В ангаре «С» на мысе Кеннеди лихорадочно работала небольшая группа инженеров фирмы «Макдоннелл» и НАСА. Свет прожекторов омывал их лица и тела, отражаясь яркими отблесками от металлических инструментов. Время поджимало, а нужно было разобрать толстостенный стальной корпус и сложную систему трубопроводов огромной камеры для имитации условий космического пространства. Внутри камеры, где покоилась капсула, тоже трудились люди, в таком же лихорадочном ритме, в таком же единоборстве с неумолимым бегом времени.
На первый взгляд капсула походила на ту, что в этот момент летела по орбите вокруг планеты. Но только на первый взгляд — и для неопытного глаза. Правда, новая капсула, так сказать, произошла от «Меркурия», но это уже была иная машина. Она была гораздо шире, выше, внутри ее колоколообразного корпуса было намного просторнее.
Времени оставалось так мало! Как успеть извлечь капсулу из камеры и подготовить к экстренному, решающему полету? Такого еще никогда не делали, все шансы были против, даже самые радужные оптимисты среди персонала ангара «С» бурчали, что полет сорвется.
Техники и инженеры зашвырнули подальше инструкции, предписывавшие медленный и размеренный ритуал исчерпывающей и тщательной проверки. Чтобы вырвать хоть один шанс на успех, чтобы человеку, который стремительно летит высоко в небе, человеку, который вот-вот промелькнет почти над их головами, осталась хоть какая-то надежда на спасение, они должны сделать невозможное. Они должны устранить в корабле все дефекты, переправить его на другую сторону мыса Кеннеди на Девятнадцатую пусковую установку, а затем — затем совершить еще более невозможное.
Корабль назывался «Джемини» — «Близнецы», по созвездию Близнецов (Кастор и Поллукс). Он мог — хотя в это почти не верилось — он мог дать возможность Ричарду Дж. Пруэтту прожить намного дольше того срока, какой тот сам определил для себя.
Шансы все же были… никто не мог этого отрицать.
Все, что они пытались для этого сделать, пожалуй, легче будет понять из разговора, который последовал за пронзительным телефонным звонком в ангаре «С».
— Говорит Кейт с пункта управления «Меркурия».
Как вы там, не вытащили еще эту штуку из камеры?
— Мы высвободим ее с минуты на минуту.
— Какого черта ваши люди так копаются?
С нарочитым спокойствием:
— Ты прекрасно знаешь, чего мы копаемся. Никто еще ее не вытаскивал таким способом. У нас нет ни инструкций, ни опыта. Ради Христа, старик, дай нам время на это!
— У нас нет времени, ни одной лишней секунды! Сколько еще надо?
— Если ты перестанешь трезвонить и не будешь нам мешать, мы закончим быстрее. Отвяжись и не капай нам на мозги. Мы сами позвоним, когда будет что сказать…
Трубка хлопнулась на рычаг.
Через десять минут огромная капсула уже раскачивалась на тросах крана, извлекшего ее из камеры.
Через двадцать секунд на пункте управления задребезжал телефон. Звонили из ангара «С»…
Положив трубку, Джордж Кейт внимательно посмотрел на большие часы, висевшие на стене. Через пятнадцать минут «Меркурий-7» войдет в зону связи, ему придется говорить с Пруэттом…
Он думал, как сообщить ему новости.
Октябрь тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года.
В этом месяце перестал существовать проект 7969. Все работы по подготовке космических полетов человека были изъяты из ведения ВВС и переданы «штатским» Национальному управлению по аэронавтике и освоению космического пространства (НАСА). Разбились мечты Пруэтта и многих других летчиков — всех, кто участвовал в подготовке запуска на орбиту корабля с человеком на борту. Запуск намечался на начало тысяча девятьсот шестьдесят первого года. Все произошло так внезапно, словно кто-то вдруг выдернул у них из-под ног ковровую дорожку. Их глубокого раздражения и обиды никак не смягчили сообщения для прессы, публикуемые НАСА.
Эти сообщения были преисполнены энтузиазма, надежд и даже восторга. Впрочем, все эти чувства были вполне оправданы — ведь речь шла о первой попытке послать человека в космос, о программе «Меркурий».
Роберт Д. Митчелл, бывший директор бывшего проекта 7969, читал сообщения в газетах, читал и не верил своим глазам. Морщась от восторженных и пышных выражений, он проштудировал информацию о тупоносой капсуле, о ракете — носителе «Атлас», о плане полета капсулы. Его охватило отчаяние. Схватив трубку ближайшего телефона, он обрушился с бранью на опешившего оператора.
На следующее утро Пруэтт нашел на столе письмо от Митчелла. Он прочел его несколько раз, прежде чем до него дошло, в чем дело. Митчелл решил выйти из игры.
«…Я принял решение окончательно, — писал ему Митчелл. — Читать в газетах весь этот напыщенный бред насчет „новой“ программы „Меркурий“, которая представляет собой не что иное, как наш старый проект 7969, только чуть принаряженный, выше моих сил. Мне не так уж долго до отставки, я могу получить неплохое жалованье, если захочу, но терпеть эту чепуху я больше не способен физически. Я выхожу из игры, выхожу навсегда.
Ты, кажется, знаешь авиационную компанию в Форт-Уорте, которая охотилась за мной последние несколько месяцев. Ну так вот, я пришел к президенту этого заведения в два часа ночи. Вытащил старика из кровати и спросил его в лоб, нужен ли я им еще и готовы ли они принять мои условия. Он подтвердил прежнее предложение, а я попросил изложить его на бумаге и подготовить контракт. Проектировать самолеты, пускай даже тех типов, что они хотят, конечно, не та работенка, какой мы занимались последние два года. Не тот блеск.
Я, честно говоря, крепко надеялся, что ты будешь первым американцем, а может, и вообще первым человеком, который выйдет на орбиту. Ты ведь не знал, что мы все как один решили — тебе лететь!
Но теперь ВВС ушли со сцены, Дик, и нас еще долго туда не пустят. Эти штатские из нового управления хотят сманить к себе почти всех знаменитостей. Уж они-то будут ходить в любимчиках у конгресса! Почитай сообщения — там все ясно как день.
Так что я вышел из игры. Буду возиться с крылатыми штучками.
А ты не бросай. Не знаю, какие планы у НАСА насчет космонавтов и где они думают их искать. Но могу с уверенностью сказать, что это будут летчики-испытатели, причем именно военные летчики-испытатели, люди с таким же опытом, как у тебя. Ты — в первом ряду, дружище. Таких мастеров, как ты, мало. У тебя есть все шансы быть первым кандидатом на первый полет. Что ж, так держать, а если будешь когда-нибудь проезжать мимо Форт-Уорта, остановись у завода и загляни на чашку кофе к старому штафирке…»
Через два месяца, когда Пруэтт уже снова был на авиабазе Эдвардс, он получил еще одно письмо. Его руки дрожали, когда он читал его. Это было приглашение нового управления — НАСА — принять участие в конкурсе кандидатов в космонавты по программе «Меркурий». Он немедленно телеграфировал о своем согласии.
И… ничего не вышло.
Ему даже не дали возможности попытаться. Предварительная правительственная проверка летчиков-испытателей показала, что свыше ста человек удовлетворяли требованиям, установленным НАСА для отбора космонавтов. Пруэтт ознакомился с требованиями и убедился, что подходит. Космонавт должен иметь степень бакалавра или равноценную техническую квалификацию; Пруэтт имел степень магистра, четырежды окончил курсы технического усовершенствования для летчиков ВВС, да к тому же у него был диплом об окончании школы летчиков-испытателей, что приравнивалось еще к двум годам обучения. Остальные условия были для Пруэтта пустяковыми. Оказалось, что он налетал, особенно на реактивных самолетах, больше, чем любой из отобранной группы кандидатов.
Начальство из НАСА вызвало шестьдесят девять летчиков из числа отобранных по документам в Вашингтон для предварительных встреч и бесед. Шестьдесят человек немедленно дали согласие. Половина из них была отсеяна сразу; к окончательному отбору было допущено тридцать два человека, и в конечном счете первыми космонавтами страны НАСА утвердило семь человек.
Пруэтт прочел сообщение об окончании набора и не поверил глазам — его даже не вызвали в Вашингтон на беседу! Впрочем, вскоре он узнал, что не вызывали и других летчиков, которые не меньше его хотели стать космонавтами. Личные данные первой группы обследованных были столь высоки, что НАСА просто не потребовалось искать других кандидатов.
Сочувственная телеграмма от Боба Митчелла не утешила Пруэтта. Было бы не так обидно, если бы он попробовал и провалился, отстав от этой счастливой семерки, уже отчисленной с действительной службы и откомандированной в распоряжение НАСА. Каждый из семи — Шепард, Гриссом, Купер, Ширра, Гленн, Слейтон и Карпентер — был действительно выдающимся летчиком.
Но Пруэтт и еще сотня летчиков были не менее способными! Увы, легче от этого не становилось. Он строго проверил себя. Больше шести тысяч часов в воздухе, из них четыре тысячи на реактивных самолетах. Сколько самолетов испытано, сколько полетов по параболе невесомости… И еще — годы, годы учебы и совершенствования. Физическое состояние — отличное. А насчет высшего пилотажа — он как будто прославился на всю авиацию своим мастерством…
Пруэтт проклинал все на свете, срывал свою ярость и досаду на друзьях, но вовремя опомнился и попросил месяц отпуска, чтобы успокоить нервы. Вместе с товарищем по несчастью, у которого тоже рухнула заветная мечта о полете в космос, они взяли напрокат самолет на месяц и отправились на мексиканский курорт Гуаймас. Две недели они ловили рыбу, нежились на солнце и благосклонно принимали щедрое внимание отдыхавших здесь женщин, что отнюдь не повредило их душевному состоянию.
Свой отдых они завершили поездкой на охоту в горы.
Из Гуаймаса они вылетели на север, в Джексон-Хоул в штате Вайоминг. Полет был замечательный, возвращение в уютную кабину маленького «личного» самолета после оглушающего визга реактивных двигателей как нельзя лучше подбодрило Пруэтта. Они прилетели в Джексон-Хоул, проскочив в сверкающий солнцем разрыв в грозовых тучах, и пошли на снижение к посадочной полосе в долине, то ныряя в облака, то пронизывая ослепительные радуги. Десять дней погони за лосями и горными баранами вернули Пруэтту спокойствие.
Конечно, выбирать ему не приходилось, его жизнь уже протекала в одном, раз и навсегда выбранном русле. Перед ним был только один путь — вверх. И всякий раз, когда он отправлялся в полет, когда несся на реактивном истребителе на высоте тридцати с лишним километров над землей, когда наблюдал за огненным столбом, вырывавшимся из сопел огромной ракеты, или за бомбардировщиком В-52, который с громом пронзал струящийся воздух калифорнийской пустыни, унося на себе высотный самолет Х-15, - он знал, что ничего другого ему в жизни не надо.
Пруэтт продолжал заниматься испытаниями и с головой ушел в освоение новых режимов полета. Это уже был не чисто авиационный и еще не чисто космический полет, а странное сочетание того и другого. Он скрупулезно следил за ходом работ над программой «Меркурий». Назначение в комиссию по приемке сверхвысотного самолета Х-15 сблизило его с инженерами и официальными представителями НАСА. Черный ракетоплан Х-15 был фактически общим детищем ВВС и НАСА, и несмотря на довольно кислые взаимоотношения в других делах, работы шли гладко и согласованно.
Из проекта Х-15 вырос новый проект, известный под шифром «Дайна-Сор». Специалисты надеялись, что эта прочная крылатая машина сможет доставить человека на орбиту в тысяча девятьсот шестьдесят шестом или шестьдесят седьмом году. Пруэтту первому предложили участвовать в проекте «Дайна-Сор», но он отказался, чем вызвал всеобщее удивление. Эта лошадка была ему не по вкусу. Работы по «Дайна-Сор» то развертывались, то свертывались, в зависимости от политических удач ВВС в Вашингтоне да еще от милости или немилости Пентагона, капризы которого трудно было предугадать.
Пруэтт подозревал, что «Дайна-Сор» никогда не взлетит. Его ничуть не удивило, что в конце концов проект был закрыт.
С «Меркурием» дело обстояло иначе — тут была ясная конечная цель: проверить и испытать многочисленные системы, обеспечивающие космический полет человека. Все было просто и ясно. Зато после «Меркурия»… уже поговаривали о новом замысле под шифром «Аполлон» с прицелом на Луну. Впрочем, независимо от размаха этих программ, никто не сомневался, что НАСА или ВВС — неважно, врозь или вместе, скоро будут приперты к стене. Пруэтт внимательно изучил совершенно секретные доклады о развитии космонавтики в России. Еще раньше, когда он работал с Бобом Митчеллом над проектом 7969, известия о запуске первого русского спутника осенью тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года, а через месяц — тяжелого «Спутника — II» с собакой на борту ошеломили их, как разорвавшаяся бомба. Это был не только тяжелый удар, но и сигнал — надо поторапливаться!.. И сейчас Пруэтт даже присвистнул от удивления, когда прочел о громадных размерах и потрясающей силе тяги русских ракет-носителей. Он понял, что русские намерены и тут обставить Америку и первыми послать человека в космос.
Когда Шепард и Гриссом совершили свои суборбитальные полеты на ракетах «Редстоун» и набрали всего секунд по триста пребывания в невесомости, Пруэтт только смеялся. Газеты были полны всякого бреда и твердили, что способность человека переносить невесомость доказана. Сам Пруэтт за все свои полеты по параболе набрал в общей сложности свыше четырех часов невесомости. Но и это уже ничего не значило. Человек, по имени Юрий Гагарин, стремительно облетевший вокруг планеты, зачеркнул опыт и его полетов, и полетов Шепарда и Гриссома. Теперь они казались просто школьными упражнениями. И правда, полеты первых двух космонавтов на ракетах «Редстоун» были, грубо говоря, элементарны, хотя официальная пресса их бешено превозносила как «проложивших огненную тропу в небо». Но это было все равно, что аплодировать Линдбергу по поводу испытательного полета вокруг Лонг-Айленда, в то время как какой-нибудь его соперник перелетел, скажем, в Париж, а оттуда без посадки в Токио.
Полет русского космонавта Германа Титова вновь застал всех врасплох, хотя информация о Советском Союзе, как в виде сообщений разведки, так и в виде всяческих противоречивых слухов — продукции «фабрики сплетен», была довольно обильной. Вместе с группой летчиков, собравшихся на командном пункте авиабазы Эдвардс, Пруэтт слушал доклады станций слежения, которые транслировал штаб командования ПВО Северной Америки в Колорадо-Спрингс. Американская сеть слежения засекла корабль «Восток-2» и сопровождала его на всем протяжении полета. Относительно размеров, рабочих характеристик и огромного — почти пять тонн! — веса русского корабля не оставалось ни малейших сомнений.
Они настроились на передатчики «Востока-2». Все американские станции, разбросанные по планете, принимали передачи Титова, когда он выходил на связь с советскими судами, самолетами и наземными пунктами слежения. Неожиданно молодой космонавт там, наверху, повернул ручку громкости до отказа, и, когда прерываемый помехами голос заполнил комнату, Пруэтт восхищенно закричал: «Послушайте этого чертенка! Он еще поет там, в этой дьявольской машине!»
Титов действительно пел, не без уныния признали летчики. Значит, ему было о чем петь.
Семнадцать витков Германа Титова, его описания рассветов и закатов в космосе, больших городов, какими они ему виделись с высоты почти трехсот километров, — вся эта эпопея совершенно пленила и захватила Пруэтта. «Но если я так взволнован, — думал он, — то что же должны переживать сейчас те ребята, на Мысе?
А Гленн… черт побери, он, верно, просто на стенку лезет!»
«Меркурий-Атлас-6» то приближался к предстартовому отсчету, то снова удалялся от него, но ни разу еще дело не доходило до полной уверенности, что он будет стартовать. Перед рабочей группой «Меркурия» старт маячил где-то близко, но оставался, увы, недосягаемым. Объективы телевизионных камер выглядывали из-за спин инженеров и космонавтов, которым приходилось буквально продираться через лес микрофонов и проводов. А в воздухе висел ровный, беспорядочный гул, заунывно рокочущий, словно отдаленный гром. Это стучали пишущие машинки целой армии нетерпеливых, изнывающих в ожидании журналистов.
Прелюдия к первому американскому космическому полету покажется кошмаром будущим историкам и психиатрам, размышлял Пруэтт. Легионы журналистов, нахлынувшие на мыс Канаверал, создавали такое впечатление, будто готовящийся полет Гленна начисто сметет все преграды и откроет новую эру маневренных космических полетов человека. А на деле готовилась всего лишь попытка повторить малую долю того, что уже сделал достоянием истории Титов. Однако Пруэтт отлично понимал, что это отнюдь не умаляло важности полета «Меркурия». И еще — он никак не мог отделаться от мысли, что сам когда-то был кандидатом на этот самый первый полет… Что ни говори, а сейчас первый американец готовился покинуть Землю и ринуться в пустоту со скоростью восьми километров в секунду.
Тянулись недели. На страницах мировой печати русские открыто посмеивались над нелепостями, которые творились на побережье Флориды. Устав от подачек для прессы, в которых ничего не было, кроме сводок погоды и сообщений об очередных отсрочках запуска, редакторы отделов внутренней информации подхлестывали своих репортеров и требовали новостей. В ожидании, пока Гленн, наконец, втиснется в свою капсулу, чтобы отправиться в настоящий полет, газеты скрашивали изнурительную череду отсрочек «аппетитной» историей убийства официантки. Брошенный муж якобы прикончил ее семью пулями в живот и голову. Все с трепетом следили за розысками убийцы, за шумной, дикой по своей разорительности погоней с участием сотен полицейских, военных вертолетов и стай воющих собак… Пруэтт с отвращением качал головой, созерцая этот крикливый, расцвеченный неоновыми рекламами фон, столь неуместный для ожидаемого Великого Момента.
Наконец утром двадцатого февраля тысяча девятьсот шестьдесят второго года это событие произошло.
Назло всем критикам ракета «Атлас» с грохочущим воем обрела свободу, возвестив своим могучим голосом об огромной силе, забросившей капсулу с человеком на борту в небо, в ледяную, зовущую бездну пустоты, и каждый метр этого пути был прекрасен! Гленн выполнил свою задачу великолепно, просто потрясающе. Пруэтт понимал это. Нужно быть настоящим мужчиной, чтобы действовать твердо, умело, хладнокровно там, где уже побывали другие… Но быть первым, впервые сполна испытать на себе тысячи опасностей и возможностей неудачи и проявить подлинное мастерство — для этого надо быть действительно сказочным летчиком. Надо же было суметь сохранить выдержку и деловитое спокойствие в полете, когда этот трижды проклятый переключатель зажег лампочку в пятьдесят первом секторе панели управления полетом на мысе Канаверал, подав ложный сигнал, что отвалился теплозащитный экран капсулы…
Пруэтт следил по радио за ходом полета, а потом снова прослушал все в магнитофонной записи, ознакомился с техническими отчетами — и мысленно снял шапку перед летчиком морской пехоты Джоном Гленном.
Через три месяца эстафету принял Скотт Карпентер, проделав еще три витка вокруг Земли в космической бездне. И снова Пруэтт вел подробные записи обо всех трудностях, встретившихся в полете, о действиях космонавта, о возможностях неполадок и даже катастрофы.
Он не придал большого значения неточному приводнению при возвращении космонавта на Землю; Карпентер был не единственным летчиком, промахнувшимся при посадке в заданную точку с первого захода.
Страна все еще смаковала подробности сенсационного «исчезновения» и успешного спасения Карпентера, а Пруэтт уже вылетел в Вашингтон. Уже несколько месяцев шли разговоры о новой программе космических полетов «Джемини» и о капсуле с экипажем в два человека. Проект «Аполлон» все еще оттеснял другие работы на задний план, но в то же время тормозился и сам непосильным объемом работ, нерешенными проблемами и необходимостью разработки совершенно нового оборудования.
Для того чтобы высадить двух человек на поверхность Луны, руководители НАСА решили прибегнуть к рандеву в космосе. Подобное решение неожиданно придало новое значение программе «Джемини». Прежде чем запустить корабли типа «Аполлон» для встречи в космосе, требовалось доказать, что такая встреча вообще осуществима. С этой целью надо было запустить корабль с людьми для встречи с другим кораблем, медленного сближения и стыковки двух кораблей.
Специалисты из НАСА твердили о двухнедельных полетах капсулы «Джемини» и в восторженных выражениях расписывали встречу и стыковку в космосе, орбитальные полеты на высоте восьмисот — девятисот километров над Землей. Шли разговоры и о «втором поколении» космонавтов, и у Пруэтта снова щемило внутри, он страшился, что его снова оттеснят в сторону. Но на сей раз он решил взять дело в свои руки, слетал в Вашингтон и разыскал там своего приятеля. Он не просил его об особых одолжениях. Ему нужно было одно: «Черт побери, я хочу твердо знать, что, когда начнется набор добровольцев, мое имя будет где-нибудь в начале списка, понял?»
Когда Пруэтт вернулся на авиабазу Эдвардс и уже заруливал на стоянку, он заметил, что его ждет командир. В ответ на приветствие Пруэтт помахал рукой.
— В чем дело, Чарли? — спросил он, соскользнув с крыла истребителя. Пока он стаскивал с себя высотный костюм и снаряжение, полковник молчал. Они зашагали к командному пункту.
— Дик, ты действительно очень хочешь пробиться в космонавты?
Это было очень похоже на Чарли Говарда — сказать о важном между прочим, вроде бы невзначай.
Пруэтт остановился и взглянул на полковника.
— А ты очень хочешь, чтобы сердце у тебя билось, Чарли?
Командир засмеялся:
— Я заранее знал, что ты так ответишь.
— Чертовщина какая-то, ты никогда не спросишь, если не знаешь наперед, что тебе ответят, — шутливо проворчал Пруэтт. — А теперь, босс, не морочь мне голову, ведь ты не пришел бы сюда, если бы не было каких-нибудь новостей.
— Начнем с главного, майор, — ответил полковник, снова зашагав к командному пункту.
Пруэтт застыл как вкопанный:
— Майор?!
— Да-да! Твои золотые листики вот здесь, — Говард похлопал себя по карману рубашки. — Сообщили два дня назад, когда ты там, в Вашингтоне, обрабатывал бюрократов. — Он ткнул пальцем в грудь Пруэтту: — И не забудь — с тебя сигары всей нашей братии, майор!
— А что еще ты держишь про запас, босс?
— Ничего особенного, — небрежно сказал Говард. — Я просто хотел, чтобы ты попусту не распаковывал свои пожитки.
Пруэтт молчал.
— Когда ты был уже на пути из Вашингтона, майор, на твое имя пришла телеграмма. Разумеется, я ее вскрыл. Главным образом поэтому я и поспешил тебе навстречу.
Взглянув на физиономию Пруэтта, он расхохотался.
— Ладно, ладно, скажу сейчас. НАСА только что объявило конкурс добровольцев на «Джемини» и…
— И я в списке!
Полковник неторопливо кивнул. И тут же начал ловить воздух широко открытым ртом — от избытка чувств Пруэтт со всего маху хлопнул его по спине.
— Чарли, старый негодник! — заорал Пруэтт вне себя от счастья. — И ты столько времени дурил мне голову! — Он повернулся на каблуках и побежал, крича через плечо: — Спасибо! Встретимся позже, босс!
— Куда тебя несет?
— Некогда, босс. Нужно укладываться.
— Болван, да у тебя же все уложено! Забыл, что ли? Пруэтт затормозил на каблуках и медленно вернулся.
— А ведь верно, — смущенно сказал он. — У меня все уложено.
— Пошли, — рявкнул командир. — Выпьем. Я угощаю. Может, это тебя немного успокоит и… Постой-ка, капитан Дагерти твой приятель?
Пруэтт кивнул.
— А в чем дело?
— Он тоже в этом списке.
— Джим Дагерти?
— Именно.
— Ну, знаешь!.. Дела, кажется, пошли на лад!
Пруэтт обнял полковника за плечо.
— Пошли, Чарли, выпьем. Это я угощаю.
Они шли через стоянку, разделяя счастье, которое выпало на долю одного из них.
Конкурсные экзамены у кандидатов в космонавты были в самом разгаре, когда пришло известие о полете «Востока-3». Из первых же сообщений стало ясно, что на сей раз русские затеяли что-то необычайное. Инженеры НАСА в основном сходились на предположении, что новый космонавт Николаев пробудет в космосе не менее семи суток.
На следующее утро намерения русских прояснились окончательно. Все поняли, что снова недооценили их неуклонного движения к поставленной цели — к созданию орбитальных станций, управляемых людьми, и к полетам на Луну. Корабль «Восток-4», пилотируемый Павлом Поповичем, с ревом взмыл со стартового комплекса Байконур и вышел на орбиту точно в той же плоскости, что и Николаев. Нелегко было кандидатам в космонавты сосредоточиться на своих испытаниях, когда пришло сообщение, что корабли сблизились на расстояние нескольких километров, а затем начали расходиться.
Потрясающий успех русских просто ошеломил Пруэтта и Дагерти. Они успели пройти все испытания и сдать экзамены еще до триумфального возвращения на Землю обоих русских космонавтов.
Что касается зачисления Пруэтта, сомнений не было, но другу его пришлось попотеть — уж очень сильны были соперники. Но в конце концов приняли и Дагерти, и когда друзья узнали, что снова будут вместе, они на радостях пустились в пляс. НАСА отобрало девять летчиков-испытателей, в том числе Пруэтта и Дагерти; тем самым группа космонавтов увеличилась до шестнадцати человек.
Пруэтт и Дагерти стояли у шлагбаума на мысе Канаверал, когда начался предстартовый отсчет для системы «Меркурий-Атлас-8», которая должна была забросить Уолтера Ширру в космос, в третий орбитальный полет по программе «Меркурий». Им выдалась редкая возможность, неся службу наблюдателей, осмотреть буквально каждый уголок космодрома и всю сложнейшую систему сооружений, обеспечивавших полеты по программе «Меркурий». Они поднимались на лифтах на все этажи огромной стартовой башни на Четырнадцатой пусковой площадке. Пруэтт ласково гладил ровную обшивку ракеты «Атлас», дивясь вместе с Дагерти необычайно тонкому металлу обшивки — настолько тонкому, что без внутреннего противодавления корпус ракеты рухнул бы под тяжестью собственного веса, как аэростат, из которого выпущен воздух.
В два часа ночи, за несколько часов до старта Ширры, Пруэтт и Дагерти пришли в ангар «С». Немного позднее они присутствовали при последнем предстартовом медицинском осмотре Ширры.
К четырем часам утра Пруэтт и Дагерти были уже на пункте управления полетом. Здесь руководитель программы Джордж Кейт совещался со своими подчиненными перед тем, как принять последнее решение: запускать или не запускать. Помощники разложили перед ним все расчетные данные запланированного полета и доложили ему метеокарты и прогнозы на предстартовый период, на время полета и возвращения космонавта. Кейт просмотрел доклады о готовности глобальной сети слежения, о состоянии космонавта, о расположении средств поиска и спасения.
А в Годдардстом центре огромные вычислительные машины переваривали все поступающие в них данные, пережевывали своими электронными челюстями «биты» информации и выдавали ответы, которые, к счастью, радовали руководителя полета. На основе тщательных проверок, докладов, прогнозов и собственного анализа всех факторов Кейт дал «зеленый свет».
Теперь уже сомнений не было — «Меркурий» будет запущен.
Пруэтт и Дагерти еще успели бегло осмотреть приземистый железобетонный блокгауз с куполообразным перекрытием, в котором слаженно работали более ста квалифицированных специалистов. Дирижировал ими руководитель испытаний. Он как бы спаивал таланты и мастерство людей и возможности электронных слуг человека в единое слитное и гармоничное усилие, направлявшее ход событий этого знаменательного утра все ближе к последнему возгласу предстартового отсчета: «Нуль!»
Пруэтт и Дагерти смотрели, слушали, учились.
В «Т — 225 минут» в блокгаузе стоял гул голосов специалистов группы управления запуском, проверявших систему «Азуза» — сложную сеть станций слежения, оснащенных электронным оборудованием. Во время полета эти станции будут передавать на электронно-вычислительные машины текущие сводки о положении и состоянии ракеты «Атлас» в любой момент полета. Одна за другой станции докладывали о готовности, антенны их были «наведены на пташку» и «готовы к слежению».
Еще в одной из тысячи граф контрольного листа предстартовых операций была поставлена отметка о выполнении.
Пруэтт и Дагерти вышли из блокгауза. Сквозь редкие облачка на предрассветном небе Флориды ярко сверкали звезды. В 4.20 на мысе Канаверал закипела жизнь. На Четырнадцатой площадке пусковая команда включала мощные прожекторы.
Двенадцатиэтажная красно-белая стартовая башня устремлялась в небо своей верхушкой. Массивная в основании и постепенно сужающаяся кверху, башня напоминала ярко раскрашенную жирную букву «А». Бело — голубой свет заливал ее и слепящими лучами ощупывал ракету, заключенную в середине. Свет озарял всю площадку, бетонный экран, десятки методично работавших людей. Лучи прожекторов пересекались и убегали яркими дорожками все выше и выше в ночное небо, исчезая где-то далеко — далеко.
Новички озирались вокруг, потрясенные величественным зрелищем.
— Знаешь, Дик, — тихо сказал Дагерти, — я всегда пытался представить себе этот момент. Я фантазировал, как умел. Но никогда, никогда не мог подумать, что это будет так прекрасно. Это… это просто сказочно!
Пруэтт только взглянул на друга и кивнул. Слова были излишни.
В 6.30, когда они стояли у шлагбаума, всего в шестистах метрах от Четырнадцатой площадки, на небе уже не было ни единого облачка. Голоса, выкрикивавшие команды через мощные репродукторы, доносились до них невнятным металлическим рокотом. Послышался надрывный стон — это откатывали пусковую башню от стартовой площадки. Махина почти в пятьсот тонн весом медленно и тяжело отползла в сторону и застыла в ожидании, четко вырисовываясь на фоне рассветного неба. Над ними раздался нарастающий гул моторов. Они задрали головы. Это огромные вертолеты корпуса морской пехоты вылетали на исходные позиции, рубя утренний воздух пятилопастными роторами. Они несли на себе спасательные команды, готовые в любой момент, если случится авария до вывода на орбиту и катапультированная капсула быстро опустится на землю или на воду, ринуться на выручку к ней в море, в болота — куда угодно. Глухой голос репродукторов приказал людям очистить башню. Прерывисто сигналя, к шлагбауму с грохотом подъехали пожарные и аварийные машины и санитарные кареты. Подкатил грязно-белый грузовик. Откинули борта, и вся толпа у шлагбаума — фоторепортеры, пожарники, техники аварийных команд — сгрудилась теперь вокруг грузовика, чтобы купить кофе и пышные жирные пончики.
Но вот раздался слабый, пронзительно-высокий звук. Оба космонавта повернулись к площадке. Стартовая команда начала заливку жидкого кислорода через систему трубопроводов. Нагретые трубы остывали, протестующе визжа, словно агонизируя от свирепого прикосновения жидкого кислорода, температура которого достигала почти двухсот градусов ниже нуля. К стону терзаемых труб примешалось шипение белого пара — это клапаны в обшивке ракеты «Атлас» стравливали избыточное давление в баке с окислителем.
Космонавты посмотрели вдоль дороги, которая вела к пусковой установке. Ракета высилась одинокая, совсем нагая — только бак с жидким кислородом окутывало покрывало из инея. Оглядевшись по сторонам, они сразу приметили, где стоит поблизости тяжелый грузовик. Под него придется нырять, если взорвутся баки и яркое пламя хлестнет наружу. Близко, слишком близко стояли они от ракеты — если вдруг «Атлас» почему-либо взорвется сам или его придется подорвать, их накроет ударная волна и град искореженных обломков.
Они снова взглянули на гиганта, покоившегося на металлическом кольце. Белый пар, рвавшийся из клапанов, внезапно исчез — заправка жидким кислородом закончилась. Пруэтт мысленно повторил перечень операций предстартовой подготовки. Клапаны баков закрылись; теперь давление в них начнет быстро нарастать до уровня, необходимого для запуска двигателей.
Пруэтт физически ощутил напряженную тишину, опустившуюся на космодром. Тонкие черные шланги змеями сползли с капсулы — это отделились питавшие ее «пуповины».
Верньерные и главные двигатели включились почти одновременно. Из — под огромной ракеты, словно из недр вулкана, вырвалось золотое пламя, по обеим сторонам огненными осами сверкнули струи верньерных двигателей. Поток огня низвергался навстречу восходящему потоку воды, пламя с ужасающим ревом разбивалось об охлаждающую влагу, порождая кипящие облака пара.
Пруэтт представил себя на месте человека, лежащего сейчас на спине в откинутом кресле, мягко облегающем его тело, и не заметил, что затаил дыхание и не перевел духа даже тогда, когда кристаллы и блестящие глыбки льда начали отваливаться от обшивки «Атласа» и падать вниз. Они все еще падали, когда массивные стальные скобы, крепившие ракету, откинулись и освободили гиганта.
Пруэтт был так близко, что видел все. Он с трепетом смотрел, как появился под ракетой слепящий огненный шар со струящимися мерцающими контурами, как он начал удлиняться, вытягиваясь вниз подобно отрывающейся капле и своей массой как бы толкая со страшной силой тело ракеты. Пламя яростно скользнуло вниз и жадно захлестнуло пусковую площадку. Но это длилось всего лишь какую-то долю секунды. Гигант ощутил свободу и могучим усилием вырвался из цепких лап тяготения планеты. Пламя вытянулось иззубренным копьем, за золотым огнем потянулся туманный след раскаленных газов, соприкасавшихся теперь уже только с воздухом…
Над Мысом прогремел гром; он прокатился над Пруэттом, оглушив своим раскатистым грохотом и ревом, который ушам было больно, но сладостно слышать. Это был ликующий, торжествующий возглас колосса, вырвавшегося на волю, вкусившего свободу и устремившегося к безднам, для завоевания которых он был сотворен. К безднам космического вакуума, простиравшимся за пределами верхних границ мира, в котором живут люди.
Пруэтт, не отрываясь, следил, как тускнеет золото пламени, приобретая оранжевый оттенок, как на его кромке появляется красная кайма. Огромная ракета все больше наклонялась, все больше и больше отходила от вертикали, повинуясь программе полета. Он вдруг услышал голос, словно доносившийся откуда-то издалека. Это вопил Дагерти, погоняя «Атлас»:
— Лети! Ну же, дорогой, красавец ты мой, сукин сын, лети!
«Атлас» ворвался в нижние слои стратосферы, пронизывая ледяной воздух плотным белым инверсионным следом, который казался сверкающей белой лентой, стрелой, уносящейся от Земли.
Но вот и эта полоска в небе пропала. Пруэтт до предела напряг зрение, чтобы не упустить из виду маленькую, все уменьшающуюся точку. Вдруг на месте точки вспыхнуло крошечное облачко: это отделилась первая ступень, «Атлас» сбросил раскаленную «юбку» ускорителя. Тоненькое двойное колечко продолжало лететь вверх, пока совсем не растаял и этот последний неясный след ракеты.
Когда через несколько минут сообщили, что Ширра уже вышел на орбиту, на щеках Дагерти еще блестели слезы. Похоже, он ничуть не стыдился, что Пруэтт заметил, как он их утирает, право, он ничуть не стыдился…
Во время последнего полета по программе «Меркурий» Пруэтт был оператором станции связи на Занзибаре. Пятнадцатого мая тысяча девятьсот шестьдесят третьего года Гордон Купер был вознесен на орбиту ракетой «Атлас», настолько близкой к совершенству по своим показателям, насколько может быть совершенна машина.
Он наматывал виток за витком с таким невозмутимым спокойствием, что поразил всех, кроме самых близких друзей. Достаточно сказать, что во время полета Купер несколько раз спал. Врачи, следившие за телеметрической информацией о состоянии Купера, были ошеломлены, обнаружив, что во время предстартового отсчета он безмятежно дремал. Вскоре после вывода капсулы на орбиту он снова заснул, чем привел в уныние всех медиков, многие годы предупреждавших об ужасных опасностях, которыми чреват космический полет для человека.
Гордон выполнил свою задачу так умело, с таким самообладанием, что превзошел полет Ширры, ставший, можно сказать, учебным пособием. Сам Ширра, шесть раз облетевший Землю до Купера, заметил, скривив губы, что Купер вышвырнул учебник и написал его заново.
А финал полета по традиции, установленной Гленном, ознаменовался еще одной захватывающей сенсацией.
Когда в капсуле загорелся сигнал о перегрузке в 0,05 g, возвещавший, конечно ошибочно, что капсула тормозится атмосферой, у Купера не оставалось другого выхода, как выключить автоматику и приготовиться к опасному возвращению в атмосферу с помощью ручного управления.
Остальное уже вошло в историю. Ученым, трубившим о превосходстве «черных ящиков» над человеком, пришлось забиться в угол и помалкивать, когда Гордон Купер с математической точностью нацелил свой космический корабль в посадочный коридор и вел его куда точнее, чем это делали во всех предыдущих полетах электронные устройства. «Черные ящики» еще раз подвели человека и поставили под угрозу полет. И если бы человек, Гордон Купер, не доказал свою способность преодолеть неполадку, не проявил, изумительных качеств, он вполне мог бы закончить свой полет в огромном огненном шаре, извергавшем раскаленные обломки.
Блестяще выполнив возвращение в атмосферу, космонавт был с триумфом встречен в Вашингтоне и Нью-Йорке. Его бурно приветствовала вся страна.
Но отголоски приветствий быстро смолкли, а красивые слова не радовали.
Полет Гордона Купера подвел черту. Именно его необычайный успех, изрек руководитель НАСА, сделал ненужными дальнейшие полеты по программе «Меркурий».
Первая группа космонавтов отчаянно протестовала.
Они выступали яростно — и, всем на удивление, публично! — против прекращения полетов. Успех программы «Меркурий» был очевиден, он превзошел самые смелые ожидания. И теперь, когда после двадцатидвухвиткового полета Купера появилась реальная возможность удлинить пребывание на орбите до трех суток, космонавты решили не сдаваться, подняли страшный шум и дошли до самого президента.
Но пользы от этого было мало. Не добились успеха и руководители программы. Один из них, Кристофер Крафт, прямо заявил, что более продолжительное космическое путешествие «принесло бы огромную пользу». Выступая перед журналистами, Крафт сказал, что, по его мнению, следующий запуск — «Меркурий-Атлас-10» должен быть организован с расчетом «не прекращать полета до тех пор, пока он будет безопасен».
В течение нескольких недель никто не сомневался, что полет капсулы «Меркурий-Атлас-10» состоится. Специалисты НАСА затратили около шестисот тысяч долларов на изучение этой проблемы и проведение обширных испытаний по определению возможности выполнения задачи. Увеличив вес капсулы на сто тридцать пять килограммов, в основном за счет дополнительных источников питания, они могли продлить срок безопасного пребывания в космосе более чем до ста часов. Эти дополнительные батареи можно укрепить титановыми скобами на внешней стороне теплоизоляционного экрана. Кроме того, космонавту понадобится дополнительный запас пищи, воды и гидроокиси лития для поглощения углекислого газа, но это уже детали. Возможность такого полета никто не оспаривал. Он мог продолжаться свыше двух суток, и при этом в капсуле оставался бы двухдневный аварийный запас.
В хор голосов, требовавших запуска «Меркурия-Атласа-10» на трое суток, влились и голоса врачей. Они утверждали, что полет просто необходим. По их мнению, за трое суток пребывания космонавта на орбите они получат важнейшие данные о принятии пищи и пищеварении, об удалении отходов организма, о потреблении энергии, о влиянии продолжительной невесомости и десятках других факторов. Даже физики и те поддерживали полет, поскольку научные эксперименты, проведенные Купером в предыдущем полете, дали информацию, какую никогда еще не удавалось получить с помощью беспилотных космических аппаратов.
Но ответ из Вашингтона оставался неизменным: «Нет, полетов по программе „Меркурий“ больше не будет».
Научные работники, связанные с этой программой, были не просто огорчены, они начали злиться. В то время, когда Купер совершил свои двадцать два оборота, русские добились необычайно внушительного, даже устрашающего достижения. Гигантский спутник «Космос-18», с ревом взлетевший в небо с космодрома Байконур, был выведен на орбиту в той же плоскости, что и корабли серии «Восток», и пробыл на орбите девять суток. Через месяц взлетел в космос подполковник Валерий Быковский на корабле «Восток-5». Двое суток он кружил вокруг Земли. А на третьи сутки, на тридцать первом витке, вскоре после того, как корабль промчался над оконечностью Южной Америки, космонавт проснулся и обнаружил, что он уже не одинок в космосе.
Русские оповестили весь мир о подробностях биографии нового космонавта — женщины! Валентина Терешкова, двадцати шести лет от роду, опытная парашютистка, имевшая на своем счету более ста двадцати прыжков!
И пока американские космонавты, омраченные перспективой перерыва в орбитальных полетах на целых полтора года, извергали проклятия по поводу прекращения полетов, русский парень и русская девушка плыли в космосе в пяти километрах друг от друга, пели по радио дуэтом и любовались солнечными лучами, отражавшимися от округлых корпусов их огромных космических кораблей!
Быковский пробыл в космосе почти пять суток, пролетев свыше трех миллионов километров. Американские космонавты проглотили горчайшую пилюлю, когда узнали, наконец, что Терешкова вернулась в атмосферу, катапультировалась из корабля и приземлилась на парашюте северо-восточнее Караганды.
Миниатюрная девушка совершила сорок восемь оборотов вокруг Земли, пролетев почти два миллиона километров. Она пробыла на орбите семьдесят один час дольше, чем Гленн, Карпентер, Ширра и Купер, вместе взятые!
«Больше полетов по программе „Меркурий“ не будет»… Чиновники из НАСА упрямо стояли на своем.
Эл Шепард не пытался скрыть, как ему хотелось добиться еще одного полета — ведь очередь-то была его! Шепард вместе с остальными космонавтами и руководителями программы «Меркурий» снова и снова добивался пересмотра решений, убедительно аргументируя свою точку зрения. В самом деле, работы по программе «Джемини» то и дело тормозились: не хватало ассигновании, сказывались и обычные задержки в разработке аппаратуры.
По плану полет двухместной капсулы должен был состояться в конце тысяча девятьсот шестьдесят четвертого года, а то и позже, то есть через полтора года! А для запуска капсулы «Меркурий» стоят в полной готовности несколько ракет-носителей «Атлас». Полностью были готовы к полету и три капсулы, уже переоборудованные для суточного пребывания в космосе. Установить оборудование и внести изменения, необходимые для трехсуточного полета капсулы «Меркурий-Атлас-10», не составляло большого труда.
Все эти просьбы породили яростные дискуссии. Но руководство НАСА оставалось непреклонным: никаких полетов по программе «Меркурий».
И все же борьба не прекращалась. Специалисты по авиационной медицине были встревожены неожиданным снижением кровяного давления у Ширры. Правда, оно ничем не угрожало и быстро прошло, но нечто похожее отмечалось и у Купера. Очень важно было бы узнать, как обстоит дело у русских космонавтов — Николаева, Поповича, Быковского, Терешковой. Увы, американцы этого не знали, а русские помалкивали.
Кроме того, за месяцы, прошедшие с последнего полета Купера, медики выявили новые, сравнительно мелкие, но потенциально важные проблемы. Врачи не могли прийти к каким-либо определенным выводам — не хватало опыта. Их опасения могло развеять или усилить только более продолжительное пребывание человека в космосе. Дело дошло до того, что один обеспокоенный всем происходившим научный работник даже направился в Вашингтон и заявил представителям НАСА, что у них нет выбора. Одних только медицинских проблем достаточно, чтобы запуск «Меркурия-Атласа-10» вновь получил право на осуществление. Ведь если какие-либо серьезные проблемы возникнут уже в ходе работ по программе «Джемини», запуск капсул «Джемини» может надолго задержаться, и конечному плану высадки «Аполлона» на Луну грозят мучительные проволочки.
Стоит ли доводить до этого — ведь конгресс может поднять такую шумиху, что вся затея с «Аполлоном», которая к тому времени проглотит уже не один миллиард долларов, полетит в мусорную корзину.
Выслушав эти доводы, руководство НАСА призадумалось всерьез — может, действительно следует воскресить программу «Меркурий»?
Тем временем нажим продолжался — несильный, но настойчивый. В самом деле, ждать запусков «Джемини», оставив без ответа эти, возможно, решающе важные вопросы, было попросту безрассудно. Это означало бы, что пилотируемые полеты «второго поколения» будут скованы теми ничтожными познаниями в области космической биологии, которые получены в ходе четырех непродолжительных полетов по программе «Меркурий». А ведь программа «Джемини» должна стремительно прорваться в новые, неизведанные области, как это с величайшим мастерством делают русские.
В конце тысяча девятьсот шестьдесят третьего года русские запустили первый беспилотный аппарат типа «Полет». Новый маневрирующий аппарат явился угрожающим предвестником будущего. После вывода на орбиту по команде с Земли он увеличил высоту полета более чем на восемьсот километров, затем изменил плоскость орбиты и продолжал полет под другим углом к экватору. Запуски спутников типа «Космос» и «Полет», последовавшие один за другим, наглядно продемонстрировали колоссальные возможности Советского Союза.
До первого полета капсулы «Джемини» оставалось еще десять месяцев, а русские корабли уже парили в космосе.
Стены залов заседаний конгресса сотрясались от уничтожающей критики в адрес американской программы космических полетов.
В штабе НАСА, Мэриленд — Авеню, 400, в Вашингтоне по ночам горел свет. Что-то должно было произойти — и скоро.