Петр потянулся и открыл глаза. В спаленке было темно, лишь одинокая свечка догорала под образами, да печь потрескивала поленьям, бросая косые блики на стены царской опочивальни. Ночь. Можно еще поспать, пока не пришла мамка.

Он перевернулся на бок и устроился поудобнее. Но сон не шел. Петр лежал и думал о своих подданных, о переменах, которые происходили в его душе. Наверное, они начались в тот день, когда в бою под Смоленском через дыру в шатре он смотрел, как раненые ратники, еле стоя на ногах, вступают в бой за царя. Ни один из них не усомнился - а стоит ли оно того? А может, эта непривычная теплота в сердце появилась в тот день, когда его взял на руки Дмитрий Пожарский, богатырь в пропахшем костром плаще? Или когда преданный Васька раз за разом оказывался рядом в самые трудные моменты? Или в вечер шереметевского бунта, когда, глядя на трупы стрельцов перед Теремным, Петр не удержался и заплакал?

Конечно, были и предатели, и все же самым главным качеством подданных он считал верность. Нерассуждающую, чистую любовь к своей земле, к государю, любовь, ради которой каждый из них, не задумываясь, готов был пожертвовать жизнью. И в этой преданности была какая-то непоколебимая надежность, даже незыблемость, дававшая ясно понять - этот народ ничто не сломит, он пройдет через все испытания и останется таким же светлым душой, как был испокон веков.

После мятежа, в котором толпа растерзала Шереметева, Троекурова и других бояр-предателей, прошло почти три года. Страна поуспокоилась, и бунтов больше не было. Жизнь пошла на лад: казна потихоньку наполнялась, на Урале и под Старым Осколом старатели нашли руды, в бассейне Печоры открыли залежи угля. На Руси действовало уже несколько заводов, бояре, наконец, поняли выгоду предложений Петра и начали застраивать свои вотчины мануфактурами, лесопилками, мастерскими. Развивалось оружейное дело, хотя на разразившуюся в Европе Тридцатилетнюю войну Москва пока поглядывала со стороны.

Не отставала и медицина. Соблюдение элементарные гигиенических норм, создание больниц и богаделен при монастырях улучшили качество жизни. Удобрения, пусть и не очень эффективные, позволили повысить урожаи, и голодных почти не осталось. И народ, наконец, потянулся к грамоте: в церковных школах обучались тысячи крестьян, посадских, служилых.

В Москве существовал уже с десяток спортивных команд - зимой они играли в хоккей, летом - в регби, футбол и модный нынче в Европе jeu de paume, предшественник тенниса. Проводились даже городские соревнования.

Иностранцы дивились, а потом, возвращаясь домой, привозили рассказы о необыкновенных переменах на Руси.

Но Петр понимал: все это - результаты былых усилий, а сейчас его одолевали новые заботы. Кирилл, патриарх Константинопольский, уже некоторое время гостивший в Москве, уговаривал его встать на защиту истинной веры не только в своей стране, но и на других землях. Сетовал, что Русь осталась единственным государством, где православие процветает, остальные же - либо под пятой католиков и униатов, как единоверцы в Речи Посполитой, либо под магометанами, как греки, болгары, сербы. Произносил громкие речи о Третьем Риме…

У царя на этот счет были свои соображения. Конечно, такой союзник, как патриарх, был очень выгоден, но Петр ждал удобного момента, приблизительно зная, какие события вскоре последуют.

И дождался: запорожцы выбрали гетманом Бородавку, а Османская империя объявила войну Польше.