1.Рассуждение о методах

Понимание того, что одного знания фактов, признаков предметов и их системных связей между собой недостаточно для истинного познания окружающего мира, было достигнуто человечеством относительно давно. Такое понимание хорошо зафиксировано в V веке до нашей эры в знаменитом афоризме Гераклита: «Многознание не научает уму». Это означает, что уже тогда понимали, что эрудиция и интеллект – это разные, относительно самостоятельные явления, хотя и очень тесно связанные между собой. Можно быть умным человеком, но слабо эрудированным (особенно в том или ином конкретном вопросе). А встречаются люди очень эрудированные (особенно в тех или иных вопросах), но с явным дефицитом способности самостоятельно делать выводы на основе всегда ограниченных данных. Умному и ученому достаточно легко восполнить недостаток эрудиции. Но недостаток ума невосполним никакой эрудицией. Его можно лишь развить упорной работой над самим умом, над своим интеллектом.

Интеллект предполагает эрудицию, но в багаже знаний главную опору он имеет в понятиях, в теории, в науке. Собственно говоря, теории это и есть систематически развернутые понятия. И чем шире и глубже усвоен профессионалом круг современных теорий, тем развитее интеллект, тем более эффективной становится интеллектуальная деятельность. Другое дело – какая теория является современной? Вершиной интеллекта является овладение теорией самого интеллекта – методологией как высшей формой человеческого познания. Такая теория неизбежно стала теорией теорий, или – методологией: наукой о деятельности интеллекта в процессе познания, наукой о самом методе познания. Она важна для профессионала любой сферы, но особенно в областях практической аналитики: экономической, политической, журналистской, военной и т.д.

Понимание того, что основу интеллекта составляет метод, пришло человечеству лишь в начале XVII века и выразилось в трактате Рене Декарта «Рассуждение о методе». Оно пришло человечеству не только в лице Р.Декарта, поскольку оно уже созрело для этого понимания и последнее носилось в воздухе – оно стало потребностью, чем-то необходимым. И эту необходимость выразил не только Р.Декарт, но и его современники Ф.Бэкон, Б.Спиноза, Э.Вейгель и др. Однако Декарт выразил её наиболее просто и точно.

Появление учений о методе в XVII веке отнюдь не значит, что раньше методы мышления не существовали. Они существовали, но не были сознательно сформулированы. Более того, древний метод – метафизический – был разработан к этому времени значительно лучше и подробнее в трудах Аристотеля и его последователей. Новый же метод представлял собой сначала скорее набор категорий и правил. Но в этих правилах появилось новое направление – в них интеллект обратил внимание на самого себя, самость человека занялась самой собой, занялась наведением порядка в себе самой. Фактически, в новом методе человечество осознавало то, что оно проделало в научном мышлении со времен Аристотеля. Его содержанием, таким образом, было содержание старого – метафизического – метода. И он в значительной мере определялся именно этим содержанием, а потому и сам был, следовательно, метафизическим, как характеризовал его Гегель. Он, одновременно, и был метафизическим, и не был уже им вполне. Точнее, поэтому, нужно назвать новый метод метаметафизическим. Он не стал ещё диалектическим, но и просто метафизическим он уже не был. Он был началом второго этапа разработки диалектического метода, который завершился и был снят в диалектическом методе Гегеля.

Гегель считал, что есть только один научный метод – тот, который он разработал в «Науке логики» и назвал диалектическим в противоположность устаревшему метафизическому методу философского, как и вообще научного, познания. Нынешние философы, в большинстве, считают, что поскольку метафизический метод устарел, то и пользоваться им, по-видимому, не имеет никакого смысла. Это различие двух методов просуществовало до двадцатого века, пока не были заявлены так называемый «феноменологический» и, как ни странно это звучит, «системный» методы. Поэтому для многих возникла ситуация, в которой диалектический метод как бы устарел, а появились как бы два новых современных метода. Но так как представление о системе и «видение» феномена у каждого свои, то началась цепная реакция возникновения таких же «новых» системных методов. И сегодня насчитывают кто десяток, а другие и несколько десятков научных методов и сотни вариантов системного метода. Например: индуктивный, дедуктивный, аналитический, синтетический, логический, исторический, моделирующий, статистический, метод сходства, метод различия, метод исключения, метод остатков и т.д. и т.п. Спрашивается: как же разобраться с этим изобилием методов? И не упустим ли мы какогонибудь метода? И не ожидает ли нас в будущем такое их увеличение, что останется время только на их изучение, а для постижения с помощью этих методов какого-либо конкретного содержания и самой реальности времени уже не останется? Наконец, нужны ли они специалистам и могут ли они овладеть ими?

Однако, если повнимательнее присмотреться к ситуации, то скоро становится ясно, что это всё старые знакомые, известные, по крайней мере, с XVIII века, мыслительные процедуры, причем некоторые из них разработал ещё Аристотель (См. его «Категории», «Метафизику» и «Аналитику»). Но он рассматривал категории и исследовательские методики не как свойства индивидуального сознания, а как свойства природы, как «роды сущего». Он, собственно говоря, создает теорию (если хотите – синтетически) мира в целом, разделенного (если хотите – аналитически) на роды сущего и более дробные части (если хотите – подсистемы). Как наиболее общая теория она играла методологическую роль по отношению к частным теориям. И, стало быть, была методологией, хотя и не осознавалась им самим в качестве методологии. Точно так же, как это происходит и сегодня. Но те же понятия, которые Аристотель рассматривал как мир или его части, есть в сознании как наиболее общие понятия, которые субъект применяет как, по видимости, субъективные инструменты для познания любых предметов. Такие понятия, категории, стало быть, универсальны: они «наличествуют» в мире как роды сущего и есть в сознании как инструменты познания. И позднее их универсальность и методики оперирования с ними, но уже в качестве субъективных способностей, рассматривает Декарт. Поставив вопрос о соответствии понятий разума аристотелевским категориям и понятиям «природы», он естественно усматривает два соответствующих друг другу ряда понятий. Мыслить и существовать – это для разума одно и то же, понял Декарт. Нам это понять труднее. Нам понятнее, если эту формулу (если хотите – проанализировать) разделить на две части и рассмотреть их порознь. Что мыслящее существует, ясно и без доказательств: мыслящее – человек – прежде, чем мыслить, должен существовать. Но столь же прозрачно и второе – не все существующее мыслит: человек есть и как мыслящий, и как существующий, а вот камень, например, существует, но не мыслит. Из сравнения двух рассуждений ясно, что первое в значительной мере истинно, хотя и не вполне. Декарт рассматривает эту мысль как истинную, берет её в качестве основания для построения своей теории. И теперь его теория становится методологией для частных теорий (в том числе, например, для его теории происхождения мира в «Трактате о свете») и соответствующих научных школ. Декарт, собственно говоря, по-новому систематизировал «роды сущего». И на основе этой системы общих понятий начал изучать отдельные области реальности, выделенные частными науками. Само слово метод он взял, видимо, из современного ему естественного языка. Например, английское «method» означает: система, порядок. Все просто и понятно. А вот «системный метод» – это «масло масляное». Ведь и наука – это систематически развернутое понятие (знание), то есть системна по определению. Поэтому товарищи, выдумывающие какие-то новые системные методы, сами находятся в заблуждении и других вводят в заблуждение. Дело, следовательно, не в системности самой по себе, а в истинности системы. Так что же, И.Кант и Г.Гегель не заметили этих методов и создали, каждый, свой метод на пустом месте? Или они были менее проницательны, чем профессора философии в ХХ веке? Почему К.Маркс и Ф.Энгельс овладевали (и пользовались исключительно) методом Гегеля, дав ему материалистическое обоснование, а многие философы ХХ века, каждый сам для себя, «открывают» свой собственный вариант « системного метода»? А где результаты «системного метода» за ХХ век?

Ответы на эти вопросы достаточно просты. И чтобы не интриговать читателя, ответим на них прежде, чем приведем доказательства.

Всеобщий научный метод – слишком редкое и дорогое достояние человечества, чтобы быть открываемым даже один раз в столетие, а тем более сто системных методов в год, как это, на словах, происходит сейчас. Дело не в новизне, а в истинности метода. Истинный метод, по сути, есть всегда только один: понятийный – как целостность (тотальность) мыслительной деятельности в строго определенных понятиях. Именно в силу строго определенных, необходимо связанных друг с другом понятий, метод Аристотеля (а Гегель считал его и своим методом) стал методом для ученых всех развитых тогда стран, в том числе, например, арабских. Определения исторически меняются, совершенствуются. И если кто-то считает, что то или иное определение устарело или неправильно, то его можно изменить или, даже, опровергнуть и отбросить. Но само научное мышление протекает только в системе достаточно четко определенных понятий. И никакого другого пути для него нет.

Поэтому же мы ничего не упустим в разборе методов – ведь никаких других методов, кроме тех, которые нам даром оставили гении Аристотеля, Декарта, Гегеля и других великих ученых и философов, нет. И в ближайшем будущем (век или два) на нас не обрушится их обилие – в лучшем случае будет конкретизирован и усовершенствован метод Гегеля. Кант и Гегель были не глупее нынешних философов, но они искали не только истинный, но и высший метод научного познания (таковым, тоже понятно, в каждый данный период может быть только один метод). И они, особенно Гегель, понимали, что только совершенствуют тот истинный метод, который уже был разработан предшественниками, но в недостаточно ясной и цельной форме. Каждый из их предшественников субъективно разрабатывал свой метод как истинный и высший. И в их время он был не только истинным, но и высшим. Их методы не перестали быть истинными (поэтому мы их и изучаем), но со временем они перестали быть высшими, уступив в совершенстве своим последователям. Поэтому объективно они трудились над обработкой того же метода, который был создан Платоном, Аристотелем и их последователями. Главный вопрос здесь как раз и состоит в том, что же такое они создали, что называется всеобщим научным методом познания? Они, от Платона до Гегеля, создали способ систематического понятийного рассмотрения предметов. То есть, способ такого мышления, когда предмет (процесс) сначала возводится в мысль, в понятие, а затем рассматривается с помощью других понятий как соответствующий себе самому и своему понятию. Понятие предмета (процесса) ставится затем в систематическую связь с другими понятиями, выражающими другие свойства предмета или его связи с другими предметами. Понятие же есть самая простая и самая глубокая (а, следовательно – единственная) объективная система знаний, с помощью которой разум всё систематизирует и подчиняет себе, т.е. системе своих понятий (т.е. теорий, т.е. наук). Разум, собственно говоря, и есть действующее понятие: где нет действующего понятия, там нет и разума; а там, где нет разума, нет и понятия. Поэтому метод можно определить и так: это способ развертывания понятия предмета от абстрактнообщего до конкретно-всеобщего содержания. Или, как это определяет Гегель: «…метод есть осознание формы внутреннего самодвижения её (всеобщей логики, следовательно и логики любого предмета вообще – А.К.) содержания». [ См. «Наука логики» т.1, М.: Мысль, 1970. С.107.].

Самодвижение любого предмета исследования (физического, химического, социального и иного) вытекает с необходимостью из его противоречивости. Противоречие есть источник самодвижения и предметов природы, и процессов общества, и форм мышления, как выражение их (природы, общества и мышления) сущности. Поэтому человечество училось и, наконец, с помощью Гегеля, научилось выражать движение вещей посредством движения понятий. Этого не мог дать метафизический метод, останавливающийся лишь на возведении вещей в понятия, на формулировке понятий и их внешнем, формальном взаимодействии. Это тоже очень важно, этим тоже необходимо овладеть как промежуточной ступенью, но теперь этого стало недостаточно. Теперь нужно шагать ещё на одну ступеньку вверх. Впрочем, диалектический метод, поскольку в нем снят метод метафизический, позволяет делать это одним движением.

Из этого понимания метода, как из основы, можно вывести доказательства для данных выше ответов на поставленные ранее вопросы.

«Системный метод» – это недоразумение, поскольку любой метод, если он научный, является системным по определению. Ведь наука – по определению – есть систематизированное объективное знание. Поэтому этот метод «открыт» очень давно, вместе с появлением науки. И если на нём настаивают, как на чем-то новом, а также на его необходимости, то ломятся в открытую дверь. Или кто-то думает, что Платон и Аристотель мыслили не системно и не подозревали о системности своего мышления? А Декарт, Лейбниц, Ньютон? А Ленин, Лосев, Ильенков? Которые, кстати, ни о каком системном методе, тем более – своем, не говорили.

Точно так же решается и вопрос о двух методах: метафизическом и диалектическом. Обычно настаивали на их различии и на констатации устарелости метафизического метода. Но диалектический метод есть конкретизация и развитие метафизического метода. Следовательно, в себе они одно и то же. И это «одно» суть понятие. Только в метафизическом методе возводят предмет в понятие и на этом останавливаются, сопрягая новое понятие с другими понятиями (т.е. развертывая) внешним образом, а в диалектическом – «наблюдают» за его саморазвертыванием и соединением с другими понятиями соответственно развивающейся действительности (природе предмета). Поэтому, если человек не овладел диалектическим мышлением, он двумя ногами стоит на почве метафизического метода мышления, хочет он этого или нет. Поскольку никакого третьего всеобщего научного метода просто нет. И драма многих исследователей не в том, что они не овладели диалектическим методом, а в том, что они еще не освоили сознательно даже метафизический метод как мышление в понятиях. За понятия и мысли они часто выдают свои представления, кое-как выраженные в лексической форме и схематически (часто схему и называют системой) связанные между собой, не понимая простой вещи: слово может выражать понятие, а может и не выражать. И даже у одного человека данное слово выражает понятие (за счет связи с другими глубоко определенными понятиями теории), а у другого – не выражает. Например, одно и то же слово «деньги» – суть простое, расплывчатое представление об особых бумажках и монетках у сельской полуграмотной бабушки, но сложное, строго определенное понятие о сложнейшем явлении в теории Адама Смита,

К.Маркса или Д.Кейнса. Это различие представления и понятия зависит от развитости теоретического мышления, т.е. от научного мышления, т.е. от понятийного мышления. Или, другой пример – такое хорошо известное явление как заработная плата выражается даже в Трудовом кодексе РФ как «вознаграждение» за труд, осуществляемый при известных условиях. Уже здравый смысл сопротивляется определению «вознаграждение» в отношении зарплаты, например, учителя в 10 тыс. рублей. Здесь, по смыслу русского языка, должно подразумеваться, что за свой труд он уже получил хорошую зарплату, а потом ещё награждение в какой-то большой степени. Это при том, что науке давно известно теоретическое определение заработной платы: это цена рабочей силы, т.е. цена, по которой человек продает свою способность к труду на известное время другим людям. И отсюда, из этой дефиниции понятия, следует очень много выводов. Например, в том числе, если бы время такой продажи не было ограничено законом или договором, а продолжалось 24 часа, то человек был бы рабом. Это совершенно жесткий, но ничем не опровержимый вывод. Ну а если человек работает 12, а тем более – 16 часов? Каково тогда его социальное положение и социальное определение? Словечко «вознаграждение» всё это заслоняет: ну наградили же, хоть и слабо, а могли бы и не наградить – ведь награда это дело произвола начальства, а не предмет законодательства.

Поэтому не стоит третировать метафизический метод: им еще надо овладеть как ступенькой к диалектическому методу. Так или иначе, сознательно или нет, но каждый специалист, хотя бы в рамках своей профессии, волей-неволей овладевает началами метафизического метода. Правда, при известных условиях можно сразу сознательно овладевать диалектическим методом, поскольку метафизический метод содержится в нем в снятом виде.

Теперь, что касается других научных методов, то нужно сказать, что они суть конкретные проявления всеобщего (логического, диалектического) метода (отражающего целостность мира и разума, постигающего этот мир). Например, так называемый аналитический метод, определяемый часто как «мысленное разложение предметов или явлений на составные части», никакие предметы, кроме понятий, не разлагает. Он только выражает в понятиях различные действительные процессы разделения или разложения реальных предметов. Анализ химический выражает в понятиях процессы разложения химических соединений, анализ математический оперирует понятиями (величинами) математических предметов. Но всегда любой анализ соединен с синтезом, с целым, с которым он составляет единство как один из моментов этого единства. И изучает это единство единый всеобщий метод, применяемый и в химическом, и в математическом, и в политическом и в других специальных анализах как видах научной деятельности. Это не отменяет специальных научных методов в каждой науке. Следует согласиться с профессором М.В.Поповым, что каждая наука вырабатывает свой метод: «Отсюда следует, что нет никакого метода, который может быть оторван от самого предмета, от того, что является живым, и что имеет внутреннее самодвижение. В биологии свой метод, в химии свой, в истории свой, а в философии истории — свой. Важно лишь видеть связь этих методов с всеобщим методом» [3,

11].

Впервые анализ и синтез выделили как самостоятельные методы последователи Р.Декарта французские ученые А.Арно и П.Николь в 1662 году [2, 13]. Тогда, в условиях возникавшей новой методологии, это был большой прогрессивный шаг вперед. Но теперь, после Гегеля, их обособление неоправданно.

Точно так же обстоит дело с индукцией и дедукцией. Первый метод последовательно отождествляет несколько однородных предметов и распространяет представление о них на всю совокупность включенных в это множество предметов, синтезируя их в нечто целое в виде вывода. Второй – выводит однородные менее общие понятия из одного более общего понятия, выражающего некоторое синтетическое целое, являющееся для них родом (или частью рода). Первый метод синтезирует определение для данной совокупности предметов, а второй – анализирует общее понятие как синтетическое единство. В первом синтез идет за анализом, а во втором – анализ идет за синтезом. Но не в том смысле, что один идет после другого, а в том, что они находятся во взаимодействии и меняются местами (переходят друг в друга) соответственно задачам данной индукции или дедукции.

Не иначе действует и метод классификации: берется какойнибудь признак совокупности предметов и возводится в понятие как основание классификации, а затем эти предметы рассматриваются в отношении к этому понятию («признаку»), на которое они «делятся без остатка». То есть, на основе предварительного анализа формулируется (синтетическое) понятие. Одновременно это понятие указывает направление дальнейшего анализа.

Даже наблюдение и эксперимент, как методы познания, фактически являются лишь моментами движения понятия к своему постижению и определению, а потому не представляющие самостоятельного, вне понятия лежащего, метода. Ведь научное наблюдение и эксперимент предопределены целью, которая формулируется заранее и есть пред-определенное понятие. С помощью бесцельного наблюдения никто ничего не открыл. Разве что один Ньютон с его яблоком, да и то яблоко упало на подготовленную (извините за каламбур) голову: он уже до этого события размышлял о силе притяжения. Яблоко лишь содействовало замыканию (соединению, синтезу, интуиции) цепи размышления (анализа, если хотите).

Невольно вспомнишь и удивишься гению Аристотеля, которому это, кажется, было ясно еще до нашей эры, когда он сказал: «…истинное и ложное имеются при связывании и разъединении».[1, 93]. И так далее…

Да, мы говорим о разных (по видимости – многих) методах. Но при этом нельзя забывать, что они есть только моменты всеобщего (философского, общенаучного, теоретического) понятийного метода, который один только был и является подлинным всеобщим методом научного познания. Все другие методы – суть частные методы или методики, конкретизирующие всеобщий научный метод в каком-либо конкретном применении: аналитическом, синтетическом, классификационном, дедуктивном и т.д. Так уж сложилось в науке, что их тоже называют методами. Однако, полезно помнить, что они только отдельная, более подробная разработка категорий (логики) всеобщего метода. Поэтому философы, создававшие крупные философские системы, участвовали все в создании одного истинного и высшего научного метода с использованием многих методик. От талантливых или просто умных современников они отличались «только» тем, что совершенствовали этот метод и делали его не только истинным, но ещё и высшим для их времени. Вот этот истинный и высший на данный момент метод и есть суть, Он дается нам даром нашими предками. Нам остается лишь овладеть им. Ну а если кто-нибудь усовершенствует его в наше время или в будущем – честь ему и хвала. До сих пор высшим истинным понятийным методом, то есть методом в полном и точном смысле слова, является метод Гегеля – диалектика, диалектический метод, разработанный им в гениальном произведении «Наука логики». Метафизический метод усвоен и снят в диалектическом методе как противоположность последнего, как отрицание диалектического метода в нем самом. Диалектический метод потому и высший метод познания, что он включает в себя низший, метафизический метод, как свой момент – отрицательный момент. Это проявляется как недостатки в понимании и применении диалектического метода, как вольные или невольные уступки метафизике. Но сознательно настаивать на необходимости метафизического метода – это просто…

Постижение диалектического метода – задача, трудная даже для квалифицированного философа-профессионала. Как трудны, собственно говоря, все другие фундаментальные науки – математический анализ, квантовая физика, политология и т.д. Однако в контексте широкого фундаментального образования, получаемого в высшей школе, она вполне разрешима. Понимая такие трудности, поэт Александр Блок писал в стихотворении «Скифы»: «Нам внятно все – и острый галльский смысл, И сумрачный германский гений». Но если это было внятно в начале ХХ века, то еще более внятным это должно быть теперь – спустя столетие.

Литература:

1.Аристотель. «Об истолковании»/ Соч. в 4 томах.Т.2. – М.: Мысль, 1978. С.93 .

2. Арно А. и Николь П. Логика или искусство мыслить. М.: Наука, 1991.

3Попов М.В. Диалектика как метод философии истории.– Невинномысск: Изд-во Невинномысского института экономики, управления и права, 2010.

 

2. К единству анализа и синтеза

 

Анализ считается и в научной среде, и в средствах массовой информации чем-то важным, значительным. Вряд ли какой учебник логики или исследование по методологии научного познания обходятся без рассмотрения анализа. Сегодня возникло множество аналитических центров, центров стратегического и иного анализа, институтов и фондов экономического анализа, аналитических журналов, газетных аналитиков и т.д. Однако обращение к конкретным результатам всевозможных анализов часто показывает, что они представляют собой скорее описания состояний различных процессов с произвольным выделением «важных» и «не важных» сторон явлений, нежели обоснованные выводы из развития социальных процессов. В принципе, большинство анализов можно вполне точно назвать просто исследованием или даже просто рассмотрением каких-то явлений.

Вместе с тем, наука накопила большой опыт аналитического познания и знания о его связи с синтетическим познанием, как, например, аналитическая химия, аналитическая физика, математический анализ, информационный анализ, политическая аналитика и др.

Казалось бы, логики и теоретики познания и методологии науки должны тщательно изучать анализ, искать пути его совершенствования и расширять области его использования. Но, кроме математической логики и информационных технологий, таких исследований не видно, а в учебниках логики и методологии анализу и синтезу посвящается, обычно, десять-двадцать строк. Редкие специальные работы, посвященные собственно логическому анализу как методу познания [5] не решают проблемы в целом. В гуманитарных науках аналитическое мышление практически не исследуется как метод, а принимается в качестве известного общенаучного метода. Думается, что так обстоит дело постольку, поскольку специалисты гуманитарных наук пока еще не уделяют достаточного внимания анализирующему и синтезирующему способам познания, а также их взаимодействию. И это весьма значительно отражается на практике, в том числе, например, на практике исследований экономических процессов. Достаточно вспомнить «неожиданность» дефолта 1998 года или экономического кризиса 2008 – 2010 годов. Ни международные аналитические институты (МБ, МВФ, ЕБРР), ни российские аналитики не дали сколь-нибудь точных анализов и прогнозов наступления и развития кризисов в общественной жизни. Отсюда вытекает задача – еще и еще раз изучать и совершенствовать способы анализа и синтеза в исследовании экономических, политических и других социальных процессов.

 

а. Два вида анализа

Если внимательно присмотреться к пониманию анализа и синтеза в современной учебной и научной литературе по логике и философии, то вскоре можно убедиться в их весьма упрощенной трактовке. Это понимание хорошо выражено в известном учебнике А.Д.Гетмановой «Логика» [3, с. 29]. В нем сказано, что провести анализ значит «мысленно расчленить целый предмет на его составные части, элементы, стороны, отдельные признаки». А синтез – «обратная операция», т.е. «мысленное объединение частей предмета, отдельных признаков, притом признаков существенных, в единое целое» (там же). В этих определениях не вполне ясно: что это за предмет, о каком предмете идет речь? Если это материальный предмет, то мысленно его ни разделить на части, ни объединить эти части в целое невозможно. А если его можно «мысленно расчленить», то это «мысленный предмет», т.е. мысль о предмете. Но тогда в рассматриваемом определении понятия «анализ» термин «мысленно» излишен. Это ясно само собой, т.е. плеоназм. Такое противоречие разрешается довольно просто: мы или мысленно разделяем (объединяем) мысли о предмете, или на деле, практически, разделяем (объединяем) материальные части материального предмета. Следовательно, мы имеем два вида анализа: практический и теоретический. А в приведенном выше определении непоследовательно, и не ясно – на какой основе, смешаны эти два вида анализа в одном определении. Отчасти это смешение обусловлено двойственностью термина «предмет»: он может быть как материальным, так и идеальным. Однако главное, думается, в другом – в отрыве анализирующего познания от синтезирующего познания и в придании первому самостоятельного значения, закрепленного в существительном «анализ». Соответственно, стал отдельным и синтез, но ему, почему-то, отказывают в самостоятельности. То есть все дело состоит в переводе одного из определений познания – анализа – в само познание, в отдельный «прием» (способ, метод) познания. Причем, именно в прием (способ, метод) теоретического познания. Некоторые авторы так прямо и пишут: «Теоретический анализ соответствует внутреннему содержанию научно-исследовательского процесса» [1, с. 58]. Однако в свете предыдущего рассмотрения напрашивается вывод, что практическое познание (практический анализ), в том числе и в области науки, также соответствует «внутреннему содержанию научно-исследовательского процесса», как и теоретический анализ. А если практический анализ не рассматривается, если в сфере внимания имеется только теоретический анализ, то, собственно говоря, и определение «теоретический» здесь не нужно, в таком случае оно также плеоназм. Отсюда и получилось, что термин «анализ» сегодня, практически, используется как синоним термина «исследование», подразумевая под ним «теоретическое исследование». Но ведь исследование может быть и практическим. И оно включает в себя синтез как необходимый противоположный момент.

 

б. Практический анализ как основа теоретического анализа

Словосочетание «практический анализ» звучит непривычно и, поэтому, можно подумать, что речь пойдет о практике теоретического анализа. Нет, дело не в этом. И более того, практический анализ всем знаком, все его осуществляют ежедневно. Хотя и не замечают этого. И еще более того: практический анализ способны осуществлять также животные. Когда обезьяна в зоопарке ловко отделяет мякоть половинки апельсина от его шкурки, когда белка разделяет скорлупу ореха от ядра, когда ребенок разделяет машинку на части, они занимаются практическим анализом предметов. И взрослые люди постоянно практически анализируют предметы внешнего мира: в магазине отделяют подходящую колбасу от неподходящей, хороший костюм от нехороших, правильные поступки детей от неправильных и т.д. Нечего и говорить, что в профессиональной деятельности, особенно в некоторых профессиях (врачи, юристы, инженеры, специалисты по информатике, экономисты, журналисты и др.) работники постоянно занимаются практическим и теоретическим анализом. Отсюда, из присущности анализирующей деятельности животным, детям и всем людям, следует, что практический анализ (а, значит, и анализ вообще) – это не какая-то особая заоблачная сфера интеллектуальной деятельности, а способность сознания отделять одни образы и понятия от других, приятное и полезное от неприятного и вредного. Поэтому практический анализ предшествует теоретическому анализу, выросшему из практического лишь относительно недавно на почве развития философии, науки и техники.

Различие между ними в том, что обезьяна, как правило, делает знакомое дело, а ребенок (впервые) – незнакомое: посредством ломки или разборки на части он познает куклу, машинку и т.д. И вскоре убеждается, что в ней, кроме частей, ничего и нет. В ней есть только (была) она сама и отдельные, бесполезные сами по себе, части…. В ней нет ничего, кроме этих ненужных частей, нет чего-то существенного… И лишь позднее он понимает: машинка это только машинка – игрушка. Какой она была в начале, такой же она осталась и в конце «анализа», но в разобранном виде и в виде оставшегося образа той машинки, которая была и которая осталась в представлении в результате анализа. Правда теперь даже по одной части куклы или машинки он может узнать, что это была кукла, или машинка… По отдельной кукольной ноге можно узнать целое: куклу, по отдельному колесу – всю машинку. Но это другой, синтезирующий момент деятельности сознания и, соответственно, синтезирующее познание…Но нужно учиться у Аристотеля, Гегеля, Ленина, чтобы понять: «Рука, отделенная от тела, лишь по названию рука. Аристотель»[7, 184]. Машинка на свалке – уже не машинка, или машинка в другом смысле и отношениях с предметами. Более сложный пример этой познавательной процедуры дает в своей книге Э.В.Ильенков [4, с.146–147].

Таким образом, в процессе анализирующего познания ребенок, не понимая этого, стихийно–практически совершал синтез ноги куклы и самой куклы, единство какой-либо части куклы и её целого. Как оказалось, это познание было столь же анализирующим, сколь и синтезирующим. И часть куклы здесь не любой кусок куклы, а также целое, но определенное сутью первого целого: нога куклы, голова куклы, рука куклы и т.д. Эта часть – сама есть некое целое, соответствующее природе первого целого и определенное первым целым. В этом целом она не есть сама по себе, а есть рука куклы. Получилось, что сначала «кукла» была бытием, а её части были её определениями. В процессе же рассмотрения рука, нога и голова куклы стали бытием, а «кукла» стала определением для них. Какая рука? – Рука куклы, куклина рука (аналогично: голова куклы, нога куклы и т.д.). Таким образом, целое соединилось с каждой из своих частей, соответствующих его природе. Но оно соединилось с ними потому, что оно от них (и они от него) и не отделялись в сущности. Голова куклы всегда оставалась головой именно куклы – будь то в сознании или на деле. Получилось, что анализируемое с помощью различных определений бытие – кукла, – сама стала синтезирующим (соединяющим) определением для своих «частей». А «части» синтезированы в целое, и дают ему его собственное определение в логическом плане (здесь можно опустить варианты определений: кукла без руки – она однорукая, но все же кукла, кукла без ноги – одноногая, но кукла, и т.д.): соединенные соответствующим их природе образом они и есть кукла.

Поэтому анализ и синтез не два разных пути и способа познания, а являются противоположностями одного познающего сознания, разделимыми лишь в абстракции. А основанием этого единства является их происхождение из практического анализа и из исследования вообще. Практический анализ не обращает внимания на «ненужное»: на корки апельсина, на скорлупки ореха, на оторвавшуюся руку куклы. Его интересует, как правило, лишь конкретное единичное как суть дела, в которой целое присутствует, но лишь как абстрактный общий момент, который можно не учитывать. Наоборот, для теоретического анализа, и для исследования вообще, в этом взаимном просвечивании целого и части только начинается главный интерес - углубление в предмет, в его сущность за счет аналитико-синтетического познания. Отсюда уже можно сделать вывод, что родовым словом для определения анализа является не «разделение» (в том числе – мысленное) предмета, а «исследование». А специфическим отличием определения является «различение частей целого и их соотношения друг с другом посредством этого целого». Не расчленение, а различение. И это понятно: ведь если есть целое, то есть и части, а, следовательно - и «разделение». Нужно только найти момент тождества «части» и целого, одной части и других «частей». И это понятно: отождествляется различное, разделенное. В то же время, отождествление различенных частей друг с другом объединяет предметы (в данном случае – части) в нечто одно, в целое. Но это уже синтез. А определение анализа следует сформулировать так: анализ есть исследование, различающее части предмета и соотносящее их с целым и друг с другом посредством этого целого. Целое в анализе является исходным, опосредствующим все движение исследования. Части же, как правило, выделены уже до данного исследования – предшествующими практическими и теоретическими исследованиями: аналитическими и синтетическими познаниями. В предыдущих исследованиях подобные «части» и подобные «целые» уже были возведены в мысли и поэтому, как правило, имеют дефиниции: определения соответствующих терминов и понятий. В дальнейшем дефиниции уточняются, уплотняются и, в конце концов, достаточно точно выражают сущность предметов. И без знания дефиниций в научном исследовании делать нечего. Иногда в научных дискуссиях можно услышать: «Это только спор о дефинициях», т.е. что-то неважное, второстепенное. Конечно, дефиниции не являются чемто первостепенным. Но они суть итоги прошлых исследований и начало текущего исследования. Они могут быть «другими», неполными, неточными, но они не могут не быть. А их полнота и точность могут в дальнейшем добавляться. Они – и результат предшествующего синтеза, и начало нового анализа, который также завершится новым результатом единства анализа и синтеза: соединением частей=дефиниций в целое=дефиницию. Контур этого единства можно найти в «Науке логики» Г.Гегеля [2, с. 246]. Поэтому они находятся в постоянном взаимодействии друг с другом, переходят в другое как в свое иное и не есть друг без друга. Они есть противоположные моменты одного процесса познания.

 

в. Синтетическое познание

Как практический, так и теоретический анализ в общем плане предопределены природой предмета исследования, его сущностью и понятием, которое мы или уже имеем, или хотим получить. Причем, сущность может быть не совсем познана или, даже, совсем не познана. Но она витает пред сознанием, как цель, как предполагаемое целое, в лучшем случае – как гипотеза. А конкретный данный анализ определен основанием, на котором он ведется. Таких оснований может быть бесконечно много, но они также должны соответствовать природе (хотя бы абстрактной, например - количественной в математике) анализируемого предмета.

Вот эта природа предмета и проявляется как основа синтеза, как постоянное опосредствование определенности предмета его предопределенностью. Процесс определения предмета – это такой процесс, в котором отдельные определенности самого предмета (в формальной логике их часто называют «признаками») возводятся с помощью языка (названий=слов и отношений между ними) в определенные мысли: в понятия. Ясно, что определения понятий предметов предопределены определениями самих предметов. А язык, на котором выражаются эти определения, не есть порожденный данным определяющим субъектом инструмент, а имеющееся налицо (непосредственное), но выработанное (опосредствованное) историческим развитием общества всеобщее средство выражения (и определения) мыслей о предметах. Национальные языки, на которых высказываются определения предметов, могут быть разными. Но сами мысли о предмете от их национальных особенностей не зависят, поэтому и определения предметов – не зависят от «национальности» языков. На каком бы национальном языке не давалось определение понятия «деньги», мысль будет зависеть не от данного языка самого по себе, а от глубины её проникновения в предмет и от способности выразить это проникновение (постижение) в понятии. Глубина же этого проникновения зависит от основания (в виде «определения», «сущности», «принципа», «природы» и т.д.), которое было найдено (предшествующим анализом) для данного анализа. Например, глубина экономического анализа Адама Смита определена выделением «труда вообще» в качестве основы анализа понятия «стоимости» и всех других экономических категорий, которые опосредствованы «трудом» и «стоимостью» в трудовой теории стоимости.

Когда определение предмета выражено истинным образом в мыслительном определении (в дефиниции), тогда предмет и мысль о нем становятся, в известном отношении, чем-то тождественным, тождеством мышления и бытия. Или просто бытием: чистым бытием, поскольку в нем: 1) и выделен определенный предмет, и 2) указано, что он есть. Кукла есть, следовательно, она – бытие. Пока, в начале исследования, – чистое бытие, только чистое бытие. Только «есть». До тех пор, пока она не берется с другими определениями: большая, пластмассовая, белая, Наташина и т.д. Рассмотрение её с другими определениями (будь то посредством анализа или посредством синтеза) делает её наличным бытием, чем-то отдельным, конкретным. А «чистое бытие» (куклы) остается позади рассмотрения. И это полученное наличное бытие предмета может быть либо более-менее знакомым (известным), или совершенно неизвестным. В первом случае предмет и его определения имеют названия и включены в язык и в общественное сознание. Этот предмет можно изучить по данным в теориях или практических знаниях определениям. Во втором случае анализ (синтез) имеет дело с чем-то новым, не включенным в общественное сознание и в язык, с самим первичным бытием. Это – сфера науки и получения нового истинного знания, нового синтеза об этом бытии, т.е синтеза в собственном смысле слова. Понятно, что между этими ситуациями имеется принципиальное различие. Но есть и тождество: оно состоит в том, что познание движется к новому (неизвестному) посредством известного (хотя бы частично). И в этом движении известное и неизвестное опосредствуют друг друга и не есть друг без друга.

Познанное бытие и выраженное в языке новое знание, таким образом, есть всегда синтез нового и старого знания. Это и есть высшая форма синтеза – синтез как результат аналитикосинтетического опосредствования, как высшая форма научного познания. Например, в биологии новый открытый предмет – «ген» – назван старым словом с близким значением: род, порождающий, т.е. предопределяющий строение отдельных индивидов как родовв-себе и организацию групп таких индивидов. Это – результат единства аналитического и синтетического познания.

Таким образом, на переднем крае науки, где познаются новые грани (определения) бытия, синтез выдвигается на первый план и более значим и заметен. А в системе изучения известных знаний (понятий и их определений), т.е. в системе образования и в текущей научной работе, на первом плане стоит анализ: последовательное изучение (посредством преимущественно аналитического познания) того, что уже известно науке, по крайней мере – в значительной части. Но и в первом, и во втором процессе один момент отделим от другого только в абстракции.

Он только в абстракции, но – отделим! Э.В.Ильенков считает, и это вытекает из его концепции, что анализ и синтез совпадают [4, там же]. Да они, как моменты целого, совпадают в чем-то с этим целым и, посредством него, друг с другом. Но они и различаются, и потому – разделимы (в абстракции) как противоположные моменты этого целого. Эта противоположность в предмете исследования вызывает и противоположность позиций. Например, позиции Э.В. Ильенкова противостоит позиция И.Канта, который считал, что «Аналитический метод противоположен синтетическому» [6, 443].

Эти противоречивые отношения между аналитическим и синтетическим познанием и предопределили как упрощение, так и усложнение в понимании анализа. Упрощение обусловливается подменой способа рассмотрения (анализа+синтеза) неизвестного предмета способом рассмотрения известного науке предмета. А усложнение проблемы обусловлено подменой способа рассмотрения известного науке предмета способом рассмотрения неизвестного (нового) предмета. И в том, и в другом случае используется и синтез, и анализ. Но в одном, в познании (изучении) уже открытого наукой, на передний план выступает анализ, а в другом (в инновационной научной деятельности) – синтез. На это соотношение анализа и синтеза и наткнулся еще И.Кант в XVII веке. Но его интересовал, прежде всего, синтез как способность и деятельность сознания, обеспечивающая прирост нового знания. Поэтому он получил, скорее, отрицательное единство анализа и синтеза: развел их в разные стороны интеллектуальной деятельности. Т.е у него самого, помимо его воли, получился аналитико-синтетический результат, но в метафизической форме: он и соединил их в нечто целое (т.е. осуществил синтез), и разделил их (т.е. оставил в фазе анализа), анализ есть анализ – синтез есть синтез. Важным здесь было осознание самой этой диспозиции, самого этого противоречия. А сложность понимания конкретного взаимодействия этих противоположных сторон противоречия обусловлена трудностями, свойственными самому предмету исследования.

Теперь можно дать такое определение синтеза: это исследование, рассматривающее соотношение различенных частей предмета и их целого посредством сущности целого. Нахождение такой сущности или существенной части и есть фундаментальное научное открытие, которое проливает новый свет на все предшествующие понятия, выражающие сущность предмета. Она перестраивает всю систему понятий и, соответственно, всю теорию. Она – основа целого, а следовательно и синтеза. Синтез – не любое соединение частей, а их существенное объединение: единство существенного, опосредствованное общей сущностью. В синтетическом познании выделенные «части» тоже соотносятся с целым, но посредством сущности. И это соотношение с сущностью делает их именно определенными частями именно этой определенной сущности, а не грубо отделенными осколками целого.

 

г. О видах и способах теоретического анализа

Способов или «методов» теоретического анализа может быть бесконечное множество в зависимости от природы предметов исследования, от оснований и целей, по которым они исследуются. Но видов теоретического анализа имеется только два: первый состоит в различении определенностей (свойств, признаков, сторон и т.д.) предмета в нем самом, а второй – в поиске определенности предмета в сравнении с определенностями, взятыми из других предметов подобного рода или, даже, из других родов предметов. В первом случае сам предмет является родом для себя и для своих определенностей (целым для своих «частей»), а во втором – определенности являются родами для отдельного предмета: в нем отыскивают соответствия этим родам (которыми здесь становятся свойства, признаки, и т.д.). Когда говорят об анализе, то имеют в виду, как правило, первый вид. Однако в практической деятельности часто используется и второй вид. Например, когда врачи исследуют больного человека (а не болезнь!), они соотносят его определенности («части» анализа) с уже готовыми, установленными на других пациентах, определенностями, которые стали теперь родами: температура – нормальная (нет повышенной), давление – нормальное (нет повышенного), сахар – в норме (нет повышенного) и т.д. А в результате этих «нет» возникает диагноз, как определение (итог) и синтетическое положительное определение состояния больного (и, соответственно, определение болезни). Или противоположное: повышенная температура (давление, сахар и т.д.) есть, а следовательно, отрицаются все предположения о нормальном здоровье и теперь исследуют причину температуры (давления, сахара и т.д.).

Анализ первого вида можно разделить на подвиды в зависимости от характера целостности предмета, которая может быть органичной необходимой тотальностью моментов, как в кукле или организме, а может быть внеположенной случайной совокупностью отдельных (да еще разных) предметов, как морковки в мешке или факты политической обстановки. В первом случае аналитик направляется самим предметом исследования, его понятием, а во втором случае – с помощью интуиции или случайного подбора ищет направление исследования и подходящие ориентиры (признаки, показатели и т.п.)

Таким образом, аналитическое познание не существует отдельно от синтетического познания, а вместе они являются моментами одного диалектического процесса и, соответственно, метода познания. Так называемые «анализ» и «синтез» – это абстракции, выделенные из единого процесса познания и метафизически изолированные друг от друга. В такой изоляции они заводят в тупик мышление и оно останавливается на «разложении» или «соединении». Суть же дела состоит в том, что они входят, как моменты, в один высший метод познания и в общий процесс познания как частные методы исследования предметов и явлений. Высшим же методом, включающем большую совокупность частных методов, является диалектический метод исследования.

Литература:

1.Безуглов И.Г., Лебединский В.В., Безуглов А.И. Основы научного исследования. – М.: Академический проект, 2008.

2.Гегель Г.В.Ф. Наука логики. В 3-х т. Том 3. М.: «Мысль», 1972.

3.Гетманова А.Д. «Логика». – 8-е издание. – М.: Изд-во Омега-Л, 2005.

4.Ильенков Э.В. Диалектика абстрактного и конкретного в научнотеоретическом мышлении. М., 1997;

5.Методы логического анализа. М.: «Наука», 1977; Ильенков Э.В. Диалектическая логика. Очерки истории и теории. – М.: Изд-во ПЛ, 1984; Рута В.Д. Развитие концепции доказательства в философии Гегеля. М.: Изд-во РЭА им. Г.В.Плеханова, 2005.

6.Кант И. Логика. /Кант И. Трактаты и письма. – М.: «Наука»,1980.

7.Ленин В.И. Конспект книги Гегеля «Наука логики»/Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 29.

 

3. Система методов и «системный метод»

Таким образом, обозначилось различие высшего всеобщего метода и частных методов. При этом частных методов, в свою очередь, также два вида: методы частных наук как преломление в них диалектического метода и общенаучные методы как моменты самого всеобщего метода. На основе этого деления можно выявить систему научных методов: философские, частные и общенаучные.

а). Философских методов имеется и используется два: метафизический и диалектический. Но поскольку они при всей своей противоположности, суть оба понятийные методы, а один из них является устаревшим, постольку можно сказать, что действительным истинным является только один философский метод – диалектический. И это не зависит от того, сознает ли какой-либо исследователь это или не сознает; использует ли он развитую научную форму этого метода или устаревшие формы (платоновскую, картезианскую, лейбницевскую, фихтевскую или какую-то ещё), в которых господствовала метафизика. Если сознает, то понятно. Если же не сознает, значит он пользуется им либо в старых формах (прошлых, т.е. метафизических), либо стихийно, неосознанно, следовательно бедно, неуклюже, а следовательно и неэффективно (Об эффективности и её критериях разговор особый). Дело в том, и это создает иллюзию подлинного философствования при использовании метафизического метода, что он также выражение истины, но, правда, только для своего времени. Скажем, спинозовская или лейбницевская формы метода были и истинными и высшими в свою эпоху. И они остались истинными системами философии, поэтому мы их и изучаем. Но они давно перестали быть высшими, а в этом смысле – и не истинными. Неистинными для нас, даже для И.Канта, не говоря уж о Гегеле. И если кто-то не может или не хочет вставать на почву развитого метода, то это его право, но, правда, и его беда.

б) Частных методов существует очень большое, но все-таки определенное количество. Оно определяется суммой частных наук, в которых используется диалектика, и моментов диалектической логики (категорий). Работа по точному выяснению этого количества и по их учету пока не выполнена. Впрочем, много сделано по разработке и способам применения этих методов: и в отдельных науках (как, например, политика, экономика, социология и др.) и по отдельным категориям (как, например, историческое и логическое, абстрактное и конкретное, качественное и количественное, явление и сущность, и др.).

в). Общенаучные методы суть также абстрагированные от логического метода моменты и более подробные логические разработки. Многие из них стихийно использовались до научных разработок логики. Они выросли в силу практического освоения отношений между вещами и фиксации этих отношений в лексической форме. Эти методы в основном используются стихийно, как было показано в параграфе об анализе и синтезе, как можно показать это же в отношении «метода индукции» и «метода дедукции», «метода абстрагирования» и «метода конкретизации», «метода количественного анализа» и «метода качественного анализа» и т.д. и т.п. В качестве общенаучных используются также специальные методы одних наук в других науках. Они выглядят как общенаучные, но в точном смысле таковыми не являются, как, например, «статистический метод», «метод наблюдений», «экспериментальный метод», «метод опроса» и др.

Часто говорят о системном методе. По недоразумению. Вопервых, все методы системны; они потому и методы, что отразили системы отношений между вещами в системе соответствующих понятий.

   – Чей метод не системен: Платона, Аристотеля, Канта, Ньютона, Менделеева, Павлова?

   – Сейчас мы ответим. А пока скажем: научное знание, и в части сбора эмпирического материала, и в части теорий, и тем более – методологии системно по определению – наука это систематически разработанное знание в понятиях. Другое дело, что некоторые граждане «ученые» мыслят не системно. Но тогда это не наука, а беда этих граждан: они имеют название «ученый» и «ученую степень», не будучи учеными. Ну, надо им посочувствовать.

Теперь ответ: конечно, методы всех ученых, особенно – выдающихся ученых, были системными, без систематических исследований и познаний нет науки. Поэтому дело не в системном методе и не просто в системе, а в истинности системы, претендующей на научность, в истинности метода, претендующего на научный. А для конкретной эпохи дело также и в том, лучший ли это на данное время метод, высший ли этот метод. Так называемый системный метод не только не высший, но и не истинный ни в каком смысле. А если уж быть совсем точным, он и не метод, а принцип деятельности как в науке, так и в любой сфере практической деятельности, где хотят действовать разумно, то есть в соответствии с логикой, хотя бы аристотелевской. Но лучше, конечно, в соответствии с диалектической логикой, которая, впрочем, включает и развивает формальную логику.