11.1. Гао-цзы сказал:

– Задатки людей можно уподобить иве-красноталу, а чувства долга и справедливости – чашке и плошке.

Создание из задатков, присущих людям, чувств нелицеприятия и справедливости можно уподобить изготовлению чашек и плошек из ивы-краснотала.

Мэн-цзы ответил ему так:

– Можешь ли ты изготовить чашки и плошки, следуя природным свойствам самой ивы-краснотала? Загубишь ли ты сперва иву-краснотал, а уж затем изготовишь из нее чашки и плошки?

Если будешь изготовлять чашки и плошки из загубленной ивы-краснотала, то значит ли это, что ты собираешься сперва загубить людей, а уж потом создавать в них чувства нелицеприятия и справедливости.

Кто, ведя за собой Поднебесную, будет губить чувства нелицеприятности и справедливости, тот, безусловно, воспользуется твоими высказываниями!

11.2. Гао-цзы сказал:

– Природные задатки людей можно уподобить стремительному потоку. Прорвавшись на востоке, он течет на восток, прорвавшись на западе, течет на запад.

В задатках людей нет различия на добрые и недобрые, подобно тому как для воды нет разницы куда течь: на восток или на запад.

Мэн-цзы ответил так:

– Для воды, верно, нет разницы, куда ей течь: на восток или на запад; но нет ли разницы течь ей вверх или вниз?

Так вот, добро, заложенное в задатках людей, можно уподобить стремлению воды стекать вниз.

Нет людей, у которых было бы что-то недоброе, заложенное в них. Нет и воды, у которой не было бы заложенного в ней стремления стекать вниз.

Представим себе, что вот сейчас здесь перед тобой вода. Можно заставить ее подняться выше лба, если взбить и взбрызгивать ее. Если действовать на нее сильным напором, то можно заставить ее оказаться на высоте горы.

Но разве такова сама природа, заложенная в воде?

Если говорить о ее силе, то она, действительно, такова. Но и природа человека подобна тому же, и его можно заставить быть недобрым.

11.3. Гао-цзы сказал:

– Природными задатками я называю все то, что присуще всему живому.

Мэн-цзы ответил так:

– Называть природными задатками все то, что присуще всему живому, все равно что называть белое белым, не так ли?

Гао-цзы ответил:

– Верно! Мэн-цзы сказал:

– Не получится ли тогда, что белизна белых перьев подобна белизне белого снега, а белизна белого снега подобна белизне белой яшмы?

Тот ответил:

– Верно! Мэн-цзы сказал:

– В таком случае природные задатки пса такие же, как у быка, а природные задатки быка такие же, как у человека, так что ли?

11.4. Гао-цзы сказал:

– Чревоугодие и сластолюбие заложены в природных задатках людей. Нелицеприятность – внутреннее, а не внешнее побуждение. Справедливость – внешнее, а не внутреннее проявление природы человека. Мэн-цзы спросил:

– Исходя из чего же ты называешь нелицеприятность внутренним, а справедливость внешним проявлением природных задатков людей?

Тот ответил:

– Представь себе кого-нибудь – если он старший, и я чту его как старшего, это не значит, что во мне имеется представление о старшинстве. То же самое, если он седой, и я считаю его седым, то исхожу из того, что седина его проявляется внешне. Вот почему я называю это внешним проявлением.

Мэн-цзы возразил:

– Не надо отличать белизну белой лошади от седины человека, иначе нечем будет отличать эту белизну от седины седого человека.

Кому не распознать старшинства старой лошади, нечем будет отличить и старшинство старого человека, не так ли?

Кстати, что ты называешь проявлением справедливости: то, что представляет старшинство само по себе, или то, что чтут за старшинство?

Тот ответил так:

– Если он мой младший брат, то я люблю его, а если он младший брат какого-нибудь циньца (жителя владения Цинь. – В. К.), то не люблю. Это происходит потому, что проявляющим чувство приязни являюсь я сам. Вот почему я и называю это внутренним проявлением.

Я чту старшим какого-нибудь старшего из жителей владения Чу так же, как почитал бы старшим любого из наших старших. Это происходит потому, что вызывающим чувство приязни является сам старший. Вот почему я и называю это внешним проявлением.

Тогда Мэн-цзы сказал так:

– Если нечем отличить то чувство, когда лакомишься жареным мясом, приготовленным циньцем, от того же чувства, когда лакомишься жареным мясом, приготовленным у нас, то, значит, и в самих вещах есть нечто, почему они таковы.

Но тогда получается, что смакование вкуса жареного мяса тоже может оказаться внешним проявлением чувства, так что ли?

11.5. Мэн Цзи-цзы обратился к Гун-Ду-цзы с таким вопросом:

– Отчего справедливость называют внутренним чувством? Тот ответил:

– Мы называем справедливость внутренним чувством потому, что она побуждает нас к почтительности.

Тогда Мэн Цзи-цзы спросил:

– К кому же ты проявишь почтительность: к земляку, который на год старше твоего брата, или к брату, который старше тебя?

Гун-Ду-цзы ответил:

– Окажу почтительность к своему старшему брату. Тот спросил:

– Если будешь угощать их вином, то кого раньше угостишь? Гун-Ду-цзы ответил:

– Сперва угощу земляка. Мэн Цзи-цзы заключил:

– Стало быть, справедливость исходит не из нутра, а в действительности находится вне (нас. – В. К.), так как на этом брате пребывает почтительность, которую ты оказываешь ему, а на том земляке пребывает уважение к старшинству, которое ты проявляешь к нему.

Гун-Ду-цзы не смог ответить и сообщил об этом Мэн-цзы. Мэн-цзы сказал:

– Спроси его, кого он почитает больше: младшего дядю по отцу или младшего брата, тогда он скажет: «Почитаю младшего дядю по отцу». Тогда ты спроси: «Если твой младший брат при поминальном обряде будет изображать покойного предка, тогда кому окажешь почтение?» Он скажет: «Окажу почтение младшему брату». Вот тогда ты спроси его: «Где же теперь окажется твое почтение к младшему дяде?» Он (смутится и. – В. К.) скажет: «Это ведь по причине того, что младший брат займет такое место!» Ты тоже повтори: «Вот и я окажу почтение по причине занимаемого места. Мое неизменное почитание будет находиться на моем старшем брате, а оказываемое к случаю – на том земляке».

Мэн Цзи-цзы, услыхав об этом, сказал:

– Значит, почтительность исходит не из нутра, а в действительности находится вне нас, так как почтение я оказываю и дяде, когда его почитают, и младшему брату, когда его тоже почитают.

Гун-Ду-цзы ответил:

– Горячий отвар пьют тогда, когда наступают зимние дни, а холодную воду, – когда наступают летние. Если это так, то выходит, что побуждение пить и есть тоже находится вне (нас. – В.К.)

11.6. Гун-Ду-цзы сказал:

– Гао-цзы говорит, что у людей нет ни добрых, ни недобрых природных задатков. Некоторые говорят, что природные задатки можно сделать добрыми, а можно сделать их и недобрыми. Потому, когда возвышались такие добрые государи, как Вэнь-ван и У-ван, народ любил доброту, а когда возвышались такие жестокие правители, как Ю-ван и Ли-ван, народ любил жестокость. А еще одни утверждают, что бывают люди с добрыми природными задатками, а бывают с недобрыми, независимо от задатков правителя. Потому хотя и считают Яо достойным государем, тем не менее при нем все же появился такой негодяй, как Сян; хоть и считают Гу-Соу недостойным отцом, между тем у него был достойнейший сын Шунь; были и такие достойные мужи, как Вэйский правитель Ци и княжич Би Гань, которые считали злодея Чжоу-Синя старшим братом, причем признавали его государем.

А ныне вы проповедуете, что природные задатки людей добрые. Если так, то все другие не правы что ли? Мэн-цзы ответил:

– Если ты уподобляешь природные задатки людей своему чувству любви, тогда сможешь сделаться добрым. Вот это и есть то, что я называю добротой. Люди делаются недобрыми не по вине своих задатков (талантов. – В. К.).

У всех людей есть сердце, которое испытывает чувства жалости и сострадания. У всех людей есть сердце, которое испытывает чувства стыда и отвращения, у всех людей есть сердце, которое испытывает чувства уважения и почтения. У всех людей есть сердце, которое испытывает чувства правды и кривды. Сердце, испытывающее чувства жалости и сострадания, – это и есть не-лицеприятность-жэнь; сердце, испытывающее чувства стыда и отвращения, – это и есть справедливость-и; сердце, испытывающее чувства уважения и почтения, – это и есть учтивость-ли; сердце, испытывающее чувства правды и кривды, – это и есть разумность-чжи. Всем нам присуще обладать человечностью, справедливостью, учтивостью и разумностью, которые вовсе не вплавляются в наше «я» откуда-то извне; только мы не думаем об этом. Потому и говорят: «Ищи, тогда и обретешь их (добродетели. – В. К.), а бросишь, тогда и потеряешь их!»

Некоторые отличаются друг от друга вдвое или впятеро своими задатками (талантами. – В. К.), но нет числа таким, которые лишены возможности исчерпать их до конца.

В Стихах говорится:

Кун-цзы говорил: «О! Создавший этот стих знал путь истины!» (92)

Потому неизменным обыкновением народа и есть то, чтоб были правила владеть вещами, и потому-то он любит эту прекрасную добродетель!

11.7. Мэн-цзы говорил:

– В богатые годы ученики мои в большинстве предаются лени, а в лихолетье в большинстве ожесточаются. Происходит это не потому, что небо ниспослало им разные задатки. Они становятся такими от всего того, во что погрязают их сердца.

Представим себе теперь ячмень и пшеницу, семена которых высеяны и заборонованы. При одинаковой почве и при одном и том же времени высева они взойдут разом и станут расти. С наступлением дня летнего солнцестояния оба посева созреют.

Хотя и бывает порой несходство в получении урожая, это происходит или от того, что земля оказалась либо жирной, либо каменистой, или от того, что были неравномерны питание посевов от дождей и рост и уход за ними со стороны людей.

Следовательно, все, что однородно, сходно между собой.

Почему же сомневаются в этом, как только речь заходит о людях? Даже премудрые люди однородны с нами.

Мудрец Лун-цзы потому и говорил так: «Мне известно, что у того, кто, не зная размера ног, плетет соломенную обувь, не получится плетушка для носки земли».

Ведь у всех людей в Поднебесной ноги сходны, потому и соломенная обувь подобна им.

У разных людей бывают сходные вкусы к одному и тому же лакомству. У повара И Я удавались прежде всех такие лакомства, которые и теперь нам приходятся по вкусу.

Если допустить, что у людей вкусы различались бы по своим природным свойствам в такой же мере, в какой неоднородны с нами лошади и собаки, то как же в таком случае все люди в Поднебесной лакомились бы теми яствами, которые были по вкусу И Я?

Значит, что касается вкусов, то вся Поднебесная сходится на лакомствах И Я, следовательно, рты у всех людей, живущих в ней, сходны между собой.

Но то же самое происходит и с ушами. Что касается звучаний, то вся Поднебесная сходится на музыканте Ши Куане, следовательно, уши у всех людей в Поднебесной сходны между собой.

Но то же самое происходит и с глазами. Что касается красоты Цзы-Ду, то в Поднебесной нет ни одного, кто не знал бы о пленительной красоте этого человека. Не знают этой красоты Цзы-Ду лишь те, у кого нет глаз.

Потому я и говорю: по отношению к вкусам у разных ртов бывают сходные смакования; по отношению к звучаниям у разных ушей бывает сходное слушание; по отношению к красоте у разных глаз бывает сходное любование.

Что же касается сердец у разных людей, то верно ли, что лишь они одни не имеют ничего такого, что было бы сходным у них?

Что же является у разных людей в такой же мере сходным для их сердец?

Это я называю истиной и справедливостью.

Премудрым людям удалось прежде всех приобрести то, чем наши сердца так сходны.

Вот почему истина и справедливость в такой же мере услаждают наши сердца, в какой вкусные овощи и свинина наши рты!

11.8. Мэн-цзы говорил:

– Деревья на Бычьей горе (Нюшань. – В. К.) когда-то были прекрасными, но из-за близости к пригороду большого владения их обрубали топорами и секирами. Можно ли было считать их (тогда. – В. К.) прекрасными?

Все, что за дни и ночи вырастало на них, что увлажнялось дождями и росами, было ничем иным, как той жизнью, которая рождается из почек и побегов.

Мало того, по горе гоняли коров и овец, да еще и пасли их на ней, вследствие чего она сделалась словно вылизанная. Видя ее такой, люди начали считать, что на ней никогда не было никакого леса. А разве таковым было свойство этой горы от природы?

Взять хотя бы то, что существует в человеке. Разве в нем нет сердца, испытывающего нелицеприятность и справедливость? Человек пускает на ветер свое доброе сердце (совесть. – В. К.) из-за всего того, что тоже подобно топору и секире в отношении деревьев. Можно ли считать такое сердце прекрасным, когда его обрубают словно деревья каждое утро?

Все, что за дни и ночи вырастает на них, порождает живительный дух в ранний час безмятежного утра.

Если едва уловимо все то, что сближает деревья с людьми в их любви и ненависти, тогда то, что с ними делают по утрам и днем, губит их словно канга (шейная колодка узника. – В. К.). Если на человека то и дело налагают кангу, то живительного духа, который накопляется в нем за ночь, не будет хватать для существования; а если этого духа не будет хватать для существования, то расхождение человека с диким животным и хищной пицей не окажется далеким. Если люди, видя его таким озверелым, станут считать, что он из таких, у которых якобы никогда не было добрых задатков, то ужели именно таково и есть человеческое чувство?!

Вот почему нет такого существа, которое не росло бы при надлежащем уходе, и нет такого существа, которое не погибало бы, если лишится его.

Кун-цзы говорил: «Будешь крепко держать – сохранишь, а бросишь – погибнет! Оно без времени то появляется, то исчезает. Никто не знает, куда оно стремится» (93).

Уж не о сердечном ли чувстве он говорил?

11.9. Мэн-цзы говорил:

– Не надо сомневаться, будто бы правитель (ван. – В. К.) неразумен. Возьмем хотя бы растение, которое легко произрастает в Поднебесной. Если один день пропекать его на палящем солнце, а десять дней студить на холоде (морозе. – В. К.), то не окажется ни одного такого растения, которое смогло бы расти.

Я вот тоже стал редко появляться у вана, а как только ухожу от него, так к нему подступают все те, которые остужают его. Каково же тем бутонам (почкам. – В. К.), если мне даже и удается завязать их?

Обратимся теперь к искусству игры в шашки. Это искусство хоть и небольшое, но не удастся овладеть им, если не устремить всю свою волю и не отдаться ему всем сердцем.

Шашист Цю слыл лучшим игроком во всех владениях. Допустим, что он взялся бы обучить этой игре двух учеников, один из которых только и слушал бы наставления Цю, устремляя всю свою волю и отдаваясь всем сердцем, а другой, пусть бы даже и внимал учителю, но всем сердцем думал бы о том, что вот-вот прилетят лебеди и гуси, помышлял бы, как он схватит лук, привяжет бечеву к стреле и будет стрелять в них. Пусть он хотя бы и учился вместе с тем первым учеником, ему все же не сравниться с ним по успеваемости. Спрашивается: оттого ли, что его разум не таков? На это отвечу: «Нет, не оттого!»

11.10. Мэн-цзы говорил:

– Мне хочется рыбы, хочется также и медвежью лапу, но я поступлюсь рыбой и возьму медвежью лапу, если нельзя будет получить и то и другое одновременно.

– Мне хочется жить, хочется также быть справедливым, но я поступлюсь жизнью и предпочту справедливость, если нельзя будет получить и то и другое одновременно.

– Так как мне хочется жить и хочется еще чего-то, что больше жизни, потому я не буду действовать так, чтобы как-нибудь получить это желаемое.

– Так как мне ненавистна смерть и ненавистно еще что-то больше, чем смерть, поэтому я озабочен, как бы не случилось того, чего не избежать.

– Допустим, что в желаемом всеми людьми нет большего, чем жизнь, то почему бы им не воспользоваться тем, от чего можно обрести жизнь?

– Допустим, что в ненавистном для всех людей нет большего, чем смерть, то почему бы им не делать всего, чем можно было бы избавиться от этой напасти?

– Между тем есть такие люди, которые не используют этого, тогда как они жили бы, если бы исходили из такого желания.

– Между тем есть такие люди, которые не делают этого, тогда как они могли бы избавиться от этой напасти, если бы исходили из такого желания.

– Вот почему в желаемом людьми бывает что-то большее, чем жизнь, в ненавистном людям бывает что-то большее, чем смерть.

Такие чувства не у одних только просвещенных людей, все люди имеют их. Только просвещенные в состоянии добиться того, чтобы не лишиться их!

Представь себе, что ты будешь жить, если получишь одну плетушку каши и один горшок мясного отвара, а если не получишь, то умрешь. Люди, идущие по пути истины, все же не примут еду, если им дадут ее с грубым окриком; люди, просящие милостыню, не обратят на еду никакого внимания, если ее дадут им с пинком ноги. Но если предложат им сто сотен «чжун» (мер. – В. К.) зерна, то, пожалуй, примут, не вдаваясь в правила учтивости и в справедливость.

А какова нам прибыль от этой сотни сотен «чжун» зерна?

Для придания ли красоты нашим дворцам и хоромам?

Для подношения ли подарков нашим женам и любовницам?

Для того ли, чтоб нас благодетельствовали те, кто познал нужду и нищету?

Когда-то ты никакой подачки не принимал, подвергая себя угрозе голодной смерти, а теперь принимаешь дары для придания красоты своим дворцам и хоромам.

Когда-то ты никакой подачки не принимал, подвергая себя угрозе голодной смерти, а теперь принимаешь дары для подношения подарков своим женам и любовницам.

Когда-то ты никакой подачки не принимал, подвергая себя угрозе голодной смерти, а теперь принимаешь дары для того, чтобы тебя благодетельствовали те, кто познал нужду и нищету.

Нельзя ли и с этим тоже покончить?

Все это-то и называется утратой своего основного чувства!

11.11. Мэн-цзы говорил:

– Нелицеприятность – это сердце человека, а справедливость – это путь человека. Как жаль, что люди оставляют свой путь и не сообразуются с ним; отпускают на волю свое сердце, а потом не знают, как найти его!

Имеющие кур и собак знают, как найти их, когда пускают их на волю, а есть люди, которые не знают, как искать свое сердце, когда дают ему волю.

Знания и образование являются ничем иным, как путем, ведущим к отысканию своего сердца, отпущенного на волю, вот и все!

11.12. Мэн-цзы говорил:

– Теперь представь себе, что твой безымянный палец скрючился и не разгибается. Хоть он и не причиняет никакой боли и не вредит делу, но если найдется такой врач, который сможет разогнуть этот палец, то тебе не покажется далеким путь даже из владения Цинь во владение Чу (через всю Поднебесную. – В. К.), лишь бы твой палец не отличался от пальцев всех людей. Когда у тебя палец непохож на людской, так ты знаешь, как гнушаться этого, а когда твое сердце непохоже на людское, как того гнушаться, ты не знаешь!

Вот это я и называю незнанием однородности (в умозаключении. – В. К.).

11.13. Мэн-цзы говорил:

– Всякий человек, если захочет выращивать платаны или дриандры толщиной в четверть или в половину обхвата, узнает, чем и как вырастить их такими. Что же касается себя лично, то находятся такие, которые не знают, чем и как ухаживать за собой. Да разве они любят себя не так, как платаны и дриандру?! Это же верх того, чтоб не думать о себе!

11.14. Мэн-цзы говорил:

– В отношении своего тела люди жалеют в нем все, а поскольку жалеют в нем все, значит, и ухаживают за всем, что в нем есть. Нет даже небольшого клочка кожи на своем теле, которого люди не жалели бы, значит, нет и такого клочка кожи у людей, за которым они не ухаживали бы.

Разве есть что-либо иное, чем можно было бы проверить, хорошо или нехорошо холят себя люди?

Да возьмите же пример с самого себя, вот и все!

В туловище человека есть и ценимое, и презираемое, есть и большое (великое. – В. К.), и малое (ничтожное. – J B . К.).

Не губите же в себе великое из-за малого и ценимое из-за презираемого!

Подлы те люди, которые ухаживают лишь за тем, что является малым (ничтожным. – В. К.) в их теле; велики те люди, которые ухаживают только за тем, что является большим (великим. – В. К.) в них самих.

Представим себе теперь, что имеется мастер-садовод, который забросил выращивание своих дорогих платанов и дриандр и ухаживает за не представляющими никакой ценности кизилом и жу-жубами. В таком случае его сочтут презренным садоводом, не заслуживающим никакого уважения.

Того, кто, ухаживая за одним своим пальцем на руке, не понимал бы, что лишается плеча и спины, сочли бы тогда подобным обезумевшему волку.

Люди презирали бы человека, который только пил бы да ел. Считали бы, что он ухаживает лишь за ничтожным малым, заключенным в его теле, и этим утрачивает что в нем есть великое.

Но разве соответствует (пресловутому. – В. К.) клочку кожи рот и живот того человека, который хоть пьет и ест, однако ничего великого в себе не утрачивает!

11.15. Гун-Ду-цзы задал Мэн-цзы такой вопрос: – Все мы в равной мере являемся людьми, но почему же некоторые делаются великими, а некоторые становятся ничтожными людьми.

Мэн-цзы ответил:

– Повинующиеся велениям своего великого (органа. – В. К.) тела делаются великими людьми, а повинующиеся велениям своего малого (органа. – В. К.) тела становятся ничтожными.

Гун-Ду-цзы спросил:

– Все мы в равной мере являемся людьми, но почему же некоторые повинуются великому (органу. – В. К.) своего тела, а другие малому?

Мэн-цзы ответил:

– Начальник (орган. – В. К.), ведающий ушами и глазами, не размышляет, а заслонен от размышления всякими предметами. Когда эти предметы вступают в связь между собою, они увлекают его, вот и все.

Что касается начальника (органа. – В. К.), ведающего сердцем, то он размышляет. Когда размышляет, то обретает нечто, а если не размышляет, то не обретает ничего.

Если то, что даровано нам Небом, прежде всего установить на том органе, который у нас является большим (великим. – В. К.), тогда тот, который является малым (ничтожным. – В. К.), не сможет отнять этого дара.

Только так и делаются великими людьми, вот и все.

11.16. Мэн-цзы говорил:

– Почетные звания бывают от Неба (природы. – В. К.) и от людей. Почетные звания от Неба – это нелицеприятность, справедливость, преданность, верность и неутомимое стремление к добру. Почетные звания от людей – это гун (первая степень после вана-правителя. – В. К.), цин (вторая степень. – В. К.) и дафу (третья степень. – В. К.).

Люди с древних времен совершенствовали в себе почетные звания, дарованные им от Неба, и почетные звания от людей сопутствовали им. Люди нынешних времен совершенствуют в себе почетные звания от Неба, только чтобы добиться почетных званий от людей.

Из заблуждений самым сильным является такое, когда человек, получив почетные звания от людей, забрасывает свои почетные звания от Неба. В конце концов он сам тоже обязательно гибнет, вот и все.

11.17. Мэн-цзы говорил:

– Сходным чувством у людей является желание быть знатным, но никто не думает о том, что знатность поголовно у всех людей заложена в них самих! Та знатность, что ценится людьми, не есть врожденная знатность.

Чжао Мэн может подвергать презрению тех, кого он же сам ценит в качестве знатных.

В Стихах говорится: «Уже пьян от вина, пресыщен уже добродетелями» (94).

Речь идет о таком пресыщении чувством нелицеприятности и справедливости, при котором не просыпается никакого желания к чужим яствам, как бы они ни были жирны и сладки; речь идет о распространении такой доброй славы и широкой известности о себе, при которых не просыпается никакого желания к чужим одеждам, расшитым знаками почета.

11.18. Мэн-цзы говорил:

– Беспристрастие одолевает лицеприятие так же, как вода побеждает огонь.

С нынешних времен те, кто призван совершать человечность, поступают так, словно одной чаркой воды хотят спасти от огня пылающий воз хвороста; пламя не угасает, и тогда они утверждают, что воде не одолеть огня. Этим они в еще большей мере оказывают потворство лицеприятным, в конце концов они сами тоже обязательно погибнут, вот и все.

11.19. Мэн-цзы говорил:

– Прекраснейшими из всего того, что высевается, являются пять злаков (просо, ячмень, пшеница, рис и бобы. – В. К.), но если не дать им созреть, то они окажутся хуже плевел.

Вот и беспристрастие тоже зависит от того, чтобы давать ему созреть, вот и все!

11.20. Мэн-цзы говорил:

– Стрелок И, обучая людей стрельбе из лука, обязательно направлял их волю на то, чтоб натянуть лук до отказа.

Те, кто учится знанию, тоже обязательно должны напрягать свою волю до отказа.

Большой мастер, поучающий людей (учеников. – В. К.), обязательно пользуется угольником и циркулем.

Те, кто учится познанию людей, тоже обязательно должны пользоваться своеобразными угольником и циркулем.