Людочкин свет
Людочка – любимица отца и матери – доставляла многим людям огромную радость. Бабушка Клаша души в ней не чаяла и печалилась, что внучка редко у нее бывает. И когда та приезжала в село Высокое, нарадоваться бабуля на девочку не могла.
– Ягодка моя, – ласково говорила по утру, будя внучку, – пойдем курочек кормить. Рыжая Хохлатка тебя дожидается.
Людочка выбегала во двор с кружкой зерна и весело приговаривала, как бабуля: «Цып-цып, цыпочки, идите кушать, я зерна вам принесла, и водицы налила». Куры окружали ее, бурно лопоча свои куриные признания. Рыжуха, самая смелая курица, садилась к девочке на колени и пыталась клювом коснуться ее губ.
– Это она тебя целует, – смеялась бабушка.
Потом Людочка пряталась в малиннике, собирала ягоду – в кастрюлю для будущего варенья и в свой рот для настоящей радости.
– Ау, – кричала мама на весь сад, – где моя доченька прячется?
Тогда Люда замирала и ждала, когда ее отыщут. Только пес Полкан всегда выдавал: непременно подходил к кусту и громко лаял: «Вот она, наша беглянка. Я ее первый нашел».
Нередко пятилетней девочке приходилось заниматься с младшим братом. Мама усаживала малыша в песочницу, и тот приступал к изготовлению рассыпчатых песочных куличей.
– Ах, какие вкусные куличики! – выговаривала Людочка маминым голосом. – Что еще Геночка нам приготовит?
И Гена с удовольствием засовывал песок в формочку. Если же у него не получалось, то кидал совок и формочку, смешно топая при этом ножками.
– Ну-ну-ну, не злись, – воспитывала его сестра. – Надо постараться.
Сама старательно укладывала песок в формочку, долго утрамбовывала его совком, потом формочку переворачивала, устанавливая на деревянную дощечку, постукивала по дну, как учила мама, затем поднимала, и открывался детям отменный кулич, похожий на те, что пекла в праздник баба Клаша, правда, размером поменьше.
– Вот, – говорила девочка, – получился вкусный пирожок. Сейчас мы угостим мамочку.
Гена смотрел на кулич, а потом резко смахивал его рукой с доски.
– Ну что ты наделал? Зачем ты его сломал? Я же старалась, – возмущалась сестра, обиженная такими действиями брата.
Ей невдомек, что брату обижать ее вовсе не хочется. Просто интересно, как разлетается песок: был куличек, и нет его. И надо снова лепить. Процесс этой лепки его завораживал. Пообижавшись немного, Людочка снова забиралась в песочницу и учила брата строить песочные дома. Куда денешься, если надо маме помочь и за малышом приглядеть?
Несомненно, ей нравилось быть взрослой, почти мамой, у которой такой маленький и несмышленый мальчик. Впрочем, иногда это занятие утомляло, и тогда Люда бежала к маме с одним вопросом: «Когда же мы пойдем купаться?».
Днем становилось жарко, и мама вела детей на речку. Идти вниз по тропинке весело и легко, лишь в одном месте надо аккуратно обойти крапиву, чтобы не обжечься.
– Мама, зачем крапива такая вредная? Никому она не нужна, – с обидой в голосе утверждала девочка.
– Как не нужна? Очень даже нужна. На земле нет, доченька, ничего ненужного, – не соглашалась с ней мать.
– Да? – сомневалась Людочка. – А тараканы тоже нужны?
Это она вспоминала материнскую борьбу с тараканами в городе, и уверенно спорила с ней по вопросу необходимости всего, что есть на земле.
– Наверное, и тараканы для чего-то нужны, – вздыхала мать. – Только мы об этом не знаем.
Они подходили к реке. Мама стелила легкое одеяльце, аккуратно раскладывала на нем вещи, и затем, взяв Гену на руки, шла в воду. Гена замирал в испуге, однако, видя, что ничего страшного не происходит, с удовольствием бултыхался в маминых руках. Людочку же звать в реку не надо: она уже давно в ней пытается плавать, как папа.
– Мама, папа скоро приедет? – спрашивает Людочка в очередной раз.
– Надеюсь, скоро, – отвечает мама, и смышленая девочка по маминой интонации понимает, что та ждет папу ничуть не меньше, чем она.
Семья у них дружная. Папа – самый веселый папа на свете. И еще очень сильный. Он легко поднимает на руках дочь и сына, долго их кружит, словно карусель. А еще плавает далеко-далеко. Когда он приедет, непременно будет учить дочь плавать. Она уже почти умеет. Упрется руками в дно, перебирает ими и движется по воде. Никто и не догадывается, что не плывет. Папа посмотрит и скажет: «Молодец, доча, скоро мы с тобой на другой берег поплывем». Жаль только, что папа не всегда с ними живет в деревне: он работает строителем, и работу свою важную оставить никак не может. Без него не построятся дома, и все дети окажутся на улицах.
Больше всего Людочка не любила днем спать, но мама говорила, что во сне дети растут. Очень хотелось поскорее вырасти, потому дочка с мамой не спорила, ложилась в постель и ждала, когда та, усыпив брата, почитает ей сказку.
Гена капризничал, безумолку лопотал, качаясь в маминых руках. «Если бы мама меня взяла на руки, я бы давно заснула», – думала Людочка. Мама же ее на руки не брала, полагая, что дочка уже большая. Гена засыпал, и тогда мама принадлежала только ей, брала книжку, присаживалась к дочери на кровать и читала очередную сказку: про лису хитрую и злого волка, про Красную шапочку, про Серую Шейку. Эта сказка особенно нравилась девочке. «Добрая уточка, – думала, – как жаль, что у нее сломано крыло».
– Мама, – спрашивала Людочка, – а где сейчас Серая Шейка? Пусть она у нас живет, к нам лиса ни за что не придет.
– Уточка живет в доме лесника. Он всех зверушек защищает, – отвечала мама, стараясь ослабить грустные переживания дочери.
– А крыло у нее не болит больше?
– Не болит, лапушка, – успокаивала мама и уходила заниматься взрослыми делами.
Дел у мамы много: по дому, в саду, в огороде. Впрочем, как папа говорит, мама и сама работу найдет. Людочка точно знает: когда вырастет, всю мамину работу исполнять станет, а мама будет отдыхать и обязательно скажет о ней, как бабушка о своей дочке, Людочкиной маме, говорит: «Нюра, дочушка, мне с тобой полегче стало. Как ты все успеваешь?».
После дневного сна мама обычно водила детей к бабушке Симе – папиной маме, которая тоже любила внучку. Дом ее стоял под горой, недалеко от дома бабушки Клаши.
– Ой, кто пришел? – говорила бабушка, словно давно их не видела. – Чтой-то ты, Нюра, редко ко мне заходишь?
– Да дела не пускают, – оправдывалась мама в ответ. – Дом-то большой, заброшенный, никак не управлюсь по хозяйству.
– И мой тоже на ладан дышит, – вздыхает бабушка Сима, – развалится скоро, как и я, старая. Ты бы Людмилку ко мне чаще пускала.
– Да как же она одна, мама, по селу пойдет?
– А что с ей сделается? Пять лет девке, большая уж. Мне помощницей будет, – баба Сима строго смотрела на девочку, будто раздумывая, что ей можно поручить. – Николай-то скоро приедет? – переводила она разговор на сына.
Дальше слушать не хотелось: бабушка станет причитать, как тяжело жить одной, мама будет бабушку уговаривать перебраться в город. Жаль, конечно, бабулю, однако девочке переживать некогда, поскольку у бабы Симы во дворе стоит заброшенный сарай, в котором по скрипучей лестнице можно забраться на чердак: там валяются старые вещи, ненужные взрослым, да интересные детям. Людочка готова часами играть в сарае.
А еще бабушка Сима учит внучку вязать на коклюшках. Перебирает палочки, к которым приделаны нитки, и возникает нитевой узор, уложенный на специальную подушку. Получаются красивые кружевные салфетки – белые, резные, словно снежинки. Ими можно украсить весь дом, только мама говорит, что сейчас это немодно. «Почему немодно, если красиво?», – сомневается Людочка, и терпеливо, вслед за бабушкой, повторяет движение руки, создавая свой белоснежный узор.
– Ай, мастерица, – радуется бабуля, – кружевницей станешь. Я тебя научу.
Бабушка Сима знает много сказок, и пока вяжет, рассказывает внучке про наливные и молодильные яблочки, про Василису Прекрасную, злого Кощея и Серого волка. Две бабушки у девочки, и к каждой стремится ее сердце.
Лето пролетает быстро, и осенью семья возвращается в город. Дом в городе совсем другой. В нем целых пять этажей, потому нельзя, как у бабы Клаши, выйдя, сразу оказаться в саду. Надо долго спускаться по лестнице, и также долго подниматься. Сейчас Людочка – большая, по лестнице идет легко, а когда-то это было самое нелюбимое дело. Ступеньки огромные и нескончаемые, девочка плакала, приговаривая: «Мама, возьми меня на ручки». Мама тащила вверх тяжелую коляску, либо сумку, и просила: «Доченька, помоги мне, сама подымайся. Еще ступенька, еще одна. Молодец, умница моя». Так за разговорами они и поднимались на свой четвертый этаж.
Не любит Люда длинную лестницу, зато у них есть балкон, и с балкона интересно наблюдать, как люди внизу ходят. Одной на балконе стоять нельзя, а с взрослыми можно. «Папа, – весело щебечет Люда, – смотри, мы даже выше деревьев». «Просто они еще маленькие», – отвечает папа. «Ничего себе маленькие, – думает Люда, – они даже выше папы».
В доме уютно. Мама говорит, что у хорошей хозяйки все блестеть должно, потому она моет и чистит с утра до вечера, а Людочка ей помогает. Девочка тоже хочет быть хорошей хозяйкой. Игрушки сама убирает, и от Гены этого требует. Только тот – маленький, не понимает, как важен в доме порядок.
– Гена, – наставляет сестра брата, – ты почему карандаши разбросал? Я больше тебе не буду давать карандаши.
– Дай, – слышит в ответ и знает, если не дать, брат раскричится не на шутку. Такой несговорчивый и упрямый.
– Мама, – спрашивает Людочка, – почему он меня не слушает? Разве я не права?
– Права, деточка, – соглашается с ней мама, – только Гена еще маленький.
– Я тоже маленькая была, и так не поступала, – возмущается Людочка.
– И ты так поступала, – спорит с ней мать, и примирительно добавляет, – теперь ты – большая, и знаешь, как надо делать. Помоги мне, доченька.
Разве откажешь маме в просьбе? К тому же, Людочка, в самом деле, выросла. Незаметно подошла к своему семилетию, и первого сентября идет в школу.
Этот день пролетел, словно яркий праздник, в котором все ново и все непривычно. В форменном платье с белым фартуком, с большими бантами в тонких косичках Люда сама себе понравилась.
– Ах, какая школьница, – рассмеялся отец. – Портфель больше тебя! Учись, доча, ума набирайся.
Людочке очень хотелось, чтобы папа проводил ее в школу, но тот спешил, как всегда, на работу. Зато мама надела нарядное платье и отправилась с дочкой и сыном в школу. Гена даже присмирел, с завистью глядя на сестру, несущую огромный портфель и большой букет гладиолусов, который кажется намного выше ее. «Теперь, – думал брат, – Люда – совсем взрослая, у нее будет много друзей – целый класс, а у меня – только мама и сестра». Некоторые ребята ходят в детский сад. Гена видел, как весело они играют на детсадовском участке. А его туда не водят, и Людочку не водили, потому друзей у них нет.
Об этом же думала и Людочка, рассматривая ребят, которые, как и она, первый раз шли в школу: нарядные и с портфелями в руках. Мама подвела дочку к группе детей, стоявших под табличкой «1 Б». Это ее класс. Рядом стоит учительница – Татьяна Сергеевна. Строгая, наверное, даже не улыбнется, все ребят пересчитывает и переставляет. Какой-то мальчишка из другого класса подскочил к ним, приставил к голове ладони, напоминавшие то ли уши, то ли рога, и заблеял по-козлиному: «Бе-е-е, бешники».
– Ты что, Миронов, здесь делаешь? – грозно спросила Татьяна Сергеевна. – Быстро иди к своим, а то я тебя снова в первый класс возьму.
– Не возьмете, Татьяна Сергеевна, – ответил мальчишка, – я теперь у других учителей учиться буду.
– Слава богу, Миронов, что я от такого счастья избавлена.
– Я все равно приходить буду, – предупредил Миронов, – у меня брат в вашем классе учится.
– Посмотрим, Миронов, какой у тебя брат, – Татьяна Сергеевна окинула ребят взглядом, выбрала из всех вихрастого мальчишку и спросила, – ты Миронов?
Тот кивнул в ответ.
– И как тебя зовут?
– Женькой, – пробурчал вихрастый.
– Так вот, Женя, встань в пару с этой девочкой. Как тебя, девочка, зовут? – спросила учительница у Люды.
– Людмила Егорова, – деловито произнесла Люда, однако учительница уже не слушала, перейдя к другим парам.
Шумно, непонятно, по радио раздаются веселые детские песни. Родители оттеснены от детей: теперь они самостоятельные. Все построены по классам. «Надо же, как много ребят, – думает Людочка. – Какие они? Конечно, хорошие. И веселые. Вон как смеются». Только первоклассники притихшие: им все в новинку. Бывшие детсадовские встали парами. Им легче: они знакомы. И у Людочки подружка нашлась – из ее дома. Сразу веселей стало: не одной в школу идти.
Бесконечно долго говорят взрослые: директор, строители, ремонтировавшие школу, учителя. Людочке невтерпеж: когда же в класс поведут? Но вот директор объявил: «Дорогу нашим первоклассникам. В добрый путь!». Так и хочется сорваться и побежать, да сначала проходят ребята из первого А. Наконец, наступила их очередь.
– Ну, малыши, не дрейфь, – весело сказал первоклассникам мальчишка из старших.
Почему это они – малыши? Малыш – Генка. Он еще дома с мамой сидит, а она – Людмила – ученица, она стала взрослой. Татьяна Сергеевна повела ребят в класс, Людочка шла во второй паре, за руку с Женей Мироновым: вдвоем нестрашно. В классе учительница посадила ребят за парты и стала рассказывать о школе, о том, как они теперь будут жить. Людочка уверена: будут жить хорошо, и все ребята станут отличниками.
Первый школьный день пролетел в волнениях, сомнениях и радости. А потом начались школьные будни, жить в которых интересно, хотя и очень трудно.
Школьные годы, говорят, чудесные. Что ж? Встречала Людочка школьные чудеса, только они, девочка это быстро поняла, не сами по себе делаются. Разве не чудо – читать не умела, а теперь сама читает книжки интересные? Чаще всего сказки: в них чудеса разные, звери добрые, царевичи храбрые, Василисы Премудрые и Прекрасные. А еще потрясла ее книжка про Муму. Бедная собачка и бедный Герасим! Разве можно убить друга? Такое зло сотворить может только бессердечный человек.
В детском уме ужились жалость к Герасиму и обида на него, хотя и понимала: всему виной злая барыня, бездумно и жестоко расправлявшаяся с беззащитными людьми и животными. Наверное, из этих переживаний возникло у Людочки стремление защищать людей и помогать тем, кто нуждается в поддержке и помощи. И когда отец, ее любимый отец, приходил домой пьяный, она бросалась на защиту матери.
Что происходило у родителей, дочь не понимала. Жили дружно, отец много работал, а еще помогал матери по хозяйству, занимался с детьми. Самыми замечательными были дни, когда он отправлялся с ребятами на прогулку. Они уходили с ним в парк: осенью бродили по листьям, слетевшим с деревьев, и собирали из них осенние букеты, зимой катались на санках и лыжах, весною наблюдали первое появление на земле светло-зеленой травы и на деревьях нежной листвы. На лыжных прогулках определили четкий маршрут – сначала по лыжне вокруг парка, потом на горку, которой служил высокий берег пруда. Иногда к ним присоединялась мама, только Людочка предпочитала прогулки с отцом, поскольку тот давал им большую свободу и не охал над каждым детским падением.
Отец был веселым и добрым человеком, сильным и смелым. А когда, время от времени, на него накатывала болезнь, становился хмурым и всем недовольным, подолгу лежал в постели и мало ел. В такие дни Людочка старалась вести себя потише, не задавать бесконечных вопросов, не приставать с играми, в которых от отца требовалось самое живое участие. Болезнь отступала, и снова отец с дочерью наслаждались дружеским общением.
Людочка точно знала: отец ее очень любит, даже больше сына. Им он, несомненно, гордится, но любовь и гордость – не одно и то же. С обоими детьми отец бывал в меру строг, и в меру снисходителен.
Когда же он приходил домой выпившим, будто менялся. Кричал, что всех построит и приучит к порядку, что они, то есть мама и дети, живут за его счет и не ценят этого. Начинал приставать с упреками к матери, и та, обычно спокойная и добрая, отчего-то сжимала нервно губы и требовала, чтобы он проспался. Отец орал злые и грязные слова, бил кулаками по столу, швырял в мать все, что попадало под руки. В такие минуты Людочка, переживая за мать, вставала между родителями и кричала отцу: «Прекрати! Уходи от нас!». Отец стрелял в них злыми глазами, в которых метались молнии. Вдруг, увидев дочь, обмякал и уходил спать.
Бывали случаи, когда отец не успокаивался, и приходилось бежать из дома, чтобы остановить поток его злости, направленный на близких людей. Тогда они с мамой подолгу бродили по улице, мерзли в холоде, мокли под дождем, нетерпеливо дожидаясь заветного часа возвращения. Наутро отец просыпался прежним: добрым и ласковым, просил прощение, старался всем своим видом загладить вину за прошедшее буйство. Мама прощала, и дети прощали тоже. Всем казалось, что теперь, наконец, отец понял: они любят его и бесконечно ему нужны. Привычный, добром и заботливостью окрашенный быт возвращался в семью.
Школьная жизнь текла с переменными успехами и неудачами. Училась Людочка легко: ее исполнительность и ответственность давали неплохие результаты. Учителя хвалили, одноклассники ценили за доброту и надежность. В дневнике пятерки перемежались с четверками, изредка попадались тройки и двойки, что свойственно любому нормальному школьнику. Люда была неизменной старостой класса, хотя занятие это довольно трудное, поскольку быть между молотом и наковальней, между учителями и одноклассниками, принимать правильные решения, за которые тебя уважают и те, и другие, далеко не каждому удается. Ей удавалось. По всей видимости, этому способствовали природная доброта и свойственное ей чувство ответственности.
Всем казалось, что жилось Люде легко и просто, без каких-либо острых переживаний и гнетущих мыслей. А переживания и черные мысли были. Наиболее сильно потряс ее разрыв с задушевной подружкой – Танечкой Завьяловой, той самой девочкой, которую приметила Люда на сборе первоклассников первого сентября. Татьяна Сергеевна рассадила за парты мальчиков с девочками, полагая, что это наиболее разумно для учебы, поскольку первые будут меньше хулиганить, а вторые смогут на них положительно влиять. Так и сидела Люда почти все учебные годы вместе с Женькой Мироновым. Но сидеть на уроках за партами и дружить – не одно и то же. Таня и Люда были неразлучными подругами, и при любой возможности, конечно, садились за одну парту.
Таня – тонкая натура, занималась музыкой, писала стихи, много читала. Мир ее семьи был совсем другим. В отличие от простых, приехавших из деревни, Людочкиных родителей, Танины считались высокообразованными интеллигентами. Книги об искусстве, пластинки с записями классической музыки, разговоры о высокой литературе, – все это привлекало и притягивало, и на подругу Людочка смотрела, как на необыкновенную личность, всегда добровольно ей подчиняясь.
К новому году семиклассники ставили для подшефного класса сказку «Золушка». Бурно выбирали участников будущего спектакля.
– Пусть Егорова будет Золушкой, – сказал Женька, – у нее волосы светлые, и вообще она похожа на Золушку из фильма.
– Егорова похожа? – переспросила непререкаемая отличница Катя. – У тебя Миронов, беда с глазами, надень очки. Егорова вовсе не похожа на Жеймо.
– Зато похожа на Золушку, – отпарировал Миронов.
– А может Завьялова будет Золушкой? – предложила Лена, мечтавшая подружиться с Таней. – У нее и платье есть подходящее для бала.
– Правильно, пусть будет Завьялова, – раздалось несколько голосов.
– Но ведь у нее темные волосы, – отмела предложение Катя.
– Перекрасит волосы или парик наденет, – нашла выход Лена.
– Ха-ха, Золушка в парике. Давайте ее еще и обреем, – заерничал Миронов и обратился к Завьяловой. – Ты, Танька, парики часто менять станешь или одним обойдешься?
– Дурак, – этим словом Таня показала все свое презрение к Миронову. – Ты бы лучше алгебру учил, у тебя двойка в четверти.
– Парик – не выход, – продолжила обсуждение непререкаемая отличница, – у Татьяны глаза темные, их не перекрасишь.
– А кто сказал, что Золушка должна быть светлой? – спросил Серега Карасев, тайно влюбленный в Завьялову.
– Добро всегда светлое, – наставительно произнесла Екатерина. – Таня пусть играет мачеху.
– Ну, нет, – заявила та, – мачеху пусть играет кто-нибудь другой.
Разгорелся спор, в котором нельзя было ничего понять. Наверное, так и не пришли бы к общему решению, если бы не классная – учительница музыки Ольга Васильевна. Она долго слушала споривших ребят и вдруг спросила:
– Ребята, а какая она – Золушка?
И ребята стали перечислять: красивая, умная, добрая, веселая, заботливая.
– А какая главная черта ее характера? – снова задала вопрос Ольга Васильевна.
И все ответили – «доброта».
– Кто из девочек кажется вам самой доброй? – направляла учительница размышления ребят.
– Я и говорю, – внезапно среагировал Миронов, – Егорова. Она мне всегда контрольные дает списать.
Может, и не прав был Женька, но все с ним согласились. Так Людочка получила главную роль в сказке, и была счастлива, поскольку Золушка ей очень нравилась. Мачехой избрали Катю-отличницу, а Лена и Таня стали дочками мачехи. Женьке поручили роль шута, поскольку тот фокусы показывает даже на уроках. Принцем назначили Карасева. В конце концов, оказалось, что такой расклад всех устроил, и начались репетиции.
К спектаклю мама сшила красивое голубое платье – волшебное, с длинной пышной юбкой. Людочка чувствовала себя в нем настоящей принцессой. Женька смастерил из босоножек и фольги хрустальные туфельки, за что получил благодарность Ольги Васильевны: «Я всегда знала, Миронов, что у тебя светлая голова и отличные руки». Серега вдохновенно произносил на репетиции слова любви, хотя втайне мечтал их сказать не Золушке, а Завьяловой. Таня и Лена придумывали все новые и новые козни для Золушки и так в этом объединились, что последнее время Люда чувствовала себя неуютно рядом с задушевной подругой. Екатерина была по-матерински строга и всем своим видом выражала суть жестокой мачехи. Ее даже побаивались Димка Петров и Вовка Старостин, игравшие роли отца и короля. Роль волшебницы поручили Ольге Васильевне, решив, что в таком серьезном деле неплохо объединиться с любимой училкой, подходившей на эту роль еще и потому, что все школьные праздники и чудеса происходили при ее обязательном участии.
Наступил день спектакля. В актовом зале собрались ребята из начальной школы: шумные, неугомонные, счастливые в ожидании представления. Ольга Васильевна, руководившая постановкой, собрала актеров за кулисами, посмотрела на их костюмы, грим, прически и повела последние наставления:
– Не волнуйтесь, друзья мои, все будет хорошо! Роли вы знаете, слова помните. Ты, Петров, не опаздывай, на сцену выходи сразу, как поднимется занавес. Лена, не слишком картавь, а то зрители не поймут, что ты говоришь. Таня, у тебя все отлично, только в песне точно попади в ноты. Женя. Где Женя Миронов? – Ольга Васильевна взволнованно оглядела ребят, и все поняли: она страшно напряжена.
– Не бойтесь, Ольга Васильевна, я здесь, – подал голос Миронов из-за ширмы. – Я костюм поправляю.
С этими словами он вышел на сцену, и все участники спектакля расхохотались: перед ними стоял настоящий клоун, добрый шут, замечательный фокусник. В руках у клоуна то возникал, то исчезал маленький резиновый мячик.
– Вы, ребята, не волнуйтесь, – продолжил он тоном учительницы. – Я с вами.
Раздался звонок, раздвинулся занавес, и началась сказка. Все шло по намеченному плану, и вот наступил момент, когда Золушка должна показаться на балу. Людочка торопливо надела платье и увидела в зеркало, что на груди у нее красовалось огромное чернильное пятно. Платье испорчено. Как? Кем? Почему? Сердце наполнилось отчаянием. Не может Золушка выйти в волшебном платье с пятном на груди. Ольга Васильевна, увидев, ахнула, подхватила свой голубой шарф, дополнявший ее костюм, и изящно уложила его на груди Золушки, прикрыв пятно.
– Вот тебе еще один подарок волшебницы, – улыбнулась она Людочке. – Иди, ты выглядишь отлично, и тебя ждут зрители.
– Спасибо, – сквозь слезы прошептала Люда и побежала на сцену.
Она появилась легкая и воздушная, станцевала свой танец, очаровала короля, услышала признания принца и скрылась, потеряв хрустальную туфельку. Потом ее разыскивали по всему королевству, нашли, и влюбленный принц сделал ей предложение. Сказка счастливо окончилась, зрители аплодировали, учителя восторгались талантами актеров. Ольга Васильевна попросила участников спектакля задержаться.
– Ребята, у нас очень неприятное событие, испортившее праздник, – строго сказала она. – Ума не приложу, кто до этого додумался. Во время спектакля бальный наряд Золушки был испорчен.
Учительница раскрыла платье, и все увидели чернильное пятно.
– Ой, – пролепетала Лена, – она, наверное, дома пятно посадила и не заметила.
– Нет, я принесла чистое платье и повесила в классе на стуле, – тихо ответила Людочка. Она бы заплакала прямо сейчас: замечательное платье, сшитое мамой, теперь не наденешь. Только слезами ничего не изменить.
– Тот, кто это сделал, – вступила в разговор Катя, – тебе, Людмила, завидует.
– А чему тут завидовать? – переспросила Таня. – Платье – так себе, и немодное совсем. Я бы его не надела.
– Может, ты это пятно посадила? – зло спросил Женька.
– Вот еще, – пожала Таня плечами, – зачем мне это нужно?
– Ты же Золушку хотела играть, – объяснил Женька.
– Ничего я не хотела, – Таня покраснела и зло ответила, – ты, Миронов, не заговаривайся. Здесь доказательства нужны.
– Какие еще доказательства? – возмутился Миронов. – Все знают.
– Что знают? – закричала Таня.
– Постойте, ребята, – остановила спор Ольга Васильевна, – так нельзя. Платье испорчено, но мы не имеем права обвинять человека бездоказательно.
– А я считаю, что человек этот поступил подло, – утвердила непререкаемая отличница. – Он испортил нам праздник.
– А может, он случайно это сделал? – спросила Лена. – Может, он не хотел, а так получилось?
– Предлагаю не расходиться, пока не выясним, чья это работа, – заявил Вовка Старостин.
– Как мы выясним, если он не сознается? – уточнил Димка Петров.
– Почему – он? А может, это она? – вставила Катя-отличница.
– Давайте выяснять от противного, – предложил Женька. – Кому это точно не нужно?
– Давайте разойдемся по домам, – остановила Женьку Ольга Васильевна, – сейчас мы ничего не решим, а тот, кто это сделал, пусть наберется мужества и признается.
– Никто, Ольга Васильевна, не признается. В подлости не признаются, – поставил точку в споре Серега, до сих пор молчавший.
Все разошлись в скверном настроении. Людочка принесла платье домой.
– Как же это получилось? – всплеснула мама руками, но, увидев на лице дочки боль переживаний, сказала, – что-нибудь придумаем. Можно лиф перешить или, на худой конец, перекрасим в другой цвет.
Мама – замечательная, заботливая мама – всю ночь колдовала над платьем, а к утру оно висело на стуле перед кроватью дочери, без пятна. В этом платье Люда пришла на школьный вечер, и ребята восхищались ею, говоря, что на праздник к ним вернулась Золушка. Только Таня, как всегда красивая и яркая, ничего не сказала подружке, будто и не замечала ее, весело танцуя с мальчишками из восьмого класса. Одноклассники к ней не подходили, даже Серега ее сторонился, и это казалось странным, поскольку все знали: он влюблен в Татьяну.
Людочка спускалась по лестнице. Внизу раздавались голоса Сереги и Татьяны.
– Зачем ты заставила Ленку платье испортить? – прозвучал его недовольный голос.
– С чего ты решил? Мне больше заняться нечем? – нервно рассмеялась Таня. – Может, это не она вовсе, а Катька, например?
– Тань, не притворяйся. Я видел, как Ленка это сделала.
– Да? – в голосе Людиной подруги прозвучали недовольные нотки. – А что же ты не рассказал об этом? Мы бы ее пропесочили как надо.
– Она сама бы до этого не додумалась.
– А может, она из зависти это сделала?
– Тань, ты же знаешь: Ленка не завистлива.
– А кто – я завистлива? – в вопросе Татьяны прозвучала угроза.
– Наверное, раз научила ее, – жестко отрезал Сергей.
– Я ее не учила, – после некоторого молчания Татьяна продолжила, – запомни, Карасев: я никогда и никого ничему не учу. У меня своих дел полно. Так что, пока, Карасик.
По лестнице послышались шаги, бегущие вверх. Люда и Татьяна встретились на лестничном пролете.
– Это ты? Подслушиваешь? – зло произнесла Татьяна.
– Нет, – ответила Людочка и побежала от подруги вниз по лестнице. Если бы на пути разверзлась пропасть, она бы кинулась в эту пропасть, лишь бы ничего не говорить.
– Дура, – услышала вслед.
– Слушай, Егорова, – догнал ее Серега у выхода из школы, – я знаю, кто твое платье испортил.
– Я тоже знаю, и не хочу об этом говорить.
Люда бежала домой, от школы, от подруги своей задушевной, от Карасева, который, как и она, очевидно, раздавлен происшедшим. Закончилась ее дружба, длившаяся много лет. Дружба, в которой она исполняла роль второго плана, прекратилась, как только она попыталась стать первой. Говорят, друзья познаются в беде. Людочка теперь знала: они познаются и в радости. Принять радость подруги, не спугнуть ее удачу, не залить ложкой дегтя ее бочку счастья, порадоваться вместе с ней – Людочка это умела, а ее задушевная подруга на такое оказалась неспособна.
После зимних каникул Таня Завьялова в класс не пришла. Родители перевели ее в другую школу, ориентированную на эстетическое развитие учащихся. Наверное, там она могла с большей возможностью проявить свои творческие способности. В классе ее забыли быстро, только Серега и Люда остро переживали первое разочарование в людях.
Восьмиклассники гудели в преддверии выпускных экзаменов и определении своего будущего. Кто-то планировал идти в девятый класс, кто-то спешил покинуть школу и перейти в ПТУ или техникум. Когда в их класс пришел агитатор из экономического техникума, Люда подробно записала условия поступления, и твердо решила идти туда, поскольку там вместе с профессией быстрее приобретет она взрослость. Да и стипендия, пусть небольшая, совсем не помешает.
– Зачем тебе техникум? – спросил Женька. – Ты же хорошо учишься, тебя в девятый класс возьмут.
– Ты же из школы уходишь? – ответила она вопросом.
– Я – другое дело. Мне надо матери помогать. Брат в армии, вернется – женится. Буду на слесаря учиться, степуху получать, на заводе подрабатывать. Мне самостоятельность нужна. А тебе учиться надо. Ты – умная.
– И я хочу быть самостоятельной. Через четыре года приду на твой завод бухгалтером.
Женька промолчал. Не знал он, как сказать этой девушке, что она ему нравится с первого класса, с того самого дня, как посадила их Татьяна Сергеевна за одну парту. Каждый день, приходя в школу, видел ее добрые глаза и тоненькие косички. Дергал за косички, а она не понимала: так проявлял он свою детскую любовь. Списывая у Люды контрольные и диктанты, присаживался к ней близко-близко, случайно касаясь локтем и чувствуя, как исходит от нее тепло, разливается по нему и его заполняет. Сказать кому – засмеют: девчонки глупо захихикают, парни наговорят гадостей, взрослые начнут учить. И молчал он все эти годы, оберегая свое мальчишеское чувство, никого в него не пуская.
Теперь Люда уходит из его жизни навсегда: не будет больше совместных уроков и списываний, не исполнится его глупая мечта, в которой «она тонет, а он ее спасает». Иногда он провожал ее после уроков и жалел, что дом, в котором она жила, стоит всего в пяти шагах от школы. Если бы пришлось провожать через весь город, или даже страну, он шел бы за ней без оглядки. Эта девочка была строга к мальчишкам и воздушна в мыслях. Обидеть ее недобрым словом невозможно. Так думал он и молчал, глупо краснея и злясь на себя.
Люда смотрела на Женьку и тоже думала о нем. Этот мальчишка шел с ней по школьной жизни, защищая от парней, таких же несносных и неуемных сорванцов. Он таскал ее портфель, провожал до дома, закидывал снежками, сбивал на школьной лестнице. И она знала: он влюблен в нее. А еще она была убеждена, что любовь эта – глупая и детская – совсем не нужна. Какая может быть любовь у четырнадцатилетних подростков? Конечно, жили когда-то Ромео и Джульетта. В те времена четырнадцатилетние считались взрослыми людьми. Она же еще не чувствовала себя взрослой, хотя и желала ею быть. Нет, не с этим глупым сорванцом, вечно смеющимся и веселящим глупыми шутками и фокусами окружающих, станет она взрослой. Ее принц еще не встретился, и к встрече с ним она должна подготовиться – стать большой, умной, красивой.
Вот ее родители – хорошие люди, дружно живут. Наверное, любят друг друга. Не такой любви она ждет. Любовь должна звать на подвиги, переворачивать душу, а не приводить к домашним заботам. Что ее мать? Постоянно готовит и убирает. Последние годы шьет наряды местным красавицам, протыкает иголками свои пальцы, портит глаза в ночных сидениях за шитьем. Разве в этом женское счастье? Отец, конечно, старается, а зарплаты его не хватает. У Люды никогда не было модного платья, мехового пальто, красивой и удобной обуви. Все как у всех, кто не слишком удачлив в заработке.
Зато она верит: придет ее принц, нет, он приедет на белой «волге», выйдет из машины под ее балкон, протянет к ней руки, и она, не испугавшись, прямо с балкона полетит в его объятия. И увезет ее принц далеко от родных мест: может, в Москву, а может и в дальние страны. А Женька? Глупый и смешной Женька – всего лишь друг детства.
Пролетело лето в экзаменах. Даже в деревню Люда съездила только на недельку и умирала там от скуки: местные приятели больше не интересовали, а городские, приезжавшие, как и она, на лето, в этом году не появились. Генка, оказавшийся перспективным бегуном на длинные дистанции, уехал в спортивный лагерь и присылал оттуда короткие весточки, сводившиеся к нескольким словам: живу хорошо, кормят хорошо, много тренируемся. Умерла бабушка Сима, оставив внучке в наследство коклюшки и добрую по себе память. Резко состарилась бабушка Клаша. Хорошо хоть живет не одна, а с тетей Тамарой. Мама в это лето была в основном при дочери, выезжая в деревню только на выходные. Отец как всегда много работал, и все же делами дочери интересовался.
– Как экзамены в школе? – спрашивал, требуя четкого и подробного рассказа.
И Люда рассказывала ему, каким легким был диктант, она написала его без единой ошибки, какой трудной оказалась контрольная по математике, но и с контрольной она благополучно справилась.
– Молодец, доча! – гордился ею отец. – Правильно решила пойти в техникум. Люди с головой, знающие бухгалтерию везде нужны. Научишься, я тебя на стройку возьму. Только поступишь ли? Я слыхал: там конкурс большой.
Люда, конечно, волновалась, однако в глубине души знала: поступит. В августе стала студенткой техникума. В день рождения родители подарили ей золотые сережки.
– Носи, доча, – сказал отец, – это первый знак твоего богатства. Надеюсь, будут и другие.
– Только знаки или богатство ты ей тоже поднесешь? – посмеялась мама.
– Богатство она сама себе добудет, – отпарировал отец. – Я бедных бухгалтеров еще не видел.
Закружилась Люда в новых условиях. Первый курс – тяжелый. Занятий по три-четыре пары, а еще избрали ее в комитет комсомола общественные дела налаживать. То вечер отдыха организовывают, то слет ветеранов труда и войны, то отчеты о проделанной работе, то зачеты и экзамены. На занятиях по-разному: где интересно, а где тоска зеленая. Учи, например, даты первых пятилеток или количество танков в Курской битве, познавай законы органической химии с ее длинными формулами. Зачем это бухгалтеру? Преподаватели утверждают: бухгалтер должен быть человеком образованным по всем направлениям. В жизни неизвестно, что может пригодиться. По своей привычке во всем докапываться до истины, Люда терпеливо учила и впитывала в себя новые знания.
Еще одно событие изменило ее жизнь. Время от времени она встречалась с Женькой. Да-да, с тем самым Женькой, который казался ей совсем неподходящим для любви. Нечасто, правда, но не отказывалась пойти с ним в кино или на танцы. Иногда он приглашал ее в театр. Словом, ухаживал, и она позволяла ему это делать. Женька смешно рассказывал о своих успехах в ПТу, о тайнах металла и стружки. У него были замечательные руки, способные к мастерству, и к новому году он подарил ей изящную шкатулку, которую смастерил самолично.
– Это тебе для писем, – сказал Женька, протягивая подарок.
– Каких писем? – переспросила она.
– Вот в армию уйду и буду тебе письма писать, а ты их будешь складывать, – не растерялся Женька.
– Рано ты в армию собрался, – рассмеялась она.
– Ничего не рано. Через два года в тамбовское летное училище поступаю.
– А тебя примут? – засомневалась Люда.
– Обязательно, я в аэроклуб записался.
Женька повзрослел и стал серьезным. Он пошел в рост. Казалось, старая одежда пытается его удержать в прежних размерах, да ничего у нее не выходит. Плечи у парня расправились, а ноги тянули тело в небеса. Иногда он делал робкие попытки Люду поцеловать, да та уворачивалась.
– Прекрати сейчас же, – говорила грозным голосом, – иначе ты меня больше не увидишь.
– А что я такого сделал? – по-детски оправдывался Женька, и они надолго замолкали.
Шли рядом и молчали. Потом он находил предлог к разговору, и жизнь снова втекала в чудное товарищеское русло, из которого Люда выбираться не желала.
Обидевшись на какое-то слово, он надолго пропадал, и тогда Люда начинала беспокоиться: не звонит, не пишет, не ждет у подъезда. Мама интересовалась: «Что-то давно к нам Женя не заглядывал. Ты бы, дочка, поласковей к нему была. Хороший ведь парень». Внезапно хороший парень появлялся с очередным интересным предложением.
– Поедем на речном трамвайчике кататься, – пригласил ее однажды. – Два часа до острова, там пару часов, и обратно. Позагораем, шашлык поедим, отдохнем.
Впереди маячили экзамены, а жаркий майский день звал вместе с Женькой к речной прогулке, к солнечной поляне, к ничегонеделанию. Люда отпросилась у матери, взяла с собой новенький купальник, в котором мечтала покорить все местное население, точно знала, что Женьку покорит окончательно, и отправилась на встречу с природой. Оказалось, что ребята из Женькиной группы собрались на маевку, как они весело назвали свой речной выезд. Юноши встретили ее радостными возгласами.
– О, в нашем полку прибыло. Не хотите ли, леди, пивка? – соблазнительно улыбнулся ей парень с бутылкой.
– Иди отсюда, Григ, леди пиво не пьет, – нелюбезно отпарировал Женька.
– О, вы имеете власть над этой дамой? – не унимался Григ.
– Уймись, – попросил Женька, – дай человеку освоиться.
Он взял Люду за руку и отвел в сторону.
– Ты не думай, – постарался ее успокоить, – они нормальные парни. Григ – небольшой выпендрежник.
– Я и не думаю, – ответила Люда, хотя, конечно, волновалась. Как пройдет этот день в незнакомой компании? Парни вроде ничего, добродушно улыбаются, даже активный Григ не сделал ничего плохого. А девушки явно недовольны, две из них демонстративно отвернулись при ее появлении.
Вскоре подошел катерок, все дружно поднялись на палубу, уселись, как могли, и запели под гитару песни Высоцкого, бывшие тогда в большой моде у молодежи. «А у дельфина взрезано брюхо винтом», «Спасите наши души!» кричали ребята задорно, очевидно, полагая: чем громче, тем душевнее. Женя был своим среди них и желал, чтобы Люда поняла, какие они замечательные, и почувствовала себя частью этой дружной компании.
– Ты что не поешь? – спросил он девушку, и та уклончиво ответила:
– Я слушаю.
Она слушала и радовалась солнышку, все жарче припекавшему, реке бурливой, добровольно разрезаемой катерком, легкому ветерку, ласкающему кожу и лохматившему волосы. Солнце припекало, грозя обжечь, потому она накинула на себя Женькину майку, которую тот небрежно сбросил, обнажившись для загара.
Какой неизведанный мир ждал ее на острове дальнем, до которого и добраться можно лишь на катере? Высокие сосны провожали, чуть помахивая своими мохнатыми лапами, березы покачивали на слабом ветру ветвями, разродившимися молодой ярко-зеленой листвой. Наблюдая за Женькиными друзьями, Люда заметила, что в этой группе царствует давно заведенный порядок. Григ – всезнающий и многораскованный, наверное, желанный партнер для любовных девичьих надежд. Девушек всего пять, а парней девять, так что мужским вниманием девчонки не обижены. Григ «кадрит» Тамару, и довольно успешно. Лера, Тася и Надя вцепились в гитаристов и демонстрируют окружающим свое владение. Галя искоса посматривает на Виктора. У каждой из них в компании есть свой интерес, и непонятно, почему они неприязненно отнеслись к Жениной спутнице. Виктор и Петруша – любители анекдотов – беспрерывно рассказывают смешные истории и дарят друзьям острые, впрочем, достаточно дружелюбные замечания. Костя, Андрей и Глеб играют на гитарах, сменяя один другого, а то и втроем, задавая песенный тон компании. Коля и Веня – братья-близняшки трудно различимы, но Люда заметила, что у Коли мягкая улыбка и ямочки на щеках, а у Вени под губой маленькая родинка. Они, кажется, оба влюблены в Галю, а та делает вид, что их не замечает.
Кем же является здесь ее друг Женя? Девчонки проявляют к нему дружелюбие, парни уважение. В школе он был фокусником и клоуном, веселым развлекателем, теперь же стал, как Люде показалось, мягким громоотводом от бед.
Приплыли к острову, выбрались на берег, на котором раскинулась поляна, окруженная высокими соснами. Поляне не привыкать принимать приплывших гостей: в нескольких местах следы от кострищ. Расположились у одного из них. Парни занялись костром и шашлыками, девушки готовили застолье. Из сумок и рюкзаков достали шампуры, мясо, бутылки с вином, овощи и фрукты. Заливистый девичий смех призывал парней к великим свершениям на поприще застолья и любви.
– Лерочка, не суй свой нос в костер, поджарится вместе с шашлыком, – пошутил Петя, отметив шуткой, что у нее и в самом деле нос чуть длиннее, чем ей хотелось бы.
– Да ну тебя, Петька, – обиделась Лера, однако, спрятав обиду, примирительно продолжила, – аромат стоит: удержаться трудно!
– А ты не удерживайся, – поддержал разговор Виктор. – Зачем скрывать свои эмоции?
Он многозначительно придвинулся к Лере, обхватил ее за талию и прижал к себе.
– Пусти, – кокетливо вывернулась из-под его руки Лера, – люди смотрят.
– Люди! – обратился ко всем Виктор. – Не смущайте нас, пжалуста: мы хочем любить друг друга.
Ребята веселились, перекидывались шутками, наверное, добродушными и принимаемыми в их кругу, но Люде эти шутки казались пошлыми. Ей было скучно, и она ругала себя за то, что ввязалась в поездку. Девчонки давно уже заманивали ребят прелестями полуобнаженных тел, а она сарафан не сняла, не решившись оказаться в купальнике среди малознакомых людей. Женька пытался ободрить ее взглядами и словами, видя, как не вписывается она в компанию. Парни, конечно, заметили ее девичью привлекательность и старались показать ей, что они тоже ничего. Но чем больше они оказывали ей внимание, тем непримиримее становились их подружки.
Усевшись в стороне от ребят на расстеленное полотенце, Люда принялась читать детектив, который захватила с собой на всякий случай.
– Что читаем, миледи? – перед ней присел Григ, взял из ее рук книгу, прочитал, – «Смерть под парусом». Читали, – немного полистав, прочел, – «она фантастически хороша, томная грация, нервный рот, тонкие белые руки, длинные стройные ноги». О, леди, это о вас.
– Не льсти.
– Я не льщу, я вижу: девушка скучает. Хорошая девушка. Решил поговорить.
– О чем?
– О жизни. Ты, наверное, думаешь: мы – неучи, что с нас возьмешь? А знаешь, почему я в путягу пошел? Отец у меня – начальник большой, у него все есть, а я сам хочу всего добиться. После путяги на завод пойду, буду гайки крутить. Сам. А потом в институт поступлю, при заводе. Инженером стану. Не от студенческой скамьи, а от станка заводского.
В словах Грига звучала привлекательная уверенность. Людмила внимательно посмотрела на собеседника и увидела не того кривляку-болтуна, каким он до сих пор казался, а человека, убежденного в правильности намеченного жизненного плана. Минут через десять к ним подсела Тамара. Капризно сложив губы и манерно опершись на плечо Грига, спросила, придав голосу завораживающую интонацию:
– Уединяетесь? Пойдем, мой свет, к костру на трапезу, пусть девушка почитает. Не будем ей мешать.
– Сейчас, Томчик, приду. Иди, занимай лучшие места, – ответил Григ, аккуратно сняв со своего плеча ее руку. Дождавшись, когда Тамара отошла, предложил, – пойдем к костру, а то Женька буравит меня злыми глазами.
– Пойдем, – она встала и пошла к ребятам, за ней двинулся Григ, потом он опередил ее и, подбежав к костру, сел рядом с Тамарой.
Что произошло, неясно, только Люде стало интересно, и она уже полностью принимала мальчишеские шутки, ее не коробило вычурное обращение «леди», и не придавала она значения косым взглядам девчонок. Усевшись между братьями-близнецами и чувствуя себя уверенно под их добродушной защитой, она рассматривала Грига и сравнивала его с Женькой. Григ – высокий, красивый, умный, знающий, чего он хочет от жизни, – притягивал к себе. Он показался тем самым принцем, который должен приехать на «волге», и хотя никакой «волги» нет, а есть старенький катер, пыхтящий у берега грустное напоминание, что время островной жизни неумолимо идет к концу, Люда поняла: это – ее принц.
Видя грустные Женькины глаза, понимала также, что делает что-то не то, что-то совсем не нравящееся ее другу. Однако это уже было неважно. Распахнулось сердце, рванулось, застучало громко, так громко, что любой и каждый при желании мог его услышать. И Григ услышал: взглянул ей в глаза удивленно, а потом улыбнулся легко. И хотя он по-прежнему «кадрил» Тамару, Люда знала: он обязательно будет искать с ней встречи. По крайней мере, она это предполагала.
В город вернулись поздним вечером, Женька проводил девушку до подъезда, почти не разговаривая. «Обиделся? – думала Люда. – На что? Сам привел меня к ребятам. Хуже было бы, если бы я весь день букой просидела».
– Жень, ты что молчишь? – примирительно спросила она.
– Так, – ответил он. Потом долго молчал и вдруг выпалил, – Людок, давай встречаться.
– Мы и так встречаемся, – сделала она вид, что не поняла, о чем разговор.
– Не так. Я люблю тебя. А ты? – задал он глупейший вопрос, и на него надо отвечать. Да как ответить, чтобы не обидеть этого милого и доброго мальчишку?
– Жень, – потянула она просительно, – не обижайся. Ты – хороший, ты – друг. Но любовь – это другое. Может, когда-нибудь… Ты извини.
Что еще скажешь? И чего еще ждать? Он развернулся и пошел от нее.
– Женя, – крикнула Люда в темноту, но только звук удалявшихся шагов звучал ей ответом.
Через пару дней Григ встретил Люду около дома, и закружилась она в первой любви, полной надежд и переживаний. Все вокруг изменилось до неузнаваемости. Солнце смеялось, согревая теплыми лучами, когда она бежала на свидание к любимому. Дождь тосковал вместе с ней, когда его рядом не было. Да что дождь? Без Грига мир прекращал свое существование. По улицам двигались машины и спешили куда-то прохожие, в кинотеатрах герои фильмов увлекали зрителей трудовыми достижениями и боевыми подвигами, вся страна в едином порыве строила светлое будущее человечества, и в этом строительстве активно участвовали студенты экономического техникума, постигая азы бухгалтерского учета. Только все это проносилось мимо Люды, ибо она воспринимала свою теперешнюю жизнь в зависимости от встреч с единственным, неповторимым, самым умным и самым красивым Григом. Они мало говорили о любви, точнее, о ней совсем не говорили. Просто встречались, шли неважно куда, говорили обо всем, а во всех словах и действиях ощущалось одно: ты – мой, ты – моя, и мы не можем друг без друга. По крайней мере, так чувствовала Люда.
Мчались с огромной скоростью месяцы, и бесконечно длились минуты, в которые Грига не было рядом.
Однажды Люда пригласила его к себе домой. Маме хотелось увидеть молодого человека, внезапно вырвавшего дочь из-под материнской опеки, отобравшего ее у отца. Тот пришел с цветами, и с галантной учтивостью преподнес их:
– Это вам, Анна Васильевна.
– Спасибо, – выдохнула мать и закраснелась, подумав: «А ведь Коля мне цветов не дарил, и никто не дарил».
Она поставила цветы в вазу, и, смахнув слезы с глаз, ушла на кухню готовить чай. Потом пили чай, и разговаривали о жизни. Люде казалось, что мать слишком активно расспрашивает Грига о семье и взглядах на жизнь. А Григ был спокоен, с гордостью рассказывал о родителях, особенно упирая на всемогущество отца, упомянул о том, что любит музыку и старые фильмы, посмеялся с Анной Васильевной над переживаниями Люды, сетовавшей, что комитету комсомола приходится вести яростную борьбу против двоечников и прогульщиков.
– Как ты не понимаешь? – кипятилась Люда, – В наше время нельзя легкомысленно относиться к профессии. Либо учись, либо уходи, на твое место придет тот, кто хочет стать специалистом.
– Какое тебе, дело, Людок, до двоечников? – успокаивал Григ. – У них своя голова на плечах. И ваш комитет их не изменит. Общественная работа хороша, когда пользу человеку приносит.
– Она и приносит, – упорствовала Люда.
– Что она тебе принесла? Беготню за прогульщиками? Кому нужны ваши общественные сборы, встречи ветеранов? Вот Анна Васильевна семьей занимается. И дом уютный, и дети умные растут. А если бы вы, Анна Васильевна, по комитетам бегали, вырастили бы дочку такой замечательной?
– Ну, – протянула Анна Васильевна, – не знаю. У каждой женщины свой путь.
Желая прекратить спор, Люда увела Грига на улицу. И там они спорили и мирились, и снова находили предмет спора, и снова искали способ договориться.
Они присматривались, приглядывались, притирались друг к другу. Обижались, разбегались, и возвращались друг к другу, словно завороженные. Друзья не мешали. В техникуме ребята смирились, что Люда выбрала парня на стороне, и, как они полагали, неглупого парня. Девушки из училища долго отстаивали право Тамары на Грига, а поняв, что такого права нет ни у кого, злились, выражая своим видом презрение к Люде и неизменную доброжелательность к Григу. Тамара переключила внимание на Глеба, и настолько преуспела, что они решили пожениться, не дожидаясь восемнадцати лет. Только Женька, внешне спокойный и весело-неугомонный, не находил себе места. Иногда встречал Люду на улице и провожал ее до дома, иногда забегал к ней домой на минутку, спрашивая, нет ли той или иной книги, помогал ее брату с уроками или рассказывал ее отцу о занятиях в аэроклубе. В этой семье он стал своим человеком, знакомым много лет и с любовью привечаемым.
– Что же ты, дочка, к Жене равнодушна? – спрашивала мама.
– Почему равнодушна, мама? Он – мой друг, и все, – прекращала Люда затеянный матерью разговор.
– В том-то и дело, что не все, – не унималась та. – Парень хороший, добрый, надежный.
– Я другого люблю, мама! – обижалась Люда на материнскую непонятливость.
– Да что ты в нем нашла, дочка? Вертлявый какой-то, ненадежный совсем, – убеждала мать. – Разве такого мы мужа хотим для тебя?
– Мама, – снова и снова объясняла дочь, – мне Григ нравится!
– И что за имя такое – Григ? Григорий – я понимаю, это по-русски. А Григ? Тявканье какое-то, а не имя.
– Мама, есть такой композитор – Григ, и вовсе это не тявканье, – защищала Люда перед матерью любимое имя.
– Композитор… Посмотрим, что это за композитор объявился, – недовольно ворчала мать.
В отличие от матери отец ни слова не говорил о выборе дочери, не смотря на то, что Женька ему нравился больше, хотя бы потому, что тот не представлял никакой угрозы его отцовскому самолюбию. Ради Женьки дочь от него не ускользала. Это происходило из-за какого-то Грига. Впрочем, почему из-за какого-то? Отец Грига был начальником городского стройуправления, а значит, высоким руководителем его собственного дела. Породниться с таким человеком было бы неплохо. «Но это дело будущего, – мыслил отец. – Сейчас Людке рано о замужестве думать, техникум надо кончать». Он ей так и сказал:
– Ты, Людок, замуж не торопись. Это в деревне девки в шестнадцать лет бабами становятся, а городская жизнь – другая.
– Что вы все – замуж, да замуж? – возмутилась дочь. – Не собираюсь я. На четвертый курс перейду, тогда об этом думать стану.
А пока шел к завершению второй курс. Уже переписывали студенты экзаменационные билеты, началась подготовка к экзаменам. И Люда была в числе самых ответственных. Правда, мешал апрель, радовавший горожан ранним появлением листвы и припекавшим солнцем. Время от времени наступали холодные дни, быстро сменявшиеся на теплые, заставлявшие прохожих снимать пальто и облачаться в легкие короткие курточки.
Григ заканчивал ПТУ и надеялся, что отец устроит его в инструментальный цех, откуда можно быстро перебраться в конструкторское бюро и, забыв о станках и железках, окунуться в интеллектуально-творческую атмосферу заводской элиты. Он так и говорил:
– Мы войдем в среду белых воротничков, и вы, моя дорогая леди, станете гордиться своим рационализатором. А потом я стану директором завода и, возможно, министром тяжелой промышленности.
– Плох тот генерал, который не хочет стать солдатом, – разбивала Люда его наполеоновские планы легкой иронией, сознательно меняя порядок слов в известной поговорке.
Впрочем, в ее редакции у поговорки тоже был смысл: будущий генерал сегодня должен захотеть стать солдатом. Ей нравилось доходить до сути дела с самого начала, с отправной точки. И в этом она видела большое достоинство своего друга, не замечая его легкого презрения к товарищам, у которых не такие влиятельные отцы и не столь широкие возможности выбора. Без влиятельного отца жил ее старый друг Женька, одержимый мечтой о планерах и самолетах, только Люду его одержимость, как и его любовь, не трогала.
Однажды отец вернулся домой поздно. Так всегда бывало перед сдачей нового дома строгой комиссии, потому никто в семье не придал значения позднему возвращению. Каждый был убежден: жизнь идет по заведенному порядку. Однако утром отец не поднялся с постели: лежал недвижимый. Люда смотрела на отца, пытавшегося разжать губы и выдавить из себя звуки, а потом и вовсе потерявшего сознание, и испытывала состояние ужаса. Ее отец, родной, самый лучший и близкий, нуждался в помощи. Мать в растерянности металась по квартире, искала в домашней аптечке какие-то лекарства, приговаривая: «Да как же это, Колюшка? Что с тобой?». Люда, боясь, что и мать потеряет сознание, то ходила за ней с кружкой воды, то останавливалась у постели отца, надеясь, что тот очнется.
Генка помчался вызывать «скорую помощь». Молодой врач вошел в комнату, глянул на лежащего отца и сказал: «Немедленно в больницу». В больнице мать совершенно растерялась, услышав страшное слово «инсульт». Она склонилась над больничной койкой и ожидала чуда. Вместе с ней ждала чуда и Люда, не могущая смириться с надвигавшейся потерей. Долго мать и дочь сидели рядом с умирающим. Люда вспоминала детские игры, в которых отец всегда оказывался увлекательным заводилой. Мгновениями она даже чувствовала те далекие ощущения, которые возникали у нее, когда он подбрасывал девочку на руках, или бережно поднимал ее, упавшую с санок в снег. Она любила отца всем сердцем, но последние лет десять не говорила ему об этом. «Как же так? – думала Люда. – Не может папа уйти, мне столько надо ему сказать. Вот сейчас он очнется, и я обязательно скажу, как сильно его люблю!». Отец же в сознание не приходил, лежал на мокрой постели и, наверное, испытывал боль и неудобство.
– Надо сменить постельное белье, – прошептала мать.
Люда взглянула на нее и поняла: та не в состоянии даже двинуться. Она нашла сестру-хозяйку и потребовала чистое белье. Вернувшись, принялась перестилать постель, с трудом передвигая тяжелое отцовское тело с одного края кровати на другой. Впервые в жизни девушка увидела голого мужчину, наготу которого застилала пелена слез. Ей казалось неудобным, что мужчина, тело которого безжизненно лежит на кровати, – ее отец, бессознательно обнажившийся перед дочерью. Да разве стоило думать о каких-то условностях в столь трагичную минуту? Уходил из жизни, от нее уходил человек, давший жизнь ей и живший рядом с ней все эти годы. Как остаться без него, не знали ни она, ни потерявшаяся мать.
Потом были похороны, которые полностью взяли на себя строители отцовской бригады. Если бы не они, не управились бы. С особой остротой поняла Люда, насколько дорог отец не только им с матерью, но и этим людям. Прошло несколько недель, а боль от потери не унималась. Женька – верный друг – не уходил из их дома, проводя много времени с Генкой, дружески поддерживая его в несчастье, а еще бегал в магазин за продуктами, готовил еду и мыл посуду. А еще пытался, как мог, утешить Людину мать, приговаривая: «Ну что вы, тетя Нюра, плачете?». Он не знал, что еще сказать бедной женщине, и с силой потирал лоб, в котором не возникало ни одной подходящей мысли. Другой бы, наверное, и не приходил, дабы не испытывать чувства неловкости рядом с бедой, которую ослабить не можешь, а Женька ежедневно терпеливо выполнял эту непосильную работу. Только с Людой почти не говорил, очевидно, понимая, что не его слов ждет она.
Григ не появлялся: готовился к выпускным экзаменам. Присутствие Женьки в Людином доме ему не нравилось. Люде же равнодушие любимого доставляло боль, не столь острую как потеря отца, но вполне ощутимую. Она молча глядела на Женьку, и тому казалось, что в отсутствии Грига Люда обвиняет его. Он уклонялся от ее молчаливого вопроса и бурчал под нос: «Ты же знаешь, у нас экзамены, и ему сдать их надо на отлично». Наконец, Григ пришел. Люда сначала обрадовалась, только радость ее быстро исчезла, как хвост кометы, мелькнувший в небе. На конце этого хвоста возник вопрос, вырвавшийся у девушки с губ:
– Что же ты, Григ, не приходил? Мне помощь твоя нужна.
– Ну, леди, помощи у тебя навалом, – весело оправдывался любимый. – Я слышал: Женька у вас днюет и ночует. Где найти приют бедному Григу?
– Причем здесь Женька? Он – школьный товарищ. А ты?
– А у меня, извини, важные дела. Женьке все равно, как экзамены сдавать. Я же в институт поступаю. Сегодня сдал документы. Жду от вас, леди, поздравлений и похвал.
Григ был как всегда весел, обаятелен, уверен в своей неотразимости. Он попытался ее поцеловать. Она оттолкнула его, считая предательством и то равнодушие, с которым Григ отнесся к ее беде, и тот поцелуй, который показался ей неуместным. Не стоило ничего обсуждать.
– Не хочу, – сказала она. – Уходи.
– Как знаешь, – ответил Григ, всем видом показывая разочарование. – Нужен буду – звони.
Несколько дней спустя они случайно встретились. Григ шел в обнимку с незнакомой девушкой.
– Привет, – небрежно поздоровался он, – мы с Ликой вместе поступаем. Она – умница, лучше меня в задачках разбирается. Как твои дела?
– Нормально, – ответила Люда.
Раненое сердце ныло, однако надо было жить дальше, без отца и без Грига.
Беззаботная юность внезапно ушла. На летние каникулы Люда устроилась в стройуправление курьером, поскольку нищенской зарплаты матери явно не хватало. Гена, ставший девятиклассником, тоже отправился на сельхозработы в Волгоградскую область со школьным отрядом. Там, на Волге, старшеклассники могли и отдохнуть, и подзаработать денег. Женька уехал поступать в летное училище. Григ, сдав вступительные экзамены, умчался с новой подружкой на юг. Однокурсники тоже «разбежались» по разным уголкам страны. Впрочем, Люде не хотелось видеть никого.
Мать и дочь поддерживали друг друга: потеря близкого человека сблизила их. По вечерам они перебирали отцовские вещи, рассматривали семейные фотографии, говорили о дальнейшей жизни, перестраивали свою жизнь на иной лад.
В один из вечеров, когда Люда возвращалась с работы, незнакомый парень остановил ее у подъезда:
– Девушка, вы не знаете Егорова Николая Петровича?
Люда внутренне напряглась, внимательно разглядывая парня, как будто по его виду можно определить, зачем ему понадобился отец.
– Знаю, а вы кто?
Незнакомец, словно не слыша вопроса, попросил:
– Вы не могли бы его позвать? Мне с ним переговорить надо.
– Не могу, – отрезала она. – Он умер.
– Как? – воскликнул парень.
– Три месяца назад от инсульта, – проговорила она и направилась к подъезду.
Парень развернулся, подошел к лавочке, стоявшей недалеко от дома, сел и прикрыл голову руками. Он явно был ошеломлен известием. Люда подошла к нему и присела рядом.
– Вы разве не знали? – смягчилась к незнакомцу, столь сильно переживавшему смерть ее отца.
– Нет, я сегодня приехал из Ярославля. Мы договорились встретиться, и вот… – парень не мог говорить, казалось, слова застревали в горле.
– Вы кто? – спросила Люда.
– Я – сын, – ответил он.
– Чей? – уточнила она.
– Николая Петровича.
– Неправда, – вскрикнула Люда. – Я его дочь!
– Люда? Как же я не догадался? Мне Николай Петрович о вас говорил, и о Геннадии тоже.
– А мне отец о вас ничего не говорил, и быть этого не может, – утвердила Люда.
Возникла долгая пауза, в которой росла внутри Люды страшная злость. Какой-то хитрец прикрывается именем отца. Зачем? Она откровенно разглядывала парня: высокий и неловкий, длинные руки торчат из коротких рукавов, бурная шевелюра, похожая на отцовскую, и глаза такие же, похожие на ее глаза, губы сжаты точно так же, как сжимал их отец. Незнакомец походил на отца. Это сразу в глаза не бросалось, но, присмотревшись, можно заметить сходство.
– Как вас зовут? – спросила она, потому что надо же что-то говорить.
– Алексей, – парень немного помолчал, очевидно, обдумывая слова, и продолжил, – Алексей Деркачев.
А потом рассказал ей, что знал. И трудно было поверить, поскольку отец никогда, ни единым словом, ни намеком не говорил матери и детям об этом. Услышанное страшно возмутило Люду. Получалось, что отец врал им, обманывал мать, где-то без него рос сын, и он даже не интересовался им. Образ отца – самого честного и порядочного – таял. Не было такого отца, был предатель своей семьи, чужой женщины и старшего сына. Простить такое невозможно. А этот парень – сидящий перед ней брат, кажется, сводный, – уничтожил ее веру в отца.
– Ты вот что, – сказала Люда в сердцах, – к нам не ходи. Незачем маме об этом знать. Уезжай.
– Ты не думай, – ответил он. – Я уеду, только мне хотелось с вами познакомиться, помочь.
– Со мной познакомился, а Генке про тебя знать не нужно. И помощь твоя не нужна. Прощай, – жестко отрезала и пошла домой.
Впервые Людмила была не то что строга, а зла на человека. На Алексея, на отца, на мир – злой и бессердечный. Злилась она и на Грига, и на Женьку. Вспомнила Танечку Завьялову, бывшую подругу, ставшую тоже предательницей. Получалось, что предавали и обманывали все вокруг. Может, только мать не обманывала, да Женька. Но и на них росла в душе обида. Люда – одна, и жизнь ее никому не нужна. Она выглянула в окно и увидела Алексея по-прежнему сидящим на лавочке перед домом.
– Алексей, – крикнула в окно, – иди сюда, шестнадцатая квартира.
Зачем позвала? Жаль стало? А ему ее не жаль? Он уничтожил веру в отца. Хотя нет, он не виноват, и сегодня тоже оказался в беде, потому что остался один в чужом городе. И тоже нуждается в помощи.
Так в жизни Люды появился старший брат – нормальный парень, надежный и добрый. Взял на себя заботу о сестре и брате, иногда помогая денежно, и всегда словом и советом. Только не могли Люда и Гена рассказать о нем матери, боялись ранить ее измученное сердце. Получалось, что они взяли на себя отцовскую тайну и хранили ее. Непросто хранить тайны, и со временем поняла Люда, как трудно было отцу. И еще поняла: обвинять человека легко, понять же его ошибки и признать его право на них – в этом сложность, и в этом главный секрет добрых отношений.
Два долгих года не внесли в ее жизнь серьезных изменений, разве что техникум окончила и стала работать в заводской бухгалтерии. Заводской баланс, финансовые отчеты, денежные счета крепко держали ее голову, не впуская в нее никаких легкомысленных мыслей.
Изредка встречалась с однокурсниками, вспоминала друзей. Женя, окончив летное училище, улетел на своем самолете куда-то на север, иногда присылал короткие письма, в которых мало рассказывал о себе, больше о замечательных людях, живших в холодных краях. Неизменно звал к себе, обещая красоты северного сияния и белоснежной пустыни. Не манили северные земли Люду. Брат после школы поступил в медицинское училище, а потом отправился служить в армию. К тому времени он уже был знаком с армейскими порядками, раскрытыми ему Алексеем, так как и тому довелось исполнить армейский долг по окончании института.
Город разрастался, появились новые районы, которые строили люди, когда-то знавшие отца. Его не было рядом, однако Люда ощущала его присутствие. Еще она видела, как трудно, осторожно выправлялась мать после отцовой смерти. Раньше она строила свою жизнь по отцовским планам и наставлениям, не допуская в свое сердце и в свой дом посторонних людей. Теперь вышла на работу, у нее появились новые знакомые, ради которых могла она будоражить свое доброе и заботливое сердце. Именно новое окружение давало матери силы жить, да еще заботы о взрослеющих детях. Генка, по Людиной мысли, мало внимания уделял матери. Впрочем, и она тоже не слишком много, особенно последнее время.
У Люды, теперь ее чаще называли Людмилой, появился мир, наполненный женским счастьем, которое дарил Митя. Они познакомилась в автобусе. Кто-то считает неприличным знакомство в транспорте или на улице. Глупости это. Если два человека увидели и поняли, что нужны друг другу, какая разница – где это произошло?
Он был совсем не похож на ее прежних знакомых. Студент педагогического института, музыкант и художник, легкий словотворец, высокий, с длинными волосами и тонкими пальцами. В нем все было необыкновенно, даже узкие джинсы сидели на нем как-то особенно, будто с трудом удерживали в рамках дозволенного. Два года перебивались встречами у друзей или в студенческом общежитии. Зарегистрировать отношения, т. е. узаконить то, что между ними произошло, и показать родным, что имеют друг на друга полное право, они решили по окончании Митей института, когда, получив распределение, он, возможно, получит и жилплощадь, на которой они сумеют создать семейное счастье. Они, может быть, и ждали бы этого неясного срока, если бы не Людина беременность, заставившая молодых людей расписаться. Так Людочка Егорова стала Людмилой Воронковой. Беременность ее скоро привела к кровотечению и чистке, а врач тогда сказал: «Вам, милочка, следует быть осторожней. Следующая беременность может оказаться последней. Предохраняйтесь, или рожайте».
Можно быть счастливыми вне брака: встречаться тайно, бояться маминого окрика и осуждения соседей, и нестерпимо желать встреч с любимым. И можно быть несчастным в браке. Такое произошло у Людмилы. Муж полагал и часто это высказывал, что она хитростью затащила его в загс, а значит, заставила отказаться от свободы, друзей и прекрасных девушек. Людмила видела, что опять ошиблась в выборе принца. Она еще любила, еще желала иметь совместный дом, но постоянно оказывалась перед пропастью непонимания. Свобода Мите оказалась дороже дома и семьи.
Они перебивались в чужой квартире, снятой на время, часто ссорились. Внезапно муж пропадал на несколько дней. Когда же узнал, что жена снова ждет ребенка, то яростно кричал, что не хочет никакого ребенка вешать себе на шею. Наверное, он был неплохим человеком, да семейная жизнь подвернулась ему не ко времени. Поняв это, Людмила, собрала вещи и вернулась в родительский дом. Мать, как водится, приняла ее, но свое мнение высказала:
– Как же ты, дочка, одна ребенка растить станешь?
– Мамусь, – поддержал сестру брат, – Людка одна что ли растить будет? А мы на что?
– Ты, милок, не лезь в то, чего не понимаешь, – рассердилась мать. – Ребенку отец нужен.
– Ой, мамочка, – посетовала Людмила, – какой из него отец? Он сам еще ребенок.
– Что же ты за него замуж пошла? – допытывалась мать.
– Ошиблась, мама, – примирительно ответила Люда. – Что ж теперь делать? И давай не будем больше об этом.
Снова стали жить втроем: мать молча переживала дочернюю судьбу, сын учился в институте, дочь ожидала ребенка. Она старалась не встречаться с Дмитрием, он же время от времени приходил к ним домой и убеждал жену вернуться. Людмила отказывалась, полагая, что возвращаться незачем, коль сложилось у них не по-доброму.
Летом приехал в отпуск Женя – бравый летчик, повзрослевший, ставший серьезным и деловым, лишь в глазах его играли прежние бесенята. Пришел в гости с охапкой полевых цветов, от которых пахнуло запахом детства, наполненного счастливыми событиями деревенской жизни. Сидели на кухне, пили чай с вишневым вареньем, говорили о жизни. Евгений переводился на новое место службы и снова звал с собой. Людмила знала этого парня много лет, и ни разу он не предал ее. Сколько переживаний она ему принесла, не давая надежду, и почему-то он снова и снова возвращался к ней? Может, это и есть любовь? Может, Женька – единственный во всем мире мужчина, который любит ее? Только не бьется Людмилино сердце совместно с его сердцем. Странная штука – жизнь: кто тебе дорог, тот уходит по той или иной причине, кому ты дорога, к тому не тянутся твои руки, взгляды, надежды. Так и уехал преданный друг ни с чем, хотя заронил в ее голову размышления о жизни, любви и о своем к ней отношении.
Впрочем, самые главные мысли Людмилы сейчас о будущем ребенке. Она уверена: родится сын. И желает его. Не получилось у нее с мужчинами, зато сын станет крепкой опорой. Он вырастет, будет таким же добрым и заботливым как старый друг Женька. Он защитит ее от бед, будет бескорыстно любить, не требуя ничего взамен. Это обязательно будет, но сначала она станет заботиться о маленьком человечке, о своей кровинушке. Она даже шитью обучается, чтобы самой своему ребенку шить рубашки и штанишки. На работе подарили ей кроватку для малыша. Людмила подходит к кроватке, перебирает детское белье, потом кладет руку на свой огромный живот и старается почувствовать сына. Вот бьется его сердечко, а это он, наверное, ножками бьет. Футболистом станет. А сейчас, кажется, головкой толкается под самое сердце. «Расти, малыш, – думает Людмила, – скоро мы с тобой встретимся. Я возьму тебя на руки, прижму к груди, поцелую нежно».
Только страшно ей перед родами. Как они пройдут? Знающие женщины утверждают: будет больно. Нет, Людмила боли не боится, лишь бы с ребенком все было в порядке. А еще выбирает сыну имя. Можно назвать в честь отца Николаем. Николай Дмитриевич – звучит совсем неплохо. Пусть будет Коленькой. В конце концов, в ее жизни из всех мужчин, которых она знает, только отец любил ее, да еще, пожалуй, Женька. Говорят, имя определяет судьбу. Из двух любивших ее мужчин у Жени, так ей кажется, судьба более удачливая, отец-то ушел из жизни рано. Пусть лучше сын зовется Евгением, Женей. «Благородный», значит. Станет ее сын родившимся на благо.
В размышлениях о ребенке дожила Людмила до родов. Бьется, бьется малыш, все сильнее и сильнее, торопится выскочить из нее, доставляет нестерпимую боль. А дома никого нет, чтобы подсказать и помочь. Позвонила матери на работу, да нет сил разговаривать. И боязно. Что ждет впереди? Надо самой идти в больницу, помощи ждать неоткуда. Звонок в дверь прервал размышления. К счастью, пришел Митя: словно почувствовал. Теперь будет легче – не одна. Муж вызвал «скорую помощь».
– Ты не бойся, у тебя все будет хорошо, – успокаивает он жену.
«Не говорит «у нас», потому что нет нас, есть отдельно я и он, – размышляет Людмила. – Боже, дурацкие мысли! Мне не о нем думать надо – о сыне». Впрочем, как остановить мысль, влезшую в голову? Захотела и пришла. Мысли бегают в голове и прерываются только болью, растущей внизу живота. Вот и «скорая» приехала: везут Людмилу в роддом. В какой? Ей все равно, лишь бы скорее родить. Силы небесные, если вы есть, помогите!
Митя держит ее за руку, молчит, он растерян. И все же собрался с мыслями, говорит: «Родишь, и домой поедем, к нам, нечего нам раздельно жить». Наконец-то, он сказал «к нам». Людмиле сейчас очень важно знать, что она не одна ждет сына. Конечно, она поедет к мужу. Глупость какая: жить порознь. Давно следовало помириться. А боль сбивает все благие мысли. «Не о том думаю, мне родить надо», – возникает мысль в перерывах между болью.
Уже давно привезли молодую женщину в роддом, в предродовой палате она мучается несколько часов. Наконец, подошел врач, оглядел, спросил: «Будем рожать, мамочка?» и указал сестре: «Отправляйте в родовую». «Ну, все, – думает Людмила, – теперь уже скоро».
Роды оказались трудными. Малыш никак не выбирался на свет. Людмила теряла сознание, сквозь неясные блики которого слышала: будем резать, потеряем обоих, сделайте еще раз анализ крови на свертываемость, кислород принесите. Потом ей дали наркоз, и она провалилась в огромный коридор. В конце этого коридора стоит отец, Люда бежит к нему, а отец странным образом удаляется. Бежит Людмила по кругу, и снова по кругу, и опять по кругу, и не знает, как отсюда выбраться. Потом слышит неясно женский голос: «Вот и хорошо, мальчик крепенький, а уж крикливый какой!». И слышит Людмила младенческий крик и понимает: ее сын кричит, зовет мать к себе. Она выбирается из странного сна.
– Смотрите, мамочка, – говорит ей акушерка, – какой бутуз родился!
– Мальчик, – улыбается Людмила, – сынок мой, Женечка. «Вот и подарок к дню рождения. Сама себе подарки делаю», – посмеялась она над собой.
Силы совсем оставляют. Приходят врачи, качают головами, видно, не все в порядке. Перевезли в одиночную палату, зачем-то поставили капельницу. Сил все меньше и меньше, и становится ужасно холодно. Людмила думает: «Скорей бы утро, принесут Женечку. Какой он, мой мальчик? Наверное, горько плачет без мамочки». Потом она снова проваливается, и оказывается уже не в коридоре, в котором была во время родов, а в большой комнате. Сидит на стуле отец, смотрит на нее и спрашивает:
– Как дела, доча? Давно мы не виделись. Скучаю я по тебе.
– А по маме? – задает она свой вопрос.
– И по ней скучаю, но по тебе сильнее.
Людмиле не терпится отсюда уйти, она выглядывает в окно. У окна стоит мама, грустно на нее смотрит.
– Ты, Людочка, не волнуйся, все будет хорошо, – говорит она дочери.
– Конечно, хорошо, – соглашается Людмила, – ты к нам надолго?
– Нет, деточка, дел у меня много, я на минутку заскочила поглядеть на тебя.
– А что на меня глядеть? Ты на Женечку глянь, мама. Как он там?
– Чудесный малыш, – отвечает мама. – Не волнуйся.
Людмила приходит в себя и понимает, что все только что происходившее было во сне. Может, и родила она лишь во сне? Но нет, она отлично помнит крик сына, требовательный крик мальчика, нуждавшегося в маме. «Сейчас встану и пойду к нему, – решает она. – Только встать не могу. Никак. И холодно до невозможности. А еще хочется пить – холодной воды, из деревенского колодца. Ох, и вкусная та вода!». При этих мыслях Людмила снова проваливается в сон. Сон тот тяжелый, тени бегают вокруг, темень невозможная. Людмила старается разглядеть что-нибудь в темноте, и не может. Вдруг ее озаряет яркий свет, и отец тянет к ней руку.
– Идем, доча, – зовет он.
– Куда? – спрашивает она.
– Туда, где я ждал тебя. Баба Сима и баба Клаша дождаться тебя не могут. Иди, говорят, за внученькой. Пора ей к нашему берегу прибиваться.
– А Женя?
– С Женей мама останется. Не волнуйся. Все будет хорошо.
И Людочка верит отцу, соглашается: именно так должно быть. И уходит с отцом вместе.
