ГЛАВА I

Как разоблачили Периона

В последствии Перион вспоминал о двух неделях, проведенных в Бельгарде, так, как выздоравливающий вспоминает о своей болезни: словно это была некая лихорадочная дрема, наполненная нестерпимым светом и непрестанным смехом. Он многое познал и увидел в гостеприимном доме графа Эммерика: отверженный вошел в радостный мир благородных людей, светских женщин и даже был представлен королю. Но все это время он отчасти находился в состоянии умственного расстройства, хорошо зная, насколько рискованно самозваному виконту де Пизанжу сохранять равновесие, так сказать, на золоченом камне, брошенном на мелководье между бесчестьем и забвением.

Сейчас, когда король Теодорет освободил всех от своего зловещего присутствия, молодой Перион проводил ежедневно не менее семи часов, по сути, наедине с госпожой Мелицентой. Где-то на расстоянии вытянутой руки веселились люди, развлекавшиеся тем или иным способом, но эти двое, казалось, лишь отчужденно наблюдают за ними: так царственные особы забавляются нанятыми комедиантами, не проявляя к ним какого-либо участия. Они были вместе, и вся эта толкотня, вся эта земная суета могла надеяться, самое большее, стать предметом их безразличного любопытства.

Они сидели, как думалось Периону, вместе в последний раз, среди публики, перед которой братство Святого Медара разыгрывало спектакль в жанре маска «Рождение Геракла». Епископ Менторский тем вечером вернулся в Бельгард вместе со своим братом, графом Ги, и они привезли из Эгремона этих затейников. Одетый в пурпур епископ ехал на коне впереди и играл на лютне, и это не совсем подобающее духовному лицу поведение, кроме его утонченного брата, никого не удивило.

Вот при каких обстоятельствах Перион начал свою речь. Говорил он с трудом, так как был поражен красотой и чистотой Мелиценты, а также мешала ему медленная, тягучая музыка, под которую танцевали Фивейские девы. Наконец он прервал свой шепот. Мелицента молчала, будто бы придирчиво рассматривая затоптанные зеленые камыши, покрывавшие, подобно ковру, пол в этом зале.

Затем Мелицента сказала:

– Вы говорите, что вы не виконт де Пизанж. Вы говорите, что вы приближенный покойного короля Гельмаса, подозреваемый в убийстве. Вы – человек, похитивший королевские сокровища… преступник, которого разыскивает половина христианского мира…

Вот так начала свою речь Мелицента. И он не мог вынести взгляда этих огромных и нежных глаз, фиолетовый оттенок которых как бы говорил о присутствии Всевышнего.

И Перион сказал:

– Да, я тот самый, повсюду травимый Перион Лесной. Настоящий виконт – это мошенник, от ран впавший в белую горячку, чему мы были свидетелями всего лишь в прошлый вторник. Да, на пороге вашего дома я напал на него, сражался с ним – но честно, сударыня! – и похитил бриллиантовые украшения вместе с его бумагами. Затем в силу необходимости я вынужден был устроить этот маскарад. Насколько я смыслю в танцах, я могу лишь сказать, что танцевать, не чуя под собой ног, довольно отвратительное занятие, особенно для самого танцора. Две недели безопасности до отплытия «Траншмера» я оцениваю по-своему. Вечером, сударыня, корабль встанет на якорь у Манвиля.

Мелицента же весьма странно спросила:

– Возможно, вы не такой уж презренный человек, каким хотели бы показаться?

– Возможно, я больший глупец, чем подозреваю, поскольку в то время, как обстоятельства благоприятствуют мне, я решил высказать всю голую и неприглядную правду. Объявите об этом и увидите, как недавнего виконта Пизанжа выволокут из зала и после соответствующих пыток через месяц повесят!

Тут Перион расхохотался.

Затем оба замолчали. Представление же тем временем продолжалось, и Амфитрион вновь вернулся с войны и пел под окном Алкмены утреннюю серенаду. Госпожа Мелицента внимала ему.

А через века, как показалось Периону, мягкие, прелестные губы вновь пришли в движение, и юная Мелицента сказала:

– Вы оскорбили своим невероятным мошенничеством, которому нет прощения, каждого присутствующего в этом зале. А мне вы нанесли наиболее глубокую рану. И, однако, признались вы только мне одной.

Перион наклонился вперед. Понятно, что по необходимости они говорили шепотом. И было удивительно видеть веселье вокруг. Меркурий прощался со служанкой Алкмены в середине быстрого танца.

– Но вы, – усмехнулся Перион, – милосердны. И поскольку я негодяй, я хочу воспользоваться этим. Я заперт в крепкой золотой клетке, я попал в прочный золотой капкан, я даже не могу раздобыть проводника до Манвиля. Я не могу взять лошадь из конюшен графа Эммерика, не вызвав подозрений. Я должен добраться до Манвиля к рассвету, иначе буду повешен. Я ставлю на карту все ради этого, и вы должны или спасти меня, или отдать в руки палача. Очевидно, как очевидно то, что есть Бог, мое будущее зависит от вас. Я совершенно уверен, вы не сможете жить спокойно, даже имея на своей совести убитого комара. Или я и впрямь не отпетый мошенник?

– Не напоминайте мне, что вы негодяй, – сказала Мелицента. – Нет, только не сейчас!

– Лакей, самозванец и вор! – упрямо ответил он. – Здесь весь мой послужной список, все мои титулы. И несмотря на это, по причине, которую я до конца не понимаю, мне приятно быть непростительно откровенным и вручить вам мою судьбу. Вечером, как я сказал, «Траншмер» встанет на якорь возле Манвиля. Достанете мне лошадь – и завтра я отправлюсь резать глотки на службу к разоренному греческому кайзеру, с которой я, похоже, никогда не вернусь. Проговоритесь – и меня повесят, не пройдет и месяца. Госпожа Мелицента взглянула на него, и в этот миг Периону было щедро отплачено за все глупости и ошибки его жизни.

– Что плохого я сделала вам, мессир де ла Форэ, что вы так позорите меня? До этого вечера я была счастлива, веря, что вы любите меня. Могу сказать это сейчас, поскольку, как я думаю, вы не тот человек, которого я мечтала полюбить. Вы только оболочка того человека. Но вы заставляете меня обойти закон, стать сообщницей разыскиваемого вора или, в противном случае, убить вас!

– К этому все идет, сударыня!

– Тогда я должна помочь сохранить вашу жизнь любым способом, который только взбредет вам в голову. Я не буду вам мешать. Я обеспечу вас проводником до Манвиля. Я даже прощу все ваши прегрешения, кроме одного, поскольку таким подлецом вас сотворили небеса.

Девушка была прекрасна в своем гневе.

– Потому что вы любите меня. Женщины это знают. Вы любите меня! Да!

– Без сомнения, сударыня.

– Посмотрите мне в глаза и скажите, какая ужасная причина привела вас к бесчестью и возможно ли от нее избавиться.

– Я низок, – ответил он, – однако не настолько низок, как вы полагаете. Нет, поверьте мне, я никогда не надеялся добиться даже такой презрительной доброты, с какой вы, например, относитесь к вашей болонке. Я лишь украдкой осмеливался взглянуть на Небеса и только так, как смотрел на Небеса библейский Богач. Низменный и подлый, я никогда не мечтал о том, что на пути к мерзости и грязи, которые впредь станут моим неминуемым уделом, меня будет сопровождать ангел.

– Представление закончилось, – сказала Мелицента, – а вы все говорите, говорите, говорите… и становится ясно все коварство вашей мнимой правды… Хорошо, я пошлю к вам надежного человека. А сейчас, ради Бога… нет, ради дьявола, который владеет вами… позвольте мне никогда вас больше не видеть, мессир де ла Форэ.

ГЛАВА II

Как веселился виконт

Затем последовали танцы и роскошный ужин. Виконт де Пизанж в тот вечер был признан самым блестящим кавалером. Он с удовольствием общался с пирующими гуляками и всегда находил точный и остроумный ответ на любую шутку, отпускаемую по поводу предстоящего бракосочетания госпожи Мелиценты и короля Теодорета, и в то же время не забывал, что полцарства обложило разбойничьи притоны, вылавливая Периона де ла Форэ. Источником бурного веселья Периона являлось то, что на следующее утро все в этом замке вдруг обнаружат, насколько опрометчиво они давали в долг, и что Мелицента уже сейчас не может не восхищаться дерзостью этого повсюду разыскиваемого преступника, как бы ни было глубоко отвращение, с которым она относилась к нему. Подумав об этом, Перион громко расхохотался.

– Вы сегодня веселей, чем обычно, мессир де Пизанж, – заметил епископ де Монтор.

Этот достойный молодой человек, как мы уже говорили, прибыл тем вечером в Бельгард из своего поместья в Жьене и пересек по пути темный Акаирский Лес. Именно он устроил свадьбу Мелиценты с королем Теодоретом. Епископ сам был влюблен в свою кузину Мелиценту, но, приняв духовный сан и потеряв возможность жениться, он с присущим ему коварством решил использовать красоту кузины, как использовал и многое другое, для своего собственного возвышения.

– Сударь, – ответил Перион, – вы известны как поэт и потому, конечно, знаете, что «веселей» рифмуется с «день сей», тогда как «гнетущий» – со словами «день грядущий».

– Но ваше веселье, мессир де Пизанж, лишь словесная круговерть, а «круговерть», – епископ жестко взглянул своими серыми глазами на Периона, – имеет весьма избитую рифму.

– Воистину это мрачная рифма. Она заставляет замолчать другие стихи, – согласился Перион. – Лучше я посмеюсь просто так, без всякой рифмы или причины.

Молодой священнослужитель настойчиво продолжал:

– Но у вас есть прекрасный повод для веселья. Ведь вы ужинаете в такой близости от Небес.

И он многозначительно взглянул на Мелиценту.

– Нет, нет, – ответил Перион. – У меня совсем другая причина для веселья. Ведь завтракать мне придется в Аду.

– Ну, что же. Как говорят, хозяин этого заведения воздает каждому по заслугам, – и епископ, пожав плечами, удалился.

– Дьявол несомненно воздаст каждому по заслугам, – проговорил вслух Перион.

ГЛАВА III

Как ухаживала Мелицента

От этих мыслей, от напрасных сожалений туман поплыл у него перед глазами. Периону привиделось, что дверь отворилась и в мрачную, обитую дубовыми панелями комнату осторожно вошла сама госпожа Мелицента, ему показалось, что Мелицента остановилась напротив камина и отблески огня играли на ее лице и платье, а ее слегка встревоженные глаза походили на глаза только что разбуженного ребенка.

И казалось, прошло много времени, прежде чем она заговорила и спокойно призналась в том, что все рассказала Айрару де Монтору, и по причине любви к ней епископа так подстроила нужный исход беседы – «подло», как выразилась она, – что было обещано, что порядочный человек зайдет в три часа за Перионом де ла Форэ и проводит вора до незаслуженной безнаказанности. Все это она проговорила совершенно спокойно, будто по книге, но вдруг голос ее изменился:

– Это правда. Но… Сейчас вы размышляете о том, почему я пришла сюда лично рассказать вам об этом?

– Сударыня, не могу и предположить. Нет, в самом деле, – воскликнул Перион, потому что знал правду и был несказанно напуган. – Не смею и предположить.

– Завтра вы уплывете воевать за море… – начала было она, но сладчайший голос ослабел и затем вовсе замер. Он слышал потрескивание дров и даже учащенное биение собственного сердца, словно наступила самая ужасная и прекрасная тишина на свете. – Возьмите меня с собой!

Перион потом никак не мог вспомнить, что он ответил. И действительно, то были какие-то бессвязные слова, какой-то лепет.

– Я не понимаю, – сказала Мелицента. – Послушайте, я была воспитана в целомудрии, никогда никому не причинила зла, через всю мою защищенную и спокойную жизнь я пронесла истинную любовь к правде и чести. Моя рассудительность допускает, что вы такой, каким себя описываете. И все же есть во мне нечто более властное, чем моя рассудительность, что кажется всеведущим и с легкостью отметает ваши признания как совершенно неважные.

– Лакей, самозванец и вор! Вот список всех моих законных, честно заработанных титулов.

– И даже, если бы я поверила вам, по-моему, мне было бы это безразлично. Вы считаете это странным? Я должна презирать вас. Но даже в этом случае я бы бросила свою честь к вашим ногам, как делаю сейчас, и, лишь отчасти ненавидя себя, умоляла бы вас сделать меня своей женой, служанкой, кем угодно… О! Я думала, что когда придет любовь, она будет прекрасной!

Он сказал на удивление спокойно:

– Это прекрасно. Не было в моей жизни мгновения более счастливого. Вы стоите на расстоянии вытянутой руки, я могу дотронуться до вас, могу овладеть вами, могу сделать все, что захочу. Но я не смею и пальцем пошевелить. Я похож на человека, который долгое время томился в темнице, тщетно стремясь увидеть хоть кусочек неба, и который, когда его освободили, прячет глаза от солнца, поскольку не осмеливается взглянуть на него. Увы! Я недостоин вашего выбора и умоляю вас говорить со мной как можно суровее, сударыня, поскольку, когда ваши чистые глаза смотрят на меня с добротой, а ваши нежные, прекрасные губы находятся рядом с моими, я так возбужден и так счастлив, что боюсь, как бы не заревновали Небеса!

– Не бойтесь… – прошептала она.

– Мне нужно быть смелее? Через минуту разбудить графа Эммерика и смело сказать ему: «Милостивый государь, вор, которого ищет половина христианского мира, имеет честь просить руки вашей сестры»?

– Завтра вы уплывете воевать за море. Возьмите меня с собой!

– Такой подвиг был бы достоин меня! Вы так нежно воспитаны, вы привыкли к роскоши, присущей этому веку. К вам сватался великолепный и могущественный монарх, вполне достойный вашей любви, который разделит с вами много счастливых и светлых дней. А там страна, не знающая законов, обнаженная дикость, где я и мои сорвиголовы хотят обмануть правосудие и сохранить свои трижды пропащие жизни. Вы просите меня помочь вам попасть в эту страну и никогда не вернуться! Сударыня, если бы я послушался вас, сам Сатана запротестовал бы против осквернения своего вечного огня такой мерзкой душой.

– Вы говорите о малом, я же говорю о большом. Любовь поддерживается не только приятной пищей, и ей служат не только люди, одетые в атлас.

– Тогда выслушайте неприкрытую правду! Бесспорно, я поклялся, что люблю вас. Но, сударыня, я слишком опытен в таких делах, как любовь, поскольку редко встречал женщин, которые тем или иным способом не могли завоевать мое сердце. И я признаюсь сейчас, что только вы одна не могли его взволновать. Единственной моей целью было посредством лести выманить у вас коня, а между делом развлечься, милая негодница! Вот и все… Клянусь вам, это все, все, все… – Перион зарыдал, и казалось, он находится при смерти. – Я забавлялся вами. Я отвратительнейшим образом вас надул.

Мелицента ждала окончания этой странной речи, и спокойный ее взгляд, казалось, проникал до самых глубин его сердца и оценивал все, о чем когда-либо думал Перион, к чему стремился он с первого, дня жизни. Эта женщина казалась Периону настолько прекрасной, что в сострадательности к человеческому безрассудству превосходила самых добрых ангелов.

– Да, – сказал Перион. – Я пытался вам солгать. Но даже в этом меня постигла неудача.

Она сказала с чудесной улыбкой:

– Определенно, никогда в мире не было таких сумасшедших, как мы. Я должна ухаживать за вами, будто вы – девушка. А вы отказываете мне и так страдаете, что мне страшно смотреть на вас. Говорят, что вы ничем не лучше любого разбойника с большой дороги; вы сами признались, что вы – вор, а я не верю ни одному из обвинителей. Перион де ла Форэ, – сказала Мелицента, и сочинителям баллад никогда не удавалось описать, каким тоном она это произнесла, – я знаю, что если вы и барахтались в бесчестье, то не чаще чем архангел воровал белье с веревки. Я не гадаю! Поскольку пробил мой час, я знаю! И ничто не посмеет теперь встать между нами…

– Нет… и даже будь все так, как вы полагаете без всяких на то оснований, существует, по крайней мере, слабоумный спотыкающийся плут, который все это смеет делать. Он говорит: «Что в этом грязном мире всего дороже и святее?.. Конечно, это благоденствие госпожи Мелиценты. Тогда позволь мне его хранить, потому что мне было доверено множество бесценных вещей – юность, сила, честь, чистая совесть и детская вера и многое другое – и никто из живущих на свете не промотал их. так легко, как я. Так что вперед! Доверь мне, мой двойник, мой стыдливый и робкий товарищ, добыть и промотать самую главную драгоценность этого мира». Вот так он хихикает и подталкивает меня, этот мошенник, что делит со мной мои малейшие способности, – самый жалкий и подлый негодяй! В былые времена он умудрялся сводить концы с концами, практикуя такие вещи, какие ваше незапятнанное воображение вряд ли может представить. Пока я не встретил вас, я терпел его. Но вы показали, какое это чудовище. Чудовище! Ходячая куча грязи, которую не примет даже Ад!

Стеная, Перион отвернулся от нее и, рухнув в кресло, закрыл глаза, как будто увидел эту мерзость во плоти.

Девушка опустилась на колени рядом с ним.

– Дорогой мой, мой дорогой! Убей ради меня этого другого Периона Лесного.

На что Перион расхохотался, но смех его был не слишком весел.

– В обычае у женщин посылать мужчин на такие подвиги, которые и сам двужильный царь языческих времен Геракл не смог бы совершить. Несмотря на всю мою внешнюю силу, внутри я слаб. Ловкости и умения других мужчин я не боюсь, поскольку не встречал более грозного врага, нежели я сам. Но тот же самый полночный головорез давным-давно выбил меня из седла. Я довольный собой барахтался в трясине, пока не появились вы… Прелестнейшая на свете, зачем вам было нужно меня тревожить? Я хочу сегодня стать таким же чистым, как вы; может быть, я таким никогда не стану. Мною владеют дьяволы, я полон всяческих пороков, у меня не хватает силы, а может быть, воли, вырваться из трясины. Я всегда предавал власть как человека, так и бога, чтобы избежать даже минутного неудобства! И сейчас я не могу поклясться, что в итоге не предам и вас! И пусть хохочет Сатана, и пусть его смех исполнен жалости, потому что он да я знаем причины, почему я не обещаю верности кому бы то ни было! Госпожа Мелицента! – воскликнул Перион. – Вы предлагаете мне такой дар, который и император не смог бы принять без благоговейной благодарности. Я отказываюсь от него. – Он нежно поднял ее с колен. – А теперь, ради Бога, уходите, сударыня, и оставьте этого мота вместе с тем, что у него еще осталось.

– Вы очень храбрый, но в то же время очень глупый человек, который предпочитает встречать трудности лицом к лицу. Для любого мужчины это мучительно; для женщины же, которая его любит, просто невыносимо.

Перион не видел ее лица, потому что лежал ничком возле ее ног, рыдая без слез и обильно вкушая такое горе и раскаяние, которые, по его мнению, известны только в Аду. Не сказав ни слова, она ушла, оставив его лежащим на полу.

А затем он еще долго, положив подбородок на ладони, лежал на полу, смотрел на огонь в камине и думал о том, что Перион де ла Форэ когда-то был и другим. И в том юном Перионе Мелицента несомненно нашла бы подходящего супруга, если бы тот Перион давным-давно не умер. Вот какие мысли терзали его. Нет ничего более печального, как размышлять о том, кем ты был и кем уже не являешься. Перион тщательно рассматривал и взвешивал свои прошлые безумства и всякого рода уловки.

Затем он взял перо и чернила. Это было первое письмо, которое он писал Мелиценте и которое, как вы вскоре поймете, она никогда не прочтет.

Сударыня, Вам приятно будет узнать, что когда допрашивали нас с госпожой Мелюзиной, я сам признался в убийстве короля Гельмаса и в похищении его драгоценностей. Я солгал. Так как делом чести било спасти женщину, которую, на мой взгляд, я любил, а было очевидно, что виновен кто-то из нас.

Сейчас она пребывает на возвышенности Акаира, где, по слухам, у нее великолепные владения. Я ни разу не слышал, чтобы она, так или иначе, вспоминала обо мне – ее орудии. Сударыня, когда я думаю о Вас и об этой вкрадчиво улыбающейся женщине, я пугаюсь собственной глупости.

Когда я пишу эти строки, которым никто не поверит, я ошеломлен своей долговременной слепотой. И какой прок отрицать преступление, которое приписывается мне всеми обстоятельствами дела, и в котором я всенародно признался?

Но вы, надеюсь, поверите мне. Сударыня, мне ничего от Вас не нужно. Я даже никогда Вас больше не увижу. Я удаляюсь в опасное вечное изгнание. А непосредственная близость смерти вряд ли вызовет у человека хоть малейшее стремление к любовной романтике. Посмотрите на меня с самой худшей стороны: да, я родился в благородном, добропорядочном семействе, жил же как никудышный человек и всегда вел себя глупо, но никогда не терял чести. Я ни разу, насколько мне известно, никому не причинил зла, кроме самого себя. Бог свидетель, что я говорю правду. Дорогая моя, поверьте мне! Поверьте! Несмотря ни на что! И поймите, что мое восхищение, моя никчемность и мои страдания при мыслях о Вас настолько безмерны, что не оставляют места для малейшей лжи.

Я благодарю Вас, сударыня, за Вашу бесконечную доброту и прошу: верьте мне!

ГЛАВА IV

Как епископ помогал Периону

В три часа в дверь постучали. Перион вышел в неосвещенный коридор и, держась за плащ Айрара де Монтора, прошел вслед за ним сквозь лабиринт многочисленных коридоров и лестниц, выведший их под недружелюбное ночное небо. Две лошади уже стояли наготове. Мужчины вскочили в седла и умчались прочь.

Только раз Перион обернулся, чтобы взглянуть на Бельгард, черный и бесформенный на фоне неба. Больше он не смел оглядываться, поскольку мысль о девушке, которая сейчас лежала не в силах заснуть в Маршальской Башне, острее кинжала пронзала его сердце. Сжав зубы, Перион следовал за своим спутником. Епископ не произносил ни слова, лишь указывал направление движения.

Они достигли Манвиля и, обогнув город, выехали к Фоморской Отмели, узкой песчаной полоске на берегу. Было темно, не раздавалось ни звука, кроме тихого плеска волн. Неподалеку в море лениво покачивались в такт прибою четыре огонька, показывая то место, где стоял на якоре «Траншмер». Периону все это, похоже, было безразлично.

– Скоро рассвет, – сказал Перион.

– Да, – ответил Айрар де Монтор.

И его голос выказал явное нежелание продолжать разговор. Перион де ла Форэ» представлял собой нечто грязное, с чем епископ мог иметь дело только в силу необходимости и с тем отвращением, с которым страдающий от жажды вытаскивает муху из воды. Перион допускал это, потому что ему было уже все равно.

Привязав лошадей, они уселись на песок и полчаса провели в полной тишине.

Где-то прокричала птица. Перион осознал вдруг что ночь уже не была так мрачна, как прежде, ибо он уже видел изломанную линию пены, которую прилив то бросал на берег, то откатывал далеко в море.

Через некоторое время какой-то огонек опустился на поверхность воды и, покачиваясь в темноте, стал, в отличие от других, по мере приближения становиться все ярче.

Они спустили шлюпку, – проговорил Перион.

– Да, – односложно, как и прежде, ответил епископ.

Какое-то сумасшествие вдруг охватило Периона, и казалось, что он вот-вот заплачет, поскольку все так дурно складывалось в этом мире.

– Мессир де Монтор, вы помогли мне. Я очень признателен, если, конечно, моя благодарность что-то значит для вас.

Епископ заговорил хриплым невнятным голосом.

– Благодарность, насколько понимаю, не входит в условия сделки. Я родственник госпожи Мелиценты. И в моих интересах, и в интересах нашего дома, чтобы человек, которого она посещает ночью, покинул пределы Пуактесма…

– И вы говорите так о самой прекрасной женщине, какую когда-либо создавал Бог! Женщине, которой должен поклоняться весь мир!

– Поклоняться! – смеясь ответил епископ. – Я был бы большим глупцом, если б поклонялся признанной распутнице!

И он начал глумиться над Мелицентой, употребляя такие выражения, которые лучше не повторять. Перион не стерпел и сказал:

– Я самый несчастный из всех живущих на свете, так же как вы наиподлейший из них. В моем присутствии вы позволяете себе хулить госпожу Мелиценту, зная, что я у вас в долгу и у меня нет права возмущаться вашими речами. Вы устроили мой побег и тем самым подарили мне жизнь; и, используя свое преимущество, вы поносите ангела и наносите удары человеку, связанному по рукам и ногам…

В это мгновение у Периона в голове вдруг промелькнула мысль о том, как достойно выбраться из такого запутанного положения.

– Обнажите шпагу, мессир! В самую последнюю минуту я, возможно, если есть Бог, смогу еще вернуть себе право вас убить.

– Ого! Странное проявление благодарности! – ответил епископ. – И хотя я не особенно разборчив, но вот что я тебе скажу, мой друг: я не сражаюсь с лакеями.

– Да вы, мессир, этого и не достойны. Поверьте, не существует ни лакея, ни вора, ни сводника, который смог бы встретиться с вами на равных, не унизив себя. Ибо вы самый большой в мире клеветник; но, мессир де Монтор, у лжи короткие ноги! И я думаю, что менее чем за час превращу эту клевету в пустой звук.

– Негодяй, я подарил тебе жизнь…

– Бесспорно. Но я должен швырнуть этот подарок обратно, чтобы мы, два жалких негодяя, смогли встретиться на равных. – Тут Перион устремился к шлюпке, которой уже можно было достичь вброд. – Кто здесь? Госельм, Роже, Жан Бритауз… – наконец, он увидел того, кого искал. – Агасфер! Вожак, который должен был повести Вольных Соратников за море, изменил свои намерения. Я передаю свои полномочия Ландри де Боннею. Будь добр, сообщи ему о непредвиденных изменениях и передай новому капитану соответствующие сожаления и поздравления от имени Периона де ла Форэ.

После чего Перион направился к берегу, где, пока еще в неверном свете, стали видны очертания холмов.

– Мессир де Монтор, мы можем продолжить наши Деяния. Когда судно отплывет, ничто не сможет продлить мою жизнь еще хотя бы на две недели. Я выплачу вам все долги. Вы будете сражаться с человеком, если вам угодно, уже мертвым, но с другой

стороны, если вы попытаетесь улизнуть, если вы не захотите скрестить шпаги с лакеем, вором и убийцей клянусь честью моей матери, я уничтожу вас без раскаяния, как уничтожил бы гадину…

– Как смело! – усмехнулся епископ. – Лишить жизни себя или, возможно, меня и все из-за одного глупого слова… – сказал епископ, и вдруг в его голосе послышалось рыдание. – Как глупо и как похоже на вас!

Перион удивился, как изменился голос прелата.

– Постойте, господа, – закричал Айрар де Монтор, – подождите, пожалуйста, одну минуту!

Он вбежал в ледяную воду и направился к шлюпке. Он вырвал фонарь из рук Жида и понес его к берегу. Он держал фонарь высоко над водой, так что Перион мог видеть его лицо, и Перион вдруг понял, что каким-то чудом человек в мужском одеянии с фонарем в руке оказался Мелицентой. И странно, что на всю жизнь ему отчетливее всего запомнилась трепещущая на ветру прядь ее волос.

– Посмотри на меня хорошенько, Перион! – сказала Мелицента, – посмотри как следует, никчемный ты человек! Посмотри, загнанный бродяга, и увидишь, как я горда. Я очень горда! Я не сильно восхищаюсь своим высоким положением, своим богатством и даже своей красотой, потому что я знаю, что красива, но самое главное мое достоинство, что ты любишь меня… к тому же, так безрассудно!

– Ты не понимаешь!.. – воскликнул Перион.

– Наконец-то я очень хорошо поняла, что ты и в самом деле лакей, самозванец и вор. Да, лакей своей чести! Самозванец, который пытался – увы, тщетно! – воплотить чужую подлость! Вор, который украл чужое наказание! Я не задаю вопросов. Любить – значит доверять. Но я хотела бы медленно-медленно убить этого другого. Я не задаю вопросов. Я отваживаюсь доверять человеку, которого я знаю, даже если это звучит как вызов. Я осмеливаюсь возразить, что он не вор, а безумно честный человек. Мой бедный, путавшийся мальчик, – проговорила с умиротворяющей нежностью Мелицента, – как же так вышло, что ты забрел в наш грязный мир!

Он ничего не ответил, но уже никак не от безмерного страдания.

– Подойди, подойди же сюда. Разве ты не поможешь мне залезть в шлюпку? – спросила Мелицента. Она тоже была счастлива.

ГЛАВА V

Как обручилась Мелицента

– Не может быть, кузина.

Слова эти были произнесены настоящим епископом Монтерским. Он с пятнадцатью приближенными внезапно появился на берегу как раз в тот момент, когда взгляды Мелиценты и Периона были обращены в сторону моря. Епископ, как обычно, был одет в платье придворного кавалера, и ни одна деталь не выдавала его истинный духовный сан. Он долгое время оставался в седле, глядя на влюбленных, улыбаясь и похлопывая расшитой золотом перчаткой по луке седла. Рассветало.

– Я кое-что услышал, – сказал он. Голос его был ласков, ибо молодой человек с большой любовью относился к своей родственнице, но любовь эта все же уступала той, какую он испытывал к Айрару де Монтору. – Да, я кое-что услышал, но в этот миг я, как мне кажется, увидел сердца всех женщин, когда-либо живших на свете; и они отличаются друг от друга не больше, чем звезды на ночном августовском небе. Ни одна женщина не любила мужчину как мужчину. Ее любовь – любовь матери к своему ребенку. Пусть он создает государство, или пишет бессмертные стихи, или разбойничает на большой дороге, она лишь улыбнется, заметив, как самозабвенно играет мальчик в свои игры; и когда он возвратится с перепачканными руками, она лишь пожалеет его, а если потребуется, притворится сердитой. Она быстренько постирает его одежду и залечит ссадины. Женщины мудрее нас, и в глубине души они жалеют нас тем больше, чем мы сильнее, самоувереннее, чем более хвастаемся своим умом, что только лишь доказывает его нехватку. И благодаря своей непоколебимой вере в то, что мы лучше, чем есть на самом деле, женщины заставляют нас становиться лучше.

Айрар де Монтор спешился.

– Однако хватит проповедей! Что же касается остального, Мессир де ла Форэ, я узнал вас в тот же день, как только вы появились в Бельгарде Но я промолчал. Поскольку вы не убивали короля Гельмаса, как утверждает молва. Я твердо знаю, что он спит в безопасности в Акаире. Но госпожа Мелюзина напустила чары на весь двор отца и волшебством перенесла его замок. Это похоже на нее. Если Мелюзину рассердить, она становится беспощадна. Да-да, ужасная, прелестная женщина, рожденная, как говорят, русалкой! Она мой близкий и полезный мне друг. С ее помощью я надеюсь далеко пойти. Вы видите, я откровенен. Такова моя природа, – епископ пожал плечами. – Одним словом, я принял виконта де Пизанжа, но, естественно, тайно следил, как вы теперь видите, за вашими перемещениями. И до сих пор обман лишь забавлял меня. Но это, – он указал рукой в сторону «Траншмера», – мои любезные друзья, уже не шуточки.

– Вы все говорите и говорите, – вскричал Перион, – а я размышляю о том, что люблю самую благородную даму, которая когда-либо только жила на свете.

– Доказательство вашей любви, – ответил епископ, – если позволите высказать мое наблюдение, весьма необычно. Поскольку вы предполагаете, как я думаю, сделать из нее походную жену, сестру полка. Ведь мы с вами, мессир, хорошо знакомы с войной. Армии при встрече не забрасывают друг друга сластями. Какой дом вы, бездомный человек, можете предложить Мелиценте? Разве есть место для Мелиценты среди ваших Вольных Соратников?

– Не знаю…

Перион повернулся к Мелиценте, и они долго-предолго смотрели друг на друга.

– Хотя я и подлец, но я никогда не собирался ввергнуть женщину в ту трясину и грязь, которые на некоторое время станут моим уделом. Я отправляюсь один. Ты хочешь, чтобы я вернулся?

Девушка была совершенно спокойна. Она сняла с руки бриллиантовое кольцо и надела ему на мизинец, поскольку остальные пальцы были для него слишком велики.

– Я даю обет до конца жизни быть тебе верной и ждать тебя, Перион. Нет нужды говорить о любви.

– Нет нужды… – ответил он. – О Господи, смогу ли я выжить без тебя!

– Я думаю, что меня отдадут замуж за короля Теодорета. Ужасный старик потребовал единственную плату за то, что он не тронет Пуактесм, – мое тело. К тому же на поле бранив он сильнее Эммерика. Эммерик боится его, а Айрару нужна королевская дружба, чтобы стать кардиналом. Вот так родственники торгуют моими глазами, губами и волосами. Но сначала я хочу обручиться с тобой, Перион, здесь, перед лицом Бога. Я прошу тебя вернуться ко мне, потому что я навсегда твоя жена.

– Я вернусь, – ответил он.

Через некоторое время их губы разъединились.

– Закрой мое лицо, Айрар. Возможно, я заплачу. Люди не должны видеть жену Периона плачущей. Закрой мое лицо, так как он уходит, а я не могу этого видеть.