Пролог

Лондон, май 1832 года

Джеймс запаздывал.

Что было совсем на него не похоже. Граф Денем никогда не опаздывал. Его золотой с изумрудами хронометр, приобретенный в прошлом году в Цюрихе за немыслимую, как подозревала Эмма, сумму, отличался исключительно точным ходом. Граф всегда сверял его с громадными часами на башне Вестминстера, а те, видит Бог, никогда не ошибались.

К тому же после чая граф Денем неизменно заглядывал в библиотеку, чтобы просмотреть почту, которая могла поступить за время его отсутствия.

Так где же его носит?

Если Джеймс задерживается, то только потому, что кто-то нарушил его привычный распорядок. И не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, кто именно. Эмма не имела ни малейших сомнений относительно личности этой персоны.

Конечно же, Пенелопа. Вот уж кто способен вешаться графу на шею безо всякого стеснения! Тем более что утром за завтраком она призналась Эмме, что намерена сегодня же приступить к делу.

— Даже если он и не помышляет пока о женитьбе, я быстро внушу ему эту мысль, — заговорщическим тоном сообщила Пенелопа, пока ее родители, приходившиеся Эмме дядей и тетей, поглощали яичницу с ветчиной, морщась от головной боли, вызванной чрезмерным количеством шампанского, выпитого накануне на званом вечере. — Вот увидишь.

Эмма нисколько не сомневалась, что ее кузина способна настроить на брачный лад любого мужчину. В конце концов, если Бог чем и одарил Пенелопу, так это красотой. Не то чтобы Эмма считала себя непривлекательной. Нет, она тоже недурна… в своем роде.

Но Пенелопа была счастливой обладательницей иссиня-черных волос, тяжелыми прядями ниспадавших на спину, и сверкающих темных, как у испанки, очей, тогда как Эмме достались банальные голубые глаза и непослушные белокурые локоны, не желавшие распрямляться и оттого казавшиеся короче, чем были на самом деле. К тому же Пенелопа была на целую голову выше, а ее соблазнительным округлостям могла бы позавидовать любая женщина. Неудивительно, что к Эмме, с ее миниатюрной фигуркой, голубыми глазами и светлыми кудряшками, относились как к ребенку. Она выглядела как кукла, и обращались с ней соответственно.

Но с этим покончено. С сегодняшнего дня. После того как она поговорит с Джеймсом.

Эмма ничуть не винила Пенелопу за ее стремление поймать графа в свои сети. Совсем наоборот. Она отлично понимала свою кузину. Джеймс Марбери, смуглый, баснословно богатый красавец, был одним из самых завидных женихов во всем Лондоне. Только трепет, в который он повергал представительниц высшего света, объяснял то, что ему удавалось так долго избегать брачных уз.

Но теперь, когда Пенелопе втемяшилось в голову, что она хочет стать леди Денем, его вольные денечки сочтены. Ни один мужчина, даже такой закоренелый холостяк, как граф Денем, не способен устоять перед чарами Пенелопы Ван Корт.

Жаль только, что кузина не пустила их в ход раньше. Можно себе представить, как это выглядело со стороны, когда они обе, одна задругой, извинившись, выскользнули из гостиной вдовствующей графини Денем сразу же вслед за графом. Интересно, что подумали Стюарт и леди Денем, его тетка, об их странном поведении? Наверное, сочли его по меньшей мере невежливым. Но Стюарт простит ее, как только узнает о результатах ее затеи, которые — Эмма не сомневалась — будут впечатляющими.

Дверь в библиотеку распахнулась. Эмма вскочила с дивана и разгладила оборки на пышной юбке из блестящего голубого шелка. Странно, но до этой минуты она совсем не волновалась по поводу предстоящего разговора. Ни капельки. Да и о чем тут, собственно, волноваться? Не считая, конечно, того, что, сообщив Джеймсу о своих планах, она действует вопреки желаниям Стюарта.

Но Стюарт, когда дело касается Джеймса, просто не способен оставаться беспристрастным. При всей своей любви к кузену он убежден, что Джеймс — законченный повеса и циник. Конечно, граф, что верно, то верно, склонен сорить деньгами и делать экстравагантные покупки вроде швейцарских карманных часов или породистых скакунов. Но в конце концов, это его деньги. И он имеет право тратить их, как пожелает. К тому же он охотно раскрывает свой кошелек, когда Эмма обращается к нему по поводу благотворительности. О, Джеймс, конечно, ворчит, но не всерьез. Не было случая, чтобы она вышла из кабинета лорда Денема с пустыми руками.

И потом, нельзя отрицать, что Джеймс более чем щедр к своим родственникам. Свою мать он устроил со всеми мыслимыми удобствами в принадлежащем ему особняке в самом фешенебельном районе Лондона. А по отношению к Стюарту, бедному сироте, который приходился ему кузеном, граф проявил поистине редкое великодушие, оплатив обучение в семинарии, как того пожелал сам Стюарт, да и держался с ним скорее как с братом, чем кузеном.

Учитывая такую щедрость, Эмма не могла одобрить намерений Стюарта. Джеймс, не говоря уже о его матери, будет ужасно обижен. А что скажут Пенелопа и ее родители? Эмма стольким обязана своим дяде и тете. Лучше — намного лучше — сделать все, как полагается, в открытую, так чтобы ни у кого не возникло подозрений, будто за их спиной творятся темные делишки.

Стюарт убедится, что она права, когда увидит, с каким воодушевлением его кузен встретил новость, — а в том, что так оно и будет, Эмма не сомневалась. Если представить их планы в правильном свете, Джеймс все поймет, а Стюарт одумается и не наделает глупостей.

Тем не менее, услышав, каким тоном граф разговаривает с кем-то, оставшимся в коридоре за дверью библиотеки, Эмма усомнилась, что выбрала подходящий момент, чтобы обратиться к нему по столь щекотливому делу.

— Все это очень интересно, мисс Ван Корт, — сказал Джеймс, даже не пытаясь скрыть нетерпение, прозвучавшее в его глубоком голосе, — но мне нужно заняться неотложными делами, так что, если вы не возражаете…

— Но, — донесся до Эммы голос ее кузины, Пенелопы, — мне просто необходимо поговорить с вами, милорд. Если позволите, я…

— В другой раз, мисс Ван Корт, — твердо сказал граф и, шагнув в комнату, закрыл за собой дверь с выражением явного облегчения на красивом лице.

Впрочем, облегчение быстро сменилось недоумением, когда он заметил Эмму, застывшую посреди библиотеки со сцепленными в молитвенном жесте руками.

— О, лорд Денем, — произнесла она, внезапно разволновавшись, — прошу прощения. Я хотела перемолвиться с вами парой слов, но теперь вижу, что выбрала не самый удачный момент…

И это еще мягко сказано! Эмма не сомневалась, что бедная Пенелопа, столь бесцеремонно отвергнутая, забилась в ближайшую кладовку, где они часто прятались в детстве и где можно выплакаться от души, не опасаясь, что твое уединение нарушат. А ведь сегодня вечером они приглашены на бал к лорду и леди Читтенхаус! Едва ли Пенелопа придет в себя к тому времени.

Лорд Денем, однако, не выразил неудовольствия от неожиданного появления Эммы в его личном убежище. Слегка пожав широкими плечами, словно отбросив нечто не слишком приятное, он шагнул в комнату и улыбнулся.

— Я всегда рад видеть тебя, Эмма. Чему я обязан этому удовольствию на сей раз? Попечительскому совету по улучшению условий пребывания женщин в Ньюгейте? Или эго снова Лига миссионеров?

— О! — сказала Эмма, когда Джеймс уселся за массивный письменный стол красного дерева и потянулся за пером и бумагой, чтобы черкнуть записку своему секретарю с распоряжением выписать чек. — Вообще-то ни то и ни другое.

Джеймс поднял на нее удивленный взгляд.

— Вот как? Только не говори, что ты вступила в еще одно благотворительное общество. Не позволяй людям злоупотреблять твоей добротой. Поверь, они не успокоятся, пока не заездят окончательно такое мягкосердечное создание, как ты.

— Я хотела видеть вас, милорд, не в связи с благотворительностью, — произнесла Эмма сдавленным голосом и кашлянула, чтобы прочистить горло. Все оказалось не так просто, как ей представлялось. В своих планах она совсем забыла о глазах Джеймса. Светло-карие, они постоянно меняли цвет — от ярко-золотистого до темно-зеленого — в зависимости от освещения. Но каким бы ни был цвет, взгляд оставался пронзительным, а временами, казалось, прожигал насквозь. Внезапно Эмма утратила весь пыл, с которым явилась, и застыла перед массивным столом, безвольно уронив руки.

Джеймс, с любопытством наблюдавший за ней, отложил перо и откинулся в кресле.

— Ну хорошо, Эмма. Выкладывай. Что ты натворила?

— Я? — пискнула Эмма Господи, ну почему она ведет себя, словно провинившийся ребенок? В конце концов, он ей не опекун. Они даже не родственники, пока, во всяком случае. То, что Регина Ван Корт, вырастившая Эмму, и мать Джеймса, вдовствующая графиня Денем, — лучшие подруги, еще не делает их одной семьей. Впрочем, обе дамы не теряли надежды в один прекрасный день породниться, поженив своих отпрысков.

Что ж, этот день не за горами. Правда, к алтарю направится совсем не та пара, которая виделась им в мечтах.

— Ничего, — поспешила объяснить Эмма — Право, ничего. Это касается Стюарта.

— Стюарта? — Джеймс удивленно вскинул темные брови. Он доказал свою привязанность к кузену множеством способов: от платы за образование до щедрых пожертвований на благотворительные причуды самого Стюарта. Однако это не значило, что он всецело одобрял своего юного родственника, во всяком случае, не более чем Стюарт одобрял самого графа. Собственно, все обстояло как раз наоборот. Джеймс не разделял жизненной философии своего кузена, а разглагольствования Стюарта о благе человечества доводили его до белого каления. Помогать бедным, конечно, похвально. Но не лучше ли сделать так, чтобы бедняки могли помочь себе сами?

Стюарт утверждал, что достаточно разъяснить бедным промысел Божий, и они последуют по указанному пути. Джеймс же полагал — и не отказывал себе в удовольствии заявить об этом, — что правила личной гигиены и финансовые вложения в промышленность дадут куда больший эффект, чем все проповеди, вместе взятые. Духовной пищей сыт не будешь.

— Если ты по поводу его дурацкого намерения, — натянуто произнес Джеймс, — стать викарием в та ком диком месте, как Шетландские острова, дозволь заверить тебя, Эмма, что даже самые трогательные твои мольбы не заставят меня изменить свое мнение. Это чистой воды идиотизм. Не для того я оплатил его обучение в Оксфорде, чтобы он читал проповеди кучке темных островитян. Если у него есть хоть крупица здравого смысла, он возьмет приход здесь, в Лондоне, а может, даже в Денемском аббатстве. Ну а если нет, я не могу остановить его. Но в моих силах осложнить его жизнь, отказавшись финансировать эту безумную затею. Посмотрим, понравится ли ему жить на жалованье викария. Уверяю тебя, через месяц он вернется.

Эмма, уязвленная высокомерной отповедью, адресованной ее возлюбленному, проглотила резкие слова, так и просившиеся на язык. Не стоит ссориться с благодетелем будущего мужа, тем более в данных обстоятельствах.

— Вообще-то я хотела поговорить о другом, — вымолвила Эмма. — Дело в том…

Она умолкла, впервые предположив, что Стюарт был прав, когда предостерегал ее от того, чтобы посвящать Джеймса в их планы. Если граф не одобряет саму идею, связанную с Шетландскими островами, то едва ли ему понравится та часть их замысла, о которой она собиралась ему сообщить.

С другой стороны, Джеймс всегда был добр к ней — и не только в детстве, когда в возрасте четырех лет она поселилась у Ван Кортов, оставшись после смерти родителей круглой сиротой. Четырнадцатилетний Джеймс поразил ее тогда своей необыкновенной мудростью и житейским опытом, дружески посоветовав не приставать к пчелам, которых она пыталась вовлечь в свои игры. По сравнению с ним Стюарт, задумчивый и неприступный, хотя и был старше Эммы всего на шесть лет, казался ужасно романтичным.

Нет, Джеймс и потом оставался с ней необычайно любезным. А после ее дебюта в свете, когда она наслаждалась своим первым сезоном, Джеймс был единственным, кто не обращался с ней как с глупышкой, только что выпорхнувшей из классной комнаты, чего не скажешь о членах ее собственной семьи. Если же не хватало партнеров для танцев — что иногда случалось, — Эмма всегда могла рассчитывать, что ее пригласят хотя бы один раз, и не кто-нибудь, а граф Денем.

А когда ее восхищение кузеном Джеймса Стюартом стало слишком велико, чтобы хранить его в тайне, тем более что Стюарт, казалось, едва ли замечал ее существование, Джеймс не стал дразнить ее по этому поводу. Правда, он не выказал особого восторга, когда Эмма открыла ему, что у нее на сердце. Тем не менее он не запретил им видеться. Похоже, его позабавило «преклонение», как он выразился, Эммы перед его кузеном.

Едва ли он догадывается, к чему привела его терпимость.

И все же Эмма надеялась, что он будет доволен. Конечно же, он будет доволен. Стюарт несправедлив к своему кузену. У Джеймса доброе сердце. Просто это не всегда заметно… ну как, например, сейчас в коридоре, когда он отделался от бедной Пенелопы. Но это еще не основание, чтобы обвинять его в бессердечности…

— Мы со Стюартом… — Эмма проглотила ком в горле. Ну вот, почти сказала. Кто бы мог подумать, что гак трудно произнести несколько слов. Странно, она всегда считала, что с Джеймсом легко разговаривать. И вовсе он не людоед, каким его представляет Стюарт. Иначе разве стал бы он, при его-то отношении к церкви, платить за обучение кузена в семинарии? Людоед настоял бы на том, чтобы Стюарт изучал законы. А Джеймс не стал.

Нет, Стюарт не прав. Джеймс лает, но не кусается. И будет рад услышать новость, которую Эмма собирается ему сообщить. Рад, потому что их семьи наконец-то объединятся. Что сделает его мать счастливой. А Джеймс готов на все, абсолютно на все, лишь бы порадовать свою мать.

Кроме женитьбы, разумеется, которая последует не раньше, чем он окончательно созреет для столь ответственного шага. Что, судя по легкомысленному поведению Джеймса, произойдет не скоро — поистине горькая пилюля для почтенных матрон из общества, жаждущих пристроить своих дочерей.

— Что вы со Стюартом? — осведомился Джеймс чуть настороженно, как Эмма не преминула заметить.

— Мы со Стюартом, — выпалила Эмма и быстро продолжила, решившись покончить с неопределенностью раз и навсегда, — собираемся пожениться. О, милорд, вы должны поговорить с ним, потому что он вбил себе в голову, будто вы этого никогда не позволите и нам придется бежать. Я уверяла его, что вы не станете возражать, но вы же знаете, какой он упрямый. Я надеялась… я надеялась, что вы сумеете убедить его. Потому что, видите ли, мне хочется настоящей свадьбы, чтобы на ней присутствовали вы, тетя Регина, ваша мать… ну и другие. Не могли бы вы поговорить со Стюартом, милорд? Я была бы вам чрезвычайно признательна.

Ну вот. Она все сказала. Теперь все будет хорошо. Джеймс обо всем позаботится, как он это делал всегда, причем с редкостным умением и сноровкой. У Эммы никогда не было проблемы, с которой Джеймс Марбери не справился бы в два счета. Не получается школьная задачка? У Джеймса готово решение. Сложности с арендой зала для благотворительного маскарада? Пожалуйста. Джеймс напишет несколько доходчивых слов, способных убедить самого строптивого владельца.

Джеймс всегда поможет. Поворчит немного, не без того, конечно. Но в конечном итоге все благополучно разрешится. Как всегда. Эмма почувствовала себя гораздо лучше.

Пока не взглянула на графа.

— Пожениться? — воскликнул Джеймс тоном, который едва ли можно было назвать сочувственным. — Что за чепуха, Эмма? Пожениться? Ты, наверное, шутишь?

Эмма удивленно моргнула.

— Жаль разочаровывать вас, милорд, — произнесла она с достоинством, — но я никогда не была так серьезна.

— Но… вы слишком молоды для брака, — заявил Джеймс. — Ты еще совсем ребенок!

— Едва ли, милорд. Между прочим, мне уже исполнилось восемнадцать. Если помните, вы были у меня на дне рождения в прошлом месяце.

— Восемнадцать? — Она впервые видела, чтобы Джеймс не находил слов. — Все равно ты слишком молода, чтобы выходить замуж. Твои дядя и тетя в курсе?

Эмма закатила глаза.

— Конечно, нет. Я же вам только что объяснила, что никто не знает. Стюарт хочет сохранить все в тайне. Он хочет, чтобы мы сбежали и чтобы я поехала с ним на Шетл…

Она осеклась на полуслове, потому что Джеймс резко вскочил. Он был настолько выше, что Эмме всегда приходилось задирать голову, чтобы взглянуть ему в лицо, когда он стоял так близко, как сейчас, хотя их и разделял стол. При виде выражения его лица она почувствовала внезапную, но вполне ощутимую тревогу. Определенно Джеймс выглядел опасным. Конечно, ей и раньше приходилось видеть его сердитым. Ему ничего не стоило вспылить, когда дело касалось таких вещей, как плохое обслуживание за столом или дурное обращение с лошадьми, к которым он питал слабость.

Но Эмма никогда не видела у него такого выражения. Оно было…

Убийственным, иначе не назовешь.

— Ты хочешь сказать, — произнес Джеймс нарочито спокойным тоном, несмотря на ходившие на скулах желваки, — что мой кузен рассчитывает на твое согласие отправиться вместе с ним на эти забытые Богом острова?

И тут Эмма поняла, что совершила роковую ошибку, Стюарт был абсолютно прав, когда настаивал на том, что они должны пожениться тайно, если хотят пожениться вообще… при условии, конечно, что поведение Джеймса могло служить образчиком того, как будет встречено сообщение об их союзе.

— Это совсем не так плохо, как кажется на первый взгляд, — поспешно проговорила она. — Я уверена, Стюарт скоро получит собственный приход. А пребывание на островах не продлится долго…

— Я же сказал ему, — закричал Джеймс так громко, что Эмма подпрыгнула на месте, — что ему незачем тратить время на эти проклятые острова. Он может хоть завтра занять место священника в Денемском аббатстве. Если придется, я могу повторить это тысячу раз.

— К-конечно, — пролепетала Эмма, — и он благодарен вам за это. Но видите ли, Стюарт хотел бы отправиться в такое место — и я полностью с ним согласна, — где он мог бы принести больше пользы, где люди действительно нуждаются в духовном наставнике. А в Денемском аббатстве, боюсь…

— И потому он решил уехать за сотню миль от дома, на какой-то дикий остров, затерянный в Северном море? Где он будет получать мизерную зарплату и скорей всего погибнет либо от голода, либо от болезней. И, как будто этого мало, ему вздумалось тащить тебя с собой?

Его ореховые глаза яростно пылали. Эмма отвела взгляд, страшась их янтарного блеска. О Господи, лучше бы она держала язык за зубами. Но теперь слишком поздно.

Страх перед тем, что Джеймс может сделать, придал Эмме смелости. Однажды ей пришлось наблюдать схватку между двумя кузенами — из-за лошади, которую Стюарт, по мнению Джеймса, загнал, — и это было не слишком приятное зрелище. Нужно любой ценой не допустить подобного столкновения.

В состоянии, близком к отчаянию, хотя сама она предпочитала считать это праведным негодованием, Эмма воскликнула:

— Не понимаю, милорд, что вас так возмутило? Мы взрослые люди и способны принимать собственные решения. И если я пришла к вам, то только потому, что рассчитывала встретить понимание и сочувствие. Но теперь с горечью вижу, что переоценила ваши душевные качества…

— Ты многое переоценила, дорогая, — уронил Джеймс со смешком, в котором не было и намека на веселье. — Если ты хоть на минуту думаешь, что я позволю вам осуществить этот безумный план…

Эмма понимала, что лучше держать рот на замке. Но она слишком разозлилась.

— Хотела бы я посмотреть, как вы нас остановите, — заявила она, надменно вскинув голову, отчего ее тугие кудряшки запрыгали. — В отличие от вас, милорд, мы со Стюартом не собираемся равнодушно взирать на страдания ближних. Мы хотим сделать этот мир более счастливым для тех, кому повезло в жизни меньше, чем нам. Там, на островах, мы сможем помочь людям, которые действительно нуждаются…

— Пока я вижу только одного человека, который действительно нуждается, — зловеще изрек Джеймс. — Это мой кузен Стюарт, и нуждается он в хорошей трепке.

Эмма резко втянула в грудь воздух.

— Только посмейте тронуть его хоть пальцем, — предупредила она. — Если вы… если вы сделаете это, я никогда больше не скажу вам ни слова.

— А вот это, Эмма, — уронил граф, — я как-нибудь переживу.

С этими словами он вышел из-за стола, решительно пересек комнату и распахнул дверь.

Только когда он выскочил в коридор, выкрикивая имя кузена, Эмма опомнилась и кинулась следом.

— Нет, милорд! — воскликнула она. — Прошу вас, не надо…

Но было слишком поздно. Раздался грохот, а затем отчаянный вопль леди Денем.

— Силы небесные! — Из ближайшей кладовки вы сунулась Пенелопа с покрасневшими глазами. Удивление мигом осушило ее слезы. — Это был лорд Денем? Что ты ему сказала, Эмма?

— Слишком много, — простонала Эмма и умчалась, дабы предотвратить, пока не поздно, убийство своего жениха.

 

Глава 1

Шетландские острова, Май 1833 года

День выдался неудачный.

Не то чтобы он был намного хуже остальных. Вот уже целый год, как Эмма Ван Корт Честертон не видела ни одного хорошего денька. Ну, может, и было несколько приличных дней за минувший год, однако большинство из них никуда не годилось.

Эмма не представляла, что такого она сделала, чтобы накликать на себя подобное невезение. Она не пропустила ни одной монетки в полпенни, что попадались ей на пути, обходила стороной черных кошек и не останавливалась под лестницами.

Нет, она, конечно, не верила в приметы. Всё это давно вышло из моды, как и прочие суеверия.

Но чтобы не искушать судьбу, Эмма на прошлой неделе вновь посетила Древо желаний и прибила к его стволу домашние шлепанцы Стюарта. Пожертвовать собственными она, увы, не могла, поскольку лишней пары у нее не было, а Стюарту они все равно больше не понадобятся.

Однако, проснувшись на следующее утро, Эмма поняла, что шлепанцы не возымели никакого действия. Невезение продолжалось

Петух снова сбежал.

Да, если не везет, то это надолго. Выглянув в окно, Эмма убедилась, что день давно начался. Свинцовое небо посветлело, а крик петуха, единственной обязанностью которого было будить ее по утрам, так и не раздался.

Значит, она опоздала. Опять.

С минуту Эмма медлила, размышляя о том, стоит ли вообще вставать. Только нетерпеливый скулеж ее соседки по постели — собаки неопределенной породы, но с редким обаянием и улыбчивой мордой, которую Эмма спасла накануне от незавидной участи, — заставил ее откинуть одеяло и выбраться из постели.

Лучше уж встать, даже если день не предвещает ничего хорошего, чем ждать, пока ее гостья сделает свои дела в доме.

Сунув ноги в шлепанцы, Эмма натянула халат, пока собака, оказавшаяся сучкой, ожидавшей с минуты на минуту прибавления в семействе, в радостном возбуждении описывала круги вокруг лодыжек новой хозяйки, ожидая, пока та выведет ее наружу.

Но когда Эмма открыла дверь дома, чтобы выпустить собаку, оказалось, что все обстоит гораздо хуже, чем она могла себе представить. Мало того, что сбежал петух, на улице хлестал дождь, настоящий весенний ливень, превративший двор в грязное болото. Ночью с моря налетел шторм и теперь разыгрался вовсю, обрушив на крошечный островок всю свою мощь.

После снежных буранов, начавшихся в октябре и бушевавших всю зиму, вид проливного дождя не мог не радовать. Но энтузиазм Эммы несколько поутих при мысли о том, что придется тащиться в такую погоду до деревни, где дюжина ребятишек ждет в школе начала занятий.

Эмма была не единственной, кто с неудовольствием взирал на непрекращающийся ливень, не спеша выйти наружу. Ее четвероногая гостья, нерешительно ткнув лапой в грязь, повернула голову к хозяйке. Но только когда она глухо зарычала, Эмма поняла, что не только дождь останавливает животное. Проследив за взглядом собаки, она заметила темный силуэт, застывший под широким козырьком, образованным соломенной крышей дома.

— Милостивый Боже, — проговорила Эмма, прижав руку к груди. Сердце ее так колотилось, что она не только ощущала, но, казалось, слышала его стук. Это уж чересчур. Подвергнуться нападению на пороге собственного дома, когда она, прости Господи, все еще в халате… Нет, это уже никуда не годится.

Мужчина сделал шаг вперед, и Эмма на секунду прикрыла глаза, возблагодарив Всевышнего за то, что по крайней мере знает незваного гостя. Открыв глаза, она устремила на неподвижную фигуру суровый взгляд.

— Послушайте, мистер Мак-Юэн, — произнесла она хрипловатым после сна голосом. — Что это вы делаете, стоя тут под дождем? Вы меня до смерти напугали.

Мужчина — настоящий великан шести с половиной футов роста, живший со своей пожилой матерью на соседней ферме, — склонил голову. Вода, собравшаяся на полях его шляпы, хлынула потоком на носки его грубых башмаков.

— Доброго утречка, миз Честертон, — отозвался он с пристыженным видом. — Извините, ежели что не так. Я тут… принес вашего петуха.

Только сейчас Эмма заметила тощую ободранную птицу, зажатую под мышкой у Клетуса Мак-Юэна.

— О Боже! — воскликнула она. — Неужели снова наведывался в ваш курятник, мистер Мак-Юэн? Мне очень жаль…

— Видать, позабыл, что больше там не живет. — Клетус опустил петуха на землю. — Только навряд ли он опять сбежит. Наш Чарли задал ему жару. Такой крик подняли, удивительно, как это вы не слышали.

Эмма свирепо уставилась на петуха, который поспешил в жалкое укрытие под козырьком крыши и принялся скрести твердую землю, притворяясь, будто не понимает, о чем речь.

— Нет, я ничего не слышала, — сказала она, — потому и припозднилась нынче утром. Не знаю, как и благодарить вас, мистер Мак-Юэн, что принесли его назад.

Клетус кивнул.

— Чарли его так потрепал, что теперь он никуда не денется. — Он помолчал, затем робко протянул ей корзинку, прикрытую бело-голубой тканью. — Чуть не забыл, — сказал он, — ма только что испекла. Лепешки. Прямо из печки.

Эмма взяла корзинку из его натруженных, покрасневших от холода рук. Первый теплый день в году, а Клетус уже снял перчатки, как будто не знает, что погода на Шетландских островах не считается с календарем. Здесь могло быть тепло, как летом, в середине зимы, и холодно, как в феврале, в середине мая.

— О, мистер Мак-Юэн, — сказала она, повысив голос, чтобы перекричать шум дождя, — большое вам спасибо, но, право, не стоило…

Это была не просто дань вежливости. Хотя лепешки миссис Мак-Юэн были куда более приятным подношением, чем свежезабитый поросенок, преподнесенный на прошлой неделе, Эмма предпочла бы обойтись без подобных знаков внимания. Клетус Мак-Юэн был не только самым преданным из ее поклонников, превосходившим всех в округе физической силой, но и самым недалеким.

— Вы запустите свое хозяйство, если будете приносить мне завтрак каждое утро, — мягко пожурила она его.

Клетус улыбнулся, доверчиво и простодушно, как малый ребенок. Впрочем, несмотря на впечатляющие габариты, он был совсем юным, на год младше Эммы.

— Ma говорит, мы должны присматривать, чтобы вы хорошо питались, — отозвался он. — Больно вы исхудали, так недолго и заболеть…

— Ну хорошо, — перебила его Эмма. Она уже слышала мрачные пророчества миссис Мак-Юэн. Хотя Эмма не жаловалась на здоровье, мать Клетуса любила хвастаться перед городскими знакомыми своими усилиями подкормить «бедную вдову Честертон». Эмма, догадывалась, что добрососедские отношения не единственная причина, стоявшая за заботами миссис Мак-Юэн. У нее был тайный мотив, и этот мотив стоял сейчас перед Эммой, дрожа, как ягненок перед закланием, в своей мокрой одежде.

В обычных обстоятельствах Эмма не баловала своих многочисленных поклонников проявлениями терпимости. Но сегодня почему-то решила сделать исключение. Возможно, причиной тому были замерзшие руки Клетуса. А может, божественный запах лепешек его матери. Как бы то ни было, но Эмма решила пригласить его войти.

— Может, зайдете, мистер Мак-Юэн? — любезно предложила она и посторонилась, пропуская его в дом.

Клетус не нуждался в дальнейшем поощрении. Пригнувшись, он мигом проскочил в низкую дверь, заполонив своей мошной фигурой гостиную.

— Премного благодарен, мэм, — сказал он и кивнул, обрушив потоки воды на чистый деревянный пол. — Если позволите, я бы не отказался от чашечки чаю.

Эмма с улыбкой посмотрела на своего увальня соседа, устремившегося к очагу. Клетус Мак-Юэн, хоть и не блистал умом, мог оказаться весьма полезным, особенно когда нужно было отрубить голову курице — занятие, для которого у Эммы не было ни склонности, ни дарований.

Но это еще не повод, чтобы выходить за него. Собственно, Эмма вообще не собиралась замуж.

И в этом заключался корень всех неприятностей, преследовавших ее в последнее время, включая петуха.

Рыжая псина — Эмма решила назвать ее Уной в честь героини романа, который читала, — закончила свои дела и — бросилась назад в тепло. Эмма поспешно отступила в сторону, увертываясь от брызг, разлетевшихся во все стороны, когда собака встряхнулась.

Оставив Клетуса в гостиной, Эмма причесывалась в своей спальне, хотя это определение едва ли подходило к ежедневной схватке между буйными белокурыми кудрями, стоявшими дыбом над ее головой, и жесткой щеткой из конского волоса, пытавшейся их обуздать, когда, подняв глаза, заметила нечто необычное у себя в огороде.

Посреди грядок стоял катафалк.

При виде длинной черной повозки Эмма чуть не проглотила шпильки, которые держала в зубах, пытаясь закрепить на макушке скрученные толстым жгутом волосы. Обшарпанное сооружение — единственное средство передвижения на острове, имевшее некое подобие крыши, — тащила пара деревенских одров, которые в данную минуту были заняты тем, что ощипывали всходы посаженной Эммой капусты.

Эмма в изумлении замерла. С чего бы деревенскому катафалку оказаться в ее огороде? Насколько ей известно, в округе никто не умирал. Дом Эммы располагался на уединенном утесе, нависавшем над морем. Ее ближайшим соседом был Клетус Мак-Юэн, живший с матерью приблизительно в миле вниз по крутому склону, который вел к собственности Честертонов. Не может быть, чтобы мистер Мерфи, владелец катафалка, не знал, что Мак-Юэны пребывают в добром здравии. Да и она, слава Богу, пока еще жива.

Правда, муж Эммы преставился, но это произошло полгода назад и хотя мистер Мерфи склонен к выпивке, вряд ли он забыл, что уже предал земле бренное тело Стюарта.

Если только — Эмма опустила руки, похолодев от тягостного предчувствия, — если только Сэмюэль Мерфи не явился сюда совершенно по другому делу. Не для того, чтобы забрать покойника, а чтобы пополнить собой круг претендентов на ее руку, постоянно расширявшийся с тех пор, как слух о ее крайне необычном наследстве распространился по побережью.

— О нет, — произнесла она вслух, и Уна, разлегшаяся у ее ног, радостно завиляла хвостом, полагая, что Эмма разговаривает с ней, — Только не мистер Мерфи Господи, прошу тебя, только не он!

Достаточно скверно, что Клетус Мак-Юэн каждое утро околачивается у ее порога. Еще хуже, что она не может появиться в городе без того, чтобы не подвергнуться осаде холостяков всех возрастов и наружностей, многие из которых, будучи рыбаками, пытались ухаживать за ней, размахивая перед се носом своим уловом.

Но see это не более чем досадные пустяки по сравнению с похоронными дрогами, которые следуют за тобой изо дня в день. Да еще украшенные черными бантами и лентами.

Полная решимости, что никогда этого не допустит, Эмма набросила на плечи теплую шерстяную шаль, вышла из спальни и прошагала к выходу, даже не взглянув на Клетуса, присевшего на корточках перед бодрым огоньком в очаге.

Передняя дверь дома состояла из двух частей, в датском стиле. В летнее время можно было открыть верхнюю половинку и наслаждаться свежим морским ветерком, не опасаясь, что в дом проникнет живность, разгуливающая по двору. Эмма распахнула верхнюю дверцу, вглядываясь сквозь дождь в черные дроги и одинокого возницу, который восседал на козлах, не обращая внимания на дождь.

Набрав в грудь воздуха, Эмма крикнула, перекрывая шум дождя:

— Сэмюэль Мерфи! Что это вы себе позволяете? Надеюсь, у вас была веская причина, чтобы въехать в мой огород?

Позади нее встрепенулся Клетус.

— Мерфи? — недоверчиво произнес он. — Чего это ему здесь понадобилось?

Мерфи, словно услышав обращенный к нему вопрос, вежливо приподнял потрепанный цилиндр и крикнул:

— Я тут кой-кого привез к вам, миз Честертон!

Только теперь Эмма заметила, что внутри катафалка кто-то есть. То, что подобная возможность не пришла ей в голову раньше, было вполне понятно, поскольку ни один житель острова не согласился бы проехаться в этом жалком сооружении иначе как лежа в сосновом гробу. С другой стороны, посетителю, пожелавшему навестить ее в такой потоп, ничего не оставалось, если он не хотел вымокнуть до нитки, как воспользоваться единственной крытой повозкой, имевшейся в округе.

И этой повозкой, разумеется, был катафалк Сэмюэля Мерфи.

— Это Маккрей, — сказал Клетус, поднимаясь на ноги. Ему пришлось пригнуться, чтобы не стукнуться головой о балки потолка. Опасаясь за фарфоровые тарелки, украшавшие верхние полки стоявшего в углу буфета, которые начинали угрожающе позвякивать, стоило Клетусу сделать хоть шаг, Эмма выставила перед собой руки.

— Прошу вас, мистер Мак-Юэн, — успокаивающе сказала она. — Присядьте. Не стоит так беспокоиться…

Впрочем, глядя на взволнованное лицо своего гостя и зная его отношение к лорду Маккрею, который пару раз навещал ее, но никогда так рано поутру, Эмма не слишком удивилась, когда Клетус перебил ее.

— Говорю вам, это Маккрей! — настойчиво повторил он, выполнив, однако, ее просьбу и оставшись на месте. — Уж можете мне поверить. Слишком он расфуфыренный, чтобы ездить под дождем на лошади, как простой народ, вот и нанял повозку Мерфи…

Эмма поняла, что, если она хочет сохранить свой фарфор в целости и сохранности, нужно срочно действовать. При ее-то невезении лучше не испытывать судьбу. Повернувшись к стене дождя, хлеставшего на улице, она крикнула, обращаясь к пассажиру катафалка.

— Лорд Маккрей, никак не ожидала вас увидеть. Я полагала, что высказалась достаточно ясно…

Но не успела она договорить, как дверца катафалка медленно отворилась и из его недр показался высокий мужчина в дорогом плаще на меху. Не без труда распрямившись — что было неудивительно, поскольку внутренность повозки Мерфи предназначалась для доставки мертвых, а не удобств живых, — он ступил на землю и огляделся.

Только тогда Эмма поняла, что ее посетитель вовсе не лорд Маккрей.

Вопреки утверждениям Клетуса лорд Маккрей был не настолько утонченным, чтобы нанять катафалк Мерфи из-за пустячного дождичка, — он был отличным наездником, привычным к капризам погоды. Мужчина, стоявший перед домом Эммы, не имел ничего общего с самым настырным из ее поклонников Он был темноволосым — тогда как Джеффри Бейн, барон Маккрей, был рыжим, — и гладко выбритым в отличие от барона, носившего усы. Из-под его распахнутого плаща виднелись светло-коричневые бриджи и жилет из зеленого атласа. Джеффри же, после того как год назад его бросила невеста, одевался исключительно в черное. Кроме роста — около шести футов, — и возраста — около тридцати лет, — между ними не было ничего общего.

Словом, посетитель был незнакомцем. Что само по себе было странно, поскольку незнакомцы никогда не появлялись на острове.

И определенно никогда не посещали Эмму.

Должно быть, произошла какая-то ошибка. Наверняка. С какой стати незнакомый мужчина станет искать с ней встречи, если, конечно, слухи о ее наследстве не распространились за пределы острова — а Эмма постоянно молилась, чтобы этого не произошло.

Мужчина двинулся к дому, и Эмма, впервые посмотрев ему в лицо, с упавшим сердцем поняла, что из всех неудачных дней нынешний может оказаться самым скверным.

Потому что посетитель не был незнакомцем. Отнюдь.

 

Глава 2

— О Боже, — вымолвила Эмма, судорожно стиснув ручку нижней половинки двери.

Она узнала его сразу. Сходство между этим мужчиной и ее покойным мужем всегда казалось невероятным пронзительные ореховые глаза, темные волосы, чуть длиннее, чем требует мода, точнее, требовала, когда Эмма в последний раз была в Лондоне, ну и прочие черты, считающиеся непременным атрибутом красивого мужчины: широкий гладкий лоб, раздвоенный подбородок и сильная челюсть.

Правда, Джеймс был крупнее кузена — на голову выше и гораздо шире в плечах, но Эмма всегда считала, что именно физическая оболочка Стюарта служила вместилищем более одухотворенной души.

— О Боже, — повторила она, ощутив внезапную сухость во рту.

Клетус шагнул вперед, и фарфор в буфете откликнулся тревожным звоном.

— Ладно, — заявил он. — Барон он или нет, но я его прикончу.

Эмма с опозданием поняла, что говорит вслух. И хотя она охотно бы посмотрела, как ее юный сосед вытрясет душу из графа Денема, не так-то просто объяснить безвременную кончину столь важной персоны у нее в гостиной, не говоря уже о том, что ей не нужен еще один покойник.

Круто развернувшись, Эмма выставила перед собой руки с намерением остановить Клетуса, рванувшегося к двери, но ее ладони уперлись в стену из мускулов. Остановить Клетуса Мак-Юэна, одержимого навязчивой идеей, было ничуть не легче, чем разъяренного быка. Тем не менее Эмма уперлась каблуками в половицы, не собираясь сдаваться.

— Нет, нет, мистер Мак-Юэн, — с натугой проговорила она. — Это не лорд Маккрей. Уверяю вас.

Темные брови Клетуса сошлись на переносице.

— Вот оно, значит, как? — осведомился он, очевидно, полагая, что она пытается его одурачить. — Если это не Маккрей, то кто же?

— Никто, — поспешно сказала Эмма. — Во всяком случае, вас это никак не касается.

Милостивый Боже, до чего же он сильный! Прямо как паровой каток. Клетус Мак-Юэн был слишком строго воспитан, чтобы коснуться женщины без ее на то разрешения, но в своем стремлении добраться до мужчины, которого считал своим соперником, он схватил Эмму за плечи и попытался, стараясь не причинить ей вреда, отодвинуть в сторону. Однако Эмма только крепче уперлась ногами в пол, полная решимости удержать его в доме.

— Послушайте, мистер Мак-Юэн, — произнесла она сквозь стиснутые зубы с дрожащими от напряжения руками. — Разве вас не ждут дома? Наверняка ваша матушка беспокоится…

Глубокий голос Джеймса раздался раньше, чем она ожидала. Это и в самом деле был низкий голос, даже более низкий, чем ей запомнилось, рокочущий бас, требовавший немедленного подчинения. От его звука половицы содрогнулись, казалось, с не меньшей силой, чем под огромными ступнями Клетуса.

— Что, — прогремел Джеймс Марбери, — здесь происходит?

Эмма вскинула голову. Через завесу спутанных кудрей она увидела графа Денема, стоявшего по ту сторону двери с недоуменным взглядом. С коротким стоном Эмма снова опустила голову и напрягла все силы, удерживая Клетуса на месте.

А затем, прежде чем она поняла, что происходит, ее оторвали от Клетуса, подняли в воздух и бесцеремонно опустили на подушки дивана.

Так, во всяком случае, ей показалось. Только что она боролась с Клетусом, пытаясь удержать его от убийства ближайшего родственника ее мужа, а в следующее мгновение очутилась на диване, оглушенная яростным лаем Уны, наскакивавшей на двух мужчин.

А Клетус, четыре года подряд занимавший первое место по метанию шеста, самый сильный и крупный мужчина на острове, неуклюже пятился назад, получив мощный удар в челюсть, направивший его… прямиком в буфет.

— Нет! — Вскочив на ноги, Эмма ринулась вперед в ту самую минуту, когда граф Денем занес руку для следующего удара. Он помедлил ровно настолько, чтобы одарить Эмму покровительственной улыбкой, подкрепленной теплым блеском карих глаз.

— Не бойся, Эмма, — галантно произнес он. — Я позабочусь, чтобы этот юный наглец впредь не распускал руки.

— Но…

Слишком поздно. Клетус, еще не очухавшийся от первого удара, даже не заметил приближения второго. Эмма с ужасом наблюдала, как буфет разлетается на куски под его внушительным весом. Стопки фарфоровых тарелок взмыли в воздух, а затем медленно — так, во всяком случае, показалось Эмме, — опустились на поверженного шотландца.

Первыми упали суповые миски. Затем пришла очередь судков для приправ и уксуса. За ними последовали десертные тарелки и, наконец, дождем посыпались чашки с блюдцами.

Эмме казалось, что катастрофа продолжалась несколько часов, но, по-видимому, все произошло за считанные секунды, иначе граф наверняка поймал бы больше чем одну чашку, которую он подхватил за секунду до того, как та присоединилась к осколкам, устилавшим пол вокруг неподвижного тела Клетуса Мак-Юэна. Когда последний предмет завершил свое земное существование, разлетевшись вдребезги, Клетус застонал и приподнялся на локте с озадаченным видом.

— Что случилось? — поинтересовался он, стряхивая с груди осколки фарфора.

Эмма молча взирала на то, что некогда было сервизом на восемь персон из тончайшего белого фарфора, расписанного по краям гирляндами из роз, и от которого не осталось ни одного целого предмета, за исключением чашки в руке у графа. Уна фыркнула носом и пристроилась у ее ног, неодобрительно поглядывая на мужчин.

Джеймс первым нарушил молчание. Перевернув чашку, он посмотрел на надпись на донышке и приподнял брови.

— «Лимож», — прочитал он вслух — Довольно мило. — Это небрежное замечание явилось последней каплей. Как это похоже на Джеймса Марбери, девятого графа Денема! Уничтожить единственную вещь, которая имела для нее какую-либо ценность, точно так же, как он проделал это однажды год назад.

Шагнув вперед, Эмма выхватила чашку из его пальцев.

— Да! — выкрикнула она во всю мощь своих легких. — Это было довольно мило, не правда ли? До тех пор, пока вы не ворвались сюда и не разбили все вдребезги!

Граф заморгал, уставившись на нее. Он явно опешил, но Эмма была слишком сердита, чтобы считаться с его чувствами.

— Ворвался? — повторил он таким тоном, словно она задела его до глубины души. — Прошу прощения, Эмма, но мне показалось, что на тебя напали. Надеюсь, ты простишь мне столь джентльменский поступок, как попытка защитить тебя!

Эмма яростно сверкнула глазами.

— Это я пыталась защитить вас, нелепый вы человек. Это на вас он хотел напасть, а вовсе не на меня.

— На меня? — Джеймс приподнял брови и опустил взгляд на Клетуса, который, сидя на полу, очищал свой рукав от осколков фарфора, морщась каждый раз, когда острые концы впивались в его загрубевшую кожу. — Да я его впервые вижу!

Клетус, вздрогнув, поднял голову.

— Ч-что? — произнес он, заикаясь. Он еще не полностью оправился от полученных ударов и несколько раз тряхнул головой, чтобы прочистить мозги, прежде чем продолжить. — Я… я не знал, что это вы, сэр. Я думает, это лорд Маккрей.

— Лорд Маккрей? — Джеймс повернулся к вдове своего кузена. — Что еще за Маккрей?

Но Эмма только покачала головой, удрученно взирая на беспорядок на полу.

— Этот сервиз был свадебным подарком, — печально сказала она. — Единственным свадебным подарком, который мы со Стюартом получили. А теперь он пропал, уничтожен, и все из-за вашего упрямства и тупости…

— Тупости?! — воскликнул граф. — Ну, знаешь…

— Пропал. Все пропало. Неужели вы не видите? — Эмма не относилась к числу женщин, способных рыдать над черепками, но, надо признать, на секунду ее глаза защипало. Глядя на чашку в своих руках, она живо вспомнила тот день, когда сервиз прибыл в деревянном ящике с маркировкой «Лимож. Франция», и радостное волнение, с которым она извлекала из соломенной упаковки изящный фарфор.

Стюарт, конечно, укорял ее за это. Он был совершенно равнодушен к вещам. Странно, но это явилось одной из причин, из-за которых Эмма в него влюбилась, одним из множества качеств, поднимавших его на недосягаемую высоту по сравнению с другими мужчинами, которых она знала. Стюарт всегда был одухотворенной, жертвенной натурой. Никогда Эмма не встречала человека, до такой степени посвятившего себя помощи ближнему и послушного слову Божьему, как Стюарт. Она так старалась быть на него похожей, обратить все свои помыслы на духовное, не думать о материальном…

Но в этом, как и во многом другом, связанном со Стюартом, она потерпела неудачу.

И лиможский фарфор лишний тому пример. Как ей нравилось смотреть на небо сквозь свои новые тарелки и видеть сквозь них солнце. Это, утверждала Эмма, какое-то чудо. А когда Стюарт принялся объяснять ей химический процесс производства фарфора, она заткнула уши — так, конечно, чтобы Стюарт не видел, — предпочитая верить в чудо.

А теперь — спасибо Джеймсу Марбери! — чудо исчезло.

Граф Денем откашлялся.

— Скажи мне, как назывался сервиз, Эмма, — попросил он, — я закажу тебе такой же…

Злясь на себя, что так расчувствовалась из-за стопки тарелок, а еще больше на то, что проявила слабость в присутствии Джеймса, человека, с которым она поклялась никогда больше не разговаривать, Эмма вытерла слезы краешком рукава.

— Не стоит беспокоиться, — сказала она. — Все это не имеет значения.

Джеймс упрямо возразил:

— Имеет. Скажи только…

— Не имеет. Просто… — Эмма подняла на него взгляд. — Что вы здесь делаете? Я думала…

Стон Клетуса прервал ее на полуслове. Парню удалось стряхнуть осколки с одежды, и теперь он силился подняться на нетвердые ноги. Поставив уцелевшую чашку на каминную полку, Эмма поспешила ему на помощь.

— Как вы себя чувствуете, мистер Мак-Юэн? — спросила она. — Надеюсь, вы не изувечены?

— Нет-нет. — Клетус, более всего страдавший от уязвленной гордости, повернулся к груде обломков, в которую превратился буфет Эммы. — Миз Честертон! — воскликнул он. — Неужто это я натворил?

— Ничего подобного, — заявила Эмма. — Это его рук дело. — Она метнула испепеляющий взгляд в сторону Джеймса, но Клетус, с ужасом взиравший на обломки буфета, ничего не заметил.

— Господи, — выдохнул он. — Я сделаю вам новый, миз Честертон. Обещаю. Клянусь, он будет лучше старого.

— Спасибо, мистер Мак-Юэн. — Эмма подняла с пола его шляпу, отряхнула ее и протянула хозяину. — А теперь вам лучше уйти.

Клетус взял шляпу, однако не двинулся с места, вперив неприязненный взгляд в графа.

— А этот? — буркнул он. Эмма сложила руки на груди.

— Что этот, мистер Мак-Юэн?

— Ну. — Клетус переступил с ноги на ногу. — Кто он такой?

— Кузен покойного мистера Честертона, — ответила Эмма. — Граф Денем.

— Граф! — На простодушном лице шотландца отразилось благоговение, а толстые пальцы принялись нервно теребить поля шляпы. — Это ж надо, — почтительно произнес он. — Я чуть было не поколотил графа.

— Да. — Поджав губы, Эмма взяла Клетуса за локоть и решительно повлекла к двери. — Идите домой, мистер Мак-Юэн, и расскажите обо всем своей матушке. — «Чтобы она понеслась в город и поделилась новостями с каждым встречным», — добавила про себя Эмма. Она давно поняла, что на таком крохотном островке нечего и пытаться сохранить что-либо в тайне. Лучше оповестить всех сразу и сделать это как можно скорее, а миссис Мак-Юэн как никто другой годилась для этой цели.

— Это ж надо, граф, — в последний раз пробормотал Клетус, прежде чем Эмма вытолкнула его на дождь.

Он так и не оторвал взгляда от Джеймса и даже забыл надеть шляпу. Только когда перед его носом захлопнулась дверь, Клетус несколько пришел в себя и, медленно повернувшись, двинулся к катафалку, где Сэмюэль Мерфи, скорчившийся внутри тесного пространства, наслаждался флягой с виски в ожидании возвращения богатого пассажира. Эмма, наблюдавшая за ними из окна, не сомневалась, что оба шотландца будут обмениваться впечатлениями об этой удивительной личности по меньшей мере несколько месяцев.

Что же до самой Эммы, то она готова была отдать последнюю уцелевшую чашку из лиможского сервиза, лишь бы он немедленно убрался из ее дома. Однако беглый взгляд на Джеймса убедил ее, что тот никуда не торопится Граф был занят тем, что стягивал с рук перчатки — лайковые, предположила Эмма, — и озирался по сторонам, изучая ее скромное жилище. Дом был маленьким, поскольку Стюарт не мог позволить ничего лишнего на жалованье викария, но чистым и уютным, с соломенной крышей, промокавшей зимой, но тем не менее весьма живописной, с зеленой дверью и ставнями. Эмма гордилась своим домом, а если его сиятельство думает иначе, то это его дело.

Обеденный стол — если так можно было назвать пару толстых досок с приделанными к ним ножками, — видимо, не соответствовал высоким требованиям фа-фа, поскольку Джеймс небрежно поставил на него цилиндр, уронив сверху перчатки.

Еще немного, возмутилась Эмма, и он снимет сапоги и расположится перед камином, вытянув ноги к огню. Не выйдет! Она не собирается изображать гостеприимную хозяйку перед этим человеком после того, как он обошелся со Стюартом. Ни за что.

— Если вы приехали за вещами Стюарта, — проговорила Эмма с нарочитой холодностью, — то напрасно беспокоились. — Она взяла веник и совок и принялась сметать в кучу осколки того, что совсем недавно было ее обеденным сервизом. — Я отдала всю его одежду и остальные вещи церкви.

Прошло несколько секунд, прежде чем смысл ее слов дошел до Джеймса. Он переспросил, словно сомневался, что правильно расслышал:

— Церкви? Ты сказала, что отдала все вещи Стюарта церкви?

— Да, — ответила Эмма, сгребая позвякивающий фарфор в совок. — Совершенно верно.

— Ты хочешь сказать, — медленно произнес Джеймс, — что какой-то туземец в Черной Африке разгуливает сейчас в брюках моего кузена?

Эмма натянуто улыбнулась.

— О нет. Здесь, на острове, достаточно бедняков, которые нуждаются в мужской одежде.

Взгляд Джеймса метнулся к окну. Ага, не без торжества отметила Эмма, видимо, он узнал клетчатый жилет, красовавшийся теперь на Сэмюэле Мерфи.

— Понятно, — сказал Джеймс с некоторой досадой, пробудив у Эммы слабую надежду, что, если его достаточно разозлить, он уйдет и оставит ее в покое.

Но граф, похоже, чувствовал себя как дома и явно не собирался уходить, пока не получит того, за чем явился, хотя, что это может быть, она не представляла. Выдвинув из-под стола один из четырех жестких стульев, он развернул его к Эмме.

— Положи веник, Эмма, — сказал он, — и присядь. Нам нужно многое обсудить. В конце концов, прошел год с тех пор, как мы виделись в последний раз.

Эмма только молча уставилась на графа, возмущенная подобным нахальством.

Теперь, при ближайшем рассмотрении, она видела, что сходство между ее мужем и его кузеном было чисто поверхностным. В сущности, граф был намного красивее Стюарта. Волосы у него были темнее, глаза ярче, челюсть тверже. Эмме даже показалось, что Стюарт, хотя и был моложе, представлял собой всего лишь грубый набросок Джеймса, словно Бог попрактиковался на нем, прежде чем сотворить графа Денема.

Впрочем, Джеймс, судя по его поведению, по-прежнему пребывал в заблуждении, будто он и есть сам Господь Бог. Кто еще мог появиться нежданно-негаданно у нее на пороге и потребовать, чтобы она бросила все дела и занялась его персоной?

— Боюсь, я не располагаю свободным временем, лорд Денем, — сказала Эмма. Ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы сохранить непринужденный тон. Она искренне надеялась, что он не слышит гулких ударов ее сердца, не перестававшего бешено колотиться с той самой минуты, когда она увидела Джеймса у себя в огороде. — Честно говоря, я и так опаздываю, — сообщила она. — Кстати, зачем вы приехали, если не за вещами Стюарта?

Лицо Джеймса приняло удивленное выражение. Еще бы! Не каждый день женщина отвергает предложение присесть рядом и поболтать с графом Денемом.

Но большинство женщин не знают его так, как она.

— Прошу прощения, Эмма, — уронил Джеймс с обманчивой небрежностью. — Я не имел представления, что ты куда-то собираешься. Собственно, когда я пришел, мне показалось, что у тебя гость.

Эмма вспыхнула, уловив намек, который он и не пытался скрыть. Высыпав совок с остатками сервиза в единственный ящик буфета, не развалившийся на части после столкновения с Клетусом, она вперила в Джеймса холодный взгляд:

— Это был мой сосед, мистер Мак-Юэн. Он заходил, чтобы вернуть моего петуха.

— Твоего петуха, — повторил граф без всякого выражения.

— Да, — сказала Эмма. — Он сбежал.

— Твой петух?

— Да. — Почему это он говорит таким тоном, будто не верит ни одному ее слову? И уже не в первый раз. — Видите ли, мне его подарили. Он скучает по родному курятнику и все время пытается вернуться назад.

— И чей же это подарок, Мак-Юэна? — полюбопытствовал граф.

— Конечно, нет! Мне подарила петуха мать мистера Мак-Юэна. — При виде его приподнятых бровей Эмма ткнула пальцем в корзинку, стоявшую на столе. — А это лепешки, которые она испекла этим утром. Угощайтесь. Думаю, они еще теплые.

Лорд Денем даже не взглянул на корзинку. Собственно, он не сводил с Эммы пристального взгляда, который странным образом ее нервировал. Его глаза — она это отлично помнила — всегда были какого-то необычного цвета: не зеленые, но и не карие. Скорее, золотые. Да, золотые, как обручальное кольцо, которое она сняла несколько месяцев назад и отдала кому-то, кто нуждался в нем больше, чем она.

— Как я вижу, у тебя очень… внимательные соседи, — заметил Джеймс, и Эмма снова уловила намек в его тоне, хотя и не могла понять, что он имеет в виду. Наверняка что-нибудь не слишком приятное, раз это исходит из уст графа Денема,

— Да, — сказала она. — После кончины Стюарта мистер Мак-Юэн и его мать всячески опекают меня. Хотя Эмма и не имела в виду, что граф и его мать ничего не сделали для нее после смерти мужа — что было бы несправедливо, учитывая все обстоятельства, — Джеймс воспринял ее слова как упрек. Тем не менее он быстро нашелся:

— Твой мистер Мак-Юэн и его почтенная мамаша узнали о смерти Стюарта значительно раньше, чем мы. Лично мне стало известно об этом неделю назад. Право, Эмма, неужели ты не могла сообщить нам сразу?

— Не могла, — ответила Эмма более виноватым тоном, чем ей бы хотелось. — Видите ли, остров был на карантине, и только в прошлом месяце его отменили.

— Все же тебе следовало хотя бы написать…

— И вы бы приехали, — сказала Эмма. — Невзирая на карантин. Я не хотела, чтобы на моей совести оказалась еще одна смерть. — «Помимо смерти Стюарта», — чуть не добавила она, но вовремя спохватилась. Поспешно отвернувшись, она подошла к прибитой к стене вешалке и сняла с нее шляпку. — Ладно, вы меня повидали и теперь можете сообщить всем, что со мной все в порядке. А сейчас, с вашего разрешения, милорд, мне и в самом деле пора идти.

— Идти? — опешил Джеймс, видимо, пораженный тем, что ей взбрело в голову куда-то идти, когда сам граф Денем почтил ее визитом. — Куда?

— В школу, — ответила Эмма вызывающе, отчетливо представляя себе, что он сделает, когда узнает всю правду. Наверняка станет смеяться… если не придумает чего-нибудь похуже.

— В школу? — повторил он. — Зачем? Неужели местные прихожане собираются в такую рань?

Несмотря на свою взвинченность, Эмма с трудом сдержала улыбку.

— Конечно, нет. Местные прихожане — набожные люди, но не настолько. Я должна быть в школе, потому что я учительница.

— Учительница? — Джеймс изумленно воззрился на нее. — Ты? Что же ты преподаешь? И кому?

Хорошо хоть не смеется.

— Детям, — отрезала Эмма. — Прошу простить меня, милорд, но я и гак опоздала. Вы можете оставаться здесь, конечно, если пожелаете — хотя не могу вообразить, зачем вам это нужно, — но я должна идти. Надеюсь, это вы понимаете?

По ошарашенному виду лорда Денема никак нельзя было сказать, что он что-либо понимает. Тем не менее он постарался овладеть собой и, взяв со стола цилиндр и перчатки, хмуро предложил:

— В таком случае я подвезу тебя в город. — Голубые глаза Эммы расширились.

— О, — выдохнула она, — не стоит… Я хочу сказать, что в этом нет никакой необходимости.

Джеймс, натягивавший перчатки, вскинул брови.

— Ты предпочла бы пройтись? Две мили? Под дождем?

Эмма посмотрела на косые струи, поливавшие землю за окном. Уна, которую она не решалась оставить дома из опасения, что та вот-вот ощенится, жалобно заскулила, ничуть не более воодушевленная идеей мокнуть под дождем, чем сама Эмма.

А почему бы и нет? Почему бы не доехать до города, как предлагает граф? Если повезет, ей удастся уговорить его воспользоваться полуденным паромом и убраться восвояси, так и не узнав всей правды о злосчастных обстоятельствах, в которых она оказалась.

Ладно, попытка не пытка. Не может же полоса неудач продолжаться до бесконечности? Рано или поздно наступает перелом. Так почему бы не сейчас?

 

Глава 3

Сначала Джеймс решил, что все дело в причудах дождя.

И то сказать, потоки воды, низвергавшиеся с небес, не имели ничего общего с моросящим дождичком, к которому он привык в Лондоне или в своем родном Девоншире. Утренний потоп превратил наезженные колеи, служившие в этом захолустье дорогами, в реки грязи шестидюймовой глубины. Джеймс не сомневался, что они добрались бы вдвое быстрее, если бы ехали по щебенке. Но на Шетландских островах мощеная дорога была столь же неслыханной вещью, как приличный кофе или водопровод в домах.

Но когда ливень слегка поутих и Джеймс смог разглядеть женщину, стоявшую на пороге дома, перед которым они остановились, он понял, что дождь тут ни при чем. И то, что он видит, не обман зрения.

Теперь задним умом Джеймс понимал, насколько глупой и необоснованной была его уверенность, что Эмма вернулась в Англию.

Но что еще он мог подумать? В конце концов, со смерти Стюарта прошло полгода. Так, во всяком случае, было сказано в короткой записке, доставленной посыльным в его лондонский особняк. В ней Эмма писала о причинах, помешавших ей известить родственников мужа о его безвременной кончине: из-за эпидемии тифа, разразившейся в момент смерти Стюарта, на острове был объявлен карантин, и она не хотела, чтобы кто-либо подвергал риску собственную жизнь в стремлении отдать последний долг усопшему…

И надо признать: хотя леди Денем и огорчило, что Эмма так долго медлила, прежде чем сообщить им печальную весть, Джеймсу в определенном смысле повезло. Получи он это письмо прошлой осенью, а не на прошлой неделе, то незамедлительно направился бы на остров, невзирая на опасность заразиться, особенно если бы понял, что жена Стюарта все еще там. Джеймс никогда бы не оставил беспомощную женщину среди смертей и болезней. Он перестал бы уважать себя, если бы допустил что-нибудь подобное.

Но это была не просто женщина. Это была Эмма. Эмма! Немыслимо, чтобы Эмма оставалась здесь. Ему следовало сразу же отправиться на остров и заставить ее вернуться в Англию вместе с ним…

Жаль, что он понял это только сейчас и что ее собственное семейство так и не сумело ничего понять.

Впрочем, чему здесь удивляться? Ван Корты, как и его семья, отнеслись к решению Стюарта и Эммы пожениться, мягко говоря, прохладно. Собственно, дядя и тетя Эммы даже предприняли некоторые шаги, чтобы разлучить влюбленных, продержав племянницу взаперти несколько дней, последовавших за ее признанием Джеймсу, который, из чувства долга, разумеется, предупредил ее опекунов о предстоящем побеге сразу же после того, как доходчиво объяснил Стюарту, что он думает об этой идиотской затее.

К несчастью, Ван Корты стерегли свою пленницу не слишком бдительно, и спустя неделю та сбежала ночью вместе с кузеном Джеймса, за которого и вышла замуж, как только они пересекли шотландскую границу.

На этом событии и закончился интерес Ван Кортов к девочке, которую они некогда обожали, но теперь считали неблагодарной. Все это, как ни странно, привело к отчуждению между Региной Ван Корт и матерью Джеймса. Леди Денем находила в бегстве Стюарта и Эммы некую романтику, а миссис Ван Корт — совершенно справедливо, с точки зрения Джеймса, — чувствовала себя глубоко задетой поведением влюбленных.

И все же из письма Эммы никак не следовало, что она по-прежнему живет на острове. Поскольку послание было доставлено посыльным, Джеймс, вполне естественно, предположил, что его автор находится в Лондоне. Он даже испытал соблазн навестить Эмму в доме ее родственников, полагая, что даже Ван Корты, обиженные легкомысленным поведением племянницы, не выставят из дома оставшуюся без гроша вдову, а в том, что Стюарт был беден как церковная мышь, Джеймс не сомневался. Жалованье викария составляло сущие копейки по сравнению с содержанием, которое он выдавал своему твердолобому кузену.

Лишь мягкое напоминание матери о том, что он расстался со Стюартом и его невестой отнюдь не по-дружески и своим появлением может причинить вдове лишнюю боль, заставило его отложить визит. Было решено, что леди Денем навестит Эмму и выразит соболезнование, а Джеймс отправится в Шотландию, чтобы выяснить, где похоронены останки Стюарта, и позаботиться об их немедленной доставке, ибо каждый, в ком течет кровь Марбери, должен покоиться в семейном склепе на кладбище в Денемском аббатстве.

Забавно, но Джеймс даже испытал некоторое облегчение от такого поворота событий. Собственная задача, хотя и довольно мрачная, казалась ему намного предпочтительнее, чем миссия его матери. Он не был уверен, что сможет проявить надлежащую сдержанность, встретившись с убитой горем Эммой. У нее были такие голубые глаза, которые — он это отлично помнил — оказывают на мужчину странное действие, особенно полные слез…

Слишком поздно Джеймс понял, что его облегчение было преждевременным. Леди Денем не найдет Эмму у Ван Кортов. Юная вдова не стала искать утешения на груди у не слишком-то любящих родственников. Отнюдь. Вместо этого, она осталась на острове, очевидно, передав письмо с каким-нибудь шетлендцем, отправившимся в Лондон на поиски счастья.

Так что Джеймсу все-таки пришлось предстать перед Эммой. Перед Эммой и ее голубыми глазами. И перед неприязнью, которую она, надо полагать, по-прежнему к нему испытывает.

Но не может же она вечно злиться! Эмма Ван Корт всегда была открытой, очаровательной девчушкой, самым душевным и искренним созданием, которое он когда-либо встречал. Нет, не может быть, что она все еще сердится на него за то, что случилось целый год назад.

А что, если это так? Не стоит забывать, что Эмма, при всей ее душевности, всегда отличалась исключительным упрямством, тем самым упрямством, которое, по убеждению Джеймса, и послужило причиной всех бед.

Трудно было сказать, глядя на нее сейчас, сидевшую напротив него в карете, как она отнеслась к его появлению. Ясно, она не слишком довольна тем, что произошло в ее доме, но кто положа руку на сердце мог бы ее в этом упрекнуть? С той минуты, как Джеймс переступил порог этого до смешного маленького жилища, все полетело кувырком — и не только ее драгоценный сервиз. Вначале он кинулся спасать ее от здоровенного парня, то ли рыбака, то ли землепашца, и чуть не вышиб из него дух в своем рвении совершить то, чему его учили с пеленок, а именно защитить прекрасную даму. Но, как выяснилось, Эмма не нуждалась в защите и, более того, не испытывала никакой благодарности за его рыцарский поступок.

Разбитые костяшки пальцев — вот и все, что он получил за свой благородный порыв.

Впрочем, Эмма всегда говорила то, что думает — одно из множества ее качеств, которое раздражало и вместе с тем очаровывало Джеймса, поскольку редко встречалось среди светских барышень, которых постоянно ему подсовывали неутомимые мамаши.

И все же то, что Эмма оказалась настолько язвительной, пережив такую потерю — мужа, разумеется, а не злосчастного сервиза, — поразило Джеймса, Он ожидал слез, но встретил все, что угодно, только не слезы.

С другой стороны, когда это Эмма Ван Корт — Честертон, поправил он себя, Честертон! — делала то, что от нее ожидают?

Она даже не носит траур. Серое платье, видневшееся из-под плаща, выглядело довольно поношенным, кружевной воротничок и манжеты слегка обтрепались, а пышные рукава вышли из моды. Но какая разница, что надето на Эмме Честертон? Даже монашеское облачение не смогло бы скрыть ее красоту.

Вздохнув, Джеймс повернулся к окну и принялся разглядывать сквозь потрескавшееся стекло окружающий пейзаж. Что заставляет людей жить так близко от моря? Наверняка утес, где расположен дом Стюарта, по утрам окутан туманом, а в остальное время суток подвергается беспощадным атакам солнца, дождя и снега. Нигде, насколько мог видеть глаз, не росло ни дерева. Более незащищенного и менее доступного места просто невозможно было себе представить.

И никаких признаков могильного камня. Не обнаружив его на городском кладбище, Джеймс решил, что Стюарта похоронили на этом утесе. Преподобный Пек не мог сказать ничего вразумительного относительно местонахождения останков своего помощника, утверждая, что во время эпидемии тифа умерло столько народу, что вести учет, кто где похоронен, не представлялось возможным. Когда число смертей достигло полудюжины за сутки, пришлось перейти на массовые захоронения, но Джеймс был уверен, что Эмма никогда бы не согласилась, чтобы ее муж покоился в братской могиле. Что ж, и на том спасибо. Единственное утешение среди множества неприятностей, с которыми он столкнулся в этом невероятном путешествии.

Итак, что же ему теперь, во имя Господа, делать? Все его планы пошли прахом в тот самый миг, когда сквозь пелену дождя он разглядел в доме Эмму, а придумать что-либо путное за те несколько секунд, что он шагал от катафалка до ее порога, не в силах даже Джеймс Марбери. Впрочем, ему не понадобилось много времени, чтобы сообразить, что его миссия по доставке останков Стюарта в родные пенаты, похоже, обречена на провал.

Зато вместо нее замаячила другая задача, куда более важная и — в буквальном смысле этого слова — животрепещущая. И Джеймс был полон решимости довести ее до успешного конца.

Эмма в отличие от графа не терзалась сомнениями. Совсем наоборот. У нее возникло ощущение, что дела наконец-то пошли на лад. Граф не только не задал ей ни единого вопроса о смерти Стюарта, но даже позволил занять место лицом вперед, расположившись на скамье напротив. Эмма терпеть не могла ехать спиной к движению.

Но, как и следовало ожидать, ее везение не продлилось долго. Когда колеса катафалка провалились в особенно глубокую рытвину, граф Денем подался вперед, чуть не свалившись с сиденья. На мгновение Эмме даже показалось, что он рухнет ей прямо на колени, хотя почему это ее так взволновало, она не могла бы сказать. Видимо, из-за его габаритов: падение такого крупного мужчины могло причинить ей серьезные увечья.

К счастью, Джеймс вовремя оценил обстановку и удержался на своем месте. Откинувшись назад, он прочнее угнездился на жесткой скамье и с достоинством произнес.

— Прошу прощения, Эмма.

Эмма, наблюдавшая за ним сквозь полуопущенные ресницы — чтобы он не заметил, — сдержанно кивнула. До сих пор ей удавалось изображать холодность, хотя, признаться, от одного взгляда на Джеймса у нее учащался пульс. Должно быть, потому, что один его вид приводит ее в бешенство.

— Все в порядке, — сказала она со всей беспечностью, которую могла изобразить. — Высадите меня возле школы, а потом мистер Мерфи отвезет вас на пристань. — И одарила его улыбкой, сладкой, как нектар с Девонширских лугов.

Джеймс не сомневался, что от него пытаются избавиться, не прибегая, разумеется, к откровенной грубости, и готов был признать, что у Эммы есть причины не испытывать особой радости от его визита. Их последняя встреча состоялась при не слишком благоприятных обстоятельствах. Собственно, когда они в последний раз виделись, он крепко смазал по физиономии ее нареченного.

Но Джеймс Марбери не из тех, кого можно вот так запросто отправить восвояси. И пора бы ей это понять.

— Должен заметить, я весьма удивлен, Эмма, что ты до сих пор живешь здесь, — сказал он. — Когда мы с матушкой получили твое письмо, то решили, что ты в Лондоне.

На кончике языка у Эммы вертелся вопрос, где, по его мнению, она могла бы жить в Лондоне, учитывая, что семья от нее отказалась, оставив без гроша, о чем Джеймсу было доподлинно известно. Но она сумела сдержаться и вместо этого произнесла с неподражаемым, как ей казалось, спокойствием:

— Неужели?

— Я думал, — пояснил Джеймс, — что ты вернулась домой, к дяде и тете.

Глаза Эммы сузились, но, к сожалению, Джеймс, созерцавший окрестности через треснувшее окошко, не заметил ее гнева. Но видимо, уловил сердитые нотки в ее голосе, когда она произнесла сдержанно:

— Вы, сэр, лучше всех должны знать, что у меня больше нет ни дома, ни семьи.

Джеймс смерил ее пристальным взглядом и нахмурился.

— Эмма, — сурово начал он, — не нужно винить меня в том, что я поставил твоих опекунов в известность относительно ваших со Стюартом намерений. Пойми, ты была слишком молода…

Глаза Эммы возмущенно округлились.

— Во-первых, я была не так уж молода, а во-вторых, не могу поверить, что вы по-прежнему настаиваете…

Джеймс поднял затянутую в перчатку руку, пресекая поток ее слов.

— А я не могу поверить, — произнес он с мягким укором, — что ты до сих пор не простила своих родных за то, что они не одобрили ваш брак. Надеюсь, теперь-то ты видишь, что со стороны Стюарта было верхом безрассудства жениться на тебе, имея столь неопределенные виды на будущее. У него не было ни гроша за душой. Вполне понятно, что твоя семья не могла приветствовать подобный союз. Но разве ты не понимаешь, что они будут рады твоему возвращению? Уверен, они сходят с ума от беспокойства.

Эмма озадаченно заморгала. Сходят с ума от беспокойства? Маловероятно. Привязанность ее близких, как она теперь понимала, имела свою цену, и этой ценой была уверенность, что она выйдет замуж за богатого или хотя бы титулованного господина, добавив блеска и без того славному имени Ван Кортов. Она обманула их надежды и была отринута ими так же легко и бездумно, как старый половик.

— Но, — продолжил Джеймс, — если тебе неловко вернуться в свою семью, ты могла бы… — Он прочистил горло. — Полагаю, ты могла бы… принять приглашение моей матери и жить с ней в Лондоне.

Эмме показалось, что она ослышалась, тем более что слова прозвучали тихо и совершенно для нее внезапно. Но, взглянув на лицо Джеймса, застывшее в напряженном ожидании, она поняла, что расслышала все правильно.

Тем не менее она тупо спросила:

— Что?

— Я очень надеюсь, что ты согласишься, — сказал Джеймс. Ему с трудом удалось сохранить вежливо отчужденный тон при виде потрясенного выражения ее лица. Было очевидно, что Эмме никогда не приходило в голову, что семья Стюарта может предложить ей поддержку, финансовую или какую-либо иную. Неужели он, Джеймс, и в самом деле казался ей таким чудовищем?

Видимо, для влюбленной восемнадцатилетней девушки то, что он совершил, попытавшись разлучить ее с человеком, которого она любила, было самым гнусным из всех возможных преступлений.

А его дальнейшее поведение, когда он не дал Стюарту ни гроша в надежде, что убогое существование на жалованье священника заставит его одуматься, не могло прибавить ему ни симпатии, ни уважения в глазах новобрачных.

— Матушка просто настаивает, чтобы ты приехала, — сказал Джеймс, что не совсем соответствовало действительности, хотя и не было чистой выдумкой. Вдовствующая графиня Денем всегда питала к Эмме слабость и, вне всякого сомнения, встретила бы ее появление в своем лондонском доме, где она жила вместе с Джеймсом, не желавшим надолго покидать свою мать, не отличавшуюся крепким здоровьем, с распростертыми объятиями.

Решив, что небольшое порицание с его стороны не помешает, Джеймс добавил:

— Тебе следовало написать нам раньше, Эмма. Создавшееся положение просто нетерпимо, как ты понимаешь.

Эмма, не знавшая, что он имеет в виду, искренне удивилась.

— Какое положение? — поинтересовалась она, опасаясь, что он каким-то образом узнал о мистере О’Мэлли и его ужасном завещании.

К ее изумлению, Джеймс всплеснул руками:

— В котором ты оказалась. Этот домишко, где ты живешь совершенно одна и так далеко от города. — Он покачал головой. — Это нелепое учительство, наконец. Неужели ты и в самом деле собираешься провести остаток жизни здесь, в захолустье?

Эмма открыла рот, но то, что слетело с ее губ, едва ли могло служить ответом на его вопрос.

— Осторожно! — воскликнула она. Джеймс вдруг обнаружил, что летит вверх тормашками. И прежде чем он сообразил, что происходит, он оказался в самом неловком — хотя многие мужчины, в том числе и сам Джеймс, сочли бы его завидным — положении, в каком ему доводилось бывать за всю свою жизнь: между ног Эммы Ван Корт Честертон.

 

Глава 4

О, конечно, между его лицом и коленями Эммы было достаточно слоев ткани — шерсть, хлопок и кружево, — чтобы ситуация не казалась совсем уж… пикантной. Ну а если учесть смущение, то его было более чем достаточно, чтобы защитить Эмму не хуже рыцарских доспехов.

И все же Джеймс не мог припомнить подобного конфуза. Тем более что сама Эмма, как скоро выяснилось, не только не испытывала смущения, но сочла случившееся необыкновенно забавным.

— О! — расхохоталась она совсем не по-вдовьи, упершись затянутыми в перчатки ладонями в его плечи, поскольку Джеймс, не найдя ничего лучшего, за что бы ухватиться, обвил руками ее талию. Он стоял на коленях на полу, его торс располагался между ногами Эммы, а поднятое вверх лицо находилось на уровне ее талии. — О Боже!

Карета, дернувшись, остановилась. Единственным звуком, раздававшимся в наступившей тишине, кроме звонкого смеха Эммы, был ровный стук дождя по крыше катафалка. Джеймсу, пытавшемуся встать, пришлось нелегко — и не только из-за его нелепой позы и запаха лаванды, исходившего от Эммы. Несмотря на подбитый бобровым мехом плащ, ему было холодно. Он даже не понимал, до какой степени замерз, пока у него в руках не оказалось нечто настолько теплое и живое, что не хотелось выпускать его из рук, невзирая на то что это была вдова его кузена.

Подняв глаза, он увидел прямо перед собой улыбающееся лицо Эммы. Ее изогнутые губы, такие розовые и блестящие, что казались влажными, находились всего лишь в нескольких дюймах от его рта. Не было ничего проще, чем обхватить это смеющееся лицо ладонями и прижаться к этим губам…

Но тут Джеймс услышал, как дверца в крыше, отделявшая возницу катафалка от пассажиров, откинулась, а спустя секунду раздался голос Мерфи:

— Извините, сэр. Забыл предупредить. Мы у Древа желаний.

Этого оказалось достаточно, чтобы очарование момента было нарушено и Джеймс смог отвести взгляд от соблазнительных губок Эммы Честертон.

— Эмма, — сказал он, пытаясь выпутаться из ее юбок, — ты не пострадала?

Ясно, что Эмма не стала бы покатываться от хохота, пострадай она хоть чуточку, но Джеймс посчитал своим долгом спросить.

— О! — воскликнула Эмма, вытирая выступившие от смеха слезы. — О, простите меня, но это было так смешно. У вас был такой удивленный вид…

— Ну, — сказал Джеймс, усаживаясь на мягкое сиденье рядом с ней — он уже достаточно испытывал судьбу, сидя напротив, — если бы меня вовремя предупредили…

— Все знают про рытвину возле Древа желаний! — возмущенно откликнулся сверху Мерфи.

— А я не знал, — отрезал Джеймс, довольный, что гнев, забурливший в его жилах, вытесняет другое, куда более тревожное чувство: мучительное влечение, которое, как оказалось, он все еще испытывает к очаровательной вдове своего кузена. — Лично я ничего не знал о рытвине у Древа желаний. — Затем, видя, что Эмма все еще борется со смехом, он поинтересовался: — Надеюсь, вы извините мое невежество, но о чем, собственно, идет речь?

— Вы что же, никогда не видели Древо желаний? — Мерфи покачал седой головой. — Ну, милорд, вы не иначе как с луны свалились.

Это заявление вызвало у Эммы новый приступ смеха. Согнувшись вдвое и спрятав лицо в ладонях, она хохотала так, что вся ее хрупкая фигурка сотрясалась под поношенным плащом. Джеймс, не разделявший ее бурного веселья, взглянул поверх ее склоненной головы и увидел на редкость любопытное зрелище. На развилке дороги высился старый платан с корявыми ветвями, кое-где покрытыми нежно-зеленой весенней листвой. Джеймс уже видел подобные деревья на этом пустынном берегу, но ни одно из них не могло похвастаться несколькими дюжинами башмаков, прибитых к стволу.

Он прищурился, однако видение не исчезло. Чего здесь только не было: рыбацкие сапоги, женские ботинки, деревянные сабо, детские башмачки и сандалии и даже дамские туфельки — и все крепко приколоченные к стволу дерева. Почти вся обувь имела такой вид, будто провисела здесь немало времени. Но некоторые экземпляры были совсем новыми, особенно пара мужских домашних шлепанцев, которые показались Джеймсу знакомыми. Он припомнил, что подарил такие своему кузену на Рождество.

— Н-да, — сказал он, не решившись добавить, что шетлендцы, на его взгляд, довольно странная публика, — любопытно.

Эмма, все еще продолжавшая хохотать, подняла лицо от ладоней.

— О! — воскликнула она. — Простите, но у вас было такое выражение лица, когда он сказал, что вы свалились с луны…

Джеймс, конечно, понимал, что ситуация довольно забавная, однако ему было не до столь шумного веселья. Он был слишком взволнован тем, как забилось его сердце, когда он обнаружил вдову кузена в своих объятиях. Тем не менее ему удалось выдавить ухмылку, чтобы показать, что он не совсем лишен чувства юмора.

— Да, — кивнул он. — Могу себе представить.

— Приносит удачу, скажу я вам, — сообщил сверху одноглазый пьяница, восседавший на козлах. — Ну, ежели приколотить башмак к Древу желаний. Завсегда приносит удачу. В особенности новобрачным.

— О да, — сказала Эмма, наконец справившись со смехом. — Мы со Стюартом прибили свою обувь сразу же по прибытии. По-моему, это очаровательный обычай.

Может, и очаровательный, но Эмме Ван Корт он явно не принес удачи. Муж умер, связь с родней прервалась. Пожалуй, ей следовало бы снять свои башмаки с Древа желаний. У Джеймса, во всяком случае, сложилось впечатление, что Эмме оно принесло нечто, в корне противоположное удаче.

Катафалк снова качнуло, но на сей раз не так сильно, и они продолжили путь. После развилки у Древа желаний карета покатила по более ровной дороге, и вскоре Джеймс увидел так называемый город. Так называемый, поскольку в представлении Джеймса единственная улица с трактиром, гостиницей, бакалейной лавкой, кузницей и церковью не могла претендовать на это звание.

На Шетландских островах, однако, этого было вполне достаточно, чтобы считаться их процветающей столицей, тем более что в городе имелась пристань, на которой дюжина рыбаков разгружала свой ежедневный улов. Дети этих рыбаков, ютившихся с семьями в хижинах и домишках неподалеку от пирса, очевидно, и были учениками Эммы Ван Корт Честертон. Мерфи направил лошадей вдоль узкой улицы к скалистому мысу, выдававшемуся в море, и Джеймс наконец понял, почему до сих пор не заметил школьного здания. Эмма преподавала в помещении в основании старинного маяка.

Джеймс никогда бы не поверил, что такое возможно, если бы не увидел собственными глазами. Вокруг скалы, на которой высился маяк, носилось около дюжины оборванных ребятишек. Несмотря на скверную погоду, они были увлечены какой-то игрой собственного изобретения, важным элементом которой был тряпичный мяч. Смысл игры, насколько понял Джеймс, состоял в том, чтобы не дать мячу упасть в море — непростая задача, поскольку ширина полоски земли между маяком и кромкой берега не превышала двадцати футов. В сильный шторм эта естественная пристань, по всей вероятности, полностью скрывалась под водой…

— Ну, — сказала Эмма, когда Мерфи наконец осадил лошадей, — вот и приехали.

Оторвав взгляд от импровизированной спортивной площадки, Джеймс увидел, что Эмма смотрит в том же направлении. У нее был такой вид, словно она пересчитывает детей. И немудрено. Существовала реальная опасность, что один из них, а то и больше, свалился в кипящие волны и сгинул навеки.

— Пожалуй, — задумчиво произнес Джеймс, сознавая, что далее от него потребуется определенная хитрость. Ибо, хотя Эмме явно не терпится от него избавиться, он не может уехать — и не уедет. Без нее.

И без Стюарта, напомнил он себе. Не стоит забывать, зачем он, собственно, приехал. За Стюартом, а не за Эммой.

Но теперь, когда он знает, что она тоже здесь, он не может с чистой совестью вернуться домой, оставив на этом забытом Богом острове хотя бы одного из них.

К сожалению, как он успел понять, убедить в этом Эмму будет чрезвычайно сложно.

— С вашей стороны было очень мило проделать весь этот путь только для того, чтобы повидаться со мной, — сказала Эмма. На протяжении всей дороги от дома она размышляла над тем, что полагается говорить в таких случаях — в минуты прощания. Довольная, что нашла верный тон, любезный, но прохладный, она протянула ему затянутую в перчатку руку: — Прощайте, лорд Денем. Невзирая на наши прошлые разногласия, я искренне надеюсь, что мы расстаемся друзьями.

Джеймс сжал ее пальцы, прежде чем сообразил, что она с ним прощается. А поскольку он не имел ни малейшего намерения уезжать, то несколько растерялся, не зная, что ответить. Трудно сказать, кто из них изумился больше, когда с его губ сорвались извинения.

— Эмма, — услышал он собственный голос, — я сожалею. О Стюарте. О том, что сделал в тот день… ну, когда ты посвятила меня в свои планы. Я вовсе не хочу сказать, что Стюарт поступил правильно. Но я хочу, чтобы ты знала, что я искренне сожалею. Обо всем.

Глаза Эммы изумленно расширились. Чего она не ожидала услышать в ответ на свою прощальную речь, так это извинений. Извинений? От графа Денема? Неужели такое возможно? Она никогда не слышала, чтобы в своей жизни Джеймс Марбери за что-либо извинялся.

Наверное, он шутит. Хотя вид у него вполне серьезный.

Впрочем, однажды он уже одурачил ее своим видом. Он казался очень серьезным в тот день в библиотеке, когда она поделилась с ним своими намерениями. И что же, разве это помешало ему чуть позже свалить Стюарта с ног одним ударом?

Нет, лорду Денему нельзя доверять. Даже если его лицо — надо признать, на редкость привлекательное — внушает ей доверие, как никакое другое. Но это не значит, что она не может проявить хотя бы ответную любезность.

— Полагаю, — услышала Эмма собственный голос, — полагаю, мне следует простить вас.

Она чуть не откусила себе язык. Простить его? Простить лорда Денема? Никогда!

Но поскольку, сказав это вслух, она только вынудит Джеймса задержаться, Эмма поспешно продолжила.

— Передайте привет вашей матушке и поблагодарите леди Денем за ее любезное приглашение. Но боюсь, я никогда не покину этот остров. Видите ли, я нужна здесь. — Она потянулась к дверце катафалка. — Прощайте.

Джеймс крепче сжал ее пальцы, но они выскользнули из его ладони. Эмма открыла дверцу и шагнула наружу в холод и сырость. Грохот разбивающихся о скалы волн не мог заглушить криков детей, радостно загалдевших при виде учительницы. Их голоса сливались с пронзительными воплями чаек, круживших в вышине

Эмма захлопнула дверцу, отсекая все звуки, кроме рокота прибоя. Джеймс, оказавшийся вдруг в одиночестве, придвинулся к окну, наблюдая за ней сквозь потрескавшееся стекло. Малыши забросили свои игры и с криками бросились к Эмме, стремясь схватить за руку, те, кто не успел, вцепились в юбку. Дети постарше держались в стороне, но, подобно Джеймсу, провожали взглядом свою учительницу, шагавшую к двери маяка, над которой висел медный колокол. Эмма схватилась за свисавшую с него веревку и энергично дернула. Раздался звон, послуживший сигналом, который привел в движение старших детей. Один из них подхватил тряпичный мяч, а остальные устремились вслед за младшими внутрь маяка через открытую Эммой дверь, выкрашенную в тот же жизнерадостный зеленый цвет, что и дверь ее дома.

И только когда за ними закрылась дверь, Джеймс понял, что все это время сдерживал дыхание. Он резко выдохнул, а затем сделал глубокий вдох, ощущая терпкий вкус моря, висевший во влажном воздухе. Как ему удалось так долго не дышать, он не представлял. Наверное, это шок. Было только девять утра, а он чувствовал себя таким измученным, словно уже девять вечера и он провел весь день за бюро, изучая конторские книги. Вот что происходит, когда встречаешься с родней после долгой разлуки. Особенно если эта родня не кто иной, как Эмма Ван Корт.

Дверца в крыше катафалка откинулась, и Мерфи с любопытством взглянул на него.

— Ну что, милорд, — добродушно спросил он, — прикажете отвезти вас в гостиницу за вещичками, что бы поспеть на дневной паром?

С минуту Джеймс задумчиво смотрел на него, затем покорно вздохнул.

— Ладно, — сказал он. — Везите меня в гостиницу, но сегодня я никуда не поеду.

Глаза возницы недоверчиво округлились.

— Чего? А миз Честертон сказала…

— Мне отлично известно, что она сказала, приятель. Но я предпочитаю принимать собственные решения, а не следовать указаниям вашей миссис Честертон. — Он откинулся назад на неудобном сиденье.

Кофе. Вот что ему совершенно необходимо. Чашка свежезаваренного кофе и плотный завтрак. И непременно мясо с горчицей. Не может быть, чтобы к концу уроков он не придумал, как наилучшим образом выйти из этого неловкого положения.

— Ну, не знаю, — проворчал Мерфи со своего места наверху. — Миз Честертон это не понравится. Это уж как пить дать.

Джеймс не мог не улыбнуться при этом замечании.

— Да, — сказал он. — Определенно не понравится.

 

Глава 5

Приникнув к толстому стеклу одного из окон маяка, Эмма пристально наблюдала за развитием событий. Невероятно, но ее хитрость, кажется, сработала. Катафалк развернулся и покатил прочь.

А это значит, что Джеймс уезжает.

Она с трудом верила в свою удачу. Ей, в течение всего прошлого года не видевшей ничего, кроме череды неудач, наконец-то повезло. Джеймс уезжает, так ничего и не узнав о завещании мистера О’Мэлли. Нет, это слишком хорошо, чтобы быть правдой.

Но это правда! Давно пора, чтобы удача повернулась к ней лицом. И если этого не произойдет сегодня, то не произойдет никогда. Джеймс уезжает, а все остальное не важно. Возможно, ей повезет настолько, что они больше никогда не увидятся.

Это ее самое заветное желание.

Хотя…

Хотя на самом деле она никогда не испытывала неприязни к Джеймсу Марбери. Видит Бог, она пыталась — после того, что случилось в библиотеке. Но как можно возненавидеть человека, который всегда был добр к ней, пока она подрастала. В конце концов, именно Джеймс, а не кто-то другой доставал ей воздушного змея, застрявшего в ветвях дерева, или украдкой приносил ей десерт, когда ее отсылали спать без сладкого. К Джеймсу, а не к Стюарту она бежала с пчелиными укусами и поцарапанными коленками. Джеймс всегда находил для нее время — в отличие от Стюарта, вечно погруженного в свои книги.

В этом, собственно, и заключался секрет его притягательности. В тихом омуте, как известно, черти водятся, и Эмма с четырнадцати лет только и думала о том, как бы заставить Стюарта Честертона обратить на нее внимание. Как оказалось, от нее требовалось только проявить интерес к тому, что больше всего интересовало Стюарта, — к помощи бедным. После этого, к величайшему восторгу Эммы, стоило ей войти в комнату, как Стюарт тут же отрывался от книги.

Пенелопа, разумеется, никогда не понимала одержимости Эммы Стюартом. Джеймс, утверждала она, намного красивее своего кузена. Он лучше смотрелся в бальных залах и был предметом воздыханий не только Пенелопы, но и большинства дам, встречавшихся в лондонских гостиных.

Однако достоинства Джеймса Марбери не ограничивались приятной наружностью и туго набитым кошельком. На редкость образованный, он старался быть в курсе всех событий, происходивших в мире, и даже читал популярные романы, что нечасто встречалось среди лондонских знакомых Эммы. Джеймс мог поддерживать увлекательную беседу почти на любую тему. Он часто острил, в отличие от Стюарта, который даже не пытался быть остроумным. В мире слишком много страданий, сказал он однажды, чтобы разбрасываться шутками, как это делает Джеймс. Печально, сказал Стюарт, обладать такой властью и состоянием и использовать все это исключительно для собственной выгоды и развлечений.

Эмма, признаться, никогда не замечала у Джеймса подобного недостатка, но после того, как Стюарт открыл ей глаза, вынуждена была согласиться, что моральные принципы Джеймса весьма неустойчивы. При всем его богатстве — а он был одним из богатейших людей в Англии — Джеймс Марбери никогда не жертвовал ни копейки даже на самые богоугодные цели без некоторого давления со стороны Эммы. Деньги, заявлял он, достались ему тяжелым трудом, так почему же он должен их раздавать? Если бедные нуждаются в деньгах, почему бы им не найти себе полезное занятие, как это сделал он? А ведь ему совсем не обязательно работать. В сундуках Марбери и без того достаточно золота. Но человек, проводящий дни в праздности, сообщил он Эмме, не имеет права называться мужчиной.

На возражения Эммы, что в Лондоне не найдется работы для всех бедняков, как объяснил ей Стюарт, а плата зачастую настолько низка, что они не могут прокормить и одеть свои семьи, Джеймс неизменно отвечал, что, если бедные не в состоянии себя обеспечить, им не следует иметь столько детей.

Постепенно от восхищения Эмма перешла к осуждению Джеймса и не упускала случая показать ему, насколько он заблуждается. Если бы он только слушал, вместо того чтобы смеяться над ней! Невосприимчивость Джеймса к ее усилиям наставить его на путь истинный стала для Эммы постоянным источником огорчения. Стюарт утверждал, что она понапрасну теряет время, и, видимо, был прав. Странно — с точки зрения Эммы, во всяком случае, — но привязанность самого Стюарта к кузену оставалась неизменной Даже после того, как Джеймс пытался его убить — ну, может, и не пытался, но мог, учитывая силу удара, — Стюарт отказывался говорить что-либо нелицеприятное о своем кузене, кроме того, что тот по натуре не склонен к филантропии.

Стюарт, не впервые подумала Эмма, иногда слишком буквально понимал свое пастырское призвание.

Но теперь это не имело какого-либо значения. Джеймс уезжает, и Эмма не могла не радоваться тому, что с такой легкостью от него отделалась. Ведь Джеймс, когда хотел, мог доставить массу неприятностей… уж ей ли не знать! Признаться, она была уверена, когда прощалась, что Джеймс не даст ей выйти из катафалка и заставит вернуться вместе с ним в Лондон, чего он вроде бы и добивался.

А лорд Денем всегда получал то, что хотел.

Однако Джеймс позволил ей уйти. Эмма предположила, что леди Денем пригласила ее исключительно из вежливости. Вряд ли Джеймс и вправду хочет, чтобы Эмма к ним переехала. Какой мужчина станет терпеть под своей крышей нищую вдову не в меру набожного кузена? Особенно если Пенелопе удалось сломить его предубеждение к браку. Эмма совсем забыла спросить у Джеймса, не женился ли он, случайно. Не то чтобы ее это особенно интересовало. Просто жена — а тем более Пенелопа — едва ли станет мириться с присутствием в своем доме бедной родственницы.

Совершенно очевидно, что Джеймс — женатый или все еще холостой — испытал огромное облегчение, когда она отклонила приглашение его матери.

Это было единственным объяснением того, что он так легко сдался. Джеймс был самым целеустремленным человеком из всех, кого она когда-либо знала. Реши он твердо увезти ее в Лондон, от Эммы потребовалось бы немало усилий, чтобы остаться там, где она сейчас находилась — у классной доски с куском мела в руке. Нет, будь у Джеймса такое намерение, сейчас она вполне могла бы оказаться на пути в Лондон.

Так что, как ни крути, Джеймс на самом деле не хочет, чтобы она жила в его доме, что можно считать очередной удачей, хотя Эмма была готова с ним бороться, каким бы благородным и убедительным он ни казался. И как бы далеко ей ни пришлось зайти при этом. Она не оставит своих учеников. У многих из них никого нет, кроме нее… И видит Бог, они единственное, что у нее осталось. Бросить их? И Уну? Эмма даже не решилась оставить собаку одну в доме, а отвезла к Мак-Юэнам, заставив Мерфи заехать к ним по пути.

Нет, она остается, а Джеймс пусть уезжает. Какое счастье, что он уезжает, а она остается, ничуть не пострадав от его визита!

Ну, почти не пострадав. Эмма не могла не вспоминать с некоторым смущением сцену в катафалке, когда Джеймс свалился с сиденья и оказался на полу, обхватив ее руками. Буря ощущений, которую она испытала при этом, была столь неожиданной, что ей оставалось только рассмеяться. А Джеймс выглядел таким раздосадованным, что рассмешил ее еще больше.

Но что еще она могла сделать? Прошло столько времени — шесть долгих месяцев, — с тех пор как она в последний раз находилась в объятиях мужчины и чувствовала его тепло. И что самое удивительное, это был Джеймс! Человек, которого Эмма ненавидела более, чем любого другого, и тем не менее она до сих пор ощущала отголоски желания…

Как это может быть, она не представляла. Объятия Джеймса были совсем не похожи на объятия Стюарта. На какое-то мгновение, когда Джеймс только свалился на пол, Эмма даже встревожилась, что он ее раздавит. Джеймс, видимо, тоже это понял и сразу ослабил хватку… Но почему-то не спешил убрать руки. Неужели его так же, как и ее, поразили ощущения, вызванные этими невольными объятиями?

И пахнет он не так, как Стюарт. От Стюарта всегда пахло кедром, возможно, из-за ящика, где Эмма хранила его жилеты. У Джеймса был совсем другой запах. От него пахло… домом.

Эмма сама не знала, откуда взялась эта мысль. От Джеймса Марбери пахло Лондоном: хорошим мылом для бритья, свежими апельсинами, дорогим трубочным табаком — вещами, которые редко встречались на острове и казались теперь такими далекими.

Все-таки хорошо, решила Эмма, как только Джеймс разомкнул объятия, что он возвращается в Лондон. Просто прекрасно. Ни один мужчина, а тем более человек, предавший кого-то, как Джеймс Марбери предал ее, не имеет права так хорошо пахнуть. Такие вот пустяки — запахи — творят странные вещи с женщинами. Даже со вдовами.

— Миз Честертон! — Тонкий голосок, за которым ее решительно рванули за юбку, вернул Эмму к действительности. Посмотрев вниз, она увидела маленькую Флору Макей, которая стояла перед ней, прижимая к груди свою грифельную доску.

— Почему ты встала с места, Флора? — спросила Эмма. — Ты должна решать задачку.

— Да, миз Честертон, — отозвалась Флора, понизив голос до шепота. — Но я подумала, вам нужно знать, что ответ, который вы написали на доске, не правильный.

Эмма подняла виноватый взгляд на большую грифельную доску, которую Сэмюэль Мерфи, слывший мастером на все руки, повесил по ее просьбе на выкрашенную белой краской плавно изгибавшуюся стену маяка. Из-за сумятицы, связанной с графом Денемом, она допустила небрежность, о чем свидетельствовало число, которое она только что написала.

— О Боже, — сказала она. — Ты не могла бы исправить ошибку, Флора?

Малышка кивнула, взяла мел из руки Эммы и подошла к доске. Глядя на нее, женщина ощутила знакомую вспышку вины. Увы, из нее получилась не очень-то хорошая учительница. Скорее даже плохая.

Но одно из двух: либо на острове будет ее школа, либо никакой. Никто больше не пожелал взвалить на себя эту обязанность, после того как прошлой осенью школьный учитель вместе со многими другими пал жертвой тифа.

И все же, вынуждена была признать Эмма, дети, особенно смышленые, заслуживают лучшего. Им нужен настоящий учитель, а не бедная вдова викария, который преподавал бы им французский, естествознание, историю и географию. И настоящие столы, а не длинные деревянные скамьи, где они неизбежно сталкиваются локтями, когда, склонившись над грифельными досками, решают задачки, И настоящая школа, а не холодное сырое помещение в основании маяка с дровяной печкой, поддерживать огонь в которой сущее наказание. Бросив взгляд на печь, Эмма убедилась, что пламя опять погасло.

В любом случае от печки было мало проку. Даже если она топилась, то давала мало тепла и нещадно дымила. Жаль, что Эмма потеряла голову и не додумалась спросить графа, не может ли он пожертвовать небольшую сумму на новую печь…

Хотя, принимая во внимание случившееся между ними, маловероятно, что Джеймс склонен, как прежде, поддерживать ее благотворительные начинания. И едва ли она имеет право упрекать его в этом.

И потом, следует признать, что Джеймс совершил добрый поступок. В конце концов, разве он не пустился в такую даль исключительно для того, чтобы пригласить ее жить вместе с его матерью? Конечно, у него могли быть и личные мотивы — Эмма полагала, что он сделал это, чтобы заглушить чувство вины перед Стюартом за их последнюю безобразную ссору, — но все равно это было очень мило с его стороны.

К тому же даже если бы Эмма не была занята в школе, могла ли она принять предложение леди Денем? Ни в коем случае. Из-за завещания О’Мэлли Даже представить себе страшно, что она переберется в Лондон и все откроется! Она станет всеобщим посмешищем.

— Джон, — сказала Эмма, бросив последний взгляд в окно, чтобы удостовериться, что Джеймс благополучно отбыл, — ты не поможешь мне с печкой, а? Похоже, она опять погасла.

Мальчик, все еще угловатый, после того как прошлым летом неожиданно подрос на целых пять дюймов, с готовностью вскочил.

— Да, миз Честертон, — сказал он и, отложив свою грифельную доску, поспешил в заднюю часть комнаты, чтобы заняться привередливой печью.

Просто позор, подумала Эмма, наблюдая за ним, что у его семьи нет денег, чтобы послать мальчика в школу. Джон все схватывал на лету, и по прошествии полугода не оставалось ничего, чему Эмма могла бы его научить.

Да, с сожалением подумала она, надо было спросить у графа, не может ли он выделить стипендию имени Стюарта, чтобы мальчики, преуспевшие в учебе, могли поступить в колледж. Маловероятно, конечно, что граф придет в восторг от этой идеи. «Пусть сами прокладывают себе путь, — так и слышала она его голос. — Если им действительно нужно образование, они найдут способ заплатить за него».

С другой стороны, нельзя исключить, что Джеймс изменился. Ведь проделал же он такой путь из Лондона при всем его неприязненном отношении к Шетлендам, чтобы лично справиться о ее благополучии. Вполне возможно, что теперь он стал восприимчивее к чужим бедам, чем раньше. Смерть Стюарта могла смягчить его в той же степени, в какой она ожесточила Эмму. А она, признаться, узнала о себе кое-что не слишком приятное.

Возможно, ей следует ему написать. Да, непременно! Вежливое, ни к чему не обязывающее послание…

Но разве она не чувствовала себя в безопасности после того, как написала письмо его матери? И посмотрите, что из этого вышло!

«О Боже», — сказала себе Эмма, но тут один из учеников поднял руку, чтобы спросить ее, почему она написала, что тридцать, деленное на пять, равняется семи, когда ясно, что ответ равен шести, и она тут же забыла о графе Денеме.

 

Глава 6

Граф Денем, однако, не забыл об Эмме. Отнюдь.

Да и как он мог, учитывая, что у него до сих пор саднила рука, напоминая об утренних событиях. Только когда камердинер перевязал ему костяшки пальцев, Джеймс почувствовал себя немного лучше и спустился на первый этаж гостиницы, где располагался трактир. Вскоре он уже сидел за лучшим столиком, как заверила его служанка, цветущая девица по имени Мэри, поспешно протирая сиденье стула, прежде чем предложить ему сесть. Джеймс был не в том настроении, чтобы с ней препираться. Хотя столик и находился в непосредственной близости от кухонной двери, он по крайней мере мог сесть и вытянуть ноги к огню.

Меню, разумеется, не было. Вместо этого Мэри сообщила ему, что завтрак удался на славу, и поинтересовалась, не подать ли ему пива. Поразмыслив, Джеймс решил, что готов рискнуть, и заказал еще и виски. Просияв улыбкой, не слишком ее красившей из-за полного отсутствия передних зубов, Мэри разразилась перечнем различных сортов виски, которое он мог получить за более чем умеренную плату. Джеймс выбрал наугад любое, в основном для того, чтобы избавиться от зрелища беззубых десен Мэри, и спустя несколько минут сидел, обхватив пальцами стаканчик, содержимое которого, стоило поднести его ко рту, заставляло его глаза безбожно слезиться.

Трактир пустовал, что было неудивительно в разгар рабочего дня. Уставившись на огонь, Джеймс размышлял о затруднительном положении, в котором оказался. Он не имел ни малейшего представления, что делать дальше. Похоже, вытащить вдову его кузена с этого острова ничуть не легче, чем выяснить, где нашли последний приют останки Стюарта.

Этот неутешительный вывод напомнил Джеймсу о другой проблеме. Стюарт! Где Эмма могла похоронить своего мужа, если не на приходском кладбище? И почему люди, у которых он пытался узнать, где покоится их бывший викарий, бросали на него такие странные взгляды? Надо было не ходить вокруг да около, а напрямую спросить об этом Эмму, но, проклятие, это не тот предмет, который хотелось бы обсуждать со скорбящей вдовой. Особенно если учесть, что его интерес вызван отнюдь не желанием возложить цветы на могилу своего кузена. Нет, он собирается откопать его бренные останки. Можно не сомневаться, что у Эммы имеется собственное мнение по этому вопросу.

Не добавили ему оптимизма и слова преподобного Пека, когда Джеймс пытался у него выяснить, где находится место упокоения Стюарта. «Было совсем непросто, — заверил тот Джеймса, — отказать миссис Честертон, жене моего ближайшего помощника, в скорбном праве на могилу для мужа, но что я мог поделать? На кладбище не было места. — Священник помолчал, затем доверительно продолжил: — Боюсь, если мистер Честертон и похоронен, то не в освященной земле. Видите ли, у миссис Честертон, как я обнаружил, довольно странные представления на сей счет. И одно из них состоит в том, что вся земля — Божья. Но ведь мы не можем с этим согласиться, не так ли? Иначе люди начнут хоронить близких у себя на дворе».

Так что Джеймсу ничего не оставалось, как обратиться с этим вопросом к вдове усопшего, но и тут он умудрился все испортить. С самого начала и до последней минуты он вел себя как последний болван — вначале из-за этого неуклюжего парня, ее соседа, а затем из-за самой Эммы. Кто бы мог подумать, что она так изменится? Год назад, когда они в последний раз виделись, он не мог даже предположить, что она превратится в такую… Впрочем, Джеймс не мог точно определить, во что превратилась Эмма. Что случилось с нежной, романтичной девушкой, которая вечно приставала к нему, выпрашивая пожертвования на благотворительные нужды, и с которой он танцевал на стольких балах и вечеринках в ту зиму? С девушкой, которая очаровывала всех своей хрупкой грацией и смеющимися голубыми глазами. Хотя, сказать по правде, Джеймс видел в этих глазах больше огня, чем смеха. Эмма имела привычку донимать его упреками в эгоизме и легкомыслии, привычку, которую он счел бы невыносимой в любом другом.

Но когда Эмма его отчитывала, Джеймс, пожалуй, даже наслаждался. Это было куда занимательнее, чем раболепные похвалы, расточаемые большинством его знакомых женщин.

Хотя, подумал Джеймс, хмуро уставившись на огонь, вполне возможно, что Эмма вовсе не изменилась. Может, она просто… повзрослела. Просто стала…

Женщиной.

Эта мысль заставила его наконец твердой рукой поднести к губам стакан и одним махом проглотить содержимое…

И он содрогнулся, шумно втянув в грудь воздух.

Милостивый Боже! Что это они пытались сделать? Прикончить его?

Со слезящимися глазами и горящим горлом Джеймс лихорадочно озирался, уверенный, что умирает. Кто-то отравил его, кто-то, знавший, зачем он приехал на остров, и люто ненавидевший его за это. Но, повернув голову к стойке, он увидел здоровяка, который протирал пивную кружку и ухмылялся, глядя на него.

— Могу я спросить, — прохрипел Джеймс, — что вас так забавляет, сэр?

— Вы, — хмыкнул тот. — Вот. — Он наполнил кружку, которую только что вытирал, и поставил пенящийся напиток перед Джеймсом. — Выпейте. Сразу полегчает.

Только потому, что его внутренности полыхали, Джеймс последовал совету трактирщика. Хмельной напиток мигом погасил огонь в его желудке. Когда Джеймс смог снова говорить, он поинтересовался нетвердым голосом:

— И что это было?

— То, что вы просили. — Трактирщик поднял безобидный на вид стакан, содержавший ядовитое пойло, и поднес его к тусклому свету, сочившемуся сквозь грязное окно. — Местный самогон. Забористый, верно?

— Забористый? — Джеймс ошарашенно покачал головой. Хотя, признаться, боль в руке у него слегка притупилась.

— Как насчет того, чтобы повторить?

— Пожалуй, не стоит, — возразил Джеймс, снова уставясь на огонь. Так о чем это он думал? Ах да, об Эмме. Как быть с Эммой?

С любой другой женщиной все было бы гораздо проще. Джеймс знал, что может очаровать кого угодно, если только пожелает. Правда, это были скорее сделки, нежели романтические отношения, немногим отличающиеся от деловых, но более циничные и менее сложные. Одним словом, весьма разумные соглашения. Куда более разумные, чем то лихорадочное состояние, которое называется любовью.

Конечно, ему приходило в голову, что дешевле жениться. А при осмотрительном выборе невесты он мог бы даже выгадать. В Англии достаточно незамужних девиц, жаждущих породниться с Денемами и принести солидное приданое. В последние годы мать Джеймса приложила немало усилий, пытаясь свести сына с этими юными созданиями, в особенности с Пенелопой Ван Корт.

С другой стороны, устав от жены, ты не можешь подарить ей бриллиантовый браслет и вежливо распрощаться. Джеймс еще не встречал женщины, за исключением, пожалуй, одной, от которой он не устал бы со временем. Пенелопа Ван Корт, при всей ее ослепительной красоте и десяти тысячах фунтов годового дохода, на взгляд Джеймса, была невыносимо скучна. А старшая дочь графа Дерби, с пятьюдесятью тысячами фунтов и поместьем в Шропшире, могла отпугнуть кого угодно бесконечными разговорами о гончих псах. Провести с ней остаток жизни? Никакие деньги не стоят подобной жертвы.

— Вот, сэр, ваш завтрак. Пальчики оближете.

Джеймс взглянул на тарелку, которую Мэри поставила перед ним. Большой кусок сыра, ломоть хлеба, немного пикулей, что-то непонятное серо-коричневого цвета и лук. Очевидно, это была пища, которой приходилось довольствоваться местным жителям.

Заметив выражение его лица, Мэри ткнула пальцем в горку дымящейся еды непонятного происхождения на его тарелке и сказала:

— Хаггис, сэр.

Джеймс поднял на нее глаза и выдавил улыбку:

— Премного вам благодарен.

Это было ошибкой, поскольку Мэри радостно заулыбалась, и он снова удостоился возможности лицезреть ее голые десны.

— Кушайте на здоровье, — сказала она и заторопилась прочь, чтобы обслужить другого посетителя, мужчину средних лет, который только что вошел.

Трактирщик, отзывавшийся на имя Мактавиш, дружелюбно усмехнулся, поглядывая на Джеймса, ковырявшего вилкой в тарелке.

— Вы здесь по делу или как? — поинтересовался он.

Джеймс наколол на вилку капустный листок и коротко отозвался:

— Вроде того.

— Понятно. Я сразу догадался, что вы не к лорду Маккрею пожаловали. Его гости редко сюда заглядывают. Предпочитают останавливаться в замке. Слишком гордые, чтобы якшаться с такими, как мы.

Джеймс, сосредоточенно жевавший сыр, кстати, неплохой, встрепенулся. Так-так. Похоже, он может получить ответ на один из вопросов, мучивших его весь день.

— А кто такой, — сказал он, запив сыр глотком пива, — этот лорд Маккрей?

— Вы что же, никогда не слышали о замке Маккрей? — Джеймс отрицательно покачал головой, и трактирщик охотно продолжил: — Это там, чуть выше по дороге. В хорошую погоду его можно видеть даже с противоположного берега. Построен в XVI веке, ну и выглядит соответственно. У нынешнего владельца, Джеффри Бейна, восьмого барона Маккрея, нет ни фартинга за душой. Однако они с сестрой, мисс Бейн, любят поразвлечься. Моя мамаша иногда готовит для них. Только мне не нравится, когда она туда ходит, так что это случается нечасто.

— А почему вам не нравится, что она ходит в замок? — с любопытством спросил Джеймс.

— Да так, ничего особенного. — Трактирщик явно смутился. — Глупые байки по большей части. Ну, вызнаете. Обо всяких там духах и прочей нечисти, слоняющейся по коридорам. С тех пор как невеста лорда Маккрея исчезла…

— Исчезла? — переспросил Джеймс. Разговор становился все интереснее.

— Ну, сбежала, если верить Маккрею. В прошлом году. С его камердинером. Может, и правда. А может, и нет. Только не думаю, что кто-нибудь, кроме самого Маккрея, знает, что там на самом деле случилось. А люди разное болтают. Будто бы она вовсе не сбежала, а Маккрей застал ее с другим, ну и убил обоих. Если хотите знать мое мнение, Маккрей сам подогревает эти слухи. Завел себе черного жеребца, одевается во все черное. По крайней мере с тех пор, как узнал о завещании О’Мэлли.

Джеймс положил сыр на ломоть хлеба и откусил.

Надо же, вкусно!

— Завещание О’Мэлли? — переспросил он, прожевав кусок.

— Как, вы и об этом не слышали? — Мактавиш взял очередную кружку и принялся ее вытирать. — Один из местных, по имени О’Мэлли, убил человека примерно полгода назад. Непредумышленно, конечно. Китобой О’Мэлли был крепышом. Характер у него был вспыльчивый, а силища такая, что ума не надо. В общем, стукнул он как-то одного парня, а тот возьми да и помри. Ну, О’Мэлли за это, само собой, повесили, хотя он и раскаивался. Да так, что попросил судью, того самого, что вынес ему приговор, помочь ему написать завещание, и оставил все свое добро вдове убитого.

Мактавиш отставил кружку и потянулся за другой.

— Никто, конечно, и подумать не мог, что у О’Мэлли прорва денег. Если все сложить, то набегает аккурат десять тысяч фунтов. — Мактавиш хмыкнул. — Лорд Маккрей как узнал об этом, так зачастил в город. — Он подмигнул. — Из-за вдовы викария, ну, того парня, что помер. Славная штучка, а теперь еще и богатая. Ну, вы меня понимаете.

 

Глава 7

Джеймс, однако, не понимал, на что намекает трактирщик. Единственное, что он был в состоянии понять, так это то, что хлеб с сыром, который он пытался проглотить, внезапно застрял у него в горле. Он поспешно схватил кружку и залпом проглотил остатки пива. Это протолкнуло застрявший в горле кусок, но никак не повлияло на ужас, постепенно им овладевавший.

Склонившись над пустой кружкой, он спросил сдавленным голосом:

— Вы хотите сказать, что Стюарт Честертон, викарий, был убит?

Мактавиш с любопытством посмотрел на него.

— Да, — ответил он.

— Но этого… не может быть, — сказал Джеймс. — Он умер во время эпидемии тифа, полгода назад.

— Угу, — согласился Мактавиш. — Точно. Только не тиф его убил, а парень по имени О’Мэлли.

Джеймс ошарашенно заморгал, уставившись на трактирщика. Его мысли устремились к тексту письма Эммы. Вообще-то она не указала причину смерти Стюарта, ограничившись сообщением, что он скончался и что из-за карантина она не могла известить их раньше. Джеймс и его мать, естественно, решили, что Стюарт умер от тифа.

Но убийство Стюарта? С какой стати кому-то понадобилось его убивать? Кроме, разумеется, самого Джеймса, которому очень хотелось пристукнуть своего кузена… но только однажды.

— Этот О’Мэлли, — сказал Джеймс. — Почему он это сделал? Я имею в виду, почему он убил Честертона?

Трактирщик пожал плечами.

— Никто толком и не знает. Наверное, был не в себе. О’Мэлли, конечно. Говорят, викарий отправился соборовать его жену, а что у них там вышло, сие мне неведомо…

Джеймс был настолько ошеломлен, что даже не заметил, как Мактавиш снова наполнил его кружку. Он сделал солидный глоток и спросил:

— Так вы говорите, что жена викария — миссис Честертон — унаследовала десять тысяч фунтов от убийцы своего мужа?

— Как одну копеечку, — охотно подтвердил Мактавиш, — как только снова выйдет замуж.

Джеймс удивленно воззрился на него.

— Когда выйдет замуж? Ничего не понимаю. Так унаследовала она эти деньги или нет?

— Нет, — раздался сзади раздраженный голос. Джеймс обернулся и увидел пожилого мужчину, который, отбросив салфетку, с неудовольствием взирал на них со своего места за столиком у окна. — Спасибо тебе, Шон, что заговорил об этом как раз тогда, когда я собрался спокойно поесть. Ведь знаешь, что это отбивает у меня аппетит. Даже к хаггису твоей матушки. — Трактирщик подавил улыбку.

— Прошу прощения, ваша честь.

Джеймс вопросительно уставился на незнакомца.

— Лорд Маккрей? — произнес он, хотя со слов трактирщика у него сложилось впечатление, что Маккрей едва ли является поклонником хаггиса.

— Нет, не Маккрей, — ворчливо отозвался джентльмен. А в том, что это джентльмен — первый, которого Джеймс встретил после прибытия на Шетландские острова, — не приходилось сомневаться. — Главный судья Риордан к вашим услугам. Я председательствовал в суде полгода назад во время моего прошлого приезда на остров, когда слушалось дело О’Мэлли. — Он отпил из своей кружки, поставил ее, рыгнул и не без удовлетворения произнес: — Вот так-то.

Джеймс перевел взгляд с судьи на трактирщика и обратно. После секундного колебания он отодвинул свой стул и поспешил к столу судьи. Тот подозрительно прищурился.

— Прошу прощения, ваша честь, — сказал Джеймс. — Но может, вы позволите к вам присоединиться? Видите ли, я имею некоторое отношение к этому делу…

— К какому еще делу? — Риордан одарил его недовольным взглядом. Плотный и краснолицый, он пока еще не был тучным, но находился на верном пути к этому. Несмотря на суровый вид, в уголках его глаз и рта виднелись смешливые морщинки, заставлявшие предположить, что ему не чуждо чувство юмора. — Нет никакого дела. Оно давно закрыто. О’Мэлли убил Честертона; вдова Честертона получит деньги О’Мэлли, как только снова выйдет замуж. А если вы решили на ней жениться, то вам придется встать в очередь. Впереди вас около двадцати парней, молодой человек.

Не дожидаясь, пока старший джентльмен предложит ему присесть — а Джеймс подозревал, что подобного предложения никогда не последует, — граф уселся на стул напротив судьи и подался вперед.

— Прошу прощения, сэр. Мое имя Денем. Джеймс Марбери, девятый граф Денем, если уж быть совсем точным. Стюарт Честертон — мой кузен.

Брови Риордана поползли вверх, пока совсем не скрылись под старомодным напудренным париком.

— Граф Денем? — повторил он. — Понятно Я слышал, что Честертон в родстве с какой-то важной птицей, но поговаривали, будто с герцогом.

Джеймс пропустил мимо ушей не слишком лестное замечание судьи. Наконец — наконец-то! — он встретил кого-то, кто мог бы пролить свет на смерть его кузена и последующие похороны, не говоря уже о странном нежелании Эммы возвращаться в Англию. Не проронив ни слова, он смотрел на судью с выражением вежливого ожидания, ни в коей мере не отражавшего лихорадочного нетерпения, распиравшего его изнутри.

— Что ж, — задумчиво произнес Риордан. — В таком случае, полагаю, вы действительно имеете отношение к этому делу. — Он отодвинулся от стола, давая простор брюшку, выпиравшему из-под золотисто-зеленого жилета, и окликнул трактирщика: — Эй, Шон, налей-ка мне еще пивка. Значит, вы кузен викария? Теперь, когда вы об этом сказали, я и сам вижу сходство. Правда, вы намного крупнее. Вас-то О’Мэлли не прикончил бы одним ударом.

— Полагаю, что нет, — согласился Джеймс. — Так могу я спросить, сэр, откуда взялось это условие?

Риордан взял вилку и снова принялся за хаггис.

— Какое условие?

— Ну… довольное странное условие, которое вы упомянули, будто бы Эмма — э-э, миссис Честертон — должна снова выйти замуж, чтобы получить десять тысяч фунтов О’Мэлли.

— Ах это. — Судья запил хаггис глотком пива. — Пораскиньте мозгами, молодой человек. Вы же ее наверняка знаете. В конце концов, она была женой вашего кузена.

— Да, — серьезно ответил Джеймс. — Я ее знаю.

— Вы могли бы доверить такой женщине десять тысяч фунтов? — Джеймс открыл было рот, чтобы ответить, но судья продолжил: — Нет. Конечно же, нет. Она возьмет десять тысяч фунтов и отдаст их на нужды прихода или потратит на обзаведение этого жалкого подобия школы, где она преподает. Кто знает, что ей взбредет в голову? Ничего разумного, можете мне поверить.

Джеймс отхлебнул пива. Он чувствовал, что это ему просто необходимо.

— И вы поставили условие, — медленно произнес он, — что она не может потратить ни копейки из состояния О’Мэлли, пока не выйдет замуж, в качестве своего рода гарантии, что деньги будут потрачены… э-э… с умом.

— Верно. — Риордан грохнул кулаком по столу, заставив Джеймса подпрыгнуть. — Совершенно верно. Для ее же блага, как вы понимаете. Нет ничего хуже, чем добросердечная дамочка с мешком денег. С точки зрения нечистых на руку стряпчих, разумеется. Готов поспорить, что если бы я вручил ей эти деньги в прошлом сентябре, сегодня у нее не осталось бы и шиллинга. Ну а так денежки не только пребывают в целости, но и прирастают с хорошими процентами. Когда миссис Честертон надумает выйти замуж, я переведу счет на имя ее мужа, который сможет им распорядиться, как сочтет нужным. Хотя не думаю, что это произойдет скоро. Вдова Честертона, похоже, не спешит обзавестись супругом и предъявить права на то, что ей причитается.

Мактавиш, направлявшийся к ним с двумя кружками пива, скорчил гримасу:

— Я спрашивал ее в прошлом месяце. Подловил как-то у церкви. Она поблагодарила меня за предложение, но сказала, что пока не собирается замуж, поскольку пребывает в трауре по мужу.

Риордан поднял кружку, салютуя молодому человеку, который, как впервые заметил Джеймс, был высок, ладно скроен и вообще принадлежал к числу людей, вызывавших невольную симпатию. Хотя это открытие почему-то возбудило у Джеймса внезапную и острую неприязнь.

— Сочувствую, молодой человек, — сказал судья, обращаясь к трактирщику. — Если кто и заслуживает руки нашей миссис Честертон, так это ты, Шон.

Мактавиш удрученно покачал головой:

— Боюсь, она слишком часто видела меня в обществе Майры Макалистер. В общем, назвала меня дураком, коли я готов жениться ради денег, а не по любви, и посоветовала держаться за Майру. — Он бросил кислый взгляд на судью, который от души рассмеялся. — Мне было не до смеха, — проворчал он. — Майра тоже не горит желанием выходить за меня замуж, пока я не обзаведусь собственным домом. Говорит, что не хочет жить с моей мамашей.

Риордан сочувственно хмыкнул.

— Видите? — сказал он, повернувшись к Джеймсу. — Вот как обстоят здесь дела. Я знаю здешний народ, хотя бываю на острове не более двух раз в году на выездных сессиях суда. Поверьте, я изучил этих людей как свои пять пальцев.

— Это просто нелепо, — заявил Джеймс в крайнем раздражении, хотя и не понимал, что именно его так задело: самодовольство Риордана или признание Мактавиша, что он сделал Эмме предложение. — Мы говорим о вдове, сэр, об оставшейся без гроша вдове, которую вы, сэр…

— Опекаю, — подсказал Риордан.

— Я бы назвал это иначе, сэр, — возразил Джеймс. — Я совершенно уверен, что нигде в Англии не найдется прецедента для подобного условия, и если бы миссис Честертон захотела, то могла бы обжаловать ваше смехотворное решение в любом суде и выиграть дело.

С минуту Риордан молча смотрел на него уже без тени веселья.

— Могла бы, но не станет. Вы забыли, милорд, что я опекаю миссис Честертон. У нее нет ни отца, который мог бы это сделать, ни мужа, словом, никого. Она одна на свете, и я хотел бы убедиться, что никто не воспользуется этим к собственной выгоде. Она хорошая женщина, единственным недостатком которой является чрезмерная склонность открывать свое сердце… и кошелек. — Риордан поставил кружку на стол и вперил в Джеймса жесткий взгляд. — Не знаю, кем вы ей доводитесь, милорд, но лично я вас впервые вижу. Если вы так привязаны к девушке и так решительно настроены отстаивать ее права, то где же вы были все эти месяцы после смерти ее мужа? Вот что мне хотелось бы знать.

Джеймс недоверчиво уставился на судью.

— Послушайте, — начал он, подавшись вперед. — Не знаю, к чему вы клоните, но, к вашему сведению, я получил известие о смерти моего кузена всего лишь неделю назад. И сразу же направился сюда. Я уже предложил миссис Честертон достойное место в доме моей матери, которое она, увы, отклонила…

— Еще бы! — благодушно заметил судья, — Она не оставит ребятишек, которых учит. Или думает, что учит. Тут разное толкуют насчет того, чем она там занимается. Лично мне дети кажутся такими же невежественными, как и раньше, ну, может, чуть более просвещенными по части Вальтера Скотта. Хотя привязанность миссис Честертон к ее питомцам вполне понятна, учитывая, что Бог не благословил их с мужем собственными детьми.

Джеймс, услышав последние слова, резко вскинул голову. Собственными детьми! Странно, но ему никогда раньше не приходило в голову, что Стюарт с Эммой могли хотеть, а тем более пытаться произвести на свет потомство.

Но ведь дети — естественное следствие брака. Почему слова судьи так его расстроили, Джеймс не понимал. Просто он никогда не думал, и это очень глупо с его стороны, что Стюарт с его устремленностью к духовному может иметь детей… И от кого? От Эммы!

Боже правый! Мысль об этом совершенно обескуражила Джеймса. Он чувствовал, что кровь отхлынула от его лица. Нет, он просто смешон! В конце концов, они состояли в законном браке. Для чего же они поженились, по его мнению, как не для того, чтобы… Он даже не хотел думать об этом. Не хотел и все! Судья Риордан, с любопытством наблюдавший за ним, снова пришел в хорошее расположение духа. Похоже, его позабавило смущение Денема при упоминании о супружеских обязанностях его кузена. Что, разумеется, еще больше настроило Джеймса против него.

— Так кто вы, говорите, такой, сэр? — бодро поинтересовался судья. — Кузен ее мужа?

— Да, — сказал Джеймс. — Видите ли, мы немного повздорили со Стюартом накануне его женитьбы на Эмме. И с тех пор не общались. Я приехал, как только услышал о его смерти…

— Чтобы выразить соболезнование вдове? — осведомился Риордан с обманчивой небрежностью.

— Да, — ответил Джеймс после некоторого колебания. Незачем посвящать посторонних в истинные причины, которые привели его на остров, да и судья Риордан едва ли испытывает почтение к фамильным усыпальницам. — Да, конечно. И чтобы предложить ей жить со мной. Я хочу сказать, с моей матерью.

Риордан как-то странно усмехнулся. Джеймс не был уверен, что ему понравилось выражение лица судьи.

— Понятно, — только и сказал Риордан. — И она вам отказала.

— Да.

— Значит, теперь вы возвращаетесь на большую землю? — Судья взглянул на часы, висевшие над стойкой бара. — В таком случае вы опоздали на сегодняшний паром.

— Нет, пока я не собираюсь возвращаться. Я хотел бы…

Внезапно он принял решение. Еще несколько секунд назад Джеймс сидел в полнейшем замешательстве, не имея ни малейшего представления о том, что делать дальше, а сейчас точно знал, как поступит.

— Я намерен остаться, — твердо сказал он. — Остаться и повторить свое предложение, чтобы у нее было время все обдумать.

— Как любезно с вашей стороны, — заметил Риордан. — Учитывая, что вы даже не подозревали о существовании десяти тысяч фунтов

— Конечно, нет, — отрезал Джеймс, сверкнув глазами. — Я не нуждаюсь в десяти тысячах фунтов, принадлежавших убийце моего кузена. — При виде скептического выражения на лице судьи он возмущенно продолжил: — Я счел своим долгом приехать сюда и предложить миссис Честертон свое покровительство…

— От которого она отказалась.

Джеймс поджал губы. Он предпочел бы, чтобы Риордан воздержался от постоянных напоминаний об этом.

— Да, пока.

— Интересно. — Во взгляде судьи вспыхнуло любопытство. — Весьма интересно. Так, говорите, вы с кузеном поссорились? Из-за чего же? Надеюсь, не из — за миссис Честертон?

Джеймс почувствовал, что пора заканчивать разговор.

— Боюсь, сэр, — сказал он, отодвигая свой стул, — что я отнял у вас слишком много времени. Думаю, мне лучше вернуться за свой столик.

Риордан сложил руки на своем объемистом животе и уставился на Джеймса с загадочным выражением на круглом лице.

— Денем, — задумчиво произнес он, — полагаю, вы внесены в книгу баронетов.

Итак, старый пройдоха собирается навести о нем справки! Ну и пусть. Он ничего не найдет в книге баронетов, кроме сведений о том, что Марбери являются одной из самых старых и уважаемых фамилий в Англии.

Джеймс одернул уголки жилета.

— Можете не сомневаться, сэр.

— Приятно было познакомиться. — Риордан склонил голову в поклоне; вид у него при этом был, как у кота, отведавшего сметаны.

Джеймс вернулся за свой столик, механически взял вилку и принялся поглощать хаггис со своей тарелки. Из всех нелепых ситуаций, с которыми ему приходилось сталкиваться в жизни, положение, в которое попала Эмма из-за завещания О’Мэлли, было самым диким. Настоящее варварство — вот что это такое! Да кто он такой, этот судья, чтобы лишать женщину ее законных прав только потому, что по натуре она щедра. Это просто смешно. Оскорбительно. Это… это…

Вообще-то это неплохо придумано. Потому что Риордан абсолютно прав. Эмма совсем не умеет обращаться с деньгами. Что она знает о финансах? У нее никогда не было собственных средств. Конечно, ее воспитали в богатстве, но в возрасте восемнадцати лет она вышла замуж за человека, у которого не было ни гроша за душой. И с тех пор она бедна как церковная мышь. Джеймс не мог не отдать должного судье Риордану. Тот нашел отличное решение проблемы. Отличное во всех отношениях, кроме одного.

Эмма не клюнула на наживку. Судя по всему, она стремилась выйти замуж ничуть не больше, чем Джеймс жениться.

С одной только разницей, конечно, что когда-то очень давно был некто, на ком Джеймс подумывал жениться.

Но Стюарт его опередил.

 

Глава 8

Эмма взяла первую грифельную доску из высившейся рядом с ней стопки и прочитала:

— «Когда я вырасту, я стану рыбаком, как мой папка, и буду плавать по морям и океанам. Я увижу новые земли и поймаю много рыбы. А потом я вернусь домой и женюсь на вас, миз Честертон».

Исправив ошибки и написав на полях «Спасибо, Робби»«, Эмма отложила доску. Господи, дело принимает опасный оборот, если уже девятилетние мальчуганы начинают делать ей предложения. Впрочем, Эмма вынуждена была признать, что из всех предложений, которые она успела получить, предложение Робби было самым искренним.

Прочитав следующую доску, на которой твердая рука Бриджит Донахью начертала «Когда я вырасту большая, хочу, чтобы у меня были кудрявые волосы, как у миссис Честертон», — Эмма невольно потянулась к волосам. Так и есть. Непокорные завитки выбились из пучка на затылке и теперь кудрявились вокруг ее лица. Ну что за наказание?! Она отдала бы все на свете, лишь бы иметь такие волосы, как у Бриджит, прямые и послушные.

Эмма так и написала на полях грифельной доски девочки, когда дверь распахнулась. Бросив беглый взгляд на карманные часы у нее на поясе, Эмма сказала, не поднимая головы:

— Ты опоздал, Фергюс. Если тебе так уж необходимо забегать домой после занятий, чтобы покормить свою кошку, мог бы по крайней мере поторопиться. У меня, знаешь ли, тоже есть животные, которых нужно кормить.

— Примите мои извинения, миссис Честертон, — произнес куда более низкий голос, чем она ожидала услышать. — Я постараюсь исправиться.

Вздрогнув, Эмма резко подняла голову, чуть не опрокинув стопку грифельных досок.

— О! — воскликнула она. — Лорд Маккрей. Это вы! — Маккрей улыбнулся и двинулся по проходу между двумя рядами скамей, на которых во время занятий сидели дети. Эмма поспешно встала, придерживая рукой заколебавшуюся стопку грифельных досок.

— Не хотел вас пугать, Эмма, — сказал барон, подойдя ближе. Его длинный черный плащ был таким широким, что задевал края скамей. — Я заехал, чтобы узнать, слышали ли вы последние новости?

Эмма попятилась назад, насколько это было возможно, и теперь стояла так близко от печи, что могла чувствовать исходивший от нее жар, который, проникая сквозь шерстяную юбку и множество нижних юбок, обжигал ее бедра.

— Новости, милорд? — слабым голосом переспросила она, от души надеясь, что он не имеет в виду утренний визит графа Денема. В чем-чем, а в дополнительных сложностях в и без того непростых отношениях с лордом Маккреем, который, похоже, твердо на строился на ней жениться, скажи она только слово, Эмма совершенно не нуждалась.

— Угу. — Барон был облачен в костюм для верховой езды, абсолютно черный, в масть с его лошадью, которая, как предположила Эмма, была привязана снаружи. Покинутый своей невестой, Кларой Маклеллан, лорд Маккрей принял это слишком близко к сердцу и с тех пор одевался в драматическом, почти театральном стиле, соответствовавшем его роли отвергнутого любовника.

Поставив обутую в сапог ногу на скамью, лорд Маккрей наклонился вперед, упершись локтем в колено. Эмме пришлось ухватиться за стопку грифельных досок обеими руками, чтобы та не рассыпалась.

— Приехал главный судья Риордан, полагаю, на зимнюю сессию, — сообщил барон доверительным тоном. — Я случайно столкнулся с ним в кузнице по пути в город. Вы ведь понимаете, что это значит, не так ли, Эмма?

Вздохнув, Эмма начала разбирать стопку грифельных досок, уверенная, что лорд Маккрей так или иначе все равно опрокинет ее.

— Нет, — сказала она, стараясь не смотреть ему в лицо. Попытка барона, одеваясь во все черное и пребывая в меланхолии, изобразить из себя трагическую личность, как-то не вязалась с шапкой ярко-рыжих волос, почти таких же кудрявых, как у Эммы. Этот недостаток усугублялся еще и тем, что вместо лица, приличествующего романтическому герою — с орлиным носом и резкими складками в уголках выразительного рта, — у него была по-детски пухлая физиономия, сплошь усыпанная веснушками.

И хотя ярко-голубые глаза барона были достаточно приметными, их взгляд, к его величайшему сожалению, не только не вселял трепет, но скорее наводил на мысли о безоблачном летнем небе.

— А-а, — сказала Эмма Она разложила грифельные доски на три стопки, сложив в одну стопку проверенные доски, а в две другие, поменьше, те, что еще оставалось проверить. — Нет, милорд, боюсь, что не понимаю.

Лорд Маккрей нетерпеливо махнул рукой в перчатке.

— Да будет вам, Эмма1 Ясно, что это самый подходящий момент для оглашения.

Эмма с надеждой посмотрела на дверь, которая, к сожалению, была плотно закрыта Все дети ушли домой, и никто из них не собирался возвращаться, кроме Фергюса, с которым Эмма три раза в неделю занималась дополнительно, поскольку чтение тяжело давалось ему из-за плохого зрения

— Оглашение? — переспросила она с нарочитой непонятливостью. Может, ей удастся затянуть разговор до прихода Фергюса. Не станет же лорд Маккрей развивать эту тему в присутствии мальчика!

— Эмма, — сказал барон, недовольно хмыкнув. К счастью, его локоть все еще упирался в колено, руки в перчатках пребывали в расслабленном состоянии, а не выглядели так, словно он готов протянуть их и схватить ее, благо расстояние между ними составляло не более фута. — Вы прекрасно понимаете, что я имею в виду. Думаю, нам следует сообщить главному судье о наших брачных планах, чтобы он мог приступить к оформлению вашего наследства.

Эмма покачала головой.

— Это ваши планы, лорд Маккрей, — возразила она, — а не мои. Вам отлично известно, что я не собираюсь снова замуж.

— Не будьте смешной, Эмма, — сказал Маккрей. — Разумеется, вы снова выйдете замуж. Что еще вам остается делать? Преподавать в этой жалкой школе, пока не состаритесь?

— Да, если пожелаю, — последовал спокойный ответ.

Барон надулся как ребенок. Эмма относилась к нему с большим сочувствием, чем к другим претендентам на ее руку, за исключением, пожалуй, Клетуса. Таинственное исчезновение юной невесты лорда Маккрея породило немало сплетен. Сбежала ли она с его камердинером, как утверждал барон? Или он, наткнувшись на парочку влюбленных, прикончил обоих и сбросил их тела, как гласила молва, в колодец замка?

Хотя Эмма не испытывала особой симпатии к барону, она единственная на острове не считала его убийцей Собственно, если бы он вел себя деликатнее, она могла бы даже посочувствовать тому, что ему приходится жить в ветхом замке, населенном, если верить слухам, злыми духами и привидениями, в обществе своей ужасной сестры.

Но это еще не значит, что она готова выйти за него Даже если бы она не знала, что единственной причиной, побуждавшей барона искать ее руки, были десять тысяч фунтов О’Мэлли, необходимые для ремонта его родового гнезда, которое медленно, но неуклонно разрушалось, Эмма не смогла бы выйти замуж за человека, от которого так сильно пахло — как ни прискорбно это сказать — лошадьми.

Барон резко выпрямился, убрав ногу со скамьи, и нетерпеливо провел пятерней по своим буйным рыжим кудрям.

— К чему эти дьявольские увертки? — осведомился он. — Суть в том, что мы с вами идеально подходим друг другу, Эмма, и я не понимаю, зачем ждать следующей сессии суда, когда можно завтра же получить все бумаги. — Он протянул руку и сомкнул пальцы вокруг ее локтя, хотя и не причинив боли, но и не слишком нежно. — Пойдемте.

Уловив в голосе барона повелительные нотки, Эмма поняла, что на сей раз он настроен решительно. Тем не менее она попыталась превратить все в шутку, хотя, по правде сказать, не видела ничего забавного в сложившейся ситуации. Судья Риордан, возможно, думал, что оказывает ей услугу, добавив в завещание свое абсурдное условие, но деньги О’Мэлли превратились для Эммы в настоящее проклятие.

— Право, милорд, — сказала она, смеясь, когда Маккрей потянул ее за собой, — вы так нетерпеливы, что у меня просто захватывает дух.

Но барон, несмотря на ее попытки освободиться, не ослабил хватки. Посмотрев ему в лицо и увидев решительный блеск в его глазах, Эмма ощутила легкий испуг. Что, разумеется, было смешно, поскольку от нее требуется только сказать «нет», когда они предстанут перед судьей.

А вот то, что произойдет после ее отказа, действительно внушало тревогу. Эмма отлично знала, что Джеффри Бейн не убивал свою невесту…

Но это не значит, что он не способен на подобный поступок.

— Послушайте, лорд Маккрей, — сказала Эмма, срываясь на пронзительные нотки. — Я не могу сейчас уйти. Я… я жду Фергюса Макферсона.

— Что, опять этого полуслепого сопляка? — Барон закатил глаза. — Эмма, по-моему, вы слишком близко принимаете к сердцу свои учительские обязанности.

— Он должен прийти с минуты на минуту, — упорствовала Эмма, взволнованно поглядывая на дверь. — Мне не хотелось бы разочаровывать мальчика, лорд Маккрей. У него такая тяжелая жизнь…

Барон отозвался нечленораздельным ворчанием и потащил ее к крюку на стене, где висели ее плащ и шляпка.

— Ничего, — сказал он. — Займетесь с ним как-нибудь в другой раз. Риордан приехал всего лишь на пару дней. Нам нельзя медлить.

Эмма бросила взгляд в окно, прорубленное в толстой стене маяка, в надежде увидеть приближающуюся фигурку Фергюса. Хотя каким образом одиннадцатилетний подросток, да к тому же полуслепой, сможет защитить свою учительницу от мужчины шести футов роста, она не представляла.

Так случилось, что мольбы Эммы были услышаны, хотя и не совсем так, как она надеялась. Фергюс Макферсон, зрение которого никогда не было хорошим, а в последнее время стало еще хуже, тем не менее разглядел жеребца лорда Маккрея, привязанного возле маяка. Он также заприметил очень высокого мужчину в цилиндре, который шел пешком из города, помахивая тростью с серебряным набалдашником. Мужчина, как понял Фергюс, несмотря на свое плохое зрение, также увидел коня, и, похоже, это пришлось ему не по вкусу. Он остановился, уставившись на животное, а затем заметил мальчика, стоявшего на пронизывающем ветру, приносившем брызги с моря, и требовательно спросил:

— Эй ты! Не знаешь, чья это лошадь?

Фергюс склонил голову набок и прищурился, разглядывая незнакомца. Подобная манера смотреть на людей вызывала у многих раздражение, но высокий джентльмен, казалось, ничего не заметил. Все его внимание было приковано к окнам маяка, в которых горел свет, что ясно указывало, что миссис Честертон все еще там, а присутствие лошади означало, что она не одна.

— Ну, — протянул Фергюс, — вроде бы лорда Маккрея.

— Маккрея? — Джентльмен явно не пришел в восторг от этого сообщения. — Того, что из замка?

Фергюс кивнул:

— Да, сэр. Другого лорда Маккрея здесь нет. Он… — Джентльмен внезапно сдвинулся с места и быстро зашагал к двери маяка. Фергюс, для которого тот сразу же превратился в размытое пятно, крикнул:

— Мистер! Подождите! Эй, мистер!

Но незнакомец, видимо, не слышал его за ревом прибоя. Фергюс бросился следом. Миссис Честертон всегда говорила, что нужно приглядывать за убогими умом или телом. А этот тип явно не в себе, если думает, что можно безнаказанно прервать барона, когда тот делает предложение миссис Честертон. В конце концов, все знают, что лорд Маккрей убил собственную невесту.

Решив, что неплохо бы предупредить об этом незнакомца, Фергюс поспешил за ним, придерживая обеими руками шапку, которую так и норовил сорвать колючий ветер с моря.

— Мистер, — позвал он, пыхтя. — Мистер, на вашем месте я бы туда не ходил.

Незнакомец, у которого были на редкость длинные ноги, даже не замедлил шага.

— Ступай, малыш, — только и сказал он. — Иди домой к маме.

— Послушайте, мистер. — Фергюс тяжело дышал, пытаясь поспеть за мужчиной, целеустремленно шагавшим вперед. — Вы не знаете лорда Маккрея. Он убийца. Говорят, будто он прикончил собственную не весту, когда застал ее с другим. Он опасен, я вам точно говорю.

— Тогда тебе лучше держаться сзади, мой юный друг, — ответствовал незнакомец. Он уже добрался до двери маяка и помедлил, стягивая с рук кожаные перчатки. — Предоставь лорда Маккрея мне.

Фергюс задумчиво нахмурился. Если этому сумасшедшему не терпится отправиться на тот свет, это, конечно, его личное дело. Однако несколько полезных советов ему не помешают.

— Ладно, — деловито сказал мальчик. — Если вы собираетесь ему врезать, то бейте ниже пояса. Это единственный способ свалить с ног такого верзилу, как этот Маккрей.

— Я ни в коем случае, — заявил мужчина, ослабляя галстук, — не буду бить барона ниже пояса. Как только у тебя язык повернулся предложить мне такое! Джентльмены не бьют друг друга ниже пояса.

— Но они и не убивают своих невест, — резонно заметил Фергюс, принимая из рук незнакомца шляпу и трость. — Однако это не остановило лорда Маккрея.

Незнакомец бросил перчатки, откинул назад полы плаща и потянулся к дверной ручке.

— Хорошо, я подумаю об этом. Подожди здесь, — велел он. — Если услышишь стрельбу, беги за полицейским.

Фергюс презрительно фыркнул:

— Полицейский? Здесь?

 

Глава 9

Джеймс не мог сказать, кто больше удивился, когда он неожиданно распахнул дверь маяка: Эмма или мужчина, который буквально тащил ее по проходу, вцепившись одной рукой в ее локоть и сжимая в другой руке ее плащ и шляпку.

— Привет, — сказал Джеймс довольно спокойно. Хотя никакого спокойствия он, разумеется, не испытывал. На самом деле он никогда не был так близок к убийству, как сейчас, при виде столь хамского обращения с Эммой.

Должно быть, это отразилось на его лице, поскольку барон счел нужным отпустить руку Эммы. От неожиданности она слегка покачнулась, а затем, к величайшему изумлению Джеймса, и, надо признать, полному восторгу, пробежала несколько шагов вперед и вцепилась в его рукав с таким видом, словно от этого зависела ее жизнь.

— Джеймс! — восторженно — так ему, во всяком случае, показалось, — вскричала она. — Джеймс, какой приятный сюрприз!

Вот когда он понял, насколько Эмма встревожена: никогда за время знакомства. Она не обращалась к нему по имени. Это мог быть «лорд Денем» или «милорд», но никогда, никогда «Джеймс». Ни разу за все годы их знакомства.

И никогда прежде она так не радовалась при виде его.

— Я думала, вы отбыли с дневным паромом, — взволнованно сказала Эмма. Она так крепко за него цеплялась, что Джеймс чувствовал, как колотится ее сердце. Язык Эммы, казалось, двигался в том же лихорадочном ритме, в котором билось ее сердце, словно эти два органа участвовали в какой-то гонке к невидимой финишной линии. — Что случилось? Вы опоздали, да? Впрочем, не важно. Я уверена, что еще не поздно снять комнату в гостинице. Или, если у мистера Мактавиша нет свободных номеров, всегда можно остановиться в моем доме. Там не слишком роскошно, но вы ведь не возражаете, правда, Джеймс? В конце концов, мы же одна семья!

Почувствовав, что она дрожит, Джеймс притянул ее к себе, крепко обхватив за талию. Когда Эмма не только не выразила протеста, но, напротив, теснее прильнула к нему, так что ее правая щека прижалась к его жилету, Джеймс понял, что Маккрею не жить.

Барон, похоже, сообразил, что его жизнь в опасности. С настороженностью, какая обычно появляется у оленя за мгновение до того, как охотник разряжает в него обойму, он медленно нагнулся и положил плащ Эммы на скамью.

В свете фонаря, стоявшего на подоконнике, Джеймс видел, как на скулах Маккрея заиграли желваки. Тем не менее никто из мужчин не проронил ни звука. Они не нуждались в словах.

Зато Эмма трещала без умолку:

— Лорд Маккрей, позвольте представить вам кузена Стюарта, Джеймса Марбери, графа Денема. Лорд Денем, это Джеффри Бейн, барон Маккрей. Полагаю, Джеймс, вы видели замок Маккрей, когда пересекали пролив. Вы не могли его не заметить. Он расположен на скале и возвышается над горизонтом…

То, что Эмма выпаливала слова с головокружительной скоростью, служило верным признаком степени ее расстройства. Джеймсу было отлично известно, что Эмма стрекотала как сорока, только когда была очень счастлива или, наоборот, ужасно нервничала. Разумеется, и в остальных случаях ее нельзя было назвать тихоней, но болтушкой она тоже не была.

— Только представьте, Джеймс, замок Маккрей построен в 1684 году. Он ужасно, восхитительно древний! Я хочу сказать, что там есть башни, зубцы, амбразуры, ну и все, что полагается, не правда ли, лорд Маккрей?

Барон улыбнулся. В его улыбке было куда больше самоуверенности, чем Маккрей на самом деле чувствовал. Или должен был чувствовать, если бы лучше знал Джеймса.

— Почти все, — любезно отозвался он. — Вы должны привести своего кузена к нам на экскурсию, миссис Честертон Хотя не думаю, что он задержится ради этого на острове — Пара густых рыжих бровей вопросительно приподнялась, однако в ярко-голубых глазах барона светилась скорее неприязнь, чем любопытство. — Не правда ли, сэр? — Джеймс прохладно сказал:

— Честно говоря, я только что решил продлить свое пребывание на неопределенный срок. Я бы с удовольствием посетил замок Маккрей. Особенно на рассвете. — Джеймс благодушно улыбнулся. — Может, завтра утром?

Маккрей понял намек. Джеймс был уверен, что он его прекрасно понял.

Но вместо того чтобы, как и полагается джентльмену, принять вызов, Маккрей воскликнул:

— Вы, должно быть, шутите! На рассвете? Для меня это слишком рано, дружище. Давайте лучше в полдень. Приходите к ленчу, заодно познакомитесь с моей сестрой Фионой.

— Не думаю, что это возможно, — растерянно произнес Джеймс. Он не имел привычки завтракать с мужчинами, которых собирался убить, не говоря уже об их сестрах.

— Значит, в полдень, — заявил барон, пропустив слова Джеймса мимо ушей, и повернулся к Эмме: — Полагаю, миссис Честертон, из-за неожиданного приезда вашего кузена нам придется отложить визит к судье Риордану.

— О да, — сказала Эмма, и Джеймс, взглянув на нее, увидел, что она залилась ярким румянцем. — Боюсь, что да. Мне очень жаль, лорд Маккрей.

— Ничего страшного. — Маккрей с галантностью истинного джентльмена щелкнул каблуками и отвесил поклон. — Не смею, сударыня, лишать вас общества родственника вашего мужа. Итак, сэр, до завтра.

Взмахнув полами плаща, барон зашагал к двери, но холодный голос Джеймса заставил его обернуться.

— В полдень, — сказал граф, несколько смягчив тон ради Эммы, и с удовлетворением отметил, как передернулись широкие плечи барона.

— Разумеется, — отозвался тот с широкой улыбкой. — Жду с нетерпением, сэр.

И исчез в ночи с порывом ветра и дождем соленых брызг.

Джеймс почувствовал, как Эмма тяжело прислонилась к нему, словно только нежелание проявить слабость перед бароном удерживало ее на ногах. И теперь, когда тот ушел, колени у нее подогнулись.

— Все в порядке, Эмма, — сказал Джеймс, крепче обхватив ее за талию, чтобы не дать соскользнуть на пол. Его укоризненный взгляд задержался на ее горящих щеках и неестественно блестящих глазах. — Ты не хочешь мне объяснить, что все это значит?

Эмма, хоть и была явно расстроена, великолепно изобразила недоумение. Если бы руки Джеймса были свободны, он бы охотно поаплодировал этому маленькому представлению. Но он был слишком занят, поддерживая Эмму, чтобы хлопать в ладоши

— Что вы имеете в виду? — спросила она, невинно округлив свои голубые глаза. — Честно говоря, милорд, иногда вы говорите загадками. Мы с бароном разговаривали, вот и все. Время от времени он заглядывает в школу после окончания занятий, и мы беседуем, э-э, о литературе, ну и прочих вещах…

Джеймс кивнул.

— Ясно. И в ходе одной из литературных дискуссий он вдруг решил, что неплохо бы потащить тебя в город повидаться с судьей Риорданом.

В голубых глазах появилось тревожное выражение, румянец стал гуще, и Эмма потупила взгляд.

— Я… я не знаю, о чем это вы говорите, — пробормотала она, заикаясь.

— Ну конечно, — сказал Джеймс. — Откуда тебе знать? — Он вздохнул, продолжая крепко ее удерживать. — Эмма, думаю, пришло время и нам с тобой побеседовать. И не о литературе.

Эмма бросила на него взгляд, всего один, чтобы оценить серьезность его намерений. Видимо, она сочла их достаточно основательными, ибо снова опустила взгляд на свои пальцы, неосознанно игравшие с золотыми пуговицами его жилета.

— Вы уверены, Джеймс? — произнесла она едва слышно. — Я бы предпочла этого не делать.

— Не сомневаюсь, — согласился граф, стараясь не обращать внимания на то, как мило звучит его имя из ее уст. Не желая отвлекаться на подобные мелочи, он крепче обнял ее и сказал: — Право, Эмма, неужели ты надеялась, что сможешь скрыть от меня подобную историю?

Она снова подняла глаза, воззрившись на него с притворным недоумением:

— Какую историю, Джеймс?

— Не пытайся меня одурачить своим невинным видом, — сурово произнес Джеймс. — То же самое ты проделывала, застигнутая на кухне с куском пудинга в руках, когда тебе полагалось быть в постели. Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю. О смерти Стюарта. И долго, по-твоему, тебе удалось бы держать меня в не ведении?

Глаза Эммы еще больше расширились, на сей раз от сознания своей вины.

— Ну, — заявила она с дерзкими нотками в голосе, с которыми обычно обращалась к нему, — если бы вы отбыли на дневном пароме, как и предполагалось, то никогда бы ни о чем не узнали, не так ли?

— А что произошло бы здесь, — поинтересовался Джеймс, — если бы я отбыл на дневном пароме и не помешал твоей беседе с лордом Маккреем?

— Ничего, — сказала Эмма, но без особой убежденности.

— Ничего? Едва ли. Думаю…

Но Джеймсу так и не удалось сказать, что он думает по этому поводу, поскольку дверь снова распахнулась. Только на этот раз на пороге стоял не лорд Маккрей, а парнишка, которому Джеймс доверил свою трость и шляпу.

— Миз Честертон! — позвал мальчик, проскользнув внутрь. Его обеспокоенный взгляд прошелся по всей комнате, пока не остановился на Эмме. Склонив голову набок, он сказал: — А, вот вы где. Значит, все в порядке?

Эмма издала короткий звук, наполовину смешок, наполовину всхлип, а затем, к немалому разочарованию Джеймса, отстранилась от него.

— О, Фергюс, — сказала она, опустившись на скамью напротив мальчика. — Разумеется, все в порядке. А что это у тебя в руках?

Фергюс протянул Джеймсу шляпу и трость.

— Вещи этого джентльмена, мэм, — сообщил он, кивнув в сторону Джеймса. — Он отдал их мне, прежде чем войти сюда и показать лорду Маккрею, почем…

— Да-да, — поспешно прервал его Джеймс. Он пересек комнату и забрал свои вещи из озябших, как он с досадой отметил, рук мальчика. — Спасибо, сынок. Вот тебе соверен за хлопоты.

«И за то, чтобы ты держал язык за зубами», — добавил про себя Джеймс. Впрочем, как он вскоре понял, не было никакой нужды произносить это вслух, поскольку мальчик был настолько поражен видом монеты в своей руке, что на секунду лишился дара речи.

— Чтоб я пропал! — воскликнул он, поднеся соверен к свету. — Это и вправду то, что я думаю, миз Честертон?

— Да, Фергюс, — сказала Эмма. — Это фунт. Думаю, тебе лучше его спрятать. Ты же не хочешь, чтобы старшие мальчики обнаружили его у тебя. Ну а теперь давай займемся чтением. Ты не помнишь, на чем мы остановились? Мы уже перешли к той части, где мистер Ван Винкль просыпается?

Джеймс, не без юмора наблюдавший за ней, сказал:

— Я понимаю твое желание заняться обучением этого… э-э… подающего надежды молодого человека, Эмма, но боюсь, в данную минуту у нас имеется более важное дело. Ты не согласна?

Эмма подняла на него чересчур жизнерадостный взгляд.

— О, я уверена, это может подождать, лорд Денем. Фергюсу просто необходимо заняться чтением…

Итак, он опять лорд Денем. Что ж, он не намерен расстраиваться по этому поводу. Да и почему, собственно, он должен расстраиваться? Он всегда был для нее лордом Денемом, за исключением нескольких последних минут. Так что пусть будет лорд Денем.

Пока.

— Мы потрясены твоей преданностью долгу, Эмма, — сухо сказал он, натягивая перчатки, — Но сейчас, думаю, юному Фергюсу лучше отправиться домой. Я попросил миссис Мактавиш собрать мне корзину с провизией. Я намерен проводить тебя до твоего дома, где мы могли бы приятно побеседовать за обедом и подумать, что можно сделать в той безумной ситуации, в которую ты умудрилась попасть. Не возражаешь? — Лихо надев на голову цилиндр, он поднял се плащ, встряхнул его и галантно развернул перед Эммой. — Идемте, миссис Честертон. Довольно мешкать. Я плачу Мерфи по часам, а не за время, проведенное в пути. Он ждет нас у гостиницы.

Все признаки оживления исчезли с лица Эммы, Правда, она казалась не столько встревоженной, сколько смущенной.

— Миссис Мактавиш собрала корзинку? — только и спросила она слабым голосом.

— Да, полную восхитительных лакомств. — Джеймс снова встряхнул плащом. На этот раз Эмма поднялась со скамьи, медленно, словно во сне, подошла к нему и послушно повернулась, чтобы он мог набросить этот сильно поношенный предмет одежды ей на плечи.

— По-моему, там должна быть маринованная селедка под сметанным соусом, — сказал он, повернув ее лицом к себе и взявшись за застежку плаща. — И какой-то мясной пирог. С бараниной, кажется. И что-нибудь из даров моря. Устрицы, если не ошибаюсь. Ну и конечно, батон свежего хлеба, только что из духовки, и бутылка кларета. — Он взял шляпку и ловко водрузил ее на пышные кудри Эммы. — Надеюсь, ты не сердишься на меня за подобную вольность, но я подумал, что после целого дня занятий в школе тебе едва ли захочется готовить самой. — Джеймс помолчал, сосредоточившись на том, чтобы завязать у нее под подбородком красивый бант. — Ну а на десерт будут меренги. Правда, миссис Мактавиш утверждала, что в такую сырую погоду, как сегодня, невозможно испечь меренги, но мне удалось убедить ее в обратном.

Окинув критическим взором Эмму, все еще ошеломленно взиравшую на него, он удовлетворенно кивнул:

— Готово. У тебя есть перчатки?

Она сунула руку в карман плаща и вытащила пару скомканных перчаток из красной кожи.

— Отлично, — сказал Джеймс, галантно подставляя ей локоть — Миссис Честертон, позвольте проводить вас к экипажу мистера Мерфи.

Эмма, словно в оцепенении, взяла его под руку и, казалось, вспомнила, где она находится, только оказавшись на пороге. Тут она обернулась и взволнованно позвала, перекрикивая шум ветра и прибоя:

— Фергюс, погаси лампу перед уходом, хорошо? Ты ведь знаешь, как сердится мистер Макгилликати, когда мы оставляем лампу.

— Погашу, миз Эмма, — заверил ее мальчик.

— И не забудь про печь. Обязательно проверь, что огонь в ней потух…

Джеймс и Фергюс оба закатили глаза к небу.

— Проверю, миз Эмма

— Да, и еще скамьи. — Эмма продолжала медлить в дверях, одной рукой придерживая шляпку, которую грозил унести ветер, нещадно трепавший ее юбки, а другой цепляясь за локоть Джеймса. — Когда придет мистер Макгилликати, попроси его помочь тебе отодвинуть скамьи подальше от печи, потому что при таком ветре искры иногда вылетают из поддувала даже потухшей печки, а ведь мы не хотим, чтобы скамьи загорелись…

— Довольно, миссис Честертон, — твердо сказал Джеймс и. крепче подхватив ее под руку, повернул к выходу. — Вы и так сделали все, что в человеческих возможностях. Но даже вам не под силу откладывать уход отсюда до бесконечности.

Залившись румянцем, Эмма подняла на него негодующий взгляд:

— Не понимаю, о чем это вы, лорд Денем? Я всего лишь хотела…

— Я знаю, чего ты хотела. Попрощайся с мальчиком.

Эмма, подчиняясь сильной руке, увлекавшей ее в пронизанный солеными брызгами мрак, в панике обернулась и помахала Фергюсу:

— Спокойной ночи, Фергюс! Мы продолжим занятия завтра…

— Спокойной ночи, мэм, — радостно отозвался мальчик. Если его и обеспокоило явное нежелание его учительницы следовать за высоким незнакомцем, то ненадолго. Лорд Денем, с точки зрения Фергюса, был парень что надо. Разве он не доказал это, дав ему соверен? Фергюс теперь был богаче, чем когда-либо в своей жизни. Да что там — богаче, чем когда-либо был его отец, поскольку деньги, попадавшие в руки мистера Макферсона, имели обыкновение проскальзывать у него между пальцами, перекочевывая в пивную.

Не уверенный, как потратить свалившееся на него богатство, Фергюс не сомневался в одном: там, откуда оно появилось, осталось намного больше. А это значит, что он должен присматривать за другом миссис Честертон. Очень зорко присматривать.

 

Глава 10

Эмма сидела на своем мягком диване неестественно прямо, не позволяя себе ни на йоту расслабиться. Когда они с Пенелопой подрастали, тетя внушала им, что для леди неприлично сидеть развалившись. Позвоночник, объясняла тетя Регина, ни в коем случае не должен касаться спинки.

Но Эмма давно поняла, что большинство наставлений ее тетки либо не соответствуют действительности, либо попросту смешны. Леди, как выяснилось, могут сидеть как пожелают, и тем не менее оставаться леди. Хорошие манеры определяются не тем, как ты сидишь, а способностью сохранять достоинство, несмотря на удары судьбы. В этом смысле Эмма более чем убедительно доказала, что она истинная леди.

Так что если Эмма и сидела, напряженно выпрямившись, то совсем не поэтому. Она не желала расслабляться, потому что знала, что Джеймс собирается расспросить ее о смерти Стюарта, что неизбежно приведет к О’Мэлли и его абсурдному завещанию.

Чего она страшилась больше: расспросов об убийстве мужа или о наследстве, оставленном ей его убийцей, Эмма не знала. Обе темы были ей крайне неприятны. Неужели Джеймс этого не понимает? Неужели он не может хоть раз в жизни проявить милосердие и оставить ее в покое? Нет, Эмма не собиралась расслабляться. Она не может допустить, чтобы ласковое тепло очага, вкусная еда и в особенности мягкий диван внушили ей ложное чувство безопасности. Нет, она не позволит застигнуть себя врасплох.

Тем не менее Эмма не могла не испытывать некоторой благодарности. В конце концов, граф действительно спас ее от лорда Маккрея. Когда Джеймс спросил ее там, в школе, что могло произойти, если бы он не появился, и Эмма ответила: «Ничего», — она, конечно, солгала. Ибо совсем не была уверена, что ничего бы не произошло.

О, разумеется, она знала, что слухи, будто бы лорд Маккрей убил свою невесту, сплошной вздор, знала лучше, чем кто-либо другой в округе, за исключением самого барона.

И все же нельзя отрицать, что у лорда Маккрея вспыльчивый характер. Клара, его невеста, однажды описала Эмме семейный ужин, на котором он швырнул блюдо с угрями через всю комнату, когда ему показалось, будто они приготовлены не так, как он любит.

И потом, он отчаянно нуждается в деньгах. Деревянные перекрытия в замке Маккрей пришли в полную негодность и требовали срочной замены. Барону необходимо установить новые перекрытия, свинцовые или хотя бы каменные, чтобы не лишиться своего драгоценного наследства, среди которого имелись прекрасные, правда, слегка побитые молью, гобелены четырнадцатого века.

Поэтому, хотя Эмма и сомневалась, что лорд Маккрей может ее убить, она не могла исключить некоторого принуждения с его стороны.

К счастью, Джеймс, появившийся так кстати, не предоставил ему ни малейшего шанса.

За что Эмма была ему весьма признательна. И не только за то, что он остановил лорда Маккрея. Джеймс пошел на значительные хлопоты и траты, чтобы устроить этот ужин, который — Эмма не могла не признать, хотя и не позволяла себе расслабиться, — был восхитительным. Миссис Мактавиш заслуженно считалась лучшей кухаркой на острове, но Эмме редко представлялась возможность отведать шедевры ее кулинарного искусства. Хотя хозяева гостиницы были настолько добры, что снабжали ее горячей пищей в первое время после смерти Стюарта, это, разумеется, не могло продолжаться вечно.

— Еще кларета? — предложил Джеймс. Не дожидаясь ответа, он долил бокал, который Эмма едва пригубила, опасаясь, что в довершение всего еще и захмелеет.

Джеймс, похоже, не испытывал подобных опасений и выпил один треть бутылки. Эмма никогда еще не видела его в таком прекрасном расположении духа, что было удивительно, учитывая, что день начался для него далеко не лучшим образом, о чем свидетельствовали разбитые костяшки пальцев. Но он, казалось, совершенно забыл об утренних событиях и теперь с очевидным удовольствием поглощал устричную похлебку миссис Мактавиш, расположившись у пылающего очага и пристроив на колене керамическую миску — единственный предмет посуды, оставшийся у Эммы после того, как он уничтожил ее лиможский сервиз

Джеймс пребывал в хорошем настроении с той минуты, как они забрались в катафалк Мерфи. На сей раз он расположился рядом с Эммой лицом вперед и ни разу не посетовал на неудобства на всем пути до ее дома. Дождь наконец прекратился, но дорога, скользкая от грязи, делала путешествие довольно рискованным.

Джеймс, однако, не проронил ни слова о состоянии дороги. Вместо этого он доброжелательно расспрашивал Эмму о ее школе, и она — вначале с опаской, а затем с возрастающим энтузиазмом — рассказала ему о Джоне Макадамсе, о Флоре и Фергюсе, о строптивой печке и катастрофической нехватке столов, книг, бумаги и чернил. Джеймс внимательно слушал и не стал, как мог бы сделать год назад, упрекать ее в том, что она напрасно тратит время на просвещение умов, «не заслуживающих спасения», как он порой называл отпрысков низших слоев общества.

Он недовольно поджал губы, когда Эмма, отвечая на его деликатные расспросы, случайно проговорилась, назвав мизерную сумму, которую город платил ей за труды. Но когда она поспешно объяснила, что после эпидемии тифа в городской казне осталось слишком мало денег, чтобы платить жалованье учителю, он с понимающим видом кивнул.

Хотя Эмма ни словом не обмолвилась о лорде Маккрее, Джеймс, к ее огорчению, все же поинтересовался — они как раз проезжали мимо Древа желаний, — впервые ли барон заглянул в школу, когда она осталась одна после уроков. У него был не слишком довольный вид, когда Эмма ответила, что барон заходит не чаще двух-трех раз в месяц и что это был единственный случай, когда он «вышел за рамки», как она — очень дипломатично, с ее точки зрения, — выразилась.

Правда, она чуть было все не испортила, необдуманно ляпнув: «Ничего бы не случилось, не вернись судья Риордан в город». Эмма чуть не откусила себе язык. Господи! Она же поклялась себе, что не будет касаться этой темы. Ведь Джеймс, хотя и узнал об истинных обстоятельствах смерти своего кузена, возможно, ничего не слышал о завещании О’Мэлли.

К ее облегчению, так и оказалось. Во всяком случае, Джеймс, видимо, пропустил мимо ушей ее неосторожное замечание и больше не возвращался к опасной теме. И вообще, он был исключительно внимателен и любезен на протяжении всего пути.

Они сделали остановку, чтобы забрать Уну у говорливой миссис Мак-Юэн, чья словоохотливость, впрочем, быстро иссякла, как только она заметила лорда Денема. Эмма не сомневалась: скоро весь остров будет знать, что она пригласила к себе мужчину, и не важно, что этот мужчина — родственник ее мужа.

Когда Мерфи наконец остановил дроги перед ее домом, Джеймс спустился на землю и помог ей выйти из катафалка с такой галантностью, словно они прибыли в Сент-Джеймсский дворец, а не в ее скромное жилище. Он терпеливо ждал, пока она суетилась по хозяйству, развела огонь, зажгла лампы и покормила животных — собаку, кошку с приплодом, обосновавшуюся в дровяном сарае, кур и козу. Эмме с трудом верилось, что Джеймс, сидевший в ее доме, и Джеймс, с которым она рассталась в Лондоне год назад, одно и то же лицо.

Слушая забавные истории об их общих знакомых, Эмма не могла не признать, что Джеймс может быть просто очаровательным, когда захочет. Она чувствовала себя на удивление непринужденно, сидя рядом с ним на широком диване, который они передвинули поближе к огню. Его высокая спинка защищала их от сквозняков, задувавших из-под двери, и, казалось, ограждала от всего остального мира. В таком уютном окружении ничего не стоило потерять бдительность Ведь так просто забыть, что они находятся на уединенном острове, а за окнами завывает ветер с моря. С таким же успехом они могли сидеть за полуночной трапезой в лондонском особняке графа, как не раз бывало после затянувшейся вечеринки в не таком уж далеком прошлом.

Впрочем, одно весьма существенное различие все же имелось: с ними больше не было Стюарта.

Эмма слушала красочное описание платья, в котором Пенелопа недавно появилась в опере, и размышляла о том, что эти двое, как она не без интереса узнала, до сих пор не женаты и даже не обручены, что, надо полагать, до бесконечности бесит Пенелопу Интересно, подумала она, ощущает ли Джеймс так же, как она, отсутствие Стюарта. Скучает ли он по своему незадачливому кузену? В сущности, несмотря на все противоречия, они были близки, как родные братья.

Пока она не посеяла между ними раздор в тот памятный день, в библиотеке.

О, как бы ей хотелось расслабиться! Наверное, она ведет себя глупо. Скорее всего Джеймс ничего не знает о завещании О’Мэлли. Да и откуда? Право, с ее стороны просто смешно.

— Итак, Эмма, — сказал Джеймс, наклонившись вперед, чтобы взять меренгу из корзинки на каминной полке Тон его был столь беспечным, а манеры столь непринужденными, что Эмма полагала, что он скажет что-нибудь о погоде или, самое большее, о пошатнувшемся здоровье короля Вильгельма.

Она была совершенно не готова к тому, что произнесли его губы:

— Так что же на самом деле случилось со Стюартом?

О Боже!

 

Глава 11

В ту самую минуту, когда Эмма размышляла о том, тоскует ли он по Стюарту, Джеймс был как никогда далек от мыслей о своем кузене.

Возможно, ему следовало бы думать о Стюарте. Учитывая все обстоятельства, это было бы только естественно. В конце концов, Джеймс сидел на диване Стюарта в доме, в котором тот прожил последние полгода своей короткой жизни. На каминной доске лежала его трубка. За спиной на полках стояли его книги. Единственная дверь в комнате вела в спальню Стюарта. Даже сам воздух, которым дышал Джеймс, был пронизан воспоминаниями о Стюарте Честертоне…

Не говоря уже о том, что рядом с ним сидела прелестная вдова Стюарта Честертона, с распушившимися белокурыми локонами, блестящими голубыми глазами и разрумянившимися щеками.

Но Джеймс, как ни странно, меньше всего думал о Стюарте. Возможно, потому, что все его мысли занимала Эмма, и Эмма, сидевшая рядом с ним, казалась совершенно непохожей на ту Эмму, которая в его представлении была связана со Стюартом. Та Эмма пыталась бы наставить Джеймса на путь истинный. Та Эмма не жалела усилий, чтобы продемонстрировать Джеймсу, насколько она не одобряет его беспутный образ жизни, хотя и делала это довольно мило. Та Эмма была Эммой, которую Стюарт любил и на которой женился.

Нет, то была совсем другая Эмма. Та Эмма никогда не стала бы преподавать в школе. Конечно, она вполне могла бы проявить интерес к подобному занятию, но никогда бы не добилась успеха, не говоря уже о том, чтобы продержаться так долго, как сумела эта Эмма. Та Эмма побоялась бы жить одна в ветхом домишке на скалистом утесе, вдали от семьи и друзей, тогда как эта умудрилась построить собственную жизнь, независимую от всех, кого она знала и любила, и казалась вполне довольной этой жизнью, несмотря на очевидные трудности, с которыми ей приходилось сталкиваться.

Женщина, сидевшая рядом с ним, разительно отличалась от той, которую он знал год назад… и вместе с тем, как ни странно, это была та же самая женщина. Ибо эта Эмма, хотя и казалась более сильной и уверенной в себе, была по-прежнему уязвимой. Достаточно вспомнить, как она бросилась к нему в школе, и, если на то пошло, столь же мягкой и женственной, как когда-то.

Интересно, когда же она так изменилась: до или после смерти Стюарта? И если это произошло прежде, что думал Стюарт по этому поводу? Был ли их брак счастливым? Тоскует ли Эмма по мужу? Наверняка, решил Джеймс. Женщина, бросившая все, что было ей дорого, чтобы выйти замуж за своего избранника, должно быть, сильно его любила.

Но потом, когда она наконец-то заполучила Стюарта, сделал ли он ее счастливой? Джеймс сомневался, что когда-либо получит ответ на этот вопрос. О таких вещах обычно не спрашивают, во всяком случае, так запросто, как он спросил о смерти Стюарта.

Джеймс уже некоторое время пытался помочь Эмме расслабиться. Было очевидно, что она нервничает, как нашкодившая кошка, оттого, что ее секреты, которые она пыталась утаить от него с самого его приезда, вот-вот откроются. Джеймс не понимал, к чему вся эта таинственность, В конце концов, она не виновата, что Стюарт убит, и тем более не ее вина, что судья Риордан добавил в завещание нелепое условие, обязывающее ее выйти замуж, чтобы получить причитающиеся ей деньги.

Но теперь, затронув эту тему, Джеймс понял, что разговор будет непростым, куда сложнее, чем он предполагал. Разумеется, у Эммы было время пережить свое горе. И пока он не видел ощутимых признаков того, что она все еще болезненно переживает потерю Стюарта. До настоящей минуты. Ибо теперь, когда он заговорил о смерти Стюарта, лицо Эммы в ореоле белокурых волос, которые, вырвавшись из плена заколок, отливали золотом в свете пламени, приняло несчастное выражение.

— О, Джеймс, — вымолвила она, — мне не хотелось бы говорить об этом. Пожалуйста, не вынуждайте меня.

— Эмма, я должен знать, — твердо сказал Джеймс. — Я не собираюсь никому ничего рассказывать в Лондоне, если ты опасаешься этого, но мне необходимо знать правду. Ты же понимаешь, да?

Эмма прикрыла глаза ладонью, чтобы он не видел их выражения.

— Пожалуй, — сказала она.

— В таком случае, — мягко произнес Джеймс, — расскажи мне, как умер Стюарт?

Эмма вздохнула, затем опустила руку и сказала, устремив взгляд на танцующие язычки пламени:

— Его убили. Один человек по имени О’Мэлли… они поссорились, и О’Мэлли ударил Стюарта. Разумеется, он не хотел убивать. Просто Стюарт, не ожидавший удара, опрокинулся навзничь, ударился головой об очаг и…

— И умер, — тихо закончил граф.

— Да, — Эмма подняла взгляд, на концах ее длинных темных ресниц сверкали слезы. — Мне так жаль, Джеймс.

— Ты ни в чем не виновата, — сказал он. — А ты не могла бы рассказать мне, из-за чего они поссорились?

Эмма покачала головой. Ее взгляд стал отсутствующим.

— Я… я не знаю, — вымолвила она и добавила: — Все произошло мгновенно В этом я уверена, Джеймс Я уверена, он не страдал. Не так, не так, как О’Мэлли потом.

— Эмма, — сказал Джеймс. Ему страстно хотелось обнять ее и прижать к себе, как он обычно делал, когда она в детстве прибегала к нему со своими обидами или ушибами.

Но он не осмелился. И не потому, что она была вдовой его кузена. Нет, Джеймс не осмелился обнять Эмму потому, что они были вдвоем в уединенном доме и не было никого, кто мог бы остановить его, если одних объятий ему покажется недостаточно… если потом ему захочется прижаться губами к ее гладкому лбу или, не дай Бог, к свежему, как бутон розы, рту…

Джеймс тряхнул головой. С такими мыслями он едва ли выполнит стоящую перед ним задачу. Нет, он не поддастся магнетическому воздействию, которое она оказывает на его сердце…

— А деньги, Эмма? — спросил он, откашлявшись. — А завещание?

Она резко повернула голову и вытаращила на него глаза. По-видимому, из всех вопросов, которые он мог задать, этот был самым нежелательным.

— Как вы узнали об этом? — ошарашенно спросила она.

Джеймс ответил ей строгим взглядом.

— Ради Бога, Эмма. Это же крохотный городок. Даже удивительно, что потребовалось столько времени, чтобы кто-нибудь довел эту невероятную историю до моего сведения. — Он успокаивающе улыбнулся. — Вопрос лишь в том, что нам теперь делать?

Эмма медленно покачала головой, и ее белокурые локоны скользнули по плечам.

— Делать, нам? — слабым голосом переспросила она.

— Ну да. Это же просто смешно, что ты должна выйти замуж, чтобы получить это… наследство. Если позволишь, я мог бы проконсультироваться со своим приятелем в Лондоне, который часто ведет подобные дела. Уверен, у нас есть очень неплохой шанс добиться отмены этого смехотворного условия.

— Но я не хочу, — тихо, но твердо сказала Эмма. Джеймс снисходительно улыбнулся.

— Тебе не придется ни о чем беспокоиться, — заверил он ее. — Ну, почти ни о чем. Мой поверенный подаст апелляцию, и тебя пригласят в… — Эмма так энергично затрясла головой, что на него повеяло благоуханием лаванды. Удивленный, он замолк. — Право, Эмма! Не понимаю, почему ты так настроена против этой идеи. Разве тебе не нужны деньги?

— Конечно, мне нужны деньги. — Эмма перестала трясти головой и теперь смотрела на него, словно на недоумка. — Но я не могу уехать с острова и предстать перед судом.

Опешив, Джеймс растерянно произнес:

— Не можешь уехать… Но, Эмма…

Эмма вдруг почувствовала, что больше не в состоянии этого выносить. Целых два часа она просидела на диване, напряженно ожидая того, что в конце концов случилось, и теперь не могла высидеть более ни одной минуты. Вскочив на ноги, она принялась расхаживать взад-вперед по своей полутемной гостиной в стороне от пылающего очага.

О Боже, что же ей теперь делать? Несмотря на ее отчаянные молитвы, он все узнал, Джеймс узнал правду о Стюарте — во всяком случае, большую ее часть, а теперь знает и о деньгах. Господи, неужели удача навсегда отвернулась от нее?

— Эмма! — Джеймс тоже поднялся с дивана и теперь стоял, облокотившись на его спинку и наблюдая, как она мечется из одного угла гостиной в другой. — Право, Эмма, ты ведешь себя неразумно. Я понимаю, что тебе неприятно говорить об этом, но речь идет о десяти тысячах фунтов. Ты будешь обеспечена на всю оставшуюся жизнь…

— Знаю, — буркнула Эмма, обращаясь к умывальнику, прежде чем круто развернуться и двинуться в обратном направлении. — Неужели вы думаете, что я этого не знаю?

Джеймс хмыкнул.

— Тогда почему ты не хочешь опротестовать решение Риордана? Или ты считаешь, что с его стороны справедливо требовать, чтобы ты вышла замуж, прежде чем получишь деньги…

— Нет, — сказала Эмма. — Не считаю. — Она продолжала мерить шагами комнату, обхватив себя руками, словно ей вдруг стало холодно.

Джеймс покачал головой:

— Эмма, будь благоразумна. Это больше денег, чем ты видела за всю свою жизнь. Не думаю, чтобы Стюарт тебе хоть что-нибудь оставил…

— Оставил! — сказала она, резко остановившись и гневно сверкнув глазами. — Между прочим, вы находитесь в доме, что он мне оставил.

— Хорошо-хорошо. Он оставил тебе дом. Но это все! Эмма, Стюарт умер таким же бедняком, как в тот день, когда женился на тебе, а твоя семья, видит Бог, не станет помогать…

— О да. — Эмма вздернула подбородок и снова принялась расхаживать по комнате. Каждый раз, когда она поворачивалась, длинная юбка закручивалась вокруг ее щиколоток. — Уж вам-то это отлично известно, не правда ли, милорд?

Джеймс пропустил мимо ушей эту шпильку и заговорил спокойно и рассудительно, насколько это было в его силах.

— У тебя нет денег, Эмма. Ты отказалась от моего предложения переехать в Лондон к моей матери Жалованья учительницы явно недостаточно, чтобы…

— Как-нибудь справлюсь, — огрызнулась Эмма, не глядя на него.

— Справишься? И каким же образом?

Раздраженный ее непрерывным хождением к умывальнику и обратно, Джеймс шагнул вперед и встал у нее на пути.

— Мне кажется, ты чего-то недоговариваешь. — На ее лице отразилось смущение. Нахмурившись, Джеймс спросил: — Может, есть кто-нибудь?..

В широко распахнутых голубых глазах не было и тени лукавства, как и год назад, когда Эмма сообщила ему о своем намерении выйти замуж за его кузена.

— Кто-нибудь? — переспросила она.

— Ну… — Джеймс замялся, — кто-нибудь, за кого ты хотела бы выйти замуж, чтобы получить деньги. Это тот парень, Клетус? Это он, да?

Эмма, закатив в отвращении глаза, попыталась обойти его, но Джеймс протянул руку и схватил ее за локоть.

— Ну? — требовательно спросил он1. — Если не он, то кто же? Есть кто-нибудь, Эмма?

— Конечно, нет! — Эмма выдернула у него руку и, отпрыгнув, как кошка, остановилась в нескольких шагах от него, разглаживая смятый его пальцами пышный рукав и пытаясь, правда, без особого успеха, убрать в съехавший на затылок пучок выбившиеся пряди. — Честное слово, лорд Денем. Мой муж всего полгода как умер. За кого вы меня принимаете?

Джеймс медленно выдохнул. Только сейчас он понял, насколько страшился ее ответа. У него было такое ощущение, будто с плеч свалилась непомерная тяжесть, однако он сумел ничем не выдать своего облегчения.

— Прости меня, Эмма, — сказал он. — Но согласись, это резонный вопрос. Должна же быть какая-то причина, которая заставляет тебя возражать против самой идеи опротестовать решение судьи Риордана.

— Я уже говорила вам, — сказала Эмма. — Подобные дела могут тянуться годами. Я не могу уехать с острова на такой срок.

Джеймс нахмурился.

— Ради Бога, Эмма, почему?

Она посмотрела на него как на слабоумного:

— А дети?

— Дети? — переспросил Джеймс, невольно вспомнив разговор, который состоялся у него с судьей Риорданом. — А… твои ученики.

— Да, мои ученики. — Прошествовав мимо него, Эмма сдернула с крючка висевшую неподалеку от очага шерстяную шаль и набросила ее на плечи. Затем повернулась к графу и упрямо вздернула подбородок. — Я не могу их бросить.

— Интересно, почему? — осведомился Джеймс. — У тебя же не сиротский приют, а школа. Разве у твоих учеников нет родителей?

— Не у всех. Многие потеряли близких во время эпидемии тифа. Школа — моя школа — единственное место на острове, где многие из них чувствуют, что они кому-то нужны… чувствуют, что они в безопасности. Я не могу укатить в Лондон и таскаться по судам, требуя деньги, которые не заслужила, когда я нужна — и очень — в другом месте

— Но, Эмма… — Джеймс уловил странные нотки в ее голосе, но не понял, что это значит. — С чего ты взяла, что просвещать здешних детей — твой долг?

— Если не мой, — Эмма плотнее закуталась в шерстяную шаль, оставив снаружи только кружевной воротничок платья, — тогда чей же?

— Не знаю, — честно признался Джеймс. — На верное, священника. Предоставь это ему. — Джеймс встречался с местным пастырем и очень сомневался, что того беспокоит состояние умов подрастающего поколения вверенных ему неимущих прихожан. Возможно, это входит в обязанности викария, но его-то на острове как раз и не было. Преподобному Пеку так и не удалось заманить в эту глушь нового помощника. Должно быть, весть о печальной участи последнего успела распространиться по всем семинариям Англии.

— Это не твое дело, Эмма, — твердо сказал Джеймс. — И не следует переживать по этому поводу.

— О, как это на вас похоже. — Ее голос был полон горечи. — Вам ни до чего нет дела, не так ли, лорд Денем? Зачем вам задумываться о судьбах тех, кто имел несчастье родиться бедным? Даже имея все деньги в мире, гораздо больше, чем вы могли бы потратить за всю свою жизнь, — вы вряд ли сделали бы для них больше, чем кто-либо другой.

Джеймс испустил утомленный вздох. Да, не так он представлял себе сегодняшний вечер. О, разумеется, он знал, что Эмма встретит в штыки всякую попытку обсудить ее более чем странное положение.

Но все же надеялся, что их разговор не перейдет, как это, увы, случилось, в их извечный спор.

Глядя на нее в свете очага, Джеймс с трудом верил, что женщина с такой ангельской внешностью способна на подобное упрямство, ибо, несмотря на все трудности, которые ей пришлось вынести за минувший год, Эмма Ван Корт Честертон оставалась удивительно красивой. Среди лондонских знакомых Джеймса не было женщины, которая не завидовала бы великолепным глазам и волосам Эммы, однако именно ее одухотворенный облик вызывал наибольшее восхищение. Не было ли это, размышлял Джеймс, недовольный собственной чувствительностью и вместе с тем не желая расстаться с этой новой для него мыслью, отсветом некоей внутренней силы и убежденности?

Милостивый Боже, ему нужно срочно уносить ноги из Шотландии. Он становится до отвращения романтичным.

— Хорошо, Эмма, — сказал наконец Джеймс, скрестив на груди руки. Он тщательно подбирал слова, сознавая, что она настороженно наблюдает за ним, совсем как ее кошка, притаившаяся в темном углу гостиной. — Я вижу, тут ты не уступишь.

Почудилось ему или Эмма действительно испытала облегчение, но ее упрямо вздернутый подбородок чуточку опустился.

— Да, милорд, — серьезно ответила она.

Итак, они зашли в тупик. В этом вопросе, во всяком случае. Но остается другое… эту тему Джеймс не стал бы поднимать, не считай он это своим долгом. К сожалению, у него нет выбора.

— Эмма, — сказал он, — поговорим о Стюарте. Она с любопытством взглянула на него.

— О Стюарте? — Ее лицо вдруг приняло вызывающее выражение. — Честное слово, милорд, я рассказала вам все, что…

— Постой. — Джеймс поднял руку, останавливая ее. — Я спрашиваю не о его смерти. Я имею в виду… его похороны.

Глаза Эммы округлились, как два блюдца.

— Его похороны?

— Да. Где его могила? Я обращался к преподобному Пеку, но он оказался не в состоянии сообщить мне, где похоронен Стюарт. И я подумал, что…

— Потому что преподобный Пек не знает, — поспешно сказала Эмма. Пожалуй, слишком поспешно. — В то время умерло множество людей. Преподобный Пек не смог присутствовать на похоронах Стюарта. Я не могла даже…

— ..похоронить его на церковном погосте, — закончил за нее Джеймс. — Да, Эмма, я знаю. И, откровенно говоря, я благодарен тебе за это. Если уж выбирать между братской могилой и неосвященной землей, то лучше последнее. В любом случае это не имеет значения, поскольку я думаю — и уверен, ты согласишься со мной, — что ему будет лучше в Денемском аббатстве.

Эмма недоуменно подняла брови:

— В Денемском аббатстве? Что вы хотите этим сказать?

— Я хочу сказать, — медленно произнес Джеймс, — что собираюсь перенести туда останки Стюарта, в наш семейный склеп.

Брови Эммы резко опустились и сошлись на переносице.

— Зачем?

— Там его истинное место, Эмма, — объяснил Джеймс. — Он должен покоиться рядом со своими родителями. Не сомневаюсь, они бы хотели…

— Нет! — скорее выдохнула, чем сказала Эмма. Но Джеймс явственно ее расслышал. И увидел, что она внезапно побледнела.

— Эмма, — сказал он, потрясенный ее видом. — Тебе плохо? Может, принести воды? Вот, выпей вина…

Но Эмма, вцепившаяся в спинку ближайшего стула так, что побелели костяшки пальцев, казалось, его не слышала.

— Нет! — воскликнула она, замотав головой так отчаянно, что ее локоны затряслись. — Это невозможно. Нет!

— Эмма…

— Я не позволю! — заявила Эмма, стараясь говорить твердо и внушительно, что было довольно сложно, поскольку она находилась на грани срыва. — Вы слышите меня? Я этого не позволю.

— Эмма, — сказал Джеймс, — ты перенервничала. Прошу тебя, сядь. И позволь мне налить тебе вина…

— Я не желаю садиться! — огрызнулась она. Джеймс с облегчением отметил, что на ее лицо начали возвращаться краски. — И не хочу вина. Вы не станете его откапывать, Джеймс. Понятно? Он останется там, где находится.

— Эмма…

— Он мой муж, — сказала она дрогнувшим голосом.

— Ради Бога, Эмма. Никто с этим не спорит. Я всего лишь хочу сказать, что он мог бы покоиться рядом со своей семьей, там, где за могилой будут ухаживать…

— Он останется здесь, — твердо сказала Эмма. — Со мной, здесь, на острове. И вы не прикоснетесь к нему. Я понятно говорю? Вы не прикоснетесь к нему!

 

Глава 12

Перевернувшись на живот, Эмма энергично взбила подушку. Ей никак не удавалось заснуть, что, в общем, было неудивительно.

Конечно, этого следовало ожидать. Как она могла быть настолько наивной, чтобы не подумать об этом раньше? Неужели так трудно было догадаться, что граф пожелает, чтобы его Кузен покоился в семейном склепе? Конечно, Стюарт явился горьким разочарованием для своей семьи, но это еще не значит, что он перестал быть ее членом. Вполне естественно, что они хотят похоронить его рядом с родителями, не исключено, что, когда придет ее время, они пожелают положить ее рядом со Стюартом.

Что ж, этому не бывать. Если от нее, хоть что-нибудь зависит.

В конце концов, она не обязана сообщать Джеймсу, где похоронен его кузен.

Эмма не сомневалась, что Джеймс счел ее слишком сентиментальной, возможно, даже суеверной, когда она отказалась указать ему место последнего упокоения Стюарта. Ну и пусть. Ей все равно, что думает Джеймс. Ему, во всяком случае, наплевать на то, что думает она. Считайся он хоть чуточку с ее чувствами, разве бы он спал сейчас не в гостинице, где снял комнаты, а на диване в ее собственном доме? Правда, Эмма сама предложила ему в школе на маяке, но кто мог подумать, что он поймает ее на слове. Разве не понятно, что это предназначалось для ушей лорда Маккрея?

Нет. Ибо она дала ему понять, косвенным образом, разумеется, что она чувствует по этому поводу. В сущности, она только сейчас начала приходить в себя от шока, который испытала, обнаружив его в своем огороде, ну и потом, когда выяснилось, что ему известно о завещании О’Мэлли, и потом, когда он огорошил ее своим вопросом о Стюарте и, наконец, когда решил остаться на ночь в ее доме. Как, спрашивается, могла она противостоять подобному натиску? Право, это больше, чем может вынести одинокая женщина.

— Думаю, на сегодня достаточно, — сказал Джеймс. — Уверен, ты так же устала, как и я. Только скажи, где у тебя чистые простыни, и я не побеспокою тебя до утра.

Эмма пришла в ужас. Он что, собирается ночевать здесь, в ее доме? Наверное, он сошел с ума.

— Возможно, ты не заметила, — ответствовал Джеймс, — но мистер Мерфи отбыл. При всем желании я просто не могу вернуться в город.

— Но, — возразила Эмма, — вы могли бы дойти пешком. Дорога довольно крутая, но я могла бы вас проводить…

Джеймс приподнял брови:

— Вот уж не думал, что ты такая ханжа. Я засыпаю на ходу, наверное, из-за морского воздуха. Ничего не случится, если я проведу ночь на твоем диване.

— Но миссис Мактавиш, — упорствовала Эмма, — может заметить, что вы не ночевали в гостинице. Ее наверняка заинтересует, где это вы были…

Он отмахнулся от нее:

— Миссис Мактавиш это совершенно не интересует, Эмма.

Но когда Эмма заверила его, что он ошибается и к завтрашнему утру они станут предметом пересудов всего города, Джеймс просто посмотрел на нее и сказал укоризненно:

— Ради Бога, Эмма. Ведь мы не чужие друг другу. Мы семья, не так ли?

Семья! Подумать только! При одной мысли об этом Эмма заворочалась в постели. Уна, пристроившаяся рядом, в очередной раз приоткрыла глаза и устремила на хозяйку сонный взгляд, словно размышляя, когда же та наконец угомонится.

Семья! Какая наглость! После того, что он сделал… Конечно, с того дня в библиотеке прошел целый год. Но разве члены одной семьи бросаются друг на друга с кулаками только потому, что кто-то из них собрался жениться?

А что ей оставалось делать? Не могла же она выгнать его из дома. Ну, предположим, могла… например, потребовать, чтобы он отправился спать в сарай вместе с ее козой Тресидой.

Но ничего подобного Эмма не сделала. Вместо этого она безропотно подошла к комоду, где хранилось постельное белье, и вытащила простыни и одеяло. Она удивилась, когда Джеймс ухватился за углы простыни и помог постелить ее на диван. Он также настоял на том, чтобы помочь ей вымыть посуду, и, к величайшему удивлению Эммы, взял на себя мытье, предоставив ей более приятную часть работы — вытирание. Глядя, как он погружает руки в ледяную воду, Эмма ощутила приятное чувство товарищества. В конце концов, едва ли граф Денем согласился бы мыть чью-либо еще посуду.

Впрочем, она быстро подавила теплые чувства. Нельзя поддаваться ложному ощущению безопасности. Достаточно вспомнить, что произошло, когда она в последний раз доверилась этому человеку. Он чуть не убил Стюарта этими самыми руками!

И вот теперь он просит разрешения сделать то, что, по ее глубочайшему убеждению, приведет к беде, не говоря уже о последующем скандале…

Нет. Она не позволит себе смягчиться по отношению к Джеймсу. Потому что тогда ей будет намного труднее отказать ему в следующий раз — Эмма не сомневалась, что этот следующий раз скоро наступит, — когда он попросит разрешения откопать останки Стюарта. А этого она ни в коем случае не допустит.

Но Эмма никогда не умела по-настоящему ненавидеть. Собственно, граф Денем был единственным человеком, кого она когда-либо ненавидела, и хотя за минувший год она неоднократно испытывала к нему приступы ненависти, они никогда не продолжались более нескольких минут, а перерывы между ними тянулись недели, а то и месяцы. Право, ужасно утомительно испытывать к кому-либо постоянную и неутолимую ненависть Ей придется очень постараться, чтобы ненавидеть его все то время, пока он остается на острове, сколько бы это ни продолжалось.

А что, если, размышляла Эмма, Джеймс будет и дальше совершать по отношению к ней добрые поступки? Ну вроде того, как он защитил ее от лорда Маккрея, принес корзинку с деликатесами от миссис Мактавиш и помог вымыть посуду? Как она сможет его ненавидеть?

И все же нельзя допустить, чтобы ее неприязнь к Джеймсу ослабела.

Она приподняла голову и прислушалась, пытаясь определить, спит ли он. Может, лежит сейчас без сна, уставившись, как и она, в потолок? Из соседней комнаты не доносилось ни звука. Эмма не слышала ничего, кроме ровного дыхания Уны, спавшей рядом, завывания ветра снаружи и шепота сквозняков, выдувавших из комнаты все тепло.

Наличие только одного камина, который к тому же располагался в гостиной, а не в спальне, было существенным недостатком дома. Пока был жив Стюарт, это не представляло собой особой проблемы. Но теперь, когда его не стало, а дверь в гостиную была плотно закрыта — что было совершенно необходимо, иначе Джеймс увидел бы ее в ночной рубашке, — в спальне было холодно, как в склепе.

Съежившись под одеялом, Эмма обдумывала, что скажет утром миссис Мак-Юэн, когда та поинтересуется — что она непременно сделает, поскольку на острове не было секретов, — где Джеймс провел ночь, когда услышала какие-то посторонние звуки, словно кто-то пытался открыть входную дверь.

Эмма насторожилась, пытаясь сообразить, который сейчас час. Полночь, видимо, миновала, но определить, далеко ли до рассвета, не представлялось возможным, поскольку небо за ромбовидным окном было затянуто тучами.

Кому, скажите на милость, понадобилось бродить вокруг ее дома в такой час? Когда Стюарт был жив, Эмма не усмотрела бы в этом ничего необычного. Во время эпидемии тифа их не раз поднимали среди ночи прихожане, являвшиеся за викарием, чтобы он отпустил грехи их близким, состояние которых резко ухудшилось.

Но Стюарта больше нет. И кем бы ни был ночной посетитель, у него должна быть веская причина, чтобы заявиться к ней в такое время.

Или, что куда более вероятно, бесчестные намерения…

При этой мысли Эмма выпрыгнула из постели, подбежала к двери спальни, не задумываясь распахнула ее и бросилась к камину. Огонь в очаге погас, и только тлеющие угли освещали комнату. Но Эмма не стала медлить, чтобы полюбоваться их красноватым сиянием. Подхватив длинный подол ночной рубашки, она вскарабкалась на каменную облицовку камина и сняла с крючков висевшее на стене охотничье ружье. Не то чтобы она была искусным стрелком или могла хладнокровно всадить заряд в какое-либо ни в чем не повинное животное. В сущности, если бы не щедрый вклад Клетуса Мак-Юэна в ее хозяйство, ей пришлось бы довольствоваться хлебом и овощами.

Но хотя Стюарт наверняка пришел бы в ужас, знай он об этом, Эмма не считала предосудительным выстрелить в человеческое существо в случае необходимости.

С ружьем под мышкой Эмма направилась к входной двери. Она заперла ее на засов не потому, что боялась грабителей, а потому что ветер с моря мог распахнуть ее настежь, что уже не раз случалось. В дом можно было проникнуть и через окна, которые не составляло особого труда открыть снаружи, выдавить стекло, просунуть внутрь руку и поднять задвижку. Все они открывались наружу и удерживались в распахнутом состоянии с помощью металлических крючков.

Эмма окинула беглым взглядом окна, чтобы убедиться, что ее ночной посетитель, кто бы он ни был, не воспользовался этой возможностью, потерпев неудачу с дверью. Она не увидела ни разбитых стекол, ни поднятой с недобрыми намерениями руки, зато услышала за спиной шорох. Круто развернувшись, с подпрыгнувшим сердцем и округлившимися от страха глазами, она вскинула на плечо тяжелое ружье… только для того, чтобы его выхватил у нее из рук разгневанный граф Денем.

— Эмма! — вскричал он. — Ради Бога!

В ответ Эмма издала испуганный вопль. Шум снаружи привел ее в такую панику, что она совершенно забыла о Джеймсе. Вид его крупной фигуры, облаченной только в льняную сорочку и бриджи, явился последней каплей. Она продолжала визжать, пока он не схватил ее и не зажал ей рот ладонью. Затем, осознав, что он прижимает ее к своему телу, еще хранившему тепло постели, а ее тело отлично просматривается под тонкой тканью ночной рубашки, под которой, разумеется, ничего не было, Эмма пришла в чувство и, не представляя, что еще сделать, укусила его.

— Ой! — Джеймс поспешно отдернул пальцы и, морщась, помахал ими перед ее лицом. — Прекрати сейчас же! — прошипел он.

— Отпустите меня! — потребовала Эмма, но Джеймс только шикнул на нее. Видимо, он тоже слышал возню за дверью и теперь замер, прислушиваясь, не повторится ли звук.

Эмма, естественно, понимала, чем заняты его мысли. Ясно, что он прижимает ее так крепко совсем не потому, что наслаждается прикосновением ее почти что обнаженного тела. Разумеется, нет! И то, что его правое бедро оказалось у нее между ногами, не имеет к этому ни малейшего отношения. Конечно же, нет! Разве он не сжимает ружье так же крепко, как и ее талию? Человек, который держит ружье на изготовку, не может думать ни о чем, кроме предстоящего выстрела.

Но у Эммы-то в руках ружья не было. И ничто не отвлекало ее от мыслей о теле Джеймса, находившемся в такой близости от нее. Она остро ощущала давление его мускулистого бедра и сильные пальцы, впивавшиеся в ее плоть чуть пониже талии. И не только это. Она могла чувствовать его запах, тот самый мужской запах — хорошего мыла и какой-то терпкой смеси, напомнившей ей о Лондоне, — который наполнял ее ноздри сегодня утром, когда она сидела рядом с ним в катафалке. И он был таким теплым! Не настолько, конечно, как Уна, делившая с ней постель, но он был куда менее волосатым, и пахло от него куда приятнее.

Его дыхание щекотало ее ухо.

— Я ничего не слышу, — прошептал он. — А ты?

Эмма была слишком занята, стараясь не ощущать его запах и не чувствовать прикосновения его твердого бедра, чтобы ответить. Тем не менее она склонила набок голову и прислушалась. Секунду-другую было тихо. Затем послышался тот же звук. Кто бы ни бродил снаружи, он явно возобновил попытки открыть дверь.

Джеймс, видимо, тоже это услышал. Он резко отпустил талию Эммы и, положив тяжелую руку ей на плечо, подтолкнул ее к дивану, с которого только что встал.

— Оставайся здесь, — приказал он и подтянул вверх одеяло, укрыв ее. — Пойду посмотрю, кто это может быть.

Эмма, оказавшись в уютном коконе, еще хранившем тепло его тела, запротестовала:

— Нет, я пойду. Может, это кто-нибудь из моих учеников.

Он бросил на нее недоверчивый взгляд:

— Учеников?

— Или кто-нибудь из их родителей, — сказала Эмма. — Иногда они приходят сюда, когда хотят, чтобы им что-нибудь прочитали или…

— В час ночи? — осведомился Джеймс не без иронии.

Эмма ничего не оставалось, как смириться.

— Только пообещайте мне, что не станете в них стрелять, — сказала она.

— С какой стати? — Он присел рядом с ней, чтобы натянуть сапоги. — Ты же сама собиралась стрелять.

— Я бы сначала спросила, кто это, и выстрелила бы только, если бы это был…

— Если бы это был кто, Эмма? — полюбопытствовал Джеймс.

Она опустила глаза.

— Никто, — сказала она.

— Хм. Так я и думал. — Джеймс встал, открыл ружейный затвор и заглянул внутрь.

— Эмма! — произнес он крайне недовольным тоном. — Оно даже не заряжено.

Эмма натянула одеяло до самого подбородка. Простыни, отметила она, уже пропитались запахом Джеймса, чистым и мужественным.

— Ну, — отозвалась она шепотом, — было бы глупо вешать заряженное ружье над горящим камином, верно?

Джеймс со страдальческим видом поднял глаза к небу.

— Где, — прошипел он, — Стюарт хранил порох?

— В буфете, рядом с умывальником, — прошипела Эмма в ответ. — В том, что осталось от буфета, во всяком случае. — Она откинула одеяло. — Я сейчас покажу…

— Если тебе дорога жизнь, — зловеще произнес он от двери, — ты не сдвинешься с этого дивана. Я сам найду.

— Но…

— Ради Бога, Эмма, — отрывисто проговорил Джеймс. — Оставайся там, или я… — Очевидно, не в состоянии придумать угрозу, которая прозвучала бы достаточно устрашающе, Джеймс сердито закончил: — Или я буду очень тобой недоволен.

И скрылся в темном углу.

Эмма, свернувшись в теплом гнездышке, которое он недавно покинул, напряженно вглядывалась в темноту, пытаясь сообразить, кому из всех людей на свете взбрело в голову нанести ей полуночный визит. Нельзя исключить, что это кто-то совершенно безобидный. У Эммы и раньше бывали ночные посетители… правда, не в последнее время. Но возможно, за дверью стоит некто с вполне определенными намерениями…

С другой стороны, если предположить, что это лорд Маккрей и Джеймс случайно его застрелит? О Боже!

Та же мысль, естественно, пришла в голову и Джеймсу, как только он услышал, что кто-то испытывает прочность запора на двери. Разве не по этой причине он настоял на том, чтобы заночевать в ее доме? Эмма, разумеется, ни о чем не догадалась. Один Бог знает, что она думает о мотивах, заставивших его остаться под ее крышей.

Но хотя он и подозревал, что барон способен на необдуманные шаги, в глубине души Джеймс не верил, что Маккрей настолько глуп или настолько безнравственен. Джеймс просто не мог вообразить, чтобы мужчина мог так запугать женщину. Каким же мерзавцем надо быть, чтобы заявиться к добропорядочной вдове посреди ночи?

Впрочем, Джеймс давно понял: бессмысленно гадать, что творится в извращенных умах некоторых мужчин. Он-то знает, даже если Эмме это невдомек, что в мире куда больше зла, чем добра. И все же, что бы он ни думал о Маккрее, тот не показался ему безумным.

А заявиться к Эмме ночью, вне всякого сомнения, мог бы только безумец.

Джеймс без труда нашел порох, хотя и не осмелился зажечь свечу. Если Маккрей не слышал криков Эммы из-за завывания ветра снаружи, то, увидев свет, он насторожится. В таких случаях главное — застать противника врасплох. Маккрей не должен догадываться, что Эмма не одна или что его присутствие обнаружено. Джеймс хотел только одного, и это был один-единственный точный выстрел.

Его глаза почти привыкли к темноте, окутывавшей крошечный дом, к темноте и холоду. Странно, что он не заметил этого раньше, но в этом кукольном домике холодно, как в гробнице! Тем не менее Джеймсу удалось найти все необходимое и зарядить ружье, не отрывая взгляда от двух окон по обе стороны от двери.

Несколько секунд он ничего не видел, кроме дождя, который снова полил как из ведра. Затем мимо первого окна промелькнула темная фигура, и сквозь шум дождя явственно послышался щелчок ветки, хрустнувшей под тяжелой поступью пришельца. Было очевидно, что Маккрей решил возобновить попытки взломать дверь.

Сейчас, понял Джеймс, или никогда.

Преодолев в четыре длинных шага расстояние до двери, он одним точным движением отодвинул засов, одновременно вскинув на плечо ружье. Все остальное сделал ветер. Дверь с оглушительным грохотом распахнулась, и косые струи дождя хлынули внутрь.

Снаружи, печально уставившись в дуло ружья, нацеленное ей в голову, стояла очень мокрая и очень несчастная корова.

 

Глава 13

— О! — воскликнула Эмма из-за спины Джеймса. — Это Луиза!

Джеймс опустил ружье, не в силах поверить своим глазам. Нет, это был не Джеффри Бейн. Отнюдь. Это была корова. Когда Джеймс сделал к ней шаг, она вытянула вперед голову и трогательно промычала.

Эмма, отстранив Джеймса, протянула руку и коснулась бархатного носа животного.

— О, бедная Луиза, — проворковала она. Шагнув вперед, она склонила голову и прижалась щекой колбу коровы. — Ты опять убежала? Представляю, как миссис Мак-Юэн беспокоится. Ты поступила правильно, что пришла ко мне.

А затем, к величайшему изумлению Джеймса, Эмма выпрямилась и потянула корову за поводок, понуждая войти внутрь дома.

— Эмма, — сказал он, хотя за шумом дождя было трудно что-либо расслышать. Тем не менее он попытался. — Эмма, что ты делаешь?

— Ну, — отозвалась Эмма, когда после некоторого сопротивления корова медленно двинулась в дом, стуча по деревянному полу тяжелыми копытами, — не можем же мы оставить ее мокнуть под дождем. Пусть переночует здесь, а утром миссис Мак-Юэн заберет ее.

Джеймс недоверчиво смотрел, как корова проследовала мимо него, покачивая объемистым выменем, свисавшим под черно-белой тушей.

— Эмма, — сказал он, когда длинный хвост стеганул его по ногам, — ты сошла с ума?

Эмма не удостоила его ответом. Не переставая нежно ворковать с коровой, она отодвинула с пути диван и разворошила угли в очаге.

— Эмма! — Джеймс не мог более этого выносить. Он решительно шагнул вперед, намереваясь схватить вдову своего кузена и хорошенько встряхнуть, чтобы в ее голове немного прояснилось. К сожалению, корова преградила ему путь. Эмма, стоявшая по другую сторону животного, изумленно заморгала.

— В чем дело, милорд? — поинтересовалась она невинным тоном.

— Эмма! — Джеймс осторожно положил ружье на стол. Он так разозлился, что не мог поручиться, что не употребит его против нее… или коровы. — Неужели ты не понимаешь, что корове не место в гостиной?

Эмма взяла кочергу и подтолкнула к огню полено.

— Не понимаю, почему? — сказала она, обращаясь к очагу.

— А что, если она… что, если… — Джеймс был просто не в состоянии закончить фразу.

— Если это случится, я приберу за ней, — Эмма закатила глаза. — Право, лорд Денем. У вас со Стюартом гораздо больше общего, чем я полагала. Ему тоже ужасно не нравилось, когда бедная Луиза забредала к нам.

Джеймс, услышав это, полностью изменил свое отношение к их злополучной гостье. В самом деле, не могли же они оставить бедное создание мокнуть снаружи.

— Ну, — нерешительно протянул он, понимая, что столь резкая смена в суждениях может показаться странной, — если только на одну ночь…

И тут Джеймс заметил, что неяркий огонь, разгоравшийся над тлеющими углями, обрисовывает контуры тела Эммы, просвечивающие сквозь тонкое ночное одеяние. Он явственно видел каждый изгиб, каждую впадинку, каждый… словом, все. Даже напрягшиеся от холода соски, натянувшие ткань рубашки.

Разумеется, он понимал, что это не то, на что ему следует смотреть. Как джентльмен и пэр Англии, Джеймс понимал, что обязан отвернуться. В конце концов, это вдова его кузена, женщина, у которой нет никого в целом мире и которую некому защитить.

И все же, как Джеймс ни старался, он не мог отвести от нее взгляда. И только когда Эмма отвернулась, представив его взору очаровательный, но не столь откровенный вид своей спины, он смог перевести дыхание.

Нет, подумал Джеймс, это больше, чем может вынести мужчина. Проснуться среди ночи в твердой уверенности, что на твой дом напали, только для того, чтобы в результате оказаться в одной комнате с коровой.

И, как будто этого недостаточно, увидеть соски хозяйки дома.

Он и представить себе не мог ничего подобного, когда настоял на том, чтобы остаться здесь на ночь.

И потом, нельзя сказать, чтобы он не видел их раньше и куда более явственно, чем сейчас. Год назад Эмма имела обыкновение носить бальные платья с очень низким вырезом, и Джеймс благодаря обзору, который открывался с высоты его роста, нередко имел возможность полюбоваться ее бюстом.

— Вот что, — грубовато сказал он, шагнув вперед, — дай-ка мне эту штуку. — Он выдернул из рук изумленной Эммы кочергу и, стараясь не смотреть на нее — с близкого расстояния ее ночная рубашка казалась еще прозрачнее, — занялся камином. — Возвращайся в постель, пока не простудилась насмерть.

— О! — бодро сказала Эмма. — Не беспокойтесь. Я никогда не болею. Я очень крепкая, правда.

— Эмма! — Он бросил на не» свирепый взгляд. — Делай, что тебе говорят.

Видимо, что-то в его тоне убедило Эмму, что он не шутит.

— Хорошо, милорд, — кротко сказала она и удалилась в спальню.

Оставшись наконец один, Джеймс повернул голову и посмотрел на расположившееся по соседству животное. Он имел смутное представление о повадках жвачных, но предположил, что для коровы Луиза достаточно милая особь. Она все еще мелко дрожала, но, похоже, уже начала согреваться, устремив на него покорный взгляд влажных карих глаз. Ее розовые губы ритмично двигались, пережевывая жвачку.

— Только давай не будем превращать это в привычку, хорошо, Луиза? — задушевно сказал он.

— Прошу прощения? — На пороге спальни появилась Эмма, занятая тем, что просовывала руку в широкий рукав бордового атласного халата, придерживая пальцами кружевной манжет ночной рубашки. — Вы что-то сказали, милорд?

— Нет, — отозвался он, пристально глядя на ее халат. — Послушай, Эмма, разве это не халат Стюарта?

Эмма, завязывавшая на талии пояс с кистями, подняла взгляд.

— Конечно, — отозвалась она.

Джеймс сузил глаза.

— Ты же говорила, что раздала все вещи Стюарта? — На ее гладких, как шелк, щеках расцвел легкий румянец.

— Ну, — сказала она, — не все, конечно.

— Понятно, — процедил Джеймс, более задетый, чем имел на то право. А затем, неожиданно для себя самого, выпалил: — Так не может больше продолжаться, Эмма!

Она удивленно моргнула.

— Что вы имеете в виду?

— Тебя. То, что ты живешь здесь совершенно одна. Что, если бы за дверью оказалась не Луиза? Что, если бы это был Маккрей?

Эмма рассмеялась, правда, не очень убедительно.

— Да он никогда бы…

— Разве? — Джеймс покачал головой. — Я слышал, о чем поговаривают в городе, Эмма. Будто бы он убил свою невесту…

— Но он не убивал, — возразила Эмма, а затем быстро, слишком быстро, на взгляд Джеймса, умолкла.

— Похоже, ты чертовски в этом уверена, — заметил он, с любопытством глядя на нее. — Насколько я слышал, женщина бесследно исчезла. Как же ты можешь утверждать, что Маккрей ничего с ней не сделал?

— О, — сказала Эмма, явно нервничая — Просто… просто я знаю лорда Маккрея. Он никогда бы…

— Никогда что? — осведомился Джеймс. — Не совершил бы насилия по отношению к женщине? Но разве не это он пытался сделать сегодня, когда я застал вас в классной комнате?

— Ах, это, — сказала Эмма. — Он всего лишь хотел отвести меня к судье Риордану. Я бы не назвала это попыткой убийства.

— Тем не менее, — упорствовал Джеймс, — факт остается фактом. Женщина пропала, и если верить слухам, это дело рук Маккрея.

— Честное слово, лорд Денем, — сказала Эмма, — барон не имеет никакого отношения к исчезновению Клары. Она сбежала с другим мужчиной — камердинером лорда Маккрея

— Откуда ты знаешь? — с любопытством спросил Джеймс. — Все остальные считают, что Маккрей ее убил.

— Да, — сказала Эмма, глядя на свои босые ступни. — Тут уж ничего не поделаешь. Могу только сказать, что Клара сбежала, чтобы выйти замуж за человека, которого любила. Видите ли, ее родные ни когда бы этого не одобрили, так что у нее не было выбора.

— Что-то подобное я уже слышал, — сухо заметил Джеймс, прислонив кочергу к стене.

— Да, — сказала Эмма, слегка покраснев. — Но я хотя бы не была обручена с другим, как Клара.

— Да, — задумчиво произнес Джеймс. — Не была. — Затем, словно против воли, добавил: — Знаешь, я думал, так будет лучше для вас обоих. Стюарту не следовало жениться. Он еще ничего не добился на своем поприще. У него не было денег.

Эмма взглянула на него почти с таким же выражением покорности, какое он видел в глазах коровы. Правда, та при этом так очаровательно не пунцовела

— Стюарт считал, что нам не нужны деньги. — Ее голос стал чуточку хриплым от сдерживаемого волнения. — Он говорил, что все, что нам нужно, это любовь.

— Что ж, — сказал Джеймс, — это вполне в его духе. Наверное, все это казалось ужасно романтичным… его первое назначение, ну и все остальное. Что с того, что придется жить на Богом забытых Шетлендах, в условиях, несравнимых с теми, к которым вы привыкли? Главное, вы будете вместе.

Эмма слегка вздернула подбородок, протестуя против его иронического тона.

— Мы приехали сюда, — заявила она, — чтобы помочь тем, кому повезло в жизни меньше, чем нам. Вам этого никогда не понять.

— Возможно, — согласился Джеймс. — Но похоже, один из этих бедолаг оказался не слишком признателен за помощь? Учитывая, как он отблагодарил Стюарта за его доброту…

— О’Мэлли не виноват, — сказала Эмма — Не более, чем лорд Маккрей в том, что Клара…

Она осеклась, словно невидимая рука зажала ей рот, и виновато уставилась на Джеймса. В комнате повисло молчание, нарушаемое только завыванием ветра за окном и шумным дыханием Луизы, неутомимо жевавшей свою жвачку.

— Значит, лорд Маккрей не виноват в том, что Клара… сделала что? — вкрадчиво спросил Джеймс, чувствуя, что Эмма чуть было не сболтнула что-то важное, очень важное, если судить по испуганному выражению ее лица.

— Эмма, — медленно произнес Джеймс, — что все-таки случилось с невестой лорда Маккрея? Ты сказала, будто бы она сбежала с его камердинером. Это вся история? Или произошло что-нибудь еще?

Глядя на ее лицо, внезапно лишившееся всех красок, Джеймс понял, что попал в точку. Это был не просто побег, и Эмма об этом отлично знала. Но явно не желала делиться с ним тем. что было ей известно. По крайней мере в настоящее время. Бледная как смерть, она выставила вперед подбородок и холодно произнесла:

— Я не в настроении обсуждать это сейчас, лорд Денем. Я устала, как, полагаю, и вы. Думаю, нам обоим лучше вернуться в постель.

Брови Джеймса поползли вверх, словно он несказанно удивился ее ответу. Еще бы, граф Денем не привык, чтобы его ставили на место.

Тем не менее он воспринял ее отповедь спокойно.

— Ладно, — сказал он. — Пожалуй, ты права, Эмма. Я давно усвоил, что полночь — не лучшее время для доверительных бесед. И может привести ко всяким, — его взгляд скользнул к вырезу халата Стюарта, слегка разошедшемуся у нее на груди, — осложнениям.

Ахнув, Эмма инстинктивно запахнула халат.

— В моем доме, — резко бросила она, — вам незачем беспокоиться о такого рода осложнениях, лорд Денем. Спокойной ночи.

Развернувшись, она прошествовала в спальню и захлопнула за собой дверь.

— Эмма! — Джеймс в замешательстве смотрел на закрытую дверь. Что он такого сделал? Что он сделал, чтобы она так завелась? Господи, ну и характер! Почти такой же вспыльчивый, как у него. — Эмма!

Ответа не последовало. Эмма, разумеется, слышала его тихий зов, но не сочла нужным откликнуться. «Осложнения! — распаляла она себя, откидывая одеяло и забираясь в холодную постель, даже не потрудившись снять халат Стюарта. — Как же, осложнения!» Если он думает, что она… Неужели он и вправду думает, что она…

Впрочем, Эмма очень сомневалась, что у Джеймса Марбери когда-либо возникали осложнения с женщинами. Да и существует ли женщина, которая была бы достаточно хороша для него? Этот ужасный человек требует совершенства от каждого, кто имеет несчастье попасться ему на глаза.

Эмма могла только надеяться, что, когда наступит завтра, Джеймс Марбери будет далеко от острова. Весь минувший год ее преследовали неудачи. Неужели она не может рассчитывать хотя бы на такую малость?

Невыносимое самодовольство Джеймса было не единственной причиной, заставлявшей Эмму желать его отъезда. Она не могла отделаться от воспоминаний об ощущениях, вызванных близостью его тела, ощущений, от которых она горела как в лихорадке, а дышала так, словно пробежала целую милю. Просто невероятно, что один и тот же человек может так раздражать и быть настолько притягательным!

Джеймс, однако, не собирался покидать остров. Во всяком случае, не раньше, чем он убедится, что вдова его кузена надлежащим образом устроена.

Но черт побери! До чего же трудно заботиться о ком-то, кто упорно настаивает на том, что не нуждается ни в каких заботах.

Вздохнув, Джеймс повернул голову к очагу, чтобы убедиться, что огонь продержится до утра. Не хватает только, чтобы Луиза замерзла и принялась жалобно мычать. Это загулявшее животное уже достаточно тревожило его сон. А ведь у него впереди длинный день.

В конце концов, он все еще должен убить барона.

 

Глава 14

В погожий день замок Маккрей был хорошо виден из города. А поскольку наступившее утро было таким ясным и теплым, каким сырым и холодным был минувший день, замок Маккрей являл собой поистине впечатляющее зрелище. Его каменная громада величественно возвышалась над крохотным городком, а высокие башни, казалось, вонзались в голубое, как яйцо малиновки, небо. Глядя на него в окошко, Джеймс мог только дивиться неожиданной сочности омытой дождем весенней травы, усыпанной полевыми цветами.

Но хотя все это и выглядело как сказочное королевство, в крутом подъеме на вершину скалы, где располагался замок, не было ничего романтичного, в чем Джеймс вскоре убедился на собственном опыте.

И все же день начался совсем неплохо. Его разбудили яркий солнечный свет, лившийся в окна, и голос Эммы, напевавшей что-то в своей комнате. Это было одно из самых приятных пробуждений в жизни Джеймса.

Во всяком случае, пока он не ощутил нечто вроде щекотки и, взглянув вниз, не обнаружил, что Луиза тычется носом в его голые ступни.

Да, не слишком благоприятное начало дня. А когда чуть позже Джеймс распахнул дверь, чтобы выдворить из дома Луизу, и увидел Клетуса, стоявшего перед домом с петухом под мышкой, он окончательно понял, что день не задался. Хотя Клетусу, надо признать, пришлось еще хуже. При виде Джеймса его лицо приняло такое выражение, какое не сразу забудешь.

То, что корова провела ночь в гостиной дома Эммы, видимо, не шло ни в какое сравнение с тем, что Джеймс также провел здесь ночь, поскольку Мак-Юэн целых пять минут пялился именно на него, а не на собственную корову. Даже когда Эмма, поспешно выскочившая из своей комнаты, деликатно объяснила, что Джеймс ночевал на диване и только потому, что было слишком поздно возвращаться в город, Клетус все еще тупо смотрел на графа, одной рукой вяло ухватившись за повод Луизы, а другой все еще прижимая к себе птицу, имевшую самый жалкий вид. Джеймс даже сочувствовал бедняге, но не слишком. Он не мог забыть выражения лица Эммы, когда он застал ее, позабывшую от страха о его присутствии, прошлой ночью с ружьем в руках. Очевидно, несмотря на все уверения в обратном, Эмма тоже опасалась, что Маккрей выкинет какую-нибудь глупость, и была убеждена, что именно барон, а не кто иной ломится в ее дверь. Это навело Джеймса на мысль, что Мак-Юэн, хотя и имел виды на миссис Честертон, не предпринял никаких шагов, дабы обеспечить ее безопасность.

Недовольство молодым человеком, однако, не помешало Джеймсу осведомиться вполголоса, когда Эмма отлучилась на минутку, чтобы надеть шляпку и плащ, не согласится ли тот быть его секундантом.

— Кем? — последовал вполне предсказуемый вопрос.

Джеймс вздохнул. После серьезных размышлений он пришел к выводу, что, поскольку в городе нет врача, его камердинеру придется взять на себя обязанности хирурга во время дуэли с Джеффри Бейном. Что не составило бы особых затруднений для Робертса, который сопровождал своего хозяина на многочисленные дуэли и поднаторел в искусстве останавливать кровь и перевязывать раны.

Но это, естественно, означало, что Джеймсу понадобится кто-то еще в качестве секунданта. Мак-Юэн явно разделял неприязнь Джеймса к барону, а Джеймс давно убедился в справедливости поговорки, гласившей, что враги наших врагов — наши друзья.

И потому в ответ на вопрос озадаченного Клетуса Джеймс быстро проговорил, так, чтобы Эмма не слышала:

— Не важно. Приходи в гостиницу в половине одиннадцатого, сходишь со мной в замок Маккрей и получишь гинею.

Это Мак-Юэн явно понял, поскольку, расплывшись в счастливой улыбке — первой, после того как он обнаружил свою драгоценную миссис Честертон в обществе человека, съездившего его накануне по физиономии, — с воодушевлением отозвался:

— Ага, милорд!

Что касается Эммы, то она все утро пребывала в нервозном состоянии. Для Джеймса не было новостью, что она его недолюбливает, но, судя по ее поведению, после того как он сообщил ей об истинной цели своего приезда на остров, ее неприязнь к нему еще больше возросла.

Что ж, ее можно понять. Молодой вдове небезразлично, где покоится ее муж. Эмма любила Стюарта и наверняка захочет остаться рядом с ним даже после смерти.

И все же…

И все же Джеймс не мог поверить, что это — единственное, что стоит за отказом Эммы позволить ему перевезти останки Стюарта домой, в Денемское аббатство. То, что она привязалась к острову, очевидно. Но скорее к местным жителям и ученикам, которых она обожала, чем к памяти покойного мужа. Джеймс не мог точно сказать, почему у него сложилось такое впечатление. Это было не более чем ощущение…

Но он не мог от него отмахнуться.

Оно грызло его на всем пути в город, который они проделали в катафалке. Джеймс велел Сэмюэлю Мерфи заехать за ним в восемь утра, и тот прибыл точно в срок в своем мрачном экипаже. Эмма, принявшая его предложение подвезти ее до школы, всю дорогу просидела молча, тихая и задумчивая. Джеймс не знал, связано ли это с его вчерашними откровениями или ей просто в тягость его общество. Но когда Мерфи остановился у маяка, к которому она уже во второй раз за последние два дня подкатила в экипаже (факт, не оставшийся не замеченным ее учениками, которые с живейшим интересом глазели на них, подталкивая друг друга локтями), и Джеймс помог ей спуститься на землю, Эмма спросила, не глядя на него:

— Правильно ли я поняла, лорд Денем, что вы сегодня возвращаетесь в Лондон?

Налетавший с моря ветер играл выбившимися из-под ее шляпки белокурыми прядями и бросал их ей в лицо. Любуясь разрумянившимися щеками и пунцовым ртом Эммы, выгнутым наподобие лука, Джеймс любезно отозвался:

— Я еще не решил. Посмотрим, как пойдут дела. — Уголки ее губ разочарованно опустились.

— О! — только и сказала она, а затем, трепетно улыбнувшись, с показной бодростью добавила: — Ну, в таком случае вы знаете, где меня найти. Всего хорошего.

И скрылась в здании маяка.

Джеймс предпочел позавтракать в гостинице — мудрое решение, поскольку даже его лондонская кухарка не могла соперничать с миссис Мактавиш по части изготовления колбасок. Как Эмма и предсказывала, миссис Мактавиш не преминула сообщить Джеймсу, что накануне вечером заходила к нему с грелкой и обнаружила его комнату пустой.

Только почтение к высокому положению постояльца помешало ей пойти дальше и напрямую спросить, где он провел ночь. Впрочем, Джеймс не собирался удовлетворять ее любопытство. Он вытер губы салфеткой и сказал, что весьма признателен за заботу и что горячая грелка — незаменимая вещь в дождливую погоду. Затем он поднялся наверх, где его камердинер Робертс уже приготовил горячую ванну в ожидании возвращения хозяина. Известие о предстоящей дуэли он встретил с обычным спокойствием и только уточнил:

— Пистолеты или шпаги, милорд?

Джеймс, сдернув галстук, который завязал слишком туго в отсутствие камердинера, проворчал, что барон еще не выбрал оружия и лучше захватить и то и другое, чтобы не ошибиться. Робертс отнесся к этому предположению с полным пониманием, упаковав пистолеты в обтянутый кожей ящичек и сунув шпагу в ножны, после того как отполировал ее до блеска.

Точно в половине одиннадцатого Джеймс вышел из гостиницы и увидел поджидавшего его Клетуса Мак-Юэна. Сообщение, что они поедут в замок в экипаже Мерфи, а не пойдут пешком, почему-то позабавило шотландца, но лишь когда они оказались на крутом подъеме, Джеймс понял почему. Дорога в замок Маккрей была почти такой же непроходимой, как и ухабистая колея, которая вела к домику Эммы. Им то и дело приходилось выходить, поскольку лошади Мерфи были не в состоянии тащить дроги с пассажирами вверх по скользкому от непросохшей грязи склону. Когда это происходило, Мак-Юэн с проворством горного козла шагал рядом с катафалком, вполне довольный жизнью, а Джеймс с камердинером, непривычные к подобным восхождениям, тащились позади.

Наконец, порядком утомленные, они добрались до монументального, хотя и сильно обветшавшего портала. Замок Маккрей был самой настоящей крепостью, с зубчатым парапетом, башенками и бойницами. Воздвигнутый одним из предков нынешнего барона, он производил гнетущее впечатление, и Джеймс предположил, что его обитателям не слишком-то уютно в этих каменных стенах. Неудивительно, что барон так жаждал жениться на Эмме: должно быть, ему не терпелось потратить ее деньги на реставрацию фамильного гнезда.

Остановив лошадей в густой тени каменных башен, Мерфи откинул дверцу в крыше экипажа и посмотрел вниз, на Джеймса.

— Надо бы, — сказал он, — чтобы кто-то вышел и постучал.

— Я пойду, милорд, — вызвался Робертс, поднимаясь с места. Но из-за длинных конечностей Мак-Юэна, преграждавших выход с его стороны, это оказалось проще сказать, чем сделать.

— Ладно, сиди. — Джеймс шумно выдохнут — Я сам это сделаю.

Он выбрался из катафалка и подошел к массивной, потемневшей от времени двери с металлическими заклепками. Не обнаружив ничего похожего на молоток, Джеймс поднял затянутый в перчатку кулак и приготовился стукнуть, когда дверь неожиданно распахнулась, как будто по его велению.

— Лорд Денем? — спросил высокий, явно женский голос.

Джеймс прищурился. После яркого солнца его глаза не сразу приспособились к сумраку, царившему внутри здания Он видел только коридор, абсолютно темный, не считая пламени одинокой свечи. Затем он различил женщину, державшую свечу, но не мог бы сказать, как она выглядит: старая или молодая, толстая или тонкая, служанка или дама. Для таких подробностей было слишком темно.

— Не хотите ли войти? — поинтересовался голос с кокетливым смешком, подсказавшим Джеймсу, который неплохо разбирался в таких вещах, что его собеседница не только молода, но и привлекательна и привыкла к восхищению поклонников. — Мы вас ждем.

Джеймс откашлялся. Это было совсем не то, чего ожидал он.

— Видите ли, — сказал он. — Я не один…

— Вот как? — Голос определенно стал менее медоточивым. — Вы что же, привезли с собой миссис Честертон?

Джеймс несколько растерялся.

— Нет-нет, — поспешил он заверить женщину. — Это Робертс, мой камердинер, у него есть некоторый хирургический опыт, и мой секундант Клетус Мак-Юэн. Робертс! Мистер Мак-Юэн! — позвал он, и мужчины послушно выбрались из катафалка, который, освободившись от веса Мак-Юэна, приподнялся на рессорах чуть ли не на целый фут.

Женщина со свечой снова рассмеялась, на этот раз с облегчением.

— О, мистер Мак-Юэн, как чудесно! — воскликнула она таким тоном, словно и в самом деле обрадовалась. — Входите же, входите. И вы тоже, мистер Мерфи. Заходите, выпьете горячего чаю. Мора как раз поставила чайник на огонь.

Изумленный, Джеймс последовал за пляшущим огоньком свечи по переплетению темных коридоров, пока вдруг не оказался в огромном зале, залитом яркими солнечными лучами, струившимися сквозь узкие арочные окна, прорубленные высоко над уровнем пола, под самым сводчатым потолком. С потемневших балок свисали потрепанные знамена, украшенные фамильными гербами Маккрея — золотым козлом на зеленом поле. В зале было немного мебели, да и та казалась случайно подобранной, за исключением длинного стола, накрытого, как заметил Джеймс, для ленча, и придвинутого к гигантскому камину настолько близко, насколько это было возможно без риска воспламениться.

Получив наконец возможность рассмотреть свою спутницу, Джеймс с удовлетворением отметил, что не ошибся, предположив, что она молода и привлекательна. Девушка была скорее рыжей, чем белокурой, и несколько крупнее, чем Эмма. Тем не менее ее статная фигура радовала глаз своими женственными формами, хотя она и была, на взгляд Джеймса, примерно одного возраста с Эммой, не старше восемнадцати — девятнадцати лет.

— Вот так-то лучше, — сказала девушка, задув свечу, и поставила подсвечник на старинный буфет. — Теперь я вас хотя бы вижу. — Ее оценивающий взгляд прошелся по Джеймсу, и он увидел одобрение в ее глазах, голубых, как небо, и блестящих, как копна медно-рыжих волос, свободно лежавших на ее плечах.

— Вы похожи на мистера Честертона, милорд, — заключила девушка. — Но только чуть-чуть. Вы намного крупнее. Крупнее и привлекательнее, должна сказать.

Джеймс, на которого эта откровенная лесть не произвела ни малейшего впечатления, сухо заметил:

— Вы очень любезны. Я весьма признателен за комплимент и теплый прием. Могу спросить, кому я обязан и тем и другим?

Девушка в очаровательном платье из белого муслина, предназначенном, правда, для более юного создания и более теплой погоды, изящно присела.

— Достопочтенная мисс Фиона Бейн, милорд. Я чрезвычайно польщена, что вы соизволили посетить наше уединенное жилище.

Джеймс скрипнул зубами. Проклятие! Сестра Маккрея. Ему следовало догадаться. Это просто никуда не годится — подобное братание с врагом и его семейством. Неужели Маккрей не предупредил сестру, что Джеймс пришел исключительно для того, чтобы отправить ее братца на тот свет? А может, он это сделал, и в этом как раз и кроется тайна ее любезности? Как бы там ни было, но ситуация Джеймсу определенно не нравилась.

Чего нельзя было сказать о его спутниках. Мерфи и Мак-Юэн, ввалившиеся в зал следом, стянув с головы шляпы, с разинутыми ртами глазели по сторонам. Очевидно, что там, где Джеймс видел только следы упадка, им представилось великолепие, не сопоставимое ни с чем, что им приходилось когда-либо видеть.

— Господи! — благоговейно выдохнул Клетус, созерцая потрепанные знамена над головой, трепетавшие от сквозняков, гулявших по насквозь продуваемому залу. — Тут попросторнее, чем даже в церкви.

— Ага, а ведь это просто комната, где они едят, — согласился Мерфи. Оба они стояли, запрокинув головы и разглядывая потолок.

Опасаясь, что его секундант проникнется теплым чувством к врагу, Джеймс решил перейти к делу и повернулся к Фионе:

— Где я могу найти вашего брата, сударыня? У нас с ним назначена встреча, которую я не хотел бы пропустить…

— А, Денем, дружище! Рад вас видеть.

Джеймс посмотрел в сторону камина, откуда раздался громкий голос, усиленный эхом, отразившимся от каменных стен, и увидел Джеффри Бейна, поднявшегося с кресла с высокой спинкой. Одетый, как обычно, в черное, он держал в одной руке бокал с янтарной жидкостью, а другую протягивал к Джеймсу.

— Присоединяйтесь ко мне, милорд! — воскликнул он, делая приглашающий жест свободной рукой. — Знаете ли, после затяжных дождей здесь бывает чертовски холодно и сыро. Вот почему я распорядился накрыть стол поближе к огню. Проходите, проходите, у нас здесь без церемоний.

В ярости Джеймс метнул взгляд на сестру барона. Она любезно улыбалась, либо не ведая об истинной причине его прихода, либо ловко скрывая свою осведомленность. Зная, что ее брат склонен к подобным трюкам, Джеймс предположил, что она притворяется, особенно когда девушка подхватила его под руку и повлекла к огню, бесстыдно прижавшись упругой грудью к его бицепсам.

— Пойдемте, лорд Денем, — возбужденно сказала она. — У нас так редко бывают гости. Одно время мы часто принимали вашего кузена с женой… ну, когда невеста моего брата еще была с нами и, конечно, до трагической смерти мистера Честертона. Но теперь мы, в сущности, никого не видим. Не могу дождаться, когда вы отведаете грибного супа Мауры. Это ее семейный рецепт. Она начала готовить его вчера вечером, как только Джеффри сообщил нам о вашем визите. Ей просто не терпится опробовать его на каком-нибудь новом госте. Жаль, что миссис Честертон не смогла прийти с вами. — Джеймс ни на секунду не поверил ее неискренним сожалениям. — Но да ведь она занята в своей школе, не так ли?

К тому времени, когда они добрались до ее брата, Джеймс был на пределе. Подумать только, взрослый мужчина прячется за юбками своей сестры! Хотя чему здесь удивляться? В конце концов, человек, у которого хватило наглости нагнать страха на одну женщину, едва ли постесняется искать защиты у другой.

Маккрей, как выяснилось при ближайшем рассмотрении, пил виски. Наверняка семейный рецепт, решил Джеймс.

— Ну, Денем, — сказал барон, широко улыбаясь, — чертовски рад, что вы все-таки добрались до нас. Иногда после таких ливней, как вчерашний, дорогу так развозит, что мы неделями не видим посетителей, правда, Фиона? Полагаю, вы уже познакомились с моей сестрой, Денем? Так что вам налить? Виски? Или предпочитаете портвейн?

Джеймс мог не обращать внимания на фамильярность барона. Он мог даже пренебречь тем, что Маккрей обращался к нему, как к другу, каковым он совершенно определенно не являлся. Чего он не мог принять, так это очевидной неготовности барона к дуэли. Нигде не было видно пистолета или шпаги и не было никого, похожего на секунданта, если, конечно, сестра барона не взяла эту роль на себя. Не скрывая недовольства, Джеймс прорычал:

— Мне казалось, сэр, что у нас была определенная договоренность на полдень.

— Да-да, — сказал Маккрей, небрежно взмахнув рукой. — Ленч будет сервирован ровно в полдень. Но я имею обыкновение пропускать рюмочку перед едой. Обостряет вкусовые ощущения, знаете ли. Попробуйте сами.

— Наша договоренность, — проговорил Джеймс вполголоса, чтобы его слова не достигли ушей сестры барона, — не имела никакого отношения к ленчу, и вам это отлично известно, Маккрей. Будьте мужчиной и вытаскивайте свою шпагу. Я намерен убить вас, и дело с концом. Между прочим, в гостинице меня ждет ленч.

— А, ленч, приготовленный миссис Мактавиш. — Маккрей понимающе кивнул. — Естественно, что вы предпочитаете ее стряпню любому другому угощению. Хотя наша Мора и старается, бедняжка. Но я не понял, что там насчет шпаги? — Барон не счел нужным понизить голос. Собственно, он говорил вызывающе громко, с явной бравадой. — Боюсь, я не имею представления, о чем это вы толкуете.

Джеймс свирепо уставился на молодого человека.

— Вы отлично понимаете, о чем я говорю, — ядовито произнес он. — Я вызвал вас вчера вечером, когда обнаружил, что вы пытаетесь скомпрометировать вдову моего кузена.

— Скомпрометировать? — Маккрей расхохотался. — Да будет вам. Я всего лишь пытался убедить ее, а не скомпрометировать.

— У меня сложилось иное впечатление, — процедил Джеймс. — Мне показалось, что вы ей навязываетесь. А теперь берите шпагу и ведите себя, как подобает мужчине, или, клянусь Господом, я…

— И что вы сделаете? — устало поинтересовался Маккрей. — Послушайте, Денем, это просто глупо. Неужели мы не можем разрешить это недоразумение без того, чтобы один из нас лишился конечностей или, не дай Бог, жизни?

— Только если вы дадите мне слово джентльмена держаться подальше от миссис Честертон, — заявил Джеймс, ни на минуту не сомневаясь, что Маккрей никогда не даст ему подобного обещания.

Маккрей скорчил гримасу.

— Послушайте, Денем, я не могу этого сделать, и вы прекрасно знаете почему. Все-таки речь идет о десяти тысячах фунтов!

— Речь идет, — гневно воскликнул Джеймс, теряя терпение, — о жене моего кузена!

— Вы хотите сказать, о вдове вашего кузена. — Маккрей допил виски и поставил стакан на каминную полку. — И до тех пор, пока она остается свободной, каждый мужчина имеет право претендовать на ее руку, Денем. Пора вам свыкнуться с этой мыслью. Единственный способ воспрепятствовать этому, который имеется в вашем распоряжении, — он пожал плечами, — так это жениться на ней самому. Но сомневаюсь, что она этого пожелает.

Джеймс не представлял, что известно Маккрею о его отношениях с Эммой Кто знает, что Стюарт мог рассказать барону, В конце концов, если верить его сестре, они часто встречались и могли подружиться.

Возможно, барон всего лишь хотел сказать, что Эмма, известная своим идеализмом и добрыми делами, едва ли согласится связать свою жизнь с человеком, имеющим… э-э… более приземленные принципы.

Впрочем, не так уж важно, что Маккрей имел в виду, отпустив свое ядовитое замечание. Что действительно имело значение, так это его язвительный тон и наглая усмешка. Этого вполне хватило, чтобы Джеймс отвел назад кулак и со всей силы направил его прямо в ухмыляющуюся физиономию Маккрея.

Барон, явно не ожидавший удара, отлетел назад и рухнул спиной на стол. Тарелки и столовые приборы разлетелись в стороны, стулья опрокинулись, женские крики наполнили воздух. Маккрей распростерся на столе среди перевернутых суповых мисок. Джеймс, видя, что противник оглушен, но все еще находится в сознании, шагнул вперед, чтобы нанести еще один удар, когда знакомый голос в ужасе закричал:

— Постоите, Джеймс, не надо!

И только тогда Джеймс понял, что сестра барона не единственная женщина в комнате.

 

Глава 15

Эмма не могла поверить своим глазам.

Признаться, она была настроена довольно скептически, когда миссис Мактавиш прервала урок истории, явившись с сообщением, что граф Денем направился в замок Маккрей с намерением убить барона. Зачем, подумала Эмма, лорду Денему совершать столь нелепый поступок? Конечно, он недолюбливает барона, но это еще не повод лишать его жизни. Да и за что, спрашивается? Нет, это просто смешно.

Но когда миссис Мактавиш оттащила ее в сторону, подальше от детских ушей, и посвятила в некоторые подробности происходящего, Эмма вынуждена была признать, что все выглядит довольно подозрительно. Во-первых, граф отбыл в сопровождении камердинера, который нес шпагу и ящик с пистолетами; во-вторых, Джеймс попросил приготовить к часу дня ленч — явное свидетельство того, что он отправился в замок отнюдь не обедать; и в-третьих, граф взял с собой не кого-нибудь, а Клетуса Мак-Юэна.

И все же Эмма сомневалась. Она не могла окончательно поверить, что есть реальные причины для беспокойства, пока по настоянию миссис Мактавиш не пошла к судье Риордану и не поделилась с ним своими опасениями. Риордан, наслаждавшийся перерывом в разбирательстве дела об имущественных отношениях, проходившем в помещении кузницы, выслушал их серьезно. Потом с усталым вздохом отодвинул миску с хаггисом и потянулся за своей шляпой. Вот тогда-то Эмма по-настоящему испугалась. Судья Риордан никогда бы не позволил прервать его трапезу, если только кому-то не угрожает опасность.

И теперь, стоя на пороге парадного зала замка Маккрей, Эмма воочию убедилась, что страхи миссис Мактавиш были полностью оправданы. Жизнь барона действительно находилась в опасности. Удар, который нанес ему Джеймс, был сильнее того, что свалил с ног Клетуса Мак-Юэна вчера утром, сильнее даже того удара, которым он уложил Стюарта в тот памятный день в гостиной леди Денем!

И после этого он стоял как ни в чем не бывало, невозмутимо глядя на них и помахивая в воздухе ушибленными костяшками пальцев.

— О, — сказал Джеймс, когда его взгляд упал на Эмму, стоявшую между судьей Риорданом и Шоном, сыном миссис Мактавиш, который доставил их в своей повозке в замок. — Привет, Эмма!

Эмма отняла ладонь от губ. Она была поражена до глубины души. Никогда за все время их знакомства Джеймс Марбери не вел себя так странно. Впрочем, с самого своего приезда на остров он был совершенно не похож на себя: приглашал обнищавших вдов жить вместе с ним, вызывался мыть посуду, раздавал мальчишкам соверены…

А теперь вот защитил ее честь — второй раз за два дня! И это лорд Денем, который всегда считал Эмму не более чем милой девчушкой, жившей по соседству. Право, он вел себя так, словно наконец осознал, что она стала взрослой.

Это было слишком удивительно, чтобы поверить.

— Что ж, миссис Мактавиш, — ворчливо протянул судья Риордан. — Похоже, ваши подозрения подтвердились. Насколько я вижу, здесь действительно имеет место дуэль, невзирая на то что дуэли запрещены законом. — Он неодобрительно поцокал языком. — Да еще между титулованными господами! Я потрясен. Совершенно потрясен. Что вы можете сказать в свое оправдание, лорд Денем?

Джеймс смерил судью холодным взглядом.

— Только одно, — заявил он. — Не будь вашего смехотворного решения, что миссис Честертон не может получить причитающиеся ей деньги, пока не выйдет замуж, этого бы никогда не случилось.

— Ага, — сказал судья, ничуть не задетый этим обвинением. — так вот в чем дело. — Он подошел к перевернутому стулу, поставил его на ножки и уселся, сделав рукой поощряющий жест. — В таком случае про должайте. Пусть победит сильнейший, ну и все такое.

Эмма резко втянула в грудь воздух.

— Что?

Судья бросил на нее взгляд.

— О, извините, миссис Честертон, — сказал он, поспешно вставая. — Мне следовало предложить вам сесть, прежде чем садиться самому. Прошу вас, садитесь.

Эмме казалось, что она находится в компании сумасшедших.

— Нет, спасибо, — сказала она, тряхнув головой. — Ваша честь, неужели вы это допустите? Они же убьют друг друга!

— Вполне возможно, — согласился судья Риордан, снова опустившись на стул. — Вполне возможно.

— Так запретите им! — Эмма бросилась вперед, заняв позицию между двумя джентльменами, с любопытством взиравшими на нее: Джеймс с того места, где он стоял, возвышаясь над поверженным противником, а Джеффри Бейн — со стола, где он лежал распростершись. — Это же нелепо! Вы не должны этого допускать. Это нужно прекратить!

Судья вытащил из кармана жилета кисет с табаком и принялся задумчиво набивать трубку.

— Вполне возможно, дорогая, — благодушно сказал он, — но я не собираюсь вмешиваться. За долгие годы судейской деятельности я усвоил, что бесполезно мешать одному человеку убить другого. Если человек настроился на убийство, ничто и никто не сможет его остановить.

Несколько секунд Эмма безмолвно взирала на судью, не уверенная, что правильно расслышала. Затем, когда он спокойно раскурил трубку, взорвалась:

— Тогда зачем, скажите на милость, вы согласились приехать сюда, если не для того, чтобы остановить их?

Судья Риордан удивленно приподнял брови:

— Чтобы понаблюдать за схваткой, для чего же еще? Я ставлю на графа. А вы, Мактавиш?

Шон Мактавиш, все еще стоявший на пороге, задумчиво потер челюсть.

— А я на барона, — сказал он наконец. — Он, конечно, мелковат против графа, зато будет драться без правил.

Эмма тряхнула головой. Нет, это слишком. Она стремительно повернулась к графу:

— Честное слово, Джеймс, вы должны это прекратить. Чего, по-вашему, вы добиваетесь?

Джеймс непонимающе моргнул

— А чего, по-твоему, я добиваюсь? — недоверчиво переспросил он. — Эмма, этот человек тебя оскорбил, он угрожал тебе. И я намерен преподать ему урок, который не скоро забудется. А теперь будь хорошей девочкой и отправляйся назад, в город. — Метнув на судью гневный взгляд, он пробормотал: — Не понимаю, о чем только думали те, кто притащил тебя сюда. Если тебя интересует мое мнение, здесь обитают одни сумасшедшие. — Заметив, что она не двинулась с места, он добавил, чуть повысив голос: — Отойди, Эмма. У меня нет времени на глупости. Ты только откладываешь неизбежное.

— Неизбежное? Ну, это мы еще посмотрим. — Барон приподнялся на локтях и свирепо уставился на Джеймса со своего ложа на столе среди разбитых тарелок. — Мне надоели намеки, будто я проиграю схватку. И если уж на то пошло, я никого не оскорблял. Возможно, пригрозил немного. Но не оскорблял.

Джеймс бесстрастно смотрел на лежащего противника.

— С такими типами, как вы, оскорбительно даже разговаривать.

— С такими типами? — переспросил барон. — Что вы хотите этим сказать?

— Полагаю, вы знаете, — натянуто произнес Джеймс. — Учитывая разговоры, которые ходят о вашей невесте.

Рот Джеффри открылся и закрылся, как у рыбы, выброшенной на берег.

— О Кларе? Это вы про нее?

— А у вас есть другая невеста? — осведомился Джеймс.

— Проклятие! — буркнул барон, оторвавшись от поверхности стола и вскочив на свои длинные ноги. — Сколько раз можно повторять? Я не убивал Клару!

Схватив Эмму за плечи, Джеймс отодвинул ее в сторону и шагнул вперед, чтобы встретить бросившегося на него барона.

К сожалению, на сей раз лорд Маккрей был готов к отпору. Когда кулак Джеймса врезался в его ребра, барон обхватил графа за пояс и с низким рыком и хорошо рассчитанным рывком перебросил массивное тело противника через плечо.

Джеймс приземлился на каменные плиты пола с таким грохотом, что достопочтенная мисс Фиона Бейн вышла из столбняка и с воплями устремилась к тому, что еще недавно было ее обеденным сервизом.

— Супница моей матушки! — вскричала она. — О, если кто-нибудь из вас ее повредил, я убью обоих!

Эмма испуганно взвизгнула, когда мужчины, сцепившись, налетели на буфет в нескольких шагах от нее.

— Вы, наверное, сошли с ума, — крикнула она, повернувшись к судье Риордану, — раз не пытаетесь остановить это безобразие!

— Сошел с ума? — Судья затянулся трубкой и выдохнул струйку дыма. — Вряд ли. — Видя, что граф теряет преимущество и барон уже сомкнул пальцы на его горле, судья подался вперед и загремел: — Денем! Эй, Денем! Пустите в ход кулаки. Вот-вот, отлично! — Откинувшись назад, судья продолжил уже нормальным тоном: — Ради Бога извините, дорогая. Так что вы говорили?

Эмма обожгла его гневным взглядом.

— Если вы не желаете ничего предпринимать, чтобы положить этому конец, — заявила она, — я займусь этим сама!

С этими словами она шагнула в гущу схватки, чтобы разъединить драчунов, как делала по дюжине раз на дню, с тех пор как взяла на себя обязанности школьной учительницы.

И только когда она увидела нацеленный на нее пудовый кулак, до нее дошло, что на сей раз она имеет дело не с десятилетними сорванцами. К тому времени, когда Эмма заметила опасность, было слишком поздно не только отступить в сторону, но даже пригнуться. А барон, которому принадлежал кулак, вложил в удар слишком много силы, чтобы остановить его на полпути.

К счастью, граф Денем обладал куда более развитой реакцией, чем обычный человек. И потому, когда Эмма с тихим возгласом закрыла глаза, в ужасе ожидая столкновения тяжелого кулака с ее лицом, Джеймс выбросил вперед руку. Схватив барона за запястье, он остановил, фигурально выражаясь, продвижение снаряда в нескольких дюймах от цели. Так что вместо сокрушительного удара в лицо, Эмма ощутила легкий ветерок, в котором причудливо смешались запахи двух мужчин: дорогого мыла, исходившего от Джеймса, и лошадиного пота, которым несло от барона.

Когда Эмма осмелилась наконец открыть глаза, она увидела, что оба противника стоят совершенно неподвижно, замерев на месте. Во всяком случае, их руки, поднятые, словно в каком-то диковинном танце, застыли в воздухе. Чего нельзя было сказать об их тяжело вздымавшихся грудных клетках. Безмолвно вознеся краткую молитву — первую в ее жизни благодарственную молитву за существование Джеймса Марбери, — Эмма обратила на драчунов суровый взгляд:

— Сейчас же прекратите, вы оба! Как вам не стыдно? Все эти игры и забавы хороши до тех пор, пока кто-нибудь не пострадает. Тогда смех обычно оборачивается слезами.

В точности эти слова она говорила юным озорникам в своей школе. Это были очень доходчивые слова, которые ее тетя часто произносила перед Эммой и Пенелопой, когда они слишком увлекались играми. И похоже, они произвели на взрослых мужчин такое же действие, как на маленьких мальчиков и девочек — во всяком случае, они оба опустили руки.

— А теперь, — строго сказала Эмма, — обменяйтесь рукопожатием и попросите друг у друга прощения. — При виде непримиримо сжатых челюстей обоих мужчин она схватила каждого за правую руку. — Вы что, не слышите? Пожмите руки и извинитесь.

Джеймс, видя, что Эмма настроена решительно и едва ли сойдет с опасной траектории, пока он не подчинится ее требованию, схватил руку Джеффри Бейна и пожал.

— Извините, — буркнул он, без намека на сожаление в голосе или выражении лица. — Не хотел портить супницу вашей матушки.

— А я, — отозвался барон столь же искренне, — не хотел вас душить.

— Вот и молодцы, — сказала Эмма, весьма удовлетворенная таким развитием событий. — Так-то лучше. — Затем, бросив взгляд на судью, восседавшего на стуле с таким видом, словно он чрезвычайно доволен собой, она сказала с легким оттенком превосходства: — Вот видите, ваша честь? Любое дело можно решить, не прибегая к…

Как раз в эту минуту Маккрей превратил рукопожатие в захват, зажав под мышкой голову графа.

— Я собираюсь на ней жениться, ясно? — заорал он прямо в ухо Джеймсу. — И никто — ни вы, ни кто-либо другой — не остановит меня!

Ахнув, Эмма стремительно повернулась к судье.

— Вы должны это остановить! — объявила она. — Вам не кажется, что здесь было достаточно кровопролития и насилия? Если вы ничего не сделаете, они убьют друг друга, как О’Мэлли убил моего мужа!

— Если я ничего не сделаю? — Оторвав глаза от сцепившихся мужчин, судья вынул изо рта трубку и в некотором замешательстве посмотрел на нее. — Мне кажется, единственный человек, который может их остановить, — это вы, дорогая.

— Я? — Эмма бросила на него недоумевающий взгляд. — Каким образом?

— Ну, — сказал судья довольно спокойно, — выйдя замуж за одного из них.

 

Глава 16

Схватка внезапно прекратилась, и две головы: одна темная, а другая цвета ярко начищенной меди, резко вскинувшись, повернулись к Эмме.

Та, чувствуя себя весьма неуютно под двумя пристальными взглядами, поспешно отступила назад.

— О нет, — твердо сказала она. — Об этом не может быть и речи!

— Правильно. — Клетус шагнул вперед, выставив грудь. — Потому что миссис Честертон собирается выйти замуж за меня, а не за этих двоих.

Судья Риордан с любопытством наблюдал за этой демонстрацией протеста.

— Вот видите, — сказал он Эмме, указав на Клетуса зажатой в руке трубкой. — Этому не будет конца, пока вы не сделаете свой выбор.

— Выбор! — воскликнула Эмма, не в силах поверить в то, что она слышит, а тем более в происходящее у нее перед глазами: граф и барон отпустили друг друга и принялись приводить в порядок одежду. — О каком выборе вы говорите? По-вашему, чтобы предотвратить убийство, я должна выйти замуж? Это совершенно…

— Выходите замуж за Джефа, — вкрадчиво подсказала достопочтенная мисс Фиона, скользнув к Эмме. — Из вас получится идеальная пара, я уверена.

— За лорда Маккрея! — фыркнула миссис Мактавиш, явно не относившаяся к числу поклонников барона. — И это после того, как он убил свою невесту?

— Говорю в последний раз, — устало начал Маккрей. — Я не убивал Клару. Она сбежала с этим пройдохой, моим камердинером, и с тех пор я не имел от нее никаких известий.

Миссис Мактавиш, однако, его слова не убедили.

— Это ваша версия, милорд, — чопорно сказала она. — И мой вам совет — придерживайтесь ее. Только я вот что скажу, мисс Эмма. Если вы собираетесь выйти замуж за кого-нибудь, кроме моего Шона, по справедливости это должен быть лорд Денем. Разве, — глаза трактирщицы многозначительно сузились, — он не провел прошлую ночь в вашем доме?

Последние слова были произнесены с таким очевидным подтекстом, что Джеффри Бейн вскричал:

— Эмма! Неужели это правда?

— Чистая правда, — заявила миссис Мактавиш с чувством глубочайшего удовлетворения. — А когда это дойдет до священника, думаю, ему будет что сказать по этому поводу. Попомните мои слова.

Эмма изумленно моргнула, уставившись на трактирщицу.

— Вы сошли с ума, — сказала она и перевела взгляд на Джеймса и лорда Маккрея. Оба, тяжело дыша, не сводили с нее сверкающих глаз: один янтарных, а другой цвета летнего неба.

— Вы все, — добавила она с неожиданным жаром, — сумасшедшие. И если вы полагаете, что я буду стоять здесь и ждать, пока меня вынудят выйти замуж за одного из вас, вы жестоко ошибаетесь!

С бешено бьющимся сердцем Эмма развернулась и бросилась прочь. Она не имела ни малейшего представления, куда бежит, и хотела только одного: скрыться от множества устремленных на нее взглядов, особенно от одного, принадлежавшего Джеймсу, хотя почему он так ее тревожит, Эмма не понимала. В конце концов, хотя она уже не испытывала к нему такой острой неприязни, как раньше, он оставался тем самым графом Денемом, который сделан все, что было в его силах, чтобы разлучить ее с человеком, которого она любила или, во всяком случае, думала, что любит.

Поэтому Эмма испытала настоящее потрясение, когда, почти добравшись до ближайшей двери, мере. которую можно было ускользнуть, она почувствовала на своем плече крепкую руку и услышала знакомый голос, который настойчиво произнес:

— Эмма! Постой.

Прежде чем она успела вымолвить хоть слово протеста, Джеймс повлек ее за собой, но не назад в зал, откуда она пыталась убежать, а в тот самый коридор, куда она направлялась.

— Милорд! — воскликнула Эмма, упираясь ногами в каменные плиты пола, что, впрочем, не дало особого эффекта. Джеймс просто обхватил ее за талию и почти что вынес за дверь. Тем не менее она попыталась сохранить остатки достоинства, даже когда он, захлопнув ногой дверь, прислонил ее к ближайшей стене и навис над ней, преграждая путь к бегству.

— Я не желаю больше обсуждать…

— Помолчи, Эмма, — резко произнес Джеймс, — и выслушай меня. — Эмма умолкла, но не для того, чтобы оставить ему удовольствие. Она умолкла потому, что Джеймс никогда не разговаривал с ней подобным тоном. Что случилось, гадала она, с непробиваемым графом Денемом? Сколько она помнила, он всегда был рассудительным и уравновешенным, всегда готовым помочь ей и утереть ее слезы. Но сейчас он казался даже более возбужденным, чем она! Это был настоящий шок.

— Риордан прав, — мрачно произнес Джеймс своим глубоким голосом. Лицо его было так близко, что Эмма могла оценить результаты действий барона. Одна темная бровь была рассечена, а на челюсти уже проступал багровый синяк. Неужели это тот самый человек, который однажды в Лондоне отправил назад суп только потому, что тот, видите ли, был недостаточно горячим на его вкус? — Положение совершенно нетерпимо, Эмма. Но есть довольно простое решение — мне следовало сообразить раньше, — которое, если ты согласишься, устроит всех.

Эмма открыла рот, чтобы заявить, что ее-то оно точно не устроит. Разумеется, она не собиралась признаваться Джеймсу, что он был прав, когда пытался воспрепятствовать ее браку со Стюартом, который был обречен почти с самого начала. Но она хотела довести До его сведения, что уже побывала замужем и одного раза ей вполне хватило. Нет уж, спасибо.

Джеймс, однако, не дал ей возможности высказать это вслух, потому что продолжил:

— Подумай об этом, Эмма. Ты получишь свои деньги и сможешь делать с ними, что пожелаешь. Если хочешь, можешь отдать их сиротам или на приходские нужды. Оставь себе ровно столько, сколько нужно на жизнь — это все, о чем я прошу. Если хочешь, я могу от твоего имени вложить их в дело или в ценные бумаги. Ты сможешь жить на проценты. По крайней мере они не пойдут на новую крышу чьего-то фамильного замка…

Словно по условному сигналу дверная ручка повернулась, и послышался голос лорда Маккрея, приглушенный толстым деревом:

— Эмма? Где вы…

Джеймс молниеносно задвинул засов, щелчок которого вызвал с другой стороны двери озадаченный возглас:

— Какого черта? — Дверь тряхнуло, и барон заорал: — Денем! Это вы? Откройте дверь!

Эмма, онемев от изумления, во все глаза смотрела на Джеймса. Она сознавала, что расслышала все правильно, но не могла поверить своим ушам.

— Милорд, — обеспокоенно сказала она, — вы что… делаете мне…

— Неужели ты не понимаешь, Эмма? — В янтарных глазах Джеймса светилась мольба. — Деньги обеспечат тебя на долгие годы, даже если ты раздашь половину, в чем я не сомневаюсь. Но если ты выйдешь замуж за одного из них, — его взгляд метнулся к двери, в которую энергично бился барон, объединивший, очевидно, усилия с Клетусом Мак-Юэном, — они используют твои деньги на собственные цели. Со мной, разумеется, тебе не придется об этом беспокоиться, потому что мне не нужны твои деньги.

Теперь Эмма окончательно удостоверилась, что правильно поняла Джеймса. Но это не умещалось у нее в голове. Неужели граф Денем — собственной персоной! — просит ее выйти за него замуж?

Должно быть, некая толика этого изумления отразилась у нее на лице, потому что Джеймс поспешно добавил:

— Мы можем, разумеется, расторгнуть брак, после того как ты получишь деньги. Это не будет особой проблемой.

На сей раз Эмма ни на секунду не усомнилась, что расслышала все правильно.

— Вы имеете в виду развод? — ахнула она. Она не знала, что поразило ее больше: то, что граф Денем только что сделал ей предложение, или то, что он также предложил — почти на одном дыхании — дать ей после этого развод.

— Не развод, Эмма, — объяснил он. — Мы сможем аннулировать брак на том основании, что он не был осуществлен. Но только после того, как ты получишь деньги.

Однако это объяснение привело Эмму в еще большее изумление. И не только из-за готовности графа подвергнуть свое доброе имя, коим он имел все основания гордиться, и блестящую репутацию риску быть замаранными неудачной женитьбой. А оттого, что он проделал это с такой небрежностью, словно относился к этой невероятной затее как к одному из своих деловых предприятий!

Да и с какой стати он должен усматривать в этом нечто большее? Эмма не льстила себя надеждой, что граф Денем способен влюбиться в нее. Джеймс никогда в жизни не увлекся бы такой девушкой, как она — безденежной сиротой, чьи слезы он вытирал, когда она была маленькой, и которая всю жизнь зависела от милости своих богатых родственников. Граф Денем удовлетворится только самой утонченной, самой богатой из всех лондонских красавиц, каждая из которых, как заметила Эмма год назад, обладала блестящими прямыми волосами, а не копной непослушных кудряшек, как у нее.

И уж точно он никогда не воспылает романтическими чувствами к обедневшей вдове собственного кузена. Никогда!

Но если он не влюблен в нее, то…

— Почему? — спросила Эмма, надо признать, слишком ошарашенная, чтобы сформулировать более длинное предложение.

— Что почему? — поинтересовался Джеймс.

— Почему… — вымолвила она, как никогда остро ощущая его впечатляющую мужественность. Джеймс был очень рослым мужчиной — гораздо выше Стюарта, — и рядом с ним Эмма казалась себе совершенно незначительной.

Тем не менее она собралась с духом и требовательно спросила:

— Почему вы это делаете?

«Для меня», — хотела добавить Эмма, но в самое последнее мгновение у нее перехватило дыхание. К тому же от близости Джеймса у нее, как и прошлой ночью, кружилась голова. Видимо, потому, сказала она себе, что она давно не стояла так близко от мужчины, вернее, от мужчины, который регулярно принимает ванну. И не более того. Потому что, при всей его бесспорной привлекательности, ее ни чуточки не влечет к графу Денему. Она просто не может себе этого позволить. Существует слишком много вещей, о которых она не может ему рассказать, слишком много такого, чего он ни в коем случае не должен узнать, чтобы она могла позволить себе испытывать к Джеймсу что-либо, кроме самых прохладных чувств.

— Но, Эмма, — сказал он, глядя на нее с некоторым удивлением, — почему бы и нет? В конце концов, ты же член нашей семьи. И заботиться о тебе — моя прямая обязанность.

— Обязанность? — Она чуть не поперхнулась на этом слове. Внезапно ее глаза наполнились слезами, хотя она и не смогла бы в точности сказать почему. Возможно, из-за его слов, тех же самых, что он произнес прошлым вечером: что она член семьи. Семья! Определенно это слово не слишком часто связывали с ее особой. Семья? Нет у нее никакой семьи.

— О, — сказала она. — Думаю, женитьба на мне, милорд, выходит далеко за пределы ваших обязанностей. Совершенно ни к чему пятнать вашу вполне приличную репутацию такими неприятными вещами, как расторжение брака. К тому же в дальнейшем это может негативно сказаться на ваших собственных матримониальных планах.

Губы Джеймса презрительно изогнулись.

— Вот уж что меня нисколько не волнует, — произнес он с улыбкой, которая показалась Эмме кривой. — И на твоем месте я бы тоже не стал беспокоиться на мой счет.

Эмма с недоумением покачала головой, не в состоянии понять, что же им движет. Жениться на ней, не претендуя на ее наследство, а затем пройти через дорогостоящую и хлопотную процедуру аннулирования брака просто так, ни за что? Это не имело ни малейшего смысла, особенно если учесть исключительную деловую хватку, которой славился Джеймс. Зачем, скажите на милость, ему это понадобилось?

И тут, словно прочитав ее мысли, Джеймс мягко сказал:

— Эмма, однажды я причинил тебе большое зло. Неужели ты не позволишь мне исправить это сейчас?

С этими словами он взял ее руку в свои. Вот и все. Просто взял ее руку и сжал в своих ладонях. Должно быть, он почувствовал, что рука не та, какой была год назад, когда он вел Эмму в кадрили. Теперь ее ладонь была мозолистой и загрубевшей от бесчисленных стирок в ледяной воде со щелоком вместо мыла. Ах, как давно она не танцевала кадриль!

Но если Джеймс и почувствовал, как изменилась рука Эммы, он ничего не сказал, а просто стоял, сжимая ее руку и глядя на нее своими непроницаемыми, волнующе золотистыми глазами, не замечая криков и ударов, сотрясавших дверь в двух шагах от них.

А затем совершенно неожиданно головокружение прекратилось. Эмма больше не была озадачена и встревожена. Она абсолютно точно понимала, что он делает. Это было удивительно, настолько удивительно, что с трудом верилось. Тем не менее граф Денем просил прощения.

Разумеется, не так, как вчера, когда он небрежно извинился перед ней возле школы. Нет, сейчас все было по-другому. Сейчас Джеймс совершенно искренне извинялся за то, что сделал год назад по отношению к ней и Стюарту.

Это было невероятно, и тем не менее это было правдой.

И это доказывало вопреки заявлениям самого Джеймса, некогда утверждавшего, будто образование и уговоры не способны переделать пьяницу или вора, что люди действительно меняются.

Это открытие было столь поразительным, что на мгновение Эмма перестала слышать грохот, производимый бароном и Клетусом, ломившимися в дверь. Она более не чувствовала промозглой сырости, пропитавшей стены замка Маккрей. Она не чувствовала ничего, кроме прикосновения пальцев Джеймса, сжимавших ее руки, свежего запаха его накрахмаленной сорочки и жара — о да, она снова ощутила его, как и накануне вечером, — исходившего от его тела.

Ей вдруг стало страшно. Да, по-настоящему страшно, хотя она не могла понять, чего она боится. Конечно, граф очень внушительный мужчина: он высок, пышет здоровьем и жизненной силой. Но почему это должно ее пугать?

Нет, она просто смешна. Джеймс пытается — наконец-то — исправить то, что когда-то совершил. Разве Стюарт не призывал ее — вместе с остальной своей паствой — прощать обидчиков? Разве он не говорил, что грех от человека, а прощение от Бога? Что надо подставлять другую щеку?

Да, это именно то, чего хотел бы от нее Стюарт. И ради его памяти она это сделает.

Хотя Эмма не знала, что в большей степени повлияло на ее решение: чувство долга по отношению к Стюарту или воспоминания о твердом бедре Джеймса, вклинившемся между ее ногами. Должно быть, первое, решила она. Конечно, первое! Странно, что она вообще подумала о последнем.

Выбросив из головы мысли об этом крепком бедре, Эмма сказала, переплетя его пальцы со своими:

— Хорошо, Джеймс. Я выйду за вас замуж.

 

Глава 17

Джеймс, стоя перед судьей Риорданом, с трудом верил, что все это происходит на самом деле… Точнее, он не мог поверить в то, что произошло за последние полчаса. Похоже, он попросил Эмму выйти за него замуж.

И что самое невероятное, она, кажется, согласилась.

Тем не менее доказательство этого поразительного факта находилось непосредственно перед ним. Вернее, рядом с ним. Потому что именно там стояла Эмма, очень серьезная в своем сером платье с потрепанными кружевными манжетами, с сосредоточенным видом внимавшая судье Риордану, чьи губы произносили слова брачного обета.

В отличие от Джеймса она, казалось, не замечала присутствия лорда Маккрея и его сестры, стоявших с чрезвычайно недовольными лицами по одну сторону огромного, ярко пылавшего камина. Не замечала она и миссис Мактавиш, которая, стоя по другую сторону, то и дело прижимала к глазам платочек, явно растроганная обезличенными словами судьи. Ее сын, Шон, на которого была возложена почетная обязанность свидетеля, откровенно скучал, как и мистер Мерфи.

Чего нельзя было сказать о Клетусе Мак-Юэне, который выглядел так, словно вот-вот расплачется. Джеймс никогда не видел, чтобы мужчина пребывал в таком унынии.

Впрочем, чему здесь удивляться? Клетус, вне всякого сомнения, боготворил Эмму и стал бы для нее если не хорошим мужем, то по крайней мере преданным.

Рядом с Клетусом стоял Робертс, камердинер Джеймса, со своим обычным выражением неколебимого самодовольства. Робертс верно и без лишних вопросов служил своему хозяину и, судя по всему, спокойно воспринял его неожиданное решение жениться.

Джеймс чертовски завидовал спокойствию своего камердинера, спокойствию, которого сам он, похоже, навсегда лишился. Да и как может быть иначе? Ведь он женился на Эмме. На Эмме Ван Корт, самой очаровательной дебютантке позапрошлого сезона, которую его кузен Стюарт вопреки всякой логике выхватил у всех из-под носа и увел под венец.

И вот теперь она принадлежит ему.

Что ж, совсем неплохо для начала. Правда, Джеймс готов был отдубасить себя за то, что сболтнул про аннулирование брака. Но тогда, глядя на ее растерянное лицо, он был абсолютно уверен, что иначе Эмма ни за что не согласится. Можно себе представить, как ее огорошило его предложение руки и сердца. Джеймс и сам удивился.

Но когда судья Риордан сделал свое крайне необычное предложение, Джеймс понял, что дождался своего шанса. О, как же взыграла его кровь, когда судья произнес «Выйдя замуж за одного из них»! Как только Джеймс услышал эти слова, он точно понял, что ему делать. Хотя, возможно, он знал это и раньше. Возможно, именно потому он и остался ночевать у Эммы.

Ибо это был его последний шанс. Последний шанс доказать Эмме, что он больше не тот жестокосердный эгоист, каким был раньше. Он изменился в один день, в тот самый день, когда она сбежала с его кузеном. Своим поступком Эмма показала, что за все деньги мира нельзя купить то, чего он действительно хочет, и предотвратить то, чего он более всего страшится. Это был его шанс исправить содеянное, хотя, по правде говоря, Джеймс до сих пор считал, что ее брак со Стюартом был не самым мудрым шагом.

Оставалось только сожалеть, что он высказал свое мнение Эмме, поскольку, как он позже понял, у такой девушки, как она, это могло вызвать только сочувствие: «Ах, бедный Стюарт. Даже собственная семья не желает видеть его счастливым!»

Но как же он рад, что Эмма не последовала его совету! Ибо тогда, год назад, она ни за что бы не согласилась выйти за него замуж, если бы у него хватило глупости это предложить, чего он, разумеется, никогда бы не сделал. До чего же он был слеп тогда к собственным чувствам и к чувствам окружающих! Ведь для такой идеалистически настроенной юной девушки, какой была Эмма Ван Корт, он олицетворял собой все, что она презирала: богатый, эгоцентричный аристократ, лишенный всяких побуждений, кроме стремления к наживе и заботы о собственных удовольствиях.

Но теперь все иначе. Теперь он другой человек. Целый год мучительных раздумий над собственными ошибками превратили его в более совершенный образец человеческого существа, который стоял сейчас перед судьей и готов был сделать все возможное, чтобы не только исправить свои прошлые прегрешения, но и показать женщине, стоявшей рядом, что он действительно преобразился.

И потом, он не собирается отказываться от своего обещания аннулировать их брак Если Эмма захочет, чтобы его признали недействительным, он позаботится о том, чтобы это устроить.

Однако признание брака несостоявшимся — длительный и хлопотный процесс, и по ходу дела могут возникнуть непредвиденные затруднения.

Например, жена может влюбиться в собственного мужа.

Разумеется, это игра. И рискованная к тому же. Тем не менее, глядя в сияющие голубые глаза Эммы, обрамленные густыми ресницами более темного оттенка, чем ее волосы, Джеймс чувствовал, что игра стоит свеч.

Да, она того стоит.

Тут судья Риордан прервал его размышления:

— Итак, милорд? Я понимаю, что человек вправе обдумать ответ, но, видите ли, я вынужден был прервать восхитительный ленч и хотел бы вернуться к нему как можно скорее. Так вы согласны или нет?

Джеймс сообразил, что ему только что был задан один из важнейших вопросов в жизни мужчины.

— Согласен, — быстро сказал он, бросив взгляд на Эмму, вопросительно смотревшую на него.

После ее собственного еле слышного ответа судья Риордан громогласно объявил их — именем дарованной ему власти — мужем и женой. Затем, пока Джеймс стоял, дивясь превратностям судьбы: еще вчера он не смел и помыслить о том, чтобы жениться на Эмме, а сегодня стал ее законным мужем, — судья гаркнул:

— Ну, Денем? Вы что, так и будете стоять столбом? Или все-таки поцелуете новобрачную?

Джеймс, вздрогнув, повернулся к Эмме, которая в ответ на вопрос судьи поспешно отступила назад.

— В этом, — сказала она, — нет необходимости. — Однако миссис Мактавиш, лишенная удовольствия видеть собственного сына, сочетающегося браком с вдовой викария, не могла допустить, чтобы ее лишили также удовольствия лицезреть первый поцелуй молодой пары в качестве мужа и жены, явно не догадываясь, что это будет их первый, а вполне возможно, и единственный поцелуй.

— Ну нет, — решительно сказала она и, взяв Эмму за плечи, подтолкнула к Джеймсу, — нужно скрепить сделку.

Мощный толчок заставил Эмму сделать пару быстрых шажков, после чего она окончательно потеряла равновесие и упала бы на каменные плиты пола, если бы Джеймс, рванувшись вперед, не подхватил ее в последнюю секунду.

Откинувшись в его объятиях, Эмма широко распахнутыми глазами смотрела в его лицо, находившееся всего в нескольких дюймах от нее. Выражение этих глаз, темно-голубых, как море, омывавшее остров, озадачило и вместе с тем возбудило Джеймса.

Эмма по какой-то причине его стеснялась.

— Ну, давайте же, милорд, — подзадорила его миссис Мактавиш. — Поцелуйте новобрачную!

Джеймс ни секунды более не колебался. А что еще прикажете делать? Не может же он не поцеловать Эмму, когда Джеффри Бейн сверлит его злобным взглядом? Еще чего доброго вообразит, будто у него остается шанс.

Ощущая на себе смущенный взгляд Эммы, не говоря уже о том, что она оцепенела в его руках, явно не слишком довольная положением, в котором оказалась, Джеймс склонил голову с намерением только коснуться ее губ.

Но когда их губы соприкоснулись, произошло нечто совершенно неожиданное, нечто, что — Джеймс был уверен, — потрясло Эмму куда больше, чем его самого. Он-то по крайней мере всегда подозревал, что целовать Эмму — это опыт, который не сразу забудешь.

Но Эмма, вне всякого сомнения, никогда не вынашивала мыслей о том, чтобы целоваться с ним, Джеймсом. Да и с какой стати? В конце концов, он всего лишь ненавистный кузен ее возлюбленного, который настроил против нее семью и расквасил нос ее жениху. Нет, маловероятно, что Эмма вообще задумывалась о том, каково это — целоваться с Джеймсом.

И все же Джеймс не сомневался, что был не единственным, кто ощутил внезапный и необъяснимый толчок, когда их губы соприкоснулись. Даже учитывая, что он ожидал чего-то в этом роде — мужчина не может так долго и так часто мечтать о губах вполне определенной женщины и ничего не почувствовать, когда эти мечты наконец осуществились, — это был шок, ибо ощущения оказались намного сильнее, чем он предполагал.

Но на Эмму, которая и вообразить не могла, что когда-либо в жизни станет целоваться с графом Денемом, крохотная искорка, проскочившая между ними, когда их губы встретились, подействовала, как удар молнии с ясного неба. Настолько сильно, что, когда Джеймс поднял голову, запечатлев на ее устах целомудренный — как того требовали приличия — поцелуй, Эмма, губы которой все еще покалывало от контакта, показавшегося ей слишком кратким, обхватила его руками за шею и снова притянула к себе его лицо, совершенно забыв об аудитории, с изумлением взиравшей на них

Но разве можно ее в этом винить? Никогда в своей жизни Эмма не испытывала ничего, даже отдаленно напоминающего то, что она почувствовала, когда губы Джеймса коснулись ее губ. Возможно, полгода вдовства приглушили ее воспоминания, но поцелуй ее Стюарт хоть раз так, как его кузен, она бы наверняка запомнила.

А когда их губы снова встретились, Эмма окончательно удостоверилась, что никогда не испытывала ничего подобного от прикосновения мужских губ. Не то чтобы у нее был большой опыт по части поцелуев. В сущности, ей было не с кем сравнивать, кроме собственного мужа. Но поцелуи — в числе прочего — никогда не имели особого значения для Стюарта, который часто указывал Эмме, что жене викария не пристало интересоваться физическими проявлениями любви. И потому Эмма усердно старалась обратить свои помыслы на более возвышенные предметы.

Но сейчас, находясь в объятиях кузена своего покойного мужа, Эмма обнаружила, что совсем непросто размышлять о возвышенных предметах, когда тебя целуют столь умело, как это делал Джеймс. А в том, что Джеймс Марбери настоящий дока в области поцелуев, не приходилось сомневаться. Он приник к ее губам с нежной и вместе с тем властной настойчивостью, удивительно властной, учитывая, что с тех пор как они поженились, не прошло и тридцати секунд.

Поцелуи Стюарта никогда не были ни настойчивыми, ни властными. Когда он целовал Эмму, можно было не сомневаться, что он думает о чем-то другом: о предстоящей проповеди, о противоречиях в суждениях Уильяма Пейли о благодетельной природе Бога или о том, как заставить О’Мэлли, брак которого был гражданским, обвенчаться в церкви.

Но с кузеном Стюарта все обстояло иначе. Джеймс целовал ее так, словно не мог думать ни о чем, кроме нее, Эммы.

Это было удивительно приятно. Особенно если учесть, что за последние полгода нашлось немало таких, кто, не слишком задумываясь о ней самой, усиленно размышлял о десяти тысячах фунтов, которые она должна была унаследовать в день свадьбы. Интерес Джеймса в отличие от них носил чисто персональный характер. Настолько персональный, что Эмма готова была поклясться, что он и в самом деле испытывает к ней что-то… что-то, выходящее за рамки его желания искупить причиненное ей зло. В конце концов, разве, когда она обняла Джеймса за шею, его руки не напряглись, прижав ее еще теснее? Разве она не чувствует сквозь его жилет и лиф собственного платья, как гулко бьется его сердце? И разве нет в его поцелуе чего-то собственнического, словно он и вправду считает, что она теперь принадлежит ему? До чего же приятно, когда тебя целуют так, словно мужчина завоеватель, а она его добыча…

Не то чтобы Эмма была склонна к подобным фантазиям. Просто… просто насколько иначе все могло сложиться, если бы Стюарт целовал ее таким вот образом!

Ее размышления были прерваны громким покашливанием за спиной, которое мигом вернуло Эмму к реальности. Милостивый Боже! Она все еще в замке лорда Маккрея, в окружении всех этих людей! Как, оказывается, легко забыться в объятиях Джеймса. И как чудесно находиться в его сильных руках, ощущать тепло его тела, вдыхать его чистый запах!

Оторвавшись от губ Джеймса, Эмма виновато заморгала, уставившись на судью Риордана. Он по крайней мере не сверкал гневно глазами, как лорд Маккрей, стоявший рядом. Совсем наоборот: судья Риордан, казалось, искренне забавлялся.

— Поздравляю, — с удовлетворением сказал он, — Хорошо то, что хорошо кончается. Идеальный брак, я бы сказал. Ей нужна стабильность, которой у него в избытке, а ему нужно смягчающее влияние, которое она, вне всякого сомнения, обеспечит. А теперь, если вы не возражаете, я хотел бы вернуться к своему хаггису.

Джеймс, к величайшему разочарованию Эммы, выпрямился и разомкнул объятия. Но когда, к ее стыду она покачнулась, чувствуя себя крайне неустойчиво после поцелуя, от которого ее кости, казалось, превратились в желе, его рука скользнула ей на талию и поддержала.

— Да, — сказал Джеймс своим звучным и, как она отметила, совершенно спокойным голосом. — Мы достаточно долго злоупотребляли гостеприимством лорда Маккрея…

— Чепуха! — Мелодичный голос Фионы Бейн прозвучат чуточку пронзительно, что указывало, что она разделяет чувства брата, который с мрачным видом уселся в глубокое кресло у огня. — Вы должны остаться на ленч. Свадебный ленч.

Миссис Мактавиш и ее сын с надеждой переглянулись. Даже Клетус чуточку приободрился, выйдя из уныния, в которое его повергло замужество Эммы. Свадебный ленч? Подобное событие было достаточно редким, чтобы отнестись к нему с воодушевлением, особенно если оно подразумевало приобщение к винным погребам лорда Маккрея.

Эмма, однако, не хотела оставаться на свадебный ленч даже с вином из погребов замка. Потому что это была не настоящая свадьба, пусть даже сей маленький секрет известен только им с лордом Денемом.

К ее облегчению, Джеймс, видимо, думал так же.

— Душевно благодарен, мисс Бейн, — сказал он, — но как-нибудь в другой раз. Робертс, мой плащ.

В итоге Эмма быстрее, чем казалось возможным, обнаружила, что сидит в катафалке мистера Мерфи, зажатая между собственным мужем — подумать только! — и его камердинером, удаляясь от замка Маккрей.

Неисповедимы пути Господни! Всего лишь час назад она ехала по этой самой дороге со страхом в сердце, предполагая застать по прибытии сцену убийства. Волнение, которое она испытывала теперь, было совсем иного рода. На этот раз она опасалась не убийства, а кое-чего, куда менее осязаемого.

Эмма начала догадываться об истинной природе своего волнения, когда они добрались до города и Джеймс попросил мистера Мерфи:

— К дому леди Денем, будьте любезны!

Леди Денем? Неужели она тоже здесь? Эмма не представляла, что мать Джеймса может делать на острове. Элегантная и изысканная дама, вдовствующая графиня Денем посещала лишь самые фешенебельные места и была последней, кого Эмма рассчитывала увидеть в такой глуши.

И только когда мистер Мерфи повернул лошадей к ее собственному дому, она с изумлением сообразила, что Джеймс имел в виду вовсе не собственную мать, а ее, Эмму. Это она леди Денем… новая леди Денем, во всяком случае.

Почему-то именно это, а не свадебная церемония и последовавший за ней захватывающий дух поцелуй, заставило ее осознать, что она только что наделала.

Она вышла замуж за графа Денема. И не важно, что это всего лишь деловое соглашение Не важно, что Джеймс сделал это только для того, чтобы загладить свою вину перед ней и Стюартом. Она замужем за графом Денемом, человеком, у которого, как она когда-то полагала, нет сердца, не говоря уже о совести.

Милостивый Боже! Что же она наделала?

С подскочившим сердцем Эмма подалась вперед и крикнула:

— Мистер Мерфи! Мистер Мерфи! Остановитесь здесь, пожалуйста.

Джеймс посмотрел на нее так, словно она спятила. А почему бы и нет? Определенно, она сошла с ума, если хоть на секунду подумала, что брак с ним не такая уж плохая идея.

— Эмма! — сказал он, когда она схватила свою сумочку и попыталась перелезть через Робертса. Джеймс обладал слишком внушительной фигурой, чтобы она предприняла подобную попытку с его стороны и до бралась до двери. — С тобой все в порядке?

— Вполне, милорд, — последовал натянутый ответ. — Но боюсь, я оставила детей слишком надолго. Мне необходимо к ним вернуться. — С приглушенными извинениями Эмма умудрилась протиснуться мимо пораженного камердинера ее мужа — мужа! О Боже! — и толкнула дверцу экипажа. Та распахнулась, выпустив ее наконец на яркое солнце.

Прочь от янтарных глаз Джеймса Марбери.

Спрыгнув на землю без чьей-либо помощи, Эмма повернулась и подняла глаза на мужчин, все еще сидевших внутри.

— Большое спасибо, что женились на мне, милорд, — сказала она.

Затем, возможно, потому, что лицо Джеймса приняло ошеломленное выражение, Эмма развернулась и припустила по узкой улице по направлению к маяку.

Джеймс, задумчиво наблюдая за ее поспешным бегством и золотистыми бликами, которые солнце зажгло в ее волосах, гадал, за какое из его прошлых прегрешений он наказан на этот раз. Ибо ему вовсе не казалось справедливым, что сразу же после свадьбы молодая жена девятого графа Денема помчалась в школу проводить урок Могла бы, самое меньшее, выпить с ним бокал шампанского.

Джеймс не был, как он вскоре обнаружил, единственным человеком, не считая Робертса и мистера Мерфи, кто оказался свидетелем странного поведения Эммы. Неподалеку, склонив голову набок, стоял юный Фергюс и смотрел вслед Эмме, стремительно шагавшей по направлению к школе, от которой он, судя по всему, отлынивал.

Заметив экипаж, мальчик, склонив голову, теперь взирал на Джеймса.

— Миз Честертон и вправду женилась на вас? — спросил он недоверчивым тоном.

Джеймс слишком устал и, признаться, был слишком унижен, чтобы изображать неведение.

— Да, — отозвался он. Фергюс тихо присвистнул.

— Ничего себе, — не без удовлетворения заметил он — Лорду Маккрею теперь не видать ее как своих ушей. Если, конечно, это дело склеится.

Джеймс, сообразив, что хмурится, постарался придать своему лицу менее мрачное выражение.

— Склеится?

— Aгa, — кивнул мальчик. — Ну, вся эта женитьба.

— Конечно, склеится, — заявил Джеймс с некоторым возмущением.

— Ага, — сказал Фергюс с ухмылкой, которая показалась Джеймсу слишком опытной для десятилетнего мальчика. — Ну, желаю вам удачи.

Джеймс свирепо уставился на юного шутника, который сунул руки в карманы и неспешно зашагал по направлению к маяку.

— Эй, парень! — окликнул его Джеймс. — Что ты имеешь в виду?

Фергюс обернулся и удивленно посмотрел на него, хотя понять, куда направлен странный, несфокусированный взгляд мальчика, было довольно трудно.

— Да ничего, просто ма всегда так говорит, — сказал он, пожав плечами. — Только, если вы и вправду хотите ее заполучить, придется вам за ней не шутя приударить.

С этими словами мальчик двинулся прочь — с неожиданной для того, кто плохо видит, прытью, оставив Джеймса недоумевать, как это вышло, что ему пришлось забраться в такую даль, чтобы получить единственный стоящий совет из всех, что ему приходилось слышать в своей жизни.

 

Глава 18

Стараниями миссис Мактавиш весть о замужестве Эммы распространилась по городу почти мгновенно. Вернувшись из замка, она поделилась сведениями о состоявшейся там свадебной церемонии и чересчур интимном поцелуе, которым обменялись основные действующие лица, со всеми, кто попадался ей на пути. Вскоре в городе не осталось ни души, которая не знала бы, что вдова Честертон наконец вышла замуж и причитавшиеся ей десять тысяч фунтов не достанутся ни одному из местных мужчин — что, с точки зрения горожан, было бы только справедливо, — а какому-то незнакомцу.

Впрочем, для кого как. Конечно, граф Денем был чужаком на острове. Но был ли он незнакомцем для Эммы? Поговаривали, будто граф приходился родственником покойному мужу миссис Честертон. Но хотя между ними имелось определенное сходство, трудно было представить двух более разных людей. Стюарт Честертон был беден и отличался редким благочестием. Лорд Денем уже успел изрядно шокировать жителей острова тем, что нанял катафалк Мерфи за безумную цену в два соверена в день, а потом вызвал на дуэль — подумать только! — барона Маккрея.

И как будто этого было недостаточно, имелся еще один весьма любопытный факт, который миссис Мактавиш излагала, понизив голос и бросая по сторонам настороженные взгляды, чтобы убедиться, что никто не подслушивает, хотя к концу дня в городе не осталось человека, не посвященного в тайну, которой она считала своим долгом поделиться: граф Денем не ночевал в своей комнате в гостинице. Мерфи высадил его у дома вдовы Честертон прошлым вечером, а вернулся, чтобы забрать его, только на следующее утро, как и было велено.

Иными словами, лорд Денем и вдова Честертон провели ночь вместе. Причем до того, как сочетались браком.

Чему, с точки зрения женской части населения острова, было только одно объяснение: лорд Денем и Эмма были любовниками задолго до того, как она вышла замуж за его кузена и приехала на остров.

Существовали и другие доводы в пользу этой версии. Разве Эмма не явилась в некотором смысле разочарованием в качестве жены викария? О, разумеется, она старательно выполняла свои обязанности: навещала больных и немощных, пекла пироги для церковных праздников, помогала жене священника украшать церковь для торжественных событий.

Все это так, но часто ли она посещала службы, которые проводил ее муж? Только раз в день. Может, этого и достаточно для обычного прихожанина, но ни в коей мере не отвечало высоким религиозным требованиям ее мужа.

Однако именно школа, на преподавании в которой Эмма настояла после смерти местного учителя, вызывала наибольшее недоумение. Чтобы женщина преподавала? И ладно бы еще после смерти мужа. В конце концов, можно понять желание вдовы, особенно бездетной, смягчить горечь потери, погрузившись с головой в работу. Но Эмма начала строить планы насчет школы задолго до смерти мужа… и, по слухам, вопреки его желанию. Не говоря уже о том, что в ее школе мальчики и девочки сидели вперемежку, разделенные по возрасту и способностям, а не на разных сторонах комнаты — порядок, которого мистер Честертон никогда бы не одобрил.

Именно последнее обстоятельство заставило большинство горожан, включая жену преподобного Пека, которая не так давно разрешилась младенцем и была слишком занята, чтобы образумить юную супругу бывшего помощника своего мужа, умыть руки во всем, что касалось Эммы. Хотя, надо отметить, никто не запретил своему ребенку посещать школу миссис Честертон, а многие даже открыто хвастались успехами своих чад, достигнутыми под ее руководством.

Но все это, разумеется, происходило до прибытия на остров графа Денема, красавца и богача, который не только, как выяснилось, знал Эмму еще по Лондону, но и буквально выхватил ее — и ее десять тысяч фунтов — из-под носа честных парней, претендовавших на ее руку.

И чем прикажете это объяснить, как не тем, что Эмма и лорд Денем некогда любили друг друга, но были разлучены жестокой судьбой, что заставило безутешную Эмму выйти замуж за бедного кузена графа, а самого графа, по словам Мэри, служанки из гостиницы, которая обожала романы, броситься в объятия парижской красотки? А когда, по словам все той же мечтательно вздыхавшей Мэри, граф услышал, что Эмма наконец-то свободна, он явился на остров, чтобы забрать ее домой. Что произошло с парижской красоткой, история умалчивала.

К ужину все население острова приняло эту версию в качестве объяснения волнующих событий дня. За исключением двух человек. Первым был барон, который ни на секунду не поверил, что Эмма может быть влюблена в кого-либо, кроме него. А вторым была его сестра, которая не верила, что Джеймс мог влюбиться в кого-нибудь, кроме нее.

То, что ее знакомство с графом Денемом длилось всего один день, достопочтенную мисс Фиону Бейн нисколько не смущало. Ибо она считала себя первой красавицей на острове. Оспорить этот титул могли только невеста ее брата, ныне исчезнувшая в неизвестном направлении — и скатертью дорога! — и Эмма, худая как щепка, пожилая вдова, как может видеть каждый, у кого есть глаза. Просто немыслимо, чтобы такой блестящий и привлекательный джентльмен, как граф Денем, мог влюбиться в кого-нибудь, кроме нее, Фионы. А потому трогательная история о воссоединении влюбленных, выдуманная Мэри, привела ее в ярость. Тем более что в ней не было ни слова правды. Фиона присутствовала на свадьбе и была свидетельницей явного нежелания этой дурочки, как она про себя называла Эмму, выходить замуж за графа. Какая чудовищная несправедливость! Разве она, Фиона, не ждала всю свою жизнь, когда такой человек, как Джеймс Марбери, постучится в ее дверь? Разве ее сердце не екнуло, когда нынче утром это наконец случилось? Разве в те первые мгновения, когда он стоял в парадном зале замка, она не представляла себе их совместное счастливое будущее где-нибудь далеко от этого захолустья, где она родилась и которое успела возненавидеть?

Выслушав Мэри, пересказавшую ей все городские сплетни, Фиона с чувством глубокой обиды застегнула плащ и с ожесточением завязала ленты шляпки. Эмма Честертон, ныне леди Денем, всегда казалась ей странной и зловредной особой. Иначе разве выбрала бы она в закадычные подруги Клару Маклеллан, а не ее, Фиону? Хотя, справедливости ради, надо признать, что это Клара липла к Эмме, а не наоборот. Но Эмма в отличие от Фионы даже не пыталась отделаться от назойливой девицы. Конечно, Клара считалась невестой ее брата. Но у нее не было ни капли голубой крови, между тем как Фиона могла проследить свою родословную вплоть до четырнадцатого столетия.

Но разве это имело хоть какое-нибудь значение для Эммы Честертон? Да никакого. Сколько раз Фиона натыкалась на них с Кларой, шептавшихся в укромных уголках замка? Сколько раз в своих одиноких прогулках она наблюдала, как эти двое прохаживаются под ручку и Эмма, склонив голову, внимает глупой болтовне Клары. Один Бог знает, что та могла рассказывать жене викария. Наверное, о том, как плохо к ней относятся в замке Маккрей и как она ненавидит Фиону.

Как будто Фиона виновата в том, что помнит о своем благородном происхождении, даже если ее братец забыл об этом. В конце концов, все знают, что отец Клары — заурядный торговец.

Фиона готова была поспорить, что Эмма прекрасно знает о случившемся с Кларой в ту ночь, когда та исчезла. Возможно, она даже знает, куда делась Клара. И два против одного, что Эмма подбила эту глупую девчонку сбежать со Стивенсом, камердинером Джеффри. Как будто сама Фиона не положила на него глаз! Конечно, он не мог похвастаться знатным происхождением — что правда, то правда. Зато какие у него были глаза! Черные и сверкающие. В какой-то степени Фиона даже понимала Клару, не устоявшую перед Стивенсом, хотя ее предательство и жестоко оскорбило Джеффри.

И потом, Фиона не настолько глупа, чтобы бросаться на шею какому-то камердинеру. Нет, она бережет себя для такого человека, как лорд Денем.

Но теперь, стараниями Эммы, ее единственный шанс на удачный брак пошел прахом. Точно так же как Эмма, подружившись с Кларой, лишила Фиону единственного шанса на настоящую дружбу. В общем, Эмма, с тех пор как появилась на острове, только и делала, что отравляла жизнь ей, Фионе.

И как только могут эти глупые женщины — миссис Мактавиш и даже миссис Пек — отзываться о ней хорошо? Чего только Фиона не наслушалась: как она ухаживала за больными во время эпидемии тифа, как она добра с детьми и какая она душевная — всегда найдет время, чтобы выслушать человека и посочувствовать ему. И так далее и тому подобное.

Ну, для нее, предположим, миссис Честертон никогда не находила времени. Не то чтобы она просила ее об этом, но, учитывая, что Фиона — единственная благородная особа в округе, Эмма могла бы приложить некоторые усилия, чтобы лучше с ней познакомиться. И совершенно напрасно Клара упрекала ее, Фиону, в заносчивости. Никакая это не заносчивость, а всего лишь вполне естественная сдержанность — качество, которым должна обладать каждая уважающая себя женщина и которое так ценят мужчины.

Но увести у нее из-под носа лорда Денема? Нет, это уже переходит всякие границы. На сей раз Эмма зашла слишком далеко, и Фиона собиралась довести это до ее сведения. Джеймса Марбери, конечно, этим не вернешь. Он потерян для нее навеки. Но поставить на место эту выскочку Эмму Честертон она пока еще в состоянии.

Когда она направилась к маяку, уже спустился вечер, но это не слишком волновало Фиону. Что ж, ее брату придется подождать ужина, если только он не пожелает поесть в одиночестве. Конечно, он разозлится, но когда, спрашивается, после исчезновения Клары он не злился? И как будто он и так не пребывает в самом отвратительном настроении, какое Фионе приходилось видеть… Зачем еще ей сбегать из дома и отсиживаться в гостинице, как не для того, чтобы скрыться от его гнева, вызванного потерей единственной вещи, которой он стремился завладеть все последние месяцы, — пресловутых десяти тысяч фунтов вдовы Честертон?

Впрочем, кто-кто, а Фиона нисколько не винила брата в том, что он впал в ярость. По справедливости деньги вдовы Честертон должны были принадлежать ему. Точно так же, как неотразимый и изысканный граф Денем по справедливости должен был принадлежать ей.

О чем Фиона и собиралась сообщить Эмме, не тратя лишних слов.

Но если достопочтенная мисс Фиона Бейн ожидала, переступая порог школы, наши новобрачную в приподнятом настроении, которое будет так приятно испортить, она ошибалась. Эмма сидела на скамье рядом с привычной стопкой грифельных досок, обратив взор к высоким окнам, но, похоже, не видела пламеневшего там розового заката. На ее прелестном лице, которое Фиона предпочитала называть смазливым, застыло выражение беспросветного уныния. Мисс Бейн ощутила вспышку восторга, согревшую ее душу.

— Ну, миссис Честертон, — громко проговорила она, захлопнув за собой дверь. — Или мне следовало сказать леди Денем? Поздравляю, о вас судачит весь город. Хотя не думаю, что вас интересует, что говорят о вас люди.

Эмма повернула голову и взглянула на посетительницу. Ее глаза, обычно приветливые, смотрели настороженно.

— Нет, — сказала она. — Но, полагаю, вы все равно мне расскажете.

Фиона невесело рассмеялась.

— Вы совершенно правы. На вашем месте я бы распрощалась с этой школой. Не думаю, что вам позволят и дальше здесь преподавать. После сегодняшнего скандала, естественно, вызванного вашим поведением.

Эмма, к разочарованию Фионы. даже не моргнула глазом. Она обвела комнату взглядом, посмотрела на скамьи и грифельные доски и сказала с некоторым удивлением:

— Пожалуй, вы правы.

Фиона всегда считала Эмму странной: кем еще надо быть, чтобы по собственной воле выйти замуж за нищего викария и последовать за ним на край света? Но теперь у нее возникло подозрение, что у той и вправду не все в порядке с головой. По всем правилам Эмме следовало задрать нос и злорадствовать. В конце концов, она победила в их негласном соперничестве и выберется из этого проклятого места намного раньше Фионы.

И тем не менее она казалась такой… такой подавленной. Подавленной и испуганной.

Фиона, ужаснувшись, что готова посочувствовать — подумать только! — своему заклятому врагу, усилила натиск.

— Так в чем же дело? — ядовито осведомилась она. — Только не говорите, что вас действительно волнуют разговоры миссис Мактавиш и всего этого выводка старых склочниц.

Вместо ответа Эмма повесила голову, и мисс Бейн пришлось напрячь слух, чтобы расслышать ее исполненный отчаяния голос:

— Что я наделала!

Нет, это никуда не годится. Как, скажите на милость, испортить настроение человеку, который и так уже пребывает в унынии? Да и с чего ей так расстраиваться? Разве она не заполучила самого красивого — и самого богатого — мужчину из всех, кого Фионе приходилось встречать? Просто невероятно!

Но Фиона не знала — а Эмма не собиралась ее в это посвящать, — что, хотя Эмма и вышла замуж за необычайно привлекательного и состоятельного человека, это всего лишь деловое соглашение, заключенное ради того, чтобы она могла получить положенные ей десять тысяч фунтов, а Джеймс Марбери мог искупить вину за то, как обошелся со своим кузеном.

Узнай об этом Фиона, она тут же помчалась бы к судье и выложила бы ему все обстоятельства дела, включая предполагаемое расторжение брака, чего, как нетрудно догадаться, судья никогда бы не одобрил и нашел бы способ задержать выплату денег.

А Эмма очень нуждалась в этих деньгах. Теперь, когда они оказались в пределах досягаемости, ей пришло в голову множество замечательных вещей, которые можно было сделать с их помощью. Послать Джона Макадамса в колледж. Построить настоящую школу и нанять настоящего учителя для местных ребятишек. И потом, оставался Фергюс. Насколько Эмме было известно, его глаза никогда не показывали настоящему врачу, и кто знает, может, существует способ восстановить его зрение.

С другой стороны, Эмма сознавала, что теперь, когда она стала предметом пересудов, маловероятно, что ей позволят учить детей и дальше. И как будто этого мало, Эмме не давали покоя постыдные воспоминания о ее поведении этим утром, когда лорд Денем поцеловал ее. Есть ли на свете еще хоть одна женщина, которая с таким распутным самозабвением отдавалась бы поцелую? Наверное, нет. Она вела себя как законченная дурочка, настоящая Мария Магдалина. Что мог подумать о ней Джеймс? А ведь прошло всего лишь полгода, как она похоронила мужа, его собственного кузена… и не кого-нибудь, а викария!

Но достопочтенную мисс Фиону Бейн меньше всего волновали переживания Эммы. В эту минуту она могла думать только о том, что десять тысяч фунтов, вместо того чтобы достаться ее брату, который мог бы уделить малую толику и ей, скажем, на новую шляпку, достались человеку, который совершенно в них не нуждается и, вне всякого сомнения, может обеспечить Эмму шляпками, не говоря уже о веерах, на десятилетия вперед. Тогда как она, Фиона, годами не могла себе позволить даже новую ленту для волос!

Охваченная праведным негодованием, она открыла рот, чтобы сказать Эмме какую-нибудь гадость, вроде: «Могли бы по крайней мере подождать, пока остынет тело», — или что-нибудь еще, не менее неприятное.

Но не успела она вымолвить и слова, как дверь позади нее распахнулась, впустив в комнату порыв свежего морского воздуха.

Ядовитая реплика, повисшая у Фионы на кончике языка, тихо скончалась в ту самую секунду, когда она обернулась. Ибо на пороге, заслоняя своими широкими плечами почти весь дверной проем, стоял граф собственной персоной, такой же неотразимый, как несколько часов назад, когда она его в последний раз видела.

— Мисс Бейн, — сказал он довольно любезно, кивнув Фионе. Затем его светло-ореховые глаза скользнули мимо нее, словно, как не без досады отметила Фиона, она не была самой хорошенькой девушкой в комнате. — Эмма, если ты готова, — проговорил он, — я хотел бы отвезти тебя домой.

Ах, с какой истинно мужской мощью прозвучали эти слова! У Фионы даже мурашки пробежали по спине. Как бы ей хотелось, чтобы этот высокий, красивый граф ворвался к ней в комнату, чтобы сообщить, что пришел отвезти ее, Фиону, домой! Уж она-то не стала бы заливаться краской, как Эмма.

— Я еще не закончила, — произнесла новобрачная вежливым, но прохладным тоном, не имевшим ничего общего с глубоким унынием, читавшимся на ее лице и в голосе всего лишь несколько секунд назад, — проверять работы учеников.

Лорд Денем вместо того, чтобы пнуть ногой ближайшую скамью, как, Фиона не сомневалась, поступил бы любой из местных мужчин, если бы с ним разговаривали подобным тоном, всего лишь закрыл дверь и прислонился к ней спиной, скрестив на груди руки.

— В таком случае я подожду, — сказал он с едва заметной улыбкой, — пока ты закончишь.

Эмма, вместо того чтобы отшвырнуть свои дурацкие грифельные доски и броситься в объятия графа, как поступила бы на ее месте Фиона, взяла следующую доску и погрузилась в ее изучение.

Чаша терпения достопочтенной мисс Фионы Бейн переполнилась. Она всегда считала, что Эмма поступила очень глупо, выйдя замуж за Стюарта Честертона. При всей своей бесспорной привлекательности Стюарт, на вкус Фионы, слишком много разглагольствовал на религиозные темы. К тому же он был простым викарием. Какая женщина в здравом уме выйдет замуж за викария? Даже преподобный Пек ждал, пока получит собственный приход, прежде чем жениться на благонравной, но невыносимо нудной миссис Пек.

Впрочем, теперь Эмме удалось подцепить мужчину не только блестящего и знатного, но и, по-видимому, равнодушного к религии. Подумать только, ей никогда больше не придется вышивать подушки для благотворительных базаров, если она того не пожелает!

И как она себя ведет? Как будто ее муж какое-то чудовище. Как будто… как будто тот вздор, который несла Мэри, правда. Будто бы эти двое действительно знали друг друга в прошлой жизни. С той лишь разницей, что они были не любовниками, а… врагами.

Но это же просто смешно! Как можно испытывать что-либо, кроме обожания, по отношению к графу Денему — с его светло-бежевыми бриджами, высокими крахмальными воротничками и правильной английской речью без намека на шотландский выговор. Выговор, который Фиона глубоко презирала и проводила немало часов перед зеркалом, пытаясь от него избавиться.

Нет, она Просто не в силах стоять и смотреть на эту вопиющую несправедливость. Это разбивает ее сердце. Какая досада! По всем канонам, человеческим и Божьим, Эмма, имевшая дерзость предпочесть ее обществу, как с горечью припомнила Фиона, компанию этой проныры Клары Маклеллан, не должна была отхватить такой куш. Существуй на свете элементарная справедливость, ей бы это с рук не сошло.

Лорд Денем придержал для нее дверь. Фиона вышла наружу и, вдохнув свежий вечерний воздух, ощутила очередной укол сожаления. Ибо, проходя мимо графа, она уловила слабый, но безошибочный запах мыла.

Подумать только, он даже принимает ванну!

И ее ревность к Эмме Ван Корт Честертон Марбери стала поистине бесконечной.

 

Глава 19

К счастью, достопочтенная мисс Бейн не присутствовала в ту минуту, когда спустя полчаса Джеймс придержал дверь, пропуская Эмму перед собой. Поскольку от зрелища, открывшегося по ту сторону двери, голубые глаза мисс Бейн позеленели бы от зависти.

Дом Эммы совершенно преобразился. Разбитый лиможский сервиз, конечно, не появился вдруг, как по мановению волшебной палочки. Даже Джеймс Марбери, привычный к тому, что его поручения беспрекословно выполняются, не мог бы приказать осколкам фарфора воссоединиться.

Но стол, застланный скатертью, столь безупречно белой, что Эмма сразу догадалась, что ею никогда не пользовались, был накрыт на две персоны великолепным сервизом с монограммами графа. Тарелки, блюда, чашки, блюдца, чайники — все было из кремового фарфора, и каждый предмет украшал красно-золотой герб графа Денема. В отблесках пламени сверкали хрустальные бокалы, мерцало узорчатое серебро. В высоком графине искрилось рубиновое вино, белые завитки свежего масла, казалось, ожидали, когда их намажут на золотистые, хрустящие рогалики, еще теплые после духовки.

Но это было еще не все. Далеко не все. Медные сковороды, подвешенные на крючьях к потолочным балкам, сияли как никогда прежде. Собственно, Эмма даже не представляла, что они способны так сиять, такими закопченными они ей достались, побывав в употреблении у миссис Пек. В камине пылало приветливое пламя, которое против обыкновения не дымило. Видимо, кто-то — конечно же, не лорд Денем — привел в порядок дымоход, отличавшийся капризным нравом. Над огнем кипел котелок, наполняя крохотный дом восхитительными ароматами, совершенно непохожими на обычный запах отсыревшей собачьей шерсти.

Камердинер лорда Денема, помешивавший содержимое котелка, при их появлении поднял голову и сказал, отложив в сторону деревянную ложку:

— Добрый вечер, леди Денем. Могу я взять вашу накидку?

Застыв на месте, Эмма с трудом верила своим глазам. Хотя чему она так удивляется? В конце концов, лорд Денем известен своим пристрастием к хорошей еде и вину. И в конце концов, это их свадебный ужин. В самом деле, не могут же они есть отдельно именно в этот вечер из всех вечеров? Разумеется, нет, если хотят убедить судью Риордана, да и всех остальных, что их брак будет продолжаться и после того, как Эмма получит свои десять тысяч фунтов.

Но надраенные до зеркального блеска сковородки? Прочищенный дымоход? Великолепный фарфор, с которым лорд Денем, по-видимому, путешествовал и который не поленился доставить по ухабистой дороге в ее дом?

Нет, такого она не ожидала. Право, это чересчур.

— Ч-что… — неуверенно произнесла Эмма, не зная, как отнестись к происходящему. Конечно, это всего лишь Робертс, которого она знала почти столько же, сколько Джеймса, и сам Джеймс, занятый в данную минуту тем, что закрывал за ними дверь. Джеймс, ставший ее мужем, хорошо это или плохо, или, как сказал судья Риордан, в радости и в горе.

К счастью, Джеймс взял инициативу в свои руки.

— Подними голову, Эмма, — скомандовал он, ловко развязал ленты шляпки и, сняв ее с головы Эммы, передал вместе с накидкой Робертсу. — Ты, должно быть, очень устала, — сказал он, мягко подтолкнув ее к стулу, стоявшему перед одним из приборов. — Садись. Выпей это.

Он налил немного вина в хрустальный бокал и протянул ей. Эмма поднесла бокал к губам и выпила содержимое, не ощущая вкуса. Впрочем, зная графа, она не сомневалась, что это изысканное и немыслимо дорогое вино. Ее мысли продолжали крутиться вокруг сковородок и дымохода. Сколько же времени им понадобилось, чтобы навести такой блеск? Наверняка Джеймс помогал. Не мог же Робертс совершить все эти чудеса в одиночку.

— А теперь, Эмма, — сказал Джеймс, пока его камердинер накладывал на ее тарелку нечто, похожее на жареную картошку миссис Мактавиш, — мы с тобой должны серьезно поговорить.

Эмма уставилась на горку дымящегося картофеля на своей тарелке. Запах был восхитительным.

— Тебе не понравится то, что я собираюсь сказать, — начал Джеймс, — но тут уж ничего не поделаешь. Я знаю, как ты привязана к своим ученикам. Но боюсь, тебе придется сделать небольшой перерыв в занятиях. Выслушай меня, пожалуйста, прежде чем возражать.

Но Эмма если и собиралась что-то сказать, то только поблагодарить камердинера Джеймса, положившего на ее тарелку жареного голубя. Слова, однако, замерли у нее на устах при виде птицы, от одного взгляда на которую текли слюнки. Никогда ей не удавалось приготовить такое сочное и аппетитное мясо.

— Если мы намерены заняться аннулированием брака, — говорил между тем Джеймс, — нам придется отправиться в Лондон вдвоем. Мой поверенный знает, как ведутся подобные дела. Вероятно, понадобится твоя подпись, и потом, будет гораздо проще разобраться с документами при твоем непосредственном участии, чем пересылать их по почте. Не дай Бог, еще затеряются. Я не слишком верю в почтовое сообщение с островом. Насколько я понял, в плохую погоду паром не может пристать к берегу по нескольку недель кряду.

Эмма кивнула, хотя слушала вполуха. Казалось, ее голова потеряла способность разумно мыслить. Вместо того чтобы сосредоточиться на словах Джеймса, она вспомнила, как миссис Пек по их прибытии на остров предложила Эмме и Стюарту услуги своей поденщицы — для тяжелой работы, как она выразилась. Но Эмма вынуждена была отказаться. У нее не было денег, чтобы заплатить за какую бы то ни было помощь по хозяйству. К тому же, как сказал Стюарт, им полезно носить воду и колоть дрова. Честный труд, сказал он, сделает их ближе к Богу.

Насчет последнего Эмма не могла судить. Но она совершенно точно знала, что ее ладони очень быстро сделались шершавыми и мозолистыми.

Сегодня впервые с тех пор, как она поселилась в этом доме, он был вычищен и прибран кем-то другим, а не ею.

— Я предлагаю, — продолжил Джеймс, — незамедлительно отправиться в Лондон. Скажем, завтра. И пробыть там не менее трех месяцев. Полагаю, этого будет достаточно, чтобы получить причитающуюся тебе сумму и начать оформление бумаг, необходимых для аннулирования брака. А чтобы ты не беспокоилась об учениках, мы могли бы на время твоего отсутствия нанять преподавателя… Эмма?

Эмма оторвала глаза от тарелки и посмотрела на Джеймса.

— Что, милорд?

В его вопросительном взгляде сверкнули веселые искорки.

— С тобой все в порядке?

Эмма тряхнула головой, но это не помогло. С тем же зачарованным видом, с которым она созерцала содержимое своей тарелки, она теперь уставилась на Джеймса… на мужа, поправилась она. Ведь теперь он ее муж.

Впрочем, нет. Это понарошку.

Но как же трудно помнить об этом, глядя на его лицо и видя его рот, который совсем недавно с такой властной настойчивостью прижимался к ее губам! Кто бы мог подумать, что Джеймс Марбери так замечательно целуется? О, разумеется, у него никогда не было недостатка в женском обществе, но Эмма всегда считала, что это из-за его привлекательной внешности и солидного банковского счета. Откуда она могла знать, что под его невозмутимым обликом бьется такое страстное сердце?

А может, все это проделки ее собственной пылкой натуры, склонной, как часто отмечал Стюарт, к физическому проявлению чувств?

Однако постепенно смысл слов, которые произносили губы Джеймса, губы, способные вызывать в ней такие шокирующие ощущения, начал доходить до сознания Эммы. В Лондон. Он хочет, чтобы она поехала в Лондон.

С ним.

Завтра.

— Это совершенно исключено, — выпалила Эмма, прежде чем успела сдержаться.

Робертс, вернувшийся к очагу, где кипело на огне загадочное варево, замер, не донеся ложку до котла. Джеймс приподнял брови.

— Эмма, — рассудительно сказал он, — если ты немного подумаешь, то поймешь, что это наиболее разумный план действий…

— А кто будет заниматься с детьми, пока меня не будет? — требовательно спросила она. То ли вино прояснило ей голову, то ли начал проходить шок от возвращения в прибранный дом, но Эмма вдруг снова стала самой собой.

Правда, она не совсем понимала, что у Джеймса на уме.

— Я знаю, как ты относишься к своим ученикам, — терпеливо произнес он. — Вот почему я предложил нанять учителя на то время, пока тебя не будет…

— Это может занять несколько месяцев, — возразила Эмма. — Я бы не сказала, что нас засыпали предложениями, когда умер последний учитель. Такая глушь не слишком привлекает дипломированных преподавателей. А я не могу уехать, пока мы не найдем подходящую замену.

Как ни странно, она ощущала нечто похожее на страх. Но чего ей бояться? Не Джеймса же, в самом деле? И уж точно не Лондона.

Нет, это не страх. Просто она не может бросить детей. Они в ней нуждаются. Ведь, кроме нее, у них никого нет.

— Ты не понимаешь, — произнесла она с ноткой отчаяния. — Детям необходима эта школа. Для многих из них это единственное место, где они чувствуют себя нужными…

— Разумеется, — сказал Джеймс. — Именно поэтому Робертс и вызвался тебя заменить, пока мы не найдем учителя.

Робертс выронил ложку. Однако если слова хозяина и явились для него полной неожиданностью, никак больше это не выразилось.

— Я был бы счастлив, миледи, — невозмутимо вымолвил он и направился за чистой ложкой.

Эмма, совершенно ошарашенная, обмякла на стуле. Да, она боится, и бесполезно это отрицать. И не за детей. Понимает ли Джеймс, чего он от нее хочет? Чтобы она вернулась в Лондон? Нет, он просто не понимает, о чем говорит.

Или понимает? Может, это связано с неожиданным желанием этого нового, изменившегося Джеймса исправить причиненную ей несправедливость? Скорее всего.

Но если его планы включают воссоединение Эммы с семьей, лучше ему сразу забыть об этом. Потому что она никогда этого не допустит. Год назад, отвергнутые всеми, они со Стюартом покинули Лондон, ясно осознавая, что никогда туда не вернутся. Эмма, во всяком случае, поклялась, что если вернется, то только когда докажет, что ее родные ошибались и их мрачные пророчества относительно будущего ее брака не сбылись. Если она вернется в Лондон, пообещала она себе, то только как обожаемая супруга введенного в сан священника… и с выводком из полудюжины детишек в качестве зримого доказательства их счастливой совместной жизни.

И вот теперь она вернется как вдова нищего викария, хуже того, как бездетная вдова. Нет, еще хуже: как бездетная вдова, которая вышла замуж за кузена собственного мужа, богатого и знатного, олицетворяющего собой тот гип мужчины, который ей и прочили в мужья с самого начала. Тот тип мужчины, с которым она не собиралась связывать свою судьбу, ибо всегда утверждала, что выйдет замуж только по любви и только за человека, разделяющего ее решимость сделать этот мир лучше.

Что, увы, означает, что она не сможет объяснить своим друзьям и родственникам, почему она изменила своим убеждениям и вышла замуж за Джеймса. Даже если она скажет, что сделала это только ради того, чтобы получить деньги, которые она намерена потратить на благотворительные цели, они пожелают знать, откуда взялись эти деньги и почему убийца Стюарта счел нужным оставить ей наследство, что, несомненно, вызовет неудобные вопросы. И в первую очередь насчет того, что послужило причиной смерти Стюарта.

А этого Эмма обсуждать не собиралась. Ни с кем.

— О! — воскликнула она, когда эта мысль пришла ей в голову. — Джеймс, я не могу! Честное слово, я не могу вернуться в Лондон. Это слишком ужасно.

Граф Денем, видимо, ожидавший чего-то в этом роде, быстро нашелся:

— Но я не могу оставаться здесь, Эмма. В Лондоне меня ждут срочные дела.

Эмма удивленно заморгала. Срочные дела? Ну конечно же, ему нужно вернуться в Лондон. Ведь он приехал сюда за останками своего кузена, и теперь, когда стало ясно, что он их не получит, зачем ему оставаться на острове.

В самом деле, зачем?

— В таком случае, — отозвалась Эмма, ощутив вдруг непонятное разочарование, — ты должен ехать.

Странно, что она так расстроилась. Это же замечательно, что он уезжает! Тогда ей не придется жить в вечном страхе, как бы не открылась правда о том, что произошло в ту ужасную ночь, когда умер Стюарт.

Более того, если Джеймс уедет, ей не придется больше смотреть на этот рот, вспоминать о поцелуе в замке Маккрей и постоянно ловить себя на мыслях о том, что бы она почувствовала, поцелуй он ее во второй раз.

Да, так будет лучше. Он уедет в Лондон, а она опять… Она опять останется одна.

— Насчет меня можешь не беспокоиться, — заявила Эмма, призвав на помощь все свое мужество, когда Джеймс помедлил с ответом. — Со мной все будет в порядке.

— Не будь смешной, Эмма, — сказал Джеймс, опомнившись от шока, вызванного ее очевидным стремлением от него избавиться. — Я не допущу, чтобы моя жена — сколько бы ни продолжался наш союз — жила одна. Ты поедешь со мной в Лондон, и я не желаю больше слышать об этом ни слова.

Страх Эммы стал еще более ощутимым. Вернуться с ним в Лондон? Но это означает часы, проведенные вместе с ним в карете… хуже того, ночи в шикарных гостиницах, где они будут останавливаться по пути. Кто знает, сколько она продержится, прежде чем любопытство — насчет того, что случится, если они снова поцелуются, — толкнет ее на повторный эксперимент?

— Но…

— Кроме того, — продолжил Джеймс, оставляя без внимания ее вялую попытку возразить, — если ты останешься здесь, судья Риордан поневоле обратит внимание на нашу… не совсем нормальную супружескую жизнь. Я вовсе не уверен, что он это одобрит. Он может даже…

— Придержать деньги, — тихо закончила за него Эмма. Джеймс прав. Это как раз то, что судья Риордан сделает. — Но, Джеймс, где я остановлюсь в Лондоне? Моя семья… боюсь, они… Видишь ли, то, как мы расстались…

— Я отлично понимаю, что твои отношения с родственниками оставляют желать лучшего, — сказал Джеймс, благоразумно умалчивая о своем вкладе в то, чтобы они стали таковыми. — Я думал об этом и пришел к выводу, что, учитывая все обстоятельства, нам лучше всего поселиться в доме на Парк-лейн…

— С леди Денем? — ахнула Эмма. — О нет, Джеймс! Я этого не вынесу!

Лорд Денем растерялся. Эмма с некоторой досадой отметила, что даже растерянное выражение ему к лицу.

— Неужели моя мать казалась тебе таким чудовищем? — удивился он-. — Признаться, я всегда считал, что вы неплохо ладите.

— В том-то все и дело! — воскликнула Эмма. — Леди Денем всегда была так добра ко мне. — Пожалуй, добрее, чем она того заслуживала. Ведь Эмма не приложила никаких усилий, чтобы отговорить племянника графини от такого рискованного предприятия, как поездка на забытые Богом Шетленды. — Мне не хотелось бы вводить ее в заблуждение относительно… истинной природы нашего…

— …союза, — закончил за нее Джеймс невозмутимым тоном. — Я понимаю, куда ты клонишь. Представляю, в какой она придет восторг, узнав, что я наконец женился. К тому же она всегда питала к тебе теплые чувства…

Эмма вдруг обнаружила, что смахивает с ресниц слезы, хотя и не понимала, с чего это она пришла в такое плаксивое состояние. Она всегда обожала мать Джеймса, доводившуюся Стюарту теткой. Леди Денем, которую Эмма знала почти всю свою жизнь, обладала добрым сердцем и щедрой душой…

Но достаточно ли она великодушна, чтобы простить свою невестку за прегрешение, которое та совершила полгода назад?

— Может, — начала Эмма, стряхивая украдкой слезы, повисшие в уголках глаз. Она надеялась, что Джеймс не заметил этой неожиданной вспышки эмоций или принял ее за признак женской слабости и недостаток уверенности в себе. — Может, нам не стоит говорить ей… ну, ты понимаешь. О нашем браке. Мне не хотелось бы ее обманывать… Она такая замечательная. Я не хочу, чтобы она плохо думала обо мне. — «Хуже, чем она уже думает», — добавила она про себя.

— Пожалуй, — согласился Джеймс и, поскольку Эмма не выдвинула больше никаких возражений, бодро кивнул: — Значит, решено. Завтра мы отправляемся в Лондон.

И потянулся к графину, чтобы долить ей вина, с таким будничным видом, словно они только что договорились позавтракать беконом, а не ветчиной.

В замешательстве Эмма бросила взгляд на Робертса, убиравшего в буфет остатки еды. Глядя на него, никто бы не сказал, что за последние часы произошло что-либо выходящее за рамки обычного, словно его хозяин каждый божий день сочетался браком с нищими вдовами.

Как же она завидует самообладанию Робертса! Если бы она могла держаться с такой же невозмутимо)! отрешенностью! Увы, это невозможно. Ведь только вчера ее больше всего беспокоило, как отучить непутевого петуха от ночных прогулок. А теперь, в полном соответствии со сложившейся традицией, полоса неудач достигла точки, где на нее обрушилось такое множество проблем, что она просто не знала, с чего начать. Причем то, что она завтра отбывает в Лондон, было наименьшей из них.

Как пережить свадебную ночь — вот первое, с чем нужно разобраться.

Ибо, как отметила Эмма, уже становилось довольно поздно, а Джеймс не выказывал никаких признаков того, что собирается возвращаться к миссис Мактавиш. Что еще более удивительно, она не могла вспомнить, попросил ли он Мерфи подождать. Если тот ждет снаружи, то наверняка уже заснул. И с их стороны непозволительная нелюбезность не предложить бедняге даже чашку чаю.

А если он не ждет снаружи, то как прикажете это понимать?

— Разве мы не должны, — сказала Эмма с наигранным оживлением, — пригласить мистера Мерфи на чашечку чаю, прежде чем он отвезет вас обоих назад в гостиницу?

Она поздравила себя с тем, как тонко сформулировала вопрос. Вежливо, но с намеком.

Последовавший ответ, однако, заставил ее сердце учащенно забиться.

— Я отослал Мерфи ужинать к Мак-Юэнам, — сообщил лорд Денем, вытащив из кармана кисет и трубку и набивая ее табаком. — Там ему будет удобнее ждать, пока освободится Робертс и они оба вернутся в город.

Эмма прикусила губу, переводя встревоженный взгляд с хозяина на слугу.

— Но… — Ее глаза сделались совершенно круглыми. — Но ты же не собираешься ночевать здесь, Джеймс?

Однако тот, откинувшись назад на стуле и раскуривая трубку, всем своим видом демонстрировал намерение поступить именно так.

— Неужели ты думала, что я останусь на эту ночь в гостинице, Эмма? — сказал он, явно забавляясь. — Между прочим, судья Риордан снимает там комнату. Боюсь, ему покажется странным, что новобрачные проводят свадебную ночь порознь. Ты не возражаешь, если я закурю?

Отвлекшись на последний вопрос, Эмма поспешно замотала головой, хотя все ее мысли пришли в смятение. Джеймс проведет еще одну ночь в ее доме? Но не может быть, что он собирается… неужели он считает…

Но взглянув на его мужественную фигуру, расположившуюся в кресле Стюарта, маловатом для его более крупного кузена, Эмма сказала себе, что она просто смешна. Конечно же, он будет спать на диване, как и прошлой ночью. Не может быть, что у него на уме что-нибудь другое. В конце концов, их союз носит чисто формальный характер. Разве он не предложил аннулировать брак почти одновременно с предложением руки и сердца?

Разумеется, он имеет в виду диван. Какие могут быть сомнения?

Однако как только Эмма убедила себя в этом, воспоминание о том поцелуе — пропади он пропадом! — смешало все ее мысли. А что, если он захочет поцеловать ее на ночь? Конечно, она может подставить ему щеку. Но что, если по какой-либо причине он промахнется и вместо щеки поцелует ее в губы? Такое случается. Что, если на нее накатит такое же безумие, как тогда в замке Маккрей? Вдруг этот поцелуй снова вызовет в ней неудержимую и безрассудную жажду…

Чего? Признаться, Эмма не совсем понимала, чего она так жаждет. Хотя, нет, понимала, но эта мысль была слишком постыдной, чтобы ее принять. Ибо она лишний раз подтверждала то, что Стюарт всегда о ней говорил: она слишком легкомысленна по натуре. Право, она должна обратить свои помыслы на более возвышенные предметы, чем телесные наслаждения.

Какой, однако, ужас, что поцелуй мужчины — особенно такого, как Джеймс Марбери, — способен возбуждать в ней столь сильный чувственный отклик.

Пожалуй, ей лучше лечь спать пораньше, пока Робертс не ушел. Маловероятно, что, пока он здесь, возникнет вопрос даже о самых целомудренных поцелуях на ночь. К тому же в его присутствии она не ответит на поцелуй Джеймса, как тогда в замке… не дважды же за один день!

Эмма решительно поднялась — так резко, что чуть не опрокинула бокал с вином, но, к счастью, Робертс успел его вовремя подхватить, — и сказала:

— Поскольку завтра нам предстоит длинный день, я хотела бы лечь. Спокойной ночи, милорд.

Она протянула правую руку графу, который поспешно вскочил на ноги.

— Но еще слишком рано, — произнес он с озадаченным видом.

— Да, — согласилась Эмма. — Но здесь, в сельской местности, я привыкла вставать с петухами. — Во всяком случае, пыталась в тех редких случаях, когда петух не убегал. — Спокойной ночи, милорд. И спасибо за очаровательный ужин. Ну и за то, что вы… женились на мне.

Хотя последние слова прозвучали странно даже для ее собственных ушей, Эмма говорила от души. Просто замечательно, что лорд Денем на ней женился, и ей хотелось, чтобы он знал, что она ценит его хлопоты… Но вместе с тем она хотела — нет, должна — сохранить определенную дистанцию. Иначе ей будет очень трудно совладать с тем непостижимым влечением, которое она начала к нему испытывать. Ну почему, почему она не может обратить свои мысли на более возвышенные материи, что так легко удавалось Стюарту?

Джеймс, бросив на нее очередной озадаченный взгляд, взял ее руку, но вместо того чтобы крепко пожать, поднес к губам — удивительно романтичный жест, как отметила Эмма, пульс которой залихорадило от прикосновения его теплых губ, для человека, известного тем, что он руководствуется головой, а не сердцем.

— Спокойной ночи, Эмма, — сказал Джеймс. В отблесках яркого пламени, полыхавшего в очаге, он казался красивее, чем когда-либо. Словно произошло нечто, что смягчило его черты, разгладило резкие складки у рта и придало нежности взгляду, обычно холодному и расчетливому.

Впрочем, лицо графа не выражало ничего, кроме искренней заинтересованности в ее — Эмма не могла найти более подходящего слова — благоденствии.

— Отдохни хорошенько, — сказал Джеймс, обдав теплым дыханием се пальцы. В свете камина его глаза казались янтарными, как у кота. Впрочем, скорее, как у тигра. Эмма однажды видела тифа в частном зоопарке, куда ее сводил Джеймс, утверждавший, что зверь совсем ручной. Но Эмма тогда не чувствовала себя в безопасности, как и сейчас, глядя в глаза Джеймса и ощущая прикосновение его губ.

Поспешно выдернув руку из его хватки, она хрипло выдохнула:

— Прошу меня извинить. — И выскользнула из комнаты, которая вдруг показалась ей слишком душной.

Но если она рассчитывала найти покой и уединение в своей спальне, то горько ошиблась. О, покоя было вполне достаточно. Но уединения? Отнюдь.

Ибо посередине ее постели лежала дворняжка Уна, восторженно завилявшая хвостом при виде Эммы. Гордой мамаше, видимо, не терпелось продемонстрировать хозяйке восьмерых крохотных щенков, только что появившихся на свет и еще блестевших от слизи, оставшейся после путешествия по родовым путям, значительная часть которой уже успела впитаться в постельное белье и матрас.

Эмма, далекая от того, чтобы радоваться по поводу случившегося, прижала ладонь ко рту, созерцая беспорядок и с упавшим сердцем гадая, где, скажите на милость, она будет теперь спать.

 

Глава 20

Все вышло даже лучше, чем Джеймс рассчитывал.

Никто, разумеется, не мог предвидеть, что собака выберет именно эту ночь — и столь удачное место, — чтобы ощениться. На такое он, естественно, даже не надеялся.

Но все остальное было его личным изобретением.

После того как Эмма сбежала в школу, Джеймс некоторое время провел в своей комнате в гостинице, усердно размышляя над словами юного Фергюса «Если хотите ее заполучить, придется вам не шутя за ней приударить». Довольно необычно, конечно, чтобы тридцатидвухлетний граф следовал советам желторотого юнца. Но Джеймс сразу почувствовал, что в словах мальчишки что-то есть.

И потом, разве он не руководствовался собственным умом год назад? И чем это кончилось? Полной и сокрушительной катастрофой. Все его старания показать Эмме, насколько нелепы ее мечты спасти мир, только усилили ее решимость посвятить себя именно этому. В сущности, не будет большим преувеличением сказать, что он собственными руками толкнул ее в объятия Стюарта. В конце концов, чего еще он добился своим ожесточенным неприятием их брака?

Но на этот раз все будет иначе. На этот раз он все сделает правильно.

А Эмма, решил Джеймс, глядя на ее профиль в колеблющемся пламени свечи в своей комнате в гостинице, того стоит. Ибо Эмма Ван Корт Честертон не похожа ни на одну из женщин, которых он знал.

Взять, к примеру, ее отношение к тому, что ее постель — и, возможно, надолго, пока не высохнет испачканный матрас, — оказалась непригодной к использованию.

— Все в порядке, — поспешила она его заверить. — Я буду спать на диване, а вы с мистером Робертсом вернетесь в гостиницу. Я настаиваю на этом.

Джеймс, однако, не желал даже слышать ни о чем подобном. При очередном напоминании о том, что судья Риордан очень удивится, когда узнает, что они провели ночь порознь, на лице новобрачной появились озабоченные морщинки. Джеймс и сейчас мог наблюдать эти морщинки, что было вполне понятно. Ибо перед ними расстилалось белоснежное пространство пухового ложа, пусть не такого роскошного, к каким привык Джеймс, но по крайней мере удобного. Это была лучшая постель в гостинице, как заверила его миссис Мактавиш прошлым вечером, когда показывала ему комнату. Но, судя по поведению Эммы, только один из них мог на нее претендовать.

— Я лягу здесь, — сказала она, вцепившись рукой в спинку небольшого диванчика в углу. — Мне будет очень удобно.

— Эмма, — повторил Джеймс, казалось, в сотый раз, — мы взрослые люди. Уверяю тебя, мы прекрасно уместимся здесь вдвоем, не опасаясь, что один из нас окажется во власти низменных инстинктов.

Эмма, которая сразу же по прибытии в гостиницу, куда их доставил мистер Мерфи, исчезла в гардеробной Джеймса и появилась оттуда, облаченная в ночную рубашку и старенький халатик, который она, по-видимому, считала чем-то вроде доспехов, пренебрежительно фыркнула.

— Я это прекрасно понимаю, — чопорно сказала она. — Но тебе не кажется, что будет лучше, если…

— Нет, не кажется, — отрезал Джеймс, изобразив усталость и нетерпение. Впрочем, нетерпение не было притворным. Ему было весьма любопытно, что последует дальше. А вот усталости он не испытывал. Ни в малейшей степени. — Я считаю твою девичью скромность, — добавил он, — довольно странной, учитывая, что ты вдова и должна была привыкнуть делить постель с мужчиной. Поправь меня, если я ошибаюсь.

Эмма бросила на него настороженный взгляд.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Только то, что, полагаю, вы со Стюартом спали в одной постели.

— Конечно, — сказала Эмма, округлив глаза. — Но он был моим мужем.

— Как и я, — заметил Джеймс.

— Да, но… — Она моргнула. — Ну, ты понимаешь, что я имею в виду. У нас это не по-настоящему.

— Но мы же не хотим, чтобы судья Риордан догадался об этом?

Эмма продолжала озабоченно созерцать пышное ложе. Не дождавшись ответа, Джеймс добавил:

— Я думал, у нас деловое соглашение.

— Да, конечно. — Она вскинула на него глаза. — Но я и вообразить себе не могла, что это подразумевает, что мы будем спать в одной постели.

— У нас нет выхода, — сказал Джеймс. — Можно, конечно, пройти по коридору, постучать в дверь судьи Риордана и сказать ему, что произошла ошибка. А потом я вернусь в Лондон, а ты в свою маленькую школу, при условии, что городские кумушки позволят тебе учить их детей, после того как им стало известно, что я провел ночь в твоем доме, когда мы еще не были женаты. Ну и конечно, тебе снова придется отбиваться от знаков внимания лорда Маккрея и твоих остальных не менее пылких ухажеров. Так что решай сама.

Эмму пробрала дрожь, несмотря на то что в комнате было не слишком холодно. Хотя, что и говорить, в постели им было бы намного теплее. В любом случае ее затрясло от предложения Джеймса, а не от холода.

— Нет, — отозвалась она слабым голосом. — Пожалуй, не стоит.

— Я так и думал, — деловито сказал Джеймс. Затем, полагая, что вопрос улажен, решительно подошел к кровати, откинул одеяло и прямо в халате забрался в постель. Он даже не развязал пояс, пребывая в мрачной уверенности, что это ему не понадобится.

Эмма, все еще стоявшая у изножья кровати, наблюдала за ним широко распахнутыми глазами. Ее волосы, освободившиеся от многочисленных шпилек, удерживавших тяжелые завитки, золотистыми волнами ниспадали на плечи. Хрупкая, с распущенными локонами, она казалась неземным созданием. От одного взгляда на нее в груди Джеймса что-то сжималось…

Впрочем, когда было иначе? Глядя на нее сейчас, застывшую в нерешительности у постели, Джеймс чувствовал то же самое, что и тогда, когда увидел Эмму, спускающуюся по лестнице в своем первом бальном платье, а не в муслиновом, с оборками и панталонами, в которые ее наряжала тетка вплоть до шестнадцати лет. Как можно забыть потрясение, которое он испытал, впервые увидев Эмму — забавную сиротку Эмму — в настоящем декольте с забранными вверх волосами и лукавой улыбкой на устах, довольную произведенным впечатлением.

Но Эмму не интересовали его чувства при ее появлении. Куда там! Стюарт, чуть не уронивший стакан с пуншем, вот за кем она пристально наблюдала в надежде обнаружить признаки восхищения.

Стюарт, разумеется, оправдал ее надежды, хотя чуть позже Джеймс слышал, как он делает Эмме внушение о суетности таких вещей, как декольтированные платья и кружевные веера. Как она может выносить бесконечные проповеди Стюарта, было выше понимания Джеймса, но он полагал, что поскольку Эмма преклоняется перед его кузеном с юных лет, то едва ли замечает их. А если и замечает, то, вероятно, наслаждалась ими, ибо любой знак внимания со стороны Стюарта для девушки, влюбленной в него так долго, как Эмма, лучше, чем никакого внимания вообще.

Глядя на Эмму в свете свечей, Джеймс осознал, что не имеет никакого значения, во что она одета. В бальном платье или в стареньком халате, в великолепных шелках или простеньком ситце, она оставалась самой красивой женщиной из всех, что ему приходилось видеть.

Взглянув в ее лицо и заметив, что она все еще озабоченно хмурится, Джеймс вздохнул.

— Это всего лишь на одну ночь, Эмма, — сказал он. — В доме моей матери у нас будут отдельные комнаты. А теперь ложись. Впереди у нас долгий путь.

Он перекатился на бок и, смочив пальцы слюной, загасил единственную свечу, освещавшую небольшую комнату.

Только очутившись в темноте, Эмма наконец решилась забраться в постель. При этом она не сняла с себя одежду, просто приподняла одеяло и скользнула под него, такая легкая, что пуховая перина почти не прогнулась под ее весом. Джеймс лишь уловил слабый аромат лаванды, когда ее голова коснулась подушки рядом с ним.

И больше ничего. За исключением тихого, почти неразличимого звука ее дыхания. И жара, исходившего от ее миниатюрного тела, который Джеймс ощущал, несмотря на шесть дюймов разделявшего их пространства.

Эмма, лежа рядом с Джеймсом в темноте, напряженная, как струна, могла только гадать, чем все обернется. Как, скажите на милость, она дошла до того, что оказалась в одной постели с Джеймсом Марбери? Нет, это невозможно постигнуть.

И тем не менее это произошло, точнее, происходит, и, похоже, она ничего не может с этим поделать, разве что устроить шумную сцену, чего она никогда не допустит. Нет, надо отнестись к сложившейся ситуации трезво и по-деловому, как это делает Джеймс. В конце концов, она не какая-нибудь ханжа. Она взрослый человек и должна вести себя, соответственно.

Но… Как замечательно он выглядит в шелковом халате! Эмма несказанно обрадовалась, когда Джеймс погасил свет, избавив ее от ослепительного зрелища его мужественной красоты. Право, неужели она слишком многого хочет, мечтая, чтобы граф Денем имел заурядную внешность или хотя бы обладал привлекательностью на уровне Стюарта? Ну почему Джеймс должен быть самым красивым мужчиной из всех, кого она когда-либо видела? Почему ее взгляд неудержимо притягивает к вырезу его халата, обнажавшему поросль темных волос на груди? И почему ее так интересует, имеется ли под этим халатом еще что-нибудь из одежды?

Но самый главный вопрос заключается в том, почему все, связанное с Джеймсом Марбери, стало вдруг вызывать у нее такой жгучий интерес? Из-за того поцелуя? В сущности, Эмма не воспринимала Джеймса как мужчину — во всяком случае, не в такой степени, — до того умопомрачительного объятия на их свадьбе. Раньше он был… просто Джеймсом, надежным, заслуживающим доверия, а порой и осуждения кузеном Стюарта.

Но теперь вдруг Джеймс превратился в нечто неизмеримо большее. Он приехал на остров в поисках останков Стюарта, а вместо этого нашел его вдову, оставшуюся без всяких средств к существованию.

И что, разве он развернулся и отправился назад в Лондон? Отнюдь. Он не только спас ее от весьма затруднительной ситуации, учитывая поползновения лорда Маккрея, но и попытался обеспечить ее будущее, что никогда бы не пришло в голову Стюарту, равнодушному к практической стороне жизни. Не то чтобы Эмма особенно нуждалась в помощи Джеймса или какого-либо другого мужчины, хотя один Бог знает, как бы она отделалась от лорда Маккрея. Но Джеймс, казалось, был полон решимости о ней позаботиться, даже ценой огромных неудобств для себя лично. И за это Эмма была ему очень благодарна. Вот только почему вместо того, чтобы размышлять о добрых делах Джеймса, она думает о его губах? Почему вместо того, чтобы предаваться воспоминаниям о замечательном ужине, который он для нее устроил, она думает о том, как замечательно он выглядит в халате? Неужели Стюарт был прав? Неужели она и в самом деле безнравственная особа?

Видимо, да. Иначе почему она не в состоянии думать ни о чем, кроме тепла, струившегося с его стороны кровати? Почему ей приходится прилагать усилия, чтобы удерживать руки под одеялом, не позволяя им пуститься в исследование того, что скрывается под халатом Джеймса?

Господи! Наверное, с ней что-то не так.

Но разве это не лучше, чем ложиться спать одной? Достаточно вспомнить те ночи, когда она лежала в постели, которую раньше делила со Стюартом, холодная и одинокая, прислушиваясь к завыванию ветра и рокоту моря, всеми забытая и покинутая. Нет, уж лучше так, в тысячу раз лучше.

Внезапно, охваченная чувством безмерной благодарности к мужчине, лежавшему рядом, Эмма тихо произнесла, нарушив тишину погруженной во мрак комнаты:

— Джеймс!

Он ответил не сразу, и Эмма решила, что он спит. Как, должно быть, приятно вот так проваливаться в сон, а не лежать целый час, а то и более, размышляя о собственной распущенности либо, что случалось гораздо чаще, о затянувшейся полосе неудач или непослушном петухе.

Глубокий голос Джеймса заставил ее вздрогнуть. Выходит, он не спит?

— Да, Эмма? — сказал он.

Эмма растерянно заморгала в темноте, сожалея, что вообще открыла рот. Конечно, ей хотелось как-то выразить свою признательность за все, что он для нее сделал. Но полночь не лучшее время для задушевных бесед. Кто знает, что может случиться под покровом темноты? И о чем она только думала?

Но теперь никуда не денешься, придется пройти через это. В конце концов, Джеймс ждет от нее каких-то слов или действий.

— Спокойной ночи, — сказала Эмма и подалась к нему с намерением быстро поцеловать в щеку.

Этому намерению не суждено было осуществиться, потому что Джеймс повернул голову и завладел ее губами.

 

Глава 21

Когда рот Джеймса прижался к ее губам, Эмма напряглась, готовая отпрянуть, но не смогла по двум причинам. Во-первых, он обхватил ее рукой, всего одной, но так крепко, что было ясно, что он не намерен ее отпускать. А во-вторых…

Она не хотела.

Это было шокирующее открытие. Эмма, конечно же, понимала, к чему может привести ее подобное поведение. Она лежит в постели с цветущим, полным сил мужчиной, который в отличие от Стюарта не испытывает предубеждений против физического проявления чувств. Так что она отлично осознавала, на что напрашивается, позволяя Джеймсу себя целовать.

Но ей было все равно.

Как можно отказаться от поцелуя, который доставляет такие… божественные ощущения. Никакого другого объяснения, почему она не оттолкнула Джеймса, Эмма просто не могла придумать.

Но как чудесно ощущать его губы на своих, как тогда в замке. Кто же знал, что Джеймс Марбери так целуется? Уж конечно, не она, иначе год назад все могло сложиться совсем по-другому.

Ибо, вопреки утверждениям Стюарта, физическое проявление любви является важной частью любовных отношений. Не то чтобы она вообразила, будто Джеймс влюблен в нее… но она ему определенно нравится. Достаточно, чтобы жениться на ней ради того, чтобы она получила свое наследство. И достаточно, чтобы целовать ее так страстно, что ее пробирает до кончиков пальцев.

С другой стороны, Стюарт, пожалуй, был прав, не одобряя физического проявления чувств. Потому что ощущения, которые испытывала Эмма, прижимаясь к Джеймсу так крепко, что пояс его халата упирался ей в живот, нельзя было назвать иначе как греховными.

И, как многие греховные вещи, это было необыкновенно приятно. Поэтому, когда секундой позже Джеймс обвил ее обеими руками и опрокинул на спину, нависнув над ней своим мощным торсом, Эмма ничуть не возражала. Что лишний раз свидетельствовало о состоянии, до которого ее довели его поцелуи.

Теперь Джеймс переключился на ее шею, осыпая поцелуями нежную кожу. Он целовал ее так, словно не мог насытиться, и вместе с тем так, словно проделывал это тысячу раз. Как эта мысль пришла ей в голову и откуда она взялась, Эмма не знала. Может, он целовал ее так в мечтах? И чьи это были мечты? Его или ее?

И, что еще более странно, ее тело откликалось на его поцелуи, словно было привычным к ним, хотя Джеймс Марбери — да и никто другой, если уж на то пошло, — никогда не целовал ее в шею или за ушком. А ведь их первый поцелуй состоялся только сегодня утром!

Но как убедить в этом ее тело, которое самым бесстыдным образом льнуло к Джеймсу, словно приветствуя вновь обретенного — и весьма близкого — друга. Даже ее руки, казалось, обзавелись собственным разумом и творили без ее ведома неописуемо неприличные вещи. Эмме оставалось только беспомощно наблюдать, как они развязали пояс его халата и скользнули под шелковистую ткань, чтобы ощутить его прохладную обнаженную плоть.

Какое возмутительное поведение! Но почему-то оно не казалось ей таковым. Почему-то оно казалось уместным, замечательным и единственно правильным. Правильными были движения его рук, скользившие по ее телу, лаская, гладя и сжимая сквозь тонкую ткань ее халата… пока совершенно неожиданно халата не стало. Ночная рубашка тоже куда-то делась, и Эмма испытала настоящее потрясение, когда их обнаженные тела соприкоснулись.

Правильным был последовавший за этим поцелуй, жадный и долгий, словно они не могли насытиться друг другом. А когда его ладонь накрыла ее грудь, это тоже было правильно. Более чем правильно. Это было божественно…

Но не столь божественно, как то, что она почувствовала, когда на смену его руке пришли губы. Никогда в жизни Эмма не испытывала такого дивного ощущения, как в ту минуту, когда жаркие губы Джеймса сомкнулись на ее чувствительном соске. Вцепившись пальцами в густые волосы у него, на затылке, она на несколько мгновений уверовала, что вознеслась на небеса…

Пока секундой позже сильная рука Джеймса не коснулась укромного уголка ее тела. Глаза Эммы широко распахнулись, хотя в комнате было слишком темно, чтобы что-нибудь увидеть. А вот это, мелькнуло в той части ее мозга, которая еще сохранила способность мыслить, уж точно греховно. Восхитительно греховно.

Одна ее рука скользнула ему на шею, а другая уперлась в плечо, словно она хотела притянуть его ближе и в то же время пыталась оттолкнуть. Эмма не могла видеть его в темноте, но то, что она ощущала… было непередаваемо! Тело Джеймса было твердым и упругим, с широкими мускулистыми плечами, плоским животом и длинными крепкими ногами. Грудь его покрывала поросль жестких волосков, пружинивших под ее пальцами. Он был большим, намного крупнее Стюарта… во всех отношениях.

Но этим различия не исчерпывались. Вовсе нет. Джеймс был куда более дерзким любовником, чем Стюарт, более опытным и склонным дарить удовольствие, а не только получать его. Ощущения, о существовании которых Эмма только смутно догадывалась, нахлынули на нее мощным потоком.

Задохнувшись от разлившегося по всему телу жара, Эмма не сомневалась, что ее сердце вот-вот разорвется, когда в ней оказалась та часть его тела, которую она более всего желала — и немного побаивалась. Вцепившись пальцами в его плечи, содрогавшиеся от усилий, которые Джеймс прилагал, стараясь быть нежным, Эмма, точнее, распутное создание, в которое она превратилась, теснее прижалась к нему и медленно, по мере того как их поцелуй становился все более проникновенным, раскрылась ему навстречу.

Но когда Джеймс вошел в нее, она чуть было не отстранилась, уверенная, что что-то неправильно… и вместе с тем понимая, что все абсолютно правильно. Со Стюартом все было не так. Совсем не так. Стюарт никогда не заполнял ее настолько, что ей казалось: еще немного и она лопнет, и никогда не двигался с такой уверенностью, с таким искусством и самозабвением. Как будто бы Джеймс тысячи раз репетировал этот миг в своем воображении…

Но это невозможно. Потому что Джеймс не мог даже вообразить, что они когда-либо… Он ни разу не дал ей ни малейшего повода думать, что он…

Джеймс слегка сдвинулся, на долю дюйма. Но этого оказалось достаточно, чтобы снова привести ее в панику. Эмма попробовала отстраниться — от страха перед его огромным телом, от внезапного осознания, что она наделала, от его непривычного веса и запаха… Но в следующее мгновение все изменилось. Джеймс начал медленно двигаться, и все восхитительные ощущения, которые она испытывала, когда он касался ее, вернулись. В изумлении Эмма прильнула к нему, тихими возгласами признательности встречая его толчки, нежные вначале, а затем все более мощные.

Ее бедра выгибались ему навстречу в отчаянной жажде высвобождения, приближавшегося с каждым новым толчком. Нашептывая какие-то слова, которые Эмма не могла разобрать в угаре страсти, Джеймс схватил ее за руки, хотя она и не думала сопротивляться, и прижал их к постели, словно опасался, что она ускользнет.

Но у Эммы и в мыслях не было ничего подобного. Все ее существо сосредоточилось на Джеймсе, на его прерывистом дыхании, на жесткой щетине на его подбородке, царапавшей ее нежную щеку, и ритмических движениях его сильного тела, таких могучих, что она опасалась за сохранность кровати, ходившей под ними ходуном. При ее-то везении злосчастная штуковина могла сломаться и оповестить всю гостиницу об их ночных занятиях.

Высвобождение, когда оно пришло, было не сравнимо ни с чем, что ей приходилось испытывать в жизни. Только что, казалось, каждый ее нерв вопил, натянутый до предела, а в следующее мгновение она окунулась в море сверкающего огня. Жидкое пламя волна за волной накатывало на нее, заставляя все тело содрогаться от восторга. Услышав ее то ли крик, то ли рыдание, Джеймс потерял остатки самообладания. Эмма не ошиблась в своем ощущении, будто бы он занимался с ней любовью раньше. Джеймс воображал эту сцену тысячи раз, но и представить себе не мог ничего столь совершенного, столь естественного и гармоничного…

Он вошел в нее в последний раз, погрузившись так глубоко, насколько смог, не заботясь более ни о чем, стремясь лишь к собственному высвобождению.

И оно пришло, омыв его бурными потоками, исторгнув из его груди рык такой мощи, что Эмма всполошилась, как бы он не перебудил всю гостиницу.

В первые мгновения, когда Джеймс обессиленно рухнул на нее, Эмма ничего не чувствовала, кроме бешеного стука его сердца, тяжести его тела и сквозняка, тянувшего из-под плохо пригнанных оконных рам, охлаждая ее разгоряченную кожу. Потребовалось несколько минут, чтобы вся непоправимость случившегося дошла до ее сознания.

С упавшим сердцем Эмма поняла, что башмаки, которые она приколотила к Древу желаний, не принесли ей ничего хорошего. Полоса невезения продолжалась.

Как же они теперь смогут расторгнуть брак?

 

Глава 22

— Эмма! — воскликнула вдовствующая графиня Денем, широко раскинув руки. — О, дорогая!

И Эмма очутилась в объятиях, таких крепких, что испугалась за свои ребра. Приветствие леди Денем никак нельзя было назвать сдержанным.

В этом смысле они с сыном не имели ничего общего. Невысокая и плотная, с довольно обыкновенным лицом, но признанный знаток моды и тонкая ценительница прекрасного, леди Денем была одной из самых популярных аристократических особ в Лондоне, причем не только за умение принять гостей, но и за исключительно добрый нрав.

И прием, оказанный Эмме, служил лишним тому подтверждением. Разомкнув наконец прямо-таки удушающие объятия, леди Денем подвергла гостью самому пристальному осмотру.

— Она слишком худая, — объявила она, критически глядя на Эмму в простом платье из шотландки и шляпке в тон, не соответствовавшим ни времени года, ни моде. — Тебе так не кажется, Джеймс? Чем ты там питалась, Эмма? Воздухом? Ты тоненькая как тростинка. Ну ничего. Кухарка живо нарастит жир на твои косточки. Подожди, пока ты попробуешь ее… но Бог мой, а это кто такой? — Леди Денем умолкла, только сейчас заметив мальчика, наполовину скрытого юбка ми Эммы.

Фергюс, выглядывавший из-за Эммы, робко отозвался, комкая в руках кепку:

— Фергюс Макферсон, мэм.

Леди Денем, ничуть не удивленная тем, что ее сын привез с собой не только вдову своего кузена, но и маленького полуслепого оборвыша, протянула мальчику пухлую руку:

— Приятно познакомиться, мистер Макферсон. — Фергюс, хотя и польщенный, уткнулся в юбку Эммы, но не от природной застенчивости. Эмма могла поручиться, что Фергюс Макферсон никогда в своей жизни не испытывал смущения. Просто он немного оробел, ослепленный особняком на Парк-лейн, с его высокими потолками, лакеями в ливреях, сверкающими мраморными полами и картинами в золоченых рамах. По сравнению с крытой соломой хижиной, в которой он родился и вырос, дом матери Джеймса казался дворцом. Даже Эмма, некогда знавшая этот дом как свои пять пальцев, обнаружила, что чуточку подавлена его великолепием. Она вдруг осознала, что давно не находилась в помещении, где было достаточно тепло, чтобы не мерзнуть, а оконные стекла были достаточно чистыми, чтобы видеть сквозь них.

Так что Эмма ничуть не винила Фергюса за его поведение. Она и сама охотно бы спрятала лицо, правда, по другой причине. Вот уже несколько дней — с тех пор, как она проснулась в гостинице миссис Мактавиш и поняла, что наделала, ей хотелось только одного: залезть под одеяло с головой и остаться там навеки.

Спала со своим мужем. Вот что она наделала. И хотя с точки зрения общепринятой морали ее грех не относился к числу серьезных, для нее самой он был поистине непростительным. Потому что на самом деле Джеймс ей не муж. Ну, в глазах закона он, возможно, и являлся таковым, но Эмма-то знала, что их союз должен был оставаться чисто формальным. Как же тогда понимать случившееся в ту ночь в гостинице? Эмма не знала.

И не смогла получить объяснений от Джеймса. Собственно, с той роковой ночи им не удавалось оставаться наедине дольше, чем на несколько секунд. Утомленная пылкими занятиями любовью, Эмма заснула, а на следующее утро проснулась в одиночестве. И оставалась одна, пока не спустилась вниз, в трактир миссис Мактавиш и не увидела своего мужа — мужа! — за столом в компании не кого-нибудь, а юного Фергюса Макферсона.

Фергюс, как с улыбкой сообщил ей Джеймс, даже не намекнув на бурную ночь, которую они провели вместе, поедет с ними в Лондон, чтобы показаться врачу, известному специалисту по глазным болезням, с которым Джеймс оказался случайно знаком.

Эмма, конечно, удивилась, но не настолько, как можно было ожидать. Она уже начала привыкать к мысли, что Джеймс Марбери, который год назад послал своего кузена в нокдаун, разительно отличается от нынешнего Джеймса Марбери, искренне, без показухи и суеты старавшегося помочь ближнему. Перемена, произошедшая в Джеймсе за то время, пока они не виделись, была неуловимой, но вместе с тем весьма ощутимой.

Чего Эмма не совсем понимала, так это причин, стоявших за этим удивительным фактом. Люди, подобные графу Денему, не меняются, во всяком случае, так радикально. Должно быть, что-то случилось, что-то такое, что заставило Джеймса жениться на нищей вдове и проявлять заботу о мальчишке, страдающем дефектом зрения.

Но что это может быть, Эмма не представляла.

В итоге все трое — Эмма, Джеймс и Фергюс — отправились в Лондон. Однако за весь долгий путь ей так и не представилось возможности остаться наедине с Джеймсом и задать ему сотню вопросов, крутившихся у нее в голове, включая главный из них: что же им теперь делать?

Не думает же он в самом деле, что они могут и дальше вести себя так, словно ничего не случилось? Нет уж, кое-что случилось и, с точки зрения Эммы, весьма важное.

Но возможно, для столь многоопытного мужчины, как Джеймс, происшедшее ничего не значит? Он, во всяком случае, вел себя именно так.

Как это мило, однако! Как мило, что он может спокойно жить дальше, даже не догадываясь, что вполне заурядная в его представлении ночь явилась для Эммы событием, перевернувшим всю ее жизнь.

И как это похоже на мужчин.

Эмма начинала подозревать, что с Джеймсом Марбери действительно что-то неладно. Конечно, они не виделись целый год, но чтобы всего за год превратиться в совершенно другого человека…

В человека, который в эту самую минуту приподнял Фергюса, чтобы тот мог рассмотреть перекрещенные шпаги, принадлежавшие еще деду Джеймса, которые висели над камином в гостиной. Интересно, что же все-таки случилось с Джеймсом, пока ее не было? Потому что человек, трогательно опекавший едва знакомого мальчугана, не мог хладнокровно сбить с ног ее жениха, а затем отправиться к ее тете и дяде, чтобы предупредить их о предполагаемом побеге.

Надо спросить у леди Денем. Да, вот что она сделает. Она спросит леди Денем, как только они останутся вдвоем, не случилось ли с ее сыном чего-нибудь необычного в минувшем году. Может, его сильно ударили по голове? Или произошло что-либо другое, столь же опасное для жизни? Должно же быть что-то, объясняющее его крайне необычное поведение.

А когда она выяснит, в чем дело, то, возможно, поймет, как относиться к тому, что случилось в ту незабываемую ночь. Эмма искренне на это надеялась. Потому что порой она начинала сомневаться, что все это произошло на самом деле. Вполне возможно, что ей приснился сон, странный и, надо признать, восхитительный, но все-таки сон. Ведь с тех пор Джеймс не прикоснулся к ней даже пальцем, не считая, конечно, тех случаев, когда он предлагал ей руку, помогая выйти из кареты, или поддерживал под локоть, подсаживая в экипаж. Вполне возможно, что ничего и не было. Возможно, они вовсе и не занимались любовью во мраке ночи, словно две потерянные души, которые обрели друг друга после долгой разлуки…

Ну да! И возможно, поросята начнут завтра летать.

Хотя, случись это, Эмма не очень бы удивилась. Теперь ее уже ничем не удивишь. Разве думала она, что вернется в Лондон? И что же? Она в Лондоне, в особняке графа Денема, в двух шагах от дома, в котором выросла и из которого была изгнана за то, что вышла замуж за человека, считавшегося неподходящим женихом для одной из семейства Ван Корт. Мало того, она снова замужем… Замужем за человеком, которого когда-то презирала более, чем кого-либо другого во всей вселенной.

Хорошо еще, что последнее обстоятельство — то, что они с Джеймсом поженились, — никому, кроме них, неизвестно.

Но прошло совсем немного времени, и Эмма убедилась, что даже в этом она заблуждалась.

— Эмма! — проникновенно сказала мать Джеймса, взяв ее за руку. Они стояли перед высоким зеркалом в золоченой раме в комнате, где разместили Эмму и куда она удалилась, чтобы привести себя в порядок. — Я так довольна.

Эмма, поправлявшая прическу, которая рассыпалась, как только она сняла шляпку, улыбнулась графине, полагая, что та рада видеть ее после долгого отсутствия.

— Я тоже рада, миледи, — отозвалась Эмма со всей искренностью. Она всегда питала слабость к тетке Стюарта. — Мы так давно не виделись.

Леди Денем опустилась в глубокое, обтянутое парчой кресло — одно из двух парных кресел, стоявших перед огромным мраморным камином, украшавшим дальнюю стену просторной, роскошно обставленной спальни. Джеймс скрылся в своем кабинете, чтобы просмотреть почту, накопившуюся за время его отсутствия, а Фергюса препроводили в детскую, где он с восторженным изумлением обнаружил целую коллекцию игрушек, сохранившихся с детских лет Джеймса. «Для моих внуков», — объяснила леди Денем, почему-то бросив на Эмму многозначительный взгляд.

Впервые после их прибытия женщины остались наедине, и Эмма решила воспользоваться случаем и выяснить, нормально ли чувствовал себя Джеймс в последнее время и не страдает ли он от падения с лошади. Но когда она повернулась к леди Денем, чтобы задать ей вопрос, то с изумлением обнаружила, что та прижимает к глазам кружевной платочек.

Встревоженная, Эмма поспешила к графине и опустилась на колени возле ее кресла.

— Леди Денем! — воскликнула она. — Что случилось? Вы больны? Может, позвать вашу горничную?

— О нет! — Графиня подняла залитое слезами, но улыбающееся лицо. — Я не — больна, детка. Просто… просто я так счастлива, что снова вижу тебя. Конечно, мы расстались не лучшим образом. Но ты должна понять, дорогая, что это случилось только потому… что вы были так молоды! Мысль, что вы решили поселиться в таких диких местах… была просто невыносимой.

— Я понимаю, — тихо сказала Эмма. — Пожалуйста, леди Денем, не расстраивайтесь.

— Онория. — Леди Денем похлопала ее по руке. — Теперь ты должна называть меня по имени, дорогая. И не смей даже думать, что я виню тебя в том, что произошло со Стюартом. Если уж он что-то решал, не было силы, способной его образумить. Мне так жаль, что он умер. Но он умер счастливым, Эмма. Ведь вы были счастливы там, на островах, правда?

Эмма, нервно кусавшая нижнюю губу, поспешно ответила:

— Да, конечно.

— Я так и думала. — Бледно-голубые глаза леди Денем, так не похожие на переменчивые ореховые глаза ее сына, нежно засветились. — А как могло быть иначе? Но должна признаться, Эмма, я рада, что ты вернулась домой.

Эмма растроганно улыбнулась.

— Я тоже, — сказала она. — Хотя и не думала, что буду испытывать что-нибудь подобное. Леди Денем, я хотела спросить… — Заметив укоряющий взгляд пожилой женщины, она поправилась: — Я хотела сказать, Онория. Вы что-нибудь знаете о моей семье? Вышла ли Пенелопа замуж? Как поживают дядя и тетя? Они здоровы?

— Вполне, — сказала леди Денем, промокнув глаза. — Конечно, они рассчитывали на несколько иной союз между нашими семьями, но не думаю, что они были бы счастливее, сложись все иначе. Мы ждем их на ужин сегодня вечером. Надеюсь, ты не возражаешь. Но когда до них дошли новости, невозможно было заставить их ждать более ни дня.

Эмма, пытавшаяся осмыслить сказанное графиней, спросила:

— Вы хотите сказать, что предупредили их о моем приезде?

— Я? Нет, дорогая. Я здесь совершенно ни при чем…

Их прервал стук в дверь. В ответ на Эммино «Войдите!» дверь распахнулась, и два лакея, за которыми следовал дворецкий леди Денем, Бэрроуз, внесли в комнату огромный сундук. Эмма тотчас узнала монограмму, украшавшую одну из его стенок.

— Но это, — сказала она в некотором замешательстве, — сундук лорда Денема.

— Разумеется, миледи, — торжественно произнес Бэрроуз.

Эмма, смущенная обращением «миледи», но полагая, что Бэрроуз, служивший еще деду Джеймса, с годами стал несколько рассеянным, деликатно заметила:

— В таком случае разве не следует отнести его в комнату лорда Денема?

— О Боже! — Графиня поднялась на ноги и бросила на дворецкого виноватый взгляд. — По-видимому, они и вправду хотели сделать нам сюрприз, Бэрроуз.

— Похоже на то, мадам, — отозвался тот, безуспешно пытаясь подавить улыбку.

Эмма, переводившая взгляд с матери Джеймса на дворецкого и обратно, поинтересовалась с растущим подозрением:

— Какой сюрприз?

Но прежде чем кто-либо успел удовлетворить ее любопытство, в коридоре послышались решительные шаги и на пороге комнаты появился Джеймс.

— Вот ты где, — обратился он к матери и протянул ей карточку, напечатанную на плотной кремовой бумаге. — Я получил это чрезвычайно странное послание по почте. Надеюсь, ты объяснишь мне, что это значит?

Леди Денем, выглядевшая так, словно вот-вот взорвется от избытка радости, тем не менее сдержалась и, в свою очередь, осведомилась:

— Это, случайно, не приглашение леди и лорда Картрайтов на бал в твою честь?

Джеймс взглянул на карточку.

— Да, но не только в мою честь.

— Да, — сказала леди Денем. Затем, не в силах больше сдерживаться, выпалила: — Это в честь тебя и… твоей жены! — Она устремила сияющий взгляд на Эмму и своего сына. — О, мои дорогие! Мы все знаем! Мы в курсе вашего маленького секрета! Судья Риордан нам все написал. Поздравляю, мои милые! Мы так счастливы за вас обоих!

 

Глава 23

Эмма почувствовала, что земля качнулась у нее под ногами. Она была совершенно уверена в этом. Либо ее колени, никогда прежде не подводившие ее, внезапно превратились в желе.

Как бы то ни было, но она тяжело опустилась в кресло, которое леди Денем только что освободила, не в состоянии держаться на ногах.

— Судья Риордан написал вам? — Ошарашенный вид Джеймса вполне соответствовал ощущениям Эммы. — Когда?

— Мы получили его письмо несколько дней назад. — Улыбка леди Денем несколько померкла. — О, ради Бога, Джеймс, не нужно сердиться. Судья Риордан предупредил нас, что вы хотели, чтобы это был сюрприз, и я могу понять, учитывая все обстоятельства, что некоторая осмотрительность не помешает. Ясно, например, что пока не следует давать объявление в газеты. Разве что короткую заметку в светской хронике. «Недавно девятый граф Денем и миссис Стюарт Честертон», ну и так далее. Никто даже не обратит внимания, дорогой. Ведь Стюарт… — Она взглянула на Эмму. — В сущности, в нашем кругу его почти не знали. Он предпочитал обществу свои книги.

Джеймс, казалось, ничего не слышал. Он продолжал взирать на приглашение, которое держал в руке, но, похоже, его тоже не видел.

— Старый проныра, повсюду сует свой нос! — вымолвил он наконец таким тоном, что не приходилось сомневаться: он имеет в виду судью Риордана.

Но леди Денем, не подозревавшая об истинном положении вещей, воскликнула:

— О, дорогой, ты не должен винить лорда Картрайта, он хотел как лучше. В конце концов, мы старые друзья. И все так довольны. Слышал бы ты Ван Кортов, когда они были здесь пару дней назад. Они примчались сюда, как только тоже получили письмо…

Эмма, вцепившись пальцами в подлокотники кресла, воскликнула:

— Мои дядя и тетя? Он им тоже написал?

— Разумеется, — ответила леди Денем, переводя растерянный взгляд со своего сына на Эмму. — Ты же не сердишься? По-моему, это очень мило с его стороны. Такой приятный, заботливый человек.

Единственным ответом Джеймса на это заявление был горький смешок. Эмма сожалела, что в отличие от него не видит в ситуации ничего забавного. Ибо странный сон, в котором Эмма пусть на одну только ночь, но впервые почувствовала себя глубоко и безоглядно любимой, обернулся отвратительной явью.

Но разве это не произошло раньше, когда она проснулась утром после свадьбы? Разве не ужасно то, что мужчина, любивший ее с таким страстным самозабвением ночью, едва замечает ее присутствие при свете дня?

— Как же вам не стыдно, — сказала леди Денем с мягким укором. — Скрывать собственную свадьбу! Я, конечно, понимаю, что вам не хотелось афишировать то, что вы поженились так скоро после смерти Стюарта, но пытаться утаить это от меня! Вам следовало бы знать, что с моей стороны вы встретите полное понимание.

— Матушка… — начал было Джеймс, но леди Денем весело продолжила:

— В конце концов, каждый, кто видел год назад, как вы ссорились — как кошка с собакой! — догадывался, что в один прекрасный день вы окажетесь у алтаря…

— Матушка! — Красивое лицо Джеймса, как отметила Эмма, приобрело весьма необычный багровый оттенок. Хотя, возможно, это была игра солнечных лучей, струившихся в высокие окна, расположенные позади ее кресла. С какой стати Джеймсу краснеть?

— Фу! — сказала леди Денем, отмахнувшись от сына. — Я видела, как вы поглядывали друг на друга через весь бальный зал…

Эмма вдруг отчаянно возжелала, чтобы пол под ее креслом разверзся и поглотил ее целиком. Конечно, они с Джеймсом часто спорили при всех, но Эмма никогда не подозревала, что кто-то, помимо Стюарта, а тем более ее нынешняя свекровь, обращал на это внимание. И конечно же, их жаркие дискуссии не были, что бы там ни думала леди Денем, чем-то большим, чем попыткой двух совершенно разных людей навязать друг другу свой образ мыслей. И насколько Эмма могла судить, никаких томных взглядов тоже не было, во всяком случае, с ее стороны.

А что касается Джеймса, Эмма никогда не замечала, чтобы он проявлял к ней какие-либо чувства, кроме братской снисходительности — до недавних пор, разумеется.

Но в этом ей некого винить, кроме себя. В конце концов, все началось с ее дурацкого желания поцеловать Джеймса на ночь. Конечно, предполагалось, что это будет невинный поцелуй в щеку. Но Эмма явно недооценила своей порочной натуры, оказавшейся не способной противостоять низменным инстинктам, а в ту ночь ей ничего так не хотелось, как увидеть, что скрывается под шелковым халатом Джеймса Марбери.

Что ж, она смогла удовлетворить свое любопытство. Неудивительно, что Джеймс теперь едва удостаивает ее взглядом. Можно себе представить, какого он мнения о ней!

— Так мы оставим сундук здесь, милорд? — Несмотря на вопросительный тон, Бэрроуз, похоже, заранее был уверен в положительном ответе. Который он и получил, к величайшему изумлению Эммы.

— Конечно, — кивнул Джеймс, даже не взглянув в ее сторону, и добавил: — Пойду узнаю, когда доктор Стоунлеттер сможет принять мальчика…

И, не сказав больше ни слова, он повернулся и вышел из комнаты.

О Боже! Это никуда не годится. Шокирован Джеймс ее распущенностью или нет, но теперь ему придется поговорить с ней. Не могут же они оставить все как есть!

Вскочив с кресла, Эмма обратилась к леди Денем:

— Прошу прощения, миледи, я на минутку отлучусь. — И кинулась бегом за Джеймсом, не обращая внимания на слуг, провожавших ее изумленными взглядами.

Услышав стук каблуков, Джеймс обернулся. При виде Эммы лицо его приняло выражение властной неприступности.

— Послушай, Эмма, — начал он, прежде чем она успела произнести хоть слово.

Но Эмма была сыта по горло его отговорками. Вцепившись в руку Джеймса, она втащила его в ближайшую комнату, оказавшуюся утренней гостиной леди Денем, что, впрочем, не имело никакого значения. Главное, там была дверь, которую можно было закрыть, что Эмма и проделала, прежде чем повернуться лицом к графу

— Нет, это ты послушай, Джеймс, — прошипела она, с трудом удерживаясь от крика. — Так больше не может продолжаться. Нам нужно поговорить Я знаю, что ты меня не одобряешь — и видит Бог, я сама не слишком довольна собой, — но ты не выйдешь из этой комнаты, пока мы не решим, что делать дальше.

Джеймс, в глазах которого зажглись веселые искорки, скрестил на груди руки. Эмма старалась не смотреть на выпуклые мускулы предплечий, обрисовавшиеся при этом под его одеждой — зрелище, хотя и крайне привлекательное, но не из тех, на которые должна обращать внимание вдова викария, даже если эти мускулы принадлежат ее мужу.

— И что такого, — осведомился Джеймс сардоническим тоном, — ты сделала, чего я, по-твоему, не одобряю?

Эмма, к своему стыду, почувствовала, что ее щеки загорелись.

— Неужели непонятно? — прошептала она. — Признаю, я совершила ошибку, когда поцеловала тебя. Но и ты в этом участвовал. Так что не стоит сваливать всю вину на меня.

— Эмма, — сказал Джеймс все так же сухо, — я тебя ни в чем не обвиняю. Совсем наоборот.

Не совсем уверенная из-за крайнего смущения, в котором она пребывала, что он имеет в виду, Эмма только и могла, что покачать головой и взволнованно спросить:

— Что нам теперь делать? — Джеймс удивленно приподнял брови.

— Не имею ни малейшего понятия, — сказал он. — А ты что предлагаешь?

На секунду Эмма онемела, но довольно быстро пришла в себя и прошипела:

— Что я предлагаю7 С самого начала это была твоя затея. Что ты предлагаешь?

— Я предлагаю, — сказал Джеймс, сунув руку в карман жилета и взглянув на часы, которые он извлек оттуда, — чтобы мы выпили чаю. Лично я проголодался. А после чая нам не мешает отдохнуть. Как я понял, на ужин пожалует вся твоя семья, чтобы отпраздновать наше счастливое бракосочетание.

Эмма топнула ногой достаточно энергично, чтобы многочисленные безделушки, расставленные на полках по всей комнате, зловеще зазвенели.

— О, как ты можешь превращать все в шутку? — воскликнула она. — Неужели ты не понимаешь, что судья Риордан все испортил? Твоя мать все знает! Мы же собирались сохранить наш брак в секрете, а теперь она все знает!

— Да, — согласился Джеймс, убрав часы в карман и почесывая подбородок. — Она, бесспорно, знает.

На его лице, однако, не отразилось и намека на негодование, которое, с точки зрения Эммы, должно было вызвать подобное предательство.

— Джеймс, как же нам теперь аннулировать брак? — пожелала знать Эмма. — Твоя мать в таком восторге, что только об этом и говорит. Она попросила меня называть ее Онорией. Представляешь, она уже рассуждает о внуках!

Джеймс с удивленным видом уронил руку. Но не в связи, как могла предположить Эмма, с надеждами его матери на грядущее потомство.

— О, — сказал он, слегка прикрыв ореховые глаза, так чтобы Эмма не могла прочитать их выражение. — Ты все еще хочешь расторгнуть брак?

Челюсть Эммы снова отвисла, но на сей раз она не сразу закрыла рот. Она была слишком ошеломлена, чтобы думать о подобных безделицах.

— Джеймс, ты сошел с ума? Конечно, я хочу аннулировать брак! — Она устремила на него настороженный взгляд. — А ты… разве нет? Разве не в этом состоял наш план?

— Вообще-то я полагал, что наши планы изменились. — Джеймс говорил так спокойно, словно речь шла о планах на пикник или о том, чтобы заложить коляску и прокатиться по парку. — Мне показалось той ночью, что тебе понравилось… э-э… быть за мной замужем.

Эмма почувствовала, что ее щеки снова зарделись. Как он может говорить о том, что произошло между ними, в такой небрежной манере? Неудивительно, что он дожил до тридцати лет и все еще не женат!

Хотя, конечно же, женат. В том-то вся проблема.

— То, что произошло той ночью, — прохрипела Эмма, смущенная настолько, что у нее сдавило горло, — было ошибкой. Мне кажется, я это уже объяснила.

Джеймс, напротив, совсем не страдал от смущения. Он смотрел на нее сверху вниз с выражением вежливого внимания, которое обычно демонстрировал, хотя Эмма лично могла бы припомнить ситуацию, и не одну, когда лицо его выражало куда более сильные эмоции.

— Жаль, что ты так считаешь, — любезно заметил он. — Признаться, я подумал… но теперь вижу, что ошибался.

Пульс Эммы участился, хотя она и не совсем понимала, с чего бы ему учащаться.

— О чем ты подумал? — поинтересовалась она. Но Джеймс больше ничего не добавил, во всяком случае, о своих личных чувствах.

— Письмо судьи Риордана, — сказал он, — осложнило ситуацию, но я не вижу оснований для паники, Эмма. Не понимаю, почему мы не можем осуществить наш план, если таково твое желание. Моя мать, конечно, будет разочарована, но она переживет это, как, полагаю, и твоя семья. Так что если ты уверена, что не ожидается… э-э… непредвиденных плодов нашего союза…

Эмма чуть не задохнулась. Хотя она и считала, что это едва ли возможно, ее смущение достигло такой степени, что, казалось, даже пальцы ее ног подогнулись в поношенных башмаках.

— Понятно, — сказал Джеймс, наблюдая за ее реакцией с приподнятыми бровями, но без особых эмоций. — Пожалуй, нам следует отложить окончательное решение до того времени, когда этот вопрос разрешится.

— Я… — Эмма не представляла, что сказать. Она понимала, что нужно что-то сказать, но не могла сообразить, что именно. — Ты не должен считать, что обязан…

Джеймс все-таки проявил свои чувства. Он неодобрительно нахмурился.

— Эмма, — сурово сказал он, — неужели ты правда думаешь, что, если вдруг окажется, что ты ждешь моего ребенка, я позволю…

— Просто я не хочу, чтобы ты считал себя обязанным, — поспешно перебила его Эмма. — Я…

Но Джеймс не дал ей продолжить.

— Тебе не нужно беспокоиться об этом, Эмма, — твердо сказал он. — Я всегда стремился к отцовству. Но если выяснится, что оно мне не грозит, ты получишь свое расторжение, если, конечно, не боишься погубить свою бессмертную душу клятвопреступлением.

Как это похоже на Джеймса: как ни в чем не бывало сообщить, что некий эпизод, случившийся ночью в гостинице миссис Мактавиш, не только усложняет принесение клятвы, что брак не был осуществлен, но и превращает ее в бессовестную ложь.

— Лично меня, — продолжил Джеймс, — никогда особенно не волновало, куда попадет моя бессмертная душа. Надеюсь, это все, Эмма? Мне нужно закончить письмо по поводу юного Фергюса, и надо бы проконсультироваться в банке насчет денег, которые судья Риордан должен был перевести на твое имя…

Эмма, стоя посреди ковра с цветочным узором, устилавшего утреннюю гостиную леди Денем, ощутила вдруг глубокое — и совершенно необъяснимое — разочарование Хотя почему она должна чувствовать себя подобным образом, получив ответы на все волновавшие ее вопросы, было выше ее понимания. И чисто женское возмущение тем, что Джеймс не стал возражать против аннулирования брака, здесь совершенно ни при чем.

И все же… Все же он поразительно изменился к лучшему, с тех пор как они виделись в этом доме в последний раз, в тот роковой вечер, когда она рассказала ему о предстоящем побеге…

Эмма тряхнула головой. Господи, о чем она только думает? Неужели можно полностью изменить свое мнение о человеке только потому, что он решил показать врачу одного из ее учеников? Или ее отношение к Джеймсу так резко переменилось в связи с его талантами совсем в другой области?

В любом случае она намерена положить этому конец Джеймс сказал, что они взрослые люди. Что ж, он убедится, что она может быть такой же деловитой и хладнокровной, как и он.

Эмма распрямила плечи и холодно произнесла:

— Благодарю вас, лорд Денем. Это все.

Тем не менее, когда Джеймс, вежливо кивнув, повернулся и вышел из комнаты, Эмме пришлось ненадолго присесть, прежде чем она почувствовала себя в силах снова предстать перед его матерью. Ей даже пришлось несколько раз повторить себе, что скоро все кончится, принимая во внимание ее сомнительную, как доказал предыдущий брак, способность к зачатию. Скоро, совсем скоро она вернется к своей спокойной жизни на острове и никогда, если таково будет ее желание, никогда больше не увидит Джеймса Марбери.

Так она, во всяком случае, сказала себе.

И даже поверила в это — на некоторое время.

 

Глава 24

Все идет как по маслу, решил Джеймс.

Судья Риордан, сам того не подозревая, оказал ему поистине неоценимую услугу. Ибо чем больше народу узнает про свадьбу, тем сложнее будет расторгнуть брак.

А расторжение брака с Эммой Ван Корт было последним, чего желал Джеймс.

Даже сейчас, сидя в гостиной своей матери и наблюдая за воссоединением новобрачной с ее семьей — как будто, черт побери, они не расстались тогда, когда она объявила им, что выходит замуж, невзирая на их мнение, — Джеймс не мог поверить в свою удачу. Он поехал в Шотландию за телом Стюарта, а кончилось тем, что привез домой жену.

И не просто жену, а ту самую женщину, которая долгие месяцы преследовала его во сне и терзала наяву. Джеймс не представлял, что он такого сделал, чтобы заслужить подобную награду. Но он знал, что завоевал ее наконец и будет тщательно оберегать.

Даже от самой Эммы, которая, по всей видимости, разбирается в собственных чувствах куда хуже, чем ей кажется.

Эмма что-то сказала Пенелопе, прилагавшей значительные усилия, чтобы не показать, как она унижена тем, что ее младшая кузина вышла замуж во второй раз, а она не успела даже обручиться, и та рассмеялась, откинув назад голову. Глядя на них, Джеймс не в первый раз подумал, что просто невероятно, как это Ван Корты, относившиеся к числу наиболее просвещенных и богатых семейств в Лондоне, но не отличавшиеся особой склонностью к филантропии, умудрились вырастить такую девушку, как Эмма. Она отличалась от своей кузины как день от ночи.

И дело не в простом сером платье, которое на ней было — первым делом с утра Джеймс собирался посетить портниху своей матери, чтобы заказать приданое для своей молодой жены, которую, хотя она и была самой красивой женщиной в комнате, затмевала ее кузина, облаченная в золотистые шелка и увешанная драгоценностями.

Нет, Эмма разительно отличалась от остальных членов своей семьи. Возможно, из-за ранней смерти родителей, а возможно, из-за ее внутренней сущности, но она всегда сочувствовала страданиям других — от беспомощных птенцов, которых Эмма находила в детстве после бури и умоляла Джеймса положить назад в гнездо, до голодающих в Папуа — Новой Гвинее, для которых она позже выпрашивала у него пожертвования. Неудивительно, что она с юных лет обожала Стюарта. Помимо бледного лица и меланхоличного выражения — качеств, совершенно неотразимых для юной девушки, — он, как и Эмма, горел желанием помогать ближним.

Никто, однако, включая Джеймса и родных Эммы, не воспринимал ее увлечение Стюартом всерьез. Джеймс всегда полагал, что оно умрет естественной смертью, когда Эмма наконец поймет, что Стюарт по своей природе более заинтересован в духовном союзе, нежели в физическом.

К несчастью, этого не случилось. В ту самую минуту, когда Джеймс приготовился выслушать признание Эммы, что Стюарт отказался от нее ради церкви, она огорошила его известием о предстоящем побеге.

Теперь, оглядываясь назад, Джеймс не мог понять, почему он был так уверен, что Эмма в конце концов увидит именно в нем своего будущего мужа. Пока он разглагольствовал о том, что бедные должны сами заботиться о себе, Стюарт мало-помалу завоевывал сердце Эммы своей неколебимой верой в Бога и неистощимыми благими порывами. Немудрено, что в итоге она выбрала кузена Джеймса. Для такой девушки, как Эмма, жизнь на Шетлендах с ее бедностью и неудобствами была куда достойнее, чем уютное существование жены графа!

Но графы — и Джеймс был полон решимости доказать ей это — обладают куда большими возможностями, чтобы помочь страждущим, чем неимущие викарии.

Он уже приложил кое-какие усилия, чтобы показать Эмме, что из графов получаются лучшие любовники, чем из викариев. К сожалению, Джеймс мог только догадываться, что она думает по этому поводу, но полагал, что у нее нет оснований жаловаться — несмотря на то что она продолжала настаивать на расторжении брака.

Но как еще он мог убедить ее в необходимости выйти за него замуж? Ведь Эмма так и не простила его, как он имел все основания опасаться, за то, что он устроил в тот ужасный день в гостиной. И даже не догадывалась о чувствах, которые он испытывал к ней все это время. Откуда ей было знать, что, пока она вздыхала по его кузену, Джеймс томился по ней?

Но теперь, когда Стюарта не стало, Эмма имеет полное право снова выйти замуж и полюбить. А насколько она нуждается в любви, Джеймс понял, когда поцеловал ее в замке Маккрей. Эмма оказалась весьма пылкой особой, из тех, кто наслаждается поцелуями и тому подобными вещами. Это качество Джеймс редко встречал у дам из общества, но всегда высоко ценил. То, что Эмма оказалась именно такой, не слишком его удивило, но заставило в очередной раз проклясть свою глупость. Упустить такую женщину было непростительным грехом. Во второй раз этого не случится.

Только вот путь к супружескому блаженству с Эммой Ван Корт Честертон едва ли будет легким. Джеймс еще более утвердился в этой мысли, когда они наконец остались вдвоем в отведенной им очаровательной комнате после праздничного ужина в честь возвращения Эммы. Впрочем, слово «праздничный» не совсем точно определяло настроение ее родных. Хотя дядя и тетя Эммы охотно приняли приглашение графини, они еще не совсем оправились от разочарования, что следующей леди Денем стала Эмма, а не Пенелопа, которую они подсовывали Джеймсу под нос с тех самых пор, как та выпорхнула из классной комнаты.

Эмма, появившаяся из гардеробной в уже знакомом Джеймсу поношенном халатике, величественным жестом указала на пару парчовых кресел у камина и осведомилась:

— Кто займет их? Ты или я?

Джеймс тоскливо покосился в сторону пышной кровати, застеленной белоснежным бельем. К несчастью, Эмма перехватила его взгляд.

— Джеймс, о чем ты только думаешь? — вскричала она. — Мы не можем спать вместе. Ты же знаешь, что случилось в прошлый раз. Если мы собираемся расторгнуть наш брак, то не можем… продолжать в том же духе.

Джеймс, тоже облачившийся в халат — без помощи Робертса, оставшегося на острове присматривать за школой и щенками, — присел на краешек постели, чтобы снять ночные туфли.

— Не понимаю, зачем спать в кресле, согнувшись в три погибели, когда рядом удобная постель, — проворчал он, хотя и понимал, что рискует. Но мужчина должен бороться за то, чего хочет. — И потом, мы уже однажды согрешили. Если нам уготовано адское пламя, то жарче оно не станет.

Эмма даже не улыбнулась. Джеймс предположил, что она слишком устала, изображая счастливую новобрачную перед своими родственниками, болтая об общих знакомых и радостно хихикая на протяжении всего ужина.

Джеймс догадывался, чем была вызвана эта демонстрация семейного счастья. В последний раз Эмма видела Артура и Регину Ван Корт в их собственной библиотеке, когда дядя предостерегал ее от опрометчивого брака, а тетя беспокоилась о том, что подумал о ней и ее нелепых планах граф Денем. Если дядя и тетя Эммы и усматривали некоторую иронию в том, что спустя год их непутевая племянница вышла замуж за того самого графа, то не сочли нужным упомянуть об этом. Они были весьма любезны… но Джеймс не заблуждался на их счет, как, впрочем, и Эмма. Вернись она в Лондон как вдова Стюарта, а не жена графа Денема, маловероятно, что семья оказала бы ей такой же теплый прием.

Как бы там ни было, оживление, которое демонстрировала Эмма, стоило ей немалых усилий, что в сочетании с утомительным путешествием с Шетлендов вконец ее измотало. Джеймс видел темные круги, появившиеся вокруг ее сапфировых глаз. Что и говорить, это был тяжелый, полный событий день.

Тем не менее Эмма не собиралась сдаваться.

— Это неправильно, — сказала она. — Но если тебе угодно делать вид, что ты этого не понимаешь, пожалуйста. Я займу кресла.

Сдернув с кровати покрывало, она подошла к креслам и занялась устройством некоего подобия постели.

— Не будь смешной, Эмма, — сказал Джеймс, наблюдая за ее усилиями. — Мы взрослые люди и в состоянии спать в одной постели без… э-э… непредвиденных случайностей.

— Ха! Где я это уже слышала? — осведомилась Эмма.

— Между прочим, — не удержался Джеймс, — ты все и начала.

Он с удовлетворением отметил, что ее лицо вспыхнуло.

— Ну, сегодня ночью тебе это не угрожает, — чопорно сказала Эмма, забираясь в короткую и очень неудобную на вид постель. — Поскольку я буду от тебя на безопасном расстоянии.

— Я ценю твою заботу о моей бессмертной душе, — заметил Джеймс. — Но мне кажется, что она несколько запоздала. Вред уже нанесен. Если мне все равно гореть в аду, то какая разница, согрешил я один раз или тысячу.

Вместо ответа Эмма накрылась с головой. Джеймс пожал плечами и, скользнув под прохладные простыни, признал:

— Хотя в чем-то ты права.

Со стороны кресел не последовало никакой реакции. Улыбнувшись, Джеймс закинул руки за голову и уставился на роскошный полог из голубого шелка, нависавший над кроватью.

— В конце концов, — сказал он, — чем больше мы будем… как это ты выразилась? Ах да, продолжать в том же духе, тем вероятнее, что мы попадемся. Потомство будет неопровержимым свидетельством нашего греха.

Из-под покрывала донесся невнятный возглас. Джеймс повернулся, пытаясь определить, под которым из бугров скрывается голова Эммы.

— Ты что-то сказала, любовь моя? — поинтересовался он.

Эмма откинула покрывало с лица и села на своем неудобном ложе. В свете пламени белокурые завитки создавали вокруг ее головы сияющий ореол.

— Это здесь совершенно ни при чем, — возмущенно сказала она.

— Ты уверена? — осведомился Джеймс.

— Абсолютно.

— Ну что же… — сказал Джеймс, безмерно наслаждаясь собой. Вспышки ее негодования — а Эмма часто на него гневалась — казались ему необычайно привлекательными. Никакого сравнения со льстивыми ужимками достопочтенной мисс Фионы Бейн или Пенелопы Ван Корт. — Полагаю, ты руководствуешься самыми благородными побуждениями. Но поскольку существует вероятность, что вред уже причинен, должен заметить: то, что ты спишь в кресле, едва ли пойдет ему на пользу.

Эмма нахмурила брови.

— Кому?

— Моему сыну и наследнику, — заявил Джеймс. — Вполне возможно, что ты уже ждешь ребенка, Эмма.

Щеки Эммы заалели, но выражение ее лица, явственно указывавшее, как мало он для нее значит, не изменилось.

— Какая трогательная забота! — заметила она. — Но если бы я могла иметь детей, тебе не кажется, что это бы уже случилось? Как-никак я вдова.

Джеймс с некоторым удивлением ответил:

— Но ты прожила со Стюартом совсем недолго. — Что-то в ее тоне подсказало ему, что он вступает на зыбкую почву. Пенелопа Ван Корт тоже прошлась по этому поводу за ужином. Увидев Фергюса, она рассмеялась: «Это же не твой, Эмма? Он слишком взрослый». Эмма, весь вечер смеявшаяся — правда, не слишком убедительно, — даже не улыбнулась.

Чувствуя, что это не та тема, над которой она стала бы шутить, Джеймс добавил:

— Ваш брак длился всего полгода. Я, конечно, холостяк и не слишком разбираюсь в таких вещах. Но насколько я понимаю, некоторым женщинам требуется куда больший срок. В этом нет ничего необычного, Эмма.

— Тем больше у меня оснований, — последовал чопорный ответ, — оставаться в этом кресле подальше от тебя.

Джеймс запоздало сообразил, что в своем стремлении пролить бальзам на рану, о существовании которой он только начинал догадываться, он причинил Эмме, возможно, еще большую боль. И теперь, лежа в полумраке и прислушиваясь к шипению пламени в камине, возле которого свернулась клубочком Эмма, он не мог запретить своим мыслям устремиться в опасном направлении, куда он не осмеливался заглядывать. Что же произошло за этот год? И что, собственно, происходило в спальне между Стюартом и Эммой?

Ибо Эмма, как он теперь знал, не была пассивной любовницей, а, напротив, обладала здоровой склонностью к греховным радостям.

Но Стюарт? Джеймс не мог представить их вместе — и не только потому, что не желал. Просто он не мог вообразить Стюарта и Эмму… таким вот образом. Зная теперь об интересе Эммы к этой области человеческих отношений и зная Стюарта, Джеймс не думал, что их союз был успешным, а тем более счастливым.

И все же несправедливо упрекать Эмму за увлечение его кузеном. Откуда ей было знать обо всех сторонах супружеской жизни? Едва покинувшая классную комнату, она была столь же невежественна в этом отношении, как и большинство девушек ее возраста и общественного положения. Для чего еще нужна семья, как не для того, чтобы оградить юное создание от опрометчивых поступков? А Ван Корты со своей миссией, несмотря на все усилия Джеймса, не справились.

Так что если кто и виноват в той ситуации, в которой оказалась Эмма, то именно они.

Впрочем, Джеймс не считал ситуацию такой уж мрачной. Может, Эмма и полагает, что находится в драматическом положении, связав себя ради получения наследства формальным браком с человеком, который однажды уже ее предал, но он, Джеймс, думает иначе. В конце концов, даже если Эмма не догадывается об этом, она любима, и любима глубоко. И если его поступков недостаточно, чтобы она это поняла, что ж, придется довести это до ее сведения как-нибудь иначе.

Но не сейчас. Не сейчас, когда он обнаружил в ее душе незатихающую боль. Кто знает, сколько разочарований и обид ей пришлось вынести за минувший год? Потребуется время, чтобы она залечила свои раны и снова начала воспринимать окружающий мир как уютное и безопасное место. Джеймс был уверен, что Эмма не воспримет признаний в любви от него или кого-либо другого, пока не почувствует уверенности в себе. Настоящей уверенности, а не притворной, которую она изображала перед своей семьей и всеми теми, кто имел основания произнести четыре самых неприятных на свете слова: «Мы же тебе говорили».

Нет, он подождет… на этот раз. Правда, год назад он тоже ждал, и вот куда это его привело. Любовь всей его жизни вышла замуж за другого.

Но хорошо то, что хорошо кончается. Разве сейчас, год спустя, Эмма не вышла за него?

Ничего, он подождет. И его терпение будет вознаграждено. Наступит день, и, возможно, очень скоро, когда Эмма преодолеет свои обиды, когда она посмотрит на него и поймет, что он изменился.

И из этого понимания, возможно, расцветет чувство, более сильное, чем дружба, которая уже возникла между ними. Дружба и взаимное влечение. Ибо, сколько бы она ни отрицала, Джеймс знал, что Эмма желает его. Ее губы твердили одно, а тело говорило другое. Сколько же ей понадобится времени, чтобы прислушаться к самой себе?

А пока ему вполне достаточно того, что она спит в двадцати футах от него, а не в другом конце страны.

Впрочем, последнее обстоятельство с каждой минутой все сильнее давило на совесть Джеймса. Что за нелепая причуда спать в этих креслах! Будь он проклят, если согласится терпеть такие муки, но единственное, что ему остается — это перебраться в другую комнату, предоставив кровать в полное распоряжение Эммы. А это никуда не годится. Можно себе представить, что скажет по этому поводу его мать и какие разговоры пойдут между слугами.

Около полуночи Джеймс наконец сдался. Отбросив одеяло, он поднялся с кровати и тихо подошел к сдвинутым креслам у камина.

Эмма спала, хотя, как ей удавалось спать в подобных условиях, Джеймс не представлял. Не иначе как от полного изнеможения. Шея ее была согнута под столь необычным углом, что он подумал: если оставить ее в таком положении, утром ей придется несладко.

Вздохнув, Джеймс нагнулся, подхватил Эмму вместе с одеялами и поднял с ее неудобного ложа.

Она тотчас проснулась.

— Сейчас же положи меня! — скомандовала она хрипловатым спросонья голосом.

— Положу, — отозвался Джеймс. — В постель, где тебе и полагается находиться.

Ее реакция не заставила себя ждать.

— Джеймс! — взвизгнула Эмма, но он шикнул на нее.

— Тише, — сказал он. — Ты же не хочешь, чтобы моя мать и бог знает сколько народу примчались сюда? Они мигом сообразят, что к чему и, вне всякого сомнения, сочтут своим долгом известить судью Риордана об истинном положении вещей, и ты никогда не увидишь десяти тысяч фунтов и ту распрекрасную школу, которую собираешься построить на эти деньги.

Упоминание имени судьи возымело обычное действие. Эмма притихла.

— Откуда ты знаешь про школу? — спросила она.

— Ты говоришь во сне.

Она вскинула на него смущенный взгляд.

— Ничего подобного!

— Говоришь-говоришь, — заверил ее Джеймс. — И тем не менее я готов разделить с тобой постель.

Эмма помолчала, настороженно прищурившись.

— Ладно, — сказала она наконец. — Только никаких поцелуев…

Даже если бы она хотела его спровоцировать, то не добилась бы большего эффекта. Джеймс приник к ее губам со всем искусством, на которое был способен, а учитывая его долгий и разнообразный опыт в этой области, способен он был на многое. Эмма повела себя именно так, как он ожидал: вначале мятежно напряглась в его объятиях, а затем обвила его шею руками, прильнув к нему всем телом и раскрыв губы. После этого уложить ее в постель было проще простого.

Впрочем, когда он опустился на нее, накрыв вместо одеяла своим телом, Эмма, казалось, немного пришла в себя и что-то пролепетала. Но тут рука Джеймсе скользнула в вырез ее ночной рубашки, обхватив упругий холмик груди, и вместо слов протеста с ее губ сорвался довольный вздох. А когда его колено раздвинуло ее ноги и твердое бедро прижалось к сокровенному местечку на стыке ее бедер, Эмма, как ни старалась не смогла сдержать очередного вздоха, наслаждаясь волной желания, прокатившейся по ее телу.

После этого все мысли о сопротивлении вылетели у нее из головы, словно прикосновения Джеймса обладали магической силой, делавшей ее послушной всем его прихотям. Ее больше не волновало, сохранится и] брак или нет, лишь бы он касался ее, заставляя трепетать каждый нерв, рассылая восхитительные ощущения по всему телу.

Джеймс, почувствовав, что она сдалась, не преминул воспользоваться своим преимуществом. Конечно это не слишком справедливо, что он имеет над ней такую власть, но не предаваться же ему угрызениям совести сейчас, когда они наконец перешли к тому, о чем он мечтал весь день? Приподняв подол ее ночной рубашки, он проник рукой туда, где только что находилось его бедро. Эмма откликнулась тихими стонами наслаждения, хотя в уголке ее сознания и гнездилась мысль, что нехорошо заниматься любовью с другим мужчиной в том самом доме, где жил ее муж. Но затем она припомнила, что теперь ее муж Джеймс. Да и так ли уж важно, где они находятся, если Джеймс желает ее? И если она испытывает к нему не меньшее желание.

Джеймс тем временем освободился от халата, и они слились воедино, как будто были созданы друг для друга, даже если один из них настолько упрям, что отказывается это признать. Впрочем, Эмма не имела столь разнообразного опыта в подобных делах, как Джеймс, чтобы знать, как редко встречается столь совершенное слияние.

Но она была более чем готова оценить наслаждение, которое они доставляли друг другу. Она взмыла в недосягаемые сферы, где бывала только с ним, Джеймсом. Этого, во всяком случае, она не сможет отрицать.

Когда Джеймс также обрел высвобождение и рухнул на нее, они еще некоторое время лежали, сплетясь влажными телами и тяжело дыша, освещенные последними отблесками затухающего пламени. Наконец он соскользнул с нее и перевернулся на бок. Зеленые глаза встретились с голубыми, и он любезно осведомился:

— Ну а теперь будешь хорошей девочкой и останешься в постели?

Вместо ответа она уткнулась лицом в его шею.

Но Джеймсу этого вполне хватило.

 

Глава 25

— Голубой тебе к лицу, — объявила Регина Ван Корт. — Впрочем, голубой цвет всегда шел Эмме. Правда, Пенни?

Пенелопа Ван Корт, гладя на все увеличивающуюся в размерах груду платьев на соседнем диванчике, только поджала губы. Эмма, стоявшая на низкой скамеечке посреди комнаты, догадывалась, что ее кузине приходится нелегко. Пенелопа всегда трепетно относилась к моде, и хотя родители ни в чем ей не отказывали, они не смогли дать ей то, чего ей больше всего хотелось.

А предметом мечтаний Пенелопы, разумеется, был муж. Ей надоело появляться в бальных залах в белом или бледно-розовом, как полагалось незамужним девушкам. Вид младшей кузины, облаченной в голубое платье самого смелого оттенка, который только можно было вообразить, не способствовал хорошему настроению мисс Ван Корт.

— Пожалуй, — сказала она, поднявшись со своего места, и подошла к окну, встав спиной к островкам зеленого, изумрудного и золотистого шелка, разбросанным по комнате.

Эмма проводила кузину обеспокоенным взглядом. Как объяснить Пенелопе, придававшей такое значение одежде и прочей мишуре, что это всего лишь фасад. Что ее свадьба — сплошное притворство, обман и надувательство…

Или нет? Судя по тому, как развивались события, их брак с Джеймсом постепенно превращался во вполне нормальный, чего нельзя было сказать о ее первом браке.

Впрочем, что бы она ни сказала Пенелопе, маловероятно, что это хоть что-нибудь изменит. Та твердо настроилась на хандру, и Эмма по большому счету не могла упрекнуть ее в этом. Никогда в своей жизни Эмма не видела столько платьев, шляпок, корсетов, нижних юбок и башмачков, сколько привезла портниха леди Денем на следующее утро после их прибытия в Лондон. Складывалось впечатление, что граф скупил весь магазин.

Во всяком случае, когда Эмма в полном неведении вошла в комнату, ожидая застать там только свою тетку и кузину, приехавших с визитом к матери Джеймса, ее глаза чуть не выскочили из орбит.

— Ну нет, — сказал Джеймс, положив ладонь ей на спину и подтолкнув вперед, когда она невольно попятилась. — Уж не знаю на счастье или горе, Эмма, но ты моя жена, и я не могу допустить, чтобы ты донашивала старые платья, хотя лично мне ты нравишься во всем. Люди подумают, что я скряга.

Но Эмма, хорошо представлявшая себе, сколько может стоить подобный гардероб, не преминула заметить:

— Если бы ты пожертвовал сумму, равную стоимости всей этой одежды, бедным, никто бы не посмел назвать тебя скрягой.

— Попробуй хотя бы одно утро вести себя как жена графа, и, обещаю, ты не останешься внакладе. Я готов перевести чек в Общество просвещения аборигенов Сандвичевых островов или в любую другую организацию по твоему выбору. — В ответ на удивленный взгляд Эммы он добавил: — Тебе отлично известно, дорогая, что я не против помощи бедным. Просто я предпочел бы сделать так, чтобы они могли помочь себе сами. Дайте человеку точку опоры… ну и так далее. Думаю, ты понимаешь.

Затем, чмокнув Эмму в лоб, он предоставил ее заботам миссис Деланже и своей матери и отбыл вместе с Фергюсом на прием к известному в научных кругах доктору Стоунлеттеру.

Размышляя о его игривом поведении во время этой сцены, а также о том, что произошло между ними ночью, Эмма не могла не удивляться. Джеймс вел себя как… влюбленный. Другого слова просто не подберешь

Но это же полный абсурд. Не может быть, чтобы Джеймс Марбери в нее влюбился. За все время их знакомства она не слышала от него ни одного одобрительного слова. Правда, стоит им поцеловаться, как происходит что-то совершенно необъяснимое… Но при чем здесь любовь? Страсть, пожалуй. Но страсть — это еще не любовь.

И все же этим не объяснишь его доброту по отношению к ней. Да, и к Фергюсу. Она больше не могла отрицать очевидного: Джеймс Марбери, которого она считала самым жестокосердным человеком на свете, за минувший год непостижимым образом смягчился.

Как и почему — это другое дело. Но, определенно, это не ее заслуга. В сущности, она только и делала, что противоречила ему с того самого утра, когда выглянула в окно и увидела Джеймса в своем огороде. Конечно, за исключением того времени, что они проводили в постели. Эмма обнаружила, что довольно трудно противоречить Джеймсу, облаченному в халат… или без оного.

— Прелестно! — Леди Денем хлопнула в ладоши, выведя Эмму из задумчивости. — Это то, что нужно! Ты наденешь это платье сегодня вечером к Картрайтам!

Тетка Эммы согласно закивала:

— Да, оно подчеркивает цвет ее глаз. — Она повернулась к мадам Деланже: — Вы можете приготовить его к восьми?

— Конечно, — заверила ее пухленькая француженка. — Агнес, Мэри, живо.

Две ее помощницы поспешили к Эмме, чтобы помочь ей снять платье, о котором шла речь, а Пенелопа, стоявшая у окна, воскликнула:

— Еще один, леди Денем!

— Ну и ну, — удивилась графиня с добродушной улыбкой. — Я и не предполагала, что Джеймс настолько популярен. Мы еще не сделали официального оглашения, а свадебные подарки уже хлынули. Не представляю, куда мы все это денем.

Эмма, получившая при первом замужестве один-единственный свадебный подарок — лиможский сервиз, который Джеймс так основательно уничтожил, — не могла не ощутить беспокойства. Интересно, смогут ли они вернуть все эти подарки после аннулирования брака? Она искренне надеялась, что да.

Впрочем, вспоминая, как удивился Джеймс, когда она затронула эту тему, и его вопрос: «Ты по-прежнему хочешь расторгнуть наш брак?» — Эмма не могла не задумываться, почему она ответила утвердительно, хотя совершенно точно знала, что нет. Она не хочет аннулировать брак.

Но придется. Потому что существует такая вещь, как правда о Стюарте. Если она всплывет, Джеймс сам не пожелает оставаться с ней в браке. Это слишком ужасно.

Кроме того, граф нуждается в наследниках. А в этом вопросе Эмма доказала свою полную несостоятельность. Джеймс, конечно, пытался ее утешить, да что толку. Так что никуда не денешься, придется им заняться расторжением брака. Иначе это будет несправедливо по отношению к Джеймсу.

— Хотя нет, — сказала Пенелопа, глядя в окно. — Это не рассыльный… Не могу понять, что это такое.

— Отойди от окна, милая, — окликнула ее тетя Регина. — Ты стоишь на сквозняке. Если ты сляжешь с простудой, то пропустишь бал.

— Эмма, — позвала Пенелопа, не сдвинувшись с места, — похоже, это к тебе. Не представляю, где ты находишь таких странных типов! Нет, вы только посмотрите на этого рыжего детину в клетчатой юбке и черном плаще.

Эмма, надевавшая свое старое серое платье с потрепанной кружевной отделкой, замерла, застряв в рукавах.

— Что?

— Ты его знаешь? Он только что выгрузился из кареты с такой же рыжей девицей и оборванным мальчишкой. Они собираются стучать в дверь.

В подтверждение ее слов где-то внизу раздался стук молотка, и леди Денем обеспокоенно воскликнула:

— Боже! Эмма, это твои друзья? Мы что, должны принять их?

— Но не можете же вы просто взять и не впустить их, это невежливо, — заявила Пенелопа, впервые оживившись с тех пор, как узнала, что Эмма совершила непростительный грех, выйдя замуж во второй раз. — Никогда не видела мужчину в юбке, который выглядит так, словно знает, как ее носить. Мы должны рассмотреть его поближе.

Дело, разумеется, было не в юбке лорда Маккрея, а в том, что он был высок и обладал внушительной фигурой. Дожив до двадцати одного года, Пенелопа не могла позволить себе такую роскошь, как пренебрегать потенциальными мужьями.

— Позвольте ему войти, леди Денем. Это будет ужасно забавно.

Эмма так не считала. Отнюдь. Что, скажите на милость, понадобилось лорду Маккрею в Лондоне? Наверняка явился, чтобы создать ей ненужные хлопоты. А это ей совершенно ни к чему.

Графиня, должно быть, заметила расстроенное выражение лица Эммы. Прижав ладонь к щеке, она нерешительно произнесла:

— Право, я не думаю…

Но Бэрроуз уже распахнул дверь и объявил о прибытии барона Маккрея и его сестры, достопочтенной мисс Фионы Бейн, а Пенелопа поспешила сообщить ему, что они будут счастливы принять посетителей, и попросила дворецкого проводить их в гостиную, где дамы присоединятся к ним, как только Эмма закончит переодеваться.

Путь к отступлению был отрезан. У Эммы не хватило духу отказаться видеть Бейнов после того, как те узнали, что она дома.

Видеть старых знакомых по острову — Эмма не решилась бы назвать их друзьями, — здесь, в Лондоне, было более чем странно, особенно когда она заметила стоявшего в углу с кепкой в руках и тревогой на лице юного Джона Макадамса, ее лучшего ученика, которого она надеялась в один прекрасный день увидеть принятым в колледж.

Впрочем, почему он оказался в гостиной графа Денема, стало ясно сразу же после чопорного и несколько скованного обмена приветствиями.

— По распоряжению лорда Денема, мэм, — робко сказал мальчик. — Вернее, миледи. Он договорился о собеседовании в Оксфорде и оплатил мой проезд.

Не успела Эмма переварить это невероятное сообщение, как Фиона добавила елейным тоном

— А мы, разумеется, не могли отпустить мальчика одного, вот и решили отправиться все вместе. К тому же мы давно не были в Лондоне. — Голубые глаза девушки стреляли по комнате, перескакивая с изящных обоев на тяжелые бархатные портьеры Эмма ничуть не сомневалась в том, что это была самая великолепная комната из всех, где доводилось бывать достопочтенной мисс Фионе Бейн, хотя та никогда бы не призналась в этом, а тем более в истинной причине их приезда Джеймс — вот тот магнит, который, неудержимо притягивал Фиону, точно так же как ее брат явился в Лондон ради нее, Эммы.

Боже, до чего же настырная парочка! Эмма гадала, что барон заложил на этот раз, чтобы оплатить проезд до Лондона Наверняка что-нибудь из фамильного наследия. И все ради призрачной надежды, что ее брак с Джеймсом развалился на куски и они смогут чем-нибудь поживиться на его обломках.

В чем они, конечно, никогда не признаются.

— Заодно сделаем кое-какие покупки, — сообщила Фиона небрежным тоном.

Эмма поверила этому заявлению не больше, чем верила в существование человека на луне. Но ей было не до того, чтобы негодовать по поводу прибытия Маккреев. Все ее мысли были заняты Джоном Макадам-сом и его неожиданным появлением на Парк-лейн. Подумать только, и это сделал Джеймс! Устроил приезд мальчика и все такое. А она не могла даже припомнить, чтобы говорила ему о Джоне. Откуда он узнал?

Но, что более важно, почему он это сделал? Эмма ощутила прилив на удивление теплых чувств к своему мужу, человеку, которого она некогда подозревала в том, что у него камень вместо сердца. Просто невероятно, чтобы человек изменился так, как Джеймс Марбери.

И все же в глубине сознания она не могла не задаваться вопросом, возможно ли — пусть даже в самой малой степени, — что он сделал это ради нее.

Ее размышления прервал голос Фионы.

— Ну и, разумеется, мы хотели посмотреть, как сложилась супружеская жизнь леди Денем.

Эмма, застигнутая врасплох, отозвалась с некоторым смущением:

— Боюсь, еще рано судить об этом, учитывая, что я замужем меньше недели.

— Но могу вас заверить, — вмешалась леди Денем со свойственной ей жизнерадостностью, — что новобрачные просто без ума друг от друга. Никогда не видела таких влюбленных голубков. Итак, лорд Маккрей, могу ли я предложить вам бокал шерри?

Джеффри Бейн, который скорее всего никогда в жизни не выпил и глотка шерри, выглядел не менее ошарашенным, чем Эмма, но по другой причине. Таких влюбленных! Должно быть, леди Денем видит только то, что хочет., или пытается успокоить гостей Эммы. Вполне понятное желание, поскольку лорд Маккрей и его сестра, не говоря уже о бедном Джоне Макадамсе, явно чувствовали себя не в своей тарелке.

Джеймс? Влюблен в нее? Какая чепуха! Конечно же, нет.

Но как иначе объяснить его заботу о Фергюсе? Да и о Джоне? Не говоря уже о свадьбе, которая определенно была не в интересах Джеймса.

«Ты по-прежнему хочешь расторгнуть наш брак?»

Мысли Эммы пребывали в таком беспорядке, что она с трудом поддерживала разговор со своими гостями. К счастью, Пенелопа была рада помочь. Ее интерес к Джеффри Бейну только возрос, когда она получила возможность рассмотреть его ближе и, судя по всему, сочла более привлекательным, чем томные и узкоплечие кавалеры, которых она встречала в модных гостиных. Заметив инкрустированный кинжал у него на поясе, она забросала барона множеством вопросов, ухитрившись вывести его из уныния, в которое он погрузился, услышав из уст леди Денем, что брак ее сына не оказался полной и окончательной катастрофой, на что он, очевидно, надеялся. И от чего, вполне возможно, собирался спасать Эмму.

Эмма не могла не восхититься упорством Бейнов. Брат и сестра были не из тех, кто легко отказывается от поставленной цели, и воспринимали ее замужество как досадное недоразумение, которое можно легко устранить. А почему бы и нет? В конце концов, десять тысяч фунтов того стоят.

Как и следовало ожидать, неожиданное появление Бейнов в Лондоне не показалось Джеймсу забавным. Его лицо буквально потемнело, когда по возвращении домой он обнаружил у себя в гостиной эту достойную пару. Правда, при виде Джона он слегка смягчился и нашел для мальчика несколько теплых слов, однако эти любезности не распространялись на достопочтенную мисс Бейн, которая лезла из кожи, стараясь привлечь его внимание, чем привела Эмму в немалое смущение.

Что до барона, то Джеймс не удостоил его ни одним вежливым словом. При первой же возможности, оттащив Эмму в сторонку, он недовольно поинтересовался:

— Что они здесь делают? Только не говори, что это ты их пригласила.

Эмма, шокированная самим предположением, что она могла каким-то образом поощрять лорда Маккрея, поспешила заверить его, что она не только не приглашала Бейнов, но и не ждет, что он возьмет их под свое покровительство, как юного Джона Макадамса. Джеймс, однако, ничуть не умилостивился и отмел ее неловкие попытки поблагодарить его. Щедрость, проявленная им по отношению к мальчику, была настолько неожиданной, что Эмма не могла подобрать слова, чтобы выразить свою искреннюю и бесконечную благодарность, сопоставимую разве что с изумлением, что он способен на такой добрый поступок. Раздражение Джеймса не только не улеглось, а, наоборот, усилилось, когда Пенелопа, очарованная мужественным обликом и угрюмым молчанием барона, который в отличие от других молодых людей из числа ее знакомых не цитировал Байрона, да и вообще не был похож на человека, способного оценить поэзию, совершенно невинно заметила:

— А какие у вас планы на вечер, милорд? Надеюсь, вы не заняты. Видите ли, мы собираемся на бал в честь новобрачных, и будет очень весело, если вы с сестрой составите нам компанию.

Обе дамы, Регина Ван Корт и вдовствующая графиня, пришли в ужас от подобного предложения, но, поскольку слова были произнесены, им ничего не оставалось делать, кроме как послать Картрайтам записку с извинением, что их будет больше, чем предполагалось. Но Джеймса охватил такой гнев, что он вынужден был оставить комнату на целых полчаса. Эмма, которой очень не понравилась ухмылка, мелькнувшая на лице барона, готова была последовать за ним хотя бы для того, чтобы он не расколотил что-нибудь в сердцах. Однако ее отвлек Фергюс Макферсон, выбравший этот момент, чтобы ворваться в комнату, красуясь в новых очках, которыми он чрезвычайно гордился. Как сообщил мальчик, доктор Стоунлеттер хотя и не надеялся, что зрение Фергюса восстановится, но тем не менее полагал, что есть шанс сохранить то, что осталось, если выполнять определенные «упражнения» и постоянно носить очки.

Новость заслуживала того, чтобы отметить ее чаепитием с пирожными, покрытыми толстым слоем глазури — как выяснилось, Фергюс уже успел подружиться с кухаркой лорда Денема. Джеймс, вернувшийся в разгар торжества, выглядел вполне нормально, но Эмма не могла удержаться, чтобы не бросать на него нервные взгляды, гадая, нет ли у него пистолета. В конце концов, ему уже приходилось вызывать лорда Маккрея на дуэль. Что мешает ему сделать это сейчас?

К счастью, оставшаяся часть визита незваных гостей прошла без кровопролития, и Эмма облегченно вздохнула, когда лорд Маккрей и его сестра решили, что им нужно вернуться в гостиницу, чтобы переодеться к балу. Джон Макадам отказался от приглашения к Картрайтам, сочтя библиотеку графа куда более привлекательной, чем выводок лондонских дебютанток.

А если лорд Маккрей и питал надежду задержать руку Эммы в своей при прощании или передать ей любовную записку — хотя последнее было крайне сомнительно, учитывая стойкую неприязнь барона к печатному слову, — этим надеждам не суждено было осуществиться, поскольку Джеймс стоял рядом, обхватив ее за талию с собственническим видом. Собственно, не будь Эмма так ошарашена событиями последнего часа, то могла бы посмеяться над его внезапным превращением в ревнивого мужа.

Впрочем, ничего смешного в этом нет. И вообще ей надо серьезно подумать. Что ей сейчас действительно необходимо, так это бодрая прогулка по берегу моря, как она это делала на острове, когда хотела что-нибудь обдумать.

Но она не на острове. В Лондоне нет морского берега. Да и жены графов не предпринимают одиноких прогулок.

И потому Эмма осталась дома, уединившись у окна на одной из пустынных площадок задней лестницы, чтобы разобраться в собственных чувствах.

Прошло довольно много времени, пока она стояла, глядя на Парк-лейн, улицу, на которой она выросла. В сущности, она не слишком изменилась. Та же нарядно одетая, ухоженная публика вылезала из тех же изящных экипажей. Лошади, запряженные в эти кареты, питались — а возможно, и жили — лучше, чем большинство ее учеников. Когда-то подобная мысль привела бы Эмму в отчаяние. Но теперь она лишь задумалась, почему жители острова ничего не предпринимают, чтобы улучшить свою жизнь. Вполне возможно, что основной причиной их трудностей является невежество. Недаром же многие из них возражали против ее школы только потому, что мальчики и девочки сидят вместе. А чего стоит их убежденность, что единственная книга, которую стоит читать, — это Библия, и пока они ходят в церковь по воскресеньям, где им читают Евангелие вслух, незачем учиться читать самим? Не говоря уже об их уверенности, что виски лечит от всех болезней. Господи, да Эмме приходилось присутствовать при родах, где будущая мать находилась в большем подпитии, чем отец ребенка!

Удалось ли ей хоть чуточку изменить жизнь тех людей, кого они со Стюартом так стремились спасти Определенно, положение Джона Макадамса улучшилось, но лишь благодаря вмешательству Джеймса. То же самое можно сказать и о Фергюсе.

Как ни печально, смерть Стюарта была единственным результатом их поездки на остров, замышлявшейся с самыми благими намерениями. И надо признать, что как миссионер Эмма позорно провалилась.

И даже если она возьмет свои десять тысяч фунтов и построит школу, а возможно, и больницу, принесет ли это кому-нибудь пользу? Изменится ли образ жизни обитателей городка? Вряд ли. Разве что молодых. Для молодых, пожалуй, еще есть надежда.

Как будто прочитав ее мысли, один из этих молодых появился рядом с ней со словами:

— Миз Честертон? Что это вы тут делаете? — Эмма посмотрела вниз, забавляясь видом Фергюса, глаза которого, увеличенные стеклами новых очков, казались громадными.

— Да так, — сказала она. — Думаю.

— О лорде Денеме? — полюбопытствовал мальчик. Эмма не могла не рассмеяться, хотя и чуточку нервно. Последнее время Джеймс, похоже, вообще не покидает ее мыслей. Странно, что Фергюс упомянул об этом.

— Нет, не о лорде Денеме. А почему ты спрашиваешь? — Она надеялась, что ее голос звучит непринужденно. — По-твоему, я должна о нем думать?

— Ну, он был бы рад, — доверительно сообщил мальчик. — После всего этого ухаживания.

— Какого ухаживания? — Эмма озадаченно улыбнулась. — О чем это ты говоришь?

— А я сказал ему, чтобы приударил за вами. — Фергюс, с интересом изучавший ступеньку, на которой стоял, спрыгнул на ступеньку ниже на одной ноге. Видимо, для только что прозревшего человека даже задняя лестница казалась достойной внимания. — Если он хочет, чтобы у вас склеилось.

— Вы с лордом Денемом, — медленно произнесла Эмма, — говорили обо мне?

— Ага, — сказал Фергюс, пожав плечами. — Я сказал, что если он хочет, чтобы у вас все склеилось, то должен приударить за вами.

Эмма, у которой даже голос сел от внезапно нахлынувшего волнения, спросила:

— А он хочет, чтобы у нас склеилось?

Фергюс закатил свои еще недавно полуслепые глаза.

— Миз Честертон, вам тоже нужны очки. Я бы одолжил вам свои, но доктор Стоунлеттер разрешил снимать их только в постели.

Эмма, ошеломленная свалившейся на нее новостью, могла лишь безмолвно взирать на мальчика.

— По-моему, он здорово поработал, — заметил Фергюс после долгой паузы. — Вызвал сюда Джона, достал мне очки, ну и все такое. — Он спрыгнул еще на одну ступеньку вниз. — Я знаю, что вы любили мистера Честертона. — Еще один прыжок. — Но он всегда кричал на нас, когда мы гоняли мяч слишком близко от церкви. Не то что его лордство. — Спрыгнув с последней ступеньки, Фергюс повернулся к Эмме и авторитетно добавил: — Ему палец в рот не клади. Так моя мать говорит, а уж она-то знает. Трех мужей схоронила. Ну ладно, мне пора на кухню. Надо бы посоветоваться с кухаркой насчет пирожных. Пока.

И был таков.

Ну что еще оставалось Эмме делать после подобных откровений, как не сесть на ступеньку и не проплакать целых полчаса?

 

Глава 26

Это неправда. Это не может быть правдой. Чтобы Джеймс Марбери в нее влюбился?

Нет, это просто невозможно. Фергюс что-то перепутал.

И все же…

И все же, с чего это он вдруг так озаботился судьбой Фергюса? А потом и Джона? И разве не отказался он от услуг камердинера только для того, чтобы тот мог заняться школой и присмотреть за Уной? И — о Боже! — Эмма залилась краской при одном только воспоминании. Джеймс даже согласился спать под одной крышей с коровой!

Он пошел на все это, а она даже не задумалась, почему… ни разу. Воспринимала все как должное. Как-никак он причинил ей зло. Он в долгу перед ней.

Но за что, собственно? Что плохого он ей сделал, если уж на то пошло? Предупредил ее родных, что она собирается совершить поступок, оказавшийся на самом деле поспешным и опрометчивым. И стоившим жизни Стюарту.

Джеймс был прав, когда обратился к ее дяде. Он не только имел право, но даже обязан был вмешаться. Если бы она осталась в Лондоне — если хотя бы подождала, — Стюарт был бы сегодня жив.

И уж точно она не пребывала бы сейчас в таком диком положении, будучи единственной наследницей убийцы собственного мужа.

Но чтобы Джеймс сделал все это из любви к ней? Нет. Джеймс никогда за все время их знакомства не давал ей ни малейшего повода думать, будто испытывает к ней более глубокие чувства, чем дружеская снисходительность. Никогда его губы не произносили слов привязанности. Совсем наоборот. Джеймс вечно спорил с ней, а нередко даже критиковал.

Кроме постели. Эта мысль проникла к Эмме в сознание и застряла там, прокручиваясь снова и снова. Кроме постели. Кроме постели.

Не потому ли каждый раз, когда Джеймс ее целовал, у нее перехватывало дыхание, а в голове становилось пусто, так что она не могла дышать полной грудью и разумно мыслить. Не потому ли каждый раз, когда он приближался к ней, ее сердце сбивалось с ритма и замирало? Может быть, все это время он пытался физически выразить чувства, о которых по какой-то причине не решался заговорить?

А может, он такой искусный и опытный любовник, что способен вызывать в ней все эти ощущения, ничего при этом не испытывая. Конечно, она не слишком разбирается в таких вещах, не то что ее куда более умелые предшественницы, делившие с Джеймсом постель, но даже такая неискушенная особа, как она, в состоянии заметить разницу между настоящими чувствами и подделкой.

А в том, что происходило между ними в постели, не было ничего поддельного.

Но неужели она и вправду так глупа — так твердолоба, как говорила порой тетя Регина, — что понадобилось вмешательство девятилетнего мальчика, чтобы открыть ей глаза?

Как ни печально это признать, видимо, да. О да. Она была ужасно глупа.

Но что же ей теперь делать? Эмма пребывала в таком замешательстве, что ничего не чувствовала, кроме безмерного удивления — и не только откровениями Фергюса, но и собственной реакцией на них. Джеймс Марбери, девятый граф Денем, ее любит. И возможно, уже некоторое время. Как еще можно объяснить его поведение, которое иначе чем поведением влюбленного не назовешь?

Но почему же он ничего ей не сказал?

Возможно, потому, что не был уверен во взаимности с ее стороны.

Но он наверняка понимал, что ее неудержимо влечет к нему. Что каждый раз, когда он прикасается к ней, она тает. Джеймс возбуждал ее, как никакой другой мужчина на свете, как бы она ни относилась к его взглядам. Наверняка он это понимал. Должен был понимать.

Почему же в таком случае он ничего не сказал?

О! Это просто невыносимо! Невыносимо и смешно. Она не должна больше думать об этом. Фергюс, наверное, сам не знает, о чем говорит.

Впрочем, Эмма по опыту знала, что Фергюс никогда не говорит того, чего не знает. В сущности, он был единственным человеком, на слова которого она всегда полагалась, за исключением, пожалуй… Джеймса.

«Ты по-прежнему хочешь расторгнуть наш брак?» — прозвучал у нее в голове его вопрос. Что заставило его усомниться? То, что они сделали, или то, что он чувствует?

Эмма сидела за туалетным столиком, предоставив горничной графини заниматься ее волосами, когда дверь отворилась и вошел Джеймс.

Он переоделся в вечерний костюм. В черном фраке, ослепительно белой сорочке, с влажными после мытья волосами, он казался невероятно красивым.

И Эмма с безмолвным стоном осознала то, чего не могла более отрицать.

Она любит его.

Он дразнил и подначивал ее, раздражал и бесил, а порой приводил в ярость. Но никогда не поворачивался к ней спиной. Не было случая — за исключением того раза, когда она призналась ему, что выходит замуж за другого, — когда он не сделал бы все, что в его силах, чтобы доставить ей удовольствие.

— Я почти закончила, милорд, — сообщила горничная графини, Памела. Воткнув последние шпильки в прическу Эммы, она взглянула на отражение в высившемся перед ними золоченом зеркале и с удовлетворенной улыбкой добавила: — Вы выглядите как картинка, миледи. — Затем на ее добродушное лицо набежали озабоченные морщинки. — Что-то вы побледнели! Вы, случайно, не простудились?

Опасения Памелы были вполне обоснованны, поскольку мадам Деланже, казалось, приложила немало усилий, чтобы обнажить как можно больше грудь и плечи Эммы, не выходя при этом за рамки приличий. Вырез голубого платья оказался не только довольно смелым, но и крайне ненадежным. Оставалось только удивляться, как он вообще удерживается у нее на плечах.

Однако не тревога за платье лишила Эмму всех красок, а появление ее мужа, человека, в которого она, как неожиданно выяснилось, была безнадежно влюблена.

— Пойду погляжу, не найдется ли подходящая шаль, чтобы вы не замерзли, — сказала Памела, успокаивающе похлопав Эмму по обнаженному плечу, и, пригнувшись, потихоньку добавила: — А насчет щечек не беспокойтесь, у ее сиятельства есть баночка с румянами.

К несчастью для горничной, ее хозяин обладал достаточно острым слухом, чтобы уловить самый тихий шепот.

— Ни в коем случае, — небрежно уронил он с таким видом, словно отказывался от предложенной сигары. — Моя жена не будет разгуливать с раскрашенным лицом.

Памела, заговорщически подмигнув Эмме, присела.

— Как прикажете, милорд, — почтительно вы молвила она и выскочила из комнаты со сдавленным смешком.

Как бы Эмма хотела рассмеяться сама! Но она чувствовала себя абсолютно серьезной, серьезнее, чем когда-либо в жизни.

— Будем надеяться, что это добавит немного румянца на твои щеки, — произнес Джеймс тем же небрежным тоном, подходя к туалетному столику, и положил ей на колени длинную коробочку, обтянутую черным бархатом.

Но голова Эммы была слишком занята, чтобы заметить что-то столь обычное, как футляр для драгоценностей. Ее взгляд тревожно скользил по лицу Джеймса, пытаясь обнаружить признаки чувств, о которых говорил Фергюс.

Но в ответ на ее ищущий взгляд Джеймс только приподнял бровь.

— Ты уверена, что не заболела, Эмма? — поинтересовался он. — У тебя действительно осунувшийся вид.

Что же ей делать? Что сказать? Не может же она просто взять и спросить: «Джеймс, это правда, что ты меня любишь?»

И каким ударом для нее будет, если он рассмеется ей в лицо или, хуже того, станет отрицать.

Эмма покачала головой и взяла в руки бархатный футляр.

— Нет, со мной все в порядке, — сказала она, открывая крышку.

Россыпь крупных сапфиров, синих, как ее платье — и ее глаза, хотя она и не догадывалась об этом, — сверкала в отблесках свечей. Никогда в жизни Эмма не видела ничего прекраснее, чем это колье и серьги.

— И пока ты не начала пилить меня, — Джеймс вытащил камни из футляра и, шагнув ей за спину, надел колье на ее стройную шею, — что деньгам можно было найти лучшее применение, направив какую-нибудь жалкую миссию в африканскую деревушку, позволь уведомить тебя, что эти драгоценности принадлежали нашей семье дольше, чем мы с тобой живем на свете. Так что я не имею никакого отношения к их приобретению. Но должен сказать, — добавил он, глядя на ее отражение в зеркале, — что лично я одобряю эту трату.

Как он может говорить таким беззаботным тоном, если испытывает то же, что и она, было выше ее понимания. Хотя, если Фергюс сказал правду и Джеймс давно разобрался в своих чувствах, у него было достаточно времени, чтобы научиться скрывать свои эмоции.

Как бы то ни было, кровь, отхлынувшая от лица Эммы при его появлении, снова прилила к щекам от комплимента. Потупив взгляд, она коснулась пальцами прохладных камней.

— Спасибо, Джеймс. — Вот и все, что ей удалось сказать.

— Ты прелестно выглядишь, — сообщил он, потянувшись к ее новому, отделанному горностаем плащу. — Я не более чем ты стремлюсь на этот ужасный прием, но не вижу способа отказаться, кроме как притворившись больным. Боюсь только, нам никто не поверит, — даже твоя бледность бесследно исчезла. Мы просто появимся там и вернемся домой при первой же возможности.

Пальцы Джеймса скользнули по ее обнаженной коже, и она замерла, прислушиваясь к незнакомым ощущениям. Неужели это сладкое томление и есть любовь? Со Стюартом она никогда не испытывала ничего подобного. Честно говоря, порой она всячески старалась уклониться от поцелуев, которыми он изредка удостаивал ее. А теперь она готова пройти босиком по раскаленным углям лишь для того, чтобы снова почувствовать губы Джеймса на своих губах.

— Восхитительно! — Возглас графини, поджидавшей внизу, вывел Эмму из задумчивости, когда они с Джеймсом спустились по лестнице. — Дорогая, какая же ты красавица! Джеймс, ты не мог бы найти более прелестную жену во всем Лондоне.

— Да, — отозвался Джеймс своим обычным суховатым тоном. — Для этого мне пришлось отправиться на Шетленды.

Это заявление вызвало приступ смеха у графини, которая пребывала в таком радостном настроении, что готова была смеяться над чем и над кем угодно. Она смеялась над лакеем, который споткнулся и чуть не уронил ее в лужу, подсаживая в карету. Она смеялась над горничной Картрайтов, которая наступила ей на подол, помогая снять плащ. Она смеялась над Эммой, которая так разрумянилась, что не нуждалась в том, чтобы удалиться в дамскую комнату и пощипать щеки, как это сделали Пенелопа и достопочтенная мисс Фиона Бейн, прибывшая одновременно с ними. Графиня смеялась даже над собственным сыном, у которого не хватило рук, чтобы предложить их дамам, претендовавшим на его внимание.

К счастью, достопочтенная мисс Бейн в простом белом платье, которое, хотя и вышло из моды, тем не менее выгодно подчеркивало ее пылающие волосы и великолепную фигуру, была сразу же подхвачена в танце и не кем-нибудь, а столь важной персоной, как наследник герцога Радерфорда. Фиона, правда, не имела ни малейшего представления о высоком статусе своего партнера. Но если она и расстроилась, что ее так быстро оторвали от Джеймса, то вскоре утешилась, воодушевленная хотя бы тем, что с ослепительно высокого потолка не капает дождевая вода, без чего не обходилась ни одна вечеринка в замке Маккрей.

Что же до Пенелопы Ван Корт, то не успела она появиться в бальном зале, как на нее заявил права Джеффри Бейн. Барон хоть и бросал ревнивые взгляды в сторону Эммы, все же был не настолько глуп, чтобы тратить свое время на женщину, чьей рукой — и состоянием — прочно завладел, несмотря на все его усилия, другой мужчина.

Эмма смотрела на кружившиеся перед ней пары, но не видела их. Ее сознание все еще пребывало в тумане от открытий, обрушившихся на нее за последние несколько часов. Она слышала адресованные ей слова, ощущала рукопожатия и даже улыбалась в ответ, но не могла сосредоточиться ни на чем, кроме мужчины, который стоял рядом и вместе с ней принимал поздравления. Интересно, что он думает обо всем этом? Если Фергюс прав, Джеймс должен испытывать горечь, слушая все эти пожелания и будучи уверен — ввиду предстоящего аннулирования брака, — что их супружеское блаженство недолговечно.

А если он не любит ее, то какими смешными должны ему казаться все эти прочувствованные благословения!

Но если Эмма не получала никакого удовольствия от происходящего и догадывалась, что Джеймс совсем не так доволен, как пытается изобразить, его мать, вне всякого сомнения, пребывала на седьмом небе от счастья. Никогда прежде Эмма не видела у леди Денем таких сияющих глаз и такой широкой улыбки. С каждым новым рукопожатием, пока гости продвигались дальше вдоль линии встречающих, графиня становилась все более цветистой в своих ответах на их добрые пожелания. «Ах, он никогда не был счастливее!» — то и дело повторяла она. Никогда не был счастливее, гадала Эмма, потому что наконец женился на женщине, которую любит? Или потому, что хочет убедить в этом свою мать? Но какова бы ни была истинная причина, Джеймс мастерски изображал счастливого новобрачного, обнимая Эмму за талию и улыбаясь шире, чем когда-либо в жизни.

Его улыбка дрогнула всего лишь раз, когда кто-то поинтересовался, как счастливая пара нашла друг друга, и графиня воскликнула:

— Ах, вы не поверите! Я сама ужасно удивилась. Джеймс отправился в Шотландию, чтобы привезти Стюарта, а вернулся с женой. Печальная история, конечно, но со счастливым концом. — Затем, повернувшись к Джеймсу и Эмме, она неожиданно спросила: — Мои дорогие, а когда нам ждать Стюарта? Этим занимается Робертс?

У Эммы возникло ощущение, будто что-то застряло у нее в горле. Не в состоянии произнести ни звука, она молча смотрела на графиню, чувствуя, что кровь снова отхлынула от ее лица.

— Матушка, — услышала она приглушенный голос Джеймса. — Не сейчас.

Но леди Денем, находившаяся в состоянии эйфории, видимо, не понимала, что затронула тему, которая может вызвать трения между ее сыном и невесткой.

— Я велела Биллингсу заняться надгробной надписью. Она будет короткой, но многозначительной.

Внезапно Эмме показалось, что бальный зал накренился, как палуба корабля. Она заморгала, удивляясь, почему никто не заваливается набок, как она.

— Матушка, — произнес Джеймс на сей раз в полный голос, — довольно об этом.

Леди Денем, которая была добрейшим созданием и искренне не понимала, что ее слова могут причинить кому-то боль, перевела взгляд с сына на его молодую жену и сказала, перестав улыбаться:

— О, дорогая, извини меня. Я не подумала, что это неподходящая тема для бального зала. Просто это неправильно, что Стюарт так далеко от нас. Представляю, как бы он обрадовался, если бы знал, что вы — два самых близких ему человека — обрели счастье друг с другом. Вам не кажется, что он хотел бы находиться рядом?

Но если графина рассчитывала таким образом успокоить Эмму, ей это не удалось. Ибо Эмма вдруг почувствовала, что комната не только качается, но и стала невыносимо душной. В глазах у нее заблестели слезы, хотя она и делала все возможное, чтобы скрыть их

Джеймс, однако, заметил ее состояние, что, впрочем, было совсем несложно. Поток гостей иссяк. Все либо танцевали, либо толпились у столов с закусками Ему хватило одного взгляда на ее лицо, лишенное всех красок, и потупленные глаза, чтобы заподозрить неладное.

— Эмма, — сказал он, крепче обхватив ее за талию. Он не понимает. Да и как ему понять? Видимо, он решил, будто она плачет из-за Стюарта… Что она все еще любит своего покойного мужа и не смогла сдержать слез при упоминании о его могиле.

Если бы только он знал правду! Правду, которую она никогда не осмелится ему рассказать..

— Мне совершенно необходимо, — сказала Эмма, изобразив оживление и надеясь, что набежавшие слезы не прольются из глаз, — заскочить на секунду в дамскую комнату. У меня развязалась туфелька.

И бросилась прочь Ей удалось сбежать, но только потому, что Джеймса отвлек припозднившийся гость, горевший желанием пожать руку новобрачному. Пока Джеймс разговаривал с приятелем, оказавшимся к тому же его деловым партнером, Эмма выскользнула из-под его руки, проскочила мимо графини и понеслась по коридору, где, к счастью, не обнаружила никого и ничего, кроме пушистых ковров и пальм в кадках.

Рухнув на первую попавшуюся скамью, Эмма спрятала лицо в ладонях, молясь, чтобы пол перестал качаться у нее под ногами. И чтобы когда она откроет глаза, то оказалась у себя в доме на острове, где ей хоть и чудовищно не везло, что греха таить, но по крайней мере не пришлось бы признаваться человеку, которого она любит, в том, в чем она собиралась признаться Джеймсу.

 

Глава 27

Ее тягостные размышления прервал женский крик. Вскинув голову, Эмма увидела темноволосую девушку в прелестном бархатном платье, которая метнулась за угол и исчезла. Но в настоящее изумление привело Эмму то, что следом за ней несся не кто иной, как барон Маккрей.

При виде Эммы он остановился как вкопанный. Впервые за все время их знакомства Эмма видела, чтобы лицо Джеффри Бейна выражало не презрительное высокомерие, а полнейшую растерянность.

— Это, — сказал он голосом, который она никогда не слышала от него, — была Клара.

Эмма, на мгновение забыв о собственных невзгодах, проследила за его взглядом. Но темноволосая девушка уже скрылась в дамской комнате.

— Милорд, — медленно произнесла Эмма. К счастью, пол перестал качаться и ей больше не казалось, что она находится на палубе корабля в штормовую погоду.

Но теперь ей сделалось дурно совершенно по другому поводу.

— Только не говорите мне, что это не она, — заявил лорд Маккрей. — Я точно знаю, что это Клара! Я не перепутал бы ее волосы ни с какими другими.

— Вы узнали ее волосы, — сказала Эмма. — А ее лицо вы видели, милорд?

— Это ни к чему, — заверил ее барон. — Это Клара, ее фигура, походка, волосы… Сходите за ней, Эмма. Пусть выйдет. Вы всегда ей нравились. Она вас послушает. Передайте ей, что не нужно бояться меня. Скажите, что я всего лишь хочу убедиться, что она жива и здорова…

Эмма, глубоко встревоженная, не шелохнулась.

— Милорд, — тихо сказала она, — это не Клара.

— Конечно же, Клара! — вскричал лорд Маккрей. — Почему еще она стала бы убегать от меня?

Эмма не могла не признать, что девушка действительно бежала. Но кто бы на ее месте не бросился в ужасе прочь, преследуемый по пятам рыжим верзилой, выкрикивающим к тому же чужое имя. Ибо Эмма, как никто другой, знала, что Клара никогда не объявится снова.

— Вы теряете время, Эмма, — нетерпеливо сказал барон, шагнув к ней. — Уверяю вас, это она. Я всегда знал, что они с этим мошенником Стивенсом удрали в Лондон. В таком большом городе человек может исчезнуть без следа. Сходите и узнайте, почему она не желает говорить со мной. Она всегда вам все рассказывала…

Эмма не сдвинулась с места.

— Лорд Маккрей, — устало сказала она. — Я действительно не думаю…

— Это была она. — Барон принялся расхаживать по коридору, не сводя глаз с двери дамской комнаты.

— Эмма, почему вы сомневаетесь? Клянусь вам, это была Клара.

— Нет, — сказала Эмма с печальными нотками в голосе. — Мне очень жаль, милорд. Но это не она.

Лорд Маккрей издал раздосадованный возглас и круто развернулся, намереваясь, по-видимому, вернуться в бальный зал, откуда он только что выскочил.

— Отлично, — буркнул он. — Если вы отказываетесь сходить за ней, я попрошу Фиону сделать это. Только, прошу вас, останьтесь здесь, чтобы она не ускользнула, пока я не вернусь…

— Лорд Маккрей, — сказала Эмма. Затем, сделав глубокий вздох, добавила: — Джеффри!

Барон резко остановился и обернулся. Лицо его выражало не столько любопытство, сколько изумление от того, что она впервые обратилась к нему по имени.

— Да, Эмма?

Она похлопала по пустому месту на скамье рядом с собой.

— Сядьте, — сказала она. — Есть нечто, что я должна рассказать вам. Собственно, мне следовало давно все рассказать, просто… я дала обещание не делать этого. Но думаю, вам лучше знать правду.

— Вы пугаете меня, Эмма, — произнес он с нервным смешком. — Вы… вы неважно выглядите.

«И вы тоже», — хотела сказать Эмма. А когда она закончит свой рассказ, он будет выглядеть еще хуже. Но с этим уже ничего не поделаешь.

— Лорд Маккрей, — произнесла она с величайшей серьезностью, — вы не могли видеть Клару. Потому что она мертва.

Секунду он ошарашенно смотрел на нее. Затем принял строгий вид.

— Эмма! — сказал он. — Вот уж не ожидал, что именно вы станете повторять деревенские сплетни! Только не говорите, что вы поверили этой гнусной клевете, будто я убил их обоих и сбросил в колодец…

— Нет, — поспешила заверить его Эмма. — Нет, милорд, не верю и никогда не верила. Потому что я, видите ли, знаю правду. А правда в том, что бедная Клара действительно умерла…

Но лорд Маккрей лишь покачал головой.

— Эмма! Как это не похоже на вас! Я понимаю, вы опасаетесь, что я устрою сцену на приеме в вашу честь, но, право же, рассказывать подобные небылицы…

— Это правда, — произнесла Эмма тем мягким тоном, каким обычно разговаривала с детьми, когда приходилось сообщать им что-либо дурное. — Клара умерла полгода назад, милорд, во время эпидемии тифа. Мне очень жаль, но она просила не рассказывать вам. Она не хотела, чтобы вы…

К ее удивлению, лорд Маккрей вскочил на ноги так быстро, что чуть было не опрокинул скамью, на которой они оба сидели.

— Вы лжете, — сказал он. Его посеревшее лицо исказила гримаса такого недоверия, что появившаяся из-за угла пара, увидев его, поспешно повернула назад. Но барону было не до них. — Вы не могли видеть ее полгода назад, — настойчиво продолжил он. — Она сбежала значительно раньше…

— Я знаю, — тихо сказала Эмма. — Но она вернулась.

— Это невозможно! — вскричал барон. — Если бы она вернулась, я бы узнал об этом!

— У нее были основания не хотеть, чтобы вы знали, — сказала Эмма. Ее глаза снова наполнились слезами. — О, Джеффри, мне так жаль. Но Клара не хотела, чтобы вы — и все остальные — узнали, что…

Она замолчала, и барон устремил на нее сверху вниз уязвленный взгляд.

— Что? — спросил он.

Эмма покачала головой, в ее глазах сверкали слезы.

— Я не могу вам сказать. Мне очень жаль, но я поклялась Кларе, что не скажу… Она хотела сохранить это в тайне… и больше всего от вас.

Некоторое время он молча смотрел на нее. Затем отступил на шаг и взъерошил пятерней свои рыжие волосы, так что они стали дыбом.

— Вы хотите сказать… — Он принялся нервно расхаживать взад-вперед, явно не сознавая, что делает. — Эмма, вы хотите сказать, что все это время — все эти месяцы — вы знали, что Клара погибла, но не от моей руки, как все полагают… и держали это в секрете?

Эмме ничего не оставалось, как кивнуть. Он был абсолютно прав.

— Вам достаточно было сказать одно слово, — проговорил барон, внезапно остановившись, — одно только слово, чтобы оправдать меня, но вы предпочли молчать?

— Дело не в моих предпочтениях, — быстро сказала Эмма. — Говорю вам, Клара заставила меня поклясться…

— Все это время вы знали правду, — загремел барон, — и ничего не сказали?

К несчастью для лорда Маккрея, граф Денем выбрал именно эту минуту, чтобы отправиться на поиски своей жены, и, повернув за угол, увидел их. Не помогло делу и то, что барон грозно навис над его женой и орал на нее самым неджентльменским образом.

Правда, заметив устремившегося к нему графа, он поспешно отступил от Эммы.

— Слушайте, Денем, это не то, что вы думаете! — воскликнул он.

А Эмма вскочила со своего места с криком:

— О, Джеймс, не надо!

Но было поздно. Слишком поздно.

 

Глава 28

— Тебе не следовало, — заявила Эмма, усаживаясь перед туалетным столиком, — бить его так сильно.

Джеймс не согласился:

— Он угрожал тебе. Я решил, что ты подверглась нападению. Что еще я должен был подумать?

— Со стороны лорда Маккрея? — Эмма покачала головой. — На приеме у Картрайтов?

— Я бы не удивился, — заметил Джеймс. — В конце концов, за ним водятся делишки и похуже.

Эмма начала вытаскивать шпильки из прически.

— Просто он расстроился, — сказала Эмма. — Из-за очень неприятных известий.

— Откуда я мог знать? — поинтересовался Джеймс. — Я видел только, что Джеффри Бейн, который так жаждал жениться на тебе, ведет себя крайне угрожающе. — Он пристально наблюдал за своей женой, положив локоть на каминную полку и стараясь не обращать внимания на пульсирующую боль в правой руке. — А что это за известия, которые его так расстроили?

Эмма взглянула на его отражение в зеркале, затем быстро отвела глаза.

— Ему показалось, что он видел Клару, — сказала она, потянувшись к щетке для волос

— Клару? — Брови Джеймса сошлись на переносице. — Его невесту?

— Да, — ответила Эмма, не поднимая глаз от серебряной рукоятки щетки, которую сжимала, пожалуй, чересчур крепко.

Джеймс сделал нетерпеливое движение.

— Как это может быть? Она сбежала с его камердинером, и он прикончил обоих. Разве нет?

— Нет, — сказала Эмма. — Никого он не убивал. Все это выдумки и сплетни. Во всяком случае, то, что касается убийства.

— Вот как? — удивленно произнес Джеймс, хотя на самом деле его не слишком интересовали романтические переживания Джеффри Бейна. Он предпочел бы поговорить о собственных, однако сомневался, что Эмма согласится обсуждать подобные вопросы в столь поздний час.

И потом, Джеймс видел, как исказилось ее лицо, когда его мать упомянула об останках Стюарта. Как жаль, что он не успел предупредить графиню, что не стоит затрагивать эту деликатную тему. Но после их возвращения в Лондон столько всего случилось, что они как-то не нашли времени, чтобы обсудить то, ради чего он, собственно, и отправился в Шотландию.

Какая непростительная оплошность! И так ясно, что любой вопрос, связанный со смертью Стюарта, все еще остается болезненным для Эммы…

Вот и сейчас она сидела, понурив голову, теребя пальцами жесткие волоски щетки. Где-то в глубине дома часы пробили один удар. Они уехали от Картрайтов сразу же после стычки Джеймса с бароном, ни с кем не попрощавшись. Даже графиня, не подозревавшая о том, что произошло в коридоре, все еще оставалась на балу. Барон, расставшись с ними, нашел утешение в объятиях кузины Эммы, Пенелопы, которая, появившись в разгар сцены, преисполнилась отвращения и сочувствия совершенно не к тем, кто, с точки зрения Джеймса, того заслуживал.

Но сколько, спрашивается, может вынести один человек? Мало того, что он вынужден постоянно бороться за привязанность Эммы с призраком ее покойного мужа, теперь ему придется сражаться еще и с рыжими баронами.

— Так он действительно видел Клару? — спросил Джеймс.

— Нет, — тихо отозвалась Эмма, по-прежнему не глядя на него. — Не видел. Клара умерла.

Джеймс удивленно произнес:

— Но ведь ты сама сказала…

— Лорд Маккрей не имеет к этому никакого отношения. Клара умерла от тифа.

Джеймс озадаченно нахмурился.

— Разве? Тогда почему все считают…

— Потому что я никому ничего не рассказывала, — ответила она, не отрывая взгляда от щетки для волос, лежавшей у нее на коленях. — О том, что случилось с Кларой на самом деле. Она просила меня никому не рассказывать и даже заставила поклясться. Но теперь… наверное, я должна рассказать. О, Джеймс. — Она подняла глаза, и он увидел, что в них блестят слезы. — О Стюарте. И о Кларе.

Джеймс опешил. Он никак не предполагал, что между его кузеном и невестой лорда Маккрея может быть какая-либо связь. На секунду он даже усомнился, что правильно расслышал, и озадаченно спросил:

— Прости, но я не понимаю, о чем ты?

— Да, — сказала Эмма, отложив наконец щетку для волос. — Нам нужно поговорить о Стюарте. Я очень благодарна, что ты не расспрашивал меня раньше, но, думаю… пора это сделать.

— У меня сложилось впечатление, — осторожно заметил Джеймс, ничего так не желая, как сжать ее в объятиях и поцелуями стереть тревожные морщинки, снова набежавшие на ее лоб, — что ты не хочешь говорить о Стюарте.

— Раньше не хотела, — согласилась она. — Но теперь хочу.

— Ладно. — Джеймс убрал локоть с каминной полки, сожалея, что не может позвонить Бэрроузу. Виски, вот что ему необходимо. Иначе у него может не хватить духу выслушать то, что, как он опасался, последует. Невеста Маккрея и его кузен Стюарт? Нет, это просто невозможно. Конечно, невозможно. Но это могло бы… кое-что объяснить. — Только не позволяй мне перебивать тебя.

Эмма опустила голову и устремила взгляд на сложенные на коленях руки. Но ее глаза, темно-голубые, как драгоценные камни у нее на шее, казалось, ничего не видели.

— Он был убит. — Ее голос, хрипловатый тембр которого приятно отличался от визгливых голосов других женщин из числа его знакомых, дрогнул. Что бы Эмма ни собиралась сказать, это стоило ей недешево. Намного дороже, как начал понимать Джеймс, десяти тысяч фунтов.

— Я знаю, — мягко сказал он. — Этим — парнем, О’Мэлли.

— Ты знаешь как, — возразила Эмма. — Но не знаешь почему. Это произошло в разгар эпидемии тифа. — Она по-прежнему не поднимала глаз. — Миссис О’Мэлли — вообще-то они не были жена ты, но мы из вежливости называли ее так, — умирала. Том О’Мэлли пришел к нам, потому что преподобный Пек был в каком-то другом доме, уж не помню где, а он, мистер О’Мэлли, чувствовал, что время пришло Он был вне себя от горя. Хотя они с Джинни — так ее звали — не были женаты, но много лет прожили вместе, и он от всего сердца любил ее, как умел. Но Джинни… Она всегда была странной женщиной. Редко ходила в церковь. Стюарт часто уговаривал ее приходить почаще или хотя бы позволить преподобному Пеку обвенчать ее с Томом. Но она только смеялась. Она очень любила природу и имела обыкновение мучить бедного Стюарта, задавая неудобные вопросы. Ведь если Бог создал землю и все, что на ней есть, говорила она, то какая разница, где молиться: на лугу, где пасутся овцы, или в церкви.

Она замолчала и неожиданно повернулась к нему лицом.

— Когда мы прибыли к ним домой той ночью — я пошла вместе со Стюартом на тот случай, если понадобится моя помощь, — Джинни была в полном сознании. Она, конечно, умирала, такая худая, бледная и изможденная, что я с трудом ее узнала. Но ее ум был острым, как всегда. Когда Стюарт приступил к отпущению грехов, она сказала, что это ни к чему, поскольку она не совершала ничего такого, в чем могла бы покаяться. А когда Стюарт ей напомнил, что ее жизнь с мистером О’Мэлли сама по себе греховна, ибо они не были женаты, она только засмеялась…

Слезы пролились из глаз Эммы и заструились по лицу, но она, казалось, не замечала, что они капают на ее сложенные на коленях руки.

— Стюарт, конечно, сказал, что, если она не покается, он не сможет дать ей отпущение грехов. И начал… собирать свои вещи. Он очень устал. Казалось, в каждой семье был умирающий, нуждавшийся в услугах священника. Это было… так ужасно. Но все же… Все же ему следовало подумать о чувствах мистера О’Мэлли. Наверное, ему следовало закрыть глаза на некоторые формальности… но он этого не сделал. И когда мистер О’Мэлли увидел, что Стюарт и вправду собирается уходить, он… он…

Она умолкла. Джеймс шагнул к ней, не в силах видеть, как она плачет.

— Эмма, — сказал он и попытался обнять ее гладкие белые плечи.

Но она подняла руку, удерживая его на расстоянии.

— Нет, — сказала она глухим от слез голосом. — Нет. Я должна все рассказать. Мистер О’Мэлли ударил его. Всего один раз. Но Стюарт стукнулся головой об угол камина и… умер на месте. Но самое ужасное, Джеймс, это то, что, когда мистер О’Мэлли ударил Стюарта, я была рада. — Она издала изумленный смешок. — Я и вправду обрадовалась. Потому что мне нравилась Джинни, и я сама готова была ударить Стюарта за его ханжество.

Она перестала плакать. Ее лицо все еще блестело от слез, но взгляд прояснился, так же как и ее голос, когда она продолжила:

— Но я не хотела, чтобы он умер. Это было… просто ужасно. Мистер О’Мэлли сразу же опомнился. Собственно, именно он бросился за помощью. После смерти Джинни — а она скончалась спустя несколько минут после Стюарта, — у него не оставалось причин жить. Соседи — миссис Мактавиш с сыном и Мак-Юэны — доставили нас со Стюартом домой. На следующий день… на следующий день выяснилось, что возникли трудности с погребением. Мистер Пек сказал, что на церковном кладбище не осталось места, кроме общих могил, из-за большого числа умерших от тифа. Я… я не знала, что делать. Полагаю, я была не в себе. Я знала, что Стюарт должен быть похоронен в освященной земле, но…

— Эмма, — сказал Джеймс, но она снова подняла руку, останавливая его.

— Клара вернулась в ночь после смерти Стюарта. — Взгляд Эммы стал отсутствующим, словно она видела то, что произошло в прошлом, а не то, что сейчас находилось у нее перед глазами. — Она исчезла не сколькими месяцами ранее. Я знала, куда она направилась, поскольку она доверилась мне. Мы были подругами. В сущности, она была моим единственным другом на острове. Жить со Стюартом… было нелегко, как ты можешь себе представить. У нас не было ничего, кроме того, что нам дали Пеки. Я… я оказалась неподготовленной к замужней жизни. Нет-нет, не спорь со мной. — Джеймс закрыл рот. — Все получилось совсем не так, как я ожидала. Я имею в виду брак со Стюартом.

Она сделала глубокий судорожный вздох.

— Но, к счастью, я подружилась с Кларой. А я так нуждалась в друге. Это ведь она подарила мне лиможский сервиз. Клара происходила из очень состоятельной семьи, но отец слишком сильно опекал ее. Ухаживание лорда Маккрея было самым волнующим событием в ее жизни. Вполне естественно, что она ответила согласием на его предложение. Она готова была на все, лишь бы вырваться из-под жесткой опеки отца.

Эмма вздохнула.

— Но затем, приехав в замок Маккрей, она повстречала Шона Стивенса, камердинера барона. Он был очень красив и обаятелен, и, полагаю, мысль заполучить такую богатую невесту, как Клара, показалась ему не менее привлекательной, чем лорду Маккрею. Мне хотелось бы думать, что он хоть немного любил Клару… Она-то влюбилась в него по уши. В конечном итоге, когда он предложил ей бежать, Клара согласилась. Она посвятила меня в свои планы, но заставила поклясться, что я никому не расскажу — даже Стюарту, — куда они отправились. Впрочем, им ничего не оставалось, как бежать, поскольку она ждала ребенка. А когда они поженятся, сказала Клара, они вернутся в дом ее отца как муж и жена…

Джеймс догадывался, что последует далее. Это была слишком знакомая история.

— Я ничего не слышала о ней вплоть до ночи, накануне которой погиб Стюарт. На море разыгрался шторм… шел дождь. Я сидела дома в передней комнате… где стоял его гроб. На следующий день я собиралась предать Стюарта земле, с разрешения мистера Пека или без оного, и уже заручилась обещанием мистера Мерфи и мистера Мак-Юэна помочь мне…

Эмма перевела дыхание.

— Внезапно раздался стук в дверь, и когда я от крыла ее, полагая, что пришел кто-нибудь из соседей — мистер Мак-Юэн или его мать, чтобы составить мне компанию, — то с изумлением обнаружила на пороге Клару, промокшую до Нитки и бледную как смерть, с огромным животом… И она была больна. Не потому, что близились роды. Тиф. Я поняла это с первого взгляда.

— Эмма, — в ужасе произнес Джеймс. — Ты же не могла…

— Что еще мне оставалось делать? — спросила она, вскинув на него глаза, полные жгучих слез. — Она была моей подругой. Моей единственной подругой. Мистер Стивенс, этот негодяй, бросил ее. Кларе было слишком стыдно, чтобы вернуться домой. Как она жила все это время, не знаю, но, судя по состоянию ее одежды, не слишком хорошо. Я уложила ее в постель, ту самую, что мы делили со Стюартом. Там она родила ребенка… здоровую девочку с темными, как у Клары, волосами. Но сама Клара… — Глаза Эммы потемнели от печали. — Она так и не оправилась. Она слишком долго боролась с болезнью, стараясь дать ребенку жизнь. У нее не осталось сил, чтобы бороться дальше. Единственное, чего она хотела — и что просила у меня, — это найти хорошую семью для ее ребенка и никогда никому не рассказывать, ни одной живой душе, что случилось с ней. Она боялась, что правда слишком огорчит ее отца и лорда Маккрея. Сомневаюсь, что ей хоть раз пришло в голову, что все считают, будто барон ее убил.

Джеймс опустился на краешек постели. После душераздирающих откровений Эммы он не был уверен, что в состоянии стоять и дальше. Он сидел, глядя на нее и пытаясь привести в порядок свои мысли.

— А ребенок? — спросил он наконец.

— О, — сказала Эмма, немного оживившись. — Я завернула девочку в шаль и отнесла ее к дому мистера и миссис Пек. Положила на крыльцо, постучала в дверь и убежала. Преподобный Пек открыл дверь и увидел младенца, а миссис Пек внесла его в дом. Она уже отчаялась иметь детей и выдала Оливию — так они назвали девочку — за собственного ребенка. — Эмма грустно улыбнулась. — Я единственная, кто знает правду, но Пеки, разумеется, даже не догадываются об этом, как и о том, кем была бедная мать Оливии.

Джеймс откашлялся. Он не хотел задавать вопрос, ответ на который представлялся достаточно очевидным, но чувствовал, что должен. Ибо наконец-то связь между его кузеном и Кларой Маклеллан начала проясняться.

— А ее тело, Эмма? — мягко спросил он. — Что ты сделала с телом Клары?

Взгляд Эммы наполнился беспокойством.

— Что еще я могла сделать? — сказала она. — Стояла зима. Земля промерзла насквозь. Я не могла похоронить ее сама. — Она с несчастным видом потупилась. — Клара просила так мало. Только мое честное слово, что никто ничего не узнает, дом для своей дочери и… могилу для себя.

Джеймс не мог не улыбнуться. Он попытался сдержать улыбку, но уголки его рта все равно приподнялись. Эмма подняла на него взгляд, охваченная стыдом и отчаянием.

— О, Джеймс! — воскликнула она. — Это было так ужасно с моей стороны. Но что еще я могла сделать? И потом, я подумала, что Стюарт уже недосягаем для таких вещей…

— …как лежать в одном гробу с незамужней матерью? — Джеймс уже откровенно улыбался. — Пожалуй. Мерфи с Мак-Юэном ничего не заподозрили?

Эмма, однако, не находила в этой ситуации ничего забавного.

— Нет. — Она покачала головой. — Во всяком случае, лишнего веса они не заметили.

— Эмма, — сказал Джеймс, поражаясь, что после подобной исповеди его сердце готово воспарить. Он испытывал ни с чем не сравнимое облегчение, узнав истинную причину нежелания Эммы переносить останки Стюарта, после того как вообразил, что она все еще так сильно любит своего первого мужа, что не допускает и мысли о том, чтобы потревожить место его вечного упокоения.

Ему хотелось петь.

Но поскольку это было едва ли уместно в данных обстоятельствах, он ограничился тем, что сказал:

— Да, можно себе представить состояние могильщиков, если бы они обнаружили в одном гробу два тела. Но, Эмма, во имя Господа. Почему ты ничего не рассказала мне?

— Я пообещала Кларе, что никогда не сделаю этого, — отозвалась она. — И потом, это было не слишком уважительно по отношению к Стюарту. Честно говоря… я думала, что ты ужасно рассердишься. Ну, как в тот день, когда я рассказала тебе…

— Ах да, — сказал Джеймс, когда ее голос затих. — Тот день. Боюсь, это был не самый лучший день в моей жизни.

— Нет, — возразила Эмма с некоторым удивлением. — Нет, ты был прав, только не стоило бить Стюарта. Это было очень скверно с твоей стороны. Но ты был прав, пытаясь помешать нашему побегу. Я… я тогда ужасно разозлилась на тебя. Да и потом еще долго злилась. Я даже ненавидела тебя, хотя, возможно, совсем не по тем причинам, по которым мне всегда казалось. Тем не менее я понимаю, что ты был полностью и абсолютно прав. Ведь если бы мы тебя тогда послушались, Стюарт был бы сегодня жив.

Недоверчиво уставившись на нее, Джеймс спросил:

— И ты полагаешь, что я сделал это ради Стюарта? — Эти слова, как ничто другое, что он говорил за весь вечер, проникли в ее сознание. Эмма вскинула на него глаза и часто-часто заморгала, словно только что проснулась.

— А з-зачем же еще? — заикаясь спросила она.

— Я любил Стюарта, — с готовностью признал Джеймс. — Как брата. Но, как и полагается брату, я был в курсе его недостатков. Ему еще повезло, что он остался в живых в тот вечер, когда ты рассказала мне о своих планах сбежать с ним. Но не его, Эмма, я так боялся потерять. Совсем не его.

Ее глаза, голубые, как незабудки, и круглые, как монетки, в замешательстве взирали на него.

— Тогда… я не понимаю. Тогда кого?

Джеймс поднялся, пересек комнату и опустился перед ней на колени. Он взял ее руку — левую руку, на которой красовалось его кольцо с печаткой, поскольку он так и не успел надеть ей на палец настоящее обручальное кольцо.

— Неужели так трудно догадаться? — поинтересовался он с напускной беспечностью, которой не ощущал. Сердце тревожно стучало у него в груди, словно полковой барабан, призывающий к отступлению. Но он не мог отступить. Отступить и продолжать называть себя мужчиной. — Это тебя я боялся потерять, Эмма, — сказал он, сжав ее пальцы в своей ладони, как будто боялся, что она ускользнет. — Вот почему я это сделал.

— Какая чепуха! — Она вырвала руку и буквально слетела со стула, устремив на него негодующий взгляд. — Как ты можешь так говорить… Ты же не любил меня, Джеймс. Не любил! Я это точно знаю.

— В таком случае ты ничего не знаешь, — сказал Джеймс. Он не обиделся и даже не рассердился, скорее почувствовал усталость. Да, не так он представлял себе реакцию Эммы на его признание. До чего же, оказывается, утомительно открывать сердечные тайны. — Я люблю тебя с того времени, как ты окончила школу. Просто Стюарт опередил меня.

— Это… это… бог знает что, — заявила Эмма. — Ты не мог любить меня, Джеймс. Иначе ты приехал бы за мной, а не за останками Стюарта, когда узнал о его смерти.

Поднявшись на ноги, Джеймс в один шаг преодолел разделявшее их расстояние.

— Я был уверен, что ты в Лондоне, со своей семьей. Мне даже в ужасном сне не могло присниться, что ты все еще на острове. И потом, мне нужно было время, чтобы найти к тебе подход.

— Неужели это было так трудно, — поинтересовалась она уязвленным тоном, вглядываясь в его лицо, — признать, что ты испытываешь ко мне какие-то чувства?

— Признать, что я влюблен в жену человека, которого считал своим братом? Да. К тому же, Эмма, — заметил он, стараясь говорить спокойно, хотя и чувствовал себя так, словно с него заживо сдирают кожу, — я ни разу не видел от тебя ни малейшего поощрения. Ты не делала секрета из своих чувств ко мне.

— Как и ты из своих, — парировала она не менее раздраженным тоном.

— Я? — Джеймс покаянно улыбнулся. — Эмма, когда человек, не знавший ни в чем отказа, вдруг обнаруживает, что не может получить то, чего хочет больше всего на свете, он будет делать все, что угодно, лишь бы убедить себя в том, что никогда этого и не хотел. Но поверь, я не могу припомнить момента, когда не хотел бы сделать тебя своей.

Эмма подняла руку и утерла тыльной стороной ладони слезы, снова повисшие на кончиках ее длинных ресниц.

— Вот как? — заявила она вызывающим тоном. — Если это правда, зачем было предлагать мне расторжение брака тогда, в замке Маккрей?

— А ты бы вышла за меня замуж, — мягко спросил он, — если бы я этого не сделал?

Эмма шмыгнула носом. И подняла глаза к потолку, видимо, пытаясь разрешить какие-то внутренние противоречия.

Когда она наконец посмотрела на него, ее взгляд был непроницаемым. Но Джеймс узнал решительную складку ее рта.

А если Эмма на что-то решилась, то лучше быть начеку.

— А теперь? — осведомилась она. — Теперь ты хочешь разорвать наш брак?

— Начнем с того, — сказал Джеймс, шагнув вперед, — что я никогда не хотел этого.

Но Эмма в очередной раз подняла руку, не позволяя ему подойти ближе. Хотя вид у нее был решительный, в глазах проглядывала боль.

— И ты согласен сохранить наш брак, — проговорила она нетвердым голосом, — после всего, что я только что тебе рассказала? Джеймс, я вскрыла гроб твоего кузена. И я ничего не сделала, чтобы остановить человека, который его убил. Стюарт погиб из-за меня.

— Стюарт умер, — сказал Джеймс, — потому что у него было не больше здравого смысла, чем у курицы. А теперь перестань плакать и иди сюда.

— Из меня получится ужасная жена, — сообщила ему Эмма, настороженно попятившись, когда он шагнул вперед, протянув к ней руку. — Похоже, я не способна ни на что, что все нормальные жены делают с такой легкостью. Даже произвести на свет наследника.

— Всему свое время, — заверил ее Джеймс. — А теперь иди сюда. — Он схватил ее за руки. Затем, как рыбак, вытаскивающий из воды сеть с уловом, медленно притянул к себе.

— Джеймс! — предостерегающе сказала Эмма, хотя и сама не понимала, что имеет в виду. Он знал о ней самое худшее и тем не менее не собирался от нее отказываться. И Бог свидетель, она не хотела с ним расставаться. Сознание, что Фергюс был прав насчет того, что Джеймс всегда любил и до сих пор любит ее, странным образом на нее подействовало. Сердце лихорадочно трепыхалось у нее в груди, выделывая немыслимые пируэты. Ей почему-то не хватало воздуха, но Эмма сомневалась, что причиной тому ее туго затянутый корсет.

А когда Джеймс, не отрывая от нее взгляда, поднес ее руки к своим губам, она чуть не задохнулась.

— Джеймс! — взмолилась она.

Но он не дал ей пощады. Его губы переместились с кончиков ее пальцев на нежную кожу с внутренней стороны локтя. Эмма смотрела на его склоненную голову, на темные завитки волос, ощущая обжигающее прикосновение его рта, продвигавшегося все выше и выше по ее руке и наконец — в тот самый миг, когда , ее сердце готово было разорваться, — завладевшего ее губами.

Они слились в долгом сладостном поцелуе, пока Эмма с судорожным смешком не отстранилась.

— Неужели ты настоящий? — спросила она, обхватив ладонями его лицо, хотя прекрасно знала ответ. Она могла осязать его реальность собственными пальцами: тепло его кожи, твердые плоскости скул, покалывание пробивающейся щетины.

— Я собирался спросить то же самое у тебя, — произнес он нетвердым голосом. — Пожалуй, чтобы исключить все сомнения, нам следует провести тщательное исследование.

В мгновение ока они избавились от ее голубого бального платья и его элегантного вечернего костюма. Эмма с восхищением взирала на рельефные мускулы его спины, твердые широкие плечи, мощные бицепсы и сильные предплечья, поросшие темными волосками. Воистину у него тело бога…

А затем это великолепное тело накрыло ее своей жаркой мощью, а руки Джеймса потянулись к вырезу ее сорочки.

И повадки дьявола, не без иронии закончила Эмма.

— Как эта штуковина снимается? — требовательно спросил он, дергая за завязки, стягивавшие ворот. Но прежде чем Эмма успела ответить, тонкие тесемки лопнули и Джеймс с возгласом удовлетворения склонил голову к ее груди, дразня языком затвердевшие маковки и медленно, но с вполне определенной целью подталкивая ее к кровати.

Эмма с довольным вздохом упала на мягкую постель. Вот что значит быть замужем! Хотя Джеймс был слишком хорошо воспитан, чтобы задавать вопросы, он наверняка догадывался, что со Стюартом у нее не могло быть ничего подобного. Стюарт никогда, как сейчас Джеймс, не скользил губами по ее животу, так что пробившаяся на подбородке щетина царапала нежную кожу. Эмма даже не подозревала, что у него на уме, пока не ощутила его язык у себя между бедрами. Ее спина так резко выгнулась, что она чуть не свалилась с постели.

— Что ты делаешь? — ахнула она.

Джеймс не ответил — в конце концов, это и так ясно, что он делает, — но ей показалось, что он улыбнулся. В любом случае Эмма не сомневалась, что те невероятные вещи, что он проделывал с ней, церковь не одобряет.

А когда она совсем обезумела, Джеймс в следующую секунду оказался внутри ее, заполнив собой до отказа. Подсознательно она так туго сомкнулась вокруг него, что он чуть не взорвался. Каким-то чудом ему удалось сдержаться и продолжать двигаться, пока Эмма со сдавленным криком не взмыла ввысь, и Джеймс устремился следом.

Последним осмысленным действием Эммы, прежде чем ее захлестнула волна ощущений, была попытка зажать обеими руками рот Джеймса, чтобы заглушить рык наслаждения, который, как она знала, последует. Насколько ей это удалось, она не представляла, поскольку была слишком захвачена собственной разрядкой, чтобы замечать что-либо еще.

Но когда спустя несколько минут раздался стук в дверь и голос вдовствующей графини позвал:

— Эмма? Джеймс? Вы здесь? Мне показалось, я слышала твой голос, сынок. Ну разве не чудесная получилась вечеринка? — Эмма поняла, что ее попытка не возымела успеха.

Джеймс, который еще не настолько пришел в себя, чтобы ответить нормальным голосом, устремил на Эмму умоляющий взгляд. Она отозвалась, ухитрившись даже не рассмеяться:

— О да, леди Денем. Просто очаровательная.

 

Глава 29

— Позвольте поздравить всех собравшихся, — провозгласил судья Риордан, надевший по случаю торжественного события свой лучший парик, — с завершением строительства школы имени Стюарта Честертона. Для меня большая честь и удовольствие объявить школу открытой!

С этими словами он ударил бутылкой шампанского о кирпичный цоколь здания. Толстое зеленое стекло разбилось, потекла белая пена. Джеймс был не единственным в толпе, кто счел этот театральный жест совершенно неоправданной тратой хорошего шампанского. Однако это не помешало ему захлопать вместе с остальными, правда, после того как жена ткнула его локтем.

А затем их обступили местные жители, желавшие поблагодарить графскую чету за щедрые пожертвования на школу, где найдется место каждому ребенку в. округе, пожелать им добра или просто поглазеть на них. Ибо жителям острова нечасто представлялась возможность лицезреть графа и его супругу, в отличие от баронов и их жен, которых они видели даже слишком часто. Собственно, лорд и леди Маккрей проводили большую часть времени в городке, поскольку в замке полным ходом шел ремонт, и леди Маккрей — в девичестве Пенелопа Ван Корт — утверждала, что у нее закладывает уши от постоянного стука молотков.

И достопочтенная мисс Фиона Бейн, ныне леди Гарольд, жена наследника герцога Радерфорда, часто баловала земляков своими визитами, поскольку ничего так не любила, как расхаживать по улицам городка в шикарных лондонских туалетах.

Однако лорд и леди Денем редко наведывались в эти места, чего нельзя было сказать о деньгах, регулярно поступавших из их лондонского дома на остров. Школа была лишь первым сооружением, воздвигнутым в память о Стюарте Честертоне. На очереди была больница, где со временем должен был обосноваться Джон Макадаме, один из первых уроженцев острова, получивших образование в Оксфорде. Предполагалось, что в больнице будет и родильное отделение, завершение строительства которого удивительным образом совпало со счастливым моментом, когда леди Денем обнаружила, что находится в интересном положении.

Не все, однако, были довольны нововведениями, которые графская чета внесла в быт заброшенного рыбацкого поселения. Мистер Мерфи тревожился — и не без оснований, — что теперь, когда в связи со строительными работами на острове появились дополнительные средства передвижения, использование катафалка ограничится его прямым назначением. А поскольку никаких новых эпидемий на острове не разразилось, его бизнесу грозил полный упадок. Собственно, в последний раз его услуги потребовались именно лорду и леди Денем, пожелавшим извлечь из земли останки молодого мистера Честертона, чей гроб он и Клетус Мак-Юэн несколько месяцев назад тайно зарыли под Древом желаний ввиду нехватки .места на церковном кладбище.

Лорд и леди Денем щедро вознаградили Мерфи за его труды по откапыванию гроба и доставке его в похоронную контору. Однако он так и не понял, почему, когда спустя некоторое время он зашел к гробовщику, чтобы узнать, не найдется ли для него еще какая-нибудь работенка, в задней комнате, где полагалось находиться только гробу мистера Честертона, стояли два новехоньких гроба, причем таких, какие пристало иметь скорее принцу, чем бедному викарию.

Тем не менее оба гроба погрузили на паром и переправили на большую землю, чтобы, как предположил Сэмюэль Мерфи, доставить на церковное кладбище в Денемском аббатстве. На взгляд Мерфи, использование двух гробов, когда хватило бы одного, было верхом экстравагантности, но какое ему дело, в конце концов. Богатые довольно странная публика, и пытаться понять их — напрасный труд.

Впрочем, мистер Мерфи был не единственным жителем острова, имевшим основания поражаться причудам лорда Денема. Юный Фергюс Макферсон, при всем уважении к графу, искренне считал, что новая школа была бессмысленной расточительностью. Теперь, когда у него появились очки и он мог видеть то, что упустил раньше, не было силы, способной заманить его в школу, пусть даже в такую замечательную. Слишком много интересного таили в себе окрестные холмы, где он блуждал с рыжим щенком из помета Уны, названным Робертсом в честь камердинера графа, который любезно согласился заменить Эмму в школе и был безмерно счастлив, когда лорд Денем нанял наконец учителя и отправил своего верного слугу домой, в Лондон.

Как раз во время одной из таких прогулок Фергюс заприметил лорда и леди Денем. Стоя под Древом желаний, они развешивали на нем собственные башмаки, как будто вовсе и не были представителями английской знати, а обычными молодоженами, которые, вступая в совместную жизнь, хотели бы, чтобы им сопутствовала удача. Вся эта затея, с точки зрения Фергюса, не стоила того, чтобы выбрасывать на ветер вполне приличную обувь. Ибо, судя по тому, как граф поцеловал свою жену, полагая, что их никто не видит, судьба уже более чем благословила этих новобрачных.