- Надобно б нам с тобою, Василий Григорьич, что-то учинить, дабы и прибыли сохранить, и головы не лишиться.

- Это мы завсегда, - улыбнулся Телепнев. - Сказывай, что умышляешь.

- Так ведь дело-то простое, - снисходительно кивнул Шереметев, - всего-то и делов - книги разрядные подправить, чтоб чего лишнего не промелькнуло. Зазря, что ль, я твово братца в Казенный приказ пристроил?

Они сидели в старых палатах Федора Ивановича, которым он доверял намного больше, чем царскому дворцу. Уж здесь-то точно никто не подслушает, не то, что в Теремном, где того и гляди попадешь с такими разговорами в лапы завистников. А завидовали боярину многие.

Но сейчас положение Шереметева могло пошатнуться, и он занервничал. А потому срочно вызвал Телепнева - оговорить, что следует предпринять.

- Почто тебе разрядные книги-то, Федор Иваныч? Кто в них глядит? - удивился думный дьяк.

- Э, не скажи, Василь Григорьич, не скажи. Один Бог ведает, как оно обернется-то. Вдруг царенок кому их проверить накажет? Благо, ноне он мне велел в этом деле разобраться, а ну как передумает?

Телепнев от души рассмеялся.

- Кто передумает, малец шестилетний?

- Ты, видать, его давно не видывал. Он хотя и мал ростом, но умишком-то горазд. Не поверишь, порой как взрослый сказывает. А глянет, бывает, так мороз по коже. Вот и ныне, сдается мне, замыслил он что-то.

Гость почтительно молчал, и Шереметев пояснил:

- Ответ на прошение то, кое людишки по дороге с богомолья нам подали, не велел в Челобитный приказ посылать. Время-то идет, чернь волнуется, а он и ухом не ведет. Как бы худого не вышло…

- Могет, позабыл просто? Чего с мальца-то взять?

Но боярин решительно покачал головой.

- Сумлительно. Ты, Василь Григорьич, пошли своих людей на улицы, пущай послушают, что там да как. Авось и сыщут зачинщиков этой треклятой челобитной. Там какой-то Платошка Гусев впереди всех выступал, да токмо мелок он для такого дела. Кто-то повыше за ним стоять должон.

- Дык а Охранная изба на что? Не ты ль ее учинил для сыску таких вот заговорщиков-то?

- Нет, им нонеча не могу довериться. Сам сыщи. А этих, из Охранной избы-то, я покамест придерживаю, так, на всякий случай. Не нравится мне, когда пригляд за нами есть.

Хлебнув холодного сбитня, Телепнев вытер усы и степенно кивнул.

- Добро, Федор Иваныч, не тревожься. Коли целью-то задаться, так там мно-ого сведать можно.

- А еще не худо бы намекнуть смердам-то, что, мол, боярин Шереметев не виноватый в соляной подати. А мутит, дескать, всем этим Иван Михалыч Воротынский. И пущай скажут, чает он, мол, царя малолетнего потравить да свово сынка на его место поставить.

Думный дьяк с удивлением взглянул на собеседника.

- Воротынский? Чем он тебе не гож?

- Да, чую, вперед меня в регенты рвется. Все с царенком шушукается, а Бог его ведает, об чем. А ну как и впрямь возжелает на мое место? Мне, Василий Григорьич, неможно к Петруше слишком близко кого подпускать. И так вон пес его верный ни на шаг не отходит.

- Это кто ж таков?

Шереметев вздохнул и задумчиво погладил бороду.

- А? Да Васька этот, коего князь Пожарский к Петруше приставил, когда его в церкви Успенья нашли.

- Помню, - кивнул Телепнев. - Что ж, Федор Иваныч, задумка твоя мне понятна. Пошлю Алешку Власова с робятами его, вмиг все сведают про зачинщиков, ну и про вину Воротынского, само собой, не запамятуют. А теперича пойду, недосуг мне.

- Ступай, Василь Григорьич, ступай. Да Ефимке, братцу твому, не забудь про разрядные книги наказать. Пущай все сделает, как надобно, мол, деньги все шли на царевы забавы, а мы вовсе не при чем. Сам ведаешь, мы с тобой по одной плашке ходим, коли мне соляные промыслы в вину поставят, так и тебя не обойдут. Ты ж прибытку-то с пошлины не многим меньше мово имеешь.

Думный дьяк проницательным взглядом посмотрел в глаза Шереметеву. Да, намек весьма прозрачен: не спасет он боярина, так тот его самого погубит. Придется с ним одну лямку тянуть, а не то… Страшный человек.

Между тем толпы народа, доведенного до крайней нищеты новыми пошлинами, осаждали Челобитный приказ в ожидании ответа на свое прошение. Увы, безрезультатно.

- Подите отсель, - ворчал тучный низенький дьяк, - не до вас царю-батюшке.

- А до кого ж? - возмущались люди.

- Боярам пособить он завсегда готов, а мы последние рубахи до дыр сносили, дык и ниче?!

- Никуда не уйдем, покудова государь грамоту не пришлет!

Но день за днем их ждал один и тот же ответ: нет ответа.

- Небось, забыл об нас самодержец по малолетству своему, - вздыхали одни.

- Аль Шереметев задурил царю голову да наплевал на наши чаяния, - кипели другие.

Обстановка накалялась.

- Боярам лишь бы свою деньгу не упустить, а до народа и делов нету.

- Неча ждать, робята, надобно в Кремль-город идти!

- Пожечь дворы бояр!

- Погодьте, други, царь обещался ответить непременно.

- Окстись, Макарка, уж которую седмицу ждем. Истинно сказывают, обманули его бояре.

- Пишите, мужички, еще челобитную, отнесем лично государю.

- Айда в Теремной дворец!

На том и порешили. Сочинили второе прошение, Платон Гусев, высунув от напряжения кончик языка, аккуратно вывел придуманный текст на грамотке, и двинулись в Кремль. По дороге разъясняли свои требования каждому встречному - торговцам и стрельцам, чернецам и ремесленникам, - и в результате многие присоединились к мятежной толпе. Были здесь и дворяне, под шумок надеющиеся вернуть потерянные во время Смуты блага, и купцы, задушенные налогами, и обнищавшие посадские, и церковники, радеющие за "исконную богобоязненность", и оголодавший мужики, и крепостные. Кто-то тащил хоругви и иконы, кто-то - колья и бердыши, разномастная толпа, шумя и колыхаясь, неумолимо приближалась к царскому дворцу.

Шереметев решительно двигался анфиладой комнат, толстые щеки его подпрыгивали на каждом шагу. Позади него шли четверо перепуганных бояр, пара окольничих и дьяков, дворцовая стража, челядь. Тут и там в углах крестились дородные тетки в темных одеждах.

- Пресвятая Богородица, помилуй нас, грешных.

- Святые угодники, чего ж деется-то…

- Ты, Федор Иваныч, уж замирись с ними, - задыхаясь от непривычно быстрой ходьбы, увещевал Мстиславский. - Бунт ведь…

- Пустое, - отмахнулся Шереметев. - Бьют челом, эка невидаль.

- За архимандритом-то послали?

- Без надобности покамест. Но государя пущай охраняют покрепче, мало ль чего.

- Ох-ох-ох, вона, как кричат. Царя им подавай. А в оконцах-то, в оконцах - тьма голов.

Пройдя через дворцовые сени в Грановитую палату, процессия миновала ее и через пять минут вышла на высокое крыльцо.

Увидев бояр, толпа заволновалась, зашумела. Шереметев, вздернув подбородок и раздувая ноздри, с важным видом повернул на лестницу, ведущую к паперти Собора святого Архистратига Михаила. Не разговаривать же, в самом деле, с этим сбродом с Красного крыльца - много чести.

Внизу, на площади перед дворцом, сколько хватало взгляда, разлилась людская толпа. Над нею, поблескивая на солнце, возвышались золотые маковки Кремлевских соборов и колоколен. Чистое, на редкость синее небо придавало всей картине ощущение нереальности.

Федор Иванович остановился и, грозно насупив брови, выкрикнул:

- Как же это вы, мужичье, государев покой нарушаете? Почто пришли сюда с великим невежеством? Аль стряслось чего, нам неведомое?

Платон выступил вперед и с поклоном протянул грамотку.

- Бьем челом царю-батюшке, самодержцу Московскому. Опосля прошлого раза уж три седмицы минуло, вот и решились мы напомнить об прошении нашенском.

- Коли государь не ответствовал, значится, такова его воля державная. Не вам ему пенять. Не гневите Бога, мужики, ступайте отсель.

Теперь уже насупился и Гусев. Исподлобья взглянув на Федора Ивановича, он открыл было рот, но тут из-за его спины протиснулся высокий купец в бардовом кафтане и с угрозой в голосе воскликнул:

- Прими челобитную, боярин! Мы терпеть-то горазды, тянули лямку сколь могли, ноне же совсем невмоготно стало. А государь самолично обещался все прояснить да жизнь нам полегчить.

- А ты кто таков? - стрельнул на него глазами Федор Иванович.

- Иван Ларионов я, сын Соколов. Купчишка балахнинский.

Шереметев кивнул стрельцу-охраннику, тот сбежал по лестнице, нетерпеливо рванул грамотку из рук Платона и, вернувшись, передал Федору Ивановичу. Тот взял ее двумя пальцами, бегло прочел…

- Подати снять, Земский Собор созвать, а повинных бояр вам выдать да дворы их пожечь?! Ах вы, тли безродные!

Он в гневе разорвал челобитную и бросил обрывки в сторону Гусева и Соколова. По толпе пробежал возмущенный вздох, послышались недовольные крики.

- Так-то ты, боярин, государевых подданных привечаешь, - воскликнул кто-то, и мужики, сомкнув ряды, угрожающе двинулись к лестнице. Шереметев отступил, сделав знак стрельцам, и они, с бердышами наперевес, встали вдоль ступенек.

Где-то сбоку заскрипела поднимающаяся решетка, и со двора Средней Золотой палаты выехали десятка три всадников. Они с налету врезались в толпу, махая плетьми направо и налево. Тугие ремни рассекали воздух и с отвратительным свистом падали на спины. Мужики с воплями бросились врассыпную, падая и давя друг друга. Шереметев победно усмехнулся в бороду, но оказалось, что радовался он рано.

Несколько сот человек метнулись к окружающим площадь дворам и подворьям. Одни вырвали из забора колья, другие похватали вилы, третьи подняли с земли камни, и все снова побежали к царскому крыльцу. Налетели на всадников, стащили их с лошадей, били, топтали. Те из них, кто остался жив, с залитыми кровью лицами, оставляя в руках бунтовщиков клочья одежды, поспешили покинуть место битвы. Слышались крики, ругань, стоны, проклятия.

На колокольне Илии Пророка зазвонил набат, со всех сторон к Кремлю устремились москвичи, присоединяясь к возмущенной толпе. И вот уже тысячи торговцев, посадских, ремесленников, вооруженных дрекольем, с мрачным видом двинулись к стоявшим на крыльце царедворцам. Шереметев и сопровождавшие его бояре да окольничие переполошились и поспешно скрылись за дверями Грановитой палаты.

- Не робей, мужички, сдюжим! - весело крикнул чернобородый главарь и добавил, обращаясь к стрельцам: - А вы, робята, почто против своих-то идете? Аль вас подати на соль не разоряют? Нешто вам любо глядеть, как бояре да гостиные сотни жиреют, а ваши слободы с посадами скоро по миру пойдут?

Но те, ощетинившись бердышами, двинулись на толпу. А из-за дверей, перекрикивая колокольный звон, завопил Шереметев:

- Бейте их, стрельцы! Гоните прочь из Кремля!

Приступ удалось отбить. Через два часа толпа рассеялась, оставив на площади с полсотни убитых и покалеченных. Девять человек стрельцы пленили, их препроводили в Тимофеевскую башню, в народе называемую 'пыточной'. Шереметев велел запереть все ворота Кремля, отдав Китай и Белый город на откуп мятежникам.

А те старались вовсю. Начали с того, что разграбили Соляной рыбный двор возле Ивановского монастыря. Вынесли оттуда все товары и растащили по домам.

- Вот она, солюшка, вот она, родимая! - в исступлении кричали они.

Теперь, когда у бунтовщиков был запас столь необходимого продукта, они задумались и о мести боярам.

- Эх, Шереметевский двор бы пожечь, да в Кремле-городе он себе палаты поставил.

- Ниче, и там достанем!

- Стойте, мужики! - воскликнул всклокоченный парень лет двадцати пяти. - Обманули вас, не виноват Шереметев!

- Это как же?! Кто ж, как не он? - послышалось со всех сторон.

- Да вот так. Всем мутит боярин Воротынский, ему и прибыток главный с соли-то идет. А коли моему слову не верите, вон у него спросите, - всклокоченный ткнул пальцем в высоченного детину с желтыми, словно из соломы, волосами.

- Угу, - кивнул тот. - Воротынский податями правит.

- Да полно?

- Айда Воротынского жечь, - махнул рукой парень и побежал в сторону Никольской.

Толпа двинулась было за ним, но в это время коренастый мужичок, раскинув руки, преградил дорогу и крикнул:

- А ну-ка погодьте!

И обернулся к Гусеву.

- Слышь, Платошка, никак то Алешка Власов. Аль не признал?

- А ведь и верно, он, пес Телепневский. А дьяк тот на подхвате у Шереметева! И рыжий с ними заодно!

- Да вы что, мужики, - испугался всклокоченный, - я ж свой… ваш…

- Ах ты, Ирод, боярам продаешься?! На других вину переложить чаешь, Иуда?! - закричали в толпе, и все бросились на Власова.

Алешка завопил так жутко, что у тех, кто послабее духом, мороз пошел по коже. Но не прошло и двух минут, как его растерзанное тело оказалось на мостовой рядом с окровавленным трупом "соломенного". Люди, разгоряченные убийством, тяжело дышали, глаза их сверкали, руки тряслись.

- К палатам Телепнева! - скомандовал Гусев, и толпа кинулась на восток.

К своему несчастью, Василий Григорьевич оказался дома. Через узкое оконце он с ужасом смотрел, как сотни разъяренных мужиков с палками и кольями, выломав ворота, заполонили двор. Думный дьяк заметался по комнатам, пытаясь найти безопасный выход. Но было поздно: со всех сторон доносился топот, крики, ругань.

"Живым сволоте не дамся!"

Он схватил саблю и бросился к дверям, но воспользоваться ею не успел: толпа ворвалась в комнаты. На Телепнева бросились с дюжину человек, мгновенно разоружили и выволокли во двор.

Несчастного пленника бросили на землю, и на его голову, грудь, руки, живот посыпались камни, удары дубинок. Он завыл, но скоро сил на это не осталось. Сквозь красную пелену мелькали тени, мятежники что-то кричали, однако Телепнев уже ничего не слышал. В лицо ткнули чем-то острым, и боль от вытекшего глаза оглушила его. Несколько секунд он еще хрипел, потом изувеченное тело обмякло, голова откинулась, а слипшаяся от крови борода встала торчком.

Смерть думного дьяка бунтовщики приветствовали радостным гулом.

- Аки собаку, да и поделом!

Едва отдышались, как послышались крики:

- Дальше! Дальше!

И обезумевшая толпа рванула к следующему дому.

Когда хаос охватил всю Москву, и горела уже половина Китай-города, к ремесленникам и посадским присоединилось несколько полков стрельцов, во всеуслышание заявивших:

- Не желаем супротив простого люда за бояр кровь проливать! Вместе избавимся от их насилий и неправд!

Толпа приветствовала это решение радостным гиканьем. Вперед вырвался Иван Соколов, который хоть и не принимал участие в убийствах, но вместе с Гусевым воспринимался бунтовщиками как предводитель.

- Слухайте, братцы, - блестя глазами, воскликнул он, - коли за нас ноне такая силушка, так и в Кремль-город прорваться немудрено. А там как раз дворы тех бояр, с коих нам обида и насильство великое!

- В Кремль! В Кремль! Айда! - пронеслось над головами, толпа колыхнулась и покатилась в сторону белокаменных стен.

[27] Ныне Благовещенский собор.