С какого времени человек себя помнит? И что он может вспомнить с материнской утробы? Такие вопросы не раз задавал себе Женя Воронков, нормальный, в общем-то, парень, только лишенный матери, и потому не раз пытавшийся представить ее себе. У дядьки – известного в городе хирурга – утащил учебник по акушерству, тщательно изучил, и понял, что было с ним лично, когда его и на свете не было. И не только понял, а вспомнил.

Например, как мама, он это теперь знает, что мама, а тогда, наверное, думал, что-то неизведанное, но очень приятное, касалась своего живота, и через оболочку кожи к нему шло доброе тепло и разливалось в нем блаженство. Слышал откуда-то: «Растешь, малыш? Будь сильным и храбрым, чтобы меня защитить». Что значит – защитить, он не знал, хотя весело бил по стенкам своего жилища, показывая, какой он храбрый и сильный. Говорила она еще: «А может ты девочка? Ничего, я и девочке рада, лапушке моей». Что такое девочка, неясно. Успокаивало то, что мама любому ему рада. «Эй-ей, – волновалась она, когда он активно переворачивался в поисках удобного места в своем маленьком мирке, – не бушуй, мне больно». Он совсем не хотел доставлять боль, поскольку это очень тяжело, знает: ему больно, когда оказывается вжатым в стенки жилища. Тогда он сердито подает знак: мне больно!

Шутят взрослые, что до трех месяцев плод боится, как бы мама его не выкинула, а после трех боится мама, как бы ребенок не вылез слишком рано. Лично он ничего не боялся, зная, что ждет его мама и любит, о чем не раз ему говаривала. Насчет папы уверен не был, поскольку голос его слышал редко, да и слышанное радости не доставляло. Когда они оказывались втроем, то есть папа, мама и он внутри, то чаще всего папа и мама ссорились: из-за того, где и на что жить, с кем встречаться, когда кому дома быть. Честно признаться, он еще смысла спора не понимал, но по маминому настрою, по тому, как поступал от нее кислород, как стучало ее сердце, чувствовал недовольство и раздражение. Когда же папы рядом не было, мама бывала удручена. Спустя какое-то время успокаивалась, пела песни – веселые и грустные, слушала музыку, и разговаривала с ним. Еще рядом с мамой жили люди, очевидно, любившие ее, поскольку тон их голосов не пугал, более того, давал понять, что ни ему, ни ей они ничего плохого не сделают.

В его темно-водяном мире было уютно, тепло, мягко, спокойно. Мелкие неприятности, приносимые извне, особенно не волновали. Разве только, у мамы падал гемоглобин, или ей не хватало кальция, но он-то, умелый добытчик, все это добывал из маминого организма, немного ее жалея. Последнее время им обоим было очень душно, мама, по всей видимости, задыхалась, и они с нетерпеньем ждали наступления вечера, когда затихнут звуки города, спадет жара, мама начнет свободно дышать, и ему тоже станет легче.

Рос он быстро, и как стало ему тесно, задумал во внешний мир перебраться. Толкнулся сильно, не поняли. Толкнулся еще раз. Надавил на низ своего жилища так, что мама вскрикнула. Что-то он, видно, сделал, поскольку его уютное жилище слегка сдвинулось, ему даже показалось: вниз куда-то полетело. Находиться в таком положении невыносимо, потому стал он биться, причем именно вниз, полагая, что выход там. Уставая, ненадолго затихал, а потом настойчиво пробирался дальше сквозь узкий и темный туннель. Особенно испугало, когда вода, которая всегда защищала от ушибов, вдруг исчезла. Что это? Как же без нее? Растерянность быстро прошла и появилась уверенность, что выбираться все-таки придется, и чем скорее он это сделает, тем лучше. На беду что-то мешало, не пускало. Может, этот длинный шнур, который связывает его с мамой? Оторвать его он не мог, да и боялся, не представляя, как без него питаться.

За волнениями не заметил, что вокруг мамы собрались чужие люди. Незнакомые голоса, очевидно, подсказывали ей, как помочь малышу выбраться. Он слышал указания: «тужься», «тужься милая, сильнее», «отдохни, не тужься». После таких слов мама напрягалась, и он чувствовал, как благодаря этому напряжению движется вперед значительно быстрее. Иногда она переставала тужиться, и он требовал: «не прекращай, я хочу выйти». Сердечко его сильно колотилось, он задыхался, и настойчиво искал выход. Потом услышал: «придется резать», «теряем обоих». Страшно испугался, присмирел, обдумывая, что там вовне происходит, и надо ли себя проявлять. Пока думал, случилось страшно интересное: какие-то руки его подхватили, подняли, стало светло, только холодно и неуютно, потому он громко закричал: «Помогите!». Слов, правда, не было, был плач, однако умные люди все понимают. Незнакомая тетя, державшая его на руках, сказала: «Раскричался. Мальчик, крепенький и крикливый. Смотрите, мамочка». Значит, эта тетя – не его мать.

Конечно, как он сразу не признал ее? Она лежит где-то внизу, видно ее плохо, только глаза, которыми смотрит на него ласково и шепчет чуть слышно: «Женечка». Вот она, его мама, от которой всегда шло тепло. «Пустите меня к ней», – кричит он. Теперь он знает, что зовут его Женечкой, и что он мальчик. Мальчик хочет к своей маме, все та же тетя несет его на что-то жесткое и укутывает в пеленки. Стало тепло, накатила усталость, и еще немного покричав в надежде, что к маме отнесут, он засыпает. Ему снится уютное жилище, с которым расстался, хочется вернуться, да, видно, не получится. Долго лежит на чем-то жестком, иногда просыпаясь и покрикивая. Спустя какое-то время проснулся в маленькой кроватке, рядом такие же, как он, младенцы покрикивают. Приходит тетя, другая, не та, что он видел при рождении. Она кажется доброй, поскольку берет его на руки, прижимает к себе, а потом что-то прикладывает ко рту и из этого что-то льется приятная белая жидкость. Оказывается, это соска с бутылочкой, наполненной молоком, необходимым младенцу. Приятно, тепло. Но где же мама?

Так ли было на самом деле, Женя доподлинно не знает. Сначала в каждой женщине выискивал черты своей мамы и бросался к ней, уверенный, что это она спешит к нему. Потом понял: бабушка у него за маму, и полюбил ее еще сильнее, потому что именно бабушка была доброй и ласковой, а голос ее знаком ему с зарождения: он был всегда.

Бабушка показывала Жене мамины фотографии, с которых смотрела на него смеющаяся девчонка, и он знал: его мама – девчонка с фотографии. Затем бабушка показывала фотографии красивой девушки и улыбающейся женщины. Значит, думал Женя, мама бывает разной: и смеющейся девчонкой, и красивой девушкой, и женщиной с добрыми глазами и улыбкой, обращенной к нему. Теперь она превратилась в бабу Нюру. С годами он понял, что живет с бабушкой, а мама умерла, и это значит: нет ее нигде. Бабушка Нюра говорит, что мама сидит на облачке, на него сверху поглядывает. Женя внимательно рассматривает облака, и никого там не видит.

– Бабушка, давай маму позовем. Пусть она спрыгнет оттуда к нам.

– Не может она, внучек. Нет у нее сил на землю вернуться.

– Я ей силы дам. Я же вон какой сильный.

– Твои силы ей не помогут.

– А что ей поможет?

– Женечка, мама может только на нас смотреть и радоваться.

Неправильно мир устроен: у других мамы с детьми живут, у него же, в маме нуждавшемся, она на облаке сидит. Да мир не изменишь. И живет Женя вдвоем с бабушкой, которая всех на свете лучше.

– Есть у нас с тобой, внучек, Гена и Таня, – напоминает бабушка.

– А у Тани ребеночек скоро будет? – спрашивает наблюдательный Женя.

– Будет.

– А меня она любить будет? – задает он вопрос, страшно его волнующий.

– Конечно, солнышко. Мы все тебя любим.

При этих словах Женя успокаивается. Он уверен: жизнь хороша только, когда тебя любят. Он и сам любит: бабушку. Она с ним играет, книжки читает, о маме рассказывает, вкусную кашу готовит. Без нее он не проживет. Любит Женя и Гену, так он по-свойски к нему обращается. Став старше, услышал, что в других семьях дети зовут родных тетями и дядями, а у них в семье теть и дядь нет: есть Гена и Таня. Так бабушка их называет, так и он привык звать.

Гена поднимает племянника высоко-высоко и кружит над головой с огромной быстротой, и Женя не боится, поскольку знает: из его рук не упадешь. Падает, когда стремится от дяди убежать; тогда ударяется и плачет от боли, а Гена хмурит брови и наставляет: «Храбрый мужчина боли не боится». Женя еще не знает, что такое храбрый мужчина, но соображает: Гена, наверное, храбрый мужчина, и потому боль ему не страшна.

Бабушка успокаивала по-другому: «У кошки заболи, у собачки заболи, а у Жени не боли». Он же с малых лет считает, что все должно быть по справедливости, потому не должно болеть ни у кого. Почему кошки с собаками за него страдать обязаны? «Нет, бабушка, – поправляет он, – пусть у них ничего не болит». От этого решения боль сама по себе исчезает, ну разве что самую малость остается, так ведь «храбрые мужчины боли не боятся».

Любит он и Таню. Она всегда что-нибудь интересное придумает, то в живой уголок их с Геной водит за медведем и рыбками наблюдать, то в кино мультфильмы смотреть. Да просто по улицам бродить с ней увлекательно. Огромные деревья кругом, дома разные, улица длинная – с горки спускается и на горку поднимается. В горку идти трудно, а с нее легко бежать: передвигаются Женины ножки быстро-быстро, заплетаются, и вот он падает, и носом в песок ударяется. Больно-о! А Таня подбежит, хохочет, будто ничего особенного не произошло, и протягивает ему конфету. Пока бумажку конфетную развернешь, в рот конфету положишь, да обсосешь, забудешь, что падал. А еще Таня его яблоками и бананами угощает. Сладкие яблоки ему нравятся больше всего. Только последнее время Таня мало с племянником гуляет: трудно ей углядеть за непоседой и поднять его она не может, поскольку стала толстая и неповоротливая. Женя тревожится. Вдруг она тоже умрет, как его мама? Успокаивает лишь то, что у других ребят мамы не умирают.

У него много друзей в детском саду, хотя иногда они ссорятся, но опять же, потому что Женя любит справедливость. Разве справедливо, что Сереже каждый день новые игрушки покупают, а другим нет? И пусть покупают. Но почему Сережа такой жадный и всегда кричит: «это мне папа купил»? Женин папа редко приходит, игрушки почти не покупает. Появится у них дома, посидит с Женей немного и опять надолго пропадет. Бабушка его соколом залетным называет и, кажется, не любит.

– Бабуля, ты почему папу моего не любишь? – как-то спросил Женя.

– Не люблю? – переспросила бабушка. – Наверное, потому что он – плохой папа.

– А почему он плохой?

– Не знаю, внучек, – бабушка задумалась, а потом выдала то, что, наверное, ее тревожит. – Вдруг он тебя у меня заберет?

– Вот и хорошо, я с папой жить буду, – ответил Женя и догадался, что бабушке эти слова не понравились. Замолчала надолго, потом обняла его, прижала и спросила:

– А как же я без тебя жить стану?

– Ты с нами жить станешь, я папе скажу, он и тебя заберет.

Долгое время понадобилось Жене, чтобы понять: папа его к себе не возьмет, не хочет. У него другая семья, другие дети. Со временем у обоих отпала надобность видеться: редко-редко позвонит отец, узнает, как сын обретается, и опять исчезнет.

На лето они с бабушкой ездят в деревню, к бабе Тамаре и бабе Варе. Вообще-то, говорят, что у него есть еще бабушки, и даже дедушки, да он их не видел, а потому они для него ничего не значат.

Баба Тамара и баба Варя часто плачут вместе с бабушкой. Как соберутся, так слезы проливают. В это время Жене разрешается хулиганить, то есть делать то, что он хочет. Например, он может разогнать всех кур у бабушки Томы: ему нравится, как они разбегаются. Тогда петух забирается на забор и кричит дурным голосом, и Женя ему помогает: орет «и-и-и-и», убежденный, что петух его понимает. У бабы Вари можно в лохань с водой камешки бросать и смотреть, насколько далеко брызги разлетаются. А если прошел дождь, то можно по лужам босиком бегать, и никто наказывать не станет, поскольку бабушки после слез добрыми становятся.

Когда Женя подрос, развлечения его другими стали. Заберется в сарае на сеновал с приятелями, и они там кувыркаются, на землю с крыши сарая прыгают, иногда дерутся, силу свою проверяют. Или убежит с ребятами на речку и пропадает там полдня. Речные развлечения разнообразны: кто быстрее проплывет, кто глубже нырнет, кто ракушку со дна достанет. Однажды утонул соседский пацан: что-то не рассчитал, о корягу, говорят, зацепился. Бабуля Женю после этого недели две на речку одного не пускала. И чего она боится? Женя же плавает лучше всех мальчишек в деревне, а она не верит.

В школе учился хорошо, бабушка говорила, что способностями в маму пошел. Показывала ему мамины дневники: там одни пятерки. Хочется Жене на маму походить, старается он и каждой пятерке радуется. Другим, может, все равно, какие оценки получать, а ему кажется, что хорошая отметка его к маме приближает. И не верит он давно, что мама с облачка глядит. Сказала как-то ребятам учительница, что когда человек умирает, его больше нигде нет, остается лишь память о нем. О хорошем человеке, сделавшем много для людей, память добрая, например, о народных героях: князьях Александре Невском и Дмитрии Донском, полководцах – Суворове и Кутузове. Но мама же не полководец, не князь, и вообще, что она сделала для народа? Получается, что нет о ней памяти. Разве можно в такое поверить? Он помнит о ней и считает, что в нем она сидит, изнутри за ним наблюдает. Конечно, он об этом никому не говорит, потому что засмеют, однако сам в том уверен.

Уверенность усилилась после разговора с дядей Женей, летчиком из соседнего дома. Когда дядя Женя приезжает со службы, а служит он очень далеко, то заходит к ним, и бабушка ему рада не меньше, чем Гене с Таней.

– Как жизнь, Женя? – спрашивает его. – Не женился?

– Нет, теть Нюр, не женился, – отвечает он. – Не встретил я еще никого.

– Зря ты это, парень, – наставляет бабушка и вздыхает. – Людочку не вернешь.

Посидят, поговорят, а потом дядя Женя с ним играет. И рассказывает про небо и самолеты, про страны разные, про людей стойких и смелых. Однажды Женя спросил у него:

– А правда, что, когда люди умирают, их больше нет?

Дядя Женя внимательно на него посмотрел и ответил:

– Каждый сам должен решить. Веришь, что нет, значит, нет. Думаешь, что рядом, только невидима, значит, рядом и невидима.

Именно этого ждал от него Женя, уверовав, что мама рядом, только он ее не видит. Учителя тоже могут ошибаться. А с дядей Женей они большие друзья, хотя встречаются редко. Был в жизни эпизод, когда казалось: дружба прекратится. Как-то на традиционный бабушкин вопрос дядя Женя смущенно ответил, что женился, показал фотки жены и малыша, только что родившегося. Бабушка внимательно их рассмотрела, похвалила: «Правильно, Женя, жить дальше надо», а когда он ушел, долго плакала, таясь от внука. Однако дядя Женя все равно к ним приходит, правда, очень и очень редко.

Когда в семье появился Коля, а следом за ним и Таша, внимание к Жене со стороны взрослых уменьшилось, а у него появились заботы – поиграть с братом-сестрой, присмотреть за ними, коляску во дворе посторожить, за питанием на молочную кухню сбегать. Кому-то это, может, и не нравится, да и Жене не очень нравилось, но ведь он – старший и должен близким помогать. Вообще, Женя покладистым парнем рос. Надо – в магазин сбегает, надо – в доме порядок наведет.

В шестом классе решил себя сам строить: записался в секцию карате. Поначалу ему нравилось как ребята, одетые в белые каратэги, в едином строю отрабатывают стойки внимания, заучивая при этом непонятные японские слова: Хейсоку-дачи, Мусуби-дачи, Хейко-дачи, Хачижи-дачи. Спортивный зал наполнялся единой энергией ребят, а тренер Роман Сергеевич, сенсей то есть, поучал: «Все тело расслаблено, но насторожено, готово к движению. У вас будто нет особых намерений, но из стойки Шизен-тай вы сможете быстро принять позицию атаки или защиты». Женя даже у школьной доски вставал в позицию бдительного расслабления.

Быстро пролетело время изучения стоек, способов передвижения, приемов удара, и начались первые спарринги. Уважая противника, партнеры обязательно приветствуют друг друга, а после магической команды «Хаджиме!» врываются в бой, в котором бьется Женя до последнего, и победить его трудно. «Ты, парень, дойдешь до черного пояса», – говорил тренер, и Женя уверен: дойдет непременно. Пояса в карате – это как школьный класс: научился – иди дальше. Бабушка как-то на соревнования пришла, охала и ахала, потом к тренеру подошла.

– Скажите, Роман Сергеевич, внуку моему, что неспособный он к борьбе этой, – попросила.

– Да что вы, Анна Васильевна? – не согласился тот. – Парень ваш очень даже способный. В нем есть злость спортивная, быстрая реакция и решительность. Еще подрастет, на российский кубок пошлем. Мастером станет.

– Не хочу я, чтобы он людей бил, – недовольно оборвала его бабушка.

– И я не хочу, Анна Васильевна. Мы с вами научим его людей защищать.

И он рассказал ей о карате. Борьба эта, убеждал, делает человека не только сильным, но и здоровым, ловким, добрым, воспитывает чувство партнера и ответственность за людскую жизнь. При таких аргументах она сдалась, и больше не запрещала внуку заниматься. Она, вообще, прогрессивная бабуля, иногда лишь чрезмерно боязливая.

Спортивные занятия, на самом деле, мобилизовали, поскольку карате, как понял Женя, – это упорный ежедневный труд, в котором до автоматизма доводятся различные комбинации ударов и защит, выбор дистанции с противником, а также вырабатывается тактическое мышление. «Вы, – говорил тренер, – должны обрести единство духа и действия». И для этого следовало четко распределить время: секция с тренировками и боями, школа с домашними заданиями, дом со всем его хозяйством, друзья.

Друзей Женя осторожно выбирал. В детском саду он любого другом называл. В первые школьные годы были товарищи, объединенные общим делом: дожить до конца трудного урока, диктант сложный написать, вечер отдыха провести, девчонок из класса защитить, очередной учебный год закончить. И все.

Раньше, рассказывал ему Гена, пионерско-комсомольская организация молодежь объединяла, внедряла в юношеские головы главный закон времени: учиться, учиться и еще раз учиться. Форма единая делала всех хотя бы внешне одинаковыми. Теперь формы нет, а учащиеся хвастаются родительскими возможностями с помощью джинсовки левисной, кроссовок адидасовских, печаток, колец да сережек золотых. Вместо бывших организаций объединяют молодежь интересы внешкольные да предки. Скажем, у меня папа – директор, и у тебя тоже, в крайнем случае, заместитель и может директором стать – значит, будем дружить, на хате твоей или моей тусоваться. У тебя есть видак, а у меня предки фильмец-эротик привезли: будем вместе глазеть и других таких же искать в компанию. Ты «тяжелый рок» уважаешь, и я от него тащусь, значит, вместе станем колбаситься. Одноклассники Жени с плеерами, магнитофонами, да видаками носятся, у одного даже сотовый телефон на поясе висит, и во время урока трезвонит, возбуждая ненависть учителей. А мотоциклы теперь тоже не предел мечтаний: есть они далеко не у каждого, но пара байкеров в школе наберется. Компьютеры появились. Даже предмет такой ввели, чем ввергли в недоумение и детей, и учителей: один компьютер на всю школу, и тот не работающий, а старшеклассникам рассказывают о широких возможностях информатики.

Ничего этого нет у Жени: на бабушкину зарплату и пенсию не разгуляешься, а просить у дяди – язык не поворачивается. Впрочем, у того дома стоит компьютер, и доступ к нему племяннику разрешен, есть там и видак, у Коляна плеер, да все это не принадлежит Жене, а он привык собственным пользоваться, от чужого отказываться. «Ничего, – успокаивал себя, – вырасту, заработаю».

Да, деньги сейчас нужны: на форму, защитную раковину, перчатки, грушу, а его финансовых возможностей разве что на скакалку хватит. С девятого класса стал подрабатывать: на почте, овощной базе, разноске объявлений. Курьером устраивался, разносчиком газет. Заработки были разовыми, однако давали ощущение самостоятельности. Он и в спортивный клуб пристроился уборщиком, чтобы заниматься в секции бесплатно. Взросление требовало все большего количества денег. То, что давали бабушка и дядя, уже не хватало. К счастью, отец про него вспомнил, позвонил, к себе позвал. Ничего об этой встрече он бабушке не сказал, полагая, что опять она излишне занервничает.

Квартирка у отца, школьного учителя, малогабаритная, из трех комнат: спальня, детская, и гостиная. Тесновато. Женя сразу прикинул: ему места нет. Отцовская жена Полина Петровна, учительница музыки, встретила его скупыми словами: «Привет, проходи, отец тебя ждет» и ушла на кухню готовить обед. Десятилетний Толик, в основном, молчал, ревниво оберегая границы своей собственности на дом и отца. Отец же, слегка сгорбленный от стеснения за свой высокий рост, худой, по всей видимости, измочаленный учащимися, сидел со старшим сыном в детской комнате и объяснял, почему столько лет не объявлялся. Из этого объяснения Женя понял, что не договорились они с бабушкой, и в битве за него именно она одержала победу.

– Понимаешь, я перед твоей бабушкой ни в чем не виноват, но чувствую: ненавидит она меня за Людочку, – смущенно объяснил отец.

– А перед мамой виноват? – задал сын жестокий вопрос.

– Наверное, только я тогда этого не понимал, – оправдывался отец. – Она светлая была, добрая, заботливая, а мне казалось, что притянуть к себе хочет, заставить жить по ее принципам.

– И чем же тебе ее принципы не подошли? – не понимал Женя.

– Нормальные принципы, только мне свобода нужна была, – отец говорил осторожно, стараясь не задеть чувств сына, и, вместе с тем, бил словами наотмашь.

– А теперь ты свободен? – зло уточнил Женя.

– Семейный человек свободным не бывает. Поймешь это, когда женишься.

Не могли они договориться. Юношеский максимализм не допускал, что можно пережив смерть любимой женщины, отыскать другую, вторично жениться и завести ребенка, забыв о первенце, при этом считать себя порядочным человеком. Полина Петровна, ПП – обозначил Женя для краткости, позвала к столу, накрытому в гостиной, маленькой, но уютной, заполненной всяческими украшательскими прибамбасами типа настенных тарелочек и полочек. За столом, чувствовал Женя, возникла неприятная напряженность. Ели молча, глядя в тарелки, смотря друг на друга лишь изредка. Толик, сидевший напротив брата, прихлебывал суп, чем вызвал недовольство матери.

– Что ты ешь так громко? – с улыбкой, достойной гремучей змеи, спросила она сына.

– Нормально я ем, – пробурчал Толик.

– Ешь тихо, а то Женя подумает, что ты – человек невоспитанный, – не унималась в воспитательном усердии ПП.

Ничего бы он не подумал, но самому есть расхотелось, с трудом суп доел.

– Спасибо, очень вкусно, – вежливо улыбнулся Женя в сторону хозяйки.

– Добавку будешь? – не заметила она неприязни гостя.

– Нет, спасибо, я вообще больше есть не хочу.

– Как так? – удивилась ПП. – У меня солянка грибная с картошкой.

– Нет, спасибо, – твердо отказался он.

ПП посмотрела на мужа, затем перевела взгляд на сына, пожала плечами и примирительно согласилась:

– Ладно. Захочешь – положу.

– Я тоже наелся, – отказался от второго отец. – Пойдем Женя, договорим.

Собственно говорить больше не о чем, и Женя засобирался домой. Провожая его, отец протянул конверт.

– Там немного денег, пока больше нет. Ты возьми, не отказывайся.

Женя обязательно отказался бы, а глаза отца умоляли, и он взял конверт. С этого дня отец подбрасывал деньжат, немного, но они выручали. Тратил их Женя на домашние нужды и на себя, хотя бабушке про них ничего не говорил. В дом к отцу предпочитал не ездить, встречались где-нибудь на улице, иногда в дешевом кафе, иногда после тренировок в спортивном клубе.

И не думал, не гадал, что придется ему, шестнадцатилетнему парню, отца выручать и брата сводного спасать. Весной это было. Женя торопился на тренировку и вдруг увидел Толика в компании патлатых великовозрастных парней, о которых ходили по городу сомнительные слухи.

– Ты что здесь делаешь? – деловито спросил он брата, близко подойдя к нему.

– Канай отсюдова, – ответил ему верзила, вставший между братьями. – Вас не приглашали.

– Я тебя спрашиваю, – отодвинув верзилу, вновь обратился Женя к Толику.

– Я так, – заюлил тот, – дела у меня.

– Какие дела? – насторожился Женя.

– Тебя сюда не просят, – встрял длинноволосый коротышка, оказавшийся сзади. – Гуляй, пока цел.

Женя отвел руку коротышки, направленную для удара, взял за плечо брата, вовсе сникшего, и отвел его в сторону.

– Так мы блоки ставим! – завопил коротышка и полез в драку. – Щас мы тебе приемчики нарисуем.

Женя оказался окруженным несколькими парнями, пытавшимися встать в боевую стойку. Смешно ему это показалось, поскольку видно: гонору у парней больше, чем умения. Проведя короткие каты с добавлением резких ударов, он раскидал агрессивную компанию и подошел к Толику, который, к его удивлению, плакал.

– Ты что? – резко спросил он. – Чего ревешь?

Брат разревелся еще больше, и жаль стало этого глупого, толстенького мальчишку, который, наверняка, и сам не рад, что попал в переделку.

– Пойдем со мной на тренировку, по дороге расскажешь.

– Нет, – всхлипывал Толик, – они меня убьют.

– Почему убьют?

– Я им деньги должен.

– За что?

– Ни за что, у нас все ребята в классе им отстегивают, а кто не даст, того бьют.

– Так ты отцу скажи, он с ними разберется.

– Нет, они его тогда убьют, – хлюпал жалостливо Толик. – Отец с ними не справится, он в милицию пойдет, а это бесполезно.

– Хорошо, пойдем со мной, что-нибудь придумаем.

Они пошли. Вдруг Женя остановился, развернулся, подошел к приходящей в себя компании и зло предупредил:

– Тронете мальца пальцем, со мной встретитесь.

– Ладно-ладно, – ответил верзила, – гуляй.

На следующий день поздним вечером его окружили в темном дворе человек десять, с ножами и кастетами. Завязалась драка, в которой Женя с трудом выстоял ценой разбитого лица, порезанной руки и ушибов ноги. Дело принимало серьезный оборот. Бабушка, увидев раны внука, запричитала:

– Это что ж за тренировки такие? Я в милицию пойду: пусть разберутся, как детей мордобою учат.

– Ну что ты, бабуля, нервничаешь? – пытался он ее успокоить. – Тренировки ни при чем: я во дворе подрался.

– Так что, ты дворовой шпане позволил себя отдубасить? – возмутилась она еще более. – Зачем же ты карате занимаешься?

– Если б не карате, мне бы вообще несдобровать, – ответил он и укрылся от бабушкиных расспросов в ванную комнату.

На следующий день Женя рассказал обо всем ребятам из секции. Обсудив ситуацию, каратисты единогласно решили выступить против распоясавшихся молодчиков, не сообщая об этом тренеру. «Сергеич запретит, – сказал один из них. – Взрослые – они все миром решать пытаются, а тут жестокий урок требуется». И все с ним согласились.

Начались тайные переговоры, а через неделю на окраинном пустыре встретились две силы: одна из которых боролась за право тиранить детей и подростков, другая – за право на уважение и спокойствие. Когда вместе собирается сорок парней, от пятнадцати до семнадцати лет, ничего хорошего не жди. Бой велся на жизнь и смерть. Скрестив на груди руки, сверкая в лунном свете ножами, сжимая кастеты и камни, неслись друг на друга в свирепом порыве две орды.

Одни отказались от бесконтактного карате: их сильные и четкие удары сбивали противника с ног, быстрые движения рук не давали противнику сообразить, что к чему, внезапные выпады и вертушки пугали. Другие, вооруженные ножами, чувствовали за собой силу шакальей стаи, и все же пришли в смятение от слабости приемов, когда-то в детстве приобретенных или виденных в американских боевиках. От трагичного конца спасло лишь появление милиции, откуда-то узнавшей о драке.

Милицейские уазики с сиренами, крики и свистки разъяренных служителей правопорядка, мелькание машинных фар, бегущие по полю люди, все это, сдобренное окутавшей окрестность темнотой, ужасало человека непривычного. Теперь перед дравшимися возникла иная задача: не битва с противником, а скорый побег отсюда, дабы не попасть в руки еще более страшного врага. Каждый знал: привод в милицию закончится исключением из школы и ПТУ, увольнением с работы, даже судом со сроками. В общем, разбежались кто куда.

И Женя тоже позорно бежал с поля боя. Успокаивало лишь отстаиваемое им право человека на самозащиту и наличие искреннего желания помочь брату, впрочем, не только ему, но и другим таким же мальчишкам, попавшим в рабскую зависимость от подонков. Иначе он своих противников, живущих за счет обирания детей, назвать не мог.

На следующий день в городе пересказывали друг другу о бойне, в которой столкнулась шпана из разных районов, делившая сферы влияния, о сотне убитых, и о том, что пора поднимать власти на борьбу с молодежной преступностью. Словом, началась очередная кампания, в которой пострадали руководители и участники боевых секций. Первых вызвали в городское милицейское управление и запретили «несанкционированное обучение молодежи боевым искусствам», вторых – распустили на время, не указав, когда это время закончится.

Через неделю после этого события Жене позвонил отец и попросил зайти. Что за радость объясняться и оправдываться в том, в чем ты не виноват? Но он давно решил нести полную ответственность за себя и пошел отвечать за то, в чем оказался невольным организатором.

– Ой, Женя, – всплеснула ПП руками, открыв входную дверь, – мы ждем тебя, проходи.

Выглянул из комнаты отец:

– Заходи, заходи. Прямо к столу давай, – пригласил он. – К ужину подоспел.

В углу на диване сидел нахохлившийся Толик, «выживший» после серьезного разговора с родителями.

– Мы все знаем, Женя, – произнесла ПП, – спасибо тебе за Толика!

– Что вы? Я ничего не делал, – попытался Женя выгородить брата, а заодно и себя.

– Сделал, сын, – прервал его отец. – Толик все рассказал. И знаешь, ведь этих парней, что ребят обирали, приструнили, одному из них колония светит. Я, конечно, не сторонник экстремальных мер, но и позволять такое нельзя. Двое из них в нашей школе учились, точнее, лоботрясничали. Матери ко мне не раз приходили, помощи просили. Время такое сложное, дети сами себе предоставлены, ни клубов, ни кружков бесплатных нет. Да и вашу секцию, я слышал, закрыли. Это жаль: не закрывать надо, а открывать, дать подросткам возможность пар агрессивный выпускать.

– Вот я и говорю: в школе кружки открывать надо, чтобы ребята в них до вечера могли заниматься: у меня в классе, например, четверо гитаристов есть, ансамбль можно создать, а инструментов нет, – горячо вступила в разговор ПП. – Школу бальных танцев хорошо бы открыть, изостудию. Только надо, чтобы профессионалы руководили, а кто за гроши согласится работать?

– Мы же работаем, – заспорил отец.

– Мы – учителя: работаем не только за гроши, и бесплатно тоже. А другие не хотят.

Спор этот показался Жене надуманным. Какая такая проблема? Надо создавать – создавайте. Денег нет – ищите. Растет в стране класс предпринимателей, способных успешно вести любое дело, только отцу, как видно, предпринимательство не светит. Права ПП: никто сейчас не станет бесплатно работать. Бабуля целый век корпела, и ничего не заработала на пенсию. В школе нянечкой устроилась: целый день метет да моет, и гроши получает. Сообразив, что ведут не о том речь, отец перевел разговор:

– Ты куда после школы собираешься?

– Не решил пока, – ответил Женя.

– А может, в институт? – предложил отец. – В педагогическом парни нужны.

Ох, уж эти взрослые, любят за других решать. Женя сам определиться должен. После того, как спортивную секцию прикрыли, у него много свободного времени, устроился в магазин помощником мастера по сборке мебели. Сам-то в ней не разбирается, мастер, дядя Паша, терпеливо обучает и подзаработать дает. Последние годы «новые русские» дома и квартиры приобретают и мебелью фирменной их обставляют, так что работы хватает, и платят хорошо. Гена только недоволен. «Я бы тебя санитаром в больницу устроил, – уговаривает он племянника, – пошел бы по медицинской линии». Но санитарам копейки платят, да и не лежит у Жени душа к медицине.

Он-то хочет в армию пойти – десантником стать, а если получится, то и в училище военное поступить. Бабушка охает, боится за внука, полагая, что в армии сейчас служить опасно. А когда было неопасно? Женя увлеченно просмотрел фильм «Офицеры», и запали в его душу слова: «Есть такая профессия – Родину защищать». И хотя армию сейчас все ругают, спорят, надо ли в ней служить, а в газетах пишут о тяжкой жизни офицеров и их семей, о распоясавшейся дедовщине, о горестях чеченской войны, забравшей жизни многих мальчишек, он лично убежден: армия нужна, и настоящие, храбрые мужчины обязаны в ней служить. Или в милиции.

Где ему служить, он пока не определил. Заканчивает школу, закручивает мебельные шурупы и обдумывает, «с кого жизнь делать». Дядя Женя летчиком стал, дядя Гена – врачом, отец – учителем, дед был строителем, еще у него есть один дядя, видел его как-то Женя, – тот в деда, строительствует. А он временно мебельщиком работает. В институт идти, чтобы еще пять лет на шее у бабули сидеть, не хочет.

Оттого он отцу ответил:

– Нет. Годик поработаю, потом в армию пойду.

Последний школьный звонок и быстро пролетевшие экзамены принесли радость освобождения от ученических буден. На выпускной вечер Женя не пошел. Во-первых, не было у него большого интереса к пляскам до утра с одноклассниками и учителями бывшими, а во-вторых, и это главное, не было денег таких, какие собирал родительский комитет, чтобы устроить своим чадам «выход во взрослую жизнь». Он в ней давно обретается. Девчонки будут кружить в зашибенных нарядах, парни хвастаться грандиозными планами – суматоха ненужная, полагает он. Хорошо тем, у кого за спиной богатые родители обретаются, а он сам себе должен дорогу прокладывать. Получил аттестат, сказал «спасибо» и ушел из школы – гордый и независимый.

После школы устроился в фирму на погрузку и отгрузку товаров. Сила для этого есть. А что фирма? Теперь любая контора себя так обзывает. Платят, и это устраивает. Мебельное дело в подработку оставил. В качалку ходит, чтобы форму спортивную не терять. Там его Роман Сергеевич и разыскал. «Приходи, – сказал, – мы восстановились, группу мальчишек из начальной школы набрали. Давай ко мне помощником тренера».

Новая работа интересной оказалась: из маленьких несмышленышей спортсменов делать. Это совсем непросто: и требовательность высокая нужна, и особый подход к детям. Видно, в нем отцовские учительские гены проснулись.

Весело ведет Женя разминку: мальчишки бегут по кругу, а он покрикивает: «не уставать, форму держать, не спать, проснись». Детей обязательно надо хвалить, и при этом заставить четко работать, потому он приговаривает: «Так, чудненько, чудненько. Плохо!», а в наказание предлагает двадцать отжиманий. Затем снова бег, плавно переходящий в ходьбу. Потом приказывает: «бег каракатицей», и мальчишки бегут, согнувшись, на ногах и руках, падают, быстро поднимаются и догоняют товарищей. Смех вызывает ходьба на карачках: толкаются, снова падают, врезаются друг в друга. Начинается свалка. Им только дай пошуметь, и они шумят, а молодой тренер, глядя на них, себя вспоминает.

Приобретение мышечной силы и гибкости тела дается в трудных упражнениях. Женя твердым голосом диктует: «Отжимаемся на передней части кулака. Встали на сейкэн, 10 отжиманий». Затем требует, чтобы мальчишки отжимались на руках, держа пальцы прямыми и упертыми в пол: на десяти пальцах, восьми, шести, и для самых выносливых – на четырех. Делать это чрезвычайно тяжело, и сразу выявляются выносливые и настойчивые. Еще он учит их прыгать через скакалку, качать пресс, подтягиваться на турнике, лазать по канату. Когда сам это делает, поскольку нет ничего сильнее примера, то чувствует свое легкое гибкое тело и радуется умению владеть им. Ученики видят радость тренера и принимают ее. Он заметил: мальчишки ему подражают. «Так чудненько, чудненько, плохо, – шутят они, – двадцать отжиманий». «Встали на расстояние вытянутой руки, – снова требует Женя, – отрабатываем каты… со счетом». «Ичи-Ни-Сан-Щчи-Го-Року-Щичи-Хачи-Кю-Джю», – весело покрикивают дети, обретая единство сплоченного коллектива. После разминки в дело вступает Роман Сергеевич, он же наблюдает за тренерской работой или переходит к собственной разминке. В голове возникает сомнение: может, его призвание именно в том, чтобы воспитывать мальчишек, создавая из них храбрых мужчин?

В увлекательном деле быстро летит время, и вот уже получена повестка в армию, собран рюкзак, сказаны слова расставания, вытерты слезы с бабушкиных глаз, и повез поезд Женю в Самарскую учебку.

Евгений двигался по пути своей мечты: его взяли в десантные войска, а оттуда прямая дорога в спецназ. Шла ему форма десантника: из-за ворота гимнастерки выглядывает тельник, на уголке воротника в петлице красуется парашют, голубой берет венчает голову, через плечо на ремне картинно держится автомат Калашникова с откидным прикладом, на поясе висит штык-нож, способный резать и колоть. Ноги обуты в штурмовые ботинки с высокой шнуровкой до середины голени: нога в них не болтается, как в сапоге, и шансов ее подвернуть значительно меньше. «В них удар несомненно сильнее, – размышляет Женя, – только каратист привык работать голой ногой, свободной в движении и точной в ударе».

Первое время новобранцы много внимания уделяли изучению курса самообороны, в котором Женя отрабатывал технику самозащиты, дополняя ее приемами карате, что давало ему большую свободу в выборе и проведении любого приема и делало его движения более опасными для противника. Знание карате не только разнообразило бой, оно оставляло противнику мало шансов предугадать его действия.

Жизнь десантников состояла из ежедневных многочасовых тренировок, от которых простой солдат сразу бы загнулся. Донельзя выматывали марш-броски на десятки километров. Полосы препятствий состояли из труднопроходимых частей огня, воды и леса. Реку преодолевали с помощью каната, покоряли стены и заграждения из колючей проволоки. Бегали по тонкому бревну на огромной высоте. Терпеливо отрабатывались навыки стрельбы изо всех видов оружия: пистолетов, минометов, гранатометов, пулеметов, автоматов; из положения сидя, лежа, стоя, бегом, со стены дома, под лестницей, из-за угла.

Учили десантников активно действовать в лесу и в городском бою, проявлять хитрость и смекалку, чтобы скрытно преодолевать большие расстояния. Однажды командир вывел их в лес, недалеко от проезжей дороги и указал:

– Задание группе: незаметно сесть в кузов проезжего грузовика и также незаметно выбраться из него через полтора километра. Жду вас там. Действуйте.

Приказ получен, и надо его выполнять. Пришлось Жене искать опасный поворот, когда водитель более сосредоточен на машине, чем на ловле непрошеного гостя.

– Молодцы, – отметил командир, – смекалка у вас работает, да навыка еще не хватает. Что-то вы, рядовой Воронков, зад свой выпячивали? Забрасываем тело легко и свободно, в секунду. И чтобы ни одна душа рассмотреть не могла ваш полет.

Майор медицинской службы отрабатывал с ними умение оказывать первую помощь при ранениях, переломах и вывихах. Здесь Женя вспомнил все книги, которые пересмотрел у Гены. Серьезно занимаясь в подростковые годы карате, он знал, что в момент реального сражения ему может понадобиться врачебная помощь, и потому тогда еще учился сам себе ее оказывать. Теперь это помогло, хотя, оказалось, что, не зная тонкостей, делал раньше Женя многое неправильно. Спасибо майору, обучил их на славу, хоть в мединститут экзамены сдавай!

Потом направили в автомобильный парк, и сбылась детская мечта, когда самым большим желанием Жени было промчаться на машине или мотоцикле с ветерком, да чтобы сам сидел за баранкой. Теперь он водил и грузовики, и легковушки, и всю армейскую технику, кроме разве танка.

С танком отношения были особыми. Довелось бы, он и его с места сдвинул, только задача состояла в том, чтобы успешно танк подбить, а для этого следовало сначала оказаться под ним, пропустить его и затем ударить гранатой по задней части. Несколько занятий посвятили психологической подготовке, позволявшей, отбросив страх перед многотонной массой и оглушительным грохотом, залечь под надвигающуюся махину.

– Закаляйте нервы, салаги, – посмеялся старшина, видя как поначалу несмело, осторожно, приноравливаясь, пытаются новички выполнить задание. – Что за балет вы тут устроили? Живо вперед, под танк марш, и не дышать там, в бога душу мать, а то главное достоинство свое потеряете.

Терять достоинство главное и неглавное никто не хотел, предпочли от зычного крика старшины укрыться под ревущей громадой. Лежишь под танком, и отделяет тебя от железного пуза каких-нибудь двадцать сантиметров, соверши неловкое движение и окажешься затянутым огромными гусеницами. А это тебе не гусеница на дереве: в бабочку не превратится и не улетит. Сожрет сразу. К счастью, такого ни с кем не случилось, видно, прошли хорошую психзащиту.

– Ну, теперь вам, салаги, ничего не страшно, – с удовлетворением отметил старшина после выполненного задания. – Кстати, в перерыве потренируемся с грузовиками: будем подкатываться к ним с разных сторон и выкатываться из-под них на ходу, а заодно вспомним, как забраться в грузовик незаметно и спрыгнуть.

Танки, машины, машины, танки – можно возненавидеть всю эту технику, но когда освоишь, наконец, приемы обращения с нею, ненависть уходит, и ты смотришь на технику как на милого друга, способного помочь в трудную минуту.

Наконец, начался курс парашютных прыжков. Сначала, как водится, десантники изучили материальную часть парашюта, потом начались прыжки с вышки. И вот наступил день, когда десантников погрузили в самолет.

Выбросился Женя из самолета, напором воздуха сразу отнесло его в сторону, потом начал он падать вниз, готовясь выдернуть кольцо парашюта. Вдруг заметил: у одного из десантников основной парашют не раскрылся, а у запасного стропы запутались, и купол не наполнился воздухом. Сгруппировавшись в свободном падении, догнал Женя бедолагу, ухватил его рукой со словами: «Держись за меня». Обрезав стропы нераскрывшегося парашюта, он выдернул кольцо своего, и тот, слава богу, раскрылся. Только теперь рассмотрел Женя страдальца, это был Васька Клюев, который умудрялся везде и всегда попадать в переделки. «Ну, браток, выручил, – сказал бледный Васька, – Я тебе по гроб жизни обязан буду». С тех пор они сдружились, а вдвоем трудности преодолевать значительно легче.

Это со стороны кажется красивым и притягательным полет в небе, приземление с парашютом на землю. В действительности, это и страх, и боль, и даже гибель. То стропы запутаются, то в твой купол врежется ретивый парашютист, и ты не успеешь открыть запасной. Разные рассказы ходили и не только рассказы. Бывали трагичные случаи, бывали смешные. Как-то выбросили их с самолета внутри БМД – боевой машины десантника. Хорошая машина, на земле очень полезная, а в воздухе все зависит от парашюта: либо не раскроется и хряпнутся, либо приведет к жесткому приземлению, так, что отобьешь себе задницу, и не только ее. Так вот их БМД опустилась на дно реки, над водой торчала только верхняя часть. «Эх, – зло среагировал водитель, – баба Маня дура, не туда пошла». Стали выбираться. «Осторожно братцы, – вспомнил Вася любимый фильм, – рыбку жалко». «Будет тебе сейчас рыбка, – отреагировал водитель, – если на дне застрянем. Полезете в воду меня вытаскивать. Ну, бедовая моя девочка, помогай!». Обошлось: выбрались на сушу. Так теперь и звали машину бедовой моей девочкой.

Зимой отрабатывали прыжки с самолета в горах, да с лыжами на ногах, да чтоб приземлиться готовыми к бою. А потом и вообще заставили бой начинать до приземления. В общем, напрыгались и в снег, и в реку, и в пустыню, и ярким днем, и во тьме ночной.

Однажды группу в пять человек выбросили в степи, без еды и воды преодолеть следовало две сотни километров и через три дня прибыть к месту назначения. Чтобы такой путь пройти, надо в основном бегом двигаться. Это был экзамен на выживание. Где найти в степи воду и пищу? Ловили живность разную: змей, черепах, тушканчиков. Деликатесом оказались кузнечики, слегка обжаренные.

– Это что, – успокаивал всех Василий, – в пустыне воды совсем никакой нет, там ее собирают за счет разницы ночной и дневной температур. Мне приятель рассказывал: они куст какой-то отыскали и накрыли его плащ-палаткой, а утром с нее капельки собирали.

Легко перекусив, чем степь послала, двинулись дальше, двигаясь по компасу и природным приметам. Бедолага Василий умудрился все-таки растянуть ногу. К счастью, отыскали небольшое дерево в степной балке, смастерили из веток нечто похожее на носилки и несли его до тех пор, пока, наконец, сам ковылять смог.

Ученье теоретическое и практическое, создававшее из простых ребят, волею судьбы попавших в десантную учебку, сильных и смелых бойцов, которым благодаря их отличной выучке сопутствует удача, завершилось через полгода, и распределили обученных десантников по разным концам родной страны. Евгения Воронкова вместе с другом его закадычным Василием Клюевым направили в знаменитую Тульскую десантную дивизию.

Жизнь в учебке оказалась раем по сравнению с той, что вели здесь солдаты. Непрерывные учения развивали умение действовать в любой обстановке. Прыжки с парашюта днем и ночью, на сушу и на воду, бег по лесам и горам, переправы через бурные реки с полной солдатской выкладкой, внезапные выезды в разные концы страны, выбросы в степи, пустыни, и в непроходимые леса вносили в жизнь остроту ощущений. Гордость переполняла сердце Евгения, поскольку знал он: нет для него преград. Когда судьба затаскивала в круговорот невыносимых условий, он умудрялся их преодолевать.

Через два месяца службы в Туле, как раз на майские праздники, отпустили его в первую увольнительную. Вот идет он по городу – стройный, гибкий, четко и твердо ступает по земле, ее хозяин и защитник. Горожане с детьми высыпали на городские улицы: позади долгие холодные дни, заполненные трудом и заботами, впереди отпуска и летние каникулы. Для всеобщей радости в городском парке играет духовой оркестр. Дети катаются на качелях и каруселях, лавочки отданы на откуп молодежи с гитарами.

У одной лавочки, замечает Женя, пьяные парни лет семнадцати окружили девчонок, а те пытаются вырваться, только ребята, заведенные винными парами и близостью девичьих обнаженных рук и ног, сжимают круг все теснее. Женя подходит и слышит, как рыженькая толстушка уговаривает парней:

– Ребята, отстаньте, мы с Милкой торопимся.

– Ой-е-ей, – отвечает один из них, – торопятся они. Ты, голуба моя, куда собралась? Гулять? Так и мы гуляем. Давай вместе.

– Не хотим мы с вами, отстаньте, дураки, – нервно кричит рыженькая, в то время как светленькая ее подружка молча смотрит огромными глазищами по сторонам, ища у прохожих поддержки. Однако гуляющие не связываются с компанией, полагая, что те сами разберутся, и девчонка сникает, вся сжавшись и став оттого совсем маленькой.

– Парни, – обращается к компании Женя. – Вы опоздали, я девушек уже час поджидаю. Милка, ты забыла о встрече у фонтана?

– У какого фонтана? – смотрит на него удивленно светленькая.

– У речного, – отвечает он ей. – Я тебя на ступеньках жду, думал не придешь.

С этими словами он протискивается сквозь круг парней, берет девчонок под руки и непринужденно говорит:

– Вы уж, парни, извините, но у солдата время ограниченное, в другой раз разберетесь.

– Ты что, сержант, ополоумел? – спрашивает его парень, приглашавший девчонок гулять, и не получив ответа, обращается к Милке, – Смирнова, это кто?

– Кто-кто? Знакомый мой, и нам пора, – набирается девушка откуда-то храбрости, и рукой освобождает проход себе, подруге и солдату.

Они выбираются из круга. Ошалелые парни почему-то их отпускают, возможно, решив не связываться с десантником, поскольку невдалеке проходили еще несколько таковых. Как только выбрались из опасной компании, Милка остановилась, убрала руку и сказала:

– Спасибо вам, выручили. Мы дальше с подружкой одни пойдем.

– А может, вместе? – говорит Женя. – у меня увольнительная до вечера, друзья разбежались, одному тоскливо.

– А мы не нанимались вас развлекать, – резко отвечает рыжеволосая.

– Не злись, Тася, человек нас спас, – успокаивает ее Милка.

– И спасибо ему, а нас ждут. Ты забыла? Вы извините, – взяла Тася инициативу на себя, – нам идти надо.

– Иди, – сказала Милка, – я не пойду. Я и не хотела туда идти. Скажи, что позже приду.

– Как хочешь! – Тася резко развернулась и пошла по аллее.

Проследив глазами за подругой и немного помолчав, Мила спросила:

– Так куда же мы направимся?

– Мне все равно, – ответил Евгений. – Давайте пройдемся по городу, вы мне о нем расскажете.

– А что о нем рассказывать? Город как город, ничего в нем особенного нет.

– Не скажите. Во-первых, древний, во-вторых, красивый, а в-третьих, я его совсем не знаю, хотя служу здесь два месяца. Женей меня зовут.

Так они и познакомились. Пошли к городскому кремлю, остановились у музея оружия.

– Такого музея больше нигде нет, в нем есть даже современное вооружение спецназовца. Только музей сегодня закрыт, – сообщила Мила, сожалея, что не может показать лучшую достопримечательность родного города.

– Придется прийти в другой раз, – нашел Женя повод для новой встречи. – Хорошо?

– Посмотрим, – неопределенно ответила девушка, хотя твердо знала, что обязательно встретится с этим парнем, от которого исходит энергия доброй силы, и с удовольствием покажет ему музей и другие удивительные городские места.

Она доверилась ему сразу. Рассказала, что пристававшие парни – из ее школы, «напились, бедолаги, вот и куражатся», Тася звала в компанию одноклассников, а ей не хотелось, от скуки пошла. Мама ее – учительница музыки, преподает в музыкальной школе, и ее научила играть, только она не любит играть при других, стесняется. Недавно мама вышла замуж, с папой они разошлись много лет назад, у него другая семья, а у нее теперь – отчим, человек неплохой и маму любит. Жаль только, что мама все больше с отчимом, раньше-то они подружками закадычными были. Девушка оказалась совсем непугливой и открытой, разговаривала с ним как со старым приятелем.

Он же говорил мало, все больше ею любовался: тоненькая, будто ниточка светящаяся, невысокая и какая-то ранимая, так и хочется ее от всех защитить. Глаза большие, голубые, словно небо, а брови темные. Пушистые волосы в модной стрижке окаймляют лицо. Милочка милая, одним словом. Можно бы сказать: лицо кукольное, да твердая складка у бровей говорит, что владелица ее совсем не кукла, а упрямая и решительная девушка. Такое вот странное сочетание ранимости с решимостью.

После майских праздников раз в неделю Женя с Милкой встречались. Гуляли в городском парке, купались в речке со смешным названием Упа, и он учил ее плавать. Странно: выросшая у реки, Милка боялась воды. Брали лодку и плыли вдоль речки, любуясь мягкой рябью водного пространства, пышно-зелеными берегами, солнечно-голубым небом. Точнее, она любовалась природой, а он любовался девушкой, наблюдая за сменой ее настроений, плавно перетекавших от тихой грусти к глубокой сосредоточенности, а затем к буйной веселости. «Какая же она разная», – удивлялся Женя, привыкший к размеренности решений и действий.

Еще они заглядывали в кофейню «Про кофий», и пили чай или кофе, сидя за уютным столиком, рассказывая друг другу о себе. Постепенно он ей многое о себе поведал. Не стал бы, да Милка так расспрашивала, что он рассказал даже то, о чем не сказал бы никому на свете. В кафе собиралась, в основном, молодежь, бывали и Милкины приятели, к ним не подходили. Казалось, невидимая граница отделяла эту пару ото всех.

Как-то Тася пригласила к себе, пожелав получше рассмотреть десантника, столь быстро одержавшего победу и уведшего от нее близкую подругу. Сидели в уютной небольшой комнате, музыку современную слушали, говорили о жизни, пили чай из тонких фарфоровых чашек с мягкими плюшками. «А мы тут плюшками балуемся», – весело, словами Карлсона из известного мультфильма, охарактеризовала Милка встречу, довольная тем, что Тася наконец-то увидела, какой замечательный парень – ее избранник. А Жене там совсем не понравилось, поскольку не хотел он тратить свободное время, столь редко ему предоставляемое, ни на кого, кроме Милы.

За месяц они сдружились. У Жени не было опыта общения с девушками. Наверное, его одноклассницы достойны внимания, только сам он подойти не осмелился, а они инициативы не предпринимали. Теперь же проснулась вся его боль по ласке женщины – тихой и доброй, и Милка такую ласку выплескивала на него.

Когда же батальон направили на учения в летний лагерь, она сама приезжала к нему в гости. Как добивалась, чтобы его вызывали на КПП и позволяли выйти за пределы части, он не знал. Много позже выяснил: отчимом Милы был начальник штаба дивизии полковник Балашев, который, желая расположить к себе девушку, помогал ей в организации кратких и редких свиданий.

Сердце Евгения открылось навстречу новым переживаниям, захватившим быстро и бурно. Может, многолетняя привычка к сдерживанию чувств подвела, а может, именно эта девушка была той юношеской мечтой, которая перерастает в мужскую любовь и не гаснет никогда? В сентябре обоим стало ясно, что встретились они в парке не зря, и что их будущая жизнь невозможна друг без друга. Не сопротивлялась и Милкина мама, почему-то сразу одобрившая выбор дочери. В общем, надо было дождаться девичьих восемнадцати лет, и тогда она с полным правом могла направиться за ним в любые края, сметая на своем пути всяческие преграды.

Женя рассказывал девушке о бабушке и уже представлял, как замечательно они заживут втроем, полагая, что Милочка будет неплохой хозяйкой, и баба Нюра, наконец, отдохнет, от домашних обязанностей. Не то, чтобы он спешил нагрузить этими обязанностями свою любимую. Он был уверен, что она сама этого страстно желает. Окончив школу, Милка устроилась библиотекарем и совсем не думала о продолжении обучения, убежденная, что теперь ее жизнь зависит от будущего мужа. Может, и обучения не нужно, поскольку женщина замуж выходит не для профессии, а для того, чтобы стать любимой женой, заботливой матерью и хорошей хозяйкой дома.

Тася удивлялась столь быстрому развитию романа, тем более что в школьные годы ее подруга такой прыти по части мальчишек не проявляла. «Может, ты, Милка, спящей красавицей была, а мы и не заметили?» – смеялась она над подругой и страшно завидовала, убежденная, что именно она более подходит для серьезного романа.

Осенние дожди принесли с собой не только тяжесть марш-бросков по размытым дорогам, они принесли грусть расставания. Среди десантников ходили слухи, что их направят в Грозный. К этому времени юношеские взгляды Евгения слегка изменились. Он по-прежнему считал, что каждый мужчина обязан защищать Родину и выполнять воинский долг, только не был уверен, что этот долг надо выполнять, направляя автоматы на своих. Он еще не разобрался, считать ли чеченцев своими или чужими. Конечно, комбат убеждал, что те выступили против единства страны, и своими действиями ослабляют ее безопасность, нарушая тем самым Российскую конституцию. Странно то, что война идет внутри страны между ее народами. Однажды вызвал Евгения в свой кабинет полковник Балашев.

– Сержант Воронков прибыл по вашему приказанию, – отрапортовал, предчувствуя сложный разговор.

– Садитесь, Воронков, – показал полковник на стул, стоящий в стороне от стола.

Тот сел. Полковник вышел из-за стола, сел рядом.

– Ты, сынок, не кипятись, – заговорил он тихим голосом. – Мне, понимаешь ли, Мила не безразлична. Запретить вам встречаться я не могу. Но и не позволю, чтобы ты ее обидел. Потому ответь прямо, – полковник долго молчал, подбирая слова, а, может, и сам не знал, на какой вопрос ждет прямого ответа. – В общем, ты думаешь серьезно или роман армейский завел?

Не стал бы Евгений обсуждать с посторонними людьми свои сердечные дела, только полковник не посторонний, к Милке хорошо относится, беспокоится за нее и ждет честного ответа. Ему же прятаться нечего, наоборот, надо отстоять право на девушку, а значит и ее право на счастье. Встал, поправил гимнастерку и четко произнес:

– Я думаю, Василий Денисович, мы с Милкой через полгода распишемся, а закончу службу, в Калугу уедем.

– А-а, – протянул полковник, – ты садись. Через полгода – это хорошо, это замечательно – через полгода. Только ведь слышал о командировке? Говорят в полку?

– Говорят.

– То-то, и полу го да у вас не будет. Ну, да ладно. Верю я тебе, парень. Не отсылал бы, но, сам понимаешь, служба, – полковник замолчал, сосредоточенно обдумывая ситуацию. – Может, перевести тебя в штаб части?

– Нет, Василий Денисович, я отслужить обязан. Куда направят, туда и поеду.

– Что ж? Вернешься, тогда и поговорим. И то верно: Милка – молода очень, ей в себе разобраться надо. Ты – служилый, от приказа зависишь. Об одном прошу, не тронь девчонку пока.

Ну, это уж совсем зря говорить. Евгений – человек обстоятельный и ответственный. Сам понимает: убить могут, и нельзя ему горе женское оставлять, да еще с ребенком. Он-то без отца-матери рос и никому такого не желает, а уж тем более сыну родному. Напрасно такой разговор полковник затеял. В обиде на него вскочил и пророкотал:

– Так точно, все ясно, товарищ полковник. Разрешите идти?

Полковник поднял на него глаза, помолчал и ответил:

– Идите, товарищ сержант. В добрый вам час.

Ночью батальон подняли по тревоге, отвезли на подмосковный аэродром, а на следующий день он уже подлетал к Назрани, откуда был направлен в Веденский район Чеченской республики.

Отделение, в котором служил Евгений Воронков, получило задание проверить опустевшее горное селение. Многие мирные жители покинули его, опасаясь разборок федеральных властей, с одной стороны, и собственных народных защитников, с другой. Дома стояли брошенными, без людей, без скота и домашней птицы. Мертвая тишина окутывала улицы и проулки. Осматривали каждый дом.

Эти дома отличаются от русских деревенских домиков. Добротные, кирпичные, двух или трехэтажные, на высоком фундаменте и с глубокими подвалами – они прочно утвердились на земле. В них, как правило, десять-пятнадцать комнат, рассчитанных на проживание больших семей. Во дворе обязательно располагаются кирпичный или каменный сарай, гараж и другие постройки. Осмотреть один такой дом – задача трудная, а в селении их несколько десятков. «Почему между нами ненависть? – размышлял Евгений, осторожно пробираясь по дому. – Народ-то, по всей видимости, работящий. Что заставляет их воевать?».

Вдруг мертвая уличная тишина прорвалась автоматной очередью из дальнего окна, обозначив собой начало боя. На окраине, в трех последних домах, засели боевики, не желавшие остановиться в братоубийственной бойне. Да если бы и остановились, что стали бы делать, разучившись решать проблемы мирными средствами?

Впервые Евгений оказался в бою. Одно дело – учеба, другое – реальное событие, требующее сосредоточенного внимания, быстроты реакции и решительных действий, что воспитано в нем с детских лет. На армейском полигоне отработал он навыки стрельбы и ножевого боя. Но впервые перед ним стоит цель – убить человека! Их учили: противник – не человек, а враг, способный уничтожить твой дом и твоих близких. Не убьешь ты – он убьет тебя. Десантники знают: побеждает тот, кто лучше просчитал ситуацию, уверен в себе, отстаивает правое дело.

В голове пронеслись картины спортивных сражений, в которых, при всем уважении к противнику, присутствует острое желание победить, отстоять право быть первым. В сознании фиксировались мелькание тел и лиц, автоматные очереди, возникающие то тут, то там, выкрики, возбуждающие ярость обеих сторон.

Евгений ворвался в калитку высокого забора и увидел перед собой чеченца, направившего автомат на Васю Клюева, славившегося своим неограниченным любопытством, а теперь готовящегося к прыжку с забора во двор. Чеченец – такой же молодой, как они, с чуть пробивающейся бородой, – сейчас убьет друга. Медлить нельзя, и Евгений выпустил автоматную очередь. Это был первый убитый им человек. Война началась для него. «Поддай, Ворон, жару! – слышит от друга. – Не туда, Женька, сзади заходи!». И он поддает, и заходит сзади, и срывается на боевиков сверху, и сам кричит: «Бей их, братва!».

А потом вдруг наступила тишина. Бой завершился. Осмотрены все дома. Вынесены на улицу четверо убитых чеченцев. Лежали они на земле совсем нестрашные. Смерть сняла с их лиц злость и ненависть. Более того, тот – первый чеченец Евгения – смотрел в небо и, казалось, спрашивал: «За что ты меня? Я ведь дом свой защищал».

– Ушли, гады, – зло констатировал Петр, старожил чеченской войны, воевавший больше года и потерявший не одного товарища, а потому ведший личный счет, отстреливая боевиков. – Кто подсчитал, сколько их было?

– Человек тринадцать, – ответил Евгений. – В первом доме трое, во втором четверо, в этом, – он показал на крайний дом, – шесть или даже семь. Как ушли?

– По задворкам и лазам, – предположил Петр. – Раненые есть?

У двоих оказались задеты ноги, у одного рука, но ранения, в общем-то, легкие. Передав по связи о выполнении задания, ждали у крайнего дома машину.

– Братцы, идите сюда, – раздался из дома голос Клюева. – Я подземный ход нашел.

Петр и Евгений вслед за ним прошли по подземелью и вышли к оврагу в полусотне метров от селения.

– Вот как они ушли, – сказал Василий. – А я думал, куда исчезли?

– Ответ ясен, – резко ответил Петр, – проворонили мы бандитов.

Они вернулись назад к дому. Сели на валявшееся у забора бревно.

– Ты, Воронков, первый раз в бою? – спросил севший рядом Петр. – Молодец. Жестко ведешь. Дома-то знают?

– Нет, бабуля умрет со страху. Не знаю, как ей написать.

– Написать-то надо. А мать, отец есть?

– Отец. Ему, пожалуй, напишу, как вернемся.

– Вот и хорошо, – Петр осмотрел местность и обратился к бойцам, – пошли, ребята, к дороге, БТР, наверно, подъехал.

Спустились по склону, сели в бронетранспортер, двинулись по дороге. Несколько человек, среди которых и Евгений, расположились сверху на броне. Говорить не хотелось. Он размышлял: выполнили задание или нет, если боевики почти все скрылись? И как они все-таки выбрались? Вдруг раздался грохот. Удар. Яркая вспышка. Машина дернулась, и сразу загорелся моторный отсек. Взрывом десантников сбросило с брони. Через несколько секунд Евгений услышал сквозь шум в ушах голос Петра: «Твою мать, напоролись на фугаску!». Это были последние слышанные им слова.

Двоих раненых, с осколочными ранениями в голову и ногу, отправили в Назрань. Василий там быстро пошел на поправку и через два месяца вернулся в строй.

Евгений же смутно сознавал, что везут его на вертушке в госпиталь, потом на каталке в операционную. Яркий свет ударил по глазам. И все, больше не было ничего. После сложнейшей операции, прошедшей, по мнению нейрохирургов, вполне удачно, он в сознание так и не пришел. Лежал в неподвижности многие дни, недели и месяцы. Что чувствует человек в состоянии комы? Слышит ли и видит ли он кого-нибудь? Об этом не могут сказать даже самые знающие врачи.

Но однажды Евгений почувствовал тепло, знакомое ему с рождения, с того дня, когда впервые после роддома привезли его домой. Увидел что-то вроде сна. Будто лежит, в пеленки завернутый, на руках у бабушки и глазенками на нее смотрит, а она улыбается и ласково говорит: «Женечка, внучек мой родненький, будем с тобою жить, маму вспоминать».

Другой сон: едет в поезде с Геной, и тот требовательно говорит: «Товарищ проводник, попросите в соседних купе, чтобы не шумели». А потом они с Геной долго бежали по лесной тропинке. Женя упал и, разбив лоб, заплакал, а Гена погладил его прохладной рукой, приговаривая: «Потерпи, потерпи, браток, боль пройдет обязательно».

Много времени после этого ни снов, ни видений не появлялось. Вдруг почувствовал он запах родного дома и ясно увидел свою комнату. Послышались бабушкины слова: «Вот, внучек, ты домой вернулся». С того сна наступило ощущение тепла и доброты. Казалось, вокруг него раскинулось море нежности, и он плавает в этом море. Только хочется ему скорее на берегу оказаться и понять, что там происходит.

В долго-нежном море однажды дотронулась до него рука – желанная, тянущаяся к нему, похожая на ту, что касалась его лица и волос, когда гулял он с любимой девушкой по лесу. «Милка, Милочка, Милушка», – возникало в голове, а где-то вдали смутно вырисовывался расплывчатый образ девушки, к которой он попытался протянуть свою руку. «Мы поженимся, скоро мы поженимся», – убеждал он женщину, стоявшую к нему спиной и не желавшую быть опознанной в его сне.

Вспоминалось дорождение, когда уютно лежал в утробе матери, и неясно слышал этот голос вместе с материнским. Рядом с этим голосом возникал другой, тоже знакомый, слышимый им в юношеские годы. Как-то возник образ отца, чуть сгорбленного, худого и измученного интеллигента, мающегося бедами родной земли.

Все эти видения не касались сознания, они появлялись на чувственном уровне. Как-то открыл глаза, и все увидел, услышал и понял, только ничего не мог сказать. К нему подошла Милка. Он вспомнил, что познакомился с ней во время службы, а потом почувствовал знакомый запах ее волос, вкус губ, касание ее ресниц. Да ведь он любил Милку! Почему любил? Он любит эту девушку! И она здесь, с ним рядом. Значит, она тоже любит. «Милочка», – хотелось сказать, да губы не двигались.

На следующий день он увидел Колю с Ташей и вспомнил, что это его брат и сестра. Сразу же возникло воспоминание о том, как растили его Гена и Таня, как помогали его взрослению. Вслед за воспоминанием появилось огромное желание увидеть обоих. «Где Таня и Гена?», – беззвучно спросил он вошедшую в комнату Милку. Она все поняла, улыбнулась ему и крикнула в дверь: «Таня, Гена, идите скорее, Женя в себя приходит!». Вошли ли они, он не знает, потому что опять наступила темнота, только не сплошная, как раньше, а со звуками и запахами.

В следующий раз, увидев у кровати Милку, он решил спросить: «Где баба Нюра?», но голос еще не вернулся к нему. Зато на столике у кровати увидел две фотографии: с одной смотрит на него Милочка, а на другой сидят, обнявшись, Нюра и маленький Женя. «Баба Нюра скоро вернется домой, – сказала Милка, – ей операцию на глаза сделали. Ты не волнуйся, у нее все хорошо. Скоро увидитесь». «Какая же она понятливая, – думает Евгений. – Замечательно, что мы с ней тогда в парке встретились».

Наконец, наступил день, когда в комнату вошла баба Нюра, а за нею Милка. В дверях же стояли Гена и Таня, а из другой комнаты доносились голоса Таши и Коли. Это его семья, и он ощутил себя способным встать и обнять их всех, надо только еще немного сил набраться. А пока он только смотрел на всех. Тихо произнес: «Баба Нюра, ты? Я вернулся».

С этого дня началось выздоровление. Шло оно, разумеется, нелегко, с болью и трудностями. Трудно было первый раз встать и сделать шаг. Стыдно было, что здоровый и крепкий, а нуждаешься в постоянном уходе. Бабушка колготилась рядом, незаметно, как она полагала, утирая слезы с глаз. Татьяна постепенно сократила свою помощь до перестилания постели и подачи еды. Гена, в основном, проводил медицинский осмотр и вел разнообразные беседы, чаще о ходе выздоровления. Забегали Коля и Таша: брат мучился периодом взросления и почитал его за опытного советчика, сестра же неприкрыто им гордилась и с нетерпением ждала, когда тот пройдется с ней по улице, и все увидят, какой он герой. Основную же заботу о нем приняла на себя Мила: лекарства, уколы, обиход ежедневный. Без нее он не мыслил теперь ни минуты жизни.

– Как же ты догадалась к нам приехать? – спросил ее однажды.

– Писем твоих ждала, даже обиделась, что не пишешь. А потом Вася сообщил, что ты, тяжело раненный, с ним в госпитале лежал. Я, писал, обратно в часть отправился, а он там остался. От тебя все нет и нет вестей, я и поехала к вам. Боялась, конечно, – она замолчала, очевидно, вспоминая то время, когда жила в неуверенности и страхе за свою любовь.

– Чего боялась? – подтолкнул ее Женя к дальнейшему рассказу.

– Чего? Думала: приеду, а ты дома с молодой женой чай пьешь.

– Ты что, Милка, так мне не веришь?

– Как верить, если ты молчишь, а все кругом говорят, что развлекся солдат и забыл?

– Кто же так говорит? – Женя взял ее руку в свои, поднес тыльную сторону маленькой ладошки к губам и поцеловал. В этом тихом поцелуе собралась вся его нежность к девушке, измучившейся сначала сомнениями, а потом ожиданием его возвращения к нормальной жизни. – Не верь, Милочка, никому. Я из-за тебя в жизнь вернулся. Жить мы с тобой будем долго и счастливо!

Постепенно стал он ходить по дому, выполнять мелкую домашнюю работу, все меньше времени проводя в постели. Однажды проснулся и понял: есть у него силы, и вернулось к нему желание, возникшее много месяцев назад, когда гуляли они с Милкой в лесу. Тогда он вдруг понял, что необходимо ему обнять ее крепко и так, чтобы между ними ни сантиметра расстояния не было, чтобы стали они одним целым, чтобы произошло между ними то, что происходит между любящими и желающими друг друга мужчиной и женщиной. Тогда он это страстное желание унял, теперь же не мог и не хотел откладывать на потом. Милая Мила – жизнь его, его спасение, опора и поддержка, нужна была ему вся, до самой маленькой клеточки ее тоненького тела!

Он встал и отправился на разведку: в доме никого не оказалось. Внезапно открылась входная дверь и вошла Мила. Они посмотрели друг на друга, и оба рванулись навстречу. И почувствовал он, что девушка тоже ждала его объятий, нуждалась в его ласках, желала стать с ним единым целым. «Милушка», – выдохнул он. «Милый, родной, любимый», – шептала она.

А дальше скрипела кровать, приспособленная для лежачего больного, и незнакомая со страстными движениями тел. Наверное, она тоже была удивлена буйством двух молодых людей, никогда ранее не выказывавших себя таким образом. Да что кровать? Пело зеркало из шкафа напротив. «Я знало, что этим кончится», – объявляло оно комнатной мебели. Коврик у кровати обнюхивал одежду, брошенную на него, и радовался, будто сам получил возможность интимного единения. Фотографии на столике переживали неудобство от виденного, особенно та, с которой смотрели в мир бабушка и внук; она терпела стыдливо, а потом свалилась на пол. К счастью, не разбилась, попав на тот же коврик с одеждой.

А за окном светило зимнее солнце и голубело небо, когда-то подарившее частичку себя Милкиным глазам. Мир радовался счастью двух молодых людей, прошедших вместе тяжкие испытания и теперь способных преодолеть самые трудные трудности, сложные сложности, потому что они вдвоем и любят друг друга.

Все поняла бабушка, и уже не сопротивлялась, справедливо полагая: без Милки Женя так быстро не возвратился бы к нормальной жизни. Она старалась им не мешать, проводя время в доме сына. Гена и Таня, глядя на них, вспоминали свою молодость. Сбросить бы им годков двадцать! Хотя нет, не откажутся они от пройденного пути, от детей своих, в любви нажитых.

После новогодних праздников Женя и Милочка расписались. Свадьбу праздновали в семейном кругу. Правда, круг этот оказался широким: пришли поздравить молодых отец Жени с Полиной Петровной и Толиком, приехал из Ярославля Алексей с детьми и супругой, а из далекой Чечни прорвался Вася Клюев.

И радостной, и грустной была встреча фронтовых друзей, вспоминали ребят, выживших и погибших в чеченской мясорубке. За два дня до дембеля погиб Петр. Василий вернулся живой, но не может отойти от войны: свист птицы кажется ему свистом пули, скрип снега напоминает крадущегося к блокпосту боевика, плач ребенка вызывает в памяти образы чеченских детей, измученных «играми» взрослых. «Нет, друг, никогда мы не забудем войну эту», – подвел Василий горький итог.

И Евгений знал: не забудет, война осколком засела в его голове, и хотя осколок вынули, остался от него глубокий след на всей его судьбе. Сейчас он старается замести след, женился на девушке, взявшей на себя великий труд совместного проживания с человеком, видевшим смерть. И это стоит отпраздновать самым веселым способом, чтобы задобрить судьбу. Ждали на свадьбу Милкину маму, но та прислала поздравительную телеграмму, пообещав навестить их на рождение первого внука.

Вскоре Милка устроилась санитаркой в больницу: работа через два дня ее вполне устраивала, поскольку, считала она, необходимо больше времени проводить с мужем. Упорной она оказалась, не смотря на беременность, сдала экзамены в медучилище, и зачислили ее на медсестринское отделение.

Евгений возобновил тренировки, поначалу с небольшими нагрузками, восстанавливая силу, резкость и пластику. Затем отправился в спортивный клуб, надеясь встретиться с Романом Сергеевичем и договориться о возможности занятий.

– Разумеется, – сразу согласился тренер. – Героя мы всегда примем. Только осторожней восстанавливай физику. С сентября возьмешь школьников тренировать, подзаработаешь.

Так и договорились, а тут в школе у отца учитель физкультуры понадобился, и он пошел работать в школу, поскольку надо же что-то начинать.

Евгений стремился управлять своей судьбой. Даже когда она подносила ему неприятные сюрпризы, он, затихнув на время, опять ей диктовал: «Дорогая, будем с тобой жить так, как я считаю нужным». Он умел договариваться с судьбой, и она к нему прислушивалась.