Чтобы разнять Купера и преподобного Марка, потребовались совместные усилия Тома, Стива, Гевина и Джейми (когда я удивилась силе ее мышц, она ответила: «Объездка»). Когда их наконец растащили, оказалось, что мы опоздали — ущерб был уже нанесен. Позже врачи констатировали сломанный нос и ушибленные ребра (у преподобного Марка) и вывихнутый палец и возможное сотрясение мозга (у Купера). Однако подтвердить, есть ли у Купера сотрясение мозга, не удалось, потому что он отказался ехать в больницу.

— Что они могут сделать при сотрясении мозга? — спросил Купер после того, как врач вправил ему мизинец. — Скажут, чтобы я не принимал кодеин и посадят кого-нибудь будить меня каждые два часа, чтобы убедиться, что я не впал в кому? Извините, но это я и дома могу сделать.

Марк отнесся к перелому носа спокойно и даже не стал выдвигать против Купера обвинение, когда узнал, что на него напал Картрайт из «Картрайт рекордс».

— Возможно, оно и к лучшему, — сказал он, усаживаясь в машину «скорой помощи». (В отличие от Купера преподобный охотно дал отвезти себя в больницу Святого Винсента, вероятно, чтобы оттянуть момент неприятного разговора с начальством по возвращении в студенческую часовню.) — Теперь моя проблема решится, потому что я стану не таким привлекательным для дам.

— Да, — сказала я. — Желаю удачи.

Хотя преподобный Марк и не убивал доктора Витча, распоряжение об объявлении персоной нон-грата я не отменила, а Джейми по-прежнему собиралась подать на него официальную жалобу, к которой я обязательно добавлю собственное примечание с его признаниями и информацией о том, что с предыдущих мест работы его уволили по неразглашенным причинам.

Пусть он и не убийца, но все равно остается подонком.

Наконец волнения улеглись, и все мы медленно двинулись в сторону Фишер-холла. Медленно, потому что подстраивались под шаг Купера: похоже, у него были и еще какие-то повреждения, о которых он не рассказал врачам.

— Признаться, церемония меня разочаровала, — сказал Себастьян.

Я не удержалась от колкости:

— Ну да, все бы шло хорошо, если бы не появился ты.

Я вертелась вокруг Купера, готовая подхватить его в любую минуту, если он вдруг начнет падать. Ему это не нравилось, и он уже два раза просил меня не путаться под ногами. Я сказала, что присматриваю за ним, так же как он присматривал за мной в спортивном центре. А он заявил, что на него никакие священники-убийцы не охотятся.

— Это я во всем виновата, — вздохнула Сара. Мы плелись по Бликер-стрит мимо подземных развлекательных клубов и надземных маникюрных салонов и магазинов суши. — Мне казалось, будет правильно, если Себастьян придет на поминальную службу, чтобы отдать дань уважения. Мне и в голову не приходило, что миссис Витч окажется такой психованной.

— А какой реакции ты от нее ожидала? — поинтересовался Гевин. — Только что пришили ее бывшего мужа.

— Вот именно, — продолжала Сара. — Бывшего, а не нынешнего. Ее реакция совершенно неоправданна. У этой женщины явно остались какие-то нерешенные вопросы с Оуэном.

Себастьян и Сара держались за руки. Очевидно, обед с Блументалями прошел удачно. По сути дела, мы с Купером были единственными, кто возвращался в Фишер-холл, НЕ держась за руки. Определенно, любовь разлита в воздухе.

После того как «скорая помощь» уехала, я поискала глазами Теда, но нигде не нашла. Исчезла и Маффи. Я не говорю, что они ушли вместе, но они оба исчезли.

Конечно, к тому времени все остальные тоже разошлись. Появление возле спортивного центра двух машин «скорой помощи» оказалось в некотором роде знаком окончания приема. Том и Стив ушли к себе — они жили по другую сторону от парка. Эллингтоны, естественно, уехали на своей машине, миссис Витч тоже.

Вообще-то, Тед мог бы задержаться, чтобы проводить меня до дома — как-никак меня недавно пытались убить.

Но, наверное, как только ты расстаешься с парнем, на него больше нечего рассчитывать.

— Мне просто кажется, — сказала я Себастьяну, — что если ты хотел представиться бывшей жене Оуэна, тебе стоило выбрать более подходящий момент.

— Так в том-то все и дело! — воскликнул Себастьян. Мы дошли до улицы МакДугал и свернули на нее. До Фишер-холла оставалась пара кварталов. С этого расстояния мы уже слышали шум собрания КРА, проходившего в парке. Того самого, на котором я отказалась петь. — Я уже встречался с Пэм.

— Извини, но это невозможно. Она только сегодня приехала в город. А ты всего несколько часов назад вышел из тюрьмы.

— Я хочу есть, — заныла Джейми. Ничего удивительного — мы проходили по Третьей Западной улице, и ветер доносил до нас аппетитные запахи из пиццерии Джо.

— Мы закажем еду, когда доберемся до дома, — пообещал Гевин. — Если ты не хочешь поесть в кафе.

— Здорово, — мечтательно сказала Джейми. — Я хочу пиццу с колбасой и грибами, а ты?

— Можешь себе представить: я тоже обожаю колбасу и грибы! — обрадовался Гевин.

Мы перешли Третью Западную улицу, направляясь к Четвертой Западной.

— Мы встретили Пэм вчера, в кружке шахматистов, — сказала Сара. — По крайней мере, я думаю, это была она. Правда, Себастьян?

— Точно, — кивнул Себастьян. — Она расспрашивала про КРА и взяла кое-какую нашу литературу.

— Не может быть! — заявила я. — Невозможно! Вчера утром ее не было в Нью-Йорке, она не могла примчаться так быстро, поскольку живет в Айове.

— В Иллинойсе, — поправил Купер.

— Неважно. Она объявилась в Фишер-холле сегодня утром. С чемоданом.

Сара растерялась.

— Себастьян, тогда кто же была та женщина вчера?

— Не знаю. — Себастьян покачал головой. — Я так устал, что голова плохо работает.

— Бедняжка! — Сара погладила его по щеке, на которой уже проступила щетина. Видно, в «Райкерз» заключенным не выдают бритвы. — Давай-ка уложим тебя в кроватку. Утром тебе станет лучше.

— Нет, — устало сказал Себастьян, — мне нужно идти на собрание.

К моему удивлению, Сара возразила:

— КРА один вечер может обойтись без тебя.

— Нет. — В голосе Себастьяна слышалась безмерная усталость. — Это мой долг, я должен пойти.

— Ладно, — решительно сказала Сара, — но сначала нам нужно переодеться. Мы же не можем идти в таком виде.

Мы дошли до парка. Теперь шум протестов стал гораздо громче, было уже видно толпу, собравшуюся у арки Вашингтон-сквер, где установили временную трибуну. На трибуне кто-то стоял с мегафоном и поощрял толпу скандировать:

— Чего мы хотим?

— Равных прав!

— Когда мы их хотим?

— Сейчас!

Спустились сумерки. Вечер был теплый, и в парке болталась обычная публика — скейтеры, бегуны с собаками (и почему у них всегда собаки?), молодые влюбленные парочки, наркоторговцы и вечно бранящиеся старики из шахматного кружка.

Ну и, конечно, полицейские. Ими парк просто кишел — из-за собрания студенческого союза.

А перед зданием, где жил Оуэн, на том же самом месте, что и днем, стоял трейлер для перевозки мебели. Только теперь двери фургона были закрыты. Тот, кто его арендовал, явно собирался уезжать.

И хорошо, потому что по эту сторону парка запрещено парковать машины на ночь.

— Хизер, если я выпишу на Себастьяна гостевой пропуск, — обратилась ко мне Сара, — ты его подпишешь?

— Сара! — сказала я с раздражением.

Мне хотелось только одного: поскорее довести Купера до дома и уложить в кровать. А потом мне придется будить его каждые два часа, так что нормально поспать этой ночью ни одному из нас не удастся. Когда я думала о том, что чуть было его не потеряла, мне становилось страшно.

Там, на лестнице, он мог сломать позвоночник. А могло быть и хуже.

— Я знаю, — сказала Сара, — что заявку на пропуск положено подавать за сутки, но откуда я могла знать, что Себастьяна выпустят? — В сгущающихся сумерках ее темные глаза расширились и смотрели на меня с мольбой. — Ну пожалуйста.

Я вздохнула.

— Ладно. Куп, ты не против, если мы ненадолго завернем в Фишер-холл?

— Конечно, — сказал Купер. — Делай, что тебе нужно, а я пойду домой.

— Куп! — Чуда не произошло: характер Купера ничуть не изменился в результате сотрясения мозга. — Это ненадолго.

— Я взрослый мужчина и вполне способен самостоятельно дойти до собственного дома, который находится всего лишь за углом. — Видя мою унылую физиономию, он протянул руку и взъерошил мне волосы (между прочим, не люблю я этот жест). — Хизер, ничего со мной не случится. Встретимся дома.

И вот он, прихрамывая, уходит прочь.

Сара посмотрела ему вслед, нервно покусывая нижнюю губу. Потом повернулась ко мне и увидела, что мои взгляды мечут молнии в ее сторону.

— Извини, ради бога, — сказала она. — Это так мило с твоей стороны… особенно после всего, что я натворила. Знаю, я не заслуживаю…

— Пошли, — перебила я.

Мы вошли в здание. Фишер-холл ночью живет совсем в другом ритме. И по этому поводу я могу сказать только одно: слава богу, что я работаю днем. В девять утра, когда я прихожу на работу, большинство жильцов или на занятиях, или еще спят, и до моего ухода, то есть до пяти вечера, большая часть из них не возвращается или не встает. А когда они дома, как сейчас, вестибюль гудит от их кипучей деятельности: кто-то катается на роликах, кто-то регистрирует гостей, кто-то лупит по кнопкам лифтов, кто-то жалуется, что телевизор в вестибюле плохо показывает, кто-то звонит на этажи своим друзьям, кто-то проклинает почту, кто-то просто кричит друг другу «привет» — короче, сумасшедший дом.

Не представляю, как выдерживают директора, должности которых предусматривают проживание в резиденции. Некоторые, например Саймон Хейг, превратились в пронырливых хорьков, и это помогает им выжить. Другие сохраняют невозмутимость просто потому, что с них все как с гуся вода. Том из таких. Надеюсь, я стану именно таким директором. Если, конечно, свершится чудо и я получу степень бакалавра, потом магистра, а потом займу должность директора (хотя если это когда-нибудь случится… мне не позавидуешь). Третьи превращаются в завзятых бюрократов вроде Оуэна. Подозреваю, я могу стать именно такой. Я прямо чувствую, как при виде следов от роликов на мраморном полу вестибюля у меня кровь стынет в жилах. Утром, выйдя на работу, Хулио за сердце схватится, когда увидит. Но тут я вспомнила, что он не выйдет утром, потому что бастует.

Я заполнила гостевой пропуск и протянула его Себастьяну.

— Держи. Оттянись по полной. Себастьян посмотрел на пропуск.

— О! — Некоторое время он был похож не на подозреваемого в убийстве и не на лидера студенческой революции, а на испуганного мальчишку, который впутался во что-то, что ему не по силам. — Хизер, большое спасибо! Ты не представляешь, как много это для меня значит. Я знаю, Сара тебе рассказала про мою ситуацию с соседом по комнате и про то, что родители сняли мне номер в отеле, но… Мне очень приятно, что я могу остаться с Сарой. Она… она очень много для меня значит. До недавнего времени я просто не понимал, как много.

Сара смущенно уставилась на острые носки своих туфель, очаровательно краснея и, по-видимому, не сознавая, что Себастьян смотрит на нее. Меня разрывали противоречивые чувства: с одной стороны, меня от них тошнило, а с другой — мне хотелось обнять эту парочку. Они такие славные.

И вдруг я поняла, что испытываю еще одно чувство. Зависть.

Я тоже так хочу.

Мне казалось, что нечто подобное у меня есть. Но, к счастью, я вовремя поняла, что это не так. Не сказать, чтобы существовала реальная опасность наделать глупостей, например выйти замуж или отправиться пешком в Аппалачи. Но все равно. Мне бы хотелось, чтобы у меня было то же, что есть у них. Когда-нибудь.

В итоге я просто пробурчала:

— Ладно, вы двое, не забывайте про безопасный секс. И, между прочим, Сара, ты все еще на дежурстве. Если позвонит помощник директора, ты должна снять трубку. Несмотря ни на что.

Сара покраснела еще гуще.

— Ну конечно, Хизер, — пробормотала она, глядя в пол.

Услышав мое имя, какая-то студентка глубоко вдохнула и бросилась ко мне.

— Боже, вы Хизер Уэллс? — закричала она.

Я возвела глаза к небу, моля Бога дать мне силы.

— Да, а что?

— О господи, я знаю, что офис уже закрыт, но ко мне неожиданно приехала двоюродная сестра, клянусь, мне ужасно нужен гостевой пропуск, не могли бы вы сделать для меня исключение… я буду перед вами в долгу…

Я показала на Сару.

— Тебе нужна она. А меня тут нет.

Я прошла через вестибюль и вышла в вечернюю прохладу.

Стоя в круге голубоватого света, падающего от фонаря над дверью, я посмотрела на парк, стараясь не обращать внимания на группки курильщиков, которые понижали голоса до шепота, распознав во мне «борца с наркотиками».

Митингующие в парке теперь скандировали:

— Профсоюзный договор — сейчас! Неуважение — никогда!

Не очень-то складные фразы, однако митингующие казались весьма довольными собой.

Вечер был прекрасный — слишком прекрасный, чтобы возвращаться домой так рано. Но, с другой стороны, теперь, когда папа переехал, мне надо выгуливать Люси, да еще и заботиться об одном частном детективе, у которого почти сотрясение мозга.

Интересно, что бы я сейчас делала, будь я нормальной одинокой девушкой в Нью-Йорке, вроде Маффи? Наверняка пошла бы куда-нибудь с подругами. Правда, у меня нет подруг. Нет, это не совсем так. Но одна одинокая подруга занята тем, что преследует моего коллегу с четырьмя детьми, а другая — замужняя — сейчас слишком переполнена гормонами, чтобы с ней можно было нормально повеселиться.

Я посмотрела на фургон для перевозки мебели. Он все еще стоял.

Интересно, что будет с Маффи, когда закончится забастовка? Должна же она когда-то кончиться. Вряд ли президент будет долго терпеть огромную надувную крысу перед своим кабинетом. Работу Маффи конечно не потеряет, и это для нее счастье — не придется отказываться от квартиры, ради которой она продала свадебный сервиз. Но чем она будет заниматься целыми днями?

Наверное, начнет тренироваться — готовиться к пешему походу с Тедом. Из них действительно получится красивая пара. Правда, между ними еще меньше общего, чем между мной и Тедом, — не представляю Маффи на Аппалачской тропе. Как она там сможет делать эту свою пышную прическу без фена? А Тед вряд ли когда-нибудь заинтересуется орнаментом на фарфоре. Но ведь люди меняются.

«Убийство всегда кому-нибудь выгодно».

Это сказал Купер, когда стоял не так уж далеко от того места, где сейчас стою я.

«Всегда».

И тут меня вдруг осенило. Наверное, эта мысль давно существовала где-то на краешке моего мозга, между сознательным и бессознательным, так же как и мои истинные чувства по отношению к Теду. Но по каким-то неведомым причинам я все время отталкивала эту мысль — наверное, потому, что она была неудобная. Но сейчас я впустила ее в сознание.

И она там осталась.

Я знала, что мне нужно с этим что-то делать. Сейчас.

Я повернулась. Но вместо того чтобы идти налево, в направлении дома, я пошла направо, в ту сторону, где жил Оуэн и где сейчас стоял мебельный фургон. Я вошла в здание, где остановилась Пэм, подошла к привратнику и попросила позвонить в квартиру Оуэна.

— Как мне вас представить? — спросил привратник.

Это был один из людей Розетти, и он изо всех сил старался произвести хорошее впечатление, что было нелегко с зубочисткой во рту.

— Скажите, что пришла Хизер, — сказала я.

— Хорошо.

Пэм, похоже, удивилась, но велела меня впустить. Сама не знаю почему я сделала то, что сделала дальше. Я только помню, что меня затрясло. И не от страха. От гнева.

Я могла думать только о дурацких тряпичных куклах на свитере Пэм, о черной и белой кукле, держащихся за руки.

Просто удивительно, какие мысли приходят в голову, когда перед глазами проносится жизнь твоего босса.

Я решительно двинулась к лифту. Здание, где жил Оуэн, — кстати, здесь же живут президент Эллингтон и его жена, — ничем не напоминает Фишер-холл. Это воплощение элегантности — кругом мрамор и полированная медь, — и в это время суток здесь тихо. В Лифте, кроме меня, никого не было. Здесь даже не было слышно шума митинга КРА. До шестого этажа, на котором жил Оуэн, я поднималась в полной тишине, пока короткое «динь» не возвестило, что лифт пришел на нужный этаж. Двери раздвинулись. Я вышла в коридор и направилась к квартире J-6. К квартире, в которой жил Оуэн.

Пэм открыла дверь даже до того, как я постучалась.

— Хизер! — улыбнулась она. Пэм сменила черный костюм, в котором была на поминальной службе, на все тот же свитер с тряпичными куклами. Как будто свитер с куклами, держащимися за руки, должен был принести в мир гармонию.

— Какой сюрприз! — воскликнула она. — Я вас не ждала. Вы решили меня навестить? Наверное, из-за того скандала на поминальной службе? Это было ужасно, правда? Поверить не могу, что такое случилось! Может, зайдете?

Я вошла в квартиру. Как я и ожидала, он исчез. Я имею в виду фарфоровый сервиз. Все до единого предметы белого с голубым рисунком фарфорового сервиза, которые Оуэн держал в буфете в гостиной, исчезли.

А заодно и буфет, в котором сервиз был выставлен.

— Это очень мило с вашей стороны, — продолжала Пэм. — Оуэн действительно отзывался о вас очень хорошо, он говорил, что вы очень внимательная и заботливая по отношению к студентам. Я вижу, что эти качества простираются и за пределы вашей работы. Но прошу вас, не волнуйтесь за меня. Я в порядке, правда. Не хотите ли чашечку кофе? Или, может быть, травяного чая? Мне не трудно, я как раз собиралась заварить его для себя.

Я повернулась к ней лицом. Гарфилд спал, свернувшись клубочком на диване. До моего прихода Пэм явно сидела с ним рядом: телевизор работал, а пульт лежал на диване.

— Где он? — спросила я.

Мой голос прозвучал резко, сама не знаю почему. Пэм посмотрела на меня, не понимая:

— Кто, дорогая?

— Не кто, а что, и вы прекрасно понимаете, о чем речь. Он в том фургоне, который стоит на улице?

Она по-прежнему смотрела на меня недоуменно, но на ее щеках выступили два ярких красных пятна.

— Хизер… боюсь, я не знаю, о чем вы говорите…

— Фарфор, — сказала я. — Свадебный сервиз, который по решению о разводе достался Оуэну. Свадебный сервиз, из-за которого вы его убили. Где он?