ромеев меньше и они слабее, что нельзя уходить без боя, не произвели на монарха ни малейшего впечатления. Он настаивал на своём, злился и грозил обезглавить всех, кто ему не покорен. Армия вандалов замерла на месте.

    В это время прискакавшие к Велисарию Иоанн и Вале доложили о стычках с неприятелем, смерти Гибамунда с Аматтой и о сведениях, полученных от пленённых ратников: войско Гелимера в нескольких стадиях от Децима. Лис подумал и произнёс:

    - Мы должны напасть на них завтра рано утром, захватить врасплох.

    Не успело солнце выйти из-за пальм Восточного плато, а дорожная пыль под ногами не успела ещё нагреться под палящими лучами светила, как на лагерь вандалов двинулась ромейская армия в полной боевой выкладке: в панцирях, со щитками-поножами до колен, с левой стороны тела - меч, а у некоторых - копье, на ремне за плечами - короткий щит (закрывать лицо и шею) и лук; конники тоже в панцирях и поножах, но ещё и с боевыми топориками, прикреплёнными сзади к сёдлам, командиры под знамёнами-стягами (чтобы стягивать своих в кучу), вместе с трубачами. Быстро преодолели несколько стадиев, разделявших противников, и с воинственными кличами, боем барабанов и воем труб понеслись вперёд на врага, сокрушая всё на своём пути. Схватки были короткими и фатальными для людей Гелимера, не готовых к сражению; вскоре ромеи погнали войско неприятеля на юг, добивая тех, кто отстал или зазевался. Кровожаднее остальных действовали гепиды Фары, саблей на скаку отсекая человеку полчерепа. В этой мясорубке было перемолото более семи тысяч воинов. Гелимеру и его окружению удалось бежать. Лис остановил наступление, и к исходу дня императорский экспедиционный корпус беспрепятственно вошёл в Децим.

    На другое утро к основным силам подтянулись и остатки пехоты во главе с Фотием - пасынком Велисария; здесь же были жены командиров, дожидавшиеся окончания боевых действий в Капут-Ваде. Вместе с Антониной прибыл охранявший её Феодосий; оба на людях обращались друг к другу подчёркнуто сухо, даже вроде холодно, но служанки госпожи знали верно, что она в отсутствие мужа ночи проводила в своём шатре не одна. Безусловно, знал и Фотий. Он однажды сказал приятелю:

    - То, что между матерью и тобой любовь - это ваше личное дело, я ей не судья и тем более не хочу вредить вам обоим. Но пойми: уши и глаза есть у многих. В том числе у рабов и слуг. Вы же их совершенно не стесняетесь, а они могут донести.

    Покраснев, Феодосий ему ответил:

    - Я-то понимаю, но она ничего слушать не желает. Ей, по-моему, даже нравится предаваться страсти, если кто-то смотрит. Эта демонстрация распаляет её, заводит, делает безумной. Мне не по себе.

    - Представляешь, что будет, если Велисарий узнает?

    - Холодею от одной только этой мысли.

    - Он же вас убьёт.

    - Ну, её-то вряд ли - слишком сильно любит. А меня прикончит наверняка.

    - Хочешь, поговорю с матерью?

    - Нет, ни в коем случае! Гнев свой обратит на тебя. Вы и так в последнее время ссорились, а когда станет ясно, что тебе известно о преступной нашей любви, может возненавидеть. И задумает отомстить.

    - Да, с неё станется. Но не делать ничего тоже невозможно. Ты играешь с огнём.

    Феодосий завздыхал:

    - Остаётся одно - бежать.

    - Вот ещё придумал! Бегство во время военных действий? Если схватят, то судить будут по законам военного времени. И повесить могут.

    - Посоветуй, что делать!

    - Постарайся исключить общение с ней. Попроси отца, чтобы перевёл тебя на корабль, под начало Калодима.

    - Велисарий наверняка спросит почему.

    - Ну, наври что-нибудь. Скажем, простудился.

    - По такой-то жаре?

    - Разболелся живот.

    - Это не причина.

    - Ногу подвернул и ходить не можешь.

    - Он же видел, что я приехал здоровый.

    - У тебя на всё отговорки! Делай тогда как знаешь.

    Но судьба сама разлучила любовников: Лис назначил Феодосия и Фотия в пограничный береговой отряд - захватить людей Гелимера, если те попытаются уплыть с посланием короля к Цазону. Антонина злилась, но, во избежание подозрений, не старалась оставить пасынка при себе.

    Между тем военная кампания шла по нарастающей: в полдень 14 сентября армия ромеев вышла из Децима и направилась к Карфагену. У его грандиозных стен оказалась к вечеру. Красное закатное солнце уходило в море, и античный город превращался в чёрную каменную глыбу, мрачную, недобрую. Глядя на неё, Прокопий сказал:

    - Взять её будет очень трудно.

    Велисарий ответил:

    - Напрямую - безусловно. Ну, а если хитростью? Или подкупом?

    - Мы не знаем настроения горожан.

    - Вот и надо выяснить.

    Неожиданно дубовые карфагенские ворота, сплошь окованные черным железом, начали торжественно открываться. Командиры велели воинам приготовиться к выезду боевого отряда противника. И увидели к своему удивлению, что из Карфагена выходит мирная делегация жителей во главе с архонтом и священнослужителями. Те несли хоругви, а старейшины на подушечке - ключ от города. Убедившись, что это не провокация, Велисарий сам выехал вперёд. Сидя на коне, гордо произнёс:

    - Я стратиг Велисарий, говорю и действую от имени и по указанию Цезаря Августа Юстиниана. Что имеете мне сказать?

    Делегация почтительно поклонилась. А седобородый смуглый старик в дорогом хитоне и белой тоге, приложив руку к сердцу, громко возвестил:

    - Я архонт Карфагена Киприан и пришёл сюда с миром. Мы желаем предотвратить грабежи и насилия, неизбежные в случае захвата. Не хотим сражаться во имя Гелимера и вандалов вообще. Ибо их считаем захватчиками, но не вас. Вы - правопреемники римлян. Карфаген был частью великой Римской империи. Мы считаемся подданными её.

    Не вполне ещё ему доверяя, Лис прищурился:

    - Какова численность военного гарнизона?

    - Около двух тысяч. Состоит из вандалов, но они добровольно сложат своё оружие, мы договорились.

    - Где гарантии этому?

    - Видишь среди нас Аспаркама, что назначен Аматтой. Он военный комендант города, и ему гарнизон подвластен.

    Худощавый брюнет поднял руку:

    - Аве, Велисарий, доместик Аспаркам приветствует тебя. Если опасаешься и не веришь нам, то возьми, пожалуй, меня в заложники. Жизнью отвечаю, что никто в Карфагене не поднимет оружия против вас.

    Продолжая сомневаться в столь невероятно лёгкой победе, командир ромеев сохранял молчание. Наконец, ответил:

    - Подождём рассвета. В темноте входить в незнакомый город мы не станем. В том числе для того, чтобы избежать грабежей. По старинной славянской поговорке: утро вечера мудренее.

    Киприан снова поклонился:

    - Как изволите, ваша честь.

    Лис продолжил:

    - И ещё одно: распорядитесь снять решётки и цепи в заливе Мандракия - пусть ромейский флот войдёт в гавань.

    - Будет сделано, ваша честь.

    - Что ж, тогда всё на этом. Волей Господа завтра встретимся на соборной площади Карфагена.

    - Наш Господь всемилостив, мы надеемся на Его защиту.

    Лагерь экспедиционного корпуса был разбит возле городских стен. Караульные жгли костры и внимательно наблюдали, не готовит ли противник тайного нападения. В половине первого ночи прискакал Фотий и взволнованно доложил Велисарию, что суда Калодима заплывают в Кофон - военную гавань. Командир велел:

    - Передай ему: будьте начеку. Не нарвитесь на засаду вандалов.

    - Мы предприняли меры предосторожности.

    Повернувшись к Иоанну и Фаре, находившимся у него в шатре, Лис пожал плечами:

    - Неужели правда? Карфаген сдаётся без боя?

    Армянин ответил:

    - Да, похоже на то. Но победу праздновать ещё рано: Гелимер и его армия далеко не разбиты; мавры непонятно на чьей стороне - могут примкнуть к вандалам; и нельзя к тому же забывать о Цазоне - он вернётся с Корсики и Сардинии и усилит войско своего брата.

    - Безусловно, так, но моральная победа уже одержана: захватить Карфаген - это половина успеха как минимум.

    - И всего за две недели после нашей высадки в Африке! - восхитился Фара. - Даже трудно поверить.

    - Да, пока Фортуна улыбается нам. Не имеем права потерять её благосклонность.

    Ночь прошла спокойно, а наутро начали строиться в боевые порядки, чтоб дисциплинированно, ровными рядами, точно на параде, оказаться в крепости. Велисарий предупредил: никаких безобразий, вымогательств и краж; кто замечен будет в мерзком поведении, сразу же окажется на колу! И солдаты знали: в случае чего он своё слово сдержит.

    Вновь открылись ворота. Тысячи карфагенян вылезли на стены, прибежали к дороге, высунулись из окон близлежащих домов и приветствовали ромеев - криками, здравицами, музыкой. Войско входило в город под барабанный бой. Солнце бликовало на касках. Командиры в разноцветных плащах выглядели величаво. Во главе ехал Велисарий - широченная спина в панцире, золочёный шлем; ясное лицо, светлая короткая борода, синие глаза. Настоящий римлянин-триумфатор. Продолжатель дела Цезаря и Антония. Именно таким покоряются города и страны, мощным, убедительным, праведным. Олицетворяющим сильную руку. И карающий меч.

    Победителей встретила на соборной площади та же делегация. Тут уж Лис не остался на коне - спешился, воспользовавшись помощью стременного, подошёл к архонту и торжественно принял у него ключ от Карфагена. И перекрестился, глядя на собор. Удивлённо проговорил:

    - Отчего закрыты врата у храма?

    Киприан смутился:

    - Понимаете, ваша честь, там засели несколько вандалов - воинов и купцов, опасающихся за свою жизнь. Мы пытались их выманить, но пока что безрезультатно. Обещают поверить только вашему слову.

    - Хорошо, пойдёмте.

    Вместе они приблизились к замкнутым дверям. Аспаркам громко произнёс, обращаясь к тем, кто нашёл прибежище в церкви:

    - Слушайте меня! С вами собирается говорить Велисарий! Мы ему доверяем. Войско ромеев в городе - никого не трогает.

    Голос изнутри пробасил:

    - Вы убили Аматту и Гибамунда. Мы боимся разделить их удел.

    Командир экспедиционного корпуса заявил:

    - Мы убили их в ходе боевых действий, в честных поединках, потому что такова логика войны. Но напрасных жертв нам не надо. Потому что Юстиниан уважает вандалов и послал армию для восстановления справедливости - возвратить власть Ильдериху, другу и союзнику, наказать узурпатора Гелимера.

    - Но Аматта убил Ильдериха со всей родней, - отозвался голос. - Что теперь вы намерены делать?

    - Мы останемся в Карфагене до победы над Гелимером и посадим управлять своего человека. Цель одна - возвратить провинцию Африка под начало Римской империи. А простых людей мы не губим; кто не борется против нас, нам не враг.

    - Поклянись на кресте, что не схватишь нас, если мы покинем стены собора.

    Вытащив из-за ворота свой нательный крестик, Велисарий сказал:

    - Именем Всевышнего обещаю прилюдно, что свободе и жизни вашей мы не угрожаем.

    Воцарилось молчание. Наконец, одна из створок дверей открылась, и наружу вышли человек двадцать - настороженных, перепуганных, щурящихся от яркого солнечного света. Поклонились сдержанно.

    Лис проговорил:

    - Рад, что вы решились. Можете идти по домам. Лишь прошу об одном: не мешайте нам закончить начатое дело. Кто поднимет на нас оружие, будет уничтожен. В этом я тоже клянусь на кресте.

    Снова поклонившись, те заторопились в разные стороны. А стратиг ромеев вновь вскочил на коня и продолжил шествие - вверх, на гору, к цитадели Кирса, где стоял королевский дворец вандалов, или просто Палатий. Здесь, пройдя по широкой лестнице, вдоль которой горели масляные светильники на высоких стойках, он вошёл в широкую залу - хризотриклиний - и поднялся на возвышение с королевским троном. Повернулся лицом к собравшимся, поднял руку:

    - Господа! Мы переживаем с вами историческое событие: Карфаген снова наш! Действуя от имени василевса, символически занимаю этот трон - ибо Юстиниан, но не я должен тут сидеть. Слава императору! Слава императрице! Слава нашей Романии!

    - Vivat! Vivat! - поддержали все.

    Велисарий сел и махнул ладонью:

    - Объявляю суточный отдых. Будем пировать, наслаждаться жизнью. И готовиться к новым битвам. Враг не побеждён до конца. Расслабляться рано.

    В этот вечер возлежали в зале Дельфина - по названию треножника для кубков с вином - и с большим аппетитом пробовали то, что готовили королевские повара для Аматты и Гелимера. А уже под утро командир заглянул в спальню к Антонине. Та лежала, раскинувшись на огромном ложе, застланном шёлковым бельём, под свисающей с балдахина вуалью от мошки, совершенно голая, наглая в своей наготе, и дремала. Он разделся тоже, поднырнул под вуаль, сгрёб жену в охапку, начал обнимать, целовать, а затем с жаром овладел. Та, ещё в полусне, сладко улыбаясь, повторяя его движения, громко прошептала:

    - Феодосий… Феодосий… ну, сильней, сильней, не щади свою любимую мамочку…

    Велисарий замер. Приподнялся и сел на пятки, глядя на неё вопросительно. Антонина приоткрыла глаза, увидала мужа, и улыбка медленно сползла с её уст, словно старая, высохшая кожа с тела змеи. Потрясённо пролепетала:

    - Господи, прости меня, грешную!

    - Феодосий? - грозно спросил супруг. - Ты сказала «Феодосий»? Или я ослышался?

    Возражать было бесполезно, и она кивнула:

    - Феодосий, да.

    - Что бы это значило?

    Тяжело вздохнув, женщина ответила:

    - Мне приснился богохульственный сон. Вроде я лежу, а в опочивальню входит Феодосий. И ложится рядом. И ласкает, целует, возбуждает меня. Я не в силах пошевелиться… и как дурочка отдаюсь его воле…

    Муж неодобрительно засопел:

    - Значит, просто сон?

    - Разумеется. Гадкий, глупый сон. Вспоминаю - и берет оторопь.

    - Почему же ты тогда улыбалась?

    - Разве? Неужели? Как же я могла?

    - Не шути со мной, Нино. Ты ведь знаешь: если выяснится, что это не сон, а вернее, сон - отражение яви, вам обоим несдобровать. Я его посажу на кол, а тебя зарежу.

    - Ой, какие ужасы!

    - Обещаю верно.

    Обвила его шею нежными руками:

    - Не пугай… ну что ты?… страшно так набычился, а глаза прямо налились кровью… Успокойся, не заводись. Я твоя всецело. Можешь делать со мной, что хочешь. Мы давно не пробовали боком. Ты ведь очень любишь эту позицию, - и призывно подняла ногу.

    Лис откинулся на подушки, заложил руки за голову, сказал:

    - Расхотелось что-то. Извини. Вероятно, позже.

    - Ну, не злись, не злись, не ревнуй к моим ночным грёзам. Разве ты во сне не овладеваешь другими женщинами?

    Он слегка смутился:

    - Иногда бывает. Иногда даже с собственной матерью-покойницей.

    - А, вот видишь! Ревновать ко сну недостойно. Ну, иди ко мне. Поцелуй как следует. - Положила его ладонь себе между бёдер. - Чувствуешь дрожание моего амурного места? Как оно страстно вожделеет? Всё исходит сладостным соком?… Так возьми ж меня! Сильно, глубоко!

    Велисарий прижал её к себе:

    - Вправду только сон? Поклянись благополучием Фотия.

    Антонина у него за спиной быстро перекрестила пальцы - средний с указательным - и ответила как ни в чём не бывало:

    - Правда, правда, клянусь.

    - Что ж, на этот раз я поверю… - ив любви был неистов, словно в юные годы.

    На другой же день командиры ромеев осмотрели укрепления города и пришли к выводу, что они в скверном состоянии. Приступили к ремонту сразу, как окончился суточный отдых войск - подновляли стены, наиболее слабые в городском предместье Мегара, выкопали ров и утыкали его дно заострёнными кольями, обнесли палисадом. А 20 сентября пограничный отряд Фотия захватил судёнышко, плывшее с севера, и вандалов, находившихся в нём. Сразу вместе с пленниками поскакал к Велисарию:

    - Эти люди прибыли к Гелимеру от Цазона.

    - От Цазона? Очень интересно.

    Из троих задержанных выступил один - в серой дорогой тоге, явно старший; он назвался доместиком (адъютантом) Цазона и сказал:

    - У меня письмо от его высочества к его величеству.

    - На каком языке?

    - На латыни.

    - Фотий, зачитай вслух.

    И услышал:

    - «Царственный брат мой! Рад тебе донести, что со смутой на севере покончено. Милостью Божьей мои войска заняли Сардинию, взяли город Карналию, захватили дворец узурпатора, разгромили его охрану, а его самого убили. Посылаю отрубленную голову Годы в качестве подарка. А за сим жду дальнейших приказаний: находиться тут или возвращаться на материк? Остаюсь твоим любящим братом и слугой покорным - Цазон».

    Велисарий велел:

    - Всех задержанных зорко охранять, чтобы не сбежали. Мёртвую голову упокоить в земле. И усилить береговую охрану: не имеем права позволять братьям извещать друг друга о ситуации.

    Но, конечно, уследить за всем не смогли. Люди Гелимера пробирались к морю окружным путём, обогнув Карфаген далеко к западу, и в десятых числах октября прибыли на Сардинию. Прочитав послание короля и узнав о трагических событиях в Африке - высадке ромеев, гибели Аматты и Гибамунда и захвате столицы, - средний брат немедленно начал собираться к отплытию. В середине месяца он с войсками тайно оказался на африканском берегу - на границе Мавритании и Нумидии, двинулся к равнине Буллы и на третий день прибыл к Трикамару, где сидел Гелимер со своей армией. Основная часть карфагенской кампании византийцев только начиналась.

6

    В то же самое время у себя во дворце в Пентаполисе умирал Гекебол. Он не дотянул полутора лет до шестидесяти и, ведя всегда неумеренный образ жизни, предаваясь обжорству, пьянству и чудовищному разврату, раньше времени износил свой могучий некогда организм. В пятьдесят восемь выглядел на семьдесят пять - совершенно лысый, обрюзгший, с мешковатой морщинистой кожей, возвышался на смертном одре серой тушей, тяжело дышал, кашлял хрипло, бредил и впадал в забытьё. Прибывший священник причастил его и соборовал. Гекебол вновь забылся надолго, но потом вдруг открыл глаза и проговорил внятно:

    - Где мой сын Иоанн?

    Из соседней комнаты пригласили молодого человека - небольшого роста, правильно сложенного, симпатичного, с чуточку удлинённым матовым лицом. Он, стараясь не стучать подошвами сандалий по мраморному полу, оказался в спальне у родителя, опустился перед ним на колени и спросил, волнуясь:

    - Ты желал меня лицезреть, отец?

    Тот ответил:

    - Да, мой мальчик… Подойди поближе. Прикажи, чтобы остальные вышли вон… Надо пообщаться наедине…

    Слуги с приближенными удалились на цыпочках, а больной посмотрел на отпрыска с умилением:

    - Сядь сюда на краешек… Ты такой красивый… Вылитая мать…

    - «Вылитая мать»! - с жаром повторил Иоанн. - Ты не говорил никогда, кто она такая - сколько я ни спрашивал!

    - Неужели слухи об этом до тебя не доходили ни разу?

    - Я не верю слухам.

    - Нет, а всё-таки? Что болтают люди?

    Молодой человек потупился:

    - Даже пересказывать совестно.

    - Нет, скажи, приказываю тебе.

    - Якобы она… якобы она была танцовщицей… недостойной гетерой… бросила меня… - Он вздохнул. - А впоследствии вышла замуж за какого-то правителя из Европы… Больше ничего. - И взглянул на отца несмело.

    - Знаешь, как зовут её?

    - Нет, не ведаю.

    - Феодора.

    - Феодора… - шевельнулись его губы. - Как царицу ромейскую…

    - Нет, не «как», а именно.

    - Что? - проговорил сын. - Что ты хочешь этим сказать?

    - То, что Феодора, василиса в Константинополе, и является твоей матерью.

    Тот раскрыл глаза широко и перекрестился:

    - Свят, свят, свят! Быть сего не может…

    - Нет, не думай, что это бред, я сейчас в рассудке и твёрдой памяти. Феодора действительно была танцовщицей, я в неё влюбился и задумал жениться, перевёз в Египет. Но она продолжала вести себя плохо, и пришлось с ней расстаться. А родившегося ребёнка воспитать самому. - Гекебол опустил набрякшие веки.

    Иоанн с упрёком спросил:

    Отчего же ты говорил до сих пор, что она мертва?

    Веки умирающего дрогнули и с усилием снова поднялись:

    - Не хотел смущать неокрепшую молодую душу. Поначалу - прошлым Феодоры, тем, что было в ней греховного. А затем - настоящим, взлётом в поднебесье. Ведь она никогда - ни тогда, ни теперь - не питала к твоей судьбе ни малейшего интереса. Писем не писала и не присылала гонцов. Так что не советую ехать к ней на поклон и искать симпатии. Вдруг ей не понравится твой приезд и она задумает тебя извести, чтобы прошлое не цеплялось за её красные одежды?… Поостерегись. Ты семейный человек и вступаешь во владение всеми моими богатствами… - Он помедлил. - Если б не болезнь и скорая смерть, я бы и сейчас признаваться тебе не стал. Но забрать в могилу тайну твоего происхождения было бы нелепо. Вот и рассказал.

    Сын поцеловал его в грудь:

    - Ты всё правильно сделал, папа… И благодарю - за любовь, за ласку, за моё прекрасное воспитание, за образование, за учителей, нанятых тобой, за библиотеку старинных и новых книг… Без тебя не известно, что бы из меня вышло… Ну, а мама? Ей не я, но Господь судья. Вряд ли мне пристало ехать в Константинополь, чтобы предъявлять какие-то там права. Если обходилась без меня столько лет, значит, проживёт и ещё.

    Гекебол одобрил:

    - Мудрые слова! Наклонись ко мне, мальчик мой, я хочу поцеловать тебя в лоб и благословить. - Он перекрестил отпрыска: - Будь разумен и не завистлив. Ты богат, женат, не зависим ни от кого и ни от чего. И живи себе счастливо, не стремись к большему, дабы не потерять меньшего. А теперь ступай. Я устал и хочу вздремнуть. Впереди у меня дальняя дорога. И суровый суд. Не уверен, что мои добрые дела перевесят, но надеюсь на это… Ибо воля Божья на все!

    Иоанн взглянул на него, живого, в последний раз, тяжело вздохнул, поклонился и вышел. А в соседней комнате сел с женой рядом на диванчик, взял её за локоть и, погладив, грустно поцеловал.

    - Как он, что сказал? - обратилась Аникития к мужу.

    - Подтвердил слухи о моей матери.

    - Получается, правда?

    - Правда.

    - Ты теперь поедешь в Константинополь?

    - Боже упаси! Впрочем, зарекаться не стану. Может, не сейчас, а попозже - чтобы познакомить царственную бабку с внуком Анастасием… Пожилые больше любят внуков, нежели детей. Может, и ему повезёт - при дворе пристроиться.

    Женщина мечтательно закатила глаза:

    - Я - невестка императрицы!… Боже мой, как страшно! Но приятно - очень!

    - А пока что не надо распространяться на этот счёт. Будем жить, как жили, не стремясь набиться к кому-то в родство.

    - Безусловно, так. Сыну двенадцать. Пусть вначале вырастет и пройдёт курс наук. А в шестнадцать-семнадцать можно отвезти во дворец.

    - Мы не станем загадывать слишком далеко.

    - Да, вот именно.

    - И не посвятим Анастасия ни во что.

    - Чтоб не возгордился.

    - Если будем живы - решим.

    В комнату вошёл духовник Гекебола и провозгласил:

    - Раб Божий Гекебол отдал Богу душу. Царствие Небесное вновь преставившемуся!

    Иоанн заслонил ладонью глаза и сидел согбенный. Аникития прижалась к его плечу:

    - Ну, крепись, мой милый. Это нам, живым, расставаться с покойным тяжело; а его душе - легче лёгкого: он уже отмучился и летит себе к горним высям, слыша ангельское пение.

    Муж ответил:

    - Да, ему теперь хорошо… Но зато мы осиротели. Он при всех своих слабостях был примерным родителем. И любил меня очень, очень сильно.

    - И тебя, и меня, и внука. Свёкор не умер, ибо кровь его течёт в Анастасии, а затем потечёт в его детях.

    - Получается, смерти нет? - отпрыск Феодоры посмотрел на жену с надеждой.

    А она сказала:

    - Умирают те, кто не оставляет потомства.

7

    Между тем вандалы собирали силы для удара по византийцам. Небольшой отряд вышел из Трикамара и, приблизившись к Карфагену на сорок стадий, развалил акведук, поставлявший воду в город из ближайшей реки. Нет, столица не умерла от жажды, так как пользовалась ещё и колодцами, но нехватка пресной воды чувствовалась сильно, мыться и стирать стало затруднительно.

    Тут ещё начались волнения среди гуннов: кто-то распускал слухи, что ромеи, запрещавшие грабить население, так и не дадут федератам поживиться до конца кампании. Воины кричали: «Что мы привезём в наши семьи? Скромное жалованье наёмника? Не смеётся ли Велисарий над нами?» Участились случаи дезертирства - гунны или убегали вообще, или уходили к вандалам. Центром беспорядков сделался город Силлект, где архонт Лавр подстрекательскими речами полностью разложил отряд гуннов, остававшийся там по приказу командования: этому свидетелем стал Прокопий. Посланный в лагерь в Капут-Ваду за остатками вещей Антонины и прочих дам, он услышал выступление Лавра перед федератами, призывавшего обратить оружие против Византии и помочь восстановить в Карфагене законную власть - Гелимера. Федераты отвечали ему полным одобрением. Тут Прокопий не удержался и, подняв руку, произнёс:

    - Слова! Я прошу слова!

    Все взглянули на него с удивлением:

    - Кто ты, господин, и чего от нас хочешь? - вопросил архонт.

    - Я Прокопий, секретарь и советник Велисария.

    - Знаем, знаем! - забурлила толпа. - Лисов прихвостень. Вздёрните его!

    - Вздёрнуть! Вздёрнуть! - начали скандировать гунны.

    - Пусть вначале скажет!

    - Слишком много чести!

    - Нет, хотим послушать!

    Лавр снисходительно разрешил:

    - Говори, Прокопий. Только коротко.

    - Хорошо, недлинно. Господа федераты! Вы напрасно обижаетесь раньше времени - ведь война с вандалами ещё не окончена. Предстоит атака на Трикамар, и уж там, я вас уверяю, нападавшим будет чем поживиться. Велисарий запрещает грабежи и разбой только в тех местах, где народ сдаётся нам добровольно. Трикамар - оплот неприятеля, и пощады ему не будет.

    Гунны напряжённо молчали. А учёный продолжил:

    - Впрочем, не хотите сражаться - не надо. Вас никто заставлять не может. Главное - не слушайте Лавра и не помогайте вандалам. Если вы поднимете оружие на ромеев, то ромеи вас уничтожат, не испытывая к вам ни малейшей жалости. Вот и всё. Размышляйте сами.

    Лавр не выдержал:

    - Врёт! Пугает! У ромеев руки коротки - не дотянут до Трикамара, да и вас не тронут!

    Но один из гуннов - в необъятных штанах свободного кроя и с нестриженой разлохмаченной головой - оборвал архонта:

    - Тихо, помолчи! - и спросил Прокопия: - Обещаешь передать Велисарию наши пожелания? Мы останемся в союзе с ромеями, если нам дадут разгуляться в Трикамаре, а затем отправят домой со всеми трофеями.

    - Я клянусь Всевышним, - подтвердил историк.

    - Врёт! Предаст! На виселицу его! - бесновался Лавр, но его уже перестали слушать: федераты взяли секретаря под защиту и позволили свободно выехать из города.

    Велисарий, узнав о случившемся, снарядил своего доместика, евнуха Соломона, с небольшим ударным отрядом в Силлект - зачитать перед гуннами приказ, одобряющий их претензии, и расправиться с Лавром. Соломон - безбородый жилистый парень с тонким пронзительным голоском - справился блестяще со своим поручением: усмирил недовольных и прилюдно, на площади, к ужасу солдат и местного населения, посадил архонта на кол. Совершенно голый, с растопыренными ногами, выпученными глазами, тот хрипел и дёргался, захлёбываясь кровью, умирая медленно, мучительно и позорно. Это стало лишним аргументом для федератов: Лис не шутит и с изменниками церемониться не желает. Все рвались теперь завоёвывать Трикамар.

    Ну, а Гелимер в последнее время жил в каком-то нервно-взвинченном состоянии - смерть Аматты и разгром вандалов при Дециме очень повлияли на его психику: он порой горько плакал, а порой сидел, уставившись в одну точку, и никто - ни шуты, ни женщины - не могли развеселить короля. Приходил Цазон - грузный, неприветливый, мрачно глядевший из-под неухоженных кустистых бровей. Говорил хриплым голосом, словно был простужен:

    - Хватит, хватит, братишка, хныкать. Мы к войне слабо подготовились - это верно. И Аматта погиб нелепо - тоже правда. Но пора приходить в себя, собираться силами и вышвыривать ромеев с нашей земли. Нас гораздо больше, чем их. А ещё у нас отряды местных мавров. Плюс отряд из перебежавших к нам гуннов. Велисария опрокинем в море!

    Гелимер смотрел на него печально. Отвечал негромко:

    - Слышал о пророчестве мавританской пифии? Предсказала, что её народу будет плохо от владычества безбородого чужестранца. Но вандалы все бородатые, значит, наше владычество в Африке скоро кончится.

    - Ерунда, - возражал Цазон. - Я не верю в бредни сумасшедших. Даже если правда, то при чём тут ромеи? Ведь они тоже бородатые.

    - Нет, не все. У ромеев много военачальников-евнухов.

    - Ерунда, не думай.

    - Не могу не думать. Я недавно начал поэму о печальной судьбе нашего народа…

    Средний брат воскликнул с негодованием:

    - Не поэмы сочинять надо, а войска, войска готовить к сражению!

    - Это твой удел. Я всегда был плохим солдатом. И кровавые битвы глубоко мне противны. Вы с Аматтой меня заставили сесть на трон. Если бы не вы, я бы оставался любящим племянником Ильдериха, сочинял бы стихи и песни, а Юстиниан не пошёл бы на нас войной. Вы во всём виноваты. Младшенький уже поплатился, а твоё и моё отмщение ещё впереди…

    У Цазона сжимались кулаки, и его голос делался совсем сиплым:

    - Гелимер, опомнись! Стань же королём, наконец! Ты погубишь всех!

    Старший брат не произносил ничего, лишь качался из стороны в сторону, как безумный, и невесело улыбался.

    А в начале декабря он призвал к себе секретаря Бонифация и проговорил доверительным тоном:

    - Вот что, дорогой… Поручаю тебе секретную миссию. Как ты знаешь, Велисарий со дня на день выступит против нас. Мы обречены, ибо Небо невзлюбило вандалов. Как бы ни ярился Цазон, дело наше проиграно. И поэтому приказываю тебе: всё моё состояние погрузить нынче ночью на подводы и везти в город Гиппонегрий. Там перенести сундуки на корабль. Если до тебя дойдёт весть о победе ромеев, отплывай немедленно и вези богатства в Италию, чтоб укрыть надёжно. Вдруг останусь жив? Это обеспечит существование и мне, и моей родне.

    - Непременно, ваше величество, - поклонился тот. - Выполню, как велено. - А себе сказал: «Ну, а если не останешься жив, все твои сокровища будут у меня… В этой ситуации как не пожелать удачи ромеям?» - и едва не подпрыгнул от удовольствия.

    Под покровом ночи шесть телег с сундуками миновали вереницей задние ворота дворца, а потом и ворота Трикамара. Путь лежал на север, к Средиземному морю, окружным путём, мимо Карфагена. Вскоре Бонифаций вместе с обозом прибыл в Гиппонегрий. Сговориться с владельцем одного из судов и перегрузить сундуки на корабль не составило большого труда. В принципе он мог бы уже уплыть, но как человек осторожный не решился на грабёж короля без зазрения совести. «Подожду недельку, - думал секретарь, - вот придёт известие о разгроме наших, и тогда, благословясь, можно будет ехать. Соблюдя формальности. Бережёного Бог бережёт». И ошибся, и продешевил, потому что события стали для него развиваться по иному плану…

    Велисарий выступил из столицы в первых числах декабря. На дворе стояла относительно тёплая зима - непроглядная низкая облачность, небольшой влажный ветер, временами моросящий недолгий дождь, никаких луж и слякоти под ногами. Это благоприятствовало походу: воевать в африканскую жару или непролазную грязь очень сложно.

    Соломона с отрядом в полторы тысячи бойцов Лис оставил в городе, Фотий с Феодосием и его людьми контролировали порт и участок побережья. В Гиппонегрии они захватили корабль Бонифация, отобрали у него все сокровища Гелимера, а секретаря с домочадцами отпустили на все четыре стороны.

    Остальные силы византийцев были брошены на вандалов у равнины Булла.

    В Трикамаре заперлись Гелимер, женщины и дети, а войсками командовал сам Цазон, взявший на себя ведение боевых действий. С братом он поссорился окончательно, обозвав его трусом и слюнтяем, а король ответил, что не отрубает ему голову за подобные оскорбления только по необходимости - а иначе армия останется без верховного командира. Словом, настроение перед битвой у обоих было хуже некуда.

    Византийцы подошли к Трикамару 10 декабря и, завидев лагерь вандалов, остановились. Окопались, выставили дозоры, разместили палатки. Ждали, как воспримет неприятель их появление. Но противник тоже не спешил напасть первым: изучал количество и качество подошедших войск, разрабатывал планы обороны.

    Наконец, рано утром шестнадцатого числа Велисарий приказал выступать. Доложили Цазону, и его дружины выступили тоже. Встали в чистом поле друг против друга - возбуждённые, злые, несколько уставшие от гнетущей неопределённости. Армянин Иоанн со своей кавалерией оказался как раз напротив конницы Цазона. Крикнул:

    - Эй, Цазон! Почему ты медлишь? От медвежьей болезни всё седло в дерьме?

    Тот ответил громко:

    - Как бы самому на надуть в седло, грязный манихей! Пожалеешь, что тебя не кастрировали в детстве, потому что вандалы оторвут тебе яйца!

    - Тоже - напугал! Без яиц прожить можно, а без головы, которую тебе оторвут ромеи, долго не протянешь!

    - Ну, иди, попробуй.

    - Сам попробуй, христопродавец!

    Поругавшись ещё немного, обе стороны наконец бросились в атаку - порубились немного и отступили одновременно, чтобы отдышаться. Иоанн снова крикнул:

    - Что ж ты прячешься за спины рядовых воинов, Цазон? Видимо, робеешь выйти со мной на кровавый поединок?

    Командир вандалов заверил:

    - Нет, считаю ниже своего достоинства.

    - Это не достоинство, а всего лишь трусость. Ты труслив, как заяц! Хуже твоего изнеженного братца!

    И опять обе конницы поскакали лоб в лоб, сшиблись и разъехались быстро, побоявшись обильных жертв.

    Перепалку возобновил Цазон:

    - Эй, армянский ублюдок, ты умеешь ли вообще биться? Или у армян лучше получается задницу ромеям лизать?

    - Кто кому задницу сегодня полижет, это мы сейчас выясним!

    Что ж, как говорится, Бог Троицу любит: в третий раз поскакали друг на друга всадники, и рассерженный Иоанн налетел на родича Гелимера со всего маха, щит пробил копьём, и его древко пропороло Цазону шею. У вандала кровь пошла изо рта, он упал лицом в гриву лошади, а затем и вовсе полетел из седла на землю. Войско неприятеля, потеряв командира, стало уносить ноги. Гунны, перешедшие до этого к врагам, тут же возвратились к ромеям. Воодушевлённые византийцы с ходу взяли лагерь противника и лавиной двинулись к городу. Долго штурмовать не пришлось: хилые ворота были снесены в считанные мгновения. Трикамар пал бесславно, полностью отдавшись воле победителей. Больше остальных зверствовали федераты: убивали всех мужчин без разбора, а детей и женщин, предварительно изнасиловав, уводили в рабство. Велисарий к утру еле усмирил этих варваров.

    Ночь прошла в оргиях и безумствах. Пили за свержение Гелимера, за восстановление римского владычества в Африке. По докладам разведки, жалкие остатки вандалов вместе с королём откатились в сторону горного массива Папуа. Лис определил:

    - Думаю, они уже не опасны. Утром Иоанн пусть поскачет следом. Закрепившись в городе, я приду к нему с подкреплением.

    Распорядился также: тысяче бойцов во главе с Кириллом плыть на Корсику и Сардинию, предъявить тамошним вандалам голову Цазона и установить правление византийцев. Остальным командирам точно так же занять все прибрежные города вплоть до Гибралтара («Геркулесовых столбов»), острова Минорики, Майорики и Эбуса.

    - Господа, мы практически справились с нашей миссией, - улыбался он. - Если подтвердим союз с готами на Сицилии и на всей территории Италии, сможем с триумфом возвратиться домой.

    - Слава Велисарию! - поднимали кубки с вином соратники. - Слава Юстиниану!

    И никто не предполагал, что поход их на Запад в целом будет длиться более пятнадцати лет.

8

    Феодора влюбилась в молодого раба Ареовинда по весне 534 года, проезжая в коляске мимо невольничьего рынка на форуме Тавра. Бросила насмешливый взгляд на сидевших на корточках мавров, и одно лицо её поразило: черные курчавые волосы и едва заметная чёрная бородка, черные глаза, походившие на маслины, и на фоне смуглой, цвета румяной корочки хлеба кожи - ослепительно белые зубы. Василиса приказала возничему задержаться и велела сопровождавшему её евнуху Фаэтету:

    - Сбегай-ка узнай - кто таков и какие деньги за него просят.

    Евнух возвратился и доложил:

    - Это группа рабов из Маврусии. Мальчик - сын какого-то местного царька. Знает по-арабски, латыни и гречески. Около шестнадцати лет.

    - Сколько стоит?

    - Ничего не стоит, ваше величество.

    - То есть почему? - удивилась императрица.

    - Их владелец, работорговец из Александрии, уступает вашему величеству даром. В знак безмерного уважения и признательности за честь.

    Женщина ответила:

    - Хорошо, спасибо. Пусть ко мне приблизится.

    Толстый египтянин, беспрерывно кланяясь в пояс, подойдя, распластался в пыли перед царской коляской.

    - Встань, - сказала Феодора. - Вот возьми этот перстень. Думаю, что ты не продешевил.

    - О, какое счастье! - он воздел руки к небу. - Я, несчастный, не достоин столь бесценного дара…

    - Замолчи, не кудахтай. Как зовут раба?

    - Ареовинд.

    - Он смышлёный парень?

    - Более чем.

    - А покладистый?

    - Ангельский характер.

    - Позови его.

    Юноша упал на колени, а хозяин зашипел на него:

    - Туфельку целуй, дурень!

    Василиса остановила:

    - Нет, Ареовинд, это ни к чему. Как ты оказался среди рабов?

    Он проговорил:

    - Жили мы в Бизакии, а когда пришли ваши… мой отец помогал вандалам. И его убили. И его, и моих старших братьев. А меня и сестёр повезли в Александрию на невольничий рынок.

    - Понимаю, да. Что ты можешь делать по дому?

    - Все, что ни прикажете.

    - Передам тебя в подчинение управляющему моим загородным имением, будешь у него на посылках. - И махнула евнуху: - Посади на козлы рядом с возницей. Во дворце поручи папию - пусть сегодня же переправит в Иерон. Вечером доложишь.

    Глядя в спину юноше, ехавшему спереди, улыбалась внутренне: да, она в свои пятьдесят четыре года не чужда ещё увлечений; смуглый мальчик ей доставит несколько счастливых мгновений, подзабытых в пресной её жизни… Петра посещает опочивальню редко, иногда реже, чем раз в месяц. Может быть, завёл кого из молоденьких? Нет, попытки императрицы выследить супруга кончились ничем. Он, казалось, начисто забыл об интимной жизни, думая только о работе - о строительстве храма Святой Софии - «Сонечки», о налогах, Сенате, Церкви, войнах. У неё тоже голова болит от насущных вопросов подданных - веры, положения обездоленных, всяческих дворцовых интриг, но любовь - это же прекрасно, почему надо избегать сексуальной близости? После Имра-ул-Кайса у царицы не было посторонних мужчин. А теперь вот немного пошалит с новым фаворитом. Так, чуть-чуть, просто ради смеха. Почему это Антонине можно забавляться с Феодосием? Феодора ничем не хуже. Разве василисы не имеют права на своё маленькое счастье? А Юстиниан ничего не проведает. И она всё устроит так, что комар носа не подточит. Происшедшее с арабским поэтом научило государыню многому - будет впредь умнее.

    В общем, Ареовинд укатил во дворец в Малой Азии, а владычица вроде не спешила к нему, выжидала, приглядывалась и прислушивалась, вызнавала, нет ли сплетен на этот счёт. Вроде обошлось. Мало ли рабов покупают на рынках! У сиятельной четы их несметное количество, стоит ли обращать внимание на какого-то юнца-мавра? Вот и хорошо.

    Тут сбылось пророчество, данное самой Феодорой по осени - новый инцидент при строительстве храма. Под угрозой обрушения оказались несколько колонн, не выдерживающих нагрузки. Дело в том, что опять стали торопиться с возведением арок-лоров, вся конструкция не успела достаточно просохнуть, и из верхних частей колонн начали выскакивать камешки. По поверхности побежали трещины. Император, рискуя жизнью, сам помчался на леса посмотреть, что же происходит на самом деле. Снова не надел на голову шёлковый платок, как обычно. Так и стоял простоволосый, глядел не мигая на потрескивающую кладку. Исидор и Анфимий говорили наперебой в своё оправдание: мол, расчёты верные, просто не учли влажную погоду, и раствор сохнет медленнее, чем надо. Государь ответил:

    - Понимаю и не сержусь. Прекратите пока работы на данном участке, подоприте колонны брёвнами, ждите высыхания.

    - Слушаемся, ваше величество.

    - Если переживём эту неприятность, больше ничего опасного не произойдёт. - Медленно пошёл по ступеням вниз. - Купол до конца года не начнёте?

    - Можем не успеть. Но уж по весне - обязательно.

    - Сколько лет уйдёт на мозаики и другие отделочные работы?

    - Года два, не меньше.

    - Вот бы к юбилею нашей свадьбы с императрицей!

    - Мы стараемся, ваше величество, но вы видите - обстоятельства порой выше нас.

    - Будем молиться Господу, чтобы обстоятельства больше не мешали. - И подумал грустно: «Доживу ли до освящения храма? По гаданиям, должен. Но лукавый не дремлет и всегда старается палки в колеса вставить. - Автократор сошёл с лесов и отправился обратно в палаты. - Как же я устал! После тех проклятых волнений плебса - ни минуты отдыха. Опасаюсь не успеть выполнить задуманное. Но ведь так можно надорваться. Нервы на пределе. И о Феодоре совершенно забыл. Уж не помню, сколько не бывал у неё в алькове. Месяц, два? Надо навестить… Может, вместе поехать на тёплые воды Бруссы? Но опасно оставлять без присмотра столицу. Даже на неделю не отлучишься. Что ж, повременю. Совершу все, что намечаю, а потом уж, под старость… поживу в своё удовольствие…»

    Ближе к вечеру заглянул в спальню василисы. Та лежала и слушала, как придворная дама, ей читает поэму «О Святом Киприане» - сочинение Евдокии, императрицы, жившей более чем за век до описываемых событий: дочь преподавателя риторики из Афин - Леонтия - стала государыней, выйдя замуж за самодержца Феодосия II Каллиграфа, а окончила жизнь в изгнании, в Иерусалиме, будучи обвинённой мужем в измене.

    - Дивные стихи, - заметил Юстиниан.

    - Дивные, но грустные, - отозвалась супруга.

    - Видимо, предчувствовала судьбу - что умрёт далеко от дома.

    - Я предчувствую тоже.

    - Что же ты предчувствуешь, дорогая?

    - Что умру я дома, но от злого недуга.

    - Господи, помилуй! Ты же обещала, что не станешь гадать о моей и своей кончине?

    - Я и не гадала. Это так - наитие.

    Он присел на край её ложа:

    - Но лет двадцать ещё протянем, по крайней мере?

    - Ты протянешь, наверное, целых тридцать. Я, увы, вдвое меньше…

    - Не пугай, родная. Пережить тебя? Ни за что на свете!

    - Ах, на всё воля Божья, милый. - Феодора отпустила служанок, притянула мужа к себе и устроилась у него под боком. - В шестьдесят пять ты ещё, пожалуй, сможешь заново жениться на ком-нибудь.

    Император не выдержал и сказал сурово:

    - Прекрати, однако! Шутка чересчур затянулась.

    - Я и не шутила.

    - Всё равно не надо. - Царь провёл ладонью по её волосам, стянутым заколками. - Солнышко моё. Ты моя единственная любовь. После Господа Бога и Пречистой Девы Марии ка тебя молюсь.

    - Если в самом деле молишься, отчего мы редко ночуем вместе?

    - Так не потому, что забыл или разлюбил. Знаешь, что работаю по ночам. А под утро устаю и не хочется тревожить тебя во сне.

    - Нет уж, не стесняйся, тревожь. Мне порой бывает удивительно грустно засыпать в постели одной.

    - Приходи ко мне в такие минуты.

    - Я не смею, Петра.

    - Нет уж, приходи.

    В эту ночь доставила ему удовольствие, а сама получила мало. «Да неужто слабеет? - размышляла она. - Вроде бы не должен пока. Нет, определённо я вовремя заимела Ареовинда. Пригодится на чёрный день».

    Этот день выпал очень скоро.

9

    Гелимер провёл на горе Папуа боль трёх месяцев. В первые пять дней после Трикамара он успешно уходил от погони, возглавляемой Иоанном. А на день шестой Иоанн был убит: пьяный Улиарис (тот, которого на Сицилии отыскал Прокопий и который напросился матросом на судно Калодима, а затем пошёл воевать в пехоту) захотел застрелить из лука экзотическую пёструю птицу на дереве, промахнулся и попал командиру сзади в шею. Армянин скончался в считанные мгновения. Велисарий судил убийцу, согласился с тем, что трагедия случилась без злого умысла, и оставил пьянице жизнь, но велел публично отрубить ему правую руку по локоть. И вернулся в Карфаген, а преследовать Гелимера приказал гепидам во главе с Фарой.

    Тот пытался штурмовать Папуа, но бойцы-вандалы сохраняли ещё воинственный дух и отбили атаки быстро; Фара потерял сотню человек и решил взять противника измором, полностью блокировав гору.

    План блестяще удался. К марту у сидельцев подошли к исходу продукты, а воды было крайне мало, так что многие не только завшивели, но и зачервивели. Гелимер и сам страдал - у него от гноя слипались веки. А однажды он, чувствительный поэт, стал свидетелем грустной сценки. Двое мальчиков - малолетний сын Цазона и его приятель - жарили лепёшку из остатков муки, замешенной на дождевой воде; первым влажное горячее тесто, не дождавшись, выхватил из огня племянник и отправил в рот; а приятель сразу же вцепился ему в волосы, кулаком ударил под дых, вытащил лепёшку изо рта и съел. Потрясённый увиденным, самодержец написал письмо Фаре, спрашивая, каковы условия почётной капитуляции? Фара ему мгновенно ответил: если Гелимер сдастся добровольно, Велисарий гарантирует ему жизнь, титул патрикия и поездку в Константинополь ко двору императора. Заодно вернёт королю больше половины его богатств, взятых у секретаря Бонифация.

    Гелимер в ответном письме поблагодарил за проявленное ромеями благородство и сказал, что подумает над их предложением; а пока просил передать ему хоть немного хлеба, губку - протирать больные глаза, и кифару - сочинить жалостливую песню о своей печальной судьбе. Фара выполнил его просьбу и прислал не только хлеб, но и мясо, овощи, фрукты, сладости.

    В третьем своём послании предводитель вандалов снова выразил благодарность за дары и заверил, что готов отдать себя в руки победителей, если за слова Велисария поручится архонт Карфагена Киприан. Безусловно, и это требование с лёгкостью исполнили: привезли архонта к горе, тот поднялся к сидельцам и пропал на несколько часов. А затем спустился в сопровождении Гелимера, всей его дружины и оставшихся в живых родичей. Самодержец вёл себя, словно сумасшедший - то смеялся, то плакал, но, в конце концов, по дороге в Карфаген успокоился и предстал перед Велисарием, сохраняя достойный вид. Византийский командир не скрывал своего воодушевления, но отнёсся к побеждённому непредвзято, только обращался, разумеется, не «ваше величество», а всего лишь «ваша честь». Пояснил с улыбкой:

    - Вашу честь разместят в Палатии, но, уж не взыщите, под надёжной охраной. Отдохнёте, подлечитесь, а в начале апреля вместе поплывём к нам в Константинополь.

    - Как со мной и моей родней поступит Юстиниан?

    - Как и было обещано, возведёт вас в патрикии и позволит жить в Малой Азии, где-нибудь в Галатии. Но как частному лицу.

    - Если не секрет, кто останется править в Карфагене?

    - Мой доместик, евнух Соломон.

    - Евнух?! - побледнел Гелимер.

    Лис взглянул на него недоумевающе.

    - Да, а что такого? Человек он толковый, неплохой военачальник и снискал наше общее доверие.

    - Безбородый евнух… - продолжал бубнить бывший самодержец. - Предсказание пифии сбывается…

    Накануне отъезда взбунтовались мавры, подстрекаемые местными архонтами из вандалов: не хотели платить ромеям налоги. Велисарий бросил на них войско во главе с Соломоном, а затем послал подкрепление - гуннов и фракийцев. Общими усилиями недовольство было подавлено, а налоги полностью взысканы.

    Отплывали 12 апреля. Вместе с Велисарием возвращалась треть ромейской армии и его родня: Антонина, Феодосий, Фотий, Ильдигер. На прощанье Лис выстроил бойцов, остающихся в Африке, и сказал тепло:

    - Воины! Друзья! Поздравляю вас и себя с великой победой. Пало владычество вандалов в Ливии, длившееся девяносто лет. Побережье наше! Будем расширять владения к югу, но потом, как решит Цезарь Август Юстиниан. А пока задача - удержать уже завоёванное, подавляя смуту, собирать налоги и готовиться к предстоящим походам - на Сицилию и, возможно, саму Италию. Помните одно: все мы воины Священной Римской империи и должны в едином порыве возвратить ей былое благополучие. Карфаген - это лишь начало. Продолжение воспоследует. Так попросим же у Господа нашего Иисуса Христа, чтобы дал нам силы побеждать врагов так же быстро и относительно легко. Слава Риму! Слава Юстиниану!

    - Vivat! Vivat! - грянули воины.

    Корабли отчалили от Кофона. Море было синее, безмятежное, доброе. Карфаген растворялся в дымке утреннего тумана. Чайки суетились над мачтами, истово кричали, словно удивлялись, что ромеи уходят восвояси, не обосновавшись надолго. Велисарий думал: «Возвращусь ли сюда ещё? Честно говоря, не хотелось бы. Надо двигаться дальше, завоёвывать для империи новые пространства. Африка - пройдённый этап. То, что не доделано мною, пусть доделают остальные». Лис не знал, что спустя два года обстоятельства заставят его вновь появиться в этой гавани.

    Но, в отличие от него, Гелимер твёрдо знал: он домой больше не вернётся. Не увидит Мегару и Старый город, не уснёт в своей кровати в Палатии, не пройдётся по парку, не половит рыбу в своём пруду, не услышит шума болельщиков на ристаниях в цирке Карфагена… Никогда! Это страшное слово «никогда» - и отчаяние, связанное с ним, ибо «никогда» сродни смерти: человек не в силах победить смерть, умерев, больше не воскреснет, не соприкоснётся с реальным миром, с близкими, родными - никогда, никогда! Глядя на полоску уходящего берега, бывший предводитель вандалов не скрывал горьких слез. Плакал, несмотря на боль из-за не прошедшей ещё глазной хвори. И шептал вспухшими губами: «Родина, прощай. Братья мои, прощайте. Мой народ, извини меня, не сумевшего победить врагов. Я бездарно начал своё правление и бесславно его закончил. Значит, на роду так написано. Понесу мой крест дальше. И молиться стану за мою бедную страну».

10

    В доме Велисария был переполох: в Золотом Роге корабли императорского флота, возвратившиеся из Африки! Значит, надо ждать хозяйку с хозяином, Феодосия и Фотия, зятя Ильдигера! Срочно всё прибрать, вычистить, помыть. Суетился Кифа, командуя остальными слугами, Македония тоже хлопотала, одевая четырёхлетнюю Янку в новую шёлковую тунику, приговаривая при этом:

    - Папенька и маменька прибыли, надо не ударить в грязь лицом и предстать пред ними во всей красе.

    Девочка серьёзно спросила:

    - Маменька не будут ругаться за разбитую мною чашку?

    - Да не будут, пожалуй: чашек в доме много.

    - Может, ей не скажем?

    - Я-то не скажу, ну а ты - как хочешь.

    Иоаннина горестно тряхнула светлыми кудряшками, и её глаза, светло-голубые, как у самого Лиса, сделались печальны:

    - Мне сказать положено. Потому как родителей обманывать - это грех.

    Тридцатитрёхлетняя Македония утешающе погладила воспитанницу по щёчке:

    - Ты обманывать и не станешь: просто промолчишь.

    - Да, а если хватятся? И начнут искать? Выйдет много хуже.

    - Ну, тогда скажи. Мать родная - и за чашку-то не прибьёт.

    - Не прибьёт, наверное. - Откровенно призналась: - Маменьку боюсь много больше, чем папеньку. Он хоть и суровый на вид, а гораздо добрее.

    У служанки вырвалось:

    - О, ещё бы! Твоего отца нельзя не любить!…

    Девочка взглянула на женщину:

    - Ты его тоже любишь?

    Та мгновенно опустила глаза:

    - Ну, а как иначе? Он же мне хозяин, я ему должна подчиняться…

    - Подчиняться - одно, а любить - другое. Я вон маменьке тоже подчиняюсь, а не люблю.

    Македония ахнула:

    - То есть как - не любишь? Что ты говоришь?

    - Нет, люблю, конечно, ибо Богом завещано почитать родителей. Но отца люблю много-много сильней.

    - Вот ещё придумала! Ты мала ещё этак рассуждать.

    - Может, и мала. Я не рассуждаю, я чувствую.

    Первым делом Велисарий, сошедший на берег, поскакал во дворец на приём к императору. Проезжая мимо строящегося собора Святой Софии, поразился его величию - хоть и купола ещё не было, но колонны и стены высились уже в полный рост, намечая контуры будущего шедевра. И вообще происшедшие за год изменения в городе - заново отстроенные или восстановленные после «Ники» дома - сразу же бросались в глаза: чистотой побелки, свежестью, гармонией. В этом ощущалась весна - и не столько в климатическом, сколько в философском, метафорическом смысле. Обернувшись, Лис обратился к Ильдигеру, ехавшему следом:

    - Красота-то какая! Город как расцвёл!

    Зять ответил:

    - Да, его величество никому не даёт жить спокойно, и везде жизнь бурлит. Так приятно ощущать себя частью этой кутерьмы!

    - «Кутерьмы»! - усмехнулся командир. - Это, брат, не кутерьма, а великое время. Время Юстиниана! Так в анналах и напишут историки - вроде нашего чудака Прокопия.

    - Хорошо, скажу по-иному: быть частицей эпохи Юстиниана - счастье.

    - Счастье и нелёгкое бремя. Чтобы соответствовать, надо самому становиться вровень.

    Нарушая этикет, самодержец вышел навстречу Велисарию не в пурпурной, а серой тоге и без позументов, по-обыденному, без помпы. Не позволил пасть ниц, а приблизил к себе и обнял, по-христиански трижды расцеловал. Восхищённо отметил:

    - Загорел-то как! Прямо мавр.

    Велисарий весело улыбнулся:

    - Так из солнечной Африки приплыли, а не из туманного Альбиона!

    - Африки, Африки, - промурлыкал царь и, довольный, прищурился, словно кот на завалинке. - Африка теперь наша. И заслуга в этом твоя!

    Лис почтительно поклонился:

    - Не моя, но наша.

    - Будет, будет скромничать. Именно твоя. Я уже отдал распоряжение, чтобы провести твой триумф по примеру римских императоров. Отчеканим памятную монету, где мы будем с тобой вдвоём, а по кругу надпись: «Велисарий - слава римлян». И назначу тебя следующим консулом.

    Тот склонился ещё подобострастнее:

    - О, такая честь! Ваше величество, мне неловко, право…

    Но монарх только отмахнулся:

    - Не лукавь, мой милый: почести по заслугам.

    - Я ведь не один победил - победила армия, командиры и воины.

    - Никого не обижу, всех вознагражу. Ну, пошли, пошли, выпьем за победу. Нынче по-простому, так, без церемоний, а уж в день триумфа - по этикету.

    Возлежали в триклинии, а Юстиниан задавал множество вопросов и с охотой отвечал на вопросы Велисария: положение в империи в целом неплохое, персы со своим новым шахиншахом Хосровом сохраняют мир (Сите не приходится с ними воевать); кочевые арабы на юге представляют небольшую опасность - все они язычники, нет единой веры, значит, нет объединительной силы; и на севере ни авары, ни славяне, ни анты не беспокоят. Всё внимание теперь к западу. И особенно - к Апеннинам. Готы, захватившие Рим, на словах остаются вассалами императора, но на деле постепенно выходят из подчинения. Не исключена новая война.

    - А Церквям удалось договориться? - спрашивал стратиг.

    Самодержец отрицательно качал головой:

    - Патриарх Епифаний слышать не желает об объединении с монофиситами. Да и Папа Римский Агапит со своей стороны лютует, не идёт ни на какие уступки. Мы-то с Феодорой видеть Папой хотели Вигилия , но не получилось. Ничего, есть в запасе средства: пригласили Агапита посетить Константинополь, он приедет вскоре, тут-то на него и надавим…

    - Ой, на Папу?

    - Ну, подумаешь, Папа! - дёрнул плечом монарх. - Он судья Церкви, я же - судья и церковникам, и мирянам. Значит, выше. Цезарь и Папа в одном лице.

    Велисарий внутренне поёжился от подобной самоуверенности, раньше не проявлявшейся с такой откровенностью, но решил воздержаться от комментариев. То, что Юстиниан говорил и действовал много жёстче и много решительней, за последние два года после «Ники», было очевидно. Царь почувствовал, что пора становиться автократором в полном смысле этого слова, полубогом, деспотом, для которого существует только собственное мнение. И от этого Лису делалось тревожно. Он ведь помнил, что во многом сам, своими руками сотворил Юстиниана - и возвёл на престол, и помог удержаться, и теперь множит его славу. Значит, и ответствен - перед совестью, перед Господом. А простит ли Бог Лису появление маленького тирана? И простит ли народ Романии?

    Император взглянул внимательно:

    - Что задумался? Не готов завоёвывать Италию?

    Полководец отогнал от себя неприятные мысли, улыбнулся широко, как обычно:

    - Так не завтра же, я надеюсь, ваше величество?

    - Я надеюсь тоже. Уповаю на благоразумие готов. Посылаю на днях в Равенну Петра Патрикия, чтобы он уладил наши разногласия. Если не удастся - вот тогда кампания.

    - Видно, через год…

    - Да, не раньше. Отдохнуть успеешь. Антонина как?

    - Слава Богу, не жалуюсь. А её величество в добром ли здравии?

    - Иногда хандрит, но по большей части пребывает в спокойствии. С нетерпением ждала возвращения младшей подруги.

    - Да, они похожи - Феодора и Антонина, - согласился Лис.

    - Обе шлюхи, каких свет не видывал! - бросил тот и расхохотался. А потом, видя потрясённое лицо собеседника, даже подмигнул: - Мы-то жёнушек своих знаем, верно? Ну, шучу, шучу. Не сердись. - Саркастично закончил: - Наши с тобой супруги - выше всех похвал и почти святые! Только крылышек за плечами не хватает. Да благослови их Господь! - и перекрестился.

    День спустя состоялся грандиозный триумф Велисария. Ранним солнечным утром около его дома грянули трубы и ударили барабаны. Полководец вышел из дверей на мраморное крыльцо, устланное красным ковром. Был одет в белый плащ с красной оторочкой, на плече - красный ромб как знак ближайшего приближенного императора, белые с красным мягкие полусапожки.

    - Аvе Веlisarios! - грохнула дружина. - Vivat! Vivat!

    Лис приветственно вскинул правую руку и задорно выпалил:

    - Радуемся, друзья! Это наш триумф. Это слава нашей империи. Впереди новые бои, и один лишь Бог знает, кто из нас уцелеет в них. Но сегодня мы живы, молоды и счастливы! Будем веселиться!

    В окружении воинов в праздничных одеждах шёл пешком по Месе, а толпа по обеим сторонам улицы, полная энтузиазма, без конца выкрикивала здравицы в его честь, словно позабыв кровавую бойню на ипподроме два с половиной года тому назад; людям нравятся сильные и злые, добрые и слабые вызывают у них презрение.

    Так процессия дошла до конюшен цирка, где великого триумфатора поджидали побеждённые: Гелимер в пурпурной мантии короля и его приближенные. На повозках размещались трофеи: золотые троны, сундуки с россыпью драгоценных камней и утварью, несколько тысяч талантов серебра, золотые статуи и посуда, в том числе и сокровища, что вандалы захватили при набеге на Рим (а туда попали из Иудеи - сын Веспасиана император Тит захватил в 70 году Иерусалим и разрушил его.)

    Началось величественное шествие по ипподрому. Велисария усадили в золотое кресло, пленные вандалы подняли его на руки и торжественно понесли вдоль трибун. По бокам шли и ехали многие соратники: Киприан, Валериан и Мартин, Фёдор Ктеан, Фара и Терентий, некоторые другие, победившие в этой войне. Дальше следовал Гелимер со свитой. А в конце везли взятые богатства. Цирк скандировал стоя. Лис приветствовал византийцев поднятой рукой и бросал народу серебряные монеты, шитые золотом пояса, брошки из слоновой кости. Музыканты играли бравурную музыку.

    Наконец, приблизились к царской кафисме. Велисарий и Гелимер выступили вперёд, пали ниц, распростёршись у ног Юстиниана. Император их поднял, сделал жест рукой, и подручные сдёрнули с поверженного вандала красный плащ самодержца. А мандатор от имени государя заявил:

    - Милостью Божьей ты становишься просто аристократом и тебе даруются земли в Галатии, можешь отправляться туда со своими близкими.

    Побеждённый нервно спросил:

    - Да, но мне обещали титул патрикия?

    Наступила пауза. Тишину нарушил сам василевс, пренебрегнув церемониалом:

    - Ты его получишь, если перейдёшь в православие.

    Гелимер молчал. На его худом, безжизненно белом лице явственно читались растерянность, внутренняя боль, ущемлённая гордость. Он проговорил:

    - Я плохой военный, проигравший мою страну, робкий человек, предпочётший плен уничтожению, но не вероотступник. Мы, вандалы, почитаем пресвитера Ария и не будем поклоняться некоей мифической Троице. Ибо есть только Бог-Отец - и Ему Одному бьём земные поклоны - вместе с подобносущным Сыном.

    Императора от этих слов передёрнуло:

    - Убирайся прочь, нечестивец и еретик! Убирайся к себе в Галатию - чтобы я не слышал о тебе боле ничего!

    Гелимер, поклонившись, присоединился к своим родным, и они довольно быстро скрылись в одной из арок, сообщавшейся с Халкой, а потом и с царским дворцом. Но на них уже никто не смотрел.

    Самодержец прилюдно обнял Велисария и, как полагается, возложил на него лавровый венок, выкованный из золота. Да, таких почестей удостаивался не каждый полководец! Ликованию военных и простых граждан не было границ. Начались выступления конников, дрессировщиков диких зверей и канатоходцев, а шуты веселили публику, показывая комические сценки. После представления для народа выкатили бочки бесплатного вина, а верхушка удалилась с кафисмы на монарший пир. Лежаки государя и Лиса были расположены рядом - голова к голове - так же, как когда-то у дядюшки Юстина и его племянника Петры… Все отметили это совпадение. И доброжелатели рассудили: автократор доверяет первому стратигу, превратив его во второго человека империи. А завистники истолковали иначе: тот, кому больше доверяют сегодня, завтра превратится в первого изгоя. К сожалению, последние оказались правы… Но тогда, в начале лета 534 года, единение было полным. Продолжались праздники целую неделю.

    У императрицы застолье проходило отдельно - с жёнами военачальников. Пировали тоже до утра, а затем Феодора пригласила Антонину съездить вместе в термы - освежиться и поплавать, ублажить тело. Та, естественно, согласилась.

    Бани Зевсксипп только ещё отстраивались заново, и сиятельные дамы покатили в другие - бани Александра, тоже разрушенные во время «Ники», но уже открытые, так как были более компактны (и не менее комфортны). Облицованные голубым мрамором, термы предназначались только для высоких особ. Стража состояла из одних евнухов. За царицей с подругой ухаживали несколько десятков рабынь в небольших набедренных повязках: раздевали, провожали в основной зал с бассейном, поливали тёплой и холодной водой из кувшинов, натирали кожу золой, а затем, смыв, пахучими маслами, помогали купаться, делали массаж, угощали вином и фруктами, пели под кифару. А подруги откровенно болтали, не стесняясь посторонних ушей. Василиса спросила:

    - У тебя с Феодосием - всё? Или продолжается?

    Та слегка поморщила носик:

    - Как сказать? По-разному. Я по большей части при муже - так что понимаешь, не до шалостей тут. Удалось побыть вместе раза три-четыре, не больше. Мальчик очень переживает.

    - Ну, а ты?

    - Я, конечно, тоже. Он такой… нежный, ласковый, деликатный, что ли… С ним себя ощущаю олимпийской богиней… и такие чувства испытываю, как ни с кем другим…

    - Да неужто с Велисарием хуже?

    - Он в любви мужлан. Ненасытен и груб. Словно зверь, навалится, выпучит глаза и рычит от страсти.

    И насилует, насилует без конца - я уж успеваю раз десять побывать на вершине судорог, устаю от однообразных движений, вымокну до нитки, а супруг всё никак не может опустошиться, продолжает и продолжает - веришь ли, однажды около часа без перерыва дёргался. Я едва не потеряла сознание!

    - Ничего себе! Да об этом можно только мечтать! - сладко улыбнулась императрица.

    - Нет, когда не часто - то ладно. Он же лезет каждое утро и каждый вечер. Иногда даже днём!

    - Уф, с ума сойти!

    - А зато Феодосий - весь такой душистый, шёлковый, и волосики на лобке прямо женские, мягкие, пушистые, потереться щекой и то приятно! И во всём тебе подчиняется, делает, как хочешь.

    - Фотий знает о ваших чувствах?

    - Думаю, что знает. Но относится сдержанно. И, конечно, мужу ничего не расскажет.

    - А рабы и слуги не выдадут?

    - Вряд ли: побоятся. Знают, что тогда им не жить. Я таких обид не прощаю.

    - Дело же не в них, а в тебе. Отомстить доносчикам отомстишь, а союз с Велисарием рухнет. Для чего тебе?

    - Разумеется, незачем. И тем более, Лиса я люблю. Пусть по-своему, по-особому, но люблю. Он отец моего третьего ребёнка. И вообще опора, эгида, источник благополучия. Феодосий же - просто развлечение, говорящая кукла, прихоть - и не более.

    По ступенькам сошли в бассейн, окунулись в тёплую голубую воду, начали плескаться и нежиться. Продолжая беседу, Феодора сказала:

    - Я тебе завидую, Нино.

    У подруги вытянулось лицо:

    - Господи, помилуй! Ты - мне?! Ты, императрица, повелительница страны, мне завидуешь? Быть того не может.

    - Может, может. - Василиса вздохнула. - Не в большом, конечно, а в малом. В частной жизни. Я себе позволить прихоть вроде твоего Феодосия не имею права. Да и мой в алькове - говоря по правде, не Велисарий!

    Антонина посмотрела сочувственно:

    - Но зато остального в избытке - деньги, слава, власть. Пусть Юстиниан слабоват на ложе, но велик в другом! Он творит историю, вровень с Цезарем, Августом и Константином! Быть женой такого мужчины - счастье.

    Та заметила философски:

    - Иногда мне кажется, что могла бы променять всё величие монаршего положения на простой домашний очаг, где отец семейства не заботится обо всём народе, а всего лишь о жене и о детях. Этого порой так мне не хватает! Интересно, жив ли мой единственный сын? Я бы очень хотела увидеть внука…

    - И за чем дело стало? Снаряди кого-нибудь с тайным поручением в Пентаполис. Пусть разведает и тебе доложит.

    - Ох, не знаю, не знаю, надо ли. Вдруг дойдёт до Юстиниана? Что тогда подумает? Пожелает ли принять внука при дворе?

    - Почему бы нет? Он ведь принимает участие в детях своей сестры и внучатых племянниках?

    - Это совсем другое. То - родные племянники, у меня же - потомки моей добрачной связи с Гекеболом. Надо понимать!

    - Ну, не привечай внука при дворе, помогай негласно.

    - Я подумаю… И вообще, если снаряжать человека в Египет, то настолько преданного, что не выдал бы меня государю даже в пыточной камере.

    - Уж само собой. Например, Фотий. На него можно положиться.

    Феодора взглянула на неё с интересом:

    - Ты согласна попросить сына?

    - Совершенно без колебаний. Я и он с радостью готовы услужить вашему величеству.

    - В случае успеха я вознагражу его щедро!

    - Поплывёт и так - по моей просьбе, и желая сделать приятное василисе.

    - Значит, поговоришь?

    - Сразу, как увижу.

    - Хорошо, пусть отправится не позднее конца июня. Я поеду на несколько недель отдохнуть - тут недалеко, возле Халкидона, буду жить во дворце Герея, в Иероне. Приезжай туда с добрыми вестями.

    - Непременно, ваше величество.

    Император не стал препятствовать ежегодному желанию государыни съездить в их имение в Малой Азии - погулять, развеяться. Лишь предупредил: «Не сиди подолгу на солнце. Это плохо влияет на кожу и на внутренние органы». Та ответила: «Я и так не вылезаю из тени». Он заулыбался: «Ну, в моей жизни ты всегда на свету, это каждый видит».

    Сам дворец Герея походил на Эдемский сад: в зелени, фруктовых деревьях, цветниках и фонтанах с декоративными рыбками. По лужайкам разгуливали павлины и ручные косули. Меж листвы распевали яркие птицы. Многочисленные рабы охраняли покой господ и стремились выполнить каждое желание. Здание из белого мрамора было так устроено, что внутри сохранялась прохлада даже в изнурительный зной. А специально оборудованные купальни позволяли плавать в морских волнах совершенно нагими - без опасности оказаться на виду у чужих людей (а рабов, этих говорящих животных, не стеснялся никто).

    Распорядок дня не казался оригинальным: пробуждение около полудня, омовение, умащение тела и другие косметические процедуры, поздний завтрак, разговоры с приближенными дамами, иногда - с заезжими монахами, выбор завтрашнего меню, сон, прогулки по саду, игры с домашними зверушками, чтение вслух прозы и поэзии, иногда - прогулки на лодке, поздний то ли обед, то ли ужин и невинные эротические забавы: танцы обнажённых рабынь, раздевания атлетически сложенных рабов, сцены-имитации лесбийской и гетеросексуальной любви. В этих представлениях принимал участие и Ареовинд. Феодора вроде в полудрёме наблюдала за ним - как играют его мышцы под смуглой кожей - на груди, спине, ягодицах, ощущала сладкое томление у себя в чувствительных точках, но не шла на близость, вроде опасаясь чего-то. Бога? Мужа? Может быть, всего вместе…

    Но однажды сказала евнуху Фаэтету:

    - Вот что, у меня секретное поручение для тебя. Есть жена одного сенатора - без имён, конечно! - так она влюбилась в нашего красавчика Ареовинда. Надо сделать так, чтоб они встречались, только он не видел её лица. Оборудуй спаленку на втором этаже - в комнате без окон, в той, в которую ведёт потайная лестница из моих покоев. Ясно? В полночь приведёшь туда раба и закроешь двери на ключ, пусть сидит на ложе в полной темноте. Вскоре к нему поднимется моя доверительница, и они проведут час любви. А когда она скроется, тот подаст сигнал, и ты его уведёшь. Хитроумный план, ты согласен?

    Фаэтет поклонился:

    - Как и все, что придумывает ваше величество.

    - Значит, исполняй. К вечеру доложишь. Если ночью выйдет, как намечено, я тебя отблагодарю по- царски.

    - Будет сделано, уж не сомневайтесь.

    Накануне обеда евнух доложил: спаленка готова, молодой человек оповещён и препятствий для свидания нет. Государыня сказала сурово:

    - Но, надеюсь, ты и он - оба понимаете, что язык вам следует держать за зубами?

    - О, ещё бы!

    - Если кто-то проговорится, слухи поползут, то велю бросить вас в темницу, из которой не бывает возврата.

    - Не тревожьтесь, ваше величество, всё останется в тайне.

    - Ну, смотри, смотри.

    От застолья в этот день она отказалась, мотивировав головной болью, и велела принести лёгкие закуски в опочивальню. Прилегла, но заснуть не смогла, встала, занялась вышиванием, бросила, попросила одну из дам почитать ей из Квинта Смирнского - по мотивам гомеровских сюжетов, - перебила на середине, отослала прочь. Удивилась сама себе: «Я волнуюсь, как девочка накануне первого свидания. Что со мной такое? - и подумала с горечью: - Может, потому, что вот это моя последняя страсть? Мне уже пятьдесят четыре, а не за горами и старость. Если верить картам, протяну ещё не более пятнадцати лет… Страшно умирать! Но, с другой стороны, без влюблённости, будучи старухой, жить не стоит. Лишь влюблённость горячит кровь, шевелит мысли, заставляет сердце биться учащённо. Живы только те, кто способны ещё влюбляться! - Опустилась на колени под образами: - Пресвятая Дева! Как мне поступить? Убояться Страшного Суда и не изменять мужу? Или напоследок испытать давно забытое наслаждение? Испытать, удовлетвориться - и постричься в монахини, не в прямом смысле, а по образу жизни? Согрешить - а потом очиститься, отмолить, загладить свою вину, пребывая в богобоязни и святости? Ах, как тяжело делать выбор! Разум заставляет навсегда отречься от плотских утех, а душа и тело подвигают к прелюбодеянию. Искушение слишком велико! Этот раб такой сладкий, непорочный, кожа без морщин, ягодицы сильные. И в глазах огонь. Словно адский пламень! Так и жжёт, всю испепеляет. Я горю, горю! Господи, спаси!»

    Вроде бы решила не ходить на свидание. Вроде успокоилась, позвала служанок, чтобы приготовить себя ко сну. Те омыли её ступни в розовой воде, расчесали волосы, наложили на лицо творожную маску, облекли в ночной балахон. Уложили под балдахин и задули свечи - лишь одну оставив на мраморном столике (Феодора не любила спать в полной темноте, опасаясь перепутать сонные кошмары с реальностью.) Василиса поначалу забылась, но когда на башне дворца протрубили полночь, вдруг вскочила на ложе и перекрестилась. Быстро прочитала «Отче наш» и опять упала головой на подушки. Опустила веки. И открыла. И села. И спустила ноги, погрузив их в домашние меховые туфли. Облизала пересохшие губы. Встала, подошла к мраморному столику и взяла свечу. Подошла к портьере и нажала потаённую ручку. Часть стены отъехала, образуя тайный ход. Феодора осветила каменные ступеньки винтовой лестницы. И шагнула навстречу своему счастью. Или гибели?

    Перед спальней на втором этаже загасила пламя. В темноте приоткрыла дверь. Заглянула внутрь, ничего, естественно, не увидев, шёпотом спросила:

    - Есть тут кто живой?

    И услышала тоже шёпот:

    - Я, Ареовинд.

    Сердце колотилось у горла, ноги почти не слушались.

    - Протяни мне руку, я боюсь упасть, - еле слышно проговорила царица.

    Несколько мгновений не могли друг друга найти. Наконец, их пальцы соприкоснулись. Он сказал негромко:

    - Ложе рядом, следуйте за мной.

    Взяв её под локоть, проводил к одру. Василиса нащупала перину, села, развязала тесёмки у себя на груди. И освободилась от лишней теперь материи. Усадила юношу рядом, провела ладонью по его телу - он был тоже наг. Не спеша скользнула по живо ту и нашла рукой то, к чему стремилась, - сокровенное, тёплое, упругое. Не сдержавшись, радостно воскликнула:

    - О, какая твердь! - опустила голову и поцеловала.

    Раб не смог сдержать сладостного стона. А императрица себя не помнила и проделывала такое, что в приличном обществе рассказывать не пристало. Словно бы клубок, перекатывались оба по ложу, отдаваясь друг другу по-всякому, в самых фантастических вариантах, бесконечное количество раз, потные и липкие от потоков мужского семени. Задыхаясь и теряя сознание. Содрогаясь телами вплоть до экстатических судорог.

    Вдруг она остыла, отстранилась и отодвинулась. Мавр удивлённо спросил:

    - Что-нибудь не так?

    - Нет, - произнесла владычица тихо, - но уже достаточно. Больше не хочу.

    - Мы ещё когда-нибудь встретимся? - в голосе его прозвучала боль.

    - А тебе понравилось? - улыбнулась женщина, облачаясь в ткань.

    Он признался скромно:

    - О, ещё б не понравилось! В первый раз такое.

    - И, возможно, в последний. Ничего не обещаю заранее.

    - Я вовек не забуду вас.

    - Нет уж, лучше забыть, пожалуй. Главное, не дай тебе Бог кому-нибудь разболтать.

    - Буду нем как рыба.

    - Ну, прощай, мой мальчик, - быстро поцеловала, угодив в скулу, соскользнула с ложа и на ощупь добралась до секретной дверцы. Запалить свечу было нечем, и пришлось идти по каменным ступеням с осторожностью, чтобы не свернуть себе шею.

    Наконец, оказалась у себя в спальне. Прилегла на одр, дёрнула за ленту с прикреплённым к её концу колокольчиком, вызывая караульного евнуха. Тот вошёл немедля. Приказала ему:

    - Принеси огня. У меня погасло.

    А когда мрак в опочивальне рассеялся, распорядилась мягче:

    - Позови Агафью. В горле пересохло… Пусть подаст вина, фруктов и холодной баранины. И побольше хлеба!

    Разлеглась на подушках, сладостно прикрыла глаза и произнесла одними губами:

    - Хорошо-то как! Лёгкая истома… каждая клеточка моего организма насыщена… и поёт, и нежится… Господи, прости! Отчего так устроено в мире: все греховное приносит крайнее удовольствие, и наоборот - от всего святого тошнит?

    Мелко рассмеялась, а потом велела появившейся со снедью служанке:

    - Разбуди Гликерью и кого-нибудь ещё из рабов - надо согреть воды: после трапезы я хочу помыться.

    - Мыться, ваше величество? В половине третьего ночи? Не ослышалась ли я?

    Государыня рассердилась:

    - Не ослышалась, не ослышалась. Как хочу, так и поступаю. Живо исполняй, а не то получишь у меня на орехи!

    Так Юстиниан сделался рогатым во второй раз.

 

Глава 2

1

    Более пятидесяти лет до описываемых событий племя готов обитало во Фракии - к югу от Дуная - было оно воинственным и сильным. Правивший тогда в Византии император Зинон, опасаясь их нашествия на Константинополь, заключил с предводителем готов Теодорихом договор о союзе, наименовал консулом и направил на запад - отвоёвывать Италию у германца Одоакра . Теодорих осадил резиденцию неприятеля в городе Равенне и, не в силах одолеть, согласился пойти на переговоры. Порешили так: оба будут властвовать здесь на равных. Но во время пира в честь благополучного завершения боевых действий Теодорих заколол Одоакра кинжалом. Начал править единолично, хоть и подчинялся формально Зинону (в знак своей покорности принял титул не императора, но короля, на латыни - rex).

    Впрочем, вскоре он скончался скоропостижно: на одном из пиров выпил слишком много вина, и ему почудилось, что копчёная рыба на столе, смотрит на него глазами Одоакра, открывает рот и зовёт с собой в преисподнюю. Страшно испугавшись, Теодорих умер от разрыва сердца.

    Сыновей король не оставил, и наследником трона сделался его восьмилетний внук. А фактически стала править дочка Теодориха - Амаласунта.

    Женщина неглупая, энергичная, первым делом она подтвердила свои верноподданнические чувства императору Византии и установила с Константинополем добрые отношения. Это ей позволило не бояться собственного кузена Теодата, предъявившего права на верховную власть. Их вражда длилась долго, наконец удалось прийти к соглашению: королём объявлялся Теодат, а Амаласунта, оставаясь регентшей малолетнего сына, продолжала править.

    Всё бы ничего, да судьба несчастного мальчика не сложилась удачно. Мать давала ему неплохое образование и пыталась воспитать в богобоязненном духе, но коварная свита отвлекала подростка от учёбы, предлагая взамен военную подготовку и сомнительного свойства утехи. В результате к шестнадцати годам он погряз в пьянстве и разврате, тронулся умом и погиб, так и не успев повзрослеть.

    Теодат тут же бросил Амаласунту в узилище, находившееся на острове посреди озера Вульсина, что в Тоскане. Женщина послала слёзное письмо на Босфор. Император, получив плач о помощи, вызвал своего магистра оффиций, дипломата и ритора Петра Патрикия и велел ему плыть в Италию, чтобы навести там порядок - приструнить Теодата и, конечно, вызволить из темницы дочку Теодориха. Заодно договориться о прямом правлении василевса на Сицилии и в Тоскане.

    Пётр прибыл на Апеннины, и его корабль пристал в порту Равенны на Адриатическом море. Встретить полномочного представителя автократора вышел сам король - сорокадвухлетний толстый человечек с совершенно белыми водянистыми глазами и какой-то бурой бородой, поседевшей не равномерно, а отдельными прядями. Гость и хозяин обменялись приветствиями, но смотрели недобро, вроде ожидая подвоха. Отобедав, перешли к серьёзным переговорам.

    Первым делом византиец потребовал отпустить дочку Теодориха. Во-вторых, предложил подчиниться Константинополю целиком: rех выплачивает ежегодную дань (золотой венец в триста фунтов) и по первому требованию выставляет до трёх тысяч готских дружинников в распоряжение василевса. В-третьих, не имеет права никого казнить или награждать без согласования с императором, при молении в церкви первым следует называть Юстиниана, а потом уже Теодата, и везде ставить только парные статуи: справа - Юстиниан, слева - Теодат. Наконец, в-четвертых, вся Сицилия и Тоскана, переходят под прямое правление константинопольского монарха. Если же король будет возражать, государь пришлёт Велисария, чтобы тот низверг непослушного гота.

    Теодат поёжился, словно бы замёрз в своей королевской мантии, и ответил тихо, что не воин, а философ и сражаться с Юстинианом не хочет; что согласен на все условия, кроме одного. Теодат заявил, что не отпустит Амаласунту, ибо это страшная змея, всех опять поссорит и запутает дело; пусть пока сидит в замке, а уж время рассудит их.

    Пётр спросил:

    - Но, по крайней мере, ваше величество гарантирует, что её не убьют?

    Оживившись, племянник Теодориха закивал:

    - Безусловно, так. Ни один волосок не упадёт с головы принцессы, будь она неладна, Господи, прости!

    - Надо зафиксировать это письменно.

    - Хоть сейчас готов.

    После Равенны представитель Юстиниана побывал в Риме и официально пригласил Папу Агапита посетить Византий. Тот с готовностью согласился.

    Словом, через месяц благодушный Патрикий вместе с Папой и подписанным договором отбыл восвояси.

    Между тем партия противников подчинения Италии императору (а число таких людей среди готов было велико) предъявила королю ультиматум: или он порывает с Константинополем, или освобождает трон. Испугавшись, Теодат быстро сдался и отрёкся от составленных с Петром документов. В ту же ночь наёмные убийцы ворвались в королевский замок, где сидела Амаласунта, и зарезали её.

    Что ж, теперь война стала неминуема.

    И реакция ромейского самодержца не заставила себя ждать. Первым делом Юстиниан отдал распоряжение Мунду, находившемуся с войсками в Далмации (современные Словения и Хорватия), перейти в наступление, чтобы захватить итальянский север. Параллельно заключил договор с королём франков о союзе и нейтралитете при войне с готами; франки (галлы), получив богатые подношения, обещали не вмешиваться. Наконец, снарядил армию и флот, во главе которых поставил Велисария. Цель была такая - высадиться на Сицилии, захватить остров, а затем юг Италии. Мунду с Велисарием двигаться навстречу друг другу, выкинуть Теодата из Равенны, оккупировать Рим и провозгласить на всём Апеннинском полуострове власть Романии. Операция началась в июне 535 года.

2

    К этому времени Фотий, побывавший в Египте с тайным поручением от императрицы, вместе с матерью отправился во дворец Вуколеон и предстал пред государыней. Та сидела на троне в пышных одеждах, золотой диадеме в волосах, от которой, словно струи дождя, вниз бежали ниточки жемчуга. Говорила Феодора спокойно, словно речь шла вовсе не о близких ей людях. Подняла посетителей с колен, разрешила стоять напротив и спросила бесцветным голосом:

    - Ты давно прибыл из Пентаполиса?

    - Накануне вечером, - снова поклонился молодой человек.

    - У него хорошие новости, ваше величество, - не смогла сдержаться и вклинилась Антонина.

    - Подожди, не перебивай, - укорила её царица. - Оказался ли ты в доме Гекебола?

    - Да, легко.

    - Видел ли его самого?

    - Нет, увы, Гекебол отдал Богу душу позапрошлым летом.

    Феодора перекрестилась:

    - Царствие небесное!… Жив ли сын его?

    - Слава Господу, заправляет всеми делами покойного батюшки.

    - Как он выглядит?

    - Симпатичный мужчина средних лет, может быть, излишне упитанный, а глаза зелёные, как у той, что его наградила жизнью.

    Государыня взмахнула рукой:

    - Без имён, без имён, любезный!

    - Понимаю, ваше величество, и не уточняю.

    - Он по-прежнему женат?

    - Да, имеет тринадцатилетнего сына Анастасия.

    - Вы общались?

    - Я назвался купцом из Константинополя, и меня приняли радушно. Иоанн показал дворец, залу для приёмов и библиотеку, где как раз в это время педагог занимался с мальчиком. И меня представили.

    - Опиши его.

    - Смуглый, тёмноволосый и глаза карие. Тонкое лицо. Вместо буквы «р» произносит «г».

    - Но вообще смышлён?

    - Да, по просьбе отца прочитал стишок Григория Назианзина , очень выразительно.

    - Говорит по-гречески чисто?

    - С чуть заметным александрийским акцентом.

    - Это ничего. - Василиса помолчала. - Был ли разговор с Иоанном… о его происхождении?

    Улыбнувшись, Фотий ответил:

    - Я пытался выяснить, что он знает об этом, и пришёл к убеждению, что, скорее всего, знает правду, так как всячески избегал касаться скользкой темы.

    Феодора не смогла скрыть волнения:

    - Уж не собирается ли ехать в столицу? Чтобы шантажировать… высокопоставленных родичей?

    - Нет, сказал, что в ближайшее время у него на уме только выправление дел в многочисленных хозяйствах отца. Вот когда Анастасий вырастет, может, и отдаст его на учёбу в Октагон. Но не раньше.

    Антонина вновь позволила себе высказаться:

    - Опасаться нечего, ваше величество: по рассказам Фотия, Иоанн боится Константинополя больше, чем мы Иоанна.

    Феодора нахмурилась:

    - Тут никто никого не боится, заруби себе это на носу. Что ты позволяешь себе? Забываешь, детка, перед кем стоишь?

    У жены Велисария начала вздрагивать верхняя губа:

    - Ах, простите, ваше величество, если я превысила… меру допустимого…

    - Вот и смолкни. - И опять обратилась к Фотию: - Ты уверен, что Иоанн не появится?

    - Я ему советовал. Может быть, излишне категорично, но хотел убедить как следует, чтоб не сомневался.

    - Что же ты сказал?

    - Что его вероятные попытки обнародовать родственные связи с сильными мира сего могут кончиться чрезвычайно прискорбно, создавая угрозу жизни и свободе. Как ему, так и его семье. Он перепугался и, по-моему, понял.

    Государыня удовлетворённо кивнула:

    - Буду рада, если так получится. И ещё раз напоминаю: никому ни ползвука, ясно? Если я узнаю, что в народе или при дворе обсуждают тему… Иоанна и его матери… оба вы падёте первыми жертвами моего гнева.

    Антонина затрепетала:

    - Что вы, что вы, ваше величество! Преданность моя и Фотия безграничны…

    Василиса отцепила крупный драгоценный камень от одной из подвесок у себя на груди:

    - Подойди ко мне, мой бесценный друг. На, возьми награду за твою помощь в этом деле. Деньги за него выручишь отменные. Сможешь, я считаю, даже справить свадьбу.

    Принимая подарок и целуя подол платья императрицы, молодой человек ответил:

    - Нет, пока жениться не собираюсь.

    - Отчего же так?

    - Предстоит поход против готов, и отец берет меня с собой.

    - Ну, а ты взял бы молодую жену. Велисарий же наверное возьмёт Антонину?

    Но родительница Фотия возразила:

    - Нет, увы, я должна остаться в Константинополе. Снова жду ребёнка.

    Феодора чуть её не спросила: «Интересно бы узнать, от кого?» - но при сыне сдержалась. Лишь взмахнула рукой, что обозначало: можете идти. Но когда они попятились к двери, бросила вдогонку:

    - А женить я тебя женю. Даже знаю, на ком: на единственной дочке Иоанна Каппадокийца - Евфимии.

    Тот остановился и пробормотал потрясённо:

    - Но простите, ваше величество, ей ведь лет пятнадцать, не больше?

    Государыня пожала плечами:

    - Ну и что с того? Между прочим, по нашим законам, брачный возраст девочки наступает в двенадцать, мальчика - в четырнадцать лет. Это раз. Я хочу иметь своего человека в доме Иоанна, чтоб держать его под контролем, - два. И, в конце концов, просто сделать тебе приятное. Фимка не дурнушка, а скорее хорошенькая. И к тому же - самая богатая невеста империи.

    Он стоял и хлопал ресницами. Нино прошипела, подтолкнув его в бок:

    - На колени, дурень. И благодари.

    Молодой человек, очнувшись, повиновался.

    А потом, выйдя из покоев, крякнул:

    - Привалило «счастье», ничего не скажешь!

    - Чем ты не доволен? - удивилась мать. - Партия отличная.

    - Просто неожиданно очень. Холостой, холостой - и вдруг женатый.

    Сборы ка войну оттеснили на задний план мысли о задуманном браке. Велисарий следил за формированием войск - общей численностью более семи тысяч, - подготовкой конницы и вооружения. Из его ближайшего окружения ехали: Ильдигер, Прокопий и Фотий. Феодосий оставался с беременной Антониной - по её просьбе. Муж вначале напрягся, не хотел уступать, но она устроила настоящую истерику, плакала, кричала: «Ты не смеешь подозревать, что тебе не верна! Это гадко, подло! Я ношу под сердцем твоего второго ребёнка. И в ответ вместо благодарности получаю такой удар!» Тот просил жену успокоиться, чувствовал себя негодяем и молил о прощении. Разрешил приёмному сыну задержаться в Константинополе до родов, а затем приехать на театр военных действий вместе с Нино.

    Накануне отплытия Иоанн Каппадокиец, поставлявший армии продукты, встретился во Влахернской гавани с Лисом и спросил его откровенно:

    - Что ты думаешь о затее императрицы - поженить наших отпрысков?

    Полководец возвышался над ним на целую голову, был могуч и строен, а эпарх двора выглядел на его фоне некрасивым отъевшимся коротышкой, с оттопыренной нижней губой. Мало кому он внушал симпатию, в том числе и Лису. Тем не менее, стратиг произнёс:

    - Честно говоря, не в восторге - но не потому, что мы с тобой не друзья - это дело десятое, раз тебя уважает государь, значит, уважаем и мы, - а поскольку между молодыми людьми нет взаимной симпатии. Я сторонник браков по любви.

    Иоанн презрительно надул щеки:

    - Скажешь тоже - браки по любви! По любви - любовницы, а не жены. В брак вступать надо по расчёту, чтобы было выгодно с точки зрения капитала и дальнейшего положения в обществе. По таким позициям лично у меня возражений нет. Но душа болит за другое - девочка моя слишком уж юна. Только в августе справит пятнадцатилетие. Совершенный ещё ребёнок, в куколки играет. А поди ж ты - сразу хозяйкой в доме! Да ещё и рожать… Ты не обижайся, но попробуем отложить? Хоть на годик-другой?…

    Велисарий ответил:

    - Лично я не против, но не будет ли злиться василиса?

    - От неё всего можно ожидать. А тем более, что она меня ненавидит. Если б не защита его величества, гнить бы мне давно в каком-нибудь отдалённом монастыре.

    - Знаешь, что, - предложил военный, - а давай поступим следующим образом: до похода в Италию проведём не свадьбу, а всего лишь помолвку. Так сказать, с испытательным сроком в год. Если молодые к следующему лету не поссорятся (и родители тоже!), можно обвенчать.

    У Каппадокийца заблестели глаза:

    - Просто гениально! Это лучший выход. Как в старинной пословице: волки сыты и овцы целы.

    - Значит, по рукам.

    Фотий согласился с лёгким сердцем: мало ли событий произойдёт за двенадцать месяцев! Да ещё при том, что они едут на войну. Вот когда вернутся - видно будет. Разорвать помолвку много легче, чем законные узы брака. Время, как говорится, покажет!

    Торжества провели за четыре дня до отплытия. Гости и родня собрались во дворце Иоанна: особняк стоял севернее Акрополя, возле церкви Святого Дмитрия, посреди огромного цветущего сада. Пиршественный зал в этот раз вместил и мужчин, и женщин, но они возлежали отдельно - сильный пол, так сказать, в «партере», слабый - на «галёрке»; только молодые сидели посредине на троне, пить и есть им не полагалось.

    Рассмотрев невесту, Фотий повеселел: девушка выглядела лучше, чем ему казалось когда-то; слава Богу, мало что взяла от отца - носик милый, губы не такие здоровые, пальчики изящные. Без конца краснела и все время отводила глаза, словно опасалась пересечься с женихом взглядом. Он, когда совсем успокоился, сделал первую попытку завязать разговор:

    - Скоро отплываем в Италию.

    Евфимия утвердительно наклонила голову:

    - Да, мне папенька давеча рассказывал…

    - Буду во главе конного отряда.

    - Конным, верно, легче, чем пешим?

    - Это уж зависит от ситуации. Раньше я сражался в пехоте, но потом овладел верховой ездой в совершенстве.

    Дочка Иоанна всё-таки решилась и тревожно посмотрела на будущего мужа:

    - Но ведь вы не погибнете, Фотий?

    Молодому человеку сделалось приятно: и вообще от вопроса (значит, он ей не безразличен!), и от собственного имени, ненароком слетевшего с этих нежных уст. Улыбнулся и произнёс:

    - Может, и погибну. На войне всякое случается.

    Наречённая искренне воскликнула:

    - Ах, прошу, умоляю, не пугайте меня, пожалуйста!

    Тот пожал плечами:

    - Будто вы не знаете, что такое война!

    - Представляю, конечно, но в какой-то дымке, чисто умозрительно… В нашем доме нет мужчин-военных. И теперь… со всей очевидностью… Разве вам не страшно?

    Прежде чем ответить, несколько мгновений подумал.

    - Раньше было страшно. А теперь в основном привык. Накануне не по себе, а включившись в общее дело, как-то забываешь о вчерашних тревогах.

    Вёз конца волноваться вредно - паникёрам не место в армии.

    Девушка сказала чуть слышно:

    - Постарайтесь не рисковать попусту.

    Он спросил:

    - Значит, огорчитесь, если меня не станет?

    Взглядом упрекнула его:

    - Разумеется, огорчусь, буду горько плакать. Сами понимаете. Мы ведь не чужие теперь. всё-таки жених и невеста. - Тяжело вздохнула. - И молиться Пресвятой Богородице каждодневно буду за вас.

    На душе у Фотия разлилось такое тепло, что ему без труда далась следующая фраза:

    - Я в Италии напишу вам письмо и затем передам с оказией.

    - Чрезвычайно обрадуюсь. И отвечу незамедлительно.

    Гости поднимали кубки за молодых. Велисарий, лёжа голова к голове с Иоанном, говорил, что надеется на молниеносный удар по врагу:

    - Думаю, кампания завершится быстрее, чем в Африке. Разница большая: там вандалы и мавры, зачастую подозрительно относящиеся к ромеям, здесь наоборот - население ждёт прихода византийского войска и конца владычества готов. Мы сметём неприятеля без больших потерь.

    Но Каппадокиец отзывался не столь оптимистично:

    - Дай-то Бог, дай-то Бог, но боюсь, война встанет нам недёшево. Италийцы к эллинам и варварам относились всегда по-разному, так что повсеместной поддержки можете не ждать. А тем более, Папа Агапит - ставленник Теодата и не хочет военных действий.

    Лис парировал:

    - Папа в Константинополе и не может влиять на события прямо. Он фактически у нас под арестом. Если надо, император его сместит и посадит своего человека - Вигилия.

    - Я бы поостерегся. Может выйти раскол Церквей.

    - Он уже идёт - между ортодоксами и монофиситами…

    Иоанн продолжил:

    - …между православными и арианами, несторианами, павликанами, богомилами, монтанистами, савватианами… Так ещё не хватало между нами и Римом!

    Но стратиг только отмахнулся:

    - Я уверен, что италийцы будут нас встречать как освободителей. Хочешь, об заклад будем биться - к лету следующего года мы отпразднуем новый мой триумф?

    - Не люблю пари, это не в моих правилах.

    Велисарий захмыкал:

    - Просто ты боишься! Ставлю тысячу либров золота.

    У того глаза вылезли на лоб:

    - Ничего себе! Это же семьдесят две тысячи солидов!

    - Испугался?

    - Если проиграю, не расплачусь.

    - Хорошо, твоя ставка?

    У эпарха двора заблестела лысина от пота:

    - Я не знаю, право… Ты меня смущаешь. Ладно, будь по-твоему: тысяча либров и ни фолла меньше. Всё равно я выиграю, и тебе платить.

    - Мы ещё посмотрим!

    И Прокопий разбил их рукопожатие.

3

    Весть о высадке армии Велисария на Сицилии Теодат получил в июле и схватился за голову: он за две недели до этого бросил своих лучших полководцев в Далмацию - воевать против наступавшего с севера Мунда и его сына Маврикия. Как и чем сражаться на два фронта, гот не знал. Суеверный и мнительный по натуре, он пошёл в синагогу к раввину Симону бен Лазару, слывшему на всю Равенну провидцем, и велел ему погадать, что же будет с ними в дальнейшем. Иудей велел собрать тридцать поросят, запереть их по десять штук в трёх отдельных комнатах, на одной повесить табличку «Готы», на второй - «Италийцы», а на третьей - «Ромеи» и держать без воды и корма неделю. И затем посмотреть, что же получилось. В результате в комнате «готов» выжили только два поросёнка. «Италийцы» остались все, но у половины из них вылезла щетина. А «ромеи» не пострадали никак. Теодат впал в уныние, проклинал себя за убийство Амаласунты и прикидывал, как бы по примеру Гелимера сдаться в плен на выгодных условиях.

    Между тем два события резко изменяли его настроение к лучшему.

    Первое случилось в Далмации: оба войска, готов и ромеев, встретились в районе Салона (там, где нынешний Хорватский Сплит), Мунд вошёл в город и послал сына с группой переговорщиков - об условиях сдачи армии неприятеля. Но враги сдаваться не собирались, захватили Маврикия и убили. Разъярённый Мунд бросился в наступление, обратил готов в бегство, но и сам погиб. Так сбылось пророчество римской ясновидящей: «Africa capta mundus cum nato peribit» - «Когда будет завоёвана Африка, мир сгинет со своим потомством» (дело в том, что гепидское имя «Мунд» совпадает с латинским словом «мир», то есть, значит, сгинет не мир, а Мунд и рождённый от него!).

    В то же самое время к Велисарию прибыл из Карфагена человек от евнуха Соломона: в городе восстание, армия бунтует. Федераты выступали по трём причинам: им задерживали жалованье - раз, не раздали земельные участки, как обещали, - два, и к тому же запрещали проводить церковные службы по арианским канонам - три. А ещё из Константинополя в Ливию тайно приплыли четыреста вандалов, некогда сопровождавших Гелимера, и теперь готовят убийство Соломона, чтобы вновь прийти к власти.

    Поначалу Лис не слишком озаботился этими проблемами (все-таки считал для себя главным наступление с Сицилии на Неаполь) и послал на подмогу Соломону небольшой отряд во главе с Мартином и своим полномочным представителем - Прокопием.

    Те попали в Карфаген в самый разгар событий. Заговорщики-вандалы и восставшие федераты объединились, выбрали своим главарём Феодора из Каппадокии и напали на королевский дворец - Палатий. Перебили охрану, умерщвляли всех, не жалея ни стариков, ни женщин, но войти в домовую церковь, где укрылся Соломон со своими близкими, тем не менее не решились. И как раз ударил отряд Мартина: конники прорвались из гавани в центр города, заняли Палатий и освободили скопца. Тот вначале возблагодарил небо, но когда узнал, что в отряде освободителей только двести пятьдесят человек, снова загрустил и сказал печально:

    - Дело гиблое, так как у противника - несколько тысяч.

    - Надо убедить Феодора не сражаться против нас, - предложил Прокопий. - Я его знаю лично, он человек разумный, к императору относится с уважением.

    - Что ж, попробовать можно, - согласился Мартин.

    Дом Феодора находился в стадии от центра - на границе старого города и Мегары. Пятьдесят конников-ромеев окружили его и блокировали охрану. Главарю мятежников ничего не оставалось, как пойти на переговоры. Предложил гостям отобедать в триклинии. Но ромеи, побоявшись отравления, сухо отказались и потребовали немедленно прекратить беспорядки.

    Феодор - худощавый мужчина с чёрной бородой и одним левым глазом (правый, рассечённый саблей в бою, вытек и зарос) - отвечал спокойно, даже улыбаясь слегка:

    - Это невозможно при всём желании. Армия взволнована и на грани срыва. Успокоить солдат мог бы Велисарий, но, как видно, у него иные заботы.

    Соломон спросил:

    - Хорошо, если ты не против, мы тебя назначим командиром военного отряда города и посадим в Палатии. Сами же отправимся на Сицилию - привезти сюда Велисария.

    - Обещаете, что, придя сюда, он меня не казнит?

    - Слово аристократа и магистра.

    - Возражений нет.

    Под покровом ночи сели на корабль, попрощались с Феодором и отплыли на триста стадий. Но затем, оказавшись в безопасности, развернулись и пристали на границе Ливии и Нумидии. Здесь Мартин с небольшой охраной сошёл на берег и отправился к Валериану за помощью. А Прокопий и евнух взяли курс на Сицилию.

    Велисарий, конечно, в первую минуту был разочарован неудавшейся миссией историка, проклинал Соломона, федератов и вандалов вместе с Феодором, но довольно быстро взял себя в руки и сказал:

    - Делать нечего, надо ехать в Африку. Я беру с собой Ильдериха, сто его копьеносцев и, естественно, Соломона.

    У Прокопия вытянулось лицо:

    - Как, и всё? Против нескольких тысяч бунтовщиков?

    - Пару тысяч наберём из ратников Валериана и Мартина, думаю, достаточно.

    - Чересчур рискованно, консул.

    Лис опять взорвался:

    - Да, и что с того?! Не могу оголять Сицилию! Мне ещё Италию завоёвывать с этими людьми!

    - Если вы погибнете в Карфагене, завоёвывать Италию будет некому.

    - Ладно, не накаркай! - успокоился и проговорил без надрыва: - Оставляю тебя, Прокопий, вместе с Фотием. Главное - не допустить разложения армии. В случае опасности шлите человека ко мне в Карфаген.

    - Сделаем, что сможем.

    Но события уже развивались не по лучшему для ромеев сценарию. В Ливии восставшие обвинили Феодора в измене, выбрали своим новым предводителем копьеносца Стоцу и под его началом восемь тысяч воинов двинулись в сторону столицы. К ним примкнули не менее тысячи вандалов. С этой силой можно было запросто очистить от византийской армии всё морское побережье, вплоть до Гибралтара.

    Феодор послал для переговоров своего друга - Иосифия. Но мятежники, чувствуя своё преимущество, никаких бесед вести не желали, закололи парламентария и его тело бросили собакам. Подойдя к Карфагену, осадили город.

    Тут как раз из Нумидии прибыли войска Валериана с Мартином, а на рейде встал корабль Велисария. Весть о его приезде быстро распространилась среди осаждавших, Стоца испугался и отступил. Лис погнался за ним и настиг около Мембресы (триста пятьдесят стадиев от столицы). Обе стороны бросились друг на друга; и хотя у мятежников было пятикратное преимущество, ветер дул им в лицо, изменяя траектории стрел. Стоца приказал развернуться, но поздно: неприятель ударил бунтовщикам с фланга. Хорошо обученные конники Валериана быстро рассеяли копьеносцев и лучников, захватили вражеский лагерь, перебили всех, женщин взяли себе рабынями и вернулись обратно в Карфаген.

    Не успели отпраздновать новую победу, как приплыл человек от Фотия: Мунд и Маврикий в Далмации погибли, Теодат арестовал вновь прибывшего для переговоров Петра Патрикия и грозит наступлением на Сицилию; в армии брожение, а гепиды требуют возвращения домой. Велисарий оставил Карфаген на Мартина, Феодора и Ильдигера, а с Валерианом поспешил на корабль, чтобы плыть к собственным дружинам.

4

    В доме Лиса в Константинополе тоже происходили грустные вещи. Только-только военные корабли отчалили от пристаней Золотого Рога, как любовники - Антонина и Феодосий, - окончательно потеряв рассудок, начали жить друг с другом в открытую, не стесняясь ни слуг, ни рабов. Он входил к ней в спальню в любое время дня и ночи, а она любила мыть его в лохани, забираясь в воду сама, а затем провоцируя на близость. То и дело хозяйские покои оглашались сладостными стонами - это мать семейства бурно отдавалась своему приёмному сыну. Оба потом бродили по дому квёлые, с красными от бессонницы глазами и какие-то ошалелые.

    Македония возмущалась, часто жаловалась Кифе:

    - Вот бесстыжая тварь, подзаборная шлюха! На глазах у маленькой дочери! И к тому ж сама ещё на сносях!

    Кифа отвечал:

    - Янка ещё мала, понимает плохо.

    - Ой, не говори: в пятилетнем возрасте знают больше, чем мы предполагаем. Вот вчера у меня спросила: «Что это у братика Феодосия между ног болтается?» Я ей говорю: «Где ж ты это видела?» А она невинно: «Я зашла в маменькины покои и смотрю - он стоит в лохани, вытирается простыней, а под животом у него толстая колбаска».

    У слуги вырвался смешок:

    - Ну, и как ты ей это объяснила?

    - Да никак, что-то наврала, будто бы не знаю. Нет, позор какой, Кифа, согласись? Развращают девочку и марают честь нашего хозяина.

    Он развёл руками:

    - Что мы можем сделать? Наше место в людской, возникать не имеем права и должны не вмешиваться в личную жизнь господ.

    - И тебе Велисария не жалко?

    - Безусловно, жалко. Он великий человек: полководец от Бога и ко всем своим относится с нежностью. В том числе и к нам. Но скажу по правде: в сотню раз жальче мне себя.

    - Ты про что толкуешь?

    - А про то: если мы с тобой донесём хозяину о проделках Нино, не снести нам головы после этого.

    - Ой, да перестань! Он её прогонит, и она отомстить уже не успеет.

    - Никогда не прогонит. Слишком сильно любит. Может, даже заговорён. Ведь она ворожить умеет.

    - Не прогонит, даже если мы представим ему свидетелей - всю домашнюю нашу челядь? Разве ты откажешься подтвердить?

    - Откажусь, конечно. Сразу заявляю. Мне моя шкура дорога.

    Македония взглянула на него с сожалением:

    - Трус несчастный. Все вы, мужики, одинаковы. На словах - гепарды, а на деле - зайцы.

    - И хозяин заяц? - иронически сощурился Кифа.

    У служанки потемнели глаза:

    - Нет, хозяин храбрый. На войне, при дворе, везде. Кроме спальни своей супруги. Может быть, действительно заколдован…

    - Стало быть, я прав. И сама не вздумай затевать это дело. Пусть живут, как знают, нам высовываться не след.

    Женщина вздохнула:

    - Ох, не знаю, не знаю, прямо. Сердце не на месте. Хочется помочь Велисарию, но, понятно, страшно.

    - Брось, остынь, думай о другом.

    - И стараюсь, да не больно выходит. Ты же знаешь, что его судьба мне не безразлична.

    Вскоре у Антонины приключилось несчастье: видно, перестаралась в плотских утехах с Феодосием, или же вода в их совместной ванне оказалась чересчур тёплой, или то и другое вместе, только у неё открылось кровотечение, и она потеряла будущее дитя. Пролежала пластом весь день - потрясённая и подавленная, никого не желая видеть, даже своего фаворита. А потом объявила, что поедет к мужу на Сицилию - вместе с Феодосием и маленькой Иоанниной. Все пытались её разубедить, говорили, что теперь осень, а не за горами зима, и в такие погоды плыть с ребёнком небезопасно, но она ничего не желала слушать, отвечала твёрдо: к девочке приставим нянек и мамок, те её защитят от простуд. В том числе велела и Македонии, чтобы собиралась в дорогу. Та почтительно поклонилась. А потом сообщила Кифе, остающемуся в столице:

    - Там уж поквитаемся с потаскухой! Выведу её на чистую воду. Расскажу хозяину обо всём, в том числе, почему получился выкидыш.

    Как ни уговаривал слуга челядинку, как ни умолял образумиться, женщина твердила упрямо: будь что будет, только под одной крышей мне с гетерой не жить, лучше пусть убьют, чем терпеть позор.

    Отвалили от пристани в гавани Кондоскалия в ноябре 535 года и приплыли в Сиракузы ближе к Рождеству. Велисарий встретил их с удивлением, а когда узнал, что ещё не родившийся ребёнок погиб, сильно огорчился. Утверждал, что фортуна отвернулась от него, нет нигде удачи - ни в военном деле, ни дома. Но к весне успокоился, утешаясь играми с маленькой дочерью. Девочка его обожала, обнимала, тискала, целовала в щеку, а однажды прошептала на ушко:

    - Мой любимый папочка! Я тебя люблю много больше мамочки!

    Он ворчливо заметил:

    - Этак не годится. Мамочку нельзя не любить.

    - Я её люблю, но тебя сильнее.

    - Отчего же так?

    - Потому что любишь меня больше всех на свете.

    - Это верно.

    - А она больше любит братца Феодосия.

    - Да с чего ты решила, глупая?

    - Без конца с ним воркует и милуется, а когда ты уехал, то купала его в лохани. А меня вот не искупала ни разу.

    Поразившись, Лис проговорил:

    - Что, собственноручно купала?

    Дочка рассмеялась:

    - Да, собственноручно. Как же можно ещё купать? Захожу и вижу: Феодосий голый в ванне стоит, ну а мамочка заботливо вытирает его простынкой.

    Полководец сглотнул:

    - Мама тоже голая?

    - Нет, была в тунике.

    - Очень любопытно.

    Понимая, что сама Нино правду не расскажет, Велисарий позвал к себе Македонию. Та заметно дрожала, прятала глаза и всё время на груди теребила край накидки. Бывший её любовник спросил:

    - Ты по-прежнему относишься ко мне хорошо?

    Женщина пошла пятнами, молча покивала. Еле слышно произнесла:

    - Как иначе? Вы мой господин, я служу вам столько лет преданно и верно…

    - Вот и говори правду.

    - Так насчёт чего, ваша светлость?

    - А насчёт Антонины и Феодосия.

    У служанки повисли слезы на кончиках ресниц. Стиснув в кулаке край накидки, только прошептала:

    - Я не разумею, о чём вы.

    - Как - не разумеешь?

    - Нет, не разумею.

    - Как они себя вели без меня?

    - Да обыкновенно…

    - Отвечай, не бойся.

    - Я и не боюсь. Мне чего бояться?

    - Правда, что она мыла сына в лохани?

    Македония уткнулась носом в ладони и склонила голову низко-низко. В голосе у Лиса зазвучала досада:

    - Отвечай же, ну! Что ты там страдаешь?

    - Не могу, не могу, - пробубнила она, продолжая стоять, сильно сгорбившись.

    - Отчего не можешь?

    - Чтоб не огорчать вас. И не поплатиться за правду.

    - Кто ж тебя накажет за правду?

    - И хозяйка, и вы, оба вместе.

    - Обещаю, что не поплатишься.

    - Вы-то обещаете, а она?

    - А она тем более.

    - Нет, боюсь, боюсь.

    Он схватил её за руку, чуть пониже запястья, дёрнул, открывая лицо:

    - Я приказываю тебе! Если не расскажешь, хуже будет!

    Женщина вздохнула:

    - Да куда уж хуже! Хуже не бывает. - Отняла от лица и вторую руку, вытерла глаза и ещё раз вздохнула: - Так и быть, скажу. Да простит меня Дева Мария Богородица и Господь Наш Иисус Христос. - И перекрестилась. - Да, купала, верно. И сама с ним купалась вместе. И все ночи проводили вдвоём на супружеском - значит, вашем - ложе. - Пальцы Македонии явственно тряслись.

    - Свят, свят, свят! - вырвалось у Лиса. - Да неужто правда?

    Он сидел весь красный, не похожий на себя самого - не военачальник, командир, консул, правая рука императора, а испуганный обиженный мальчик. Жалобно спросил:

    - Ты не врёшь, сознайся? - Не дождался её ответа и мотнул головой в отчаянии: - Знаю, что не врёшь. Вижу, что не врёшь. Я рогат, рогат! Это нестерпимо! - Сморщился, зажмурившись.

    Посидел несколько мгновений в молчании. Наконец, Велисарий открыл глаза, более холодные, чем до этого, и проговорил вроде отрешённо:

    - Как давно их связь?

    Челядинка сказала робко:

    - Мне откуда знать!

    - А тебе как давно известно?

    Та задумалась, а потом ответила:

    - Почитай уж, четыре года. Как вернулись из Персии.

    Полководец ахнул:

    - Как вернулись из Персии! Ничего себе!… Что же ты скрывала? Почему не предупредила? А ещё считаешься друг…

    - Я не друг, я служанка… Мы в дела господ не встреваем… И сейчас рассказала зря…

    Он вскочил и забегал по комнате, брызгая слюной и тряся огромными кулачищами:

    - Нет, не зря, не зря! Надо положить этому конец. Безусловно, что она будет отпираться, говорить, что её грубо очернили… Кто ещё свидетель? Назови скорее.

    Македонии пришлось тут же упомянуть нескольких рабов и служанок. Велисарий велел тотчас их позвать, а затем допросил с пристрастием. Те вначале стеснялись, но потом, под его нажимом, сообщили правду - да, у них на глазах Антонина изменяла ему с Феодосием.

    Лис уже больше не бесился, задавал вопросы спокойно, даже хладнокровно, вроде речь вели о каких- то третьих лицах, а не членах его собственной семьи. Под конец промолвил:

    - Можете идти. Все идите, все. Македония тоже. Мне необходимо побыть одному.

    Взял кувшин с вином и наполнил чашу. Медленно приблизил к губам и вдохнул винный запах. Отодвинул, поёжился. Нет, вина не хотелось вовсе. Может быть, воды? Подошёл к бочонку, зачерпнул ковшом. Выпил и почувствовал облегчение. Сел, остатки воды вылил на ладонь и смочил лицо. Ощутил озноб. Сам себя спросил: что теперь надо предпринять? Их, любовников, посадить на кол, а затем самому броситься на меч? Пошло, глупо, мерзко. На кого тогда останется Иоаннина? Кем она вырастет без родителей и с клеймом отца-самоубийцы? Может быть, казнить одного Феодосия, а жену прогнать и затеять развод с согласия патриарха? Слухов не оберёшься, толки поползут по всему Константинополю и стране. Он, великий завоеватель, слава империи, покоритель «Ники», Африки и, возможно, Италии, оказался смешным, незадачливым рогоносцем, о которых поют сальные куплеты на представлениях в цирке… Нет ничего опаснее смеха простолюдинов. Смех ниспровергает диктаторов. Допускать огласки нельзя - это однозначно. Стало быть, простить? Вот ещё чего не хватало! Впрочем, надо выслушать и другую сторону - может быть, не всё так трагично?

    Дверь открыл, вышел на балкон внутреннего дворика. Посреди него бил фонтан. Зеленели клумбы, распускались бутоны. Македония шла, за руку держа Иоаннину; та, увидев отца на балконе, радостно махнула ему ладошкой. Лис в ответ тоже помахал. В Сиракузах пахло весной. Вот - весна, а кругом несчастья: и измена Нино, и необходимость отложить наступление на Неаполь из-за бунта в Ливии… Дьявол! Не везёт. Неужели и правда, Фортуна от него отвернулась?

    - Звал? - спросила супруга за спиной Лиса.

    Он какое-то время оставался стоять, грозно перекрестив руки на груди, лишь затем повернул к ней лицо. Совершенно спокойное, будничное, может быть, более серьёзное, чем обычно. Посмотрел на женщину из-под вполовину опущенных век. И отметил про себя: да, она по-прежнему хороша. То, что называется «дама в соку». Налитая, спелая. Волосы - воронье крыло - собраны на затылке. Белая красивая шея. Неширокие покатые плечи и высокая (всё ещё высокая!) грудь. Круглые бедра в складках пеплума. Всё ещё манящие бедра. Вожделенные бедра!

    Велисарий стоял и разглядывал её молча. Нино поняла этот взгляд по-своему, усмехнулась, произнесла:

    - Хочешь, да? - начала развязывать тесёмки на шее.

    Полководец остановил:

    - Погоди. Не время. Надо поговорить.

    - Разве одно мешает другому? - продолжала раздеваться она. - Мы с тобой не близки уже третьи сутки. Я изголодалась. Силы нет терпеть. Думала, сегодня придёшь… - Верхняя одежда упала к её ногам, и жена осталась в одной шёлковой тунике. - Ну, иди ко мне. Посмотри, как разгорячилось у меня лоно. Слышишь аромат? - Провела рукой у себя под подолом и затем показала ему мокрую ладонь. - Я сгораю от сладострастия. Кожа на сосках сейчас лопнет!… Ну же, ну! Почему ты медлишь?

    Он шагнул вперёд, указательным и большим пальцами стиснул её щеки - так, что губы выпятились вперёд. Процедил зловеще:

    - Сука. Тварь.

    Антонина вырвалась, отступила, вскрикнула:

    - Ты чего? Тронулся умом?

    - Тронешься с тобой. Похотливая кошка. Уличная девка.

    У неё в глазах появился ужас:

    - Ты о чём, о чём?

    Велисарий посмотрел исподлобья:

    - Всё о том же, дрянь. О тебе и о Феодосии.

    - Господи, помилуй! - слишком преувеличенно возмутилась женщина, чтобы скрыть волнение. - Мы же в Африке ещё говорили… Ничего между нами нет. И не может быть. Я его люблю лишь по-матерински…

    - И поэтому купаешь его в лохани? - рявкнул Лис.

    - Что же в том такого? Как-то помогла… я уже не помню…

    - Но зато другие запомнили. Хорошо запомнили! И готовы подтвердить под присягой.

    Торопливо одевшись, Нино злобно ответила:

    - Врут. Не верь. Недостойно клевещут. Даже знаю кто: эта Македония чёртова. Потому что до сих пор в тебя влюблена.

    Полководец поморщился:

    - Не мели чепухи, бесстыдница. Македония вовсе ни при чём. Я узнал от дочери.

    - От какой ещё дочери? - изумилась супруга.

    - У тебя и у меня разве несколько дочерей? - ухмыльнулся тот криво и невесело. - Чистое дитя врать не будет.

    - Что ж она сказала?

    - Что зашла к тебе и увидела… вас обоих! Как ты вытирала его! Тьфу, проклятье! Даже повторять мерзко.

    Антонина не уступила и произнесла с вызовом:

    - Вытирала, да. Ну, и что с того?

    - Ты не понимаешь?

    - Я не понимаю.

    - Женщина на пятом месяце беременности, в полном расцвете сил… вытирает голого молодого мужчину… Разве это пристойно?

    - Разве это зазорно? Он мой сын. Да, приёмный, но почти как родной. Мать не может вытереть сына после ванны?

    Он разжал кулак и в упор ей выставил вперёд указательный палец:

    - Хватит говорить глупости. Я не удивлюсь, если тот ребёнок, выкинутый тобой, был не от меня.

    Чувствуя, что наглостью его не сломить, Нино решила взять на жалость. У неё из глаз побежали слезы, и она упала перед ним на колени:

    - Господи, любимый! Ты не веришь мне… Мне, которая любит тебя больше жизни. Мне, которая предана тебе и душой, и телом. Как я оправдаюсь? Чем смогу доказать полную мою невиновность - вопреки наветам и клевете? Хочешь, я убью Феодосия? Собственной рукой? Только прикажи - и убью, даже не задумаюсь. Лишь бы ты поверил. Потому что на свете нет у меня никого ближе и любезней тебя. В том числе и дети: каждого из них променяю на твоё благорасположение… - стала целовать его ноги.

    Он стоял нахмуренный и недвижный, словно изваяние. А жена прикасалась губами к мужниным ступням, голеням, коленям, обняла за бедра и прижалась щекой к низу живота. Ощутила, как вздымается его плоть. Запустила ладонь ему под одежды и схватилась за горячее, мощное достоинство. Дикая гримаса исказила лицо Велисария, он шагнул назад и толкнул супругу в плечо. Та, не удержавшись, упала и лежала на мраморном полу, оперевшись о локоть.

    Лоб у Лиса блестел капельками пота. Тяжело дыша, он проговорил:

    - Нет, не выйдет… На такую дешёвку не попадусь… - И повысил голос, призывая слугу: - Живо позови ко мне Феодосия. Мы решим теперь раз и навсегда.

    Антонина отползла спиной к небольшой лежанке, разместившейся около окна, села на неё и не проронила ни слова. Полководец медленно опустился в кресло и молчал тоже. Только из открытой двери балкона долетали уличные звуки: цоканье копыт по брусчатке, шум фонтана.

    Появившийся слуга поклонился:

    - Ваша светлость, честь имею доложить, Феодосия нет нигде в доме.

    - И давно ль ушёл?

    - Сказывают, утром.

    - А когда вернётся?

    - Сказывают, будто бы уже не вернётся.

    - То есть как? - Велисарий удивлённо приподнял брови.

    Нино повернула к слуге лицо тоже в недоумении.

    - Будто бы бежал на корабль, отплывавший в Эфес.

    - Как - бежал? - вырвалось у Лиса.

    - Как - в Эфес? - вырвалось у неё.

    - Больше ничего не известно.

    - Кто последним из наших видел его?

    - Сказывают, Фотий.

    - Позови-ка Фотия.

    Полководец не спеша откинулся в кресле, мстительно сказал:

    - Вот и доказательство вашей с ним виновности.

    Женщина ответила мрачно:

    - Ничего подобного. Просто испугался твоего разбирательства. Что не сможет доказать нашей непорочности.

    - Вашей непорочности! - фыркнул муж. - Тоже мне, Пречистая Дева Мария!

    Та проговорила:

    - Издевайся, издевайся, сколько тебе угодно. Правда на моей стороне.

    Появился сын. Он переводил взгляд с родительницы на отчима и обратно, силясь распознать, для чего его вызвали. Командир спросил:

    - Ты сегодня утром видел Феодосия?

    - Очень рано, мельком: я ходил купаться на море, возвращаюсь, а он идёт. Поздоровались, задаю вопрос - мол, куда направился, он - «потом, потом» - и почти вприпрыжку. Было удивительно. Что-нибудь случилось?

    - Феодосий сбежал. Якобы на судне, направляющемся в Эфес. Что тебе об этом известно?

    Молодой человек вновь взглянул на мать - пристально, с тревогой - и решил, что нельзя поступать с ней неблагородно. Сухо произнёс:

    - Ровным счётом ничего не известно. Он со мной не делился планами побега.

    - Но предположения есть?

    - Я не думал об этом.

    - Так подумай сейчас же! - и стратиг ударил по крышке стола ладонью. - Он страшился моего гнева?

    Пасынок изобразил удивление:

    - Гнева? Почему? У тебя был повод на него гневаться?

    - Будто сам не знаешь!

    - Не имею понятия.

    - Все кругом знают, слуги знают, свита знает, я, конечно же, узнаю последним, а тебя это не коснулось!

    - Это - что? - Фотий продолжал смотреть на отчима немигающим взором.

    Велисарий не выдержал:

    - Убирайся прочь, негодяй! Оба убирайтесь! Чёртова семейка. Ни стыда, ни совести…

    Мать и сын шли какое-то время молча, а потом Нино тронула его за руку:

    - Я благодарю…

    Он повёл плечом:

    - Ах, оставь, пожалуйста… Чувствую себя - хуже некуда. Вроде искупался в выгребной яме.

    Та погладила отпрыска по шее:

    - Не сердись, мой милый. Да, такая у тебя ужасная мать… Что ж теперь поделаешь? Не могла иначе… Как считаешь, отчего он поплыл именно в Эфес?

    - У него там дальние родичи. Говорил давно: убегу в Эфес, скроюсь в монастыре и приму постриг.

    - Господи Иисусе! Бедный мальчик. Видимо, страдал сильно. - Жалобно вздохнула: - Ты не мог бы поехать за ним и отговорить?

    Фотий сжал челюсти, так что вздулись желваки:

    - Вот ещё придумала! Даже не проси. Я тебя осуждать не имею права, но и помогать в устроении вашей порочной связи вовсе не намерен.

    Антонина зло сузила глаза:

    - Ах, «порочной связи»? Что ты понимаешь вообще! Может, это истинная любовь?

    - Коли так, отчего любовник от неё стремится на край земли? Ладно, не хочу спорить. Поступай, как знаешь, но поддержки с моей стороны не жди.

    Женщина ответила:

    - Ну, и черт с тобой! Без тебя найду, кто в Эфес поедет. Всё равно сделаю по-моему. - Развернулась и пошла в противоположную сторону; на ходу повернула голову и вдогонку крикнула: - Ты ещё пожалеешь, сын! Очень пожалеешь. Но раздор между нами больше не уладишь.

    Велисарий тоже раздумывал, не послать ли вдогонку за Феодосием собственных людей, но тревожные вести из Карфагена отвлекли его мысли - как уже говорилось выше, временно отложил наступление на Неаполь и помчался в Африку усмирять мятежников.

    А тем временем и жена его не сидела сложа руки. Снарядила на собственные деньги корабль и направила своего преданного слугу - евнуха Каллигона - отловить Феодосия в Эфесе, уговорами или силой привезти на Сицилию. Не оставила и планы отмщения. Разыскала пьяницу Улиариса - бывшего матроса, что ходил теперь с изувеченной правой рукой, но довольно ловко управлялся протезом - деревяшкой с крюком, ремешками крепившейся к культе. Был навеселе, но не в дым, и вполне соображал, что к чему. Говоря с ним наедине, Антонина сидела на значительном расстоянии - перегар её отвращал и к тому же с опаской смотрела на зловещий металлический крюк на протезе (лучше не попадаться под такое орудие!)

    - Вот что, Улиарис, - говорила она вполголоса. - У меня к тебе деловое предложение… Хочешь заработать десять золотых?

    - Десять золотых?! - повторил калека, будучи уверенным, что ослышался. - Это же почти две тысячи фоллов!

    - Ты считать умеешь. Да, такую сумму я тебе заплачу, если выполнишь не очень приятное, но чрезвычайно важное моё поручение.

    Он поскрёб крюком у себя в нечёсаной шевелюре:

    - Что же может стоить целое состояние?

    - Надо кое с кем поквитаться…

    - Проучить или же зарезать? - деловито осведомился мерзавец, словно каждый день занимался заказными убийствами.

    - Думаю, и то, и другое.

    - Сколько человек?

    - Четверых.

    - Я один не справлюсь.

    - Будет ещё мой слуга Евгений. Вы вдвоём потянете.

    - С кем работать будем - с женщинами, мужчинами?

    - Двое мужиков и две бабы.

    - Это легче. А задаток можно?

    - Ты его пропьёшь.

    - Разумеется! - забулдыга осклабился, показав обломки жёлтых испорченных зубов. - Не на книжки же потрачу, понятно!

    - Да яснее ясного. И поэтому получишь кувшин вина даром, а оплату, уж не обессудь, только после окончания дела.

    Улиарис быстро согласился:

    - Как изволит госпожа, как изволит… Так велите же принести кувшин!

    Раб Евгений был дегенерат, но усердный - помогал грузить корзины на кухне, резал кур и свиней и умел разделывать туши; мог произнести всего лишь несколько слов, изъясняясь в основном отдельными звуками, но прекрасно понимал, что ему толкуют; пару раз был застигнут, покрывающим коз, но к суду за скотоложство привлекать его не подумали, видимо, считая, что и сам он больше похож на зверя, чем на человека разумного. Антонина решила, что такая парочка - Улиарис с Евгением - лучше всех подходит для осуществления её мести.

    Поначалу она сама составила сонное зелье, подмешала в воду и дала напиться четверым своим жертвам - Македонии, няньке Агриппине и рабам Ираклию и Ставракию - всем, кто выдал её супругу. Те заснули быстро, Нино их связала и оставила лежать взаперти в тёмной комнате до вечера. Полночью Евгений и Улиарис, под командованием хозяйки, вынесли тела и свалили в подвале на кучу соломы. Те проснулись, зашевелились, начали стонать, удивляться, а поняв, в чём дело, принялись молить о пощаде. Но жена Велисария только рассмеялась:

    - Вы меня щадили, проявляли великодушие? Почему же я должна с вами поступать милосердно?

    Македония прошептала:

    - Так христиане не поступают с христианами.

    - А христиане предают христиан? - не замедлила найтись бывшая плясунья. - Участь ваша будет незавидна.

    - Погоди, - попросила та, - и послушай ещё мгновение. Предположим, ты теперь нас убьёшь. Как потом объяснишь вернувшемуся хозяину неожиданное отсутствие четверых его слуг? Он ведь спросит, обязательно спросит, обо мне уж - наверняка.

    - Ой, подумаешь - важная персона! Муж и не заметит.

    - Уверяю тебя, заметит. Я всегда прохожу с Янкой по двору, а её родитель машет нам рукой, стоя на балконе. Что решит, как увидит рядом с дочерью новую служанку?

    - Заболела, умерла - мало ли причин?

    - Вдруг, внезапно, вместе с ещё тремя? Слишком подозрительно.

    Антонина вспылила:

    - Хватит! Надоело! Что-нибудь придумаю. У тебя не выйдет меня разжалобить или убедить вас помиловать. Нет пути назад. Ты решила со мной бороться - так умей же проигрывать. Я тебя победила. Мой триумф сегодня.

    Македония сумрачно ответила:

    - Да, сегодня - пожалуй. Но Господь всё видит. И воздаст за нас. Справедливость восторжествует.

    - Пусть. Но ты её уже не увидишь.

    По приказу хозяйки Улиарис своим крючком вырвал у четверых язык - в знак того, что они распустили его перед Велисарием. Понукаемые Нино, оба палача надругались над жертвами - пьяница над женщинами, а дебил над мужчинами. И затем тупо задушили. Топором Евгений расчленил трупы, побросал в мешки и с напарником на подводе вывез из дворца. Вскоре оба оказались со страшным грузом в Порто Пикколо и мешки выкинули в море, стоя на причале Санта-Лючия. Здесь же, по наущению госпожи, Улиарис столкнул в воду и Евгения (не умея плавать, тот немедленно захлебнулся и утонул). А когда счастливый матрос возвратился в дом и потребовал обещанную награду, Нино предложила сначала выпить за осуществление планов; после первой же рюмки пьяница упал как подкошенный и отправился вслед за всеми сегодняшними покойниками. Женщина предупредительно выплеснула на клумбу отравленное вино, вымыла кувшин, сполоснула руки и отправилась в собственные покои с чувством выполненного долга.

    Безусловно, исчезнувших слуг в то же утро хватились. Первой начала искать Иоаннина: «Где моя Македония? Я хочу видеть Македонию!» К Антонине примчался домоправитель, начал говорить об исчезнувших пятерых - в том числе Евгении - и о трупе Улиариса во дворе. Госпожа зевнула:

    - Этот негодяй их убил, и пришлось его как следует наказать… Тело увезите и бросьте в море. И скажи всей челяди, чтобы не трепались. А не то болтуны могут разделить долю всех погибших нынешней ночью. С дочкой я сама потолкую.

    Поклонившись, тот немедленно вышел.

    Нино обнаружила Янку сидящей на горшке. Строго объяснила, глядя на малышку:

    - За тобой теперь ходить будут Харитина и Евдокия. Такова моя воля.

    Девочка захныкала:

    - Не хочу Харитину, у неё пахнет изо рта. Евдокия - глупая. Я хочу мою Македонию! Прикажи, чтоб её вернули.

    Мать сказала резко:

    - Это невозможно. Македонии больше нет.

    - Ты её прогнала и услала обратно в Константинополь?

    На секунду запнувшись, та не стала всё-таки подслащивать пилюлю:

    - Нет, она умерла.

    У ребёнка округлились глаза - голубые, огромные, в точности отцовские:

    - Умерла?! Македония моя умерла?! Я тебе не верю.

    - Веришь, не веришь - не имеет значения. Нехорошие люди её убили, а потом сами поплатились. Царствие ей небесное, страстотерпице нашей!

    Иоаннина, дрожа всем телом, встала на ноги и стояла перед ней с задранной туникой, открывающей все её прелести. Прошептала звонко:

    - «Нехорошие люди» - это ты?

    Вспыхнув, мать воскликнула:

    - Что ли, обезумела? Маленькая дрянь! Как ты смеешь подозревать меня? И прикройся быстро - нечего блистать телесами.

    Дочку передёрнуло, и она, поправив тунику, наклонившись, цапнула горшок и молниеносно, со всего размаха, выплеснула его содержимое Антонине в лицо. Женщина стояла в недоумении, и по ней стекала моча с какашками.

    Испугавшись собственного поступка, девочка заплакала, убежала в спальню и, стеная, забралась под кровать.

    Но жена Велисария не пошла за ней и не отлупила. Только грязно выругалась, процедила сквозь зубы: «Ты ещё попомнишь… Даром не пройдёт…» - сбросила с себя нечистоты и покинула детскую.

    В первых числах мая возвратился супруг. Он приехал из Африки раздражённый, усталый, чёрный от загара и нервотрёпок, говорил, что его ливийский триумф может быть разрушен, как дворец из песка: вылепили мокрым - и стоял, а песок подсох, и дворец посыпался… Спрашивал Прокопия:

    - Ты учёный, историк, объясни, для чего нужны наши все усилия, устремления, цели? Я сражаюсь, бьюсь, достигаю победы напряжением сил, страшными потерями, а проходит время, и победа оказывается провалом, никому не нужным деянием, новые чужие победы заслоняют её. Для чего же, получается, жить?

    Тот глядел, кося правым глазом. Отвечал негромко:

    - В материальном мире всё конечно и тленно. Ибо развивается от рождения к смерти. Все умрём. И страдания наши сгинут навсегда. Но не следует из этого, что и жить не надо. Бог даёт нам жизнь, зная, для чего. Мы лишь выполняем волю Его. Каждый - что ему предписано. Ты - вести за собой полки, покорять народы, добывать славу василевсу, я - описывать это на пергаментах, чтоб увековечить, рассказать потомкам. Те прочтут и узнают о нас с тобой.

    - «Покорять народы, славу добывать…» Но ведь слава - дым!

    - Уж какая есть. Долг превыше всего. Мы не можем знать Общий Замысел Всемогущего. Мы несём наш крест, как Учитель нёс его на Голгофу.

    - Но ведь Он-то знал, что воскреснет!

    - Мы воскреснем тоже - в памяти людской.

    Отдохнув немного, полководец принялся опять готовить наступление на Неаполь. С Антониной говорил как-то безразлично, слушая вполуха. Даже переспрашивал:

    - Улиарис? Учинил резню? А-а, по пьяной лавочке… Македонию? Ах, она бедняжка… Царствие небесное!

    На стенания дочки тоже реагировал несколько рассеянно:

    - Да, я знаю, знаю, голуба. Македония покинула нас… Ничего, крепись. Все под Богом ходим. Раз её прибрал - значит, так хотел.

    Но однажды всё-таки спросил у Прокопия:

    - Что тут приключилось без меня с Македонией? Не могу понять.

    Секретарь потупился:

    - Ничего не ведаю. Спал, не слышал. Россказням не верю.

    - Да какие ж россказни? - не сдавался Лис.

    - Лучше промолчу. Мне пока жить не надоело.

    - Я приказываю тебе.

    Но историк из опаски не подчинился:

    - Говорю: не ведаю! А тем более, не свидетель, свечку не держал, не располагаю уликами… Удивительно только: как один пьяный Улиарис, инвалид безрукий, порешил сразу пятерых, в том числе и таких могучих, как Евгений с Ираклием! Я не представляю.

    Полководец подёргал себя за ус, взвешивая сказанное. Наконец, спросил:

    - Думаешь - она?

    У Прокопия даже голова ушла в плечи:

    - Что ты, что ты, разве можно такое думать?!

    - А-а, боишься… Запугала всех. Господи, на ком я женат! Ангел с виду, чистое создание, а на деле… Почему я в неё влюбился? Как ты думаешь? Понимаю ведь, что мерзавка, гнусь, а прогнать, расстаться не могу совершенно. Вроде зачарован.

    Тот кивнул несмело:

    - Не исключено, что заворожила. Ведь она и её могучая покровительница не чужды гаданий, составления снадобий… Ах, не дай Бог попасть на такую!

    Лис взглянул на него с улыбкой:

    - Старый холостяк! Ты умнее всех, потому что не женишься. - Лихо подмигнул: - Но, с другой стороны, не перестаю удивляться, как ты можешь обходиться без дам?

    - Я уже привык, - скромно проговорил летописец.

    Антонина появилась в спальне у мужа на четвертые сутки после его приезда. Он лежал на постели под лёгким покрывалом, положив на него могучие руки. И смотрел на жену устало, вроде в полудрёме. Та присела на край одра, скромная, невинная, глаз не смея поднять. Мягко произнесла:

    - Ты меня забыл… У тебя кто-то появился?

    Велисарий посопел и ответил:

    - Появился. Давно. И надолго - ратная работа!

    - Понимаю, милый. Но и прежде был в военных заботах, а со мной общения не бросал. По три раза в сутки порою…

    - По три раза в сутки… - Полководец вздохнул. - Видимо, старею.

    - Право, перестань! Дело не в тебе, а во мне, наверное. Сердишься за что-то?

    Лис привстал на локте и сказал со злобой:

    - Македонию тебе никогда не прощу. - И ударил кулаком по постели. - Никогда, никогда, запомни, скотина!

    Нино покраснела:

    - Как ты можешь… называть меня такими словами?… Из-за жалкой рабыни, забивавшей клин между нами?…

    Тот прервал супругу:

    - Македония не была рабыней. Преданно служила с юных лет.

    - В том числе и в твоём алькове…

    - В том числе и в моём алькове. До женитьбы нашей. Ты прекрасно знаешь: после свадьбы я не изменял с ней ни разу.

    - Но она не могла забыть, продолжая любить по- прежнему и меня ненавидя всеми силами.

    Муж проговорил с неприязнью:

    - Потому что было за что.

    Женщина воскликнула:

    - Ну, конечно: Македония - образец непорочности, я - скотина…

    - Получается, так.

    У фиглярки по щекам покатились слезы:

    - Господи Иисусе… Пресвятая Дева… Вразумите этого мужчину… Пусть откроет вежды и увидит, наконец, что никто в этом мире не любит его сильнее, чем я… Да, увы, совершаю глупости из-за чувств, иногда грешу… Но безгрешен кто ж? Я считаю, что моя любовь искупает все… Велисарий, дорогой, единственный. Без тебя не жить! - И, упав лицом на кровать, разрыдалась в голос.

    Что-то дрогнуло у него внутри, он почувствовал жалость к сотрясающейся от плача Нино и провёл рукой по её плечу:

    - Будет. Успокойся. Мы с тобой не в цирке.

    Но она только заскулила:

    - Ты не веришь мне… Ты не веришь в искренность моих слов… Как мне возвратить утраченное доверие?

    Лис проговорил:

    - Успокойся, ну! Не ломай комедию.

    - Ты меня не любишь…

    - Будет, я сказал!

    - Докажи, что любишь, - поднялась зарёванная и с остервенением начала срывать с себя полотно. - На, возьми, возьми. Надругайся, оскверни, как желаешь и куда желаешь… Я твоя безропотно. Видишь, как пылает лоно? Я касаюсь его и уже ощущаю нарастание сладострастия… Видишь, как дрожу… Помоги мне, милый. Распахни ворота блаженства… Я схожу с ума… - Принялась кататься по ложу, и стонать, и взвизгивать, и хватать себя рукой между ног, теребить, терзать, выть от вожделения и при этом корчиться; неожиданно мокрой от пахучего сока ладонью провела по его губам. Этот запах, эти звуки действовали на мужа совершенно магически. Он едва сдерживал себя. А когда она, сдёрнув покрывало, вожделенно припала, словно бы к источнику, к взбудораженной его плоти, Велисарий больше не мог ей сопротивляться и капитулировал. Ночь прошла бурно. Примирение было полным. Македония навсегда осталась не отмщённой.

5

    К Пасхе 536 года стены и купол Святой Софии были вчерне закончены, и к работе приступили мастера-отделочники. С внешней стороны кладка оставалась без штукатурки и мрамора - это согласовывалось с идеей, будто храм есть метафора небес: небеса не имеют оборотной стороны, значит, внешность храма не нуждается в обработке и расцветке. С виду не собор, а шатёр из камня, юрта с как бы вдавленным главным куполом, вроде хаотично разбросанными мелкими куполами, крытыми невзрачными серыми листами свинца. Входишь - эта груда плинфы и камня превращается вдруг в шедевр зодчества и иконописи.

    Император лично утверждал все эскизы будущих мозаик. Крест у вершины купола, вроде бы парящий на фоне звёздного неба. Крупные фигуры апостолов. Слева от входных ворот - Иисус, Иоанн Креститель и Дева Мария. На капителях колонн - монограммы Юстиниана и Феодоры. Императорский трон из чистого золота в центре большого круга на полу. И светильники в виде кораблей и деревьев.

    Сделав несколько мелких замечаний, в целом василевс остался доволен. Не имея собственных детей, он считал, что его дети - это его свершения на посту царя: возрождение империи, Кодекс Юстиниана, новые постройки и объединение Церкви. А к Святой Софии относился как к дочери, ласково называя Сонечкой. «Как там наша Сонечка? - спрашивал у Анфимия с Исидором. - Быстро ли растёт? Не хворает ли? Нет ли в чём нужды?» Никогда не скупился, щедро возмещал все расходы на её возведение, чем всегда заслуживал недовольство Иоанна Каппадокийца.

    Траты на строительство вообще были грандиозные. Рядом с «Сонечкой» реставрировали церковь Святой Ирины и ещё между ними - богадельню (странноприимный дом). Новым мрамором заблестела площадь Августеон - перед восстановленным зданием Сената. Создали на ней настил из камней в семь рядов четырёхугольной формы, сложенных ступеньками, на которых мог сидеть собирающийся здесь для дискуссий люд. В центре площади намечали установить колонну с изваянием Юстиниана (по примеру уже стоявших колонн императоров Константина, Аркадия и Маркиана), но пока самодержец согласия не давал, ожидая окончания Итальянской кампании. В целом же в столице и её предместьях подновили или заново подняли двадцать пять церквей. Разворачивали строительство храмов, мостов, госпиталей и водопроводов и в других важных городах. Автократор не без основания полагал, что империя в будущем снова может развалиться, Церковь расколоться, и законы, принятые им, могут устареть; уцелеют только шедевры архитектуры, в них сосредоточится его слава.

    Впрочем, и в иных направлениях действовал активно. Кодекс Юстиниана наконец был издан полностью; кстати, и здесь государь проявил новаторство: вскоре после «Ники» все свои законы начал выпускать на греческом языке, более понятном для византийцев, нежели латынь.

    И по части примирения христианской Церкви прилагал усилия. В 535 году умер константинопольский патриарх Епифаний, ярый противник монофиситов. Феодоре как монофиситке удалось посадить на святой престол своего человека - трапезундского епископа Анфимия, постника и аскета, разделявшего основные взгляды теоретика монофиситства преподобного Севира. Осмелевший Севир даже приехал в Константинополь (по приглашению василисы) и с Анфимием начал готовить новый Вселенский собор, на котором отменили бы положения предыдущего.

    Но не тут-то было. Антиохийский патриарх Ефрем написал Папе Римскому Агапиту о зреющем заговоре монофиситов. Агапит как раз приехал из Рима в Византий как посланец Теодата о мире. Прежде чем встретиться с патриархом Анфимием, написал ему грамоту, где просил ответить на единственный вопрос: признаёт ли он во Христе две природы - Божественную и человеческую - или как монофисит отрицает вторую? Патриарх испугался, ничего не ответил и, отрёкшись от своей новой должности, скрылся. Церковь осудила его действия и взгляды. Новым патриархом был избран пресвитер Мина, ортодокс до мозга костей, как и покойный Епифаний. Так победила партия Папы Агапита, а Севир убрался к себе в Александрию, а затем и вообще ушёл в египетскую пустыню для молитвы и покаяния.

    Впрочем, Феодора не была бы Феодорой, если бы смирилась с поражением собственных сторонников. Вызвала к себе евнуха Фаэтета - вроде бы по поводу летнего отдыха во дворце Герея - и спросила:

    - Как там поживает Ареовинд? Не скучает ли?

    - Не даём скучать, ваше величество, выполняет работы наравне с остальными.

    - Это правильно. Но не слишком изнуряйте его. Он не должен потерять интерес к разным удовольствиям… Ты меня понимаешь, разумеется?

    - Безусловно, ваше величество, - и скопец низко поклонился.

    - Но теперь о другом. Ты, я знаю, дружишь с Христофором - тем, что служит у нас на кухне?

    - Мы приятели с детства. Оба из Милета. И когда его отец сделался дворцовым поваром, а мои опекуны умерли, он способствовал моему приезду в столицу.

    Василиса кивнула:

    - Да, припоминаю. Человек надёжный?

    - Я ему доверяю полностью.

    - Что ж, тогда попробовать можно, - поманила служителя пальцем.

    Тот приблизился и пал пред Феодорой на колени. Женщина сказала:

    - На, возьми вот эту коробочку. Передашь её Христофору. Он, когда приготовит завтрак для его святейшества Агапита, пусть насыплет в воду порошок, что внутри.

    Ни один мускул не пошевелился на лице Фаэтета. Евнух поклонился и произнёс:

    - Сделаю по желанию вашего величества.

    - Кроме нас троих знать никто не должен, - уточнила царица.

    - Ни один человек не догадается.

    - Если Христофор вздумает болтать, то придётся укоротить ему язык. Вместе с головой.

    - Он болтать не любит.

    - Равно, как и ты.

    - Равно, как и я. Предан вашему величеству бесконечно.

    - Оттого и ценю. Отправляйся с Богом. Ибо богоугодное дело делаем. Ведь несносный Агапит вынудил нашего Анфимия скрыться и теперь поплатится. Мы умеем бороться за истинную веру.

    - Да помилует нас Иисус Христос.

    - Он поймёт и простит.

    А когда Фаэтет откланялся, государыня вышла из покоев через потайную дверцу и спустилась по винтовой лестнице в низкое подвальное помещение. Позвенела ключами, отпёрла замок и вошла в небольшую келью. Там сидел на койке, устланной серым одеяльцем, горбоносый старик в чёрном облачении инока. Посмотрел на неё испуганно. Феодора улыбнулась приветливо:

    - Здравствуйте, владыка. Это я. Как вы почивали?

    Тот вздохнул печально:

    - Как всегда, тревожно. Хочется на волю, на воздух. Может, мне последовать вслед за Севиром в египетскую пустыню?

    - Ах, оставьте, даже и не думайте об этом. Скоро всё изменится. Мы посадим римским епископом Вигилия, нашего сторонника. Он поможет сместить Мину, и опять вы взойдёте на священный престол. А Вселенский собор аннулирует все решения Халкидона, и учение наше восторжествует.

    Покивав, Анфимий перекрестился (с самого начала своего исчезновения он скрывался в тайных комнатах василисы):

    - Дай-то Бог, дай-то Бог. Мне не ясно только одно: как удастся сделать Папой Вигилия? Есть же Агапит…

    Женщина взмахнула рукой неопределённо:

    - Что-нибудь придумаем…

    Беглый патриарх поднял брови:

    - Я надеюсь, будет без насилия?

    - С Божьей помощью постараемся…

    Он затрепетал:

    - Дочь моя, поклянись, что помощники твои обойдутся без крови.

    - Я клянусь, владыка: крови избежим.

    - Вот и слава Богу. Ни один патриарший трон быть не может выше человеческой жизни.

    Феодора промолчала из деликатности.

    Между тем с Христофором вышла небольшая заминка: он, узнав о замыслах государыни, отказался подсыпать порошок в пищу Агапиту - и не из высоких соображений, и не потому, что жалел Папу Римского, а всего лишь из трусости. Объяснил Фаэтету:

    - Нас потом самих уберут как свидетелей. Делай, что угодно, только без меня.

    Евнух согласился:

    - Хорошо, подмешаю сам. Но скажи, каким образом? Посторонним на кухню вход закрыт.

    - А входить и не надо. Мы передаём блюда слугам, те несут их к покоям понтифика и передают монахам - из подручных его святейшества.

    - Но попасть в число слуг тоже невозможно - ими ведает сам куропалат Нарсес. Каждый под надзором.

    - Значит, ничего не получится.

    - Нет, не может не получиться! - заявил скопец. - Я утрачу доверие василисы, и меня сместят.

    - Лучше быть смещённым, чем мёртвым. Ошибаешься, друг: лучше быть мёртвым, чем не выполнять веления Феодоры. Если она узнает, что её приказание не осуществилось из-за твоего малодушия, то тебе не жить.

    Христофор закатил глаза:

    - Боже правый! Так погибнуть и этак погибнуть. Никакого выбора!

    - Выбор есть: если не отравим, то погибнем наверняка; если же отравим, может быть, спасёмся, может быть, она нас помилует.

    - Фаэтет, ты меня поверг в страшное смятение.

    - Надобно рискнуть, а потом уж посмотрим.

    В общем, уговорил.

    День спустя апокрисиарий (посол) Папы Римского в Константинополе Вигилий находился на приёме у императрицы, обсуждая шаги патриарха Мины по искоренению монофиситства, как вошёл Нарсес и срывающимся от волнения тонким голоском объявил:

    - Только что его святейшество епископ Римский Агапит скоропостижно почили в Бозе…

    Феодора и её посетитель перекрестились. Он достал из-за пояса платок и утёр им выступивший пот. Глухо пробормотал:

    - Мне теперь, полагаю, надлежит ехать в Рим с телом… - чуть было не сказал «убиенного», но мгновенно сам себя поправил и вслух произнёс: -…с телом безвременного усопшего…

    Государыня подтвердила:

    - Да, мой друг, отправляйтесь немедля. Дабы не собрали конклав без вас… и не выбрали того, кто нам не угоден!

    - Поспешу, поспешу теперь же.

    Выйдя от царицы, обратился к Нарсесу:

    - Как же произошло несчастье?

    Тот ответил:

    - Как-то очень странно: сели завтракать, он отпил воды и, схватившись за сердце, в одночасье умер. Даже охнуть не успел, а тем более причаститься.

    - Да, действительно, странно. Воду не давали выпить животным на предмет обнаружения яда?

    - Не смогли: Агапит, упав, навалился на столик, опрокинул кувшин, и вода растеклась по полу. Тут уж было не до животных.

    - Очень, очень жаль. Впрочем, что же? Наш святой отец всё равно бы от разбирательств не воскрес…

    Василиса наградила Фаэтета и Христофора несколькими либрами золота и, веля евнуху возвращаться в Иерон, обещала вскоре туда приехать - пусть Ареовинд будет наготове.

    Всё бы ничего, но Вигилий в Рим действительно опоздал. Весть о кончине Агапита добралась до Апеннин раньше корабля апокрисиария, и, по наущению Теодата, быстро собравшийся конклав выбрал нового Папу - некоего Сильверия , выступавшего за мир готов и ромеев. Но Юстиниана и Феодору этот вариант не устраивал, и они отправили Велисарию однозначный приказ: тем же летом начинать наступление, взять как можно скорее Рим и, сместив Сильверия, посадить на священный трон Вигилия. Директива застала Лиса на пути в Неаполь.

6

    Давний любовник Антонины - Константин - тот, с которым однажды Велисарий сразился на кулаках, занимал в последнее время видную должность начальника императорских конюшен. А когда самодержец узнал о гибели Мунда и его сына в Далмации, приказал Константину набирать войско, снаряжать флот и плыть в Салону, чтоб очистить город от готов и возобновить наступление с севера.

    План блестяще удался. Готы, увидав приближение византийских судов, побежали без боя и засели на другом берегу Адриатики - в Равенне. Константин победоносно занял Далмацию, но идти навстречу Лису не торопился. Не хотел помогать старому сопернику, выжидал, как пойдут события: может быть, удастся прийти на готовенькое и присвоить себе славу поражения Теодата.

    Самое начало атаки с юга было неплохое: войско Велисария состояло из пятнадцати тысяч ратников, плюс ещё военные корабли поддерживали наступление с моря. Перебрались с острова на «носок» итальянского «сапога» в считанные дни и довольно быстро заняли основные населённые пункты Калабрии. Тут же неожиданно одержали небольшую моральную победу: сдался, перейдя на сторону византийцев, зять Теодата - Эбримут, и его с женой (соответственно дочерью Теодата - Теоденатой) переправили в Константинополь, где ему присвоили титул патрикия и отправили жить в провинцию.

    Под Неаполем войско Лиса оказалось к исходу сентября. Для переговоров неаполитанцы прислали городского старейшину - Стефания, крепкого семидесятилетнего мужчину с гордым римским профилем и довольно надменным взглядом. Встретившись с командирами ромейской армии, он сказал:

    - Господа, для чего вы хотите брать Неаполь? Это не стратегический пункт Италии, не опорная база готов. Мы играем второстепенную роль. Если хотите завоевать страну, наступайте на Рим. Если Рим падёт - то сдадимся на вашу милость беспрекословно.

    Но у Велисария был иной взгляд на ход кампании. И поэтому он возразил парламентёру:

    - Здесь условия ставим мы. Вы сдаётесь сразу, открываете нам ворота без боя, и тогда я даю гарантии, что никто из местных не пострадает. Если готский отряд сложит сам оружие, пощадим и его: либо примем в свои ряды, либо отпустим на все четыре стороны.

    Предложение не слишком обрадовало Стефания, и старейшина ответил, что ему необходимо посоветоваться с городской знатью. Отпуская его, Лис предупредил:

    - Вам для размышлений двое суток. Если первого октября миром не войду внутрь, я отдам приказ взять город. И тогда мы не пощадим никого.

    Тот откланялся молча.

    Но ни первого, ни второго, ни третьего неаполитанские ворота не открылись. Началась осада, а затем и яростные атаки ромеями городских укреплений. Сразу стало ясно: готский отряд действует решительно, поливает нападавших кипятком из чанов, сбрасывает булыжники и умело отпихивает от стен приставные лестницы. Потеряв не одну сотню воинов, Велисарий дал сигнал к отступлению. Ситуация его раздражала: ведь Неаполь действительно не был главным стратегическим городом, но идти на Рим, оставляя в тылу сильный неприятельский населённый пункт, было глупо. А задержка со взятием Неаполя оборачивалась потерей инициативы; и к тому же брать Рим зимой очень не хотелось.

    Лис распорядился перекрыть акведук, чтобы уморить неаполитанцев жаждой. Но и это оказалось неэффективно: горожане стали пользоваться водой из колодцев.

    Как всегда, помог случай. Караульный отряд наёмников-мавров, совершая осмотр перекрытого ими водопровода, обнаружил подземный коллектор, заваленный валуном: если валун убрать, то по галерее можно исподтишка войти в город. Велисарий повеселел. Он собрал группу в четыреста человек во главе с Магном и Энной и велел, соблюдая предосторожности, распилить камень (если бить кувалдами, неприятель услышит), оказаться в Неаполе, устранить охрану сторожевой башни и открыть ворота. Для подачи сигнала в группу включили пару трубачей.

    Операция началась сразу с наступлением темноты. Принялись пилить камень, но заметили шевеление противника на башне. Испугавшись, половина десантной группы, возглавляемая Магном, удалилась в расположение ромеев. Лис вначале вспылил, обозвал их трусами и предателями, но потом успокоился и сказал:

    - Хорошо, Фотий со своими людьми вам поможет: он приблизится к башне и начнёт пререкаться с её охраной, чтобы готы не слышали визга пил.

    Магн и его бойцы возвратились к водопроводу.

    Наконец, валун был распилен, и десантники двинулись по подземной галерее. Та тянулась довольно далеко, чуть ли не к самому центру города, но солдаты никак не могли найти выхода на поверхность. Кто-то в потолке заметил расщелину. Начали взбираться на плечи друг другу, расширять лаз и один за другим выкарабкиваться наружу. Осмотрелись: это был заброшенный двор какой-то лачуги. На мелькание факелов и звяканье оружия из дверей домика вышла сгорбленная старуха; увидав столько воинов, вылезавших из-под земли, вскрикнула от ужаса.

    - Тихо, мать, - на плохой латыни произнёс Энна. - Мы ромеи и своих не трогаем.

    Та не унималась:

    - Если готы узнают, что ромеи вылезли на моём дворе, то меня повесят!

    Командир ответил:

    - Если не заткнёшься, то повесим мы.

    Вскоре из коллектора выбрался весь отряд.

    Между тем ночь уже кончалась, и должно было вскоре рассвести. Нападавшие бросились в сторону сторожевой башни. Быстро перебили охрану (кстати, состоявшую в основном не из готов, а из иудеев - ведь в Неаполе была многочисленная община купцов-евреев), трубачи подали сигнал, качалась внешняя атака, и ворота вскоре открылись. Да, напрасно Стефаний не уговорил неаполитанцев сдаться мирно: федераты, оказавшись в городе, учинили здесь жуткую резню. Лишь к полудню Велисарию удалось их утихомирить и пресечь насилия над детьми и женщинами. В целом осада Неаполя продолжалась двадцать дней.

    Впереди был Рим.

7

    В небольшом местечке Регата (это 280 стадий от Рима) собралась готская верхушка, недовольная правлением Теодата. Говорили: да, он единственный законный наследник Теодориха, но во благо народа можно пойти и на исключение из правил и избрать королём человека, не принадлежащего к королевскому роду. Правда, есть ещё сын Теодата - Теодегискл, но ему всего восемнадцать лет, и рассчитывать на него в такой сложной ситуации не приходится.

    Предложили выбрать монархом некоего Витигиса, командира готской кавалерии. Внешне он был совсем непригож: с крупной головой и широкой грудью, небольшого роста, и на маленьких кривых ножках. Впрочем, в седле держался уверенно, управлял войсками умело, а в боях отличался храбростью. И к тому же оказался неплохим оратором. Он сказал:

    - Господа! Речь идёт о жизни и смерти готов. Посмотрите, что ромеи учинили в Неаполе: всех мужчин перебили, а их жён и детей превратили в своих наложниц. Мы не можем допустить продолжения этой вакханалии. Мы должны остановить неприятеля, а затем и вышвырнуть с благодатной итальянской земли. Я уверен, что Папа Римский Сильверий будет на нашей стороне - ведь Юстиниан жаждет его смещения, чтобы посадить Вигилия. Обещаю вам: если вы поставите меня во главе народа и войска, я смогу одолеть Велисария и упрочить нашу независимость.

    - Одолеть Велисария - полдела, - возразил ему Левдерис, из числа знатных готов, - а в Далмации засел Константин и готовится нанести удар с севера.

    - Я подумал об этом, - отозвался Витигис. - И пошлю людей к франкам. Заключив союз с Галлией, мы прикроем север.

    - Как же поступить тогда с Теодатом? Он ведь добровольно не покинет престол.

    Тут вперёд выступил другой видный гот - Оптарис. Глядя исподлобья, проговорил:

    - Я убью его.

    - Ты убьёшь его? Ты, желавший жениться на его дочери?

    - Потому и убью. Он мне отказал. Рассмеялся в лицо - якобы мой род больно уж не знатен и не слишком богат. Выдал Теоденату за Эбримута. У того, конечно, денег побольше, голубая кровь… но ни то, ни другое как-то не удержали дорогого зятька от измены! Господа, Теодат не разбирается в людях, не умеет управлять государством и подвёл нас к гибельной черте. В короли - Витигиса!

    - В короли - Витигиса! - крикнули все.

    Теодат, узнав о своём смещении, тайно покинул Рим и бежал в Равенну. Но добраться до неё не успел: где-то в районе Сполето был настигнут кавалькадой Оптариса, потерял охрану и предстал один на один со своим несостоявшимся родичем. Тот сказал:

    - Ну, молись, баран. Я с тобой сейчас рассчитаюсь от лица всех моих соплеменников. За Амаласунту. За нашествие Велисария. И за мой позор, наконец.

    Экс-король упал на колени, начал выть и хватать Оптариса за штанины:

    - Пожалей, не убивай, отпусти. Я не буду претендовать на трон. Удалюсь на Капри. Обо мне даже не услышите.

    - Поздно, негодяй. Слишком нагрешил. И не заслужил снисхождения. - Левой рукой взял его за волосы, быстро оттянул голову назад, а кинжалом в правой полоснул по горлу, будто жертвенного барана.

    Теодат захлебнулся кровью и свалился к ногам Оптариса. Обтерев клинок о его рукав, душегуб вздохнул:

    - Ну, и что теперь? Станем ли мы счастливее после этого? Буду ли я счастливее - без моей Теоденаты? К сожалению, вряд ли. - И заплакал.

    А Витигис, получив известие о смерти соперника, с верными войсками беспрепятственно вошёл в Рим. Встретился с Папой Сильверием, взял с него слово, что понтифик сохранит верность готам, и, оставив в городе четырёхтысячный отряд во главе с Левдерисом, удалился в Равенну.

    Здесь жила дочь Амаласунты - Матасунта. И Витигис здраво рассудил: если он женится на ней, то тем самым приобщится к королевскому роду, сделавшись супругом внучки Теодориха. И хотя шестнадцатилетняя девушка в ужас пришла от этого замысла - безобразный жених ей не нравился, всё-таки пришлось подчиниться - под угрозой разделить участь матери (высылки на остров и смерти). Вскоре после свадьбы молодой муж встретился с королём франков, заключил с ним мирный договор, чем обезопасил тылы и забрал с северных границ готские войска. Думал, что ромеи зазимуют в Неаполе, а к весне он накопит силы для решающей битвы. Но не угадал.

    Несмотря на слякоть, ветер, снег с дождём, Велисарий выдвинулся по Латинской дороге к Риму. Тут Сильверий нарушил данное Витигису слово и отправил к византийцам послов с предложением о мирной сдаче города. Разумеется, Лис его принял с удовольствием и заверил, что никто из римлян не пострадает в этом случае. Лишь поставил одно условие: чтоб ключи от Рима получить из рук самого Левдериса.

    В ночь с 9 на 10 декабря 536 года распахнулись ворота на двух противоположных концах Вечного Города: с юга, через Азинарии, заходили ромеи, с севера, через Фламинии, уходили готы.

    Иноземное владычество Рима длилось ровно шестьдесят лет. Так, в значительной степени формально, автократор Юстиниан возвратил в империю западную её часть. Но надолго ли?

    Как и было задумано, Велисарий принял из рук Левдериса символический ключ, а затем посадил гота на корабль и отправил в Константинополь вместе с сыном Теодата - Теодегисклом и сопроводительным письмом. Вот что в грамоте говорилось после обязательных в таких случаях пышных приветствий и победных реляций:

    «Ваше величество! Вместе с тем не могу не сообщить о тех трудностях, с коими столкнулось наше войско в этой кампании (и ещё столкнётся). Армия готов достаточно сильна и, по самым скромным подсчётам, может составлять до восьмидесяти тысяч человек. А у нас едва ли найдется двенадцать тысяч. Укрепления Рима сильно устарели, их придётся спешно восстанавливать, и не знаю, сможем ли успеть к возвращению Витигиса с войском. Длительной осады нам не выдержать. Продовольствия хватит на месяца три-четыре. Материальные средства тоже на исходе (основную часть мне пришлось истратить на выплату жалованья взбунтовавшимся федератам в Африке). И отсюда вывод: без приличного подкрепления операция окажется на грани провала. Я смиренно молю о помощи. До весны мы продержимся, это обещаю, но потом, без поддержки центра, Бог весть. Остаюсь Вашим преданным слугой и счастливейшим из Ваших соплеменников».

    Получив послание, василевс, воодушевлённый победой Лиса, срочно вызвал командиров, бывших соратников по боям в Ливии - Валериана и Мартина - и велел набирать войска, чтоб немедленно плыть в Италию. Те с большой горячностью взялись за дело и уже в Крещение подходили к Элладе. К сожалению, зимние непогоды помешали их движению в Адриатике, и они возобновили прерванный маршрут только в марте.

8

    Город Эфес находился на западном берегу Малой Азии и прославился в древнем мире храмом Артемиды (Дианы) - как одним из так называемых семи чудес света. Этот храм был уже в развалинах, и его колонны, по приказу Юстиниана, переправили на строительство «Сонечки». Из других достопримечательностей тут имелись: цирк, городские бани, храм и обитель Апостола Иоанна. Именно за его стенами и укрылся убежавший с Сицилии Феодосий. Поначалу молодой человек попросился в дом к своим дальним родичам, но они, узнав о случившемся с ним и Антониной, побоялись гнева жены столь могущественного стратига, правой руки императора, и сочли за благо сплавить юношу в монастырь. Там он стал послушником.

    Вскоре в городе появился евнух Каллигон, посланный вдогонку за беглецом. Разузнав о местопребывании фаворита Нино, он пришёл к игумену Рафаилу и смиренно попросил о свидании с будущим монахом. Рафаил ответил:

    - Это невозможно, сын мой.

    - Отчего же, отче? - удивился скопец.

    - Ибо Феодосий дал обет молчания.

    Каллигон нашёлся:

    - Я не собираюсь говорить ни о чём. Просто передам письмо от её светлости супруги Велисария.

    - Можешь мне вручить. Я ему доставлю.

    - Нет, никак нельзя, ваше преосвященство. Антонина мне строго наказала - никаких посредников, только из рук в руки. Пусть владыка не обижается.

    - Я не обижаюсь. Более того: постараюсь потолковать с послушником по-дружески. Если не получится - уж не обессудь.

    Вышедший келейник предложил скопцу следовать за ним и завёл в одну из небольших комнат в домике для приезжих. Полчаса спустя дверь открылась, и возник на пороге Феодосий - похудевший, бледный, с небольшой бородкой и усиками. Посмотрел на Каллигона тревожно и, не вымолвив ничего, скромно сел напротив. Гость воскликнул с жаром:

    - Слава Богу, мы увиделись, это главное! Про письмо от Антонины я наврал, надо было как-то подвигнуть Рафаила к нашей встрече и преодолеть твою несговорчивость. Да какие ж письма, в самом деле? Лишняя улика, и только. Лучше передам на словах: госпожа в печали, убивается, места не находит и желает, чтобы ты вернулся.

    Молодой человек сохранял молчание и сидел, словно высеченный из камня. Евнух в нетерпении поёрзал по лавке и заговорил снова:

    - Что ты в самом деле! Может быть, умом тронулся? О твоей судьбе речь веду! Хочешь заживо себя тут похоронить? Все оставшиеся годы провести словно в заточении? Господи Иисусе! Там любимая и любящая женщина, вкусная еда и питье, золотые горы, полное блаженство, подвиги на военной ниве, ценные трофеи, а здесь? Гниль, замшелость, ладан и посты. По тебе ли такая жизнь? Главное, зачем? В старости успеешь покаяться.

    Юноша достал из-за кушака маленький кусочек папируса, грифель, что-то написал и отдал Каллигону. Наклонившись к свету, порученец Нино разобрал с трудом: «Я боюсь».

    - Да кого, в самом деле? Велисария? - вытаращился скопец. - Он тебя и пальцем не тронет, ибо любит свою жену безумно. Фотий тоже не опасен. Больше некого.

    Феодосий покачал головой и воздел очи к потолку.

    - Божьего суда? - догадался тот. - Он ещё не скоро. Молодые имеют кредит на грехи. Лет до тридцати. У тебя запас ещё есть.

    У послушника в глазах появилось уныние. А его собеседник начал убеждать по-иному:

    - Ты послушай только, что тебе скажу. Заслужить любовь такой женщины, как хозяйка, дорогого стоит. Ведь она племянница самой Феодоры! А её к тебе чувства - не минутная слабость, потому что иначе кончились бы давно. Это страсть, ибо выше разума. И подобное бывает не с каждым. Оцени. Пойми.

    Молодой человек сохранял молчание.

    - Денег хочешь? - вдруг спросил Каллигон. - Либр золота за возврат в Италию. И на месте столько же. А потом - трофеи кампании. Много, много трофеев. Обеспечишь себя до конца жизни.

    Наконец евнух понял, что сейчас от юноши ничего не добьётся. И решил слегка отступить. Он сказал:

    - Хорошо, подумай, взвесь как следует «про» и «контра». Я пробуду в Эфесе двое суток. Мой корабль отплывает в пятницу. Послезавтра жду тебя к полудню возле входа в храм. Разумеется, если ты решишь вернуться. И тогда отправимся вместе. Нет - так нет. Мне придётся уехать одному и свести госпожу в могилу. Потому что без тебя она долго не протянет.

    Феодосий встал, коротко кивнул и опять же, не проронив ни звука, вышел из комнаты. Евнух непотребно ругнулся и сообразил: «Если не придёт, надо будет его украсть. А иного выхода я не вижу. Возвращаться одному - подписать себе смертный приговор».

    Разумеется, в назначенный час в обусловленном месте Каллигон Феодосия не дождался. Начал думать о похищении, подкупил одного из монахов и узнал, что по понедельникам несколько послушников, в том числе Феодосий, помогают ухаживать за деревьями в саду архиерея. Евнух распорядился:

    - Значит, так: в понедельник, по моему сигналу, прибежишь в этот самый сад, скажешь, будто Феодосия срочно требует к себе настоятель Рафаил, и сопроводишь за ворота. Больше ничего. Если всё получится, заплачу тебе целых пять номисм.

    Инок заупрямился:

    - Больно риск большой. Станут разбираться и меня накажут за пропажу юноши.

    - Хорошо, ещё номисму накину. А не согласишься, то найму другого.

    Больше у того сомнений не возникало.

    Возле сада архиерея наготове стояли три матроса. Молодого человека, вызванного на улицу, моментально скрутили, рот заткнули кляпом, на голову надели мешок и поволокли на корабль. Не прошло и часа, как похищенный уже плыл по Эгейскому морю. Он, развязанный, сразу заговорил, начал поливать Каллигона бранью, порывался выпрыгнуть за борт, а когда скопец приказал вновь его связать, образумился и немного пришёл в себя. Только причитал:

    - Ах, зачем ты это устроил, Каллигон? Наконец-то я обрёл в обители внутренний покой, перестал всех бояться и не мучился угрызениями совести. Жил по Заповеди Господней, не желая жены ближнего моего; мало что жены, но ещё и названой матери! А теперь опять? Страх перед Велисарием, Фотием, удивлённые взгляды слуг и душевный разлад от грехопадений… Ты мне жизнь сломал, понимаешь, подлый?

    Евнух улыбался в ответ и твердил одно:

    - Ничего, хозяйка живо вправит тебе мозги, и уже не пикнешь в её объятиях!

    По дороге попали в шторм и едва не погибли у острова Милос. Там послушник чуть было не сбежал. Свесил с кормы канат и пытался слезть по нему на берег, но упрямца перехватили. Опасаясь новых выходок с его стороны, порученец Нино запер юношу в трюме, выпуская на короткое время для прогулки по палубе под присмотром самых рослых матросов.

    Прибыли в Сиракузы под конец ноября и застали госпожу на дорожных тюках: та переезжала в захваченный супругом Неаполь. Но в связи с возвращением Феодосия задержалась.

    Он стоял перед ней потупясь, глядя в пол и не зная, с чего начать. Начала она:

    - Что молчишь, сквернавец? Или новый обет-молчанку задумал? Мне тут Каллигон поведал о твоих приключениях…

    Молодой человек промямлил:

    - Я действительно ехать не хотел… Силою заставили…

    - Так уж я тебе неприятна, олух?

    Посмотрел на неё с мольбой:

    - Нет, не в этом дело… Просто на душе камень. Совестно грешить. Не могу больше.

    - Ах, какие мы стали праведники, прямо-таки святые! Покажи-ка спину: крылышек ещё не видать?

    - Я серьёзно, Нино…

    - Ну а я шучу разве? Снаряжать корабль на твою поимку - разве это шутки? А ещё пришлось кое с кем поквитаться из-за тебя - шесть рабов Божьих на моей и на твоей совести.

    У того дрожь прошла по телу:

    - Что же это? Я не понимаю…

    Антонина в нескольких словах пояснила, как погибли Македония, Агриппина, Улиарис, Евгений и Ставракий с Ираклием. Юноша стоял бледный, весь в холодной испарине. Выдавил чуть слышно:

    - Македонию жалко. Я её любил. И Ставракий был добрый человек.

    Женщина вспылила:

    - Македонию жалко, а меня не жалко? Сам сбежал, а меня оставил выкручиваться и платить по общим счетам!

    Он упал на колени и воскликнул с горечью:

    - Прикажи тогда и меня зарезать! Чтобы разом со всем покончить!

    Бывшая танцовщица встала:

    - Ты совсем ополоумел, приятель. - Подала ему руку. - Поднимайся живо. Что ещё за глупости? Подойди поближе. Ближе, я сказала. Поцелуй меня. - Притянула грубо. - Ну, целуй же, увалень! - Обняла за шею и губами присосалась к его губам.

    Понемногу Феодосий начал оттаивать, и его ладони заскользили у неё по спине, грудь прижалась к груди, а живот к животу, и во рту соприкоснулись два языка. Молодой человек отстранил лицо, выдохнул с усилием и уткнулся носом Антонине в плечо. Разрыдался по-детски. Дама принялась его гладить, тихо успокаивать:

    - Ну, не надо, не надо, глупый. Мы с тобой опять вместе, и вести себя будем более разумно. Чтобы доносители больше не застали врасплох.

    Хлюпнув носом, он поднял лицо и спросил наивно:

    - Может быть, останемся просто любящими мамой и сыном? Этим избежим всех проблем…

    Издевательски усмехнувшись, та произнесла:

    - Мамой, сыном, говоришь? - и опять приникла низом живота к его животу. - А вот это твёрдое у тебя - что ещё такое? Разве так относится к маме сын?

    Феодосий затрепетал:

    - Нет, не надо, Нино, как ты можешь?

    Но она, опустившись на колени, поднырнула головой под его тунику. Он затрепетал ещё больше, весь покрылся пятнами, закатил глаза и пробормотал:

    - Господи, прости… Это искушение… выше воли моей…

9

    Велисарий понимал, что противник сформирует колоссальное войско и в письме осторожно называл восемьдесят тысяч, думая на самом деле о пятидесяти-шестидесяти и желая получить подкрепление. Но никак не предполагал, что Витигис соберёт под свои знамёна сто пятьдесят тысяч! Перевес в силе был более чем десятикратный. Да к тому же ромеи оказались рассредоточены: часть - осталась в Неаполе, часть ещё на Сицилии, часть в - Далмации, часть под командованием Бесса очищала от готов Нарнию… И хотя без боя сдались Апулия и Саминия, радости от этого было немного. Непосредственно в Риме с Лисом находилось не более десяти тысяч человек, далее с теми, кто пришёл добровольно служить византийцам.

    А Витигис между тем приближался. Чтобы окружить Рим, он был вынужден перейти Тибр по единственному мосту около Фламиниевых ворот. Здесь-то и хотел задержать неприятеля Велисарий: мост довольно узкий, можно нападать с двух сторон и уничтожать врага методично. Половину войска он оставил в городе, половину вывел за стены и укрыл в рощице, а на башнях моста посадил готов, согласившихся у него служить.

    Это была ошибка.

    Ненадёжные готы с ходу возвратились к своим соплеменникам и открыли мост. Лис ещё не знал об измене и сначала подумал, что, по плану, сможет с лёгкостью атаковать первые отряды Витигиса. И внезапно у моста столкнулся с лавиной кавалерии и пехоты, перешедшей реку. Завязалась яростная схватка. Велисарий бился в первых рядах, наравне с другими, и рубил противника со всего плеча. Готы кидали дротики, чтобы поразить коня полководца - тёмно-дымчатого с белой мордой (греки называют такую масть «фалион», а германцы - «балан»), - но попасть всё никак не могли. В этой стычке погибло не менее тысячи, сам же Лис не был даже ранен.

    В то же время по мосту шли всё новые и новые силы неприятеля и вступали в бой. Византийцы дрогнули, отступили и побежали к Риму, чтоб успеть укрыться за его воротами. Но уже смеркалось, и защитники города не могли разобрать, где свои, где чужие, и решили не открывать вовсе. Зря кричал Велисарий: «Это я! Пропустите внутрь своего командира!» - в сумерках распознать его, покрытого грязью, было невозможно. «Мы тебе не верим, - отвечали со стен, - говорят, что Велисарий уже убит. Как ты можешь быть Велисарием?»

    Готы атаковали и прижали противника к стене вплотную. Многие из ромеев попадали в ров с водой. Лис направил часть своих людей к боковым воротам, чтобы убедили караульных распахнуть створки и прислать подмогу, и с остатками гвардии продолжал отражать наскоки. Наконец пришло подкрепление, неприятель попятился, и солдаты Юстиниана вместе с полководцем беспрепятственно проскользнули в город. От усталости многие попадали прямо в траву у дороги, приходили в себя, тяжело дыша. Велисарий распорядился оказать помощь раненым и, понурый, поскакал к особняку, где остановился. Понял с очевидностью, что осады не избежать. Хуже нет - сидеть, голодать и обороняться. Да ещё с такой горсточкой защитников, совершенно жалкой по сравнению с армией Витигиса. Да, Италия - это вам не Африка, готы - не вандалы, а Витигис - не Гелимер…

    А к тому лее, по договорённости, с севера прибыл Марций, противостоявший Константину, и ещё более усилил вражеские войска. Итальянскую столицу полностью блокировали. Лишь по Тибру можно было ещё хоть как-то снестись с внешним миром, но река охранялась также очень тщательно.

    Готы перекрыли водопровод, но у римлян существовали колодцы, и никто не мучился жаждой. Правда, приводимые в движение водопроводной водой мельницы перестали работать. И тогда, по приказу Велисария, механизмы мельниц ставили на лодки и спускали их в Тибр - те мололи исправно. Впрочем, готы раскусили этот манёвр - начали сплавлять по реке бревна и трупы, попадавшие в лопасти и ломавшие мельницы. Велисарий распорядился растянуть цепи, преграждавшие путь посторонним предметам. Кое-как выкручивались.

    Под конец февраля от Витигиса явились парламентёры: предлагали ромеям сдаться по-хорошему, и король гарантировал им жизнь, беспрепятственное отплытие к родным берегам; более того - соглашался называться вассалом Юстиниана и выплачивать ежегодную дань. В случае отказа будет штурм. Велисарий ответил коротко:

    - Штурм так штурм. Это наша земля, ромейская. Мы с неё не уйдём: или будем здесь полноправными хозяевами, или ляжем в неё костьми. Так и передайте своему кривоногому.

    Оскорбившись, парламентёры ушли.

    Обе стороны начали готовиться к битве.

    Готы хитроумно построили деревянные башни на колёсах - их тащили быки. В башнях размещались воины, готовые в нужный момент перепрыгнуть на стены города и вступить в рукопашную. И другую конструкцию придумали, называемую «бараном». Состояла она из крыши, прикреплённой к четырём вертикально стоящим брёвнам на колёсах; а под крышей горизонтально висело на цепях заострённое бревно с наконечником из железа. Пятьдесят человек, защищённые крышей от стрел и дротиков, волокли «барана» под одну из городских стен и, раскачивая бревно на цепях, начинали им долбить кладку, чтоб проделать лаз для пехоты. А ещё готы целую неделю засыпали ров хворостом, параллельно строя приставные лестницы.

    И ромеи не сидели без дела. На своих башнях устанавливали баллисты (вроде здоровенного лука, тетиву которого натягивали канатом, а стрела была раза в четыре толще обыкновенной), не забыли и про онагры (катапульты-пращи для метания камней). Прикрепили к воротам с внешней стороны этакие капканы, называемые «волками». «Волк» представлял из себя кованую складную раму с зубьями наружу. До поры до времени сложенная рама висела спокойно, но когда начинался штурм, верхнюю планку отвязывали и толкали вниз; рама распрямлялась, зубья со всего маха пронзали атакующих. Многие римляне добровольно помогали солдатам и высказывали готовность вместе с ними отражать нападение. Велисарий был не против их вооружить.

    Битва началась утром на восемнадцатый день осады Рима. Готы под барабанный бой, с развевающимися знамёнами побежали к Вечному городу, стали двигаться к стенам «бараны» и деревянные башни на бычьей тяге. Лис велел стрелять из баллист в быков. Вскоре всех животных метко перебили, и нелепые сооружения замерли, не доехав даже до заваленных хворостом рвов. А одна из стрел, пущенных баллистой, продырявила пехотинца с такой силой, что пришпилила его к стволу дерева; он скончался на месте.

    Первую атаку отбили, но Витигис бросился к Аврелиевым воротам, более уязвимым, чем другие. Здесь поблизости находилась могила императора Адриана. Горожане, оборонявшие стены, разбивали мраморные статуи, украшавшие это надгробие, и кидали глыбы в наступающих; вскоре тем пришлось отступить, а ромеи подтянули к воротам онагры и накрыли камнями убегающего врага.

    Возле Саларийских ворот стены были тоньше других: тут когда-то находился виварий (помещение для диких животных, выступавших в цирке с гладиаторами), и «баранам» удалось пробить кладку. Но пока расширяли проломы, Велисарий перебросил сюда солдат со смежных участков и сорвал замыслы противника - многие из нападавших были перебиты.

    Наступление готов захлебнулось. Полководец ромеев с небольшим отрядом выскочил верхом за ворота и погнал неприятеля прочь от столицы. В общей сложности у Витигиса в этот день погибли более тридцати тысяч воинов.

    Ликование в Риме было повсеместное, а тем более, что неделю спустя в город по реке добралось подкрепление - более полутора тысяч всадников во главе с Мартином и Валерианом. Вместе с ними прибыла Антонина с Феодосием и Фотием. Муж, с одной стороны, был доволен появлению супруги и приёмных сыновей, но, с другой, стал тревожиться за их жизнь. Даже приказал:

    - Вещи не распаковывай и немедленно возвращайся в Неаполь. Вместе с другими женщинами и детьми. - Помолчал и добавил: - Фотий с Феодосием могут остаться.

    - Я останусь тоже, - возразила жена. - Не могу больше без тебя.

    - А без Иоаннины?

    - Девочка живёт на Сицилии с мамками и няньками в полной безопасности.

    - Всё равно лучше уезжай. Ситуация очень неустойчива. Враг готовит новые атаки, а в столице мало пищи и с жарой возможны гибельные болезни.

    - Не уеду, не уговаривай. Все мои мужчины - Фотий, Феодосий и ты - здесь. Я должна быть рядом, разделять ваши трудности и невзгоды.

    Он подумал и сдался. Посадил Нино на колени, обнял, поцеловал и потёрся бородой о её плечо:

    - Как же я соскучился, дорогая…

    - Я соскучилась тоже. Не приехала бы иначе.

    - Как тебе удалось возвратить Феодосия?

    - Длинная история. Каллигон помог.

    - Феодосий расхотел принимать постриг?

    Дама рассмеялась:

    - О, я думаю, да!

    - А к тебе в спальню?

    - Что - ко мне в спальню?

    - Тоже расхотел?

    Та поморщилась:

    - Ты опять за старое?

    - Ну, шучу, шучу, это не со зла.

    - Больше не шути так, пожалуйста.

    - Хорошо, не буду.

    А зато отношения между прежними друзьями, назваными братьями - Феодосием и Фотием - напряглись за последнее время до предела. Встретившись в Неаполе, чуть не подрались. Первым начал Фотий, обозвав приятеля греховодником и распутником. Бывший послушник терпеливо сносил его оскорбления, но потом не выдержал:

    - Да заткнись ты, задница. Осуждать легко! Я не по своей воле вернулся, между прочим.

    - Лучше сам заткнись и не возникай. Он «не по своей воле»! Маленький ребёнок? Взяли - отвели за ручку к драгоценной мамочке? Уши вянут.

    - Да, меня украл Каллигон!

    - Ах, его украл Каллигон! Надо же, какой прыткий! Даром что скопец. - И скривился презрительно: - Мне-то не свисти. Этот Каллигон - на него плюнешь, он развалится.

    - Можешь мне не верить, только я не лгу. Вот война закончится, и опять уеду в Эфес. Навсегда уже. Всем, чем хочешь, клянусь.

    - Не клянись, ибо клятвы твои притворны и сродни поцелую Иуды.

    - Да чего ты ко мне пристал? - крикнул Феодосий. - Если б не твоя мамочка, я не сделался бы таким грешником. Не во мне причина, а в ней!

    Фотий покраснел и набычился:

    - Мать мою не трожь.

    - Я бы и не трогал, если бы она не лизала мне кое-что между ног.

    - Ах ты негодяй! - и ударил его с размаха по лицу.

    Но товарищ вовремя уклонился и подставил ему ногу. Рухнув наземь, забияка проговорил:

    - Я убью тебя, слышишь, недоносок? - и уже схватился за нож.

    Феодосий выскользнул за дверь, и свистящее лезвие с лязгом вонзилось в древесину в том самом месте, где мгновение назад была его голова.

    - Всё равно убью, - отозвался Фотий. - Нам вдвоём не жить.

    Но при матери оба соблюдали приличия, не дерзили друг другу и не лаялись, просто не общались. Антонина, заметив их антагонизм, как-то задала вопрос фавориту:

    - Что за чёрная кошка пробежала между вами?

    Молодой человек посетовал:

    - Он меня ревнует к тебе. Обещал убить.

    - Я ему убью! Выискался защитничек.

    - Хорошо бы его удалить из Рима.

    - Ты и вправду трусишь?

    - Нет, на всякий случай. Для спокойствия всех. Вдруг опять полезет, я ему отвечу, и ещё не известно, кто в живых останется.

    - Я попробую убедить Велисария. Только надо придумать благовидный предлог.

    - Пусть сопровождает бывшего Папу в Константинополь.

    (Тут необходимо сказать, что, по требованию из центра, бедный Сильверий был смещён, а его место занял Вигилий, прибывший, с телом Агапита; а Сильверия новый Папа назначил апокрисиарием - собственным представителем при дворе императора).

    - Неплохая мысль, - поддержала Нино. - Думаю, что Лис должен согласиться.

    Муж действительно возражать не стал. Словом, Фотий начал собираться в дорогу. Заглянув на прощанье к матери, он сказал:

    - Извини, если был я излишне резок - дети не должны осуждать родителей, что бы те ни делали.

    Женщина кивнула:

    - Я и не сержусь, отправляйся с Богом. С Феодосием помириться нет желания?

    - С Феодосием - нет.

    - Ну, прошу, пожалуйста. Вам грешно расставаться врагами.

    - Да какая ж разница? Я ведь уезжаю.

    - Зло держать в душе не пристало. - И велела позвать любовника.

    Фаворит явился весёлый, с персиком в руке, привалился к притолоке и кусал плод со смаком, втягивая сок. Нино попросила:

    - Я хочу, чтобы вы пожали друг другу руки.

    Оба продолжали стоять, глядя в разные стороны.

    - Ну, чего застыли? - рассердилась она. - Просто два болвана каких-то. Живо поручкуйтесь.

    Фотий произнёс:

    - Пальцы у него мокрые и липкие, пусть помоет.

    Бывший друг ответил:

    - Если хочешь мириться по-серьёзному, и такие сойдут.

    - Ну, опять растявкались! - мать повысила голос. - Я сказала: ручкуйтесь!

    Молодые люди нехотя сошлись, стиснули ладони. На секунду приблизившись, уезжающий буркнул остающемуся:

    - Всё равно убью, сука, так и знай.

    Развернулся, даже улыбнулся родительнице:

    - Ну, прощай, мамуля. Будь здорова, и храни тебя Бог.

    - В Сиракузах поцелуй от меня сестрёнку. А в Константинополе - Магну. И её детей.

    - Если она не переехала к мужу в Карфаген.

    С тем и убыл. Но судьба ещё не раз сведёт всех троих, и не будет мира между ними - вплоть до смерти главного из них.

10

    Ситуация в Риме накалялась. Подходили к концу запасы продовольствия, бани не работали, тот, кто мылся в холодном Тибре, часто простужался. Начались болезни. Ждали нового подкрепления, но оно не шло. Командиры и простые воины говорили, что терпение их на исходе, лучше умереть в новой битве, чем от голода и хворей, в полумёртвом городе. Велисарий не уступал, убеждал ещё потерпеть, говорил, что им на выручку придёт Константин из Далмации, а ещё Юстиниан обещал семь тысяч свежих воинов. Да когда ж, когда? - спрашивали все. Точного ответа Лис не знал.

    А пока со стен стреляли в готов балистры - в общей сложности уничтожили до тысячи человек. Небольшие конные отряды совершали вылазки за ворота - и убили ещё до пяти тысяч. Но народ хотел единого наступления, ропот шёл, и сдержать его становилось всё труднее.

    Наконец полководец всё-таки решился. Рано утром 5 марта из ворот во всех направлениях двинулись войска и вооружённое народное ополчение. Первая атака, в силу своей внезапности, оказалась успешной: готы побежали, даже побросали шатры и палатки своего лагеря; ополчение, состоявшее в основном из ремесленников и слуг, стало грабить укрепления неприятеля, набивать живот хлебом и свининой;

    между тем Витигис развернул полки и напал на ромеев. Уцелели в бою немногие. Велисарий дал сигнал к отступлению и с большими потерями возвратился в город. Посчитали оставшихся. Было их не больше четырёх с половиной тысяч. Поражение следовало практически неминуемо.

    В то же время и у готов обстояли дела не слишком благополучно: в лагере у них вспыхнула чума, а набеги ромейских кавалеристов, остававшихся за пределами Рима (в нескольких городах Калабрии, в том числе и Неаполе), отрезали их от доступных источников еды, отбивали обозы. Эпидемия и голод выкосили около тридцати пяти тысяч.

    Велисарий вызвал Прокопия и сказал:

    - Снова на тебя уповаю. Мирный человек, ты сумеешь пройти мимо укреплений противника и не вызовешь подозрений. Пробирайся в Неаполь. Собери там еды побольше, погрузи на лодки и вези по Тибру сюда.

    Поклонившись, историк проговорил:

    - Выполню твою просьбу, несмотря на трудности.

    - Погоди, мой друг, это ещё не всё.

    - Слушаю внимательно.

    - Ты возьмёшь с собой Антонину…

    - Антонину?

    - Я хотел бы спасти ей жизнь. Пусть останется в Неаполе, а затем, если проиграем, возвращается к дочке на Сицилию.

    - Понимаю. Сделаю. - Помолчал и спросил наивно: - Феодосий побежит вместе с ней?

    Лис нахмурился, процедил сквозь зубы:

    - Он со мной останется в Риме.

    Тут учёный понял свою ошибку, начал извиняться:

    - Не сердись, я же не со зла, просто думал: Фотия услал, а теперь и Феодосия с Антониной…

    Полководец покачал головой:

    - Фотия услал с поручением. Нино просто спасаю, да. А второго пасынка не хочу. - Посмотрел на него вполглаза: - Знаю, что болтают про них. Но не верю слухам. Потому что пока Антонина и я - супруги, должен доверять… Ты ведь тоже наверняка не знаешь?

    Секретарь смутился:

    - Нет, наверняка утверждать не могу.

    - Вот и хорошо. Нынче вечером, как стемнеет, оба отправляйтесь. Дам в сопровождение человека - он проводит вас до Неаполя, а потом вернётся.

    - Очень благодарен.

    Чтобы выглядеть поскромнее, византиец надел серый плащ с капюшоном и простые сандалии на деревянной подошве, в руку взял узелок, где лежало всё необходимое - бритва, ножик, смена белья. А на шею нацепил ладанку.

    Антонина явилась с заплаканными глазами, но готовая в путь: тоже одетая как простолюдинка; а тючок её оказался побольше, и его нёс гепид по имени Мундила.

    Женщина сказала:

    - Я в Неаполе не останусь. Соберём продовольствие и вдвоём же вернёмся в Рим.

    - Муж велел остаться. Для чего рисковать вашей милости? Ведь у вас четверо детей, - заикнулся Прокопий.

    - Трое, - уточнила она.

    - Как, а Феодосий?

    - Феодосий - приёмный сын, и вообще не трогай больную тему. Или хочешь со мной поссориться?

    - Боже упаси! Просто я пытался убедить вас остаться в Неаполе.

    - Не пытайся. Это решено.

    - Велисарий знает о вашем решении?

    - Я ему открылась.

    - Ну, а он?

    - Запретил, конечно.

    - Видите! А вы говорите.

    - Пусть командует у себя в войсках. Дома я командую.

    Как сгустились сумерки, приоткрыли створку ворот Святого Петра и, ступая почти на цыпочках, начали пробираться вдоль стены, мимо лагеря Витигиса, расположенного около начала Аппиевой дороги. В облаках мелькала полная насмешливая луна. Было сыро, дождь недавно кончился. Пригибаясь, трое путников пробежали за кустами и благополучно юркнули в рощицу; выходить на дорогу они боялись, чтобы не наткнуться на конные разъезды неприятеля. Поднялись на пригорок и осмотрелись. Никакого движения поблизости не заметили, только за спиной вдалеке вспыхивали оранжевые звёздочки вражеских костров. В роще пахло влажной землёй и гниющими прошлогодними листьями.

    - Надо торопиться, - произнёс Мундила с явственным акцентом. - Мы за ночь должны пройти как минимум девяносто стадий. Чтоб уже готы не достали. А в Кампании опасаться нечего, вся Кампания наша.

    - Не заблудимся? - спросила матрона.

    - Заблудиться трудно: надо двигаться всё время на юг. А к утру выйдем к берегу моря, и уж он непременно приведёт нас в Неаполь.

    Так и поступили. Шли, как правило, молча, но однажды, на привале, отдыхая и прихлёбывая воду из фляги, Антонина обратилась к Прокопию:

    - Как твои труды? Сочиняешь историю наших войн?

    Тот ответил скромно:

    - С Божьей помощью. Но не сочиняю, а описываю, как есть.

    - Прямо все, как есть?

    - В меру сил моих.

    - Не боишься?

    - Почему я должен бояться, ваша милость? - удивился учёный.

    - Полная правда может не понравиться многим. И расплатишься за неё головой.

    Он хитро прищурился:

    - Существуют разные способы - и сказать, и не сказать: умолчания, намёки, ссылки на далёкое прошлое… Кто умеет прочитать между строк, тот поймёт. - Сделал паузу и добавил: - Современникам писать историю трудно, ибо в этой истории сами варятся и зависят от власть имущих.

    - Значит, и твоя история - ложь?

    - Нет, не ложь, - секретарь помедлил. - Полуправда - назовём её так.

    - Значит, полную правду не узнает никто?

    - Почему так мрачно? Иногда случается, что историки переживают своих вождей. И с развязанными руками сообщают то, что должны были прежде искажать.

    Рассвело, а путники ещё были далеко от моря. Только во второй половине дня вышли к Террачине, что стоит на берегу залива Гаэта. Антонина сбросила сандалии, побежала к воде, словно молодая, окунула ладони в набегавшие волны. Повернула к спутникам кокетливое лицо:

    - Вот бы искупаться! Я такая грязная! Но боюсь, что вид мой без одежды вас обоих смутит.

    - Просто время дорого, - отозвался Прокопий. - Главное - быстрее оказаться в Неаполе. А уж там и в термы можно сходить.

    Неожиданно на склоне показались вооружённые всадники. Увидав трёх посланцев Велисария, поскакали к ним, окружили, начали допрашивать: кто такие и куда путь держите? Говорили с акцентом, было непонятно - это готы или федераты. Выручил Мундила. Он, вглядевшись в одного из кавалеристов, радостно воскликнул:

    - Урсицин, ты ли это?

    - Ну, допустим.

    - Я Мундила, не узнаёшь?

    - Ба, конечно! То-то, я смотрю, мне твоя рожа кого-то напоминает. - И заверил своих товарищей: - Это наш, можно не тревожиться.

    А узнав о поручении Лиса, посадили путников на своих коней, перед сёдлами, и верхом повезли в Неаполь.

11

    Ближе к лету подоспела значительная подмога: из Византия привезли жалованье наёмникам и пехоты с кавалерией около пяти тысяч; Константин приплыл из Далмации с четырьмя с половиной тысячами солдат; а из Африки прибыл Ильдигер с тысячью вандалов, верных Юстиниану. Без боев на сторону византийцев перешла вся Лигурия вместе с Миланом. Антонина и Прокопий, закупив продукты, двинулись со всем этим подкреплением из Неаполя в Рим по морю, а затем и по Тибру.

    В то же время дела у готов обстояли всё хуже. Стычки с неприятелем и болезни выкосили у них чуть не половину войска. Кончились продукты. Дисциплина падала.

    Что ж, пришлось идти на переговоры. Посланные в Рим парламентёры предложили Велисарию от лица Витигиса следующее условие: увозите награбленное и спокойно возвращайтесь к себе на родину, мы вас больше не тронем. Разумеется, Лис отверг эту милостыню. Готы чуть повысили ставки: согласились отдать Сицилию. Но ромейский полководец и теперь их высмеял, в шутку предложив взять в обмен на Сицилию острова Британии. Наконец переговорщики сделали ещё один шаг назад, предлагая поделить почти напополам итальянский «сапог»: юг с Сицилией уйдёт к Византии, север остаётся за готами. Да ещё Витигис обещал заплатить Юстиниану крупную дань. Тут ромеи задумались и ответили так: пусть решает его величество, если согласится - мы подчинимся. А пока доверенные лица будут ездить в Константинополь и обратно, воевать не станем - заключим перемирие на три летних месяца.

    Обе стороны соблюдали соглашение не во всём. Велисарий отправил конные отряды своих сторонников в разные стороны от Рима - потихоньку захватывать небольшие населённые пункты, грабить готов, а детей и женщин брать себе в рабство. Готы в свою очередь подкупили двух римлян, те должны были напоить стражу, всыпать ей сонного порошка и открыть ворота для неприятеля. Но один из подкупленных выдал второго ромеям. Тот второй после пыток во всём сознался. По приказу Лиса этому изменнику отрубили нос и уши, посадили на осла задом наперёд и отправили к Витигису.

    Так и жили.

    Между тем в стане византийцев приключился раздор. Константин, у которого в незапамятные времена был конфликт с Велисарием из-за Антонины, вдруг затеял новый скандал. Главное, возможно, он хотел, как лучше, даже намеревался восстановить отношения с давним своим соперником, но события покатились непредсказуемо.

    Годы отразились на абазге (абхазе) больше: он почти совсем поседел, выглядел каким-то помятым, не выспавшимся - видно, много пил. И однажды, во время очередного застолья у полководца, под влиянием паров алкоголя, Константин сказал Велисарию:

    - Удивляюсь я тебе, право слово. Все кругом смеются, а ты терпишь.

    - Что? О чём? - посмотрел на него командир в недоумении.

    - Так о Феодосии. Ну, жену любишь - понимаю. Всё прощаешь ей - прошлое, настоящее и будущее. А его-то чего? Тоже любишь? Может, вы живете втроём? Ладно, не сердись. Просто не держи при себе этого мерзавца. Прогони в шею. Или же убей. Я плохого не посоветую.

    Лис, пунцовый от ярости, коротко ответил:

    - Мне твои советы даром не нужны. Лучше их держи при себе, а не то убью я не Феодосия, а тебя.

    - А меня-то за что?

    - Я предупредил. То, что происходит в моей семье, никого не касается. Ты не лезь, пожалуйста. Нам бороться вместе, плечом к плечу, с неприятелем. И нельзя раскалывать наши ряды.

    - Хорошо, забудь все, что я наплёл. Антонина - святая женщина, Феодосий - примерный сын, и они наедине друг с другом лишь читают стихи и играют на лире.

    Велисарий занёс кулак:

    - Замолчи, или я ударю.

    Константин поднял руки:

    - Умолкаю, проглатываю язык. Разбирайся сам со своей родней.

    Нино донесли об этом разговоре, и она сказала супругу:

    - Знаешь, дорогой, не хотела бы вмешивать тебя, но, как видно, только ты один можешь мне помочь.

    - Что случилось, милая?

    - Я тут подружилась с одной римлянкой, Лукрецией - помнишь, той, что мне подарила перстень с рубином?

    - Да, припоминаю. Полная такая матрона.

    - Совершенно верно. У неё муж - знатный человек, председатель суда Президий.

    - Как же, как же, ещё бы.

    - Ну, так вот. У него в гостях побывал Константин. И увидел на стене коллекцию древнего оружия - собирать начал дед Президия, а отец продолжил, сын продолжил и затем хочет завещать своим детям. Константин был в восторге от такого богатства и говорит: дескать, подари мне вот эти два кинжала. А Президий заизвинялся и отвечает: все, что хочешь, только не кинжалы, потому что память о деде. Константин упёрся: ну, тогда продай. Нет, говорит хозяин, им цены нет. Константин вспылил, снял кинжалы со стенки и унёс. Председатель суда не знает, что теперь делать. Силой отнимать он боится, по-хорошему уже не получится… Даже заболел. И Лукреция прибежала ко мне за помощью.

    Лис кивнул, нахмурившись:

    - Я поговорю с Константином.

    Тот явился в штаб к Велисарию, чтобы получить обычное задание на день, и услышал вопрос, от которого даже растерялся:

    - Это что за история с похищением кинжалов у Президия, а?

    - Почему «похищением»? - заморгал вошедший. - Он мне подарил.

    - Мне поведали по-иному. Подарить не хотел, потому что память о его деде. Продавать тоже не хотел. И тогда ты взял их сам.

    Константин надулся:

    - А-а, его жена и твоя жена - нежные подружки. Понимаю, кто тебе напел.

    - Кто «напел», не имеет никакого значения. Взял или не взял?

    - Ну, допустим, взял. Я имею право всю его коллекцию вывезти.

    - Что ещё за право такое?

    - Я освободитель его от готов. Он перед войсками Юстиниана в неоплатном долгу.

    - Мы освободители, а не грабители.

    Тут абазг грубо рассмеялся:

    - Надо же, какое открытие! Я-то и не ведал. Думал, что грабители: как заходим в город - так и грабим. В том числе и ты: все подвалы твоего дома ломятся от награбленного. А выходит, что мы не грабим, а ос-во-бож-да-ем людей… от имущества!…

    Лис ответил холодно:

    - Надо различать: у меня в подвалах - военные трофеи. После нашей победы привезу их его величеству, как привёз трофеи вандалов.

    - Ну, положим, не все трофеи отдал, кое-что присвоил… а иначе откуда у тебя столько золота, что один содержишь многочисленную охрану?

    - Неприлично считать чужое золото.

    - Вот и я о том же. Два кинжала - пустяки по сравнению с твоими богатствами. У тебя трофеи - у меня трофеи. Больше ничего.

    Но стратиг не сдался и проговорил веско:

    - Римлян я не трогаю. А тем более председателя суда. Дружески настроенного к нам! Не хватало ещё поссориться с мирным населением…

    Собеседник поморщился:

    - Господи, ну что ты пристал? Из-за жалких, никудышных кинжальчиков… Раз на то пошло, я отдам Президию деньги. И закроем тему.

    - Нет, отдашь кинжалы.

    - Не подумаю даже.

    - Я сказал: отдашь.

    - Мне плевать на твои слова. Ты мне не указ.

    - Ах, не подчиняешься? За неподчинение командиру в военное время - знаешь, что бывает?

    - Я такой же командир, как и ты. И любой военный суд меня оправдает.

    - До суда дело не дойдёт.

    Константин усмехнулся:

    - Что, убьёшь без суда и следствия? Не советую. Василевс меня уважает. И тебе не простит такое самоуправство.

    - Никакого самоуправства не будет.

    Да, с формальной точки зрения, не придерёшься: в донесении, посланном Юстиниану, гибель Константина была названа смертью по неосторожности: выпив лишнего, он рассматривал старинный кинжал, поскользнулся и, упав, накололся на острие. Вот ведь незадача: лезвие вошло прямо в сердце. Но никто не виноват, кроме пострадавшего. Надо обращаться с оружием аккуратнее… А кинжалы возвратили законному владельцу - Президию.

    Из всего происшедшего в окружении Велисария сделали главный вывод: в разговорах лучше не упоминать Антонину и Феодосия. Это даже опаснее, чем ругать императора. Если хочешь остаться цел.

    В августе вернулись гонцы, привезя пергамент от самодержца: он велит продолжать военные действия до победы над готами, обещает прислать ещё войск и денег. Вдохновившись, ромеи перешли в наступление. Небольшие конные отряды наносили чувствительные удары по неприятелю, а один из них разорил Пизанскую область и разбил ратников Улифея, дяди Витигиса; уничтожив дядю, командир с отрядом поскакал к Равенне, захватил купавшуюся в море супругу Витигиса Маласунту и женился на ней.

    Эти сведения докатились до готского короля в середине марта 538 года. Потрясённый король был в такой прострации, что велел немедленно отходить от Рима. Как его ни убеждали повременить, ситуация может измениться, дело не проиграно, - он стоял на своём. Говорил, набычась:

    - К черту этот Рим. Жалкие развалины. Я цепляться за них не стану. Главное - Равенна. Без Равенны погибнем все. А без Рима ещё поборемся.

    Окружение подчинилось, но с огромным неудовольствием. Люди не любят неудачников. И стараются не связываться с ними.

    В целом осада Вечного Города длилась один год и девять месяцев. Велисарий, поручив Рим небольшому отряду, бросился догонять Витигиса. И уже на пути к Равенне узнал, что в Неаполь прибыла подмога из Константинополя - пять тысяч воинов во главе с Нарсесом. Впрочем, готы были ещё сильны и владели практически всей Северной Италией, осадили в Милане Мундилу и отрезали часть византийцев от прочих ромейских сил. Основные схватки только предстояли.

 

Глава 3

1

    Лето 537 года было жаркое, душное, так что Фотий, прибывший в Константинополь из Италии с бывшим Папой Римским Сильверием, не застал во дворце ни Юстиниана, ни Феодору - царственная чета отдыхала на море (порознь). Будущий тесть молодого человека - Иоанн Каппадокиец - принял его радушно, впрочем, поругал:

    - Дочка огорчалась, что писал ей редко, только два послания за всё время. Или ты раздумал жениться, разрываешь помолвку?

    - Да Господь с вами, нет, конечно, - поспешил заверить пасынок Велисария. - Мне Евфимия очень нравится, и мечтаю встретиться с ней как можно скорее.

    - Я отвёз её в имение возле Никомидии, - сообщил родитель невесты. - Если хочешь, навести её на ближайшей неделе. Не поссоритесь - в сентябре отпразднуем свадьбу.

    - Был бы только счастлив. Правда, отчим с матерью вряд ли смогут появиться на ней, но уж ничего не поделаешь. Долг превыше всего.

    - Ох уж этот долг! - И эпарх двора выразительно крякнул. - Был бы он неладен. Как мне хочется иногда написать прошение об отставке, навсегда забыть о налогах, казне, бюджете, разорительных войнах и не менее разорительном строительстве храмов и монастырей - и уединиться в поместье, вдалеке от шума и светской суеты, жить в своё удовольствие, есть от пуза, засыпать в объятиях прекрасных наложниц!… Но нельзя, нельзя! Мой проклятый долг заставляет оставаться в такое пекло в Византии и тащить на себе одном всю державу. Я напоминаю вьючного осла!

    Через день Фотий поспешил в гости к Евфимии. Иоанн отдал в его распоряжение собственную барку - с капитаном и двумя матросами, так что путешествие по Мраморному морю мимо Принцевых островов оказалось необременительным и весёлым. Волн практически не было, солнце жарило оголтело, но попутный ветерок дул, как надо, и квадратный парус не висел на мачте безжизненной тряпкой. Море было сине-зелёное, как глаза у императрицы. И вода тёплая, приятная. К месту назначения прибыли в четвёртом часу пополудни и на лошадях поскакали в поместье. Находилось оно вблизи берега - стадий три, не больше. За высокой изгородью буйно зеленел удивительный сад, где мохнатые пальмы добродушно кивали лопоухими листьями, а в ручьях плескалась форель; рыбы было так много, что рабы ловили её сачками и, ещё живую, жарили на раскалённой решётке. С ветки на ветку перелетали разноцветные лирохвосты, а пунцовые груши можно было рвать прямо с дерева. Распорядитель дома, евнух, долго кланялся будущему хозяину, предложил отдохнуть с дороги и принять ванну, а за это время тут накроют стол и предупредят о приезде гостя молодую хозяйку.

    - Как её самочувствие? - в нетерпении спросил Фотий. - Иоанн рассказывал, что весной перенесла лихорадку.

    - Слава Богу, уже поправились. Кашляли немного, но теперь прошло.

    Наконец, встреча состоялась. Девушка значительно подросла за прошедшие два с половиной года, формы её обрели женственные пропорции, а в лице исчезли многие черты детскости. И жених тоже возмужал, сделался спокойнее и увереннее в себе. Поначалу разговаривали, стесняясь, как-то односложно, натянуто, но потом повеселели и вполне освоились.

    - Как там, на войне? - спрашивала она. - Вы убили многих?

    - Ох, да не считал. На войне всегда убивают, это неизбежно.

    - А тогда расскажите что-нибудь забавное. Ведь забавное тоже происходит?

    Он задумался. Вспомнил, улыбнулся:

    - Есть у нас один командир… Так ему во время атаки прострелили голову, и стрела, воткнувшись спереди в скулу, вышла кончиком сзади у затылка.

    У невесты вытянулось лицо:

    - Ужасы какие! Разве это забавно?

    - Погодите, я ещё не закончил. Самое забавное, что он не скончался, потому как древко не задело ни одной важной жилы. После боя лекарь осторожно извлёк из затылка металлический наконечник, а обломка стрелы не смог, тот сидел в раненом, наверное, месяца четыре, а потом вышел сам. Вот ведь как бывает!

    - Значит, он не умер?

    - Да живёхонек, здоровее нашего.

    - В самом деле забавно.

    Молодой человек, прихлёбывая шербет, рассказал ещё несколько курьёзов. А потом заметил:

    - Хватит про войну. Что в Константинополе нового?

    Дочка Каппадокийца почесала ноготком кончик носа:

    - Я не знаю, право: вроде всё по-старому. Храм Святой Софии скоро освятят. Вы его не видели?

    - Видел издали. Очень величавый.

    - А внутри, говорят, просто чудо какое-то, Царствие Небесное на земле. Папенька сердился, что истратили уйму денег сверх решённого, - он у нас человек рачительный и считает каждый фолл, а по мне, на такую прелесть не жалко.

    - Вы совсем не похожи на Иоанна, - произнёс Антонинин сын задумчиво.

    - Это хорошо или плохо? - улыбнулась девушка.

    Он ответил тоже с улыбкой:

    - Строго между нами: неплохо! Я, конечно, сам человек, далёкий от возвышенных сфер, но мне кажется, дама не должна быть чужда поэтического настроя.

    - А стихи вы любите?

    - Хорошо написанные - конечно.

    Словом, обнаружили много общего. Засиделись на крыльце допоздна, а когда прощались, чтобы разойтись по своим покоям, юноша, склонившись, поцеловал её руку. Евфимия очень смутилась, покраснела, фыркнула:

    - Ох, да вы нахал, сударь! Дай вам волю, и до губ моих ещё доберётесь!

    Он сверкнул очами:

    - А и доберусь, что ж такого? Вы моя невеста.

    - О-о, невеста - не жена, мы пока не венчаны. Целовать в губы - только после свадьбы.

    - Я поэтому и поцеловал руку.

    - Хорошо, прощаю! - рассмеялась она уже несколько игриво. - Почивайте с миром. Завтра утром пойдём гулять. Любите кататься на лодке?

    - С вами - обожаю!

    Так прошли два дня, молодые люди всё сильнее влюблялись друг в друга, и вполне возможно, что ещё до церковного бракосочетания оказались бы в одной спальне, как в поместье Иоанна прискакал гонец от её величества с приказанием разыскать Фотия и немедленно привезти его в Иерон.

    - Что-нибудь стряслось? - изумился он. - С мамой? Велисарием?

    Здоровенный гонец, по происхождению франк, с каменным лицом и почти бесцветными волчьими глазами, отвечал по-военному односложно:

    - Не могу знать. Но как будто бы дело иного рода.

    - Да какого ж иного, я не понимаю?

    - Не могу знать.

    Фотий попрощался с Евфимией несколько печально:

    - Снова расстаёмся… Но надеюсь, что ненадолго. В сентябре, Бог даст, сделаемся супругами.

    У неё от наплыва чувств полыхали щеки, и она, глядя на него снизу вверх, говорила проникновенно:

    - Не рискуйте попусту. Мне без вас будет очень скверно.

    - Да, и мне без вас…

    Прыгнул на коня, помахал ей ладонью и, уже без оглядки, поскакал вместе с франком - из имения будущего тестя прямо вдоль залива, на запад (до владений её величества предстояло ехать около пяти с половиной часов). В Иероне, во дворце Герея, сына Антонины встретил Фаэтет и, не дав опомниться, сразу же повёл в покои императрицы. Та полулежала в окружении светских дам на тенистой веранде, ела виноград и внимала звукам кифары, на которой играл мальчик-раб. Увидав приезжего, Феодора прогнала всех с террасы, поманила Фотия и приветливо ему улыбнулась. Он упал перед ложем василисы и поцеловал её туфельку.

    - Как я рада, что ты приехал! - подтвердила свою улыбку царица. - Мне поведали о твоём возвращении из Италии и поездке к Евфимии. Очень хорошо! Но не утерпела и послала за тобой человека. Есть одно деликатное поручение… Но ответь сначала - что на Апеннинах? Как отец и мать?

    Молодой человек вкратце пояснил. Государыня взглянула с прищуром:

    - Феодосий всё на тех же ролях?

    - К сожалению… Он мне опротивел. Ненавижу.

    - Ах, мой бедный мальчик, - томно произнесла василиса, - ты пока многого не знаешь в человеческих душах… Осуждать родительницу нельзя. Не всегда мы делаем, как предписано, хоть и понимаем, что ведём себя скверно… Лучше расскажи, как у вас с дочкой Иоанна? Состоится свадьба?

    - Если Богу будет угодно, в сентябре.

    - Я приду на ваше венчание, слышишь? Ведь идея вас поженить - моя. А родятся дети - стану крестной матерью.

    - Ваше величество, это честь для нас…

    - Но об этом позже. А теперь хочу тебя попросить снова съездить в Пентаполис. Передай Иоанну - сыну Гекебола - просьбу: пусть привозит в Константинополь Анастасия. Я займусь образованием мальчика. Ведь ему шестнадцать. Надо приучать ко двору.

    Фотий задал естественный вопрос:

    - Я предвижу, ваше величество, Иоанн спросит у меня о его собственной судьбе. Вы хотели бы, чтоб и он с женой тоже перебрался в столицу?

    Государыня сдвинула брови, нарисованные чёрной тушью поверх выщипанных:

    - Не хотела бы… Ты уж как-нибудь объясни ему деликатно… Привечать его не желаю, опасаясь неприязни со стороны государя… Внук - другое дело. Внука я возьму под опеку, сделаю из него настоящего патриция - в будущем, возможно, и самодержца. Но пока загадывать рано.

    - Я немедленно отправлюсь, ваше величество.

    - Ну, совсем уж немедленно ни к чему, отдохни денёк, а за это время подвезут на судно питьевую воду и провиант. В добрый путь, Фотий. Жду тебя с хорошими новостями.

    - Рад служить вашему величеству.

    Путь в Египет занял неделю. Подъезжая к имению Гекебола, юноша заметил, что бурьян у ограды разросся чересчур буйно, а саму ограду не красили несколько лет. Да и вид у фруктовых деревьев за забором был не слишком ухоженный. Из ворот появился сторож - седоватый мулат с бородой клочьями - и сказал на ломаном греческом:

    - Нет, хозяина нет, уехал. Деньги нет, дом не жить, и уехал.

    - Да куда уехал, где его искать?

    - Мы не знаем. Нам велел охранять, мы не знаем.

    - Может, в Александрию?

    - Может, всё может. Мы не знаем.

    Поиски вначале оказались бесплодными: у архонта Александрии ничего не слышали о местопребывании Иоанна и его семьи. Да, о разорении были вести, большинство земельных угодий пущено с молотка, слуг уволили, а рабов продали. Но дальнейшая судьба самого наследника Гекебола оставалась загадкой. Настоятель собора Святой Катерины тоже ведал немного: разорённого видели в порту - там он спрашивал, кто плывёт в Константинополь; но уплыл ли, нет ли - всё покрыто мраком. Наконец Фотий напросился в гости к Прову - одному из вдохновителей «Ники», а затем вовремя сбежавшему и, в отличие от своих братьев, не казнённому. Император отнял тогда у него должность сенатора и конфисковал часть имущества, но затем кое-что вернул. Тем не менее Пров решил не дразнить гусей и остался в Александрии; впрочем, дело его - по снабжению столицы зерном - продолжало развиваться и крепнуть.

    Порученец императрицы испросил у Прова аудиенции; слуги побежали докладывать хозяину и уже через четверть часа пригласили в триклиний. Старший из племянников Анастасия Дикора стал за эти годы ещё тучнее - сделался как детская тряпичная кукла, набитая ватой, мягкая, бесформенная. Сердце не справлялось с нагрузкой, и его обладатель тяжело дышал и потел безмерно. Пров проговорил, угощая гостя вином:

    - Для чего тебе нужен Иоанн?

    Молодой человек ответил уклончиво:

    - Это по семейным делам… Для его же блага.

    - Что ли, мамочка желает увидеться? - усмехнулся тот. - Поздновато в ней проснулись материнские чувства.

    Пасынок Велисария удивился:

    - Вы, пожалуй, знаете, кто она?

    - Это в Александрии знает каждый. Но молчит, ибо опасается, что ему отрежут за болтливость язык.

    - Небезосновательно. Называть никого не будем.

    - Иоанн пришёл ко мне три недели назад - чтобы я позволил ему сесть на мой корабль, едущий в Византий. Я решительно отказал…

    - Отказали?

    - Да. Хватит с меня прочих неприятностей. Вдруг мамаша будет недовольна, что явился отпрыск? И начнёт расследовать - кто за ним стоит, нет ли здесь подкопа? Я в политику больше ни ногой. Мне достаточно моего зерна.

    - Получается, он остался в Александрии?

    - Не исключено.

    «Старый обормот что-то знает, - догадался порученец её величества, - но боится открыть: раз обжёгшись на молоке, дует на воду». И попробовал успокоить:

    - Коль его мамаша снарядила гонца за ним, вашей милости опасаться нечего. Даже наоборот: если вы поможете в его поисках, то окажете ей услугу; я не премину сообщить об этом. Думаю, она отблагодарит.

    Пров взмахнул рукой с пальцами-колбасками:

    - Почему не ешь куропаток? Свежие, хорошие. Вот попробуй зайца… - А потом ответил: - Люди от меня могут с Иоанном снестись… Что ему тогда пере дать?

    - Что хочу его видеть. Что в создавшейся ситуации нет иного выбора.

    - Хорошо, зайди ко мне завтра пополудни. Не исключено, что получится.

    - Непременно зайду, ваша милость.

    День спустя разжалованный сенатор принял Фотия у себя в кабинете, сидя в кресле рядом с полками рукописных книг. Предложил гостю сесть напротив и сказал задумчиво:

    - Мы нашли Иоанна… Ты его увидишь, если поклянёшься на Библии, что не причинишь ему никакого зла.

    - Я готов поклясться.

    Положив ладонь на Святое Писание, произнёс торжественные слова. Тут одна из полок отъехала, словно дверца, и на свет вышел отпрыск Феодоры. Выглядел он неважно: серое лицо, ямки вместо щёк и какие-то тусклые глаза. Поздоровался коротко и спросил тревожно:

    - Почему вдруг она решила встретиться со мной?

    Но приезжий замялся, не хотел говорить открыто:

    - Я прошу прощения, было велено рассказать приватно…

    Иоанн заверил:

    - У меня от Прова секретов нет. Отвечайте смело.

    - Как вам будет угодно. Речь идёт не о вас, а о вашем сыне. - И поведал вкратце замысел её величества.

    У наследника Гекебола заострился нос:

    - Это хорошо, но одновременно и плохо. Как так - без меня? Без моей жены? То есть раньше я, возможно, согласился бы совершенно безропотно, но сегодня, в затруднительном моём положении, вынужден просить о защите. Мальчик в обмен на деньги. Да, звучит бесстыдно, а иначе как?

    - Нет, не надо ставить условия, - задышал хозяин особняка. - Самодержцы от условий звереют. Просто посетуй на свои неудачи. Пусть она сама вознамерится оказать помощь.

    С этими словами трудно было не согласиться. Иоанн кивнул:

    - Ты, конечно, прав. Я изображу из себя робкую овечку, у которой похитили золотое руно.

    - А когда всё устроится, не забудь того, кто тебе помог, - не замедлил напомнить хлеботорговец.

    - Да уж не забуду, не сомневайся.

    В тот же день сели на корабль и поплыли в сторону Босфора. Благодушный Фотий предвкушал награду за блестяще выполненное задание. И шестнадцатилетний Анастасий радовался тоже: путешествие по морю, волны, чайки были ему в диковинку. Но его родители всё ещё тревожились: как их встретит бабушка и захочет ли проявить великодушие к разорившемуся потомку? От неё всего можно ожидать…

    Миновав Дарданеллы, через день причалили к пристани Иерона и узнали, что её величество по приказу супруга срочно возвратилась в столицу. Что ж, пришлось ехать дальше, в Константинополь.

2

    А монарх вызвал Феодору вот по какому поводу. Разбирая письма, он нашёл одно анонимное, доводившее до сведения василевса, что его жена забавляется у себя в имении с неким рабом-мавром Ареовиндом, специально купленным ею для разврата.

    Надо сказать, что Юстиниан, как и многие тираны всех времён и народов, обладал такой особенностью: сомневался в верности преданных друзей, но зато странным образом верил всем доносам, даже самым нелепым. И нередко подлые люди этим пользовались, чтоб руками его величества извести собственных врагов. Схема была проста: заподозрив кого-либо в измене, самодержец давал поручение первому юристу страны - Трибониану - завести на несчастного уголовное дело. Компромат находился неизменно, если не находился, то его сочиняли. Обвинённый каялся и просил о прощении, тут ему советовали отписать всё своё имущество государю, и тогда приговор будет не таким грозным. Бедолага отписывал, и повешение заменяли отрубанием головы или вечной ссылкой. Думал ли правитель, что его порой водят за нос? Очевидно, нет. Просто сам процесс вершения судеб, приближавший его к Создателю, доставлял владыке высшее наслаждение.

    Что касается Феодоры, он впервые усомнился в истинности доноса - слишком сильно её любил, - но совсем отмести его тоже не хотел. Помнил историю с Имром-ул-Кайсом. И тогда ведь до конца не раскрыл - совершилась ли измена или нет. Просто не желал доставлять неприятности ни себе, ни ей. Вроде бы простил, постарался вычеркнуть из памяти. Но теперь задумался: может быть, действительно? У него рога? Главное, обидно, что Юстиниан ей ни разу не изменил за всё время. Не имел потребности и желания. Занимался государственными делами, строил свою империю, укрепляя вертикаль власти и Церковь. А супружеский долг исполнял не часто… А она, выходит, не могла устоять от соблазнов?… Или клевета? Оговор, обман, и ему смешно беспокоиться? Как установить истину?

    Для начала он решил объясниться с женой, а потом, если надо, подключить и заплечных дел мастеров, чтобы пытками на дыбе выбили всю истину из Фаэтета и Ареовинда.

    Василиса приехала под вечер и буквально сразу после корабля, даже не зайдя в термы, не переодевшись, поспешила к супругу, совершенно не понимая, что произошло, почему её вызвали столь бесцеремонно. И застала мужа, как всегда в это время, у себя в кабинете за столом, на котором были навалены груды свитков. Посмотрев на неё, вошедшую, он не удивился, бросил беглый взгляд и сказал:

    - А, с приездом, душенька… Рад, что ты здорова…

    Государыня встала у него за спиной в нервном замешательстве и спросила:

    - Что случилось, Петра?

    Продолжая писать, автократор проговорил:

    - Что случилось? Разве что-то случилось? Я не понимаю.

    - Ты не понимаешь? - задохнулась она. - Прерываешь мой отдых, требуешь немедленно прибыть во дворец - и не понимаешь?!

    Самодержец бросил перо и потёр глаза, вроде бы уставшие от серьёзной работы. Широко зевнул:

    - Так, безделица, извини, если потревожил.

    Феодора села напротив:

    - Раз ведёшь себя так, значит, не безделица. Я успела изучить твой характер.

    Он расхохотался:

    - В самом деле? И каков мой характер в данном случае?

    - Если ты взбешён - быстро остываешь и легко прощаешь. Если улыбаешься, притворяешься беззаботным и воркуешь ласково, то потом казнишь.

    - Бог ты мой! - изумился царь. - Неужели я такой лицемер?

    - Ты не лицемер, но по хитроумию сродни Одиссею. Словно кот, который играет с мышкой, прежде чем загрызть.

    - И кого, по-твоему, я желаю загрызть сегодня?

    - Видимо, меня.

    Брови императора взмыли вверх:

    - Разве есть за что?

    - Если ты захочешь - найдёшь.

    - Даже на пустом месте?

    - Из любого пустого места можно сделать полное. Например, мои религиозные взгляды. Под предлогом борьбы с манихеями и меня извести нетрудно. Ну, не извести, а насильно постричь в монахини. И услать в дальний монастырь.

    Василевс побарабанил пальцами по столу:

    - Я пока не думал об этом, но, вполне возможно, так и поступлю. Упеку тебя куда-нибудь в Лазику - сделаю игуменьей, всё-таки была государыней! - а затем женюсь вторично. Почему бы нет? Мне всего только пятьдесят пять исполнилось. Даже, вероятно, успею заиметь наследника. И дожить до его совершеннолетия, чтобы завещать трон.

    Он следил за её реакцией, наслаждался трепетом, сменой настроений. По глазам читал: верила и не верила в мужнины угрозы. Понимала, что вряд ли так супруг накажет, но, с другой стороны, мог вполне. Если раскусил… Под конец тирады не выдержала, на высокой ноте воскликнула:

    - Петра, дорогой! Ты меня пугаешь. Неужели в самом деле хочешь со мной расстаться?

    Автократор ничего не ответил, покопался в пергаментах и откуда-то снизу вытащил нужный свиток. Бросил его жене:

    - Почитай, скажи в своё оправдание что-нибудь.

    Женщина дрожащими пальцами раскатала грамоту. Пробежалась по строчкам, побледнела, ахнула. Опустила руки. Посмотрела на правителя с болью. И проговорила:

    - Получается, ты поверил? Гнусной клевете, вылитым на меня помоям?

    Царь провёл ладонью по своей бородке:

    - Докажи обратное. Буду рад послушать.

    Феодора сказала:

    - Снова попираешь презумпцию невиновности? Ты всегда считал её основой современного права. Почему же в который раз не считаешься с ней в семейной жизни?

    - Потому что юриспруденция и семейная жизнь - не одно и то же.

    - Нет, не вижу разницы. Здесь меня обвиняют в прелюбодействе. Вот и пусть докажут, как доказывают в суде. Доказательств нет - значит, невиновна. Ведь любое сомнение надо толковать в пользу обвинённого.

    Василевс саркастично передразнил:

    - «В пользу обвинённого»! Вот сейчас и выясним… Раб Ареовинд числится в твоём окружении в Иероне?

    Женщина пожала плечами:

    - Честно говоря, я не помню. Вроде был такой. Надобно спросить Фаэтета.

    - Спросим, спросим, обязательно спросим.

    - Ну, допустим, есть. Что из этого вытекает?

    - Что из этого раба вытекает, я могу представить…

    - Ах, не говори пошлостей! - сморщила лицо государыня.

    - О, какие мы нежные и легкоранимые!

    - Если Ареовинд действительно есть, это ещё не значит, что мои отношения с ним носят непристойный характер.

    - Докажи.

    - «Докажи, докажи»! Только не требуй, как с ул-Кайсом, чтоб его убили.

    Царь ответил невозмутимо:

    - Почему бы нет? Имр был царевич, тем не менее ты его отравила. Так неужто пожалеешь раба?

    - Имр был не христианин. А мои рабы - все крещёные.

    - Это отговорка. Просто пожалела наложника.

    - Я - наложника? - на висках у его жены вздулись вены. - У меня нет наложников.

    - Фаворита, любимчика - как тебе угодно.

    Василиса продолжала настаивать:

    - Я верна тебе, Петра. Как не стыдно верить всяким гнусным наветам?

    - Докажи. Убей.

    - Где твоё христианское милосердие? Первая Заповедь гласит…

    - Ты же нарушаешь Заповедь: «Не прелюбодействуй»?

    - Я не нарушаю.

    - Вот и докажи.

    - Совершить греховный поступок, чтобы доказать, что безгрешна?

    - Чепуха. Убей.

    - Нет, не стану.

    - Значит, разойдёмся.

    Феодора от негодования даже поднялась:

    - Сам подумай, Петра: получается, что с прелюбодейкой жить тебе претит, а с убийцей - нет?

    Он развеселился:

    - Ты умна, как и прежде. Этот парадокс мне не приходил в голову… Всё же я считаю, что прав. Жить с убийцей лучше, чем с падшей. Ибо сам посылаю на плаху каждый день. Но супруге не изменял ни разу.

    Государыня снова села. Положила руки на стол и сцепила пальцы. Руки были жилистые, выдававшие её возраст. «Да, она сильно постарела, - оценил про себя Юстиниан. - Вижу часто и не замечаю нередко, потому что привык. А расстались на два летних месяца, и теперь заметно… Старость её не красит. Добрые люди, даже не красивые в молодости, с возрастом становятся лучше. А красавицы-злюки, отдающиеся порокам, превращаются в ведьм… Каково мне с ведьмой? Вдруг задумает меня отравить? Надо общаться с ней поменьше. И всегда есть отдельно».

    - Хорошо, я согласна, - с болью в голосе произнесла василиса.

    Царь не сразу понял:

    - Как? На что ты согласна?

    - Пусть Ареовинда убьют.

    - Нет, не «пусть» - ты сама должна всё устроить. А иначе не доказательство.

    - Хорошо, я сама устрою.

    - Чтоб доставили во дворец его голову.

    - Это ещё зачем?

    - Потому что на самом деле можешь не убить, а услать куда-нибудь с глаз долой. Нет, нужны доказательства.

    - Хорошо, Фаэтет привезёт во дворец голову.

    - И затем поклянётся на кресте, что сия голова - Ареовинда.

    - И затем поклянётся на кресте…

    Император удовлетворённо кивнул:

    - Вот хотя бы так.

    Феодора подумала: «Я его ненавижу. Господи, какой был задорный, жизнерадостный мальчик! Как его изменила власть! Превратился в желчного, подозрительного тирана. Где ты, мой Петра? Умер, испарился. Я живу с чудовищем. И сама превратилась в такое же чудовище. Убиваю Ареовинда только для того, чтобы оставаться при муже, на троне, и ещё десять лет называться императрицей. Уж не лучше ли уйти в монастырь? Нет, не лучше. Всё предрешено. Просижу на престоле ровно десять лет, а потом погибну. Так предсказывают гадания. Он переживёт меня на семнадцать лет, но один не сможет совершить ничего великого. Мы умеем действовать только вместе. Друг без друга превращаемся в заурядность…»

    Встала, поклонилась:

    - Ваше величество отпускает меня?

    Он опять зашелестел свитками:

    - Да, ступай, ступай. Больше не держу. - Посмотрел ей вслед: «Всё равно не верю, что не изменяла. Шлюха остаётся шлюхой всегда. А на троне шлюха вдвойне опасна, ибо бесконтрольна. Даже со стороны мужа… Неужели ошибся, согласившись на ней жениться? Что ж теперь печалиться - ничего исправить уже нельзя. Я вошёл с ней в историю. Кто-ни- будь напишет: да, Юстиниан был велик, но имел же- ну-шлюху… Но с другой женой я, возможно, не стал бы великим? Мы окружены парадоксами. Да и сам человек - величайший парадокс на земле…»

    Двое суток спустя императору привезли в кожаном мешке голову Ареовинда. Фаэтет намеревался поклясться, как ему велели, но монарх только отмахнулся:

    - Верю, верю, иди. И скорее унеси эту гадость. Пусть её похоронят вместе с телом. - А потом спросил у другого евнуха, распорядителя гинекея: - Как её величество? Сильно опечалены?

    Тот ответил честно:

    - Нет, сегодня лучше. Прошлый день лежали пластом, не хотели кушать, а с утра, по обыкновению, мылись в термах, приводили себя в порядок и вели приём посетителей без особой грусти.

    - Кто же был у неё на приёме нынче?

    - Некто Иоанн из Пентаполиса.

    - Манихей?

    - Вероятно, да.

    - Говорили на религиозные темы?

    - Большей частью, светские.

    - Например?

    - Он просил оказать ему помощь, ибо разорён.

    - А её величество?

    - Обещали своё содействие. Вызвались участвовать в воспитании его сына.

    - Это ещё зачем?

    - Умный, добрый мальчик. Распорядились нанять ему учителей.

    Самодержец задумался. Сам себе сказал:

    - Что-то здесь не так. Феодора не станет опекать кого бы то ни было без реального повода… Или религиозного, или светского… - Посмотрел на евнуха с ядовитым прищуром: - Из Пентаполиса, значит?

    - Из Пентаполиса, ваше величество.

    - Разузнай подробности. Только чтоб негласно. А потом доложишь.

    - Слушаюсь. Самым тщательным образом исполню.

    «Из Пентаполиса… - продолжал рассуждать монарх. - Или родственник, или родич её друзей… Нет, скорее, собственный. Говорила, что её девчонкой увозил в Пентаполис какой-то аристократ… Может, от него? Нет, как будто бы звали не Иоанном… Очень интересно. Что-то замышляет. Уж не против ли моей власти? - сузил губы. - Если уличу - уничтожу. Раздавлю, как муху. Пусть войду в историю обманутым мужем, но низложенным правителем - никогда. Я умру на троне. И никто меня с него не столкнёт».

    Между тем Феодора пребывала в спокойствии после посещения сына. Очень был похож на неё - невысокий, крепкий, тот же профиль, те же глаза, говорил, как она. Вёл себя почтительно. Умолял о помощи.

    Государыня распорядилась погасить все его долги. При одном условии: он уедет обратно в Пентаполис и оставит мальчика ей. Внука она поселит в специально приобретённом для него особняке - под присмотром педагогов и воспитателей. Даст образование. Женит на богатой невесте. И введёт в высшие круги. Обеспечит место в Сенате по крайней мере. А уж там видно будет…

    Иоанн спросил с болью в голосе:

    - Я смогу хоть изредка видеть Анастасо?

    Женщина поморщилась:

    - Для чего? Чтоб расстраивать и его, и себя? Это ни к чему.

    Он поник, ссутулился:

    - Как желают ваше величество…

    - Господи, не хнычь. Вот за что я не люблю маленьких детей - вечно хнычут, капризничают, действуют на нервы. Хорошо, что ты уже взрослый, и не надо вытирать тебе слюни. Будь мужчиной, Ян. Твой отец Гекебол обладал кучей недостатков, но не позволял себе превращаться в бабу даже в трудные мгновения жизни. Ты ещё не стар и с женой родишь нового ребёнка - лучше девочку, чтоб не претендовала на трон. Я в дальнейшем ей тоже помогу. А про сына забудь. Вычеркни из памяти. Лет на десять, по крайней мере…

    - Как прикажут ваше величество.

    - Вот и славно, что мы поладили. Отправляйся в Египет. В случае чего - можешь написать. Но не мне, а, пожалуй, Фаэтету в Иерон. Евнух передаст.

    - Воля ваша, - гость посмотрел на неё на прощанье и беззвучно пошевелил одними губами: - Мама…

    - Что? - произнесла она удивлённо.

    - Ничего, ничего, молчу, - опустил глаза Иоанн и попятился к двери.

3

    Свадьба Фотия с Евфимией состоялась в начале сентября. Праздновали пышно - во дворце Вуколеон, при стечении всей константинопольской знати, с музыкой, плясками и раздачей мелочи на ближайших папертях. Иоанн Каппадокиец тут не поскупился, отвалил кучу денег на торжества. Радостный ходил, гордый - как-никак единственная дочка выходила замуж с одобрения самой василисы. Да ещё за пасынка Велисария, первого любимчика императора. Эти узы чрезвычайно важны. Упрочают его, Иоанна, положение. Ведь случись что с Юстинианом - он один из главных претендентов на трон. Есть, конечно, племянники самодержца, но они слишком молоды и поэтому не опасны. Велисарий же вряд ли захочет править. Остальные вообще не в счёт. И тем более, гадалка предсказывала Каппадокийцу: «Будешь в одеждах Августа». А таким пророчествам надо верить.

    Провели венчание в церкви Святой Ирины, и венец над невестой держал Пётр Патрикий, а над женихом - Пётр Варсима. А затем, на пиру в триклинии, самодержец лично поздравил молодых и вручил огромный золотой кубок, сплошь усыпанный дорогими каменьями - настоящий царский подарок. В кулуарах болтали, что у кубка непростая история, из богатств Александра Македонского, привезённых из Индии, а потом сокровище кочевало по домам вельмож и осело в доме Зинона (внука римского императора Анфимия), у которого всё имущество похитили, отчего Зинон скоропостижно скончался, а теперь кубок всплыл в хранилищах самодержца! Да, чудны дела Твои, Господи! Но о сильных мира сего, словно о покойниках: или хорошо, или ничего…

    Вот что написал Фотий Антонине, извещая мать о своём бракосочетании:

    «Поселились мы в небольшом, но уютном особнячке, числившемся за тестем и затем отписанном его дочери. Слуг немного: повар, кучер, экономка, горничная и садовник - все приличные люди, кажется, не склонные к воровству. И Евфимия с ними ладит, управляет домом прилежно - сразу видно, у отца не сидела без дела, а умеет заниматься хозяйством. Да, без ложной скромности надобно отметить, что жена мне досталась превосходная. Уж не говорю про внешнюю её привлекательность (а за годы нашей разлуки только похорошела), но к тому же ещё добра, умна и воспитанна. Может быть, излишне наивна и любую шутку с моей стороны принимает за чистую монету, верит каждому произнесённому слову, а когда поймёт розыгрыш, очень огорчается, даже обижается иногда. Ничего, с годами, думаю, пообвыкнет и поднаберётся уму-разуму. В целом я доволен. Более того: просто счастлив. Мне семейная жизнь раньше рисовалась в неприятных тонах, ибо знал и видел много неудачных союзов, без любви и лада, и никак не предполагал, что смогу найти себе достойную половину. Слава Богу! И, надеюсь, счастье моё не померкнет с годами. Так благословите же нас обоих, маменька и тятенька, пусть заочно, ибо не смогли волей обстоятельств сделать это на нашей свадьбе».

    Вскоре Антонина ему ответила:

    «Рада за тебя, дорогой. Ты хороший сын, я тобой горжусь, хоть мы и ругаемся иногда, но без этого никак невозможно, главное, что миримся и обид не держим. Магна, Янка, ты - вот моё богатство. Я, конечно, была вам не лучшей матерью, уделяла меньше внимания, чем необходимо, больше занималась собой, нежели детьми, тем не менее, и любила, и люблю больше всех на свете, ибо вы - единственные близкие мне люди, кто не отвернётся от меня в старости, не предаст, не унизит и закроет мне глаза в смертный час. Мой прелестный Фотий! Велисарий и я, мы благословляем тебя и твою жену на счастливую семейную жизнь. Пусть у вас всегда будут в доме теплота, согласие и любовь. Деток вам побольше, а тревог и хворей поменьше! Во имя Бога-Отца, Бога-Сына и Бога-Святого Духа! Аминь!»

    Осень и начало зимы провели в привыкании друг к другу, в узнавании друг друга и обычных для медового месяца ласках; зная о взаимной симпатии, не переставали кокетничать: «Ну, скажи, что ты меня любишь». - «Ну, конечно, люблю, ты же знаешь». - «Нет, скажи ещё, мне приятно слышать это в сотый, тысячный раз». - «Я тебя люблю». - «Громче, непонятно». - «Я тебя люблю». - «Черт возьми, почему ты шепчешь? Говори отчётливо, ясно». - «Я тебя люблю, чтоб ты провалился!!!» - «Совершенно другое дело, верю, верю».

    А в канун Рождества молодая пара получила официальное приглашение императора на торжественное освящение храма Святой Софии. Собирались тщательно и оделись празднично - в дорогие шерстяные плащи с меховой оторочкой, и, хотя идти от их дома до собора было минут десять, ехали, как и подобает людям их сословия, в паланкине.

    Площадь перед церковью буквально бурлила, все хотели если не попасть внутрь (без особых приглашений не пропускали), то хотя бы увидеть, как пройдут император и императрица со своими свитами. Выстроенные гвардейцы сдерживали толпу. Приглашённые двигались по ковровой дорожке. Падал небольшой снег, но мгновенно таял и не омрачал торжественности момента.

    Храм стоял тёмной глыбой, чем-то походя на медведя, готовящегося к прыжку; чуть приплюснутый главный купол, боковые, вдавленные в стены купола лишь усиливали впечатление грандиозной сжатой пружины. Это издали, на солидном расстоянии, не имея возможности всматриваться в детали. А по мере приближения вроде бы казалось, что пружина медленно распрямляется и «медведь» встаёт на задние лапы. Купол вырастал, поднимался выше, выше, закрывая собой половину неба. Перед входом расстилался двор-атриум, окружённый портиками, посреди - мраморный фонтан. Сторона атриума, примыкающая к храму, составляла внешний притвор (нартекс), сообщавшийся со вторым, внутренним притвором грандиозными резными дверями.

    А в саму Софию вели девять бронзовых дверей. Средние - обширные и высокие - назывались Царскими и предназначались для прохода самого императора.

    Евфимия, глядя на это чудо архитектуры, сжала руку мужа:

    - Боже, Фотий, как же замечательно! Неужели смертные могут так построить?! Прямо кажется, что возведено Небесами!

    - Небесами и есть, - согласился тот, - ибо без Небес ничего с нами не случается.

    Но ещё сильнее потрясало воображение внутреннее убранство собора. Облицованные разноцветным мрамором колонны в три обхвата, уходящие в поднебесье и поддерживающие купольные арки. Бесконечные ряды окон, каждый ряд своей формы, но в единой гармонии с целым. Отражение блеска свечей в золотистой мозаике и росписи стен. Купол - точно звёздное небо, от величия которого перехватывает дыхание. И внимательный, проникающий в душу взгляд Христа, смотрящего с центральной плиты.

    Все входящие разделялись на два потока - в те далёкие времена женщинам и мужчинам полагалось в храме находиться отдельно, в разных галереях.

    Фотий потерял Евфимию из виду, та мгновенно исчезла в пестроте плащей и накидок высокопоставленных дам. Он вздохнул и подумал: «Ничего, не потеряется, взрослая уже», - и переключил внимание на происходившую службу, слушал пение хора - чистое, прозрачное - и акустика собора придавала ему объем и величие. Резко пахло ладаном и мирро. Несмотря на большое скопление прихожан, не было ни духоты, ни жары, и дышалось спокойно, полной грудью.

    Император сидел на положенном ему месте - золотом троне в центре большого круга на полу, Фотий видел лишь часть лица самодержца: щеку, небольшое пухлое ухо с плохо развитой мочкой. Подбородок, покрытый негустой порослью. Редкие волосы под короной-стеммой… Заурядный человек, если снять с него дорогое убранство и лишить скипетра с державой; почему все считают его великим, полубогом, поклоняются, подчиняются и лобзают туфли? Слушаются, исполняют приказы - часто неразумные? По его велению убивают других? Почему его именем называют города? Ставят его статуи? Почему по его прихоти завоёвывают дальние страны, покоряют, истребляют народы? Почему едва не убили во время «Ники», а потом опять безропотно подчинились? Кто стоит за ним? Неужели Он? Без Его вмешательства ничего не бывает. Почему же Он выбрал Юстиниана? В чём здесь тайный смысл?

    Патриарх Мина проводил освящение храма. Здесь же был апокрисиарий Папы Римского - Сильверий. В малых кругах, начерченных на полу, находились и другие высокопоставленные лица - Иоанн Каппадокиец, Пётр Варсима, Пётр Патрикий, Гермоген, Трибониан, Павел Силенциарий, прочие высшие чиновники и сенаторы. Анатолий, управляющий императорскими дворцами, обратился к Фотию вполголоса и сказал:

    - Да, такой собор поднять не любому под силу. Лишь титанам, вроде нашего государя. Он, входя в Царские врата, нынче так вскликнул: «Слава Богу, признавшему меня достойным для свершения такого труда! - и добавил: - Я тебя победил, о, Соломон!» Ибо самый грандиозный храм на земле был до этого выстроен Соломоном в Иерусалиме.

    - Неужели Святая София больше? - удивился Фотий.

    - Да, и больше, и выше. - И привёл в доказательство причт собора: 60 священников, 100 диаконов, 40 диаконис, 90 иподиаконов, 110 чтецов, 25 певчих и 100 привратников - итого 525 человек! Это не считая других работников храма - экономов, нотариусов и хранителей архивов.

    Между тем пасынок Велисария обратил свой взор на императрицу, находившуюся в женской галерее: разрисованное красками лицо, рыжеватые, явно крашеные волосы, подведённые брови. Не лицо, а маска. И какой- то остановившийся взгляд. «Может, нездорова? - догадался молодой человек. - Впечатление, что стоит из последних сил, опасаясь упасть. Странные дела».

    Да, предположение было верным: у её величества в этот день приключился приступ дурноты, очень сильно кружилась голова и дрожали коленки. Даже опасалась, что не сможет выдержать церемонию освящения храма, но придворный лекарь Фока дал ей несколько успокоительных снадобий, и она пришла в чувство. Распорядилась положить на щеки и под глазами больше грима. Феодора стояла, опираясь на золочёный посох, чувствовала, как капельки пота проникают сквозь краску на висках и носу, очень хотела их промокнуть, но боялась, что этот жест будет выглядеть не по-царски. И твердила про себя: ну, скорей бы, скорей бы всё закончилось! Впрочем, благотворный воздух собора действовал и на неё умиротворяюще; дурнота отступала, дрожь в коленках делалась не такой сильной. Феодора облегчённо вздохнула: вроде ничего, не ударила в грязь лицом и не опозорилась перед всей столицей.

    Колокольный звон возвестил о завершении службы. Выйдя из ворот, под усилившийся снег, и надев свою бархатную шапочку, Фотий начал поджидать Евфимию. Та пришла с пылающими щеками и торжественно сообщила:

    - Василиса говорила со мной! Хочет, чтобы я вошла в её свиту, стала придворной дамой. Ты не против, милый?

    Он ответил:

    - Не могу быть против, если таково желание государыни.

    - Дело в том, что обязанности придворной дамы означают частые отлучки из дома.

    - Ничего, смогу это пережить.

    Посмотрела на него с благодарностью:

    - Ты такой у меня хороший, славный. Я люблю тебя очень-очень сильно.

    - Я люблю тебя, Фима, тоже - больше всех на свете.

    Вскоре Евфимия, возвратившись из дворца, где её обязанностью было развлекать Феодору после терм пересказом городских сплетен, объявила мужу, что императрица ждёт его у себя в палатах для ответственного задания.

    - Что ещё такое? - он состроил рожу. - Снова ехать в Пентаполис или куда подальше?

    - Или куда поближе, - улыбнулась она. - Хочет, чтобы ты преподавал её внуку боевые искусства.

    - Ой, да я и не учил никогда подростков.

    - Он уж не подросток, а юноша - скоро будет семнадцать. И потом, бабушка боится посвящать в свои тайны посторонних людей. Ты же - свой.

    - Неужели Юстиниан не знает, кем приходится Анастасий Феодоре?

    - Ну, по крайней мере, ей кажется, что не знает.

    - Видимо, она заблуждается.

    Словом, побывав во дворце, Фотий дал своё согласие на учительство и на следующий день приступил к урокам. Ученик оказался смышлёный, с удовольствием развивал мышцы рук и ног, быстро научился стрелять из лука и неплохо сидел в седле. Но особенно увлекался метанием боевого топорика.

    Оба подружились и порой говорили на отвлечённые темы. Как-то Анастасий спросил, явственно картавя:

    - Почему меня поселили в Константинополе, а годителей отослали обгатно в Пентаполис? Я сто газ уже задавал подобный вопгос всем учителям, а они тушуются и не отвечают. Фотий, объясни. - И смотрел на него в упор карими взволнованными глазами.

    Тот пожал плечами:

    - Да и я не могу ответить, дружище.

    - Отчего, скажи?

    - Оттого, что это не моя тайна.

    - Хогошо, а чья?

    - Очень высокопоставленной госпожи.

    - Я её знаю?

    - Слышал, но пока не знаком.

    - Кем она мне доводится?

    - Бабушкой.

    - У меня в Константинополе бабушка? И она оплачивает моё обучение?

    - Безусловно.

    - А, тогда становится многое понятным… Бабушка со стогоны матеги?

    - Нет, отца.

    - Бывшая жена Гекебола?

    - Да, примерно так.

    - Почему она заботится обо мне и пги этом газлучила с мамой и тятей?

    - По своим особым соображениям. Я же говорю: тайна. Мне и так не следовало всё тебе выкладывать.

    - Но когда-нибудь я узнаю пгавду?

    - Да, когда придёт время.

    На другое утро за Фотием явились вооружённые люди и велели следовать за ним. Потрясённый, он спросил у командира конвоя:

    - Но куда, за что? Я доверенное лицо её величества, а моя супруга состоит в свите василисы!

    - Скоро объяснят.

    Повели его ко дворцу эпарха, где располагалась тюрьма с пыточными камерами.

4

    Проводил допрос непосредственно эпарх Трифон - человек, похожий на суслика: небольшого роста, с выпученными карими глазами и большими верхними резцами. И сидел он, как суслик, упокоив руки на брюшке. Ласково почмокав, сказал:

    - Мням! Не тревожьтесь, милейший, мы не причиним вам вреда. Мням! И доставили сюда с исключительной целью - завязать сотрудничество.

    Сына Антонины даже передёрнуло:

    - Странная манера добиваться расположения.

    - Мням! Мы не добиваемся, мы приказываем. Если вы откажетесь, будете обвинены в государственной измене и на долгие годы угодите в тюрьму. Мням!

    - Ничего себе!

    - Мы серьёзные люди, кир Фотий, ибо суть орудие государственной власти. Поступаем по величайшему повелению.

    У задержанного вспотели ладони. Помолчав, он спросил:

    - Что же вы хотите конкретно?

    - Мням! Чтобы вы раз в месяц составляли отчёт о работе с мальчиком. Разговорах в его окружении. Встречах с представителями правящего дома…

    Молодой человек усмехнулся:

    - В том числе и с моей женой? Ведь она в услужении у её величества!

    Трифон не смутился и продолжил в таком же духе:

    - Мням! Если ваша супруга станет проводницей воли своей патронессы - да. Относительно мальчика и вообще…

    Пасынку Велисария стало ясно: император отчего-то не доверяет императрице, опасается её козней и стремится, как на волчьей охоте, обложить флажками со всех сторон. Что, семейный раздор? Или в царских семьях так принято? Каждый борется за власть, не жалея средств?

    Впрочем, дело сейчас не в них. Надо выбирать, на кого он будет работать - на него или на неё? На того, кто сильнее. Значит, на него. Но узнай она, тоже может здорово напакостить. Если не сказать хуже. Говорят, что в подвалах у государыни - настоящие казематы, где сидят не угодные ей людишки… А ещё ссылает, постригает насильно в монахи… Нет, и с василисой ссориться не стоит! Как же поступить? Видимо, один выход: согласиться на двойную игру. И лавировать между двух огней. А иначе не выжить.

    Он кивнул:

    - Хорошо, согласен.

    У эпарха растянулись губы в улыбке:

    - Мням! Я не сомневался в вашей лояльности. Думаю, что его величество не оставят без внимания эту преданность. И вознаградят должным образом. Мням! А теперь садитесь и пишите первый отчёт.

    О своём первом месяце работы в доме Анастасия. Обстановка, настроения, разговоры. И направленность воспитания. Нас интересуют детали, мням!

    Составление грамоты заняло несколько часов. Выйдя на свежий воздух, муж Евфимии глубоко вздохнул, а потом долго шёл по Месе, даже не замечая толпы, окружавшей его. Мысленно прикидывал: нравственно ли он поступил? Может, смалодушничал?

    Почему - смалодушничал? Ведь идя к отцу на военную службу, приносил присягу на верность императору. Значит, и теперь действовал морально.

    Но императрица доверяла ему, посвятила в тайну… Кстати, почему - тайну? Почему она скрывает от мужа своего внука? Потому что Иоанн - сын внебрачный, стало быть, и внук. Есть желание выглядеть в глазах василевса незапятнанной, но и хочется помочь собственной кровиночке…

    Получается, Фотий - предатель? Или нет? Да, по крайней мере, отчасти. Значит, пусть Евфимия сообщит василисе о его вынужденном согласии составлять отчёты. И тем самым будет выглядеть в глазах государыни хоть немного лучше. Ну, во всяком случае, не лазутчиком в тылу у противника…

    Он ещё не знал, как жестоко поплатится за свои действия. Царская чета, словно на квадриге, пронесётся по его жизни и судьбе, всё подмяв и переломав. Если служишь деспотам, невозможно остаться чистым. Ты - орудие в их руках. И всегда они будут с козырями, а тебе придётся платить за их грязную игру.

 

Глава 4

1

    А в Италии ни одна из воюющих сторон не могла победить другую. Византийцы теснили готов по всем направлениям, но противник сопротивлялся, отступал, снова нападал и захватывал отнятые у него провинции. Эта борьба продолжалась целый год - с марта 538 года по апрель 539-го.

    Ситуация для ромеев осложнялась ещё и тем, что внутри руководства армией начались раздоры. Император прислал Велисарию подмогу - войско во главе с евнухом Нарсесом, но не указал, кто из них кому подчиняется. И Нарсес, рассматривая себя если не главнокомандующим, то, по крайней мере, равной Лису фигурой, зачастую отказывался действовать по общему плану, возражал и ссорился. Так, заняв Лигурию, оба не могли договориться о дальнейших ударах: Велисарий считал, что сначала надо завоёвывать центр полуострова, выгнать готов из крупных городов, а потом уже штурмовать их оплот - Равенну. А Нарсес настаивал на осаде Равенны в первую очередь - мол, тогда остальные города подчинятся сами собой.

    Вместе окружили город Урбин, но Нарсес, разругавшись с Лисом, снял свои полки и ушёл в Этрурию, и пришлось захватывать крепость собственными силами, а потом, тоже без содействия евнуха, и Милан. Тут на выручку готам прибыли бургундцы, посланные дружественным Витигису королём франков, и отбили город. Велисарий не смог один удержаться. Покидая Милан, византийцы перебили всех лиц мужского пола, в том числе и грудных, женщин оставили бургундцам и разрушили половину зданий - все, что успели развалить.

    Лишь весной 539 года император понял свою ошибку и велел Нарсесу возвращаться в Константинополь, а сенаторам Домнику и Максимину приказал поехать в Равенну и вести переговоры о мире. Но условия для Витигиса выдвигались жёсткие: должен был отдать в качестве трофеев половину своих сокровищ и затем считался бы королём только в Северной Италии (территории, что южнее По, отходили бы к Византии).

    Разумеется, Витигис согласиться на такое не мог. А тем более, что дипломатически он выигрывал: готские послы прибыли, во-первых, в Персию и договорились с шахиншахом Хосровом о начале войны против императора, чтобы оттянуть византийские войска с западного фронта; во-вторых, в Галлии подвигли короля Теодеберта наступать на Велисария сообща с готами.

    Страшная стопятидесятитысячная армия франков двинулась от Женевского озера на юг, перешла через Альпы и приблизилась непосредственно к Милану. Но в разгаре было лето 539 года - знойное, засушливое. Франки ели мясо волов, запивая водой из По, и почти поголовно заболели дизентерией. Вскоре у Теодеберта оставалось в строю не более пятидесяти тысяч. Дрогнув, он вернулся в Галлию.

    Началось ромейское наступление на Равенну. Командир Магн охранял берег По, чтоб не пропускать по реке суда, доставлявшие в город продовольствие. Из Далмации прибыл на кораблях Виталий и отрезал готов от моря. А лазутчики Лиса подожгли в неприятельской столице хлебный склад.

    Положение Витигиса стало безнадёжным. Он опять принял Домника и Максимина и сказал, что немедленно подпишет унизительный мирный договор. Дело было за малым: убедить Велисария отвести войска. Но командующий византийскими силами был категорически против: никакого раздела Апеннин не допустит, после стольких лет изнурительной борьбы он хотел полного триумфа, захватить Италию целиком и сместить Витигиса.

    Неожиданно в штаб ромейской армии прибыла делегация знатных готов. Поднеся Лису ценные дары, предложили ему назваться императором Западной Римской империи. И не штурмовать город, а войти в него по взаимному желанию, едучи на белом коне победителя.

    Велисарий ответил, что обязан посоветоваться со своим окружением и объявит окончательное решение на другое утро.

    Собственно, единственным его настоящим другом оставался в то время только полководец Вуза, федерат, по происхождению гунн. Получив в Константинополе неплохое образование, он себя проявил в персидской и вандальской кампаниях как способный военный, умница и аккуратист. Знал античных авторов наизусть и буквально по дням помнил биографию Александра Македонского. Лис ему доверял теперь больше, чем кому бы то ни было, и всегда обсуждал с ним план дальнейших действий.

    Выслушав начальника, гунн спросил:

    - В чём твоё сомнение, я не понимаю? Разумеется, соглашайся на их условия, а когда войдёшь в город и захватишь Витигиса, то поступишь по-своему: никакой Западной империи создавать не надо, есть одна Римская империя, во главе которой - Юстиниан.

    Командир вздохнул:

    - У меня сомнения по другому поводу. Наши доброхоты тут же донесут василевсу: мол, стратиг метит на твоё место. А каким подозрительным стал его величество в последние годы, ты знаешь. Не успею я вернуться в Константинополь, как меня с ходу арестуют, прямо в Золотом Роге.

    - Ну, не думаю, - покривился Вуза. - Все мы подтвердим, что твои помыслы чисты, ты продвинул границы до Альп и желаешь двигать их дальше, вплоть до Альбиона, но не претендуешь на трон и смиренно складываешь трофеи к несравненным стопам автократора. Ты его слуга, он твой повелитель.

    - Я боюсь, не поверит. Взятие Равенны выглядит логично и закономерно. Добровольная сдача готов, предложивших мне место императора, вызывает недоумение.

    - Объясним, что с твоей стороны - это лишь военная хитрость.

    - Именно, что хитрость. Но как будто бы не военная, а дворцовая. - Лис понизил голос: - Понимаешь, друг, он меня боится. Наши отношения очень напряглись. И один донос, и один пасквиль на меня может, словно капля, переполнить чашу его терпения…

    Гунн заметил:

    - Получается, что не только Юстиниан тебя боится, но и ты его.

    - Получается так. Друг без друга не можем и друг друга страшимся.

    - А тогда соглашайся на мирный договор, привезённый Домиником и Максимином.

    Велисарий нахмурился:

    - Ну, вот это - дудки. Лучше атаковать Равенну.

    - И погибнут тысячи людей с обеих сторон! А пойдёшь на смычку с готскими вельможами - сохранишь эти жизни. Хоть и вызовешь подозрения императора. Что важнее?

    Лис прикрыл глаза и сидел поникший. А потом сказал:

    - Да, ты прав, дружище. Я обязан взять ответственность на себя. Будь что будет. Надо свергнуть Витигиса малой кровью. Даже если кровь окажется собственно моей.

    Ночью Велисарий лежал с Антониной без сна, всё вздыхал и ворочался, огрызаясь на её ласки.

    - Ты меня не хочешь? - спрашивала она. - Что ли, разлюбил?

    - Ах, оставь, дорогая, не до этого. Я в таком капкане, из которого можно вырваться, если самому перегрызть зажатую ногу.

    - Не преувеличивай, - успокаивала жена. - Вспомни обо мне: я - подруга императрицы. А она влияет на мужа. Коль Юстиниан задумает тебя извести, мы надавим на Феодору - и уладим дело.

    - Ох, не знаю, не знаю, что-то мне тревожно.

    Нино села на ложе:

    - Господи Иисусе! Ты, принёсший автократору славу! Одолевший «Нику»! Покоривший для самодержца полмира! Ты, чей профиль отчеканен на одной монете с его профилем! Не боявшийся готов с вандалами вместе взятыми! Вдруг чего-то забеспокоился, словно мальчик перед экзаменом. Стыд, позор, я не узнаю моего дорогого Лиса.

    Он ответил мрачно:

    - Лис уже не тот… Не наивный юноша, что при ехал покорять неприступный Византий двадцать лет назад. И с готовностью бросившийся в гущу всех событий.

    - Юноша возмужал - это замечательно.

    - Возмужал - не то слово. Скоро мне исполнится сорок. На висках проступают седые волосы. Седина - она, знаешь ли, обязывает трезво рассуждать.

    - Вот и рассуди трезво. Ты обманешь противника, завоюешь город, привезёшь в Константинополь сокровища Теодориха и живых Витигиса, Матасунту и других видных готов. Чем докажешь свою преданность. Государь устроит тебе триумф - ибо не устроить будет нельзя, нелепо. И поймёт, что не прав, заподозрив тебя в измене.

    Велисарий пробормотал невесело:

    - Вроде бы логично… А на деле как сложится? Ладно, будем спать. Все, спокойной ночи, - и поцеловал её в щеку.

    - Да, спокойной, милый, - и поцеловала его в ответ.

    Оба повернулись друг к другу спинами.

2

    5 ноября 539 года распахнулись ворота Равенны, и войска ромеев беспрепятственно вошли в город. Во главе колонн скакал Велисарий на своём тёмно-дымчатом коне с белой мордой; командир был в начищенном золочёном шлеме и блестящих доспехах под изящным белоснежным плащом с красной оторочкой. Вскидывая правую руку, он приветствовал мирных жителей, пяливших глаза на него с балконов и крыш. Били барабаны, развевались знамёна. И никто не мог догадаться, глядя на стратига, что творилось в его душе. А на самом деле он думал: «Видимо, последний мой триумф. Больше ничего подобного не увижу. Счастье не может длиться долго. Весь его запас вычерпан до дна. И теперь пойдут одни неудачи». Внешне продолжал улыбаться, слышал здравицы и согласно наклонял голову.

    Миновали церковь Сан-Витале на одноименной улице и свернули к королевскому замку, находившемуся в крепости Рокка Бранкалеоне, за могучими каменными стенами. Но её ворота тоже оказались открытыми, и копыта лошади Лиса вскоре уже зацокали по брусчатке обширного двора, совершенно безлюдного, вроде далее вымершего. Опасаясь предательской стрелы из какого-нибудь окна, командир быстро спешился и, со всех сторон окружённый личной гвардией, начал подниматься по внутренней лестнице во дворец. Сделал знак подоспевшему Вузе - чтобы тот двигался вперёд, а его солдаты осмотрели залы кругом и нашли, наконец, где скрывается этот чёртов Витигис со своими людьми.

    Короля готов обнаружили у него в кабинете около камина: он сидел и грел у огня вроде бы озябшие руки. Искоса взглянул на вошедших ромеев и не удивился. Только произнёс:

    - А-а, ну вот и встретились… Обратите внимание, что я безоружен и сдаюсь добровольно.

    Появился Лис и торжественно объявил его арестованным. Тот согласно кивнул и спросил, кто теперь будет править готами. Велисарий ответил:

    - Временно беру руководство на себя. А потом изберёте нового короля, признающего над собой власть Юстиниана.

    - А меня казнят? - проявил любопытство пленник, впрочем, бесстрастным голосом.

    - Безоружных людей мы не убиваем. Вашу участь решит монарх. Как и Гелимер, вы отправитесь в Византий для суда его величества. А пока что проявляйте благоразумие и не пробуйте сбежать из-под стражи. В случае покорности вам не угрожает ничто.

    - Понимаю и приму к сведению.

    - Где находятся сокровища Теодориха?

    - Кое-что - в убранстве дворца, но его основная часть всё ещё покоится в сундуках в подвалах.

    - У кого ключи?

    - У меня. Вот, возьмите, - и Витигис через голову снял цепочку, находившуюся на шее.

    Командир велел Вузе выставить охрану у дверей в подвал и следить зорко, чтобы ничего не украли.

    Празднества по поводу взятия Равенны длились десять дней, а затем пришло время устанавливать власть ромеев на оставшейся у готов территории полуострова. С этой задачей справились вчерне к Рождеству. А в канун Крещения прибыл гонец из Константинополя - он привёз послание от Юстиниана. Император поздравлял Велисария с победой, называл великим полководцем, но приказывал не задерживаться в Италии и как можно скорее вместе с захваченным Витигисом и компанией возвращаться в столицу. Объяснял, почему: на востоке зашевелился Хосров, растревоженный готскими посланцами, и грозит отнять у империи Лазику; надо идти на выручку Сите, из последних сил сдерживающему персов… Лис прочёл письмо и подумал: «Если это предлог выманить меня из Равенны, то довольно грубый. Впрочем, может, действительно шах пошёл в наступление… Но в любом случае мне триумфа в Константинополе не дождаться. Я как чувствовал. Интуиция моя выше разума».

    Начали готовить суда к отплытию. Гвардия Вузы скрытно, по ночам, уносила сокровища Теодориха из подвалов крепости и грузила на корабли. И одной из групп командовал Феодосий. Как-то в комнатку к нему заглянул евнух Каллигон и, доброжелательно улыбаясь, вкрадчиво спросил:

    - Ты один? Я не помешаю?

    Тот взмахнул рукой:

    - Заходи, если уж пришёл. Что ещё стряслось?

    - Нет, благодарение Господу, ничего худого. Просто у меня к тебе есть одно предложение, от которого, я думаю, вряд ли ты откажешься.

    - Ну, давай, выкладывай.

    - Только поклянись, что не донесёшь Велисарию или Антонине, даже если оно тебе не придётся по вкусу.

    - Глупости какие! Я не стану клясться.

    - Что ж, тогда забудь о моём визите, - губы подобрал и хотел уйти.

    Молодой человек ругнулся:

    - Да постой же, черт! Так и быть: клянусь, что тебя не выдам.

    - На кресте клянёшься?

    - Ясно, на кресте, - и, зажав в кулаке медный крестик у себя на груди, отчеканил: - Во имя Отца, Сына и Святаго Духа!

    Каллигон успокоился и опять присел на лавку напротив:

    - Хорошо, расскажу конкретно. Вы ведь завершаете выгрузку сокровищ сегодня ночью?

    - Совершенно верно. Сундуков видимо-невидимо. Еле поместили в восемь кораблей.

    - Просто замечательно. Ты ответственный за один корабль?

    - Да, а что?

    - Предлагаю подкупить капитана и не позже рассвета улизнуть из порта, соответственно с одной восьмой частью всех богатств.

    - Ты с ума сошёл!

    - Я серьёзно. Поплывём в твой благословенный Эфес, продадим имущество, а на вырученные деньги скоротаем жизнь в тишине и спокойствии, не отказывая себе ни в большом, ни в малом. Хочешь - пострижёшься в монахи. Или можешь заняться ростовщичеством. Дело твоё.

    Феодосий возмущённо воскликнул:

    - Да ведь это настоящий грабёж!

    Евнух покачал головой:

    - На войне всё иначе. И убийство не преступление, и награбленное - трофеи.

    - Представляешь, как поступят с нами, если попадёмся?

    - Представляю, конечно. Риск велик. Но соблазн не меньше. - Переждал, пока собеседник переварит идею, и потом добавил: - Плюс к тому же - свобода, та, о которой тебе мечталось. Разве не желал избавиться от хозяйки?

    Он с досадой потупился:

    - Честно говоря, и теперь желаю.

    - Ну, тем более! Нам фортуна благоволит. И даёт шанс - совместить приятное и полезное.

    - Мне необходимо подумать.

    - Возражать не смею. Но решай быстрее: времени в обрез.

    Молодой человек маялся недолго. Ближе к вечеру он послал гвардейца за Каллигоном, и они вдвоём отправились на корабль. Уломать капитана тоже оказалось несложно: посулили ему и его команде два сундука из пятидесяти, загруженных в трюм, и в начале первого ночи незаметно вышли из гавани. Море волновалось, дул холодный январский ветер, паруса выгибались на всю свою полуокружность, в результате чего судно двигалось с максимальной скоростью. Чтобы обмануть возможных преследователей, устремились не вдоль побережья к югу, а на юго-восток, к островам Далмации, где решили отсидеться пару недель, пропуская вперёд караван Велисария, плывший в Константинополь.

    Об исчезновении Феодосия с Каллигоном доложили стратигу рано утром. Он воспринял новость спокойно, посчитал погоню бессмысленной, здраво рассудив: рано или поздно сами обнаружатся, где-нибудь в провинции, местные власти сообщат, и тогда уж направим людей, чтобы возвратить похищенные богатства. Но не отказал себе в удовольствии и пошёл сообщить новость Антонине. Та смотрела, как служанки одевают и причёсывают только что проснувшуюся Янку (девочку привезли из Неаполя в Рождество). Ей уже было девять лет, и она неплохо читала и писала по-гречески; от отца взяла бездонные голубые глаза, а от матери - вьющиеся волосы; отличалась серьёзностью и смеялась редко. Но, увидев отца, радостно воскликнула:

    - Тятенька пришёл! Ах, какое счастье!

    Он поцеловал её в темечко и заметил искренне:

    - Ты такая делаешься красавица - скоро покоришь весь Константинополь.

    Мать откликнулась в том же самом духе:

    - Да, найдём тебе женишка богатого, знатного, красивого, ты его полюбишь и потом выйдешь с удовольствием замуж.

    Дочка согласилась:

    - Отчего не выйти, если за красивого и богатого?

    Все втроём посмеялись. Велисарий бросил непринуждённо:

    - Нынче ночью убежал Феодосий с Каллигоном…

    Антонина, продолжая хихикать, сразу не осознала:

    - Что? - переспросила. - Кто сбежал?

    - Феодосий и Каллигон.

    Тут в её лице случилась странная перемена: губы продолжали смеяться, рот в улыбке, а глаза уже испугались, увеличились, округлились вдвое. Губы сузились и проговорили:

    - Как это сбежали? Не верю.

    - Увели из порта груженный сокровищами корабль и уплыли неизвестно куда.

    Янка, переводя взгляд с одного родителя на другого, не сдержала возгласа:

    - Ничего себе! Целый корабль сокровищ!

    Мать настолько расстроилась, что забыла о необходимости соблюдать приличия в разговоре о собственном любовнике, и твердила, как полоумная:

    - Нет, не верю… он бы мне сказал… мы в последнее время ладили… у него не было причин…

    - Значит, были, - ответил муж.

    Антонина устремила на него взволнованный взор:

    - Прикажи догнать. Если ещё не поздно. Пусть вернут… корабль… богатства… и его самого!

    Он отрезал:

    - Поздно. Четверть суток прошло. И, не зная направления их движения, догонять бессмысленно.

    У неё по щекам побежали слезы:

    - Глупый мой сыночек… Что же ты наделал!… Почему оставил бедную свою мамочку?…

    Велисарий издевательски процедил:

    - Мамочка была слишком уж ретива… в его воспитании!

    Та взглянула с укором, разлепив мокрые ресницы:

    - Ты опять за старое?

    - Не опять, а снова! - посмотрел на дочку и сдержал себя от дальнейших обвинений; только произнёс: - Ладно, как у нас в Иллирике говорили - кто старое помянет, тому глаз вон. Прошлое забудем. Станем жить наново. - Развернулся и вышел.

    Женщина сидела убитая, вытирала глаза и довольно громко хлюпала носом. Янка обняла её и прижалась щекой к плечу. Ласково сказала:

    - Не переживай, мамочка. Мне, конечно, тоже грустно, оттого что братец сбежал, всех нас бросил, только Фотия и Магну я люблю много больше. Ведь они мне родные.

    Антонина вздохнула:

    - Феодосий тоже не чужой… Мне его будет не хватать…

    - Он ещё вернётся - увидишь. Я чувствую.

    Неожиданно Нино рассердилась:

    - Не мели чепухи, малышка. Возвращаться ему нельзя.

    - Почему нельзя?

    - Потому что сразу же попадёт под суд. За побег и кражу казнят.

    Девочка ответила:

    - Ну, а ты с папенькой на что? Вы его спасёте.

    Успокоившись немного, мать подумала вслух:

    - Если только Феодора поможет… Но не станем загадывать. Пусть сначала вернётся, а там увидим.

3

    Покидали Равенну 20 января. Перед этим готы выбрали новым королём знатного вельможу Ильдибада. Впрочем, он ли, другой ли, не имело значения - вся Италия уже находилась под властью ромеев, и король был марионеткой. Ну, по крайней мере, так казалось завоевателям, увозившим в Константинополь прежнюю правящую верхушку готов, в том числе и детей Ильдибада.

    (Забегая вперёд, скажем, что его правление длилось меньше года. На одном из пиров был убит Эрарихом, представлявшим другой клан аристократии, но затем зарезали и Эрариха. Королём избрали Тотилу, доводившегося Ильдибаду племянником. Он практически сразу вышел из подчинения и повёл политику, не зависимую от Юстиниана, захватил власть в большинстве провинций Италии… Так завоевания Велисария превратились в ноль, и ему, четыре года спустя, вновь направленному монархом на Апеннины, приходилось начинать всё сначала…)

    Караван из семи оставшихся кораблей вышел из Равенны и направился к берегам Босфора. Из-за непогод прибыли в Византий лишь к концу февраля. Интуиция Лиса не обманула: отношение к нему в корне изменилось. То ли по причине доносов, то ли Юстиниан досадовал, что война на западе слишком затянулась, отняла очень много средств, то ли потому, что в последнее время ссорился с Феодорой, принял Велисария сдержанно, поблагодарил, но триумф посулил после возвращения полководца из Персии, мотивировав тем, что теперь недосуг, положение в Лазике сложное и необходимо выручать Ситу.

    - Можно отдохнуть две недели? - обратился к царю стратиг. - Люди подустали за нелёгкое путешествие, надо обновить солдат и вооружение…

    Император ответил:

    - Нет, всего неделю. Пятого марта, самое позднее - седьмого вы должны отплыть.

    - Мне придётся оставить Антонину в столице - что-то расхандрилась в последнее время, жалуется на сердце.

    - Поезжай один, а жена догонит впоследствии. Можешь взять с собой Фотия. Он в Константинополе слишком засиделся.

    Лис немного опешил:

    - Я бы с удовольствием, на него можно положиться… Но боюсь огорчить её величество: пасынок преподаёт Анастасию…

    Неожиданно василевс взорвался:

    - Вот и хватит преподавать! У царицы свои причуды, и не надо потакать каждому капризу взбалмошной бабёнки! - Тут лее спохватился, пожалел о том, что вспылил, и продолжил более спокойно: - Ты меня должен хорошо понимать. У тебя Антонина не лучше… Словом, забирай Фотия, а с императрицей как-нибудь уладим.

    И когда Велисарий, поклонившись, попятился к выходу, самодержец спросил:

    - Помнишь клятву - обещал мне, что ни при каких обстоятельствах ты не пожелаешь престола?

    Полководец взглянул на него в упор:

    - Я и не желаю, ваше величество.

    Тот прищурился:

    - Но соблазн-то, поди, велик?

    - Может, для кого-то другого, но не для меня. Я солдат и привык исполнять приказы. Отдаёте которые - вы. Никаких иных вариантов быть не может.

    - Хорошо, ступай. Возврати мне Лазику, отгони Хосрова. И тогда, наверное, мы опять подружимся. Да поможет тебе Господь.

    - Сделаю, как просите. И любой ценой.

    - Нет, любой не надо. Впереди нас ждут новые кампании.

    Отправление назначили на 7 марта. Велисарий сделал попытку заплатить Иоанну Каппадокийцу долг - он ведь проиграл в их давнишнем споре и не смог закончить завоевание Апеннин за год, - но эпарх двора благородно ему сказал: как-нибудь сочтёмся потом, нынче недосуг. Фотий же воспринял новость об отплытии вместе с отчимом двояко: радовался возможности вновь повоевать, погулять по просторам легендарной Колхиды, где когда-то Ясон добывал с аргонавтами руно, но грустил от разлуки с Евфимией. Очень привязался к жене и любил её с юношеской пылкостью. Даже попросил Велисария, чтобы разрешил ей поехать тоже. Лис ответил отказом: надо разобраться на месте, что к чему и надолго ли затянется эта кампания. Если завершить её быстро не удастся, выпишем обеих супружниц - и твою, и мою.

    Молодые провели последнюю ночь, отдаваясь друг другу бурно, страстно, а наутро не могли никак разомкнуть объятия, только повторяли: «Я люблю тебя. Береги себя». - «И ты тоже, тоже».

    Женщины стояли на пристани Золотого Рога, провожая мужей в поход, а когда корабли скрылись из виду, повернулись и пошли медленно к своим экипажам. Антонина сказала:

    - Вот несправедливость! Велисарий для василевса столько совершил! Император, ни разу не взяв в руки меч, гордо именуется покорителем Африки и Италии. И при этом подозревает Лиса в измене, не устраивает триумфа, вместо праздников отправляет на новую войну! Злости не хватает.

    Евфимия спросила:

    - Но ведь Велисарий не готовит переворота?

    - Нет, конечно. А ведь мог бы. Армия пойдёт за него и в огонь, и в воду. Правда, думаю, на престоле Лису не место. Он вояка до мозга костей, править государством - не для него. Но другому в силах помочь. - Выдержала паузу: - Например, твоему отцу.

    У невестки перехватило дыхание:

    - Тятю в императоры? Это слишком смело.

    - Не смеши меня: очень даже здраво. Разве Иоанн не прибрал к рукам всё хозяйство державы? Все её капиталы? Капиталы - главное. Если капиталы объединить с армией, никакому василевсу не устоять!

    Та зашикала на свою свекровь:

    - Тише, тише, если кто услышит?

    - Я и не кричу, говорю вполголоса. Осторожность, это верно, не помешает. Но неужто мы глупей доносителей? Сделаем разумно и тонко. Мне хотелось бы встретиться с Иоанном где-нибудь приватно. И, конечно, не в городе, где, действительно, что ни человек - то доносчик. Например, в имении Велисария - Руфининане. Буду ждать его завтра около полуночи. Я охрану предупрежу.

    - Мне так страшно, Нино!

    - Господи, чего беспокоиться? Просто два человека решили встретиться. Может, Иоанн - мой любовник? Принимаю его в отсутствии мужа. Пусть докажут обратное!

    - Сообщу отцу. Пусть решает сам.

    - Сообщи, пожалуйста. Ведь, насколько я знаю, много лет назад ему предсказали, что он будет в «одеждах Августа». Час его величия приближается, милая сноха.

    - Трудно даже себе представить…

    - Иногда сбываются самые дерзкие мечты.

    Но не всё так просто было в этой истории. Ведь императрица давно не терпела Иоанна Каппадокийца, не забыла: он донёс автократору о её романе с ул-Кайсом, и не оставляла надежды на мщение. А женитьба Фотия на единственной дочке эпарха двора и была одним из звеньев хитроумного плана. Говорила Антонина с Евфимией тоже по наущению государыни. И буквально в тот же вечер рассказала своей покровительнице о назначенном в загородном доме свидании.

    Феодора благосклонно кивнула:

    - Ты прекрасно справилась с моим поручением. Мерзкому, поганому Губошлёпу не уйти от расплаты. Я пошлю в Руфининану Нарсеса с Маркеллом и его людьми. Если они услышат, что Каппадокиец согласился на твоё предложение о перевороте, то немедленно его арестуют.

    - Я надеюсь, ваше величество, что меня не тронут?

    - Ты со мной заодно - этого достаточно. - Помолчав, добавила: - Кстати, для тебя хорошие сведения: прибыл человек из Эфеса и поведал, что туда приплыли Феодосий и Каллигон.

    Нино просияла:

    - Слава Богу, жив!

    - Жив, конечно, жив. Мы с тобой заинтересованы возвратить и его, и похищенные сокровища.

    Отпустив подругу, василиса отправилась к мужу. Отношения их в последнее время были напряжённые, и она надеялась донесением о неверности Иоанна возвратить утраченное доверие. Император выслушал её, сохраняя невозмутимость, а затем неспешно проговорил:

    - Я не очень верю в его предательство. Уж скорее Велисарий поднимет бунт, чем Каппадокиец. Мы с ним верные, старые друзья. Но затеять испытание не мешает. Пусть Нарсес и Маркелл, как предполагаешь, там устроят засаду. И доложат обо всём, что произойдёт.

    Обменявшись незначащими словами, августейшие особы расстались. Самодержец сидел задумчивый. Размышлял спокойно: «Что-то здесь не так. Феодора затеяла странную игру. Хочет насолить Иоанну - я не сомневаюсь. Но, пожалуй, планы её обширнее. С воспитанием Анастасия, в частности… Воспитает, натаскает, а потом захочет совершить рокировку. Не исключено. Я ослабить себя свержением Иоанна не дам. Мы должны быть вместе. В свете ненадёжности Велисария - очень, очень важно». Позвонил в серебряный колокольчик и велел позвать эпарха двора.

    Вскоре появился Каппадокиец - как обычно, раскрасневшийся, потный, с выпяченной нижней губой. Соблюдая высший этикет, распластался перед повелителем на полу и поцеловал его туфлю. А потом, стоя на коленях, снова поклонился и прогудел:

    - Что-нибудь случилось, ваше величество? Пожелали видеть меня в неурочное для нашего общения время…

    - Не случилось, но случится, если ты поедешь на свидание к Антонине.

    У того глаза разве что не выпали из орбит. Бормотал, как умалишённый:

    - К Антонине? Я? Ничего не ведаю…

    - Ладно, не лукавь. У Юстиниана уши везде. И предупреждаю тебя: там ловушка, не попадись. Если попадёшься - не обессудь, выручать уже не стану из принципа.

    Вытащив платок, Иоанн утёр вспотевшую лысину:

    - Здесь какая-то ошибка, ваше величество. Донесли неправду. У меня с Антониной никаких отношений нет - мы теперь родня и не более того.

    - Я не про любовные отношения говорю.

    - Нет? А про какие?

    - Не наглей, мой друг. И не лги монарху.

    - Господи, помилуй! Да о чём же мне говорить с Антониной тайно? О её любовнике Феодосии? Это же смешно!

    - Ты не хочешь признаться. Своему монарху не хочешь. Очень огорчительно. Что ж, тогда иди. Дальше делай, как знаешь.

    Тот сцепил молитвенно пальцы:

    - Я клянусь!… Что ни сном, ни духом!… И не понимаю, что явилось причиной вашей укоризны…

    - Уходи, сказал. Больше не держу.

    А когда Каппадокиец отполз, скрылся за дверями, самодержец подумал: «Неужели предаст? Пресвятая Дева! Все кругом изменники. Все меня ненавидят. Боже мой, за что?!»

    А эпарх двора, выйдя из покоев Юстиниана, нахлобучил шапку, завернулся в шерстяной плащ, сел в свою коляску и велел вознице: «Едем в особняк. Я проголодался». Размышлял по дороге: «Вынюхали, черти. Не успела Фимка передать приглашение Нино, как об этом знает василевс! Мистика какая-то. Может, правда, что болтают про самодержца: он - нечистая сила? Дьявол во плоти? И читает мысли на расстоянии? А иначе откуда такая осведомлённость? - покряхтел, как больная собака. - В свете вышесказанного, как мне поступить? Отменить свидание? Просто не пойти? И, возможно, упустить шанс на трон? Ведь когда ещё править, как не сейчас: через десять лет буду стариком и не захочу никаких престолов… Надо, надо сделать попытку. И, во избежание неприятностей, из Руфининаны скрыться от ищеек царя - скажем, в монастыре. И уже оттуда ждать сигнала от Велисария. Антонина поможет, потому что имеет свой интерес».

    Дома он переоделся в платье простолюдина, до закрытия Деревянных ворот выбрался из города и, как будто странник, с посохом в руке, перешёл Калинников мост. От него до имения Лиса было не слишком близко - три часа ходьбы, но Каппадокиец предпочёл двигаться пешком: на коне он сидел нетвёрдо, а его экипаж знали все, и в мгновение ока о любых перемещениях доброхоты настучали бы во дворец. Лучше прогуляться, но остаться не узнанным.

    В сумерках дошёл до Руфининаны. Опустился под дерево и перекусил взятой дома провизией - пирогом с молотой свининой, чесноком, сыром и яйцами. Отхлебнул из фляжки вино. Подкрепившись, скрытно обошёл, сохраняя дистанцию, часть ограды, примыкавшей к роще, и не обнаружил ничего подозрительного - никаких вооружённых людей, притаившихся за кустами, никаких неясных перемещений. Около полуночи, как договорились, Иоанн три раза стукнул кольцом в калитку, находившуюся вдалеке от главных ворот. Женский голос за калиткой спросил:

    - Кто там?

    - Тот, кого вы ждёте.

    - Вы один?

    - Разумеется, без свидетелей.

    - Хорошо, зайдите.

    Щёлкнула задвижка. И Каппадокиец протиснулся внутрь. Слабая луна освещала женскую фигуру в накидке. Антонина была выше своего собеседника и поэтому слегка наклонялась при разговоре. Женщина сказала:

    - Евфимия изложила вам суть вопроса?

    - Только в двух словах. Как супруг ваш предполагает это совершить?

    - Я сама не знаю деталей. И уполномочена говорить лишь принципиально: если вы согласны, он начнёт действовать. Вместо Лазики повернёт оружие против деспота. А от вас потребуются лишь терпение и финансовая поддержка.

    - Денег хватит. Только бы добиться победы.

    - Поклянитесь, что готовы идти до конца, вплоть до убийства его величества.

    Иоанн замялся:

    - Так ли это важно? И вообще - зачем убивать? Лучше запереть в монастырь. На крови не выстроишь счастья.

    - Я же не сказала - обязательно убивать. Если вдруг другого ничего не останется.

    - Всё равно я против. Он мне сделал много хорошего. Просто засиделся на троне. К руководству должны прийти новые мозги.

    - А без вышибания старых может не получиться.

    - Нино, перестаньте, не смущайте меня. Я не соглашусь на ненужные жертвы. Ну, во всяком случае, без моей санкции.

    - Чистеньким хотите остаться?

    - Да, представьте себе, хочу. Я не ангел, и за мной грехов много, но убийства нет ни одного.

    - Хорошо, тогда поклянитесь, что не будете мешать Велисарию делать его дело - даже крайними средствами.

    - Так и быть, клянусь.

    - Нет, скажите сами: я клянусь о том-то и о том-то.

    - Для чего такие формальности?

    - Ритуал надо соблюсти.

    Он помедлил, но потом со вздохом ответил:

    - Будь по-вашему: я клянусь, что не помешаю свергнуть императора любым способом, а когда сяду на освобождённый престол, то не упрекну Лиса в его жестокости. Ну, теперь довольны?

    - Да, теперь довольна! - рассмеялась она, отступая в тень, а из тени появились Нарсес и Маркелл.

    Евнух произнёс:

    - Именем его величества! Иоанн, вы замыслили государственный переворот и торжественно поклялись, что согласны на убийство Юстиниана. И поэтому арестованы.

    - Господа, господа, - и Каппадокиец попятился. - Вы неверно поняли. Я не замышлял ничего. Вы же слышали, что она сама меня принуждала…

    - Да, мы слышали всё. И теперь не сомневаемся в вашей измене.

    - Ах, какая измена, господа? Я сказал: мне Юстиниан сделал много доброго…

    - «…и при этом засиделся на троне», - подсказал Маркелл. - «К руководству должны прийти новые мозги…» Ничего не перевираю?

    - Я шутил, шутил. Это просто шутка.

    - Ну, а мы шутить не намерены. Следуйте за нами.

    Но никто - ни Нарсес, ни его окружение - и представить себе не мог, что эпарх двора, в общем довольно полный мужчина, не боец, не всадник, вдруг проявит такую ловкость. Как заправский гимнаст, он, схватившись за ветку дерева, подтянулся, прыгнул на ограду, грузно перевалился наружу, шлёпнулся, как куль, но вскочил на ноги и с огромной скоростью побежал в темноту. И пока гвардейцы, оттирая друг друга, вылезали через калитку, понукаемые криками своих командиров, Иоанна и след простыл.

    - Упустили! - констатировал евнух, топая ногой. - Вот прохвост. Облапошил, как наивных детей.

    Антонина, стоя чуть поодаль, проговорила:

    - Вам не поздоровится от её величества. Впрочем, от его величества тоже.

    - Рано беспокоиться, - возразил ей Маркелл. - Далеко уйти он не сможет. Выследим и поймаем.

    Женщина ответила:

    - Ничего другого вам не остаётся. А иначе сами окажетесь за решёткой как пособники государственного преступника.

    - Между прочим, этот вот преступник вам доводится сватом, - пробурчал Нарсес раздражённо. - Постыдились бы сами.

    - Мне стыдиться нечего, - заявила Нино. - Ибо выполняю поручение василисы. А её приказания священны. Тут уж не до родственных связей.

    Армянин вздохнул:

    - Значит, вы и я понимаем по-разному, что такое честь и мораль.

    Та произнесла:

    - Очень жаль, что по-разному. И боюсь, что подобные мысли не помогут вам заслужить доверие Феодоры.

    - Главное для меня - доверие императора.

4

    По дороге в Эфес Феодосий и Каллигон поругались. А причиной явилось предложение евнуха: по прибытии в город умертвить капитана, разогнать матросов и не отдавать им обещанных сундуков с богатствами. Молодой человек был категорически против и хотел вести себя справедливо. Каллигон смеялся: о какой справедливости речь идёт, если мы уже воры - увели корабль, собственность его величества? Преступлением больше, преступлением меньше - не один ли черт? Но приёмный сын Велисария продолжал настаивать на своём. И тогда скопец круто изменил свои планы: предложил капитану выбросить Феодосия за борт, а самим завладеть всем имуществом. Что и было с лёгкостью проделано. К счастью, это произошло в предпоследний день путешествия, и любовник Антонины смог добраться вплавь до берега, а затем вернулся в монастырь Апостола Иоанна, стены которого он покинул два с половиной года тому назад. Настоятель обители Рафаил принял его радушно, отпустил грехи и благословил на постриг. В мае 540 года сводный брат и соученик Фотия сделался монахом.

    Между тем Каллигон обманул и капитана. Нет, вначале они действовали вместе: разыскали в окрестностях города старые пещеры в горах, где при помощи корабельной команды и зарыли сундуки, сгруженные с судна. А затем решили отметить триумфальное завершение этой авантюры. Но матросы с капитаном во главе очень быстро по ходу пиршества начали чувствовать себя плохо, дёргались, теряли сознание, падали на землю и умирали. Вскоре из живых остался один скопец. Целый день он махал лопатой, хороня тела около пещер, а под вечер с кошельком, полным денег, возвратился в Эфес, чтоб зажить в своё удовольствие, постепенно опустошая клад.

    Всё бы ничего, но однажды в городе негодяй столкнулся с Феодосием, шедшим в монастырь из храма. Оба, разумеется, узнали друг друга. Евнух поразился:

    - Господи Иисусе! Ты ли это?

    - Да, как видишь, - тот поджал губы. - И прошу своими отвратительными устами не сквернить имя Вседержителя.

    Каллигон ощерился:

    - Злишься на меня? Понимаю. Но ведь ты теперь Божий человек и обязан возлюбить своего врага, словно бы себя самого.

    Молодой человек ответил:

    - Возлюблю, если ты раскаешься и вернёшь сундуки с богатствами. Но не мне, а его величеству.

    - Где ж я их возьму? - сокрушённо вопросил евнух, разводя руками. - Ведь меня капитан тоже выкинул за борт и увёл сокровища неизвестно куда.

    Инок посмотрел на него с презрением:

    - То-то, бедолага, ходишь в дорогой тоге и сандалиях из тонко выделанной кожи! На какие шиши, если разобраться?

    У того забегали глазки:

    - Я служу… в доме аристократов… получаю достаточно…

    - Это мы проверим. Если надо, выведем на чистую воду, - повернулся и пошёл прочь от скопца твёрдой поступью.

    А убийца понял, что почти попался. И решил сыграть на опережение. В тот же день настрочил анонимное письмо, где донёс на черноризца: Феодосий - преступник, завладел трофеями Итальянской кампании, сундуки с богатствами спрятал где-то тайно, а команду с капитаном судна сгубил, отравив на пиру; указал захоронение тел. И отправил папирус архонту Эфеса. Вскоре власти города раскопали на означенном месте братскую могилу, убедились в истинности слов сообщения и послали к игумену, чтобы тот выдал своего чернеца. Но игумен знал из исповеди Феодосия, что происходило на самом деле, понял коварный замысел Каллигона и решил спасти невинного человека. Вызвав подопечного, он сказал:

    - Сын мой! У тебя нет иного выхода, как бежать отсюда. Я попробую выиграть время и вступлю с архонтом в долгую переписку, а спустя неделю поведаю, что тебя в монастыре не могут найти. Переодевайся в светское платье и сегодня же под покровом ночи уходи из обители. Утром затеряйся в толпе и садись на корабль, отплывающий в дальние края. Это все, что я могу сделать для тебя.

    Молодой человек упал на колени и, облобызав руки настоятеля, с жаром произнёс:

    - Отче, благодарю! Я всегда буду помнить вашу доброту. Не устану молиться за ваше здравие. А в конце жизни отпишу для монастыря Апостола Иоанна всё моё имущество.

    - О, надеюсь, что своё завещание ты составишь не скоро, - улыбнулся игумен. - Отправляйся с Богом. Я благословляю тебя. - И перекрестил.

    Что ж, с одной стороны, беглецу крупно повезло: он благополучно попал в городскую гавань и, внеся плату, оказался на судне, в тот же день отвалившем от пристани Эфеса. Но, с другой стороны, поступил очень опрометчиво, вознамерившись плыть не куда-нибудь, а в Константинополь. Видимо, надеялся, что, покаявшись в ограблении, будет затем помилован; и, конечно, не сомневался, что подруга Феодоры - Нино - ему поможет… Да, возможно, так бы и случилось, если б не одно обстоятельство: Феодосий был теперь монах, дал обет безбрачия, не намереваясь больше состоять ни с кем в близких отношениях. А устроит ли это Антонину? Он пока не думал. И, как выяснилось впоследствии, совершенно напрасно.

5

    В Лазике Велисарий отогнал персов, но на крупное наступление у него не хватило сил. Шахиншах Хосров тоже медлил, не решаясь затевать крупную войну. По всему фронту наблюдались мелкие перестрелки.

    В сентябре 540 года из Константинополя прибыло пополнение во главе с Валерианом. Молодой, весёлый, острый на язык, он считался любимчиком императора, и ему сулили в будущем крупные посты. Отмечали его приезд, как положено: возлияниями и чревоугодием. А по ходу пира, сильно запьянев, начинающий командир вдруг проговорился:

    - Между прочим, Лис, Антонина не торопится в Лазику. Так что скоро её не жди, - и захохотал нагло.

    - Почему не торопится? - удивился тот.

    - Есть одна причина…

    - Из-за Иоанна Каппадокийца? Мы наслышаны тут об этой истории. Кстати, его поймали?

    - Ну, ещё бы! Отловили мерзавца в Малой Азии. Отвезли в Артаку, что в предместье Кизика, и насильно постригли в пресвитеры под именем Петра. Соответственно василевс подписал указ о его смещении с должности эпарха двора и о конфискации большей части имущества. Но за Евфимией кое-что осталось - видимо, благодаря ходатайству Антонины…

    - В чём же дело - почему жена не торопится?

    Валериан молчал, не спеша потягивая разбавленное вино.

    - Отвечай же, ну, - попросил стратиг в нетерпении.

    - Да не знаю, как и сказать…

    - Начал - говори.

    - Ладно, так и быть… К Антонине тайно приехал… ваш приёмный сын Феодосий…

    Велисарий ахнул, Фотий приподнялся на своём ложе:

    - Что, с украденными богатствами?

    - Думаю, что нет. Он теперь монах и постригся после того, как его самого ограбил евнух Каллигон.

    - Врёт подонок.

    - Может быть, и врёт. Но, насколько я знаю, следственные действия быстренько замяли - постарались Антонина и её высокая патронесса.

    - Феодосий-то где теперь?

    - Якобы в монастыре Святого Анания и боится выйти. Но пока он там и вообще под угрозой, Антонина в Лазику не приедет.

    Лис лежал у обеденного стола озабоченный, ничего не произносил. Остальные тоже чувствовали неловкость. Тем не менее Фотий обратился к отчиму:

    - Разреши мне вернуться в Константинополь. Я достану его из монастыря и заставлю поехать со мной в Эфес. Мы вернём награбленное в казну.

    Но стратиг вроде бы не слышал, продолжая смотреть на тарелку с недоеденным блюдом. Наконец поднял голову и, взглянув на пасынка, произнёс:

    - Да, конечно, отправляйся немедля. И скажи матери, что её отсутствие в Лазике слишком затянулось. - Эта фраза прозвучала зловеще.

    Молодой человек даже испугался:

    - Я надеюсь, по её приезде ты не причинишь ей вреда?

    Велисарий ответил нервно:

    - Поступлю с ней по справедливости.

    - Но ведь не убьёшь?

    Полководец покачал головой:

    - Вероятно, нет. Хоть на самом деле и надо бы.

    - Мне не по себе стало.

    - Успокойся, мальчик. Не убью только потому, что тогда Феодора расправится со мной. Ну, а я не желал бы умирать раньше времени. - Помолчал и добавил: - Только Янку пусть с собой не берет. Здесь ей не Италия, малярия с дизентерией. Не для маленьких девочек житье.

    Фотий собрался быстро и на корабле в составе торгового флота, двигавшемся из города Фасис через Трапезунд и Синоп, устремился в Византий.

6

    Да, естественно Антонина оказалась перед сложным выбором: надо было ехать в Лазику к мужу - и внезапно, точно снег посреди июля, сваливается любовник, обожаемый, столь желанный, но принявший схиму! И едва не попадает в тюрьму за свои грехи! Что ж, пришлось отложить поездку, выручать несчастного. Если б не вмешательство Феодоры, гнить бы ему в застенках. Помогли, спасли. Нино намеревалась спрятать Феодосия в Руфининане и пожить вместе с ним какое-то время, оттянуть до последнего отбытие, но монах неожиданно отказался, пренебрёг любовью, поселился в монастыре Святого Анания. Женщина засыпала его письмами, полными упрёков и нежности. Он не отвечал. Умоляла о коротком свидании. Он молчал. Угрожала, негодовала, изрыгала проклятия. Он не реагировал. Наконец, не выдержав, сообщила, что уезжает, и просила лишь об одном: просто попрощаться. Молодой человек смягчился, начертал на клочке папируса: «Будь по- твоему. Жду тебя на паперти возле храма Святой Софии завтра в полдень. Призываю к благоразумию. Мы ведь расстаёмся».

    «Мы ведь расстаёмся? - усмехнулась она. - Ну, посмотрим, посмотрим, чья возьмёт».

    Был конец сентября, но довольно тёплый, люди одевались ещё по-летнему, а листва уже сильно пожелтела, пахло перезревшими дынями, и щенки у собак становились взрослыми. Антонина приехала загодя и зашла в церковь, чтобы, помолившись, скоротать время. Кончилась обедня, и свечницы с монашками убирали догоревшие свечи, протирали мраморные полы. Золотилась мозаика. Нино опустилась перед ликом Девы Марии, осенила себя крестом, прошептала проникновенно: «Богоматерь-Заступница! Помоги мне сегодня. Защити от лукавого. И подвигни к единственно верному решению. На Тебя одну уповаю. Больше поделиться мне не с кем». Плакала и била Ей земные поклоны. А потом поставила девять свечек - две за упокой своих родителей, семь за здравие: Феодоры, Феодосия, Магны, двух её детей, Фотия и Янки. (В этом перечне не было супруга. Слишком уж жестоко с её стороны - ведь стратиг находился на войне!…)

    Продолжая кланяться и креститься, вышла спиной из храма. Раздала нищим мелочь. Щурясь на полуденном солнце, поискала глазами приёмного сына; поначалу ошиблась - приняла другого молодого монаха за него; круто развернулась, вновь прошлась по паперти. И услышала знакомый басок:

    - Здравствуй, Нино.

    Сердце сжалось, даже защемило. Посмотрела на стоявшего рядом чернеца: шапочка-скуфья, небольшая бородка клинышком, бледное измученное лицо, пересохшие губы. Чуть запавшие синие глаза. И всё это сочетание - губ, глаз, бровей, складок возле рта и век - создавало образ, столь желанный ею, вызывающий острое желание близости, единения, страсти. И едва не расплакалась от счастья. Мягко произнесла:

    - Здравствуй, Фео. Вроде похудел.

    Он ответил просто:

    - От монашеских трапез не потолстеешь.

    С болью в голосе предложила:

    - Возвращайся в мирскую жизнь.

    Инок покачал головой:

    - Это невозможно.

    - Ты меня не любишь? - и взяла его за руку.

    Молодой человек отпрянул, дёрнул кисть, отнял.

    Глухо проворчал:

    - Для чего такие вопросы? Будто в сердце нож… Знаешь ведь: люблю. И в миру не смог бы преодолеть гибельное чувство. А монашество меня защищает…

    По её щекам побежали слезы. Вздувшиеся губы проговорили:

    - Будь оно неладно, твоё монашество… Раз оно тебя защищает! - Всхлипнула чуть слышно. - Ты пойми, пойми: бабий век недолог… Мне почти уже сорок три. Пара, тройка лет - перестану быть женщиной, превращусь в старуху… И тогда мы расстались бы по природным, естественным причинам… Но теперь, сейчас? Почему мы должны отнимать друг у друга счастье?

    Феодосий низко опустил голову, пробурчал негромко:

    - Потому что грех…

    - Счастье - грех?!

    - Да, такое счастье, как наше. Надобно смириться.

    Слезы у неё потекли ручьём. Вся дрожа, спросила:

    - Для чего - смириться? И кому от этого станет лучше?

    Он ответил:

    - Всем. Велисарию и Фотию. Нашим душам.

    - У меня душа разрывается от тоски и боли.

    - Это от лукавого. Перетерпишь - пройдёт. У тебя пройдёт, у меня пройдёт…

    Антонина сказала горько:

    - Я старалась - не получается. Ты в своё монашество спрятался. Но ведь это не выход.

    - Выход, выход. Ты уедешь в Лазику, я отдамся молитвам…

    - Дурачок, расставание, расстояние только разжигают любовь.

    - Переборем, справимся.

    - С настоящей любовью справиться нельзя.

    - Нет, прощай. - Повернулся и пошёл, боязливо ссутулившись.

    Ей хотелось броситься за ним, за руку схватить, обратить к себе, заглянуть в зрачки, крикнуть что есть силы: «Все твои слова - чепуха! Лишь любовь священна. Остальное - бред. Остальное - выдумки замшелых святош, ничего не смыслящих в человеческих чувствах!» И стояла, и понимала, что не сможет его переубедить. Между ними - бездна. И мгновения их взаимного счастья повториться нуже не смогут… Неужели не смогут?…

    А потом вдруг из Лазики появился Фотий - взбудораженный, взвинченный, говорил, что направлен Велисарием возвратить в казну украденные богатства. Мать сказала:

    - Обещай мне, пожалуйста, что не станешь мучить Феодосия из-за пустяков.

    Сын воскликнул:

    - Хороши пустяки - пятьдесят сундуков награбленного добра!

    - Ты лее понимаешь, о чём я.

    Покатав желваки на скулах, он проговорил:

    - Если, не упрямясь, согласится помочь. И поедет со мной в Эфес добровольно. - Отвернувшись, добавил: - А тебе давно пора в Лазику. Помириться с мужем…

    Посмотрела на него озабоченно:

    - Лис бушует?

    - Нет, по большей части молчит. Это много хуже. Лис бушующий менее опасен.

    Заморгала часто:

    - Может, мне не ехать? Отсидеться дома? Написать письмо?

    - Я не знаю, решай сама. Но мне кажется, лучше не писать, а поехать. И найти нужные слова. Велисарий обещал, что поступит с тобой гуманно.

    - Ты его просил?

    - Да, в присутствии многих.

    - Значит, пощадит. - Облегчённо вздохнула. - Брать ли Янку с собой?

    - Нет, велел не брать. Говорит, условия хуже итальянских.

    - Знаю, помню, конечно. Но, быть может, не хочет, чтобы дочка видела, как он станет расправляться со мной?

    - Он же обещал. А своё слово держит.

    - Да, согласна… - Антонина сцепила пальцы. - Пресвятая Дева! Выручи меня и на этот раз!…

    Мать благополучно уехала, Фотий же отправился в монастырь Святого Анания, чтобы встретиться с Феодосием. Тот вначале страшился сводного брата, не хотел выходить, и пришлось прибегнуть к помощи игумена. Настоятель уговорил монаха, мотивируя тем, что свидание будет в его присутствии и бояться нечего.

    Поначалу разговор получился дёрганый, и у Фотия не хватило выдержки, он сорвался на крик, чуть ли не набросился на товарища с кулаками. Слава Богу, архимандрит не позволил им обоим подраться. Успокоившись, приступили к главному.

    Порученец Лиса сказал:

    - Ты теперь черноризец, выбрал эту участь и отчасти своим решением искупил прежние грехи. Если мне поможешь возвратить богатства в казну, Велисарий и я от тебя отступимся.

    Инок забожился:

    - Но клянусь, что не знаю, где они находятся.

    - Вот и вырвем эту тайну у Каллигона.

    - Не получится: за него архонт.

    - Есть управа и на архонта… Словом, едешь или не едешь? Или совести в тебе не осталось на медный фолл?

    Феодосий посмотрел на игумена:

    - Подскажите, владыка, как мне поступить?

    Настоятель заявил попросту:

    - Надобно поехать, сын мой. Оказать содействие названному брату. Ибо вместе вам достичь цели будет легче. Я благословляю обоих на хорошее, справедливое дело. - И перекрестил молодых людей.

    Бывший любовник Антонины сокрушённо ответил:

    - Что же, соглашусь. Надобно платить по счетам. А иначе не прощу себе своё малодушие.

    Во второй половине октября сели на корабль, направлявшийся в Милет через Кизик, Смирну и Эфес. Плыли десять дней и в дороге понемногу наладили отношения. Феодосий уверял, что раскаялся искренне - ив грехопадении с Нино, и в угоне судна с богатствами. Убеждал Фотия:

    - Силой ничего не добьёмся. Надо хитростью, уловками заманить Каллигона в наши сети.

    - Перестань мудрить, - морщился приятель. - Кто такой этот Каллигон? Василевс, эпарх? Жалкий евнух, меньше таракана. Поприжмём слегка - он и выложит всё начистоту, где зарыл сокровища.

    - Нет, не выложит, вот увидишь. Помяни моё слово.

    Осень в Эфесе была прекрасна: ясное нежаркое солнышко, по ночам прохладно, красная листва окрестных лесов, тёмно-синее море, вереницы птиц, летящих из Европы на Нил. Впрочем, Фотию любоваться природой было некогда: сразу с корабля он пошёл к архонту (Феодосий побоялся идти и отправился в монастырь Апостола Иоанна), заявил о своём прибытии, показал верительные грамоты и потребовал содействия в розыске пропавших трофеев.

    - Вы считаете, виноват Каллигон, а не Феодосий? - вопросил глава города с недоверием. - Что-то сомневаюсь. Я в последнее время с евнухом дружу, мы играем в шахматы, ходим в цирк и болеем за наших. Он, конечно, не без странностей, но законопослушен и исправно платит налоги.

    - На какие шиши живёт, разрешите узнать? Был среди прислуги у моей матери, а сбежав сюда, превратился вдруг в богатого господина. Подозрений не вызывает?

    - Говорил, будто получил наследство от брата.

    - Чепуха, никаких братьев у него сроду не было.

    У эфесца настроение испортилось окончательно.

    Посмотрев на приезжего исподлобья, мрачно проговорил:

    - Что вы собираетесь предпринять для обнаружения сундуков?

    - Ваши люди мне должны помочь вытрясти из грабителя и убийцы все необходимые сведения.

    - Предположим. А какая будет наша доля в случае успеха?

    Усмехнувшись, Фотий заметил:

    - Разве долг архонта - не найти преступника, посадить в тюрьму и вернуть в казну похищенное имущество? Или долг теперь стоит денег?

    - Всё имеет цену в этом мире, - совершенно не смутился чиновник. - И задаром никто работать не будет. Если в Константинополе, я знаю, можно за плату стать сенатором, неужели мои претензии слишком велики?

    - Так и быть, согласен: за содействие получите сундук из пятидесяти.

    - Лучше два: мне один, а второй на нужды Эфеса.

    - Два, конечно, лучше, но меня не поймёт Юстиниан, если доложу, что пожертвовал архонту целое состояние, на которое можно выстроить новый город.

    Не смутившись вновь, тот переменил плату:

    - Хорошо, пусть один сундук, но взамен второго я хочу получить назначение в столицу, при дворе его величества.

    - Должности в столице не в моей компетенции. Но похлопотать обещаю. Пётр Патрикий что-нибудь придумает.

    - Что ж, тогда я попробую вам помочь.

    В тот же вечер Каллигон был доставлен в местные застенки, где предстал перед Фотием, Феодосием и заплечных дел мастером. Увидав такую компанию, евнух задрожал, рухнул на колени и заверещал:

    - Сжальтесь, господа! Я ни в чём не виновен. То есть я виновен, конечно, но не в том, в чём меня подозреваете. Вся моя вина - в удалении Феодосия с корабля, в сговоре с капитаном и надеждой получить половину сокровищ. Капитан же обманул и меня, выкинул за борт перед самым Эфесом, завладел имуществом целиком.

    Феодосий заорал на него:

    - Хватит лгать, подлец! Доводы твои смехотворны.

    - И не говори, - согласился Фотий более спокойно. - Получается, что твой капитан завладел имуществом, а потом вдруг внезапно отравился со всей командой и зарылся в братской могиле. А несчастный Каллигон, выброшенный за борт, отчего-то здесь живёт припеваючи.

    - Да ещё и обвиняет меня в массовом убийстве! - снова подхватил Феодосий. - Если б не игумен монастыря Апостола Иоанна, гнить бы мне в тюрьме до скончания века за чужое злодейство!

    - В общем, так, - подытожил посланник Велисария, обращаясь к евнуху, - ты сейчас нам расскажешь, где зарыты богатства, мы проверим, если обнаружим - отдадим тебя архонту для свершения правосудия.

    У скопца в глазах появилось уныние:

    - Ничего рассказывать вам не стану, - отозвался он. - За какой такой радостью, если всё равно погибать? Можете искать сундуки сами.

    - А, не хочешь по-хорошему? - снова закричал инок. - Ну, тогда расскажешь под пытками.

    Каллигон криво ухмыльнулся:

    - Разве ж брату во Христе не грешно грозить пытками ближнему своему?

    - Ты не близкий мне, а убийца и вор. Нет к тебе ни малейшей жалости.

    - Иисус учил проявлять заботу о каждом, даже об убийцах и татях. Значит, ты не настоящий монах - а тем более, крали вместе…

    - Ладно, хватит болтать, - прекратил препирательства Фотий. - Или говоришь, где сокровища, или отдаём тебя в руки живодёра.

    Евнух сохранял скорбное молчание. И смотрел угрюмо, как заплечных дел мастер разжигает огонь в жаровне, чтоб поджаривать ему пятки, как вдевает верёвку в железное кольцо, ввинченное в потолок, чтобы вздёрнуть жертву, заломив ей руки за спину. А когда к пыткам было всё готово, наконец прорезался:

    - Я отвечу на ваш вопрос, если посулите мне жизнь и возьмёте с собою в Константинополь.

    - Ишь, чего захотел, безбожник! - оценил его слова Феодосий.

    Но напарник решил иначе; он сказал:

    - Главное, в конце концов, дело, а не жизнь этого ублюдка. Я согласен: если мы найдём сундуки, ты поедешь с нами.

    Черноризец возразил другу:

    - Нет, не с «нами», а с тобою одним. Я отсюда никуда не поеду и останусь в монастыре в Эфесе.

    - Поступай, как хочешь, - отмахнулся Фотий. - У тебя своя судьба, у меня - своя. Мы обязаны обнаружить похищенное, остальное не так существенно.

    Каллигон сказал:

    - Поклянись на кресте, что потом не переменишь данное тобой обещание.

    Молодой человек поклялся, и тогда скопец объяснил, где матросы зарыли краденые трофеи. В тот же день оба константинопольца поскакали к пещерам, но копать не пришлось, так как взорам их предстали пустые ямы - кто-то уже за них поработал.

    - Вот проклятье! - выругался Фотий. - Евнух нам соврал.

    - Не соврал, - раздалось за их спинами.

    Обернувшись, они увидели группу вооружённых гвардейцев во главе с архонтом. Тот стоял, скрестив руки на груди, и смотрел с видом победителя.

    - Не соврал, - повторил чиновник, - сундуки здесь покоились до вчерашнего дня. А вчера скопец выдал место их захоронения мне. И пока вы допрашивали его, я с моими людьми перевёз сокровища к себе во дворец.

    - Ну, так помогите возвратить украденное в казну, - предложил Фока.

    Рассмеявшись, архонт ответил:

    - Мне они и самому пригодятся. Мы договорились с кастратом: десять сундуков забирает он, сорок - у меня остаются.

    - Этого не будет, - грозно заявил Феодосий. - Или о твоих плутнях станет известно императору.

    - Интересно, каким же образом? - удивился тот. - Вы отсюда не выйдете, ибо упокоитесь в вырытых могилах, а других свидетелей не имеется.

    Но и Фотий был не из пугливых: он достал меч из ножен, прикреплённых к поясу, а приятелю кинул боевой топорик. И сказал, ощерясь:

    - Ну, возьми, попробуй. Мы ещё не разучились владеть оружием.

    Оба приготовились к бою. Люди архонта бросились на них, тоже действуя топориками и мечами. Завязалась схватка. Силы, конечно, оказались неравными, но питомцы Велисария действовали искуснее, уворачивались от ударов проворнее, применяли не только оружие, но и ловкие приёмы рукопашного боя - точные удары ногами. В результате от отряда в десять человек вскоре остались только трое, но зато самые здоровые. Одному из них удалось ранить Феодосия, тот споткнулся и едва не упал, но сумел избежать губительного удара и в ответной атаке заколол обидчика. Тут уж силы оставили его окончательно, инок опустился на землю, истекая кровью, и несчастному Фотию пришлось одному сражаться против двух громил. С первым он разделался быстро: неприятель поскользнулся и упал в одну из вырытых ям, а пока выбирался наружу, молодой человек рубанул по шее второго. Первый бросился в новую атаку, и ему на выручку поспешил сам архонт. Свежий, не уставший, он значительно потеснил Фотия, и тому неминуемо пришёл бы конец, если бы поверженный Феодосий не сумел прицельно метнуть топорик, поразивший гвардейца в не закрытый доспехами загривок.

    В это время архонт выбил у Фотия клинок и хотел было заколоть, как свинью, но у сына Антонины всё-таки достало выучки уклониться от мощнейшего выпада противника и подсечкой опрокинуть на землю. Поединок перешёл в драку: оба начали кататься в пыли, бить друг друга кулаками в лицо и попеременно душить. И опять бы пасынку Велисария не снести головы, если бы чернец не подполз к дерущимся сзади и не оглушил главу города небольшим булыжником.

    Молодые люди, тяжело дыша, приходили в себя. Феодосий стонал, так как рана была очень глубока и кровотечение продолжалось. Кое-как брат его перевязал. Вновь зашевелившегося архонта оглушили повторно и связали по рукам и ногам. Словно куль, положили на его лошадь поперёк седла, на вторую взобрались вдвоём (Фотию пришлось держать изнемогшего Феодосия, чтобы тот сидел верхом прямо) и не торопясь двинулись в Эфес.

    Первым делом разыскали эпарха, рассказали ему о случившемся, сдали связанного чиновника (тот, очнувшись, изрыгал проклятия, обвиняя своих врагов в нападении на его отряд), а на многочисленные вопросы отвечали спокойно: если обнаружим в доме архонта сундуки с похищенными богатствами, значит, их рассказ - правда и не требует иных доказательств.

    Вскоре сундуки действительно разыскали - в общей сложности сорок восемь штук; два из них, судя по всему, были Каллигоном растрачены безвозвратно. Ничего, этот вариант тоже не казался провальным.

    Феодосия отвезли в обитель Апостола Иоанна, сдали Рафаилу для лечения и дальнейшего пребывания. Фотий, стоя возле ложа больного, так сказал на прощанье:

    - Извини, мой друг. Я, конечно, в последнее время на тебя был зол, но теперь иное. Ты меня спас от смерти и помог вернуть украденные сокровища. Это всё меняет. Мы опять друзья. И, надеюсь, больше не поссоримся до конца наших дней.

    Черноризец ответил:

    - Я надеюсь тоже. Может быть, и свидимся как-нибудь.

    - Приезжай в Константинополь, поправившись.

    - Нет уж, ни за что. Больше не хочу ни политики, ни прелюбодеяний. Здесь, в Эфесе, окончу дни.

    Собеседник его выразил сомнение:

    - Не уверен, что родительница моя не пошлёт за тобой людей.

    - А давай скажем, будто я погиб от руки архонта?

    - Вот ещё придумал! Грех подобное говорить.

    - Это ложь во спасение.

    - Ах, не городи ерунды. Так и смерть себе напророчить можно.

    - Ну, солги, что я убежал. По дороге в Византий спрыгнул с корабля - да и был таков.

    - Да, пожалуй, верно. Но и ты не сиди в Эфесе - отправляйся в Киликию, отсидись в каком-нибудь малом монастыре. А потом посмотришь.

    - Что ж, в Киликию - это хорошо, - согласился тот. - В городе Тарсе есть одна обитель - Святого Лазаря, где игуменом выходец отсюда, мой знакомый. Обращусь к нему.

    - Бог тебе в помощь, Феодосий.

    - И тебе, Фотий.

    Погрузили сундуки на корабль, порученец Лиса попрощался с эпархом, взял на борт Каллигона, и 10 ноября судно отвалило от пристани. Молодой человек надеялся, что теперь ему разрешат отдохнуть до весны с молодой женой и продолжить преподавание внуку василисы. Но его мечты оказались призрачны.

7

    Ближе к Рождеству Феодора получила послание Антонины из Лазики. Вот что в нём говорилось после обязательных пышных приветствий и сердечных пожеланий здоровья императрице:

    «Ваше императорское величество! Потревожить покой царственной особы заставляет меня то ужасное, непотребное положение, нахождение в котором я могу не выдержать. И пишу сию грамоту секретно, ибо если муж узнает о ней, вероятно, со мной покончит. Гнев его велик, страшен, необуздан, и таким Велисарий вряд ли кому известен. Подозрения прошлых лет выплеснулись наружу, словно бы из жерла вулкана. Не успела я сюда приехать из Константинополя, как была фактически арестована и посажена дома под замок. На мои вопросы отвечал односложно: «Ты сама всё знаешь», «Мне противно об этом говорить», «Ты достойна смерти». Я напоминала ему, что супруг обещал Фотию сохранить мне жизнь. Он сказал, что не станет клятвопреступником и своё обещание сдержит через силу, ибо искушение разделаться со мной велико. Дескать, я вела себя, как последняя шлюха, даже хуже шлюхи - так как та ночует за деньги с незнакомыми ей людьми, а не с собственным сыном, пусть приёмным.

    Я вначале пыталась отрицать мои близкие отношения с Феодосием (раньше это удавалось блестяще), говорила, что Лис не прав, слушает наветы и придумывает невесть чего. Он и слушать не захотел. Утверждал, что ему теперь всё известно, у него открылись глаза, я виновна не только в прелюбодеянии, но и в смерти пятерых слуг, в том числе его наложницы Македонии, а ещё в предательстве Иоанна Каппадокийца. Говорил, что с такой негодяйкой состоять в браке не желает. Пригрозил: как вернёмся домой, он подаст прошение Патриарху о разводе по причине моей супружеской неверности. И такое впечатление, что подаст.

    Вот уже второй месяц пребываю взаперти. Обращаются со мной пусть не так, как в тюрьме, но сурово и холодно. Яства грубые и невкусные, в основном «понтийская свинина» - мясо дельфина, пища бедняков, - хлеб, вода и овощи; а вина не подавали ни разу. Хорошо хоть стирать приходится не самой - отдаю белье прачкам.

    А война практически не ведётся, столкновений нет, и вообще не понятно, для чего мы здесь.

    Ваше императорское величество! Умоляю Вас: помогите мне, вызволите из плена, посодействуйте возвращению нас к родным пенатам и недопущению нашего развода. Кто я буду без Велисария? Одинокая стареющая матрона скромного достатка, всеми забытая, ибо взрослым детям тоже не до меня. Жизнь моя, судьба в Вашей власти. Вы всегда оказывали мне сочувствие как приёмной дочери Комито. Окажите и ныне, заклинаю. А такой преданной сторонницы Вашей, любящего сердца, искреннего друга не было и нет. Припадаю к стопам Вашим. И молю Господа о здравии государыни».

    Прочитав письмо, Феодора отправилась к императору. Он сидел в библиотеке и читал поэму Христофора Коптийского - сочинение, посвящённое архитектору, некогда построившему термы между большим дворцом и Святой Софией (прежней). Христофор жил при Анастасии Дикоре, и его слог нравился Юстиниану, многие стихи он цитировал. Оторвавшись от рукописи, сказал:

    - Вот ведь мастер изящного слова! Восхищаюсь им. Нынче так не пишут.

    - Отчего же? - возразила жена. - У Агафия есть приличные вирши. Юлиан Египетский также весьма изыскан. Я не говорю уж о Павле Силенциарии .

    - Кстати, о Павле, - оживился тот. - Я хочу заказать ему подобную же поэму - пусть напишет о строительстве храма Святой Софии.

    - Да, поэму - само собой, но стихи - это лирика, а неплохо заказать бы ещё серьёзный трактат о строительстве вообще в эпоху Юстиниана. Только вот не знаю, кто справится.

    - Что ты думаешь об историке Прокопии Кесарийском - друге Велисария? Пишет сильно, образно, весомо.

    - Мудрая идея. Только ведь Прокопий при Велисарии в Лазике.

    - Самодержец поморщился: Помню, знаю. Надо бы его отозвать оттуда.

    - Вместе с Велисарием?

    - Этого ещё не хватало! Он, чем дальше от столицы, тем лучше.

    Государыня заметила мягко:

    - Ты преувеличиваешь опасность, связанную с Лисом. Он тебе предан всей душой и ещё не раз послужит общему благу.

    - И пускай служит - в Лазике, Италии, Африке - только не в Византии.

    - В Лазике затишье, и вполне справится один Сита. Между тем от безделья там случаются неприятные вещи. Почитай-ка это, - и она протянула свиток с письмом Антонины.

    Василевс пробежал его глазами, фыркнул пару раз по ходу ознакомления, а потом и вовсе отшвырнул в сторону. Произнёс не без раздражения:

    - Вот паршивка!

    У царицы вытянулось лицо:

    - Неужели ты на стороне Велисария?

    - Ну, не на её же! Всем известно, что она злостная прелюбодейка, да ещё, значит, и убийца. По закону должна быть судима и нести суровое наказание. Лишь супружество со стратигом и твоё покровительство защищает подобную греховодницу от заслуженного возмездия.

    Феодора на ходу перестроилась и сказала:

    - Ты, конечно, прав, и в защиту Нино у меня аргументов нет. Но взгляни на происходящее под иным углом. Если ты поддержишь её - нанесёшь удар по нему. И чем твёрже поддержишь - тем чувствительней будет этот удар. Свергни Велисария с пьедестала, выстроенного тобой же. Низведи до положения рядового смертного. Полностью обезоружь, доведи до отчаяния августейшей немилостью. А потом вроде снизойди. И увидишь: он тебя возблагодарит, станет много преданней, будет боготворить.

    Автократор сдержанно рассмеялся:

    - Да, в коварстве тебе не откажешь, милая супруга… Все вы, женщины, одинаковы. Почему мы вас любим?

    - Потому что не любить нас было бы ещё хуже, чем любить.

    - Я скажу, почему: потому что вы своими действиями и мыслями, не похожими на мужские, без конца озадачиваете нас. Где загадка, там и интрига. Без интриги жить скучно.

    - Все мы лицедеи - в большей или меньшей степени. Женщины, естественно, в большей.

    - Ты вообще искусная лицедейка.

    - Жизнь - сплошное лицедейство, не так ли? Балаган. Цирк. Античный театр.

    - Да, у каждого своя роль. Сами себе Еврипиды, Эсхилы и Софоклы.

    - Или Аристофаны…

    Он ударил себя по коленкам:

    - Что же, разыграем комедию под названием «Антонина против Велисария»? Шлюха против героя?

    - Значит, отзываешь его из Лазики?

    - Я сегодня же составлю указ.

    - Ты не пожалеешь об этом.

    Проводив жену взглядом, он подумал: «Что она замышляет в конечном итоге? Только ли из дружественных чувств к Антонине так себя ведёт? Или планы её направлены на моё устранение? - Император потёр виски. - Неужели же Феодора всё-таки умнее меня? Что хитрее и изворотливее, безусловно. Но умнее ли? Кто же победит в нашем единоборстве? И единоборство ли это? - Царь вздохнул. - Надоело всё! Государство, законы, подданные, войны… Но Господь, словно драматург, предназначил мне роль исапостола… Надо соответствовать. И тогда моей славе не будет равных на земле!»

    А императрица, уходя из покоев императора, внутренне торжествовала: «Петра, Петра, милый мой дурашка!… Не Господь, но я помыкаю тобой, как мне это выгодно. Захочу - и тебя не будет на престоле… Вырос внук. А у Велисария подрастает дочка. Их союз был бы мне полезен. Год, другой, и о свадьбе можно ставить вопрос всерьёз. Анастасий, воспринявший идеи монофиситства, мог бы сделаться продолжателем дела тёзки - Анастасия Дикора. И тогда мы отменим постановления Халкидона, возведём Апостольскую Церковь в ранг государственной. - Голова её слегка закружилась. - Ах, проклятая слабость, посещающая меня всё чаще!… Если верить гаданию (а ему не верить нелепо), мне осталось жить около семи лет. Я должна успеть воплотить задуманное. А иначе Бог мне этого не простит. И накажет за прежние прегрешения».

8

    Убежавшего из Руфининаны Иоанна Каппадокийца взяли в храме Зачатья Святой Анны в Халкидоне. По тогдашним правилам, человек, укрывшийся в церкви, был неприкосновенен. Но гвардейцы Маркелла, посланного вдогонку за эпархом двора, церемониться не стали - окружив собор, пригрозили его поджечь, если Иоанн им не сдастся. Настоятель храма умолял беглеца не упорствовать, покориться власти. Тот подумал и согласился.

    Арестанта переправили в город Кизик, что на южном берегу Мраморного моря (центр провинции Геллеспонт), а затем в предместье Артаке, под началом епископа Евсевия, принудительно постригли в пресвитеры под именем Петра. Тут произошёл знаменательный эпизод. Иоанн находился в той же хламиде простолюдина, бывшей на нём во время тайного свидания с Антониной, а его после пострига полагалось облачить в платье инока. Но обряд посвящения проходил столь поспешно, что, увы, приготовить рясу не успели. И тогда Евсевий приказал брату во Христе Августу снять с себя верхнюю одежду и отдать свежеобращённому чернецу. Так сбылось предсказание ворожеи, что Каппадокиец «будет облачен в одеяния Августа». Только думали, что Август - это один из титулов императора, а на самом деле оказался именем рядового монаха…

    Пребывание Петра-Иоанна в Кизике длилось полтора года. Привыкал он трудно - после роскоши прежней жизни, частых возлияний, многодневных пиров и любви наложниц переход к аскезе был мучителен и болезнен. Да к тому же под бдительным оком отца Евсевия. Несмотря на высокий сан, низменные страсти одолевали епископа - с вожделением он третировал бывшего могущественного эпарха, унижал и мучил. Заставлял носить вериги и власяницу, запирал в часовне на ночь, чтобы тот молился, запрещал есть скоромное даже и не в пост. Но Каппадокиец терпел, не роптал и смиренно сносил новые и новые изощрённые издевательства. Впрочем, слухи об их враждебных отношениях в городе ходили невероятные, вроде: вроде Иоанн чуть ли не с ножом бросался на притеснителя и едва не зарезал; вроде Иоанн плюнул как-то на платье священнослужителя; а ещё допускал в его адрес совершенно недопустимые выражения. Это было чистейшей воды вымыслом, но народ не любил Евсевия за его стремление принудить всех монофиситов отказаться от своих взглядов (а монофиситов в Кизике было большинство) и поэтому с удовольствием приписывал Каппадокийцу мнимый бунт против иерарха.

    Между тем недовольство епископом в Кизике росло, и однажды после праздника и ристаний на ипподроме группа молодых прасинов («зелёных»), возбуждённых зрелищем скачек и разгорячённых выпитым вином, поздно вечером, проходя по соборной площади и увидев выходящего из храма ненавистного настоятеля епархии, налетела на него, кто-то полоснул Евсевия ножом по горлу, и все убежали. Иерарх упал и, истёкши кровью, скончался.

    Подозрение сразу пало на несчастного Петра-Иоанна. Местные власти его арестовали, бросили в тюрьму и пытали, но пресвитер стойко переносил мучения и, конечно, не сознавался в том, что не совершал. Дело дошло до Константинополя. По приказу монарха в Кизик была направлена специально созданная комиссия из пяти сенаторов. Разбирательство длилось больше месяца. Прибывшие вельможи, ненавидевшие прежнего эпарха двора за его крутые действия по взиманию с богачей налогов, вместо объективного расследования налегли на пытки с удвоенной силой. Но и тут израненный, измордованный, с вырванными ноздрями, переломанными рёбрами и расплющенными пальцами, Каппадокиец на себя наговаривать не стал. В результате доказать веско, что убил Евсевия именно он, так и не смогли. Но и оправдательный вердикт комиссию не устраивал. И тогда пришли к компромиссу: арестанта не умерщвлять, не калечить, а отправить на жительство в дальние края - и конкретно в город Антикополь, что в провинции Фиваида в Египте - по течению Нила. По дороге тоже поглумились немало: ехал Каппадокиец голый, только в грубом плаще за несколько оболов , и везде, где корабль приставал к берегу, стража заставляла несчастного побираться у местных - клянчить хлеба и денег. Исхудавший, сломленный физически и морально, бывший друг императора, оказавшись в пункте своего назначения, наконец-то смог как следует выспаться и заняться врачеванием ран. Впереди у него были годы ссылки…

    Разумеется, Евфимия с болью в сердце переживала случившееся с отцом. И однажды, собравшись силами, слёзно попросила императрицу о смягчении участи своего родителя. Феодора изобразила на лице возмущение:

    - Ах ты, маленькая мерзавка! Как ты смеешь произносить в моём присутствии имя этого негодяя?

    Дочка Иоанна, стоя перед ней на коленях и пылая щеками, тем не менее ответила твёрдо:

    - «Этот негодяй» дал мне жизнь. Не могу не похлопотать за него.

    Василиса её перебила:

    - Знаю, знаю, кто он такой. Тут гордиться нечем. Ты должна быть довольна тем, что подобные, порочащие тебя родственные связи не явились поводом для твоей отставки…

    - Я, конечно, вам благодарна…

    - …и не требую, чтобы ты от него отреклась публично.

    - От души признательна…

    - Ничего иного сделать для тебя не могу.

    - Понимаю, ваше величество.

    - А ещё повторишь подобные просьбы - удалю из дворца и разжалую из придворных дам. Да и Фотия отставлю от Анастасия.

    - Навсегда смолкаю, ваше величество.

    - Кстати, передай мужу, что хотела бы его видеть. Пусть приходит завтра.

    - Передам непременно.

    Молодой человек, узнав от жены о желании василисы, сразу огорчился:

    - Значит, снова пошлёт в Пентаполис. Видимо, решила с сыном помириться.

    - Я не ведаю, с чем это связано, - отвечала Евфимия. - Но не за отцом - совершенно точно; государыня и слышать о нём не хочет.

    - Потому что ненавидит его.

    - Просто удивительно: тятя столько сделал для правящего семейства, столько денег выручил, на которые и Святую Софию отстроили, и полмира завоевали… В благодарность - унижение, пытки, ссылка!

    У супруга на висках вздулись вены:

    - Ничего удивительного: тот, кто близок к власти, должен понимать, что в любой момент может превратиться из любимца в противника. Милость сильных мира сего слишком переменчива.

    - Как несправедливо заведено!

    - Мир несправедлив, моя дорогая. А уж мир дворцовых интриг тем паче.

    И как в воду глядел. На другой день явился к императрице, и она вначале была настроена благодушно, разрешила подняться с колен, усадила напротив, угостила фруктами. Поблагодарила:

    - Император и я высоко ценим преданность твою. Ты вернул в казну похищенные богатства, помогаешь в воспитании Анастасия… И твоя жена, несмотря на отставку её родителя, продолжает оставаться у меня в окружении…

    - Мы не знаем, как ещё угодить вашему величеству…

    - Например, согласившись оказать нам ещё одну мелкую услугу…

    - Превращаюсь вслух.

    - Расскажи, где находится Феодосий?

    Молодой человек удивлённо посмотрел на неё:

    - Но ведь я же говорил по приезде: он сбежал в пути, и преследовать его было некогда. Так что где скрывается, не имею понятия.

    Улыбнувшись, василиса заметила:

    - Вот она, твоя преданность!… Это ведь неправда - то, что ты сказал.

    Фотий ощутил, как горят его уши. И пробормотал:

    - Почему вы решили, ваше величество?

    - Исходя из показаний евнуха Каллигона. Тоже вначале делал вид, будто местопребывание Феодосия для него загадка. А когда применили пытки, моментально открылся, что приёмный сын Антонины, раненный в бою, никуда с вами не поплыл, а остался для лечения в том же монастыре, где его постригли. Но эпарх Эфеса и игумен монастыря, отвечая на мои к ним запросы, известили, что чернец по выздоровлении убежал.

    Собеседник государыни вмиг повеселел:

    - Ну, вот видите, ваше величество, я же говорил: убежал!

    - Поясняю, - продолжала сладко улыбаться она. - Ты солгал мне, что монах сбежал с корабля по пути в Византий. Стало быть, желаешь скрыть и дальнейшие его планы. Что тебе известно о них?

    Пасынок Велисария не посмел глядеть ей в зрачки и отвёл глаза:

    - Если я скажу… вы его вернёте… что ему грозит?

    - Почему тебя волнует его судьба? Разве вы не в ссоре? Мне казалось, что ты его ненавидишь.

    - Так оно и было. Но когда в Эфесе, будучи уже раненным, он меня спас от гибели, всё переменилось. Мы расстались снова друзьями.

    - Что ж, тогда отвечу: ничего Феодосию не грозит. Более того, это станет подарком к возвращению твоей матери из Лазики.

    Кровь ударила юноше в лицо:

    - Вы желаете… снова их свести?!

    Государыню подобное выражение сильно покоробило:

    - Как ты смеешь? Я не сводня, а василиса - ты забыл? И потом, их связь, о которой столько болтают, разве не легенда? Антонина чиста душой и телом. Грех тебе подозревать собственную мать. Нет, она к нему привязана просто по-матерински. Будет рада его увидеть, больше ничего.

    Он сидел красный от досады, сохраняя молчание.

    Феодора заговорила снова:

    - Ну, так где нам его искать?

    Понимая, что роет себе могилу, тем не менее Фотий отозвался бестрепетно:

    - Я вам ничего не скажу.

    - Вот как? Отчего же?

    - Я люблю мою мать. Я люблю Велисария как родного отца. Пребывание Феодосия здесь для них обоих во вред. И к тому же - для него самого. Он мне говорил, что желает замолить прежние грехи. И поэтому нельзя возвращать его в Константинополь.

    Василиса встала:

    - Не тебе, щенок, надобно судить, для чего желаю возвращения Феодосия. Ты всего не знаешь - да и знать не должен. Это часть большой дворцовой игры, ниточки которой у меня в руках. Если не ответишь сейчас, то ответишь после, в ходе экзекуции. Выбирай, пожалуйста.

    Посопев, муж Евфимии твёрдо заявил:

    - Не отвечу ни теперь, ни потом. Я подозреваю, о какой игре идёт речь. Унижение Велисария - её часть. Слабый Велисарий не поможет императору в нужный момент. Слабый император не удержится на престоле. И так далее… Я участвовать в этом не хочу.

    Бледная царица сузила губы:

    - Пожалеешь, мерзавец. Будешь бит жестоко. Не оставим на спине не пораненной кожи.

    - Да, хороший подарок вы готовите к возвращению моей матери…

    - Замолчи, подлец! Открывай, где прячется Феодосий, или я зову палачей.

    - Воля ваша. Но ни вы, ни они ничего от меня не добьются.

    - Что ж, тогда пеняй на себя.

    Привели тюремщиков, содержащих в каменных застенках женской части дворца неугодных для императрицы людей. Палачи связали Фотию руки и отволокли по черным лестницам в камеры подвала. Здесь его раздели, уложили на лавку вниз лицом, за лодыжки и запястья прикрутили ремнями и пошли полосовать кнутом спину. Было страшно больно. Молодой человек, прикусив губу, не стонал, ни ахал, лишь от напряжения у него по щекам самочинно катились слезы. Пытка продолжалась несколько часов. От спины осталось жидкое кровавое месиво, под конец бедняга терял сознание, и его приводили в чувство, поливая из ведра холодной водой. В результате экзекуторы отступились - поняли, что ещё немного и запорют арестованного насмерть, ничего так и не добившись. Бросили в темницу на тюфяк, сплошь проеденный крысами, и позвали лекаря. Тот помазал живительными бальзамами все зиявшие раны и перевязал. А рабыня-кухарка покормила похлёбкой с ложечки.

    Целую неделю Фотия не трогали, а потом снова повели на допрос. Он боялся, что ещё не совсем зажившая спина следующей порки не выдержит, но на этот раз ему прижигали раскалённым железом плечи, руки, живот, половые органы. Муж Евфимии больше уж не мог себя сдерживать и кричал, как раненый зверь, задыхаясь от запаха жареного мяса. Но опять не выдал Феодосия.

    Лёжа в камере, грустно размышлял: третьей порции измывательств не перенесёт и сойдёт с ума. Было жаль и себя, и жену, их ещё не родившихся детей… Может, уступить? Что ему этот Феодосий, если разобраться? А тем более, столько бед принёс их семье. Выдать бы его - и дело с концом. Но тогда, понимал Фотий, рухнут все устои: Феодора посадит на трон малолетнего внука и сама будет управлять до его совершеннолетия, превратит Романию в царство монофиситов, а на истинно православных будет организована общая охота. Значит, это крах идеалов. Император Юстиниан, при его недостатках, выше и добрее жены - зачастую прощает врагов, не всегда отнимает их имущество полностью; а она непримирима и кровожадна, даже с сыном не хочет знаться и ведёт тайную игру. Нет, идти ей навстречу, выдав Феодосия, гибельно для Родины. И поэтому он не сдастся! Выдержит до последнего, как бы ни было трудно.

    А на третьи сутки неожиданно замаячил лучик надежды. Та рабыня-кухарка, что кормила Фотия, наклонившись к нему вплотную, прошептала в самое ухо:

    - В хлебе спрятан ключ… Как на башне протрубят полночь, состоится смена караула… попытайтесь выбраться…

    Он схватил её за руку и поцеловал. Девушка отпрянула:

    - Ах, зачем, не надо… Я раба, а вы господин…

    - Я тебе благодарен, несмотря ни на что.

    - Не меня благодарите, но супругу вашу… это её затея… - И покинула камеру поспешно.

    Молодой человек подумал: «Дорогая Фимка… Я люблю тебя - очень, очень сильно. Мы с тобой сбежим из этого города, душного и злого, задавившего всё живое, затеряемся где-нибудь в глуши и остаток дней проведём в любви и согласии. Господи Иисусе! Помоги мне в мой решающий час!»

    В полночь он открыл ключом дверь своей темницы и на цыпочках выскользнул наружу. Помнил хорошо, как его вели на допросы, и не заблудился в длинных коридорах подвала, только часто прижимался к стене и выглядывал с осторожностью, чтобы не столкнуться с охранником. Но действительно шла смена караула, и тюремщики в эти несколько минут не ходили вдоль дверей камер; нужно было успеть сбежать.

    Фотий незаметно поднялся по лестнице и, уже стоя наверху, вдруг услышал стук приближающихся деревянных сандалий. Он метнулся в тёмную нишу, замер, притаился, даже вроде бы перестал дышать. Мимо прошагали трое стражников, заступавших на новое дежурство. В их руках потрескивали факелы. Наконец они, спустившись по ступеням, завернули в арку, и огонь скрылся. Фотий выдохнул, вынырнул из ниши и продолжил путь - вдоль по новому коридору, где имелось караульное помещение: там гвардейцы, сменившись с постов, выпивали и закусывали, дверь была приоткрыта. Муж Евфимии рассудил: если он мелькнёт в полный рост, то в полоске света может быть замечен; поразмыслив мгновение, лёг на каменный пол и перекатился, вытянувшись поперёк коридора; оказавшись снова в тени, побежал на цыпочках стремглав.

    Оставалось ещё препятствие: караульный у выхода. И того устранить пришлось силой - подойдя сзади, обхватить за шею и зажать за ухом сонную артерию; парень, захрипев, потерял сознание, а беглец, положив охранника на землю и вооружившись его топориком, устремился дальше. Следовать к воротам было опасно. Фотий предпочёл завернуть в отхожее место гвардейцев; а устроено оно было просто: ряд очков-дырок, открывавшихся в ров с водой, окружавший стены дворца; ров глубокий - если спрыгнуть, можно не разбиться.

    Но в отхожем месте бывший узник увидал китонита - евнуха, охранявшего гинекей; тот сидел над очком и тужился. Что ж, пришлось пустить в ход топорик - но не острием, а обухом - оглушённый скопец рухнул рядом с дыркой. Антонинин сын осенил себя крестным знамением, посмотрел вниз, в темноте ничего не заметил, пробурчал: «Эх, была не была», ноги опустил в бездну, повисел на руках и «солдатиком» сиганул в ров.

    Клином вошёл в воду, тухлую, зловонную, с нечистотами, моментально вынырнул, отплевался и поплыл к противоположному берегу. По уступам камней влез на ограждение, огляделся и скатился вниз по насыпи.

    Ночь стояла безлунная, чёрная, и его бегство обнаружили лишь при свете дня. А за это время молодой человек умудрился пробраться в квартал Перамы, наводнённый купцами из дальних стран, и забраться в одну из повозок, груженных выделанными кожами. Среди этих кож и проехал за ворота Константинополя, к Золотому Рогу. Тут сбежавшего обнаружили купцы и едва не прибили; Фотий бросился наутёк и за утро преодолел около пяти стадий вдоль морского берега на север. Чувствуя, что сил больше нет и его могут захватить патрули эпарха, залетел в храм Богородицы во Влахернах и, упав на колени перед настоятелем, попросил защиты в Божьем доме. Настоятель спросил:

    - От кого ты скрываешься, сын мой?

    Муж Евфимии сообщил, как есть:

    - От людей её величества.

    У священнослужителя исказилось лицо, и, перекрестившись, он проговорил:

    - Свят, свят, свят! Мы теперь пропали!…

    Сам ли он донёс на пришельца или кто-то из паствы - Бог весть, но спустя сутки, нарушая правило о неприкосновенности человека, прячущегося в церкви, в храм ворвались гвардейцы императрицы, повязали Фотия, бросили в телегу и опять доставили в казематы.

    Во второй раз он сбежал во время беседы с Нарсесом - тот ругал молодого человека за его упорство и просил одуматься, сообщить о Феодосии все, что знает; разговор происходил в кабинете куропалата (так именовался начальник охраны дворца) на втором этаже, при больших незарешётченных окнах. Этим и воспользовался пасынок Велисария: он вскочил и, разбив стекло, выпрыгнул на двор, судорожно вцепившись в крону росшего рядом дерева. Не успела охрана сообразить, что к чему, как его уже след простыл. Впрочем, опасаясь погони, Фотий скрылся в первом же попавшемся храме - именно в соборе Святой Софии. Здесь беглец провёл около недели; вламываться в «Сонечку» всё же не решились, и подосланный для переговоров Нарсес снова убеждал узника - но на этот раз сдаться по-хорошему. Ничего не помогло. И тогда молодого человека просто усыпили, подмешав ему в питье сонный порошок, а потом спокойно вынесли за ворота.

    Чтобы он не смог сбежать в третий раз, Фотия заковали по рукам и ногам, а тянувшиеся к кандалам цепи прикрепили к гвоздям, вбитым в каменные стены.

    Вскоре сына Антонины перестали допрашивать, так как было обнаружено место, где сидел Феодосий - в городе Тарсе в Киликии, и за ним послали людей Феодоры. А строптивый зять Иоанна Каппадокийца скоротал в тюрьме ни за что ни про что около трёх лет.

9

    Велисарий с войском и Антонина прибыли в Константинополь из Лазики в мае 541 года. К этому времени строгости в отношении его жены были сняты: находилась она не под арестом и могла питаться, как хочет. Но супруги спали порознь и почти не разговаривали друг с другом. Первое, что сделали оба, возвратившись в столицу, поспешили в царский дворец, но порознь: Лис - к Юстиниану, Нино - к Феодоре.

    Церемонией аудиенции у Юстиниана заведовал Павел Силенциарий - тот, кому самодержец заказал поэму о строительстве «Сонечки». От чиновника зависело, кто сегодня попадёт на приём к монарху. А порядок был таков: рано утром все, кто желал приёма, собирались в одном из залов дворца; составлялись списки, и Силенциарий наводил порядок, распоряжался очередью. Разглядев приехавшего Велисария, он не удивился, холодно кивнул. Тот сказал несколько заносчиво:

    - Я хочу немедленно видеть автократора.

    Павел ответил сдержанно:

    - Это невозможно.

    - Почему?

    - Автократор занят важными делами, и приёма сегодня вообще не будет.

    - Но моё дело тоже важное, я вчера приехал из Лазики и обязан доложить ситуацию с персами.

    - Автократор знает о вашем прибытии. И не выразил желания с вами срочно встретиться. Более того, подчеркнул: если вы придёте, то включить вас в список на общих основаниях.

    Полководец уставился на чиновника в изумлении:

    - Что, меня, стратига Востока, на общих основаниях?!

    - Совершенно верно. Номер ваш девяносто третий.

    Лис непроизвольно сжал кулаки:

    - Вы соображаете, что городите? С кем имеете дело? Я завоеватель Карфагена и Рима! Профиль мой чеканят вместе с царём!

    - Василевс распорядился эти монеты уничтожить.

    - Уничтожить?!

    - Да, отдать на переплавку. Вы не знали?

    - Нет…

    - Их практически не осталось в обороте.

    Велисарий громко сглотнул.

    - Значит, это опала…

    Павел наклонился и проговорил еле слышно лишь ему одному:

    - Если не сказать хуже… Берегитесь, кир Велисарий. Суд над вами устраивать не посмеют, слишком велика ваша популярность в народе, но убийц могут подослать… Ваш соратник Вуза вот уже второй год в подземелье - обвинённый в соучастии с вами в подготовке переворота… Я предупреждаю по-дружески. - И, моргнув утвердительно, быстро отошёл.

    Лису стало жарко и душно. Понял, что его вызвали из Лазики не случайно. Здесь разделаться проще. «Вся надежда на мою личную охрану, - промелькнула мысль. - Если и её у меня отнимут, я пропал. Уничтожат, а потом объявят, что погиб при несчастном случае - так, как сам я поступил с Константином…»

    И охрану действительно вскоре отменили указом императора: Лис ходил по Константинополю, словно рядовой горожанин, ожидая удара убийцы в любой момент. Рано утром, словно на работу, он являлся во дворец, проводил часы в зале ожиданий, вечером угрюмо возвращался домой. Очередь почти что не двигалась - за неделю было принято десять человек. Но зато Антонина, судя по всему, никаких издевательств не терпела, а наоборот, оказалась обласканной и привеченной. В первый же день по приезде навестила императрицу: та её приняла радушно, даже обняла и поцеловала; ласково спросила:

    - Ну, довольна, душенька? Велисарий больше не притесняет?

    Нино рассмеялась:

    - О, какое там! Бродит мрачной тучей и боится, что его отправят в отставку. В сорок лет оказаться за бортом жизни для мужчины трагично.

    - Пусть помучается как следует. Он тебя третировал - мы его проучим слегка. А потом помилуем.

    - Значит, и отставки не будет?

    - Все, конечно, зависит от василевса. Но, я думаю, даст ему новое задание. Ведь в Италии дела плохи. Готский король Тотила вышел из подчинения, и ему покоряется Апеннинский полуостров полностью. Надо восстанавливать прежний статус.

    - Я в Италию больше не поеду.

    - И не надо, милочка. У тебя подрастает дочка, у меня вырос внук. Надо позаботиться об их общем будущем.

    У жены Лиса загорелись глаза:

    - О, какая честь! Вы меня смутили, ваше величество: даже не могла и мечтать!…

    - И потом, я тебе приготовила маленький сюрприз.

    - Неужели? Это так приятно!

    - Догадайся, кто в ближайшем будущем вновь появится в твоей жизни?

    - Кто? Не понимаю.

    - Твой приёмный сын…

    - Феодосий?! Господи! Но каким же образом?

    - Нам его удалось найти. И мои люди вместе с ним скоро приплывут к Золотому Рогу.

    Антонина припала к её рукам, покрывая их горячими поцелуями. Бормотала жарко:

    - Вы моя богиня… Я раба ваша…

    Государыня потрепала товарку по щеке:

    - Хватит, хватит, глупышка. Мы с тобой подруги. А какие счёты между подругами? Нынче я тебе помогла, завтра ты мне в чём-нибудь поможешь…

    - Все, что ни попросите!

    - Вот и замечательно. Главное - держать Велисария на коротком поводке. Парализовать полностью. Он не должен ни бороться с императором, ни вернуть его прежнее доверие. И благополучно отправиться в Италию - на триумф или гибель, как ему в этом повезёт…

    Нино заглянула василисе в глаза:

    - Обещаете, что супруга не убьют до отъезда?

    - Обещаю, лапушка. Можешь быть покойна.

    Так прошли три недели, и депрессия бывшего стратега начинала принимать черты помешательства. Он ходил, озираясь по сторонам, вздрагивал от каждого шороха и шарахался от всадников, скачущих мимо него. А когда Лису доложили, что явился из дворца от императрицы некий посыльный, рухнул на постель с криком: «Он убийца, убийца, послан, чтобы меня убить, не впускайте, гоните!» - и забился в истерике. Кое-как беднягу привели в чувство. Наконец порученец был допущен и с поклоном передал Велисарию свиток от её величества. Полководец трясущимися руками раскатал пергамент. И прочёл, от волнения с трудом разбирая строчки: в грамоте говорилось, что царица, по ходатайству Антонины, побывала у императора; Велисарий всемилостивейше прощён - может не опасаться ни за жизнь, на за собственное имущество: если примирится с супругой, то доверие к нему будет восстановлено полностью. Тот, измученный собственными страхами, даже не поверил своим глазам и перечитал дважды. Нет, сомнений не оставалось: документ не поддельный, подпись и печатка государыни настоящие. Получается, Антонина его спасла? Он её третировал, мучил, унижал, а она просила за мужа у императрицы? Господи, какой он осел! Продолжал сомневаться в преданности Нино! И подозревал в связи с Феодосием. А она любит мужа, мужа! Что и доказала на деле. Как же можно сердиться на жену после этого? Не восстановить отношения?

    Лис проговорил, обращаясь к посыльному:

    - Передайте её величеству, что моей благодарности нет предела, - слезы хлынули у него из глаз. - Я её слуга - ныне и навек. Все условия будут выполнены немедленно. И когда сиятельная чета выразит желание дать мне новое поручение, то в моём лице обнаружит самого надёжного исполнителя. Остаюсь в ожидании приказа!

    Порученец ушёл, а стратиг побежал в комнаты супруги. Там сказали, что она уже отдыхает и находится в спальне. Он пролепетал: «Хорошо, не стану её будить…» - но услышал из-за дверей: «Я ещё не сплю, заходи».

    Он вошёл и увидел опочивальню, освещённую пламенем свечи. Антонина возлежала на ложе в соблазнительной позе, в лёгкой полупрозрачной тунике, и её смоляные волосы с хорошо закрашенной сединой были живописно рассыпаны по большой шёлковой подушке. Женщина спросила:

    - Что произошло, Лис?

    Велисарий ответил, объяснил срывающимся от наплыва чувств голосом, опустился перед ней на колени, начал гладить её лодыжки, целовать ступни и лизать между пальцами. Та смеялась и игриво протестовала, но не отнимала у него своих ног. Он взглянул с любовью:

    - Стало быть, прощён?

    - Ну, конечно, мой неподражаемый. Сам же видишь: всё плохое, происходившее между нами, забыто. Я твоя всецело.

    - Так же, как и я - твой!

    - Что ж ты медлишь, милый? Поднимайся ко мне! - протянула руку, привлекла супруга и прижалась к нему всем телом.

    - Дорогая, - изредка стонал он от удовольствия, между поцелуями. - Без тебя, без твоей защиты у императрицы я бы умер. Ты - единственный смысл моей жизни. Не великие завоевания, не триумфы на ипподроме. Только ты, только ты и Янка - как вершина нашей с тобой любви.

    А коварная дама гладила его по вискам, бороде, усам, сладостно мурлыча:

    - Ну, конечно, любимый. Как же я могла тебя не спасти? Мы с тобой единое целое, друг без друга совсем не можем…

    Эта ночь была для них восхитительна, как в медовый месяц.

    А наутро Силенциарий вдруг нарушил список аудиенций и позвал его на приём к императору без очереди. Полководец был весьма польщён, даже задал вопрос, не выдержав:

    - Получается, что его величество снизошли?

    Павел подтвердил:

    - Сами соизволили. И находятся в очень хорошем расположении духа. Постарайтесь воспользоваться этим - испросите прощения по всем пунктам.

    - Приложу усилия.

    Он увидел Юстиниана не в парадных одеждах, а в довольно простой хламиде, с непокрытой головой и в сандалиях из обычной кожи. «Годы совершенно его не трогают, - про себя отметил военачальник. - И морщин немного. Всё такой же весёлый взгляд, как и в юности. Может, заговорён от старения?» Между тем его величество со смешком воскликнул:

    - Боже, Лис, что с тобой случилось? - и пошёл навстречу. - Столько седины в волосах! Понимаю: переживал наши с тобой размолвки. Я, ты знаешь, тоже. Виноваты наушники, без конца чернившие тебя в моих глазах. Каюсь, каюсь: верил их наветам. Но императрица полностью разубедила меня. И теперь уверен: ты ни в чём не виновен, никаких злых намерений не вынашивал и, как прежде, мой надёжный соратник.

    Велисарий с благодарностью поклонился:

    - В этом нет сомнений, ваше величество. Вы хотите поручить мне новую кампанию?

    - Да, со временем, - государь кивнул. - Надо только сосредоточить силы: после известной тебе измены Иоанна Каппадокийца и его закономерной отставки все финансовое хозяйство пришло в упадок. Он, конечно, был гений фиска , равных ему не сыщем… Ничего, система выстроена надёжно, мы наладим сборы налогов и опять сможем двинуть в Италию свежие войска.

    - Ваше величество, я располагаю достаточными средствами и, по крайней мере, половину необходимой для отплытия суммы хоть сегодня готов внести.

    Самодержец не возражал:

    - Я не премину воспользоваться твоим предложением. Но, наверное, речь пойдёт о будущем лете. А пока назначаю главой всех моих конюшен. Наведи в них порядок, словно бы Геракл у Авгия, и проинспектируй табуны, что пасутся во Фракии. Надо восстановить боевую мощь нашей кавалерии. Впереди отвоевание Апеннин.

    Прежде чем расстаться, полководец проговорил:

    - И ещё одна просьба, если разрешите…

    - Слушаю тебя.

    - Не пора ли освободить Вузу, обвинённого в преступлениях, коих не совершал?

    Император выразил удивление:

    - Разве он сидит? Я не помню. Хорошо, обещаю выяснить и, конечно же, при необходимости, даровать свободу.

    В общем, помирились. Велисарий с удовольствием взялся за порученное ему дело и неделю спустя поскакал во Фракию. Это было необычайно вовремя, так как именно в те дни в Софианской гавани появился корабль, на котором привезли Феодосия. Операция по его поимке и возвращению в Константинополь проводилась по приказу императрицы тайно; исходя из этого, молодого монаха под покровом ночи повезли не в дом к Антонине и тем более не в большой дворец к Феодоре, а в далёкий - Влахернский, находившийся чуть на отшибе - возле башни Анемы у Моста Калинника через Золотой Рог. Молодой человек был напуган. Чувствовал себя скверно, спал тревожно, ощущал озноб. Вскоре у него открылся кровавый понос, он лежал пластом и нередко бредил. Вызванный к недужному императорский лекарь Фока констатировал disentera - то есть дизентерию - и назначил вяжущие отвары. Но они помогали плохо, заболевший осунулся, ничего не ел, только пил. Вскоре навестить его приехала Антонина; врач предупредил: ничего в опочивальне не трогать и к больному не прикасаться, за руку не брать, говорить на расстоянии и недолго. Женщина спросила, глядя тому в зрачки:

    - Отвечайте честно - Феодосий умрёт?

    Доктор закатил глаза к потолку и перекрестился:

    - Ах, на всё воля Божья, ваша милость.

    - Шансы есть поправиться?

    - Очень мало.

    Нино тоже перекрестилась и, ступая мягко, приоткрыла дверь в соседнюю комнату. Увидав приёмного сына, чуть не разрыдалась - на кровати находился скелет, на который была натянута пепельная кожа, и дышал с трудом. Посмотрел на неё горящими, мало понимающими что-либо глазами. Но узнал, даже сделал попытку улыбнуться. Слабо произнёс:

    - Это ты… спасибо… видишь, как произошло…

    Посетительница сделала к нему нетвёрдый шажок и остановилась. Приободрила не слишком уверенно:

    - Ничего, ничего, скоро будет лучше.

    Он проговорил грустно:

    - Я боюсь, что вряд ли… Там, на судне, по дороге сюда, трое человек от того же самого… отдали Богу душу…

    - Ничего не значит. Люди по-разному борются с болезнями.

    Феодосий упрекнул её с тяжким вздохом:

    - Просто мне не надо было ехать сюда… Это кара Небесная за желание продлить наше святотатство…

    Антонина воскликнула:

    - Я клянусь, поверь, что сама не знала до последней минуты: это всё затея её величества! Я уже смирилась в душе… а она…

    - Ладно, ладно, Бог ей судья… Что произошло, то произошло. Надобно прощаться.

    Женщина мотнула головой, возражая:

    - Нет, пожалуйста, мы прощаться не будем. Я зайду через пару дней и надеюсь, что увижу тебя в добром здравии.

    Молодой человек судорожно сглотнул:

    - Ах, оставь, ты же понимаешь… Больше не увидимся. И хочу сказать, что, с одной стороны, ни о чём не жалею и горжусь, что меня любила столь прекрасная дама… Но с другой стороны… как же это глупо! Мы растратили себя на какую-то ерунду. И уже ничего больше не поправишь…

    Под наплывом чувств Нино совершенно забыла об осторожности, бросилась к нему и схватила за горячую исхудавшую руку:

    - Фео, милый Фео, не умирай! Я люблю тебя! Слышишь, так люблю!

    Он с улыбкой прикрыл глаза:

    - Да, я тоже тебя люблю… Не сердись, если не сумел, если стал причиной… невзгод… В общем, успокой, что не держишь зла…

    - Нет, какое зло! Ты мой зайчик солнечный… Ненаглядный, маленький… Это ты скажи, что меня прощаешь.

    - Я тебя прощаю. И благословляю на дальнейшую жизнь… всех твоих домашних… Магну, Фотия, Янку, Велисария… Будьте счастливы… без меня!… - И забылся, вроде бы уснул.

    Антонина встала с колен, тихо вышла из комнаты и платком вытерла со щёк слезы. Лекарь произнёс:

    - Все-таки коснулись его?… Крайне неразумно…

    Нино огрызнулась:

    - Что вы все понимаете!…

    Он заизвинялся:

    - Нет, прошу прощения… Я хотел, как лучше. Мы сейчас обработаем ваши руки, смоем - если что попало…

    - Ничего не надо, прощайте. - И она торопливо покинула дворец.

    В тот же вечер Феодосий скончался, и его похоронили в родовом склепе, вместе со своими родными. На похоронах присутствовали только пятеро: Антонина, Янка, Прокопий, Каллигон и слуга Кифа; Велисарий был ещё в поездке во Фракии, Магна с детьми жила у мужа в Карфагене, а от Комито никто пойти не сумел. Так и проводили в последний путь - тихо, скромно, без широкой огласки. Кифа предложил помянуть усопшего, но согласие выразил лишь один историк. Оба мужчины дома по-холостяцки быстренько накрыли небольшой столик и сидели за ним, а не возлежали. Подняли бокалы, не чокаясь, выпили и заели сыром. Оба были одного возраста - около пятидесяти, но ещё не старые, не совсем седые и слегка лысоватые. Кифа, заимевший круглое брюшко, выглядел похуже, так как много пил, а Прокопий смотрелся очень даже молодцевато - энергичный, поджарый. Говорили, как и принято в таких ситуациях, о политике, играх на ипподроме и женщинах. Дружно ругали Феодору, это шлюху на троне, интриганку, злодейку, заодно и Юстиниана, тоже бестию, человека хоть и здравомыслящего, но ведущего империю к гибели.

    - Это как понять? - возмущался слуга. - Я своей старухе-матери отправляю раз в месяц письма в Сердику. Раньше шли четыре дня, а теперь две недели! Разве это порядок?

    - Государственная машина прогнила, - вторил ему историк. - Взятки берут практически все. Продают должности и блага, нет ничего святого.

    - Ты напишешь об этом в своих трудах? - спрашивал лакей.

    - Шутишь? Никогда. Я себе не враг. Мне тут от лица его величества заказали сочинить трактат о постройках в эпоху Юстиниана. Вот над ним и работаю. Выйдет панегирик.

    Челядинин поднимал палец кверху:

    - Вот мы как живём: думаем одно, делаем другое и боимся говорить правду. А Юстиниан богатеет. И никто не осмелится его не послушать. Был один сильный Велисарий, да и тот иссяк.

    - Всё из-за жены.

    - Всё из-за жены, совершенно верно. Жены - это проклятье. Хорошо, что мы с тобой не женаты.

    - Нет, в семейной жизни есть свои прелести.

    - Я не отрицаю, но плохого всё-таки больше.

    - Как, а дети? Дети людям необходимы. Я жалею, что у меня нет детей, - говорил Прокопий. - Вот состарюсь - кто тогда мне поможет? Сохранит мои пергаменты после смерти?

    - Ерунда, - отзывался Кифа. - Дети - сплошь неблагодарные твари, думают только о себе. И ещё, поверь, неизвестно, подадут ли отцу в смертный час воды. А твои пергаменты тут же отвезут на свалку или продадут старьёвщику по дешёвке.

    - Нет, не отвезли бы, я бы воспитал отпрысков как следует. Ты вот, например, пишешь матери каждый месяц, отсылаешь ей деньги. Значит, благодарные дети есть.

    - Ерунда, - продолжал настаивать он. - Разве это помощь для семидесятилетней старухи? Я по-настоящему был бы обязан взять её к себе, обеспечить уход и покой. А куда? И как? Да и не хочу… И мои два брата даже писем не пишут, уж не говоря о деньгах. Вот и понимай.

    Разговор длился долго, оба прилично захмелели и пришли в своих рассуждениях к единственному выводу: мир несовершенен и никто из смертных не в состоянии ни себя переменить к лучшему, ни его.

    И как будто бы в доказательство сказанного вскоре обрушилась на Константинополь новая напасть: эпидемия бубонной чумы.

10

    Завезли её из Египта на кораблях, доставлявших в столицу хлеб. Первыми заболели византийские крысы - трупы их валялись на улицах, дворники боялись к ним прикасаться, а зараза вскоре перекинулась на людей, люди в панике бросились из города, разнося моровую язву по всему побережью. Феодора скрылась в своём имении в Малой Азии. Велисарий отвёз Антонину и Янку в Руфининану, сам же возвратился в Византий - самодержец не покидал дворца, и его ближайшее окружение постеснялось убежать без него.

    Императору доложили, что Трибониан при смерти. Государь захотел его навестить. Как врачи и помощники ни разубеждали монарха, он стоял на своём и поехал.

    Бывший главный юрист империи, до последних дней занимавший пост председателя Государственного совета (консистория) и именовавшийся квестором, выглядел ужасно: тощий, бледный, весь покрытый язвами. Увидав пришедшего василевса, он привстал на локте и, поморщившись от боли, тихо произнёс:

    - Извините, ваше величество… но приветствовать, как положено, не имею сил…

    Автократор ответил:

    - Ничего, ничего, лежи.

    Тот откинулся на подушки и, дыша с трудом, хрипло проговорил:

    - Право, мне неловко… Для чего было рисковать, подвергать свою драгоценную жизнь опасности?

    Визитёр осенил себя крестом:

    - Всё в руках Божьих… Я не мог не заехать попрощаться. Ты мой первый друг. И единомышленник. Созданный тобой Кодекс хоть и носит имя Юстиниана, весь пропитан твоей душой. С ним и я, и ты - оба вошли в историю. А юристы многих поколений будут брать его в качестве эталона. Кодекс Юстиниана вечен!

    Умирающий расценил по-своему:

    - Это мы - птенцы гнезда Юстинианова… Вы нас вдохновили… Я горжусь, что имел счастье потрудиться на благо империи под водительством вашим…

    Царь слегка улыбнулся:

    - Что ж, сочтёмся славою. Несмотря на наветы недругов, ты блестяще справился с главной задачей своей жизни. А таким людям смерть не страшна. Ибо ты принадлежишь вечности.

    У Трибониана что-то закипело в груди. Он сглотнул и, стараясь выговаривать слова чётко, поблагодарил:

    - О, мой господин! Мне твоя похвала так приятна! Покидаю этот мир безбоязненно. Все, что мог, я сделал. Больше меня ничего не держит… - Но, не выдержав, вдруг заплакал.

    - Что ты, что ты? - с удивлением спросил государь.

    - Извините… - Он по-детски всхлипнул. - Всё равно умирать не хочется…

    - Ну, крепись, мой друг. Каждый из нас к этому придёт, рано или поздно. Даже я. Постарайся взглянуть на смерть философски. Ты сумеешь, ты умный.

    - Постараюсь, Петра… - вырвалось у юриста. - И спасибо тебе за все.

    - Отдыхай. Бог с тобою. Скоро ты предстанешь пред Его светлым ликом. Я надеюсь, Он оценит правильно все твои заслуги…

    Снова перекрестившись, император вышел. Ехал во дворец, грустно размышляя: «Смерть ко мне всё ближе и ближе. Остаюсь один на вершине. Вдруг паду - на кого оставлю державу? Феодора ненадёжна как монофиситка. Всюду напустит своих монахов да ещё, паче чаяния, вознамерится отменить решения Халкидона. Нет, нельзя ей передавать власть. Остаются только племянники - Юст и Юстин. Оба - неплохие ребята, но Юстин, конечно, мне ближе. Он к тому же обвенчан с Софьей - дочерью Комито и Ситы. Так что и Феодора не будет против. Надо бы внимательно присмотреться к мальчишке. И, коль скоро меня не разочарует, всячески приблизить…»

    Но чума помешала этим планам его величества. Очевидно, подцепив болезнь у Трибониана, василевс на четвертые сутки вдруг почувствовал себя плохо, начался жар, лимфатические узлы раздулись, превращаясь в язвы-бубоны. Врачеватель Фока решил, что монарх безнадёжен.

    По церквям начались моления за выздоровление императора. В городе пошли слухи, что на самом деле государь уже умер, Феодора скрывает это от народа, чтобы править единолично. Вспыхнули волнения. Их пытались подавить силой, а на форуме Константина принялись вывешивать папирусы - сводки состояния здоровья Юстиниана. Беспорядки постепенно сошли на нет.

    Феодора сидела у себя в Иероне и гадала на картах. Выходило снова и снова, что супруг не скончается и останется на троне ещё более двадцати лет. Женщина и верила, и не верила. Ведь чума практически никого не щадила.

    Тем не менее крепкий организм сына Савватия из Иллирики выдержал. На шестой день болезни медики обнаружили первые признаки выздоровления: жар уменьшился, новые бубоны не возникали, а уже имевшиеся начали как будто бы усыхать. На десятый день состояние его величества нормализовалось: он уже с аппетитом эл и пил, слабо улыбался, даже попросил доложить ему обстановку городе. А ещё неделю спустя встал с постели.

    Кроме Трибониана, из известных нам персонажей от чумы умерли: Исидор из Милета (строивший Святую Софию), Каллигон, Кифа, Фаэтет, Пров (один из зачинщиков «Ники») и магистр Гермоген. Постепенно Константинополь приходил в норму. Улицы чистились от трупов, жители съезжались из других городов. Заработал поредевший Сенат.

    Автократор, полностью восстановив силы, с новой энергией занялся делами. Прежде всего он издал указ об отмене ежегодных назначений самых выдающихся личностей империи консулами, объявив себя самого пожизненным консулом. А ещё, опасаясь происков монофиситов, поощряемых Феодорой, занялся подготовкой поместного собора, чтобы тот, собравшись, заложил основы будущего Вселенского Собора, призванного объединить всю христианскую Церковь окончательно.

 

Глава 5

1

    С Апеннин приходили каждый раз всё более и более досадные новости: готы совершенно вышли из подчинения и фактически вернули себе не только Итальянский «сапог», но и часть Сицилии. Император вызвал к себе Велисария. Тот по-прежнему выглядел подтянутым, хоть и сделался сед, как лунь. Но сплошная седина красила его, сорокачетырёхлетнего, придавая особую импозантность. Самодержец тоже выглядел неплохо: после перенесённой болезни потолстел, посолиднел, а прожилки на щеках, если смотреть издалека, создавали видимость румянца.

    В этот раз автократор был одет как положено: облачен в пурпурную мантию, а на голове сияла корона. Не остановил полководца, распластавшегося перед ним на полу, и позволил поцеловать туфли. А потом сказал:

    - Волей моею направляешься вновь на Апеннины. Совершай, что хочешь, но Тотилу разбей. Мы не можем доле терпеть, чтобы этот выскочка уклонялся от уплаты установленной дани и грозил расширять свои владения также и в Далмации. Справишься с Италией - двинешься на Галлию и Испанию. Нам должно принадлежать всё Средиземноморье.

    Поклонившись, военачальник ответил:

    - Я готов к походу, ваше величество. На свои собственные средства оснастил семитысячную армию, конницу и лучников. Также на мои деньги выстроены двадцать боевых кораблей. Но для возвращения нам Италии, а тем более Галлии и Испании, этих сил явно недостаточно.

    Государь поморщился:

    - Сожалею, друг, но моей помощи тут не жди. Вся страна в трудном положении. Не нашли замены Иоанну Каппадокийцу, и налоги собираются плохо. Еле-еле хватает на оплату донативов солдатам в Лазике, Месопотамии и Африке. Урезаем, где только можно. Раньше почту возили на лошадях, а теперь на ослах. Укрепляются наши недруги на Дунае, здесь приходится также держать войска. Так что обходись тем, что есть.

    Лис проговорил озадаченно:

    - Ваше величество, это нереально. Готы выставят армию, превышающую нашу, по крайней мере, в десять раз.

    Император спросил:

    - Разве у Витигиса, осаждавшего Рим, не было солдат больше тоже десятикратно?

    - Совершенно верно.

    - Что же изменилось за девять лет?

    - Только чудо помогло нам тогда. И подмога, высланная вами. Но теперь, как я понимаю, подкреплений не будет.

    - Понимаешь верно. Мне при всём желании неоткуда взять новые войска. Да и денег нет.

    Велисарий воскликнул:

    - Но ведь это верная гибель для меня и моих людей!

    У Юстиниана дёрнулось плечо:

    - Что за чепуху ты несёшь? Вспомни о своём таланте военачальника.

    - Трижды гений не в состоянии одолеть противника без приличных сил и средств.

    Автократор в негодовании топнул ногой:

    - Замолчи, негодник! Возражать исапостолу богохульственно. Я твой господин, так что исполняй моё волеизъявление. Как бы трудно ни было. А иначе снова поссоримся.

    Полководец смолк и безропотно поклонился. Василевс ему сказал более миролюбиво:

    - Как там Антонина? В добром расположении духа?

    - Если откровенно, не слишком. Смерть приёмного сына Феодосия отразилась на её самочувствии. Долго не могла успокоиться, но теперь уже лучше.

    - Ты возьмёшь её с собой на войну?

    - Нет, оставлю дома. Пусть побудет с дочкой. Янке уже четырнадцать.

    Император повторил вроде бы рассеянно:

    - Переходный возраст… - А потом взглянул на Лиса в упор: - Слышал, Феодора хочет выдать замуж твою Иоаннину за так называемого собственного внука, Анастасия?

    Велисарий нахмурился:

    - Слышал, ваше величество. Я категорически против.

    - Почему?

    - Девочка ещё слишком молода для замужества. Пусть окрепнет, вырастет… Будущее покажет. - Он отвёл глаза.

    - Это ли главная причина?

    Полководец стоял понурившись. Самодержец продолжил:

    - Или дело в политике?

    - И в политике тоже…

    - Говори, говори, не бойся. Хочешь, я скажу? Не желаешь связывать себя родственными узами с правящим семейством?

    Лис пробормотал в замешательстве:

    - Нет, помилуйте! У меня и в мыслях такого не было.

    - Ах, не лги василевсу, дорогой, я же вижу тебя насквозь. Опасаешься, что в Константинополе власть, возможно, скоро сменится, а преемник мой всю мою родню истребит?

    Тот по-прежнему сохранял молчание.

    - Опасаться рано. Я пока умирать не намерен. Если уж Господь спас меня от чумы, то рассчитываю на Его помощь. У меня преемника нет. Если и назначу, то, пожалуй, одного из племянников. - Он помедлил. - Впрочем, я тебя где-то понимаю. Кто такой этот Анастасий? Сын незаконнорождённого отпрыска василисы… И к тому же монофисит… Я не собираюсь придавать ему легитимный статус.

    Велисарий обрадованно спросил:

    - Значит, я могу надеяться, ваше величество, что в моё отсутствие этой свадьбы не будет?

    - Совершенно точно.

    - Вы меня успокоили. Янка - все, что у меня дорогого осталось в жизни.

    - Как, а Нино?

    Но военный взмахнул рукой:

    - Нино - совсем иное. Мы друг другу принесли слишком много бед. Здесь уже не любовь, а, скорее, привычка.

    У Юстиниана опечалился взор:

    - Мы с тобой друзья по несчастью…

    Полководец проговорил в замешательстве:

    - Ваше величество?

    Царь в ответ невесело улыбнулся:

    - Ничего, ничего, ненароком вырвалось. Мы ведь ни о чём не жалеем, верно?

    - Несомненно, так. - И стратиг снова поклонился.

    - Ну, тогда ступай себе с Богом. - Он шутливо погрозил пальцем: - Без победы возвращаться не смей, а иначе я разжалую тебя в копьеносцы.

    - Если возвращусь, то с победой.

    - Вот и замечательно.

    Утром 19 июня 544 года двадцать кораблей с экспедиционным корпусом Велисария отошли от пристаней Золотого Рога. Впереди их ждали тяжкие испытания. Каждый понимал, что плывёт практически на гибель. И не мог не подчиниться приказу. Император, отдавая этот приказ, тоже понимал всю опасность затеваемой авантюры, но упрямо не желал отступать. После перенесённой болезни что-то с ним случилось: гадкое и зловредное вылезло наружу, вытесняя здравомыслящее и полезное.

2

    Евфимия продолжала служить в свите Феодоры и не раз порывалась заговорить о судьбе Фотия, но никак не могла набраться смелости. Всё ждала удачного повода, чтобы не навлечь на себя гнева василисы. И однажды случай такой представился. Лето проводили, как всегда, в Иероне, но императрица чувствовала слабость, выходила из палат редко, лишь приказывала открывать окна настежь, чтобы не лежать в духоте. Вот с такой, вялой, беззащитной, и рискнула побеседовать соломенная вдова. Принесла шербет и сказала робко:

    - Ваше величество, разрешите поделиться неотступными думами?

    Та рассеянно пригубила из чаши сладкое питье и пробормотала:

    - Неотступными думами? Что ещё за чушь? У тебя в твоём возрасте неотступных дум быть не может.

    - Тем не менее они есть.

    - Ну, тогда делись. Хочешь попросить повышения платы за свои труды на меня? Или собралась развестись с прежним муженьком?

    Молодая женщина залилась краской. И довольно робко произнесла:

    - Почему «прежним»? Он мой муж перед Богом и перед людьми. Вы желали быть крестной матерью наших будущих деток…

    - Разве? Я не помню. То, как он повёл себя, всё перечеркнуло.

    Дочь Каппадокийца ответила:

    - Мне неведомо, в чём его вина, да и есть ли она вообще, но, коль скоро есть, видимо, три года, проведённые им в темнице, искупили что бы то ни было?…

    Феодора обиделась:

    - Ах ты маленькая паршивка! Сомневаться в истинности действий императрицы? Хочешь своей отставки? Можно тебе устроить.

    Евфимия упала перед ней на колени:

    - Сжальтесь, ваше величество, будьте милосердны, не губите ни меня, ни его. Если он противен вашему сердцу, разрешите нам обоим покинуть столицу и уехать в одно из дальних имений отца, отошедших ко мне, по указу его величества. Вы о нас никогда больше не услышите.

    - Этого ещё не хватало! Вовсе не хочу с тобой расставаться.

    - Но и я не могу без Фотия.

    Государыня спросила капризно:

    - Кто тебе дороже - он или я?

    Тут придворная дама покривила душой:

    - Оба, оба дороги.

    - Нет уж, милочка, выбирай. И немедля.

    Покусав губу, компаньонка взглянула искоса:

    - Если я останусь при вас, вы его отпустите?

    - Вот ещё придумала! - хмыкнула царица. - Я не отпущу Фотия при любом варианте.

    - Что ж, тогда и меня гоните, - выдохнула та.

    Феодора сморщилась:

    - Ты несносна, Фимка. Прочь ступай. Только не совсем, а на время. Мне необходимо подумать. О моём решении ты узнаешь позже.

    Уходя от императрицы, дочка Иоанна мысленно сказала: «Как бы там ни было, я должна помочь Фотию бежать. А иначе он останется взаперти до седых волос». В тот же вечер женщина с посыльным переправила Антонине, отдыхавшей в Руфининане, свиток. Вот что говорилось в письме:

    «Я имела честь говорить с Её Величеством относительно судьбы Вашего любимого сына и не менее любимого моего супруга. И узнала, что ему грозят новые годы заключения. Не пора ли нам самим позаботиться о его участи? Для освобождения дорогого мужа я готова на все».

    Двое суток спустя от свекрови пришёл ответ:

    «И не замышляй! Ты ему не поможешь, и сама окажешься за решёткой. Наша доля - терпеть и верить. А тем более, в свете возможного брака Янки с Анастасием портить отношений с государыней не хочу».

    Что ж, пришлось действовать на свой страх и риск. На тиснёном пергаменте начертала верительную грамоту от лица царицы: «Евфимии, дочери Иоанна, разрешается свидание с её мужем, Фотием, пасынком Велисария, сроком на четверть часа». И, подделав подпись императрицы, опечатала свиток сургучом, выдавив на нём перстень Феодоры, взятый тайно у неё из шкатулки.

    Поздно вечером, облачившись в дорожный плащ с капюшоном, вышла чёрной лестницей из дворца Герея, миновала сад по одной боковой аллее и пролезла в небольшое отверстие ограды, сквозь которое, как давно она знала, бегали служанки на свидания со своими ухажёрами из соседней деревни. Там, на берегу Мраморного моря, разыскала рыбака Харитона, члена артели, доставляющей на кухню её величества морепродукты. Тот за несколько оболов согласился перевезти её в Халкидон. И уже наутро молодая женщина на другой лодке, тоже за плату, переехала через Босфор.

    Оказавшись в столице, молодая дама предстала перед Анатолием - управляющим дворцовым хозяйством, показала ему липовую грамоту и спросила, как ей действовать дальше. Тот сидел и кряхтел, чмокал и чесался, выражая недоумение, несколько минут кряду. Наконец она достала золотую монетку и, ни слова не говоря, протянула коменданту дворцов. Тот зачмокал, зачесался и закряхтел с удвоенной силой, но от взятки не отказался и повёл Евфимию к начальнику охраны. Для тюремщика сошла и серебряная деньга. В результате обманщицу провели в подземелье, и в одном из вонючих, тёмных каменных мешков взору её предстал Фотий - совершенно заросший, так как его не стригли и не брили, и с чудовищно длинными когтями на босых ногах (ногти на руках он грыз). Увидав жену, муж расплакался, как ребёнок, и, гремя цепями, к ней приник порывисто. Обнимая супруга, Фимка прошептала:

    - На, держи мешочек… В нём сухая сонная трава. Выпей незаметно. Будет впечатление, что ты умер. Тело задеревенеет, сердце станет биться едва-едва, и дыхание почти пропадёт. Ничего не бойся. Я узнаю, где тебя похоронят, и отрою ближайшей ночью. Вместе убежим в дальние края.

    Он проговорил:

    - Полагаюсь на тебя полностью, прелесть моя, отрада. Знаешь, ночью мне явился во сне сам пророк Захария и сказал, что меня скоро ждёт чудесное избавление от мучений. Получается, что правда.

    - Уповаю на Господа, на пророка и всех святых.

    Узник поцеловал её крепко:

    - Я люблю тебя больше жизни.

    - Я тебя просто обожаю…

    Так они сидели, обнявшись, и тюремщик просрочил целых пять минут - против обозначенного в грамоте времени, - полагая, что супруги ничего зазорного позволить себе не могут, пусть побудут вдвоём подольше.

    Обернувшись в дверях, Евфимия ласково кивнула и скрылась. А затем, на обратном пути из подвала, заглянула на кухню, вызвала рабыню - ту, которая помогала Фотию убежать в первый раз, и, простимулировав несколькими монетками, приказала разведать, где обычно хоронят умерших заключённых. Та ответила:

    - Я и так знаю, госпожа: их закапывают на дальнем кладбище, что в Пемптоне.

    - Я там никогда не бывала.

    - Это очень просто: если идти из центра по дороге к воротам Святого Романа, то по левую руку окажется церковь Святого Мокия. А по правую - будет местность Пемптон. Вот вблизи речки Ликос и находится кладбище.

    - Точно там узников хоронят? Ничего не путаешь?

    - До последнего времени хоронили. Но могу уточнить особо. А о ком речь теперь ведёте? Неужели о кире Фотии? - испугалась она. - Он, по-моему, ничем не хворает.

    Дама приложила палец к губам:

    - Тс-с, ни слова больше. Я была сегодня у него в каземате… С ним в любую минуту может произойти что-нибудь такое, от чего он умрёт. - И моргнула многозначительно.

    А служанка понимающе улыбнулась.

    Днём раба разносила пищу и, зайдя в камеру к наследнику Антонины, увидала его лежащим без чувств. Подняла тревогу, прибежала охрана, вызвала лекаря. Лекарь обстучал бездыханное тело, попытался отыскать пульс, не нашёл и махнул рукой: «Этого пора увозить в Пемптон!» Заключённым не полагалось даже гроба - их закапывали в зашитых мешках из дерюги. Вместе с Фотием на телегу свалили ещё два трупа, и возница ближе к вечеру потащился с подводой на погост. Здесь, на берегу Ликоса, два могильщика вырыли приличных размеров яму, сбросили покойников, навалили сверху земли и поставили небольшой деревянный крест. Не успел возница скрыться за пригорком, как с другой стороны дороги появились двое вооружённых всадников и одна закутанная в пеплум дама; задержав землекопов, строго повелели им указать, где они зарыли вновь преставившиеся. Те таиться не стали, привели визитёров к свежему могильному холмику.

    - Отрывайте, - приказал один из мужчин, не слезая с коня.

    Три мешка извлекли из ямы, и второй седок, моментально спешившись, начал разрезать ножом ткань. Наконец, дама, наклонившись, узнала:

    - Он!

    Остальных снова закопали, а приехавшие начали оживлять добытое тело: хлопать по щекам, брызгать в лицо водой, тормошить, звать по имени:

    - Фотий! Фотий! Очнись!

    Землекопы наблюдали за этими манипуляциями с ужасом. Как сие понять - приводить в чувство труп? Уж не колдуны ли они? Не пособники ли нечистого? Не грозит ли за подобное богохульство всем теперь Господнее наказание? Мужики крестились.

    Неожиданно Фотий зашевелился, задышал, задёргался, а потом вдруг закашлял, резко сел и открыл глаза. Посмотрел на всех диким взором и проговорил всё ещё не совсем послушным языком:

    - Пресвятая Дева Мария!… Вроде получилось…

    Женщина припала к нему, стала обнимать, целовать, шептать:

    - Милый, дорогой, как я счастлива, как я торжествую!…

    И пока они плакали от радости, первый из вооружённых мужчин обратился к могильщикам:

    - Эй, ребята, вы чего, струхнули? Он не умер вовсе, а заснул слишком глубоко. Мы его спасли.

    - Понимаем, понимаем, - соглашались «ребята», совершенно не веря.

    - Но рассказывать о случившемся никому не следует. Вот вам за труды три обола. И - молчок, чтоб никто не знал.

    - Понимаем, понимаем, - отвечали рабочие.

    Между тем оживший мертвец безусловно пришёл в сознание, и его посадили на ту же лошадь, на которой сидела дама. Кавалькада пришпорила коней и, швыряя комья грязи из-под копыт, скрылась за пригорком. Оба гробокопателя молча переглянулись.

    - Ну и что ты думаешь по этому поводу? - наконец произнёс один.

    - Что мне думать! - отозвался второй. - Дело ясное, что дело тёмное. И не нашего ума, кстати. Наше дело - подчистую пропить заработанные монетки. Как говорится, с паршивой овцы хоть шерсти клок.

    - Тоже верно. Ничего мы не видели, ничего мы не слышали и ни в чём не замешаны.

    - Правильно, дружище. Люди мы простые, и с нас взятки гладки!

    Ночь супруги провели дома, нежась на брачном ложе, и дарили друг другу бесконечные ласки. А едва солнце встало, были уже в порту и на зафрахтованном заранее судне вышли вскоре в открытое море. Путь их лежал в Пентаполис: Фотий рассчитывал укрыться на какое-то время у Иоанна - сына Гекебола и Феодоры, - а затем с женой отправиться вверх по течению Нила, чтобы в Антикополе разыскать и освободить своего тестя - Иоанна Каппадокийца.

3

    Неудачи преследовали экспедицию Велисария с самого начала: налетевшая возле островов Киклады буря разметала его корабли, и затем из двадцати удалось собрать только восемнадцать - два пропали без вести. Для починки поломанных снастей и для пополнения запасов питьевой воды задержались в Афинах на неделю дольше намеченного срока. А уже в Ионическом море, на подходе к Сицилии, за борт выпал моряк, и его, на глазах у всех, слопала акула. Все сочли это скверным знаком.

    Так оно и случилось, в сущности. Целый год после высадки византийцев на Сицилии и по мере их проникновения в глубь материка шли отдельные незначительные стычки; обе стороны опасались крупных сражений, маневрировали и подолгу отсиживались в зимних лагерях. Ситуация складывалась в пользу Тотилы: армия ромеев постепенно редела - многие крестьяне, набранные из местных, просто дезертировали или перебегали к готам (там кормили лучше и давали хоть и небольшие, но какие-то деньги). Итальянское население также относилось к ромеям враждебно: те травили посевы, отнимали скот и коней, воровали девушек, а зато «варвары» никого не трогали и вели себя более приглядно. Убегали к готам и сами византийцы. Лис пытался остановить разложение, но его средства подходили к концу, центр проявлял к кампании равнодушие, и пополнить ресурсы было неоткуда.

    Самым гибельным оказался 546 год: экспедиционный корпус потеснили со всех сторон, и Тотила как победитель въехал в Рим. Игнорируя Велисария, он послал своих представителей к Юстиниану, предлагая василевсу мирный договор. Выдвигались следующие условия: всякие военные действия прекращаются, и Романия уводит свои войска; сам Тотила остаётся в Италии королём, подчиняясь Константинополю на правах вассала, называя императора собственным отцом. При создавшемся положении это было неплохим выходом - ну, по крайней мере, Византия не теряла лица, пусть формально, но сохраняя Апеннины под своей юрисдикцией.

    А Юстиниан увильнул от прямого ответа. Он вручил посланцам грамоту для Тотилы, где благодарил короля за желание кончить дело миром, но советовал обращаться непосредственно к Велисарию, ибо тот, находясь на месте, знает лучше, как себя вести, и способен принять верное решение, будучи наделённым его величеством самыми широкими полномочиями.

    После этого Рим дважды переходил из рук в руки, и никто не мог одержать убедительной победы. Тут ещё стратиг получил от Антонины письмо, так его потрясшее, что командовать войсками он не смог целую неделю, провалявшись пластом у себя в шатре и опорожнив не менее трёх бочонков неразбавленного вина. А в пергаменте говорилось следующее:

    «У меня для тебя вот какая весть - сам давай оценку, добрая или злая. Вроде бы, по сути, ничего страшного, даже наоборот, есть прямая выгода, но по форме всё произошло странным и достаточно диким образом.

    Речь идёт о замужестве Янки. Ты, насколько мне помнится, получил гарантии от Юстиниана, что в твоё отсутствие свадьбы с Анастасием не произойдёт. Но известно, как слова у него нередко расходятся с делами: раздаёт собеседнику добрые посулы, соглашается с его аргументами, убаюкивает, умасливает, а когда тот уходит, счастливый, зачастую поступает совершенно наоборот. И уж если начинает давить Феодора, редко ей противоречит.

    Нечто подобное приключилось и с нами. Государыня начала настаивать на венчании: Анастасию уже двадцать шесть, Янке скоро семнадцать, и пора провести бракосочетание. Молодых познакомили, и они не понравились друг другу. Дочка мне сказала об этом сразу после встречи: юноша не самого умного десятка, говорит исключительно о скачках на ипподроме, остальные темы его не трогают. И её величество сообщила потом со смехом, что жених отозвался о невесте в отрицательном смысле - мол, здоровая и нескладная, выше меня на целую голову, я не справлюсь с ней. Вроде бы разлад налицо, но ведь мы и василису знаем хорошо - если что задумала, разобьётся в лепёшку, но выполнит.

    Распорядилась привезти Янку во Влахернский дворец - вроде для ещё одной застольной беседы со своим внуком. Ничего не подозревая, я, конечно же, повезла. Там нас разлучили и закрыли меня в пустой комнате. А несчастную девочку отвели в царские покои, в опочивальню, и замкнули наедине с предполагаемым мужем. Иоаннина, разумеется, возмущалась, отбивалась, поцарапала Анастасию лицо, и тогда Феодора повелела охране привязать невесту к кровати. Что и было сделано. А жених в присутствии самой государыни, понукаемый ею, надругался над нашей крошкой насильно. Я, когда узнала, просто была потрясена. Но молчала. Да и то сказать: разве возмутишься, если происшедшее - под эгидой полновластной императрицы?

    Ничего не поделаешь: мне и дочке пришлось смириться. Свадьба состоялась 12 апреля 547года, а венчались в церкви Святых Апостолов, что в Константинополе. На медовый месяц молодые поехали в имение её величества в Иероне. И, ты знаешь, возвратились умиротворённые, без какой-либо предвзятости друг к другу, а весёлые и довольные. Я потом говорила с Янкой: дочка признавалась, что была не права, Анастасий - приличный молодой человек, далеко не глупый, даже остроумный, а в интимной жизни неутомим, что весьма приятно. В общем, оба сошлись даже полюбовно.

    Дорогой мой супруг, наша дочь теперь - замужняя дама, это совершившийся факт. Не ропщи и прими как данность. Ведь в конце концов родство с Феодорой (и уже не сводное, как в моём случае, а кровное) дорогого стоит. Может быть, поможет вывести тебя из опалы. Я, во всяком случае. Бога молю об этом.

    Впрочем, как говорится, на всё воля Божья. Между нами, самочувствие у её величества ухудшается. Лекари обнаружили опухоль в левой груди. Никакие средства не помогали, и пришлось отрезать. Существует опасность, что болезнь перекинется и на правую. Василиса в последнее время сильно похудела, кожа стала серой, хворой. И передний зуб снова потемнел, сделался зловещим. От былой красоты и следа не осталось. В общем, вероятны скорые перемены в нашей жизни…

    Жду твоего возвращения с нетерпением. Мы с тобой не такие старые, мне всего пятьдесят, а тебе и вовсе сорок семь, и могли бы ещё пожить в своё удовольствие. Приезжай, любимый! Янка, Анастасий и я крепко тебя целуем, обнимаем и молимся».

    Выйдя из запоя, Велисарий созвал военный совет и послал в Константинополь письмо императору, где просил его о косвенной помощи - пусть ромейская армия нападёт на готов в Далмации, отвлечёт половину сил с Апеннинского полуострова… И на этот раз полководца услышали. Государь направил в Салону войско во главе со своим двоюродным братом Германом. Это подготовило почву для дальнейшего перелома в ходе Итальянской кампании.

4

    Путешествие Фотия и Евфимии длилось несколько месяцев. Иоанн из Пентаполиса (сын императрицы и Гекебола) принял их не слишком радушно, разрешил пожить в гостевом домике, но особой заботой не окружил и давал понять, что присутствие их, сбежавших от его матери, не приветствует. Разумеется, он боялся мстительной и коварной василисы. И когда супружеская чета отбыла из имения, лишь вздохнул с облегчением.

    На торговом парусном судне добрались вверх по Нилу до провинции Фиваида, а затем на верблюдах - до Антикополя. Городок был невзрачный и грязный, сточные канавы не чистились и смердели, по дорогам бегали бродячие псы и пугали всех, а торговые ряды на центральной площади поражали скудостью товаров. Поселились на гостином дворе и отправились в единственный монастырь - Святого Фомы, где спросили пресвитера Петра (бывшего Иоанна Каппадокийца). Тот пришёл похудевший, с бритой головой и каким-то потухшим взором. Прежний эпарх двора, жизнерадостный и сластолюбивый, въедливый чиновник и любитель покушать, сгинул в небытие. Перед ними стояла бледная его тень - в чёрном балахоне, подпоясанном пеньковой верёвкой, с дряблыми щеками и согбенной спиной. Лишь губа оттопыривалась по-прежнему.

    - Фима? - удивился отец, но не очень сильно, и особой радости в голосе вроде не было. - Фотий? Вы какими судьбами тут?

    Дочка в двух словах рассказала. Зять продолжил:

    - Мы приехали увезти вас отсюда. Вместе поселиться где-нибудь на Кипре и остаток дней провести счастливым семейством.

    Иоанн ответил безрадостно:

    - Это невозможно, дети мои.

    - Тятя, отчего? - закипела дочка. - Мы устроим так, что тебя не хватятся сразу, а потом уже не догонят.

    - Дело не в погоне. Я и сам не хочу никуда бежать.

    - Почему не хочешь?

    Он взглянул на неё печально:

    - Жизненной потребности нет. Что-то надломилось во мне. И погас огонь. Раньше всё о чём-то мечтал и к чему-то стремился, а внутри бурлило и пенилось. А теперь - покой, тишина, безветрие. И одно желание - время посвятить молитвам Всевышнему.

    Как ни уговаривал Фотий тестя, как наследница ни сердилась, ни плакала, убедить родителя не смогли. Только попросили:

    - Ну, подумай, подумай ещё немного. Мы пробудем здесь двое суток. Послезавтра заглянем, чтобы выслушать твоё окончательное решение.

    Но в урочный день появиться в монастыре не смогли: на второе утро их пребывания в Антикополе молодая жена, подойдя к окну той каморки, что они снимали, увидала внизу нескольких гвардейцев, задававших вопрос хозяину постоялого двора: где живёт супружеская пара, прикатившая намедни из Пентаполиса? Понимая, что это за ними (вероятно, служители монастыря, выполнявшие надзор за опальным эпархом, сообщили архонту), Фотий и Евфимия по чердачной лестнице вылезли на крышу, перебрались на карниз соседнего здания и по водосточной трубе спустились в смежную улочку. Начали петлять меж домами, спрятались в каком-то саду, переждали до вечера, но, когда выходили, напоролись на патрульный разъезд. Попытались скрыться в том же саду, не успели, Евфимия упала, подвернула ногу, Фотий потащил её на себе и не слушал криков гвардейцев: «Стой! Стрелять будем!» Просвистели пущенные стрелы, и одна из них угодила женщине в спину, прямо в позвоночник, парализовав дочку Иоанна. Муж пытался её спасти, но безрезультатно - у него на руках она испустила дух.

    Фотия схватили, повязали по рукам и ногам, бросили в тюрьму. Вскоре в присутствии самого архонта состоялись допросы. Узник рассказал без утайки - кто он, что он, для чего приехал и какие имел дальнейшие планы. После чистосердечного признания отношение к Фотию сделалось получше (все-таки приёмный сын самого Велисария), и ему позволили проводить в последний путь убиенную супругу. Там, на кладбище, был и Каппадокиец. Он рыдал навзрыд на плече у Фотия, бесконечное число раз повторяя: «Ах, зачем, зачем вы сюда приехали? Всё из-за меня! Я несу людям только горе!»

    После похорон архонт объявил задержанному свою волю: пленника этапируют в Александрию и сдадут тамошним властям, чтобы беглеца возвратили в Константинополь. Так бы оно и вышло, если бы не счастливый случай. На подходе к Александрии он заметил, что верёвка, которой ему связывали руки, ослабла. Постепенно освободив кисти, оглушил охранника; соблюдя предосторожности, выбрался из трюма и прополз по палубе до борта судна. Здесь его заметили, подняли тревогу, но уже было поздно: арестант прыгнул в реку и поплыл к противоположному берегу. В темноте отыскать пловца было невозможно.

    Оказавшись на суше, Фотий возблагодарил небо за своё чудесное избавление и, боясь погони, устремился к востоку от Александрии, в сторону провинции Августамника. На вторые сутки убедился, что свободен бесповоротно. Целую неделю добирался пешком до старинного города Газа в Палестине, а затем, свернув на северо-восток, оказался в Иерусалиме. Здесь наследник Антонины попросился переночевать в монастырь Иоанна Предтечи, где потом и прижился, вскоре принял постриг и тем самым избежал преследований светских властей.

    Светские власти вроде бы действительно забыли о нём. И забвение это длилось целых двадцать лет, за которые Фотий сделался игуменом своего монастыря. Прочили ему и пост патриарха Иерусалимской церкви, но судьба распорядилась иначе.

5

    Государыню пользовали лучшие врачи, вызванные монархом, кроме Константинополя, из Александрии, Смирны и Фессалоники. Левую грудь, поражённую раковой опухолью, удалили, и как будто бы василиса пошла на поправку, стала лучше есть и спать, начала больше двигаться. А спустя полгода обнаружили затвердение в правой груди. И её пришлось также удалить. Но процесс угасания организма шёл по нарастающей. Феодора худела, сохла, у неё от принимаемых снадобий выпали все волосы и шатались зубы. Страшные пророчества, о которых она узнала, постоянно раскладывая карты, продолжали сбываться.

    А с двадцатых чисел июня 548 года положение больной сделалось критическим. Патриарх Мина её исповедал и причастил. Перед смертью она захотела увидеться с императором.

    Он явился взволнованный, бледный, не скрывающий своего отчаяния и одетый вовсе по-домашнему, без парада. Опустился в кресло, установленное неподалёку от ложа, и с каким-то ужасом уставился в лицо умирающей - пепельно-серое, безжизненное, с черным зловещим зубом и глазами не цвета морской волны, а гнилого болота. Тихо произнёс:

    - Здравствуй, Фео.

    Та ответила, слабо улыбнувшись:

    - Да какое уж тут здоровье, Петра. Видишь, превратилась во что… Это за мои прегрешения.

    - Ах, не наговаривай на себя! - слишком пафосно воскликнул супруг. - Ты жила, как святая, и тебя канонизируют.

    Женщина нахмурилась:

    - Перестань, не криви душой… Ты же знаешь лучше, чем остальные… Я жила, как могла и умела… Тут уж ничего не исправить… У меня к тебе две заветные просьбы перед смертью.

    - Слушаю, любимая.

    - Не губи моего внука Анастасия. Он хороший мальчик, и, случись мне прожить подольше, я бы воспитала из него неплохого преемника на троне. Но, увы, не успела. Пусть себе живёт с молодой женой - обещай, что его не тронешь.

    - Обещаю, Фео.

    - И второе: похорони меня в храме Святых Апостолов. Не в Святой Софии, а именно там. Место вполне достойное, и, приверженке Апостольской Церкви, мне там будет намного уютней.

    - Выполню, конечно, не сомневайся.

    - А теперь поцелуй в последний раз. Только не в лоб, а в губы. В лоб поцелуешь уже в гробу.

    Он заплакал горько, начал вытирать слезы просто ладонями и по-детски, как-то обиженно упрекал жену:

    - Фео, Фео, как же ты могла так со мной поступить?… Почему уходишь раньше меня?… Как же я один тут останусь? Господи Иисусе!…

    А императрица не плакала и смотрела на него грустными безжизненными глазами:

    - Петра, прекрати. У тебя впереди ещё много важных дел. Ты сумеешь, ты выдержишь. Я гадала на картах, ты сможешь.

    Василевс продолжал стенать:

    - Мне так одиноко и горько! Ты - единственный человек, для которого я готов был на все…

    - Знаю, Петра, помню. И ценю это высоко… Мы с тобой провели неплохие годы. Были неприятности, безусловно, но хорошего выпадало больше. Столько пережили совместно!… И вошли в историю, из которой нас уже не вычеркнешь.

    - Без тебя я никто, никто…

    - Не преувеличивай. Продолжай начатое дело. И умножь свою славу. Умножая её, ты тем самым упрочаешь и память обо мне.

    - Постараюсь, Фео…

    - Ну, целуй меня. Что ты медлишь? Или опасаешься заразиться?

    - О, ну что ты, милая! Просто накатило… Я ведь не железный. Тоже состою из плоти и нервов… - наклонился и поцеловал её в сухие жаркие губы.

    А она ответила чуть заметно. И вздохнула, вроде успокоившись:

    - Вот и попрощались. Да хранит тебя Бог, любимый!

    А Юстиниан рыдал уже в полный голос:

    - Милая, родная! Я молиться стану, чтоб твоя душа пребывала в раю и радовалась за нас, оставшихся на земле…

    Феодоры не стало 28 июня.

    Целую неделю длились в Константинополе траурные церемонии - отпевание, похороны, долгие поминки. Император держался как нельзя крепко, мужественно, достойно, только бледность щёк и распухшие веки выдавали его эмоции. Облачённый в пурпур, с траурной лентой на плече, он казался раненым волком: чувствующим боль, разрывавшую сердце, но ни в малой степени не убитым, а наоборот, ставшим жёстче, злее, суровее. И порой в его взгляде, брошенном вокруг, на свою свиту, на стоявших рядом, можно было прочесть ненависть, презрение, отвращение. На вершине пирамиды раньше стояли двое - Феодора и Юстиниан; а теперь он остался один, неприкаянный, бесконечно далёкий ото всех. Не к кому прийти и поплакаться, проявить себя просто человеком, а не властелином. И никто его больше не поймёт и не пожалеет, как она. Василевс отчётливо понимал: кончился его взлёт, потому что связан был только с ней; наступал закат. Ничего светлее того, что происходило, с ним уже не произойдёт. Только хуже, горше и безобразней.

    И жены себе больше не отыщет. Ни одна женщина не заменит в нём Феодоры.

    Впереди лежали семнадцать лет одиночества.

    И борьбы неизвестно за что. Потому что боролся только для неё.

    После сороковин к автократору на приём записалась Антонина. Павел Силенциарий доложил, царь подумал и разрешил впустить.

    Он сидел на троне в полном облачении, грустный, неприветливый. Посмотрел на вошедшую и на павшую ниц матрону. Отмечая про себя: выглядит неплохо, всё ещё в соку. Как несправедливо: эта тварь продолжает жить, двигаться, смеяться, наслаждаться трапезой, вином и купанием, а несчастная государыня пребывает в холодном склепе, мёртвая, смердящая…

    Визитёрша с трепетом подняла на него глаза:

    - Ваше величество, я пришла умолять вас о снисхождении…

    Продолжая размышлять о своём, самодержец спросил рассеянно:

    - Да? О чём?

    - Возвратите Велисария с Апеннин. Он устал и не принесёт больше славы. Там должны сражаться новые люди.

    Государь проворчал по-стариковски:

    - Он устал! Ну, а кто нынче не устал? Сплошь одни несчастья. Все мои друзья или не у дел, или умерли. Жалкие предатели.

    Нино горячо возразила:

    - Лис по-прежнему ваш слуга. Отдохнёт, поживёт в кругу семьи и опять послужит империи верой и правдой.

    - Я надеюсь… Что ж, возможно, ты и права. Надо будет взвесить как следует, посоветоваться с Сенатом… Скоро ты узнаешь о нашем решении.

    Женщина припала к его ступне. Неожиданно в императоре что-то дрогнуло, он провёл ладонью по её тёмным волосам. Ласково сказал:

    - А у Феодоры кудри были мягче…

    Антонина посмотрела на монарха снизу вверх:

    - Но зато характер был жёстче…

    У него на губах промелькнула улыбка:

    - Да, характером отличалась непростым. Этот внук её незаконный, взявшийся ниоткуда… Как он там - с дочерью твоей ладит?

    - Вроде ладит, но, признаться честно, я и Велисарий были против их союза. Государыня настояли…

    - Знаю, как же! Обещал василисе его не трогать, так и сделаю, но держать в Византие тоже не хочу.

    Пусть уедет обратно в Пентаполис, к собственному папочке.

    - Что, с женой? - испугалась Нино.

    Тот пожал плечами:

    - Ну, наверное. Как иначе?

    - Янку никуда не пущу. Патриарх одобрит развод, и найдём ей более удачную партию.

    Самодержец слегка скривился:

    - Дело ваше, мне ещё не хватало думать о чужих свадьбах!

    Антонина вновь припала к его ступне:

    - О, благодарю… И молюсь о здоровье вашего величества…

    Выйдя от монарха, дама перекрестилась. Всё как будто бы складывалось удачно. Вовремя она заговорила о Янке! Нечего ей делать с этим дураком Анастасией. При живой Феодоре выглядел иначе - перспектива, что он сделается императором, очень даже грела. А теперь? Пропадать с ним в Египте? Ни за что на свете! Ведь Юстиниан разрешил поступать по собственной воле. Вот и поступлю!

    Вскоре Велисарий получил приказ государя: возвращаться в Константинополь. На его место назначался главнокомандующим Нарсес. Для которого, как ни странно, были найдены и войска, и деньги, и корабли. Лису оставалось только сожалеть - о бесцельно загубленных людях, средствах и времени.