Перевернувшись на живот, Эмма энергично взбила подушку. Ей никак не удавалось заснуть, что, в общем, было неудивительно.

Конечно, этого следовало ожидать. Как она могла быть настолько наивной, чтобы не подумать об этом раньше? Неужели так трудно было догадаться, что граф пожелает, чтобы его Кузен покоился в семейном склепе? Конечно, Стюарт явился горьким разочарованием для своей семьи, но это еще не значит, что он перестал быть ее членом. Вполне естественно, что они хотят похоронить его рядом с родителями, не исключено, что, когда придет ее время, они пожелают положить ее рядом со Стюартом.

Что ж, этому не бывать. Если от нее, хоть что-нибудь зависит.

В конце концов, она не обязана сообщать Джеймсу, где похоронен его кузен.

Эмма не сомневалась, что Джеймс счел ее слишком сентиментальной, возможно, даже суеверной, когда она отказалась указать ему место последнего упокоения Стюарта. Ну и пусть. Ей все равно, что думает Джеймс. Ему, во всяком случае, наплевать на то, что думает она. Считайся он хоть чуточку с ее чувствами, разве бы он спал сейчас не в гостинице, где снял комнаты, а на диване в ее собственном доме? Правда, Эмма сама предложила ему в школе на маяке, но кто мог подумать, что он поймает ее на слове. Разве не понятно, что это предназначалось для ушей лорда Маккрея?

Нет. Ибо она дала ему понять, косвенным образом, разумеется, что она чувствует по этому поводу. В сущности, она только сейчас начала приходить в себя от шока, который испытала, обнаружив его в своем огороде, ну и потом, когда выяснилось, что ему известно о завещании О’Мэлли, и потом, когда он огорошил ее своим вопросом о Стюарте и, наконец, когда решил остаться на ночь в ее доме. Как, спрашивается, могла она противостоять подобному натиску? Право, это больше, чем может вынести одинокая женщина.

— Думаю, на сегодня достаточно, — сказал Джеймс. — Уверен, ты так же устала, как и я. Только скажи, где у тебя чистые простыни, и я не побеспокою тебя до утра.

Эмма пришла в ужас. Он что, собирается ночевать здесь, в ее доме? Наверное, он сошел с ума.

— Возможно, ты не заметила, — ответствовал Джеймс, — но мистер Мерфи отбыл. При всем желании я просто не могу вернуться в город.

— Но, — возразила Эмма, — вы могли бы дойти пешком. Дорога довольно крутая, но я могла бы вас проводить…

Джеймс приподнял брови:

— Вот уж не думал, что ты такая ханжа. Я засыпаю на ходу, наверное, из-за морского воздуха. Ничего не случится, если я проведу ночь на твоем диване.

— Но миссис Мактавиш, — упорствовала Эмма, — может заметить, что вы не ночевали в гостинице. Ее наверняка заинтересует, где это вы были…

Он отмахнулся от нее:

— Миссис Мактавиш это совершенно не интересует, Эмма.

Но когда Эмма заверила его, что он ошибается и к завтрашнему утру они станут предметом пересудов всего города, Джеймс просто посмотрел на нее и сказал укоризненно:

— Ради Бога, Эмма. Ведь мы не чужие друг другу. Мы семья, не так ли?

Семья! Подумать только! При одной мысли об этом Эмма заворочалась в постели. Уна, пристроившаяся рядом, в очередной раз приоткрыла глаза и устремила на хозяйку сонный взгляд, словно размышляя, когда же та наконец угомонится.

Семья! Какая наглость! После того, что он сделал… Конечно, с того дня в библиотеке прошел целый год. Но разве члены одной семьи бросаются друг на друга с кулаками только потому, что кто-то из них собрался жениться?

А что ей оставалось делать? Не могла же она выгнать его из дома. Ну, предположим, могла… например, потребовать, чтобы он отправился спать в сарай вместе с ее козой Тресидой.

Но ничего подобного Эмма не сделала. Вместо этого она безропотно подошла к комоду, где хранилось постельное белье, и вытащила простыни и одеяло. Она удивилась, когда Джеймс ухватился за углы простыни и помог постелить ее на диван. Он также настоял на том, чтобы помочь ей вымыть посуду, и, к величайшему удивлению Эммы, взял на себя мытье, предоставив ей более приятную часть работы — вытирание. Глядя, как он погружает руки в ледяную воду, Эмма ощутила приятное чувство товарищества. В конце концов, едва ли граф Денем согласился бы мыть чью-либо еще посуду.

Впрочем, она быстро подавила теплые чувства. Нельзя поддаваться ложному ощущению безопасности. Достаточно вспомнить, что произошло, когда она в последний раз доверилась этому человеку. Он чуть не убил Стюарта этими самыми руками!

И вот теперь он просит разрешения сделать то, что, по ее глубочайшему убеждению, приведет к беде, не говоря уже о последующем скандале…

Нет. Она не позволит себе смягчиться по отношению к Джеймсу. Потому что тогда ей будет намного труднее отказать ему в следующий раз — Эмма не сомневалась, что этот следующий раз скоро наступит, — когда он попросит разрешения откопать останки Стюарта. А этого она ни в коем случае не допустит.

Но Эмма никогда не умела по-настоящему ненавидеть. Собственно, граф Денем был единственным человеком, кого она когда-либо ненавидела, и хотя за минувший год она неоднократно испытывала к нему приступы ненависти, они никогда не продолжались более нескольких минут, а перерывы между ними тянулись недели, а то и месяцы. Право, ужасно утомительно испытывать к кому-либо постоянную и неутолимую ненависть Ей придется очень постараться, чтобы ненавидеть его все то время, пока он остается на острове, сколько бы это ни продолжалось.

А что, если, размышляла Эмма, Джеймс будет и дальше совершать по отношению к ней добрые поступки? Ну вроде того, как он защитил ее от лорда Маккрея, принес корзинку с деликатесами от миссис Мактавиш и помог вымыть посуду? Как она сможет его ненавидеть?

И все же нельзя допустить, чтобы ее неприязнь к Джеймсу ослабела.

Она приподняла голову и прислушалась, пытаясь определить, спит ли он. Может, лежит сейчас без сна, уставившись, как и она, в потолок? Из соседней комнаты не доносилось ни звука. Эмма не слышала ничего, кроме ровного дыхания Уны, спавшей рядом, завывания ветра снаружи и шепота сквозняков, выдувавших из комнаты все тепло.

Наличие только одного камина, который к тому же располагался в гостиной, а не в спальне, было существенным недостатком дома. Пока был жив Стюарт, это не представляло собой особой проблемы. Но теперь, когда его не стало, а дверь в гостиную была плотно закрыта — что было совершенно необходимо, иначе Джеймс увидел бы ее в ночной рубашке, — в спальне было холодно, как в склепе.

Съежившись под одеялом, Эмма обдумывала, что скажет утром миссис Мак-Юэн, когда та поинтересуется — что она непременно сделает, поскольку на острове не было секретов, — где Джеймс провел ночь, когда услышала какие-то посторонние звуки, словно кто-то пытался открыть входную дверь.

Эмма насторожилась, пытаясь сообразить, который сейчас час. Полночь, видимо, миновала, но определить, далеко ли до рассвета, не представлялось возможным, поскольку небо за ромбовидным окном было затянуто тучами.

Кому, скажите на милость, понадобилось бродить вокруг ее дома в такой час? Когда Стюарт был жив, Эмма не усмотрела бы в этом ничего необычного. Во время эпидемии тифа их не раз поднимали среди ночи прихожане, являвшиеся за викарием, чтобы он отпустил грехи их близким, состояние которых резко ухудшилось.

Но Стюарта больше нет. И кем бы ни был ночной посетитель, у него должна быть веская причина, чтобы заявиться к ней в такое время.

Или, что куда более вероятно, бесчестные намерения…

При этой мысли Эмма выпрыгнула из постели, подбежала к двери спальни, не задумываясь распахнула ее и бросилась к камину. Огонь в очаге погас, и только тлеющие угли освещали комнату. Но Эмма не стала медлить, чтобы полюбоваться их красноватым сиянием. Подхватив длинный подол ночной рубашки, она вскарабкалась на каменную облицовку камина и сняла с крючков висевшее на стене охотничье ружье. Не то чтобы она была искусным стрелком или могла хладнокровно всадить заряд в какое-либо ни в чем не повинное животное. В сущности, если бы не щедрый вклад Клетуса Мак-Юэна в ее хозяйство, ей пришлось бы довольствоваться хлебом и овощами.

Но хотя Стюарт наверняка пришел бы в ужас, знай он об этом, Эмма не считала предосудительным выстрелить в человеческое существо в случае необходимости.

С ружьем под мышкой Эмма направилась к входной двери. Она заперла ее на засов не потому, что боялась грабителей, а потому что ветер с моря мог распахнуть ее настежь, что уже не раз случалось. В дом можно было проникнуть и через окна, которые не составляло особого труда открыть снаружи, выдавить стекло, просунуть внутрь руку и поднять задвижку. Все они открывались наружу и удерживались в распахнутом состоянии с помощью металлических крючков.

Эмма окинула беглым взглядом окна, чтобы убедиться, что ее ночной посетитель, кто бы он ни был, не воспользовался этой возможностью, потерпев неудачу с дверью. Она не увидела ни разбитых стекол, ни поднятой с недобрыми намерениями руки, зато услышала за спиной шорох. Круто развернувшись, с подпрыгнувшим сердцем и округлившимися от страха глазами, она вскинула на плечо тяжелое ружье… только для того, чтобы его выхватил у нее из рук разгневанный граф Денем.

— Эмма! — вскричал он. — Ради Бога!

В ответ Эмма издала испуганный вопль. Шум снаружи привел ее в такую панику, что она совершенно забыла о Джеймсе. Вид его крупной фигуры, облаченной только в льняную сорочку и бриджи, явился последней каплей. Она продолжала визжать, пока он не схватил ее и не зажал ей рот ладонью. Затем, осознав, что он прижимает ее к своему телу, еще хранившему тепло постели, а ее тело отлично просматривается под тонкой тканью ночной рубашки, под которой, разумеется, ничего не было, Эмма пришла в чувство и, не представляя, что еще сделать, укусила его.

— Ой! — Джеймс поспешно отдернул пальцы и, морщась, помахал ими перед ее лицом. — Прекрати сейчас же! — прошипел он.

— Отпустите меня! — потребовала Эмма, но Джеймс только шикнул на нее. Видимо, он тоже слышал возню за дверью и теперь замер, прислушиваясь, не повторится ли звук.

Эмма, естественно, понимала, чем заняты его мысли. Ясно, что он прижимает ее так крепко совсем не потому, что наслаждается прикосновением ее почти что обнаженного тела. Разумеется, нет! И то, что его правое бедро оказалось у нее между ногами, не имеет к этому ни малейшего отношения. Конечно же, нет! Разве он не сжимает ружье так же крепко, как и ее талию? Человек, который держит ружье на изготовку, не может думать ни о чем, кроме предстоящего выстрела.

Но у Эммы-то в руках ружья не было. И ничто не отвлекало ее от мыслей о теле Джеймса, находившемся в такой близости от нее. Она остро ощущала давление его мускулистого бедра и сильные пальцы, впивавшиеся в ее плоть чуть пониже талии. И не только это. Она могла чувствовать его запах, тот самый мужской запах — хорошего мыла и какой-то терпкой смеси, напомнившей ей о Лондоне, — который наполнял ее ноздри сегодня утром, когда она сидела рядом с ним в катафалке. И он был таким теплым! Не настолько, конечно, как Уна, делившая с ней постель, но он был куда менее волосатым, и пахло от него куда приятнее.

Его дыхание щекотало ее ухо.

— Я ничего не слышу, — прошептал он. — А ты?

Эмма была слишком занята, стараясь не ощущать его запах и не чувствовать прикосновения его твердого бедра, чтобы ответить. Тем не менее она склонила набок голову и прислушалась. Секунду-другую было тихо. Затем послышался тот же звук. Кто бы ни бродил снаружи, он явно возобновил попытки открыть дверь.

Джеймс, видимо, тоже это услышал. Он резко отпустил талию Эммы и, положив тяжелую руку ей на плечо, подтолкнул ее к дивану, с которого только что встал.

— Оставайся здесь, — приказал он и подтянул вверх одеяло, укрыв ее. — Пойду посмотрю, кто это может быть.

Эмма, оказавшись в уютном коконе, еще хранившем тепло его тела, запротестовала:

— Нет, я пойду. Может, это кто-нибудь из моих учеников.

Он бросил на нее недоверчивый взгляд:

— Учеников?

— Или кто-нибудь из их родителей, — сказала Эмма. — Иногда они приходят сюда, когда хотят, чтобы им что-нибудь прочитали или…

— В час ночи? — осведомился Джеймс не без иронии.

Эмма ничего не оставалось, как смириться.

— Только пообещайте мне, что не станете в них стрелять, — сказала она.

— С какой стати? — Он присел рядом с ней, чтобы натянуть сапоги. — Ты же сама собиралась стрелять.

— Я бы сначала спросила, кто это, и выстрелила бы только, если бы это был…

— Если бы это был кто, Эмма? — полюбопытствовал Джеймс.

Она опустила глаза.

— Никто, — сказала она.

— Хм. Так я и думал. — Джеймс встал, открыл ружейный затвор и заглянул внутрь.

— Эмма! — произнес он крайне недовольным тоном. — Оно даже не заряжено.

Эмма натянула одеяло до самого подбородка. Простыни, отметила она, уже пропитались запахом Джеймса, чистым и мужественным.

— Ну, — отозвалась она шепотом, — было бы глупо вешать заряженное ружье над горящим камином, верно?

Джеймс со страдальческим видом поднял глаза к небу.

— Где, — прошипел он, — Стюарт хранил порох?

— В буфете, рядом с умывальником, — прошипела Эмма в ответ. — В том, что осталось от буфета, во всяком случае. — Она откинула одеяло. — Я сейчас покажу…

— Если тебе дорога жизнь, — зловеще произнес он от двери, — ты не сдвинешься с этого дивана. Я сам найду.

— Но…

— Ради Бога, Эмма, — отрывисто проговорил Джеймс. — Оставайся там, или я… — Очевидно, не в состоянии придумать угрозу, которая прозвучала бы достаточно устрашающе, Джеймс сердито закончил: — Или я буду очень тобой недоволен.

И скрылся в темном углу.

Эмма, свернувшись в теплом гнездышке, которое он недавно покинул, напряженно вглядывалась в темноту, пытаясь сообразить, кому из всех людей на свете взбрело в голову нанести ей полуночный визит. Нельзя исключить, что это кто-то совершенно безобидный. У Эммы и раньше бывали ночные посетители… правда, не в последнее время. Но возможно, за дверью стоит некто с вполне определенными намерениями…

С другой стороны, если предположить, что это лорд Маккрей и Джеймс случайно его застрелит? О Боже!

Та же мысль, естественно, пришла в голову и Джеймсу, как только он услышал, что кто-то испытывает прочность запора на двери. Разве не по этой причине он настоял на том, чтобы заночевать в ее доме? Эмма, разумеется, ни о чем не догадалась. Один Бог знает, что она думает о мотивах, заставивших его остаться под ее крышей.

Но хотя он и подозревал, что барон способен на необдуманные шаги, в глубине души Джеймс не верил, что Маккрей настолько глуп или настолько безнравственен. Джеймс просто не мог вообразить, чтобы мужчина мог так запугать женщину. Каким же мерзавцем надо быть, чтобы заявиться к добропорядочной вдове посреди ночи?

Впрочем, Джеймс давно понял: бессмысленно гадать, что творится в извращенных умах некоторых мужчин. Он-то знает, даже если Эмме это невдомек, что в мире куда больше зла, чем добра. И все же, что бы он ни думал о Маккрее, тот не показался ему безумным.

А заявиться к Эмме ночью, вне всякого сомнения, мог бы только безумец.

Джеймс без труда нашел порох, хотя и не осмелился зажечь свечу. Если Маккрей не слышал криков Эммы из-за завывания ветра снаружи, то, увидев свет, он насторожится. В таких случаях главное — застать противника врасплох. Маккрей не должен догадываться, что Эмма не одна или что его присутствие обнаружено. Джеймс хотел только одного, и это был один-единственный точный выстрел.

Его глаза почти привыкли к темноте, окутывавшей крошечный дом, к темноте и холоду. Странно, что он не заметил этого раньше, но в этом кукольном домике холодно, как в гробнице! Тем не менее Джеймсу удалось найти все необходимое и зарядить ружье, не отрывая взгляда от двух окон по обе стороны от двери.

Несколько секунд он ничего не видел, кроме дождя, который снова полил как из ведра. Затем мимо первого окна промелькнула темная фигура, и сквозь шум дождя явственно послышался щелчок ветки, хрустнувшей под тяжелой поступью пришельца. Было очевидно, что Маккрей решил возобновить попытки взломать дверь.

Сейчас, понял Джеймс, или никогда.

Преодолев в четыре длинных шага расстояние до двери, он одним точным движением отодвинул засов, одновременно вскинув на плечо ружье. Все остальное сделал ветер. Дверь с оглушительным грохотом распахнулась, и косые струи дождя хлынули внутрь.

Снаружи, печально уставившись в дуло ружья, нацеленное ей в голову, стояла очень мокрая и очень несчастная корова.