Мне пришло в голову после Кусачего Клуба, что Шейну могут понадобиться консультации с его проблемами с гневом. Общеизвестно, что они у него есть, но они эпично появились в этой книге, и, конечно, если он не искал некоторую помощь, кто-то будет искать за него… что привело к приказу Амелии проконсультироваться с доктором Тео Голдманом, который ближе всех из морганвилльских вампиров к профессионалу в области психического здоровья.

Я неправильно проработала доктора Голдмана и его семью, когда ввела их, и я извиняюсь за это; мои первые попытки были неуклюжими, неловкими и мучительно плохо прорисованными, и я надеюсь, что их характеризация в более поздних книгах улучшилась. Но этот портрет Тео, я думаю, несколько более лестный, если бы не то, что я собиралась сделать с этим персонажем.

Но в основном здесь Шейн становится Шейном и даже немного растет. Детские шаги, Шейн. Детские шаги.

— Что, как ты думаешь, делает тебя агрессивным? — спросил мой новый врач Тео Голдман. Он копался за своим столом, поправляя документы, регулируя угол его ручки, по-видимому, не особо обращая внимание на ответ.

Меня не дурачили. Факт был в том, что Тео Голдман слушал все внимательно… слова, паузы, как я вздыхаю. Таким образом чувства вампира были отстоем. Голдман, вероятно, слушал и мой сердечный ритм тоже.

И почему я пришел сюда, снова? Ну, мне действительно не дали особого выбора.

Я неловко поежился на диване, потом остановился и стал неподвижным, как будто это могло как-то мне помочь. Голдман кратко взглянул и улыбнулся мне. Он не был плохим парнем, для вампа; взъерошенные волосы, немного античный вид, и никогда не казалось, что он хочет разорвать мне глотку, чтобы перекусить. Клэр доверяла ему, и если моя девушка сказала это, она, вероятно, действительно ему доверяла.

— Агрессивным, — повторил я, чтобы потянуть время. Мое горло пересохло и стянуло, и я подумал попросить немного воды, но это показалось бы странным. — Вы хотите, чтобы я перечислил это в алфавитном порядке?

— Я имею в виду во всей твоей жизни, самое агрессивное, — сказал Голдман. — Первое, что приходит на ум.

— Есть много, из чего выбрать.

— Я уверен, что что-то выделяется.

— Не совсем, я…

— Ну же!

Внезапный, резкий тон голоса поразил меня как игла, и я выпалил, — Клэр! — Я немедленно почувствовал себя больным. Я не хотел влезать в эту тему, нисколько, но это просто … вышло.

В наступившей тишине, Тео Голдман откинулся на спинку стула и посмотрел на меня со спокойными, нечитаемых глазами. — Продолжай, — сказал он наконец. — Что насчет Клэр?

Что, черт возьми, я только что сказал? Это было неправдой, не совсем. Я не это имел в виду. Я уставился на свои ботинки, которые были старой потрепанной рабочей обувью, лучшее, чем можно треснуть в зубы какому-нибудь вампиру. В Морганвилле, штат Техас, ты ходишь либо в обуви для бега, либо в такой, в которой можно надрать задницу. Я не был особым бегуном.

— Ничего, — сказал я. — Это просто вылетело, вот и все. Клэр самое лучшее, что когда-либо случалось со мной. Я не злюсь на нее. Я даже не знаю, почему это сказал. — Это было хорошо, это был спокойно и откровенно, и я посмотрел на часы. Боже, прошло только пятнадцать минут, как я тут нахожусь, в этом красивом панельном офисе, сидя на этом удобном мягком диване? — Послушайте, это здорово и все такое, но мне действительно нужно…

— Почему же тогда Клэр пришла тебе в голову, со всеми ужасными вещами, которые, как я знаю, ты испытал? — спросил он. — У тебя, кстати, осталось еще тридцать минут, у нас есть достаточно времени. Расслабьтесь, мистер Коллинз. Я обещаю вам, я здесь, чтобы помочь.

— Помочь. Ага, вампиры известны своими устрашающими навыками консультирования.

— Тот факт, что я вампир беспокоит тебя?

— Конечно, это меня беспокоит! Я вырос в Морганвилле, это отчасти большое дело, сидеть и играть милашку с одним из вас.

Улыбка Голдмана была грустной, и призрачной. — Ты понимаешь, что так же, как все люди разные, все вампиры разные? Худшие убийцы, которых я когда-либо встречал в моей долгой жизни, были дышащими людьми, которые убивали не для пропитания, а ради спортивного интереса. Или еще хуже, ради убеждений.

— Не думаю, что мы можем просто согласиться, что я облажался и закруглимся?

Он смотрел на меня с такой ровной, доброй силой, что я почувствовал себя неловко, а потом он сказал, — Есть удивительное количество людей, которых заботит то, что с тобой происходит. Тот факт, что ты здесь, а не за решеткой, должен был сказать тебе об этом, я думаю. Верно?

Я пожал плечами. Я знал, что это похоже на жест типичного угрюмого подростка, но меня особо не заботило, что вамп подумает обо мне. Так что я продолжал настаивать на своем, так или иначе. Я глубоко вляпался в этот раз… глубже, чем это выглядело. Раньше они позволяли мне ускользнуть, потому что я был испорченнным ребенком, а затем, потому что я сумел в конечном итоге выбрать правильную сторону (по их определению, так или иначе) в сложной ситуации, даже против своего собственного отца.

Но на этот раз у меня не было никакого оправдания. Я добровольно участвствовал в незаконном бойцовском клубе в тренажерном зале; я принимал наркотики и запирался в клетке, чтобы драться с вампирами. За деньги. В Интернете.

Именно та последняя часть была самым большим нарушением из всех … разрушая стену тайны о Морганвилле. Конечно, никто в интернете не отнесся бы к этому серьезно; все это было трюками, спецэффектами, и кроме того, для среднестатистического посетителя, кто хотел бы приехать посмотреть на это, было скучным, город в Америке с темными тратуарами.

Это не меняет того факта, что я рисковал анонимностью — безопасностью — вампиров. Мне повезло, что я не был замурован где-нибудь без лишнего шума, или похоронен в милой, глубокой могиле где-то в темноте. Единственная причина, по которой я не был убит, это то, что у моей девушки были некие дела с вампами, и она боролась за меня. Упорно.

Она была причиной, по которой я сидел здесь, вместо того, чтобы лежать на плите в местном морге. Так почему же я назвал ее имя, когда он спросил меня о злости?

Я не ответил, даже при том, что тишина тонко тянулась, поэтому доктор Голдман откинулся на спинку стула и постучал немного ручкой по губам, потом сказал: — Почему ты считаешь, что должен бороться, Шейн?

Я громко рассмеялся. Это звучало дико и неконтролируемо, даже для меня. — Вы же не серьезно с этим вопросом, не так ли?

— Я не имею в виду борьбу, когда твоя жизнь находится в опасности, что является разумной и логичной реакцией, чтобы сохранить свою безопасность. Согласно записям, которые я просмотрел, все-таки, ты, кажется, ищишь физического конфликта, вместо того, чтобы ждать, пока это с тобой случится. Это началось в школе, кажется… хотя ты никогда не относился к хулиганам, ты проявлял особую заботу, чтобы отискать тех, кто срывался на других и — как бы ты это назвал? — преподать им урок. Ты выступаешь в роли защитника слабых и униженных. Почему так?

— Кто-то должен это делать.

— Твой отец, Фрэнк Коллинз…

— Не надо, — я откровенно его прервал. — Просто оставьте эту чертову тему, ладно? Никаких обсуждений моего чокнутого папаши, или мамы, или смерти Алиссы, ничего из этого дерьма. Я сыт этим по горло.

Он поднял бровь, достаточно, чтобы сказать мне, что он думал об этом. — Тогда мы будем обсуждать Клэр?

— Нет, — сказал я, но мое сердце было не на месте. Жутко.

Он, должно быть, почувствовал это, потому что сказал тихим и мягким тоном, — Почему бы тебе не рассказать мне о ней?

— Зачем мне это? Вы же знаете ее.

— Я хочу знать, какой ее видишь ты.

— Она прекрасна, — сказал я, и имел это в виду. — Она не знает этого, но так и есть. И она такая — "Хрупкая. Уязвимая." — Упрямая. Она просто не знает, когда нужно отступить.

— У вас, кажется, это общее.

У нас было много общего, это может показаться странным; она была из укромного, защищенного места, семья, которая любит ее, папа, который никогда ее не подведет, но так или иначе, это дало ей непоколебимую веру, что она может выдержать что угодно. У меня она тоже была, но это пришло с обратной стороны; я знал, каково это потерять все, всех, и знаю, что был только я против тьмы.

Но это было больше, чем это. Осложненность, которую я чувствовал к ней.

И я не хотел вглядываться в это слишком внимательно. — Я пытаюсь заботиться о ней, — сказал я. Это было сказано, чтобы выпустить пар, но Голдман, казалось, нашел это более интересным, чем я планировал.

— Она нуждается в заботе, как ты думаешь?

— Не все ли нуждаются?

— И твоя задача, как задача всех бойфрендов, защитить ее, — сказал он. Это прозвучало почти как мой собственный голос в моей голове. — Это то, во что ты веришь?

— Ага, — согласился я. Ежу понятно.

— Что, как ты думаешь, сказала бы Клэр, если бы услышала это?

Я не смог удержаться от небольшой улыбки. — Она бы отшлепала меня, — сказал я. — Она не думает, что ей нужен телохранитель, она всегда говорит мне об этом. — Улыбка исчезла слишком быстро, потому что каскад картинок прошел через мой мозг, неконтролируемый и яростный: Клэр улыбается мне. Клэр улыбается Мирнину. Мирнин сходит с ума, как всегда. И Клэр просто… принимает это. Снова.

Шрамы на ее шее, бледные и маленькие, но заметные для меня.

— И все же, ты злишься на нее, — сказал Голдман.

— Укуси меня, — вырвалось у меня. Давление ударило мне в голову, и я должен был встать, двигаться, пересечь комнату. Мой кулак чесался ударить что-нибудь; дикой энергии во мне не было другого выхода, кроме как через плоть, кости и боль. — Ты должен перестать давить на меня, мужик. Я не хочу платить за ремонт здесь.

Голдман был невозмутим. Он сел поудобнее и смотрел, как я расхаживаю по комнате. Если он был напуган моей выходкой, он не выглядел таковым. — Ты сердишься, потому что я высказал наблюдение, или из-за того, чем я являюсь?

— Из-за всего этого, — сказал я. — Черт, я не знаю. Послушайте, может, мы просто покончим с этим? Назовите это часом и дайте мне свалить отсюда.

— Ты можешь уйти в любое удобное для тебя время, Шейн, я тебя не держу. Но твоя терапия предписана Основателем. Если ты решишь не следовать своим обязательствам, она имеет право отменить твое условно-досрочное освобождение и поместить тебя за решетку.

— Не в первый раз.

— Я знаю, — сказал он. В этих двух словах была вселенская доброта, и это пустило поезд гнева под откос. Я не хотел ему врезать, но я также не хотел отвечать ему. Он был прав, я не мог просто уйти отсюда, не без последствий … тюрьма особо не пугала меня, но было кое-что, что сильно пугало: потеря Клэр. Заключение в тюрьме означает не видеть ее, и прямо сейчас, она была единственным светом в мире, сияющем в темноте, где я жил.

Даже если иногда я ненавидел то, что видел отраженным в том свете.

Моя рука была на ручке двери офиса. Было не заперто; я мог просто повернуть руку, переступить через порог и жить со всем, что за этим последует.

Я повернул руку и распахнул дверь. За дверью офиса было немного прохладно, и я закрыл глаза, когда легкий ветерок подул мне в лицо.

Один шаг. Это все, что требовалось. Один шаг.

Я медленно закрыл дверь и прислонился к ней спиной. — Я не трус, — сказал я.

— Я думаю, это не подлежит сомнению, — ответил он. — Но физическая храбрость, это одно. Эмоциональная смелость, это заглянуть в себя, и это уже другое, и многие не обладают такой волей. А ты?

— Не я. У моих друзей она есть. У меня нет, — сказал я. Я думал о Майкле, тихо зависшем, в одиночестве, призраком в доме, который был домом его семьи. Сурово пытаясь выжить, как наполовину вампир, скрывая правду от нас, никогда не позволяя мне увидеть его страх или ярость. Еве, которая всегда полна язвительности и веселья, со слабым страхом под всем этим; она никогда не позволяла Морганвиллю выиграть, даже если каждый день просыпаясь, она знала, что это может быть в последний раз. Клэр, уверенной, спокойной и невозмутимой, как-то вписавшейся в наше маленькое братство провалов, и объединяя нас, каждого по-своему. Без нее у меня бы никогда не хватило смелости бросить вызов моему отцу и быть на стороне Майкла, даже если бы я этого хотел.

Клэр была полна храбрости, до глубины души. Но не такой храбрости, из-за которой дерешься.

— Я думаю, ты сильнее, чем думаешь, — сказал Голдман, и наклонился вперед, пристально глядя, как я сожусь обратно на диван. — И гораздо умнее, чем кто-либо может предположить. Я предлагаю тебе сделку. Мы можем сидеть оставшуюся часть часа в тишине, если пожелаешь, и я скажу, что мы добились успеха в твоей терапии. Или ты можешь говорить. Это твой выбор. Я не буду спрашивать тебя снова.

Это были долгие десять минут, прежде чем я наконец сказал, выдавливая слова с огромным трудом, — Она так смотрела на него.

— На кого?

— На ее босса. Сумасшедшую задницу Мирнина. Я видел, как она смотрит на него, и он смотрел на нее, и это было… — Я покачал головой. — Ничего, этого не было. — Нет, это было не так, я это придумал. Хуже того, я пытался лгать самому себе. — Он ей нравится. Может, даже любит его, как сумасшедшего дядюшку.

— Ты думаешь, что она тебя не любит?

— Дело не в этом. Она не может любить его.

— Потому что он вампир?

— Да!

— Перед этим ты сказал, что она любит его как дядю. Ты думаешь, что это что-то большее?

— Не с ее стороны, — сказал я. — С его… да, возможно.

— Как ты себя почувствовал, когда узнал это?

Что за психологический вопрос. — Потерянным, — сказал я. Это удивило меня, но это было правдой. — Я чувствовал себя потерянным. И злым.

— На Клэр.

Я не ответил, потому что это было слишком пугающе. Я не мог злиться на Клэр, я просто не мог. Это была не ее вина, все это; она была любвиобильным человеком, и это было одной из причин, почему я любил ее.

Так почему же так больно думать, что она может улыбнуться Мирнину, любить его даже немного?

Потому что он вампир. Нет, потому что ты хочешь, чтобы она была только твоей.

— Рассматривал ли ты, — сказал Голдман, — что причина, по которой вампирша Глориана сочла таким легким выпустить твой гнев внутри тебя, чтобы ты дрался, в том, что ты так редко ему противостоишь?

— Что, черт возьми, это значит, это метод психиатров, чтобы заставить вопить, ломать вещи и вести себя как придурок? Потому что я уже все это делал. — Чаще, чем мне хотелось признать, даже самому себе. — Я полон противостояния.

— Да, — сказал он и улыбнулся. Это сделало его добрым и приятным, что бесило, потому что вампиры не могут так выглядеть. — У тебя наверняка всегда такое поведение. Но что, насчет честного разговора с Клэр? Ты поговорил с ней?

Я поговорил? Я разговаривал с ней, конечно — каждый день. И иногда мы говорили о том, что чувствуем, но это были поверхностные вещи, даже если это была правда. — Нет, — сказал я. Давление внутри меня ослабло, достаточно странно. Я больше не хотел треснуть кулаком что-нибудь, чтобы избавиться от него. — Я имею в виду, она знает, что мне не нравится парень…

— Ты сказал ей, прямо, как ты видишь ее отношения с Мирнином, и что это заставляет тебя чувствовать?

Это было легко. — Нет. — Черт, нет.

Он все еще улыбался, по-дедушески и очень слабо забавляясь. — Потому что сильные крутые парни не делают таких вещей, да?

Никакого дерьма, Шерлок.

— Что, если бы я сказал тебе, что быть честным с ней, очень честным, сделает ее любовь к тебе еще сильнее?

Это был полнейший бред. Если Клэр знала меня, действительно знала меня, знала ядовитую гадость, которая осела внутри меня… она бы ушла к чертям от меня, в этом нет сомнений. Я покачал головой, хотя даже не хотел делать этого.

Голдман вздохнул. — Очень хорошо, — сказал он. — Маленькие шаги. По крайней мере, ты признался мне. У нас есть еще как минимум два месяца, которые мы проведем вместе. Я считаю, что это очень хорошее начало. — Он посмотрел на часы. — И я считаю, что пришло время моего следующего приема. Очень хорошая работа, мистер Коллинз.

Я сорвался с дивана, как будто оно было катапультой, и положил руку на ручку двери, когда он сказал, — Еще одна вещь, если ты не возражаешь: Я хотел бы дать тебе некоторое домашние задание.

— Ага, потому что это никогда не устареет, — сказал я, но я уже смирился с нравоучением, или каким-нибудь психологическим дерьмом, которое он собирался вытащить из его пыльной бессмертной сумки уловок.

Он удивил меня. — Я бы хотел, чтобы ты попробовал, в течение следующих двадцати четырех часов, решить какую-нибудь возникшую проблему, не давая волю гневу. Если тебе представится случай драться, я бы хотел, чтобы ты отступил. Если кто-то попытается задеть тебя словесно, разряди обстановку. Если тебя оскорбят, уходи. Просто в течение двадцати четырех часов. Потом можешь участвовать в драках сколько душе угодно.

Я повернулся и уставился на него. — Я действительно могу провести день, не избивая никого, знаете ли. Иногда даже два дня.

— Да, но ты направляешь свой гнев в разные стороны, более мелкие, ты можешь этого даже не осознавать. Возможно, хорошо подумав об этом, ты поймешь, как много ты позволяешь этому управлять твоим поведением и менять мир вокруг тебя. — Потом он кивнул. — Это все. Просто попробуй, один день. Мне будет интересно услышать, что ты почувствуешь после этого.

Я пожал плечами и открыл дверь. — Конечно, док. Нет проблем.

***

Я даже не успел выйти из здания, как подошло мое первое испытание. Это было одно из сложных.

Физически, Моника Моррелл была привлекательной девушкой — не такой прекрасной, как она сама думала, но по шкале до десяти она была по крайней мере на семь, и это было, когда она на самом деле не старалась. Сегодня она определенно поработала на восемь с половиной баллов, и, вероятно, у нее получилось. Она была в коротком розовом платье и выглядела… блестяще, я думаю. Девушки, вероятно, могут рассказать все технические детали этого, но суть была в том, что она обращала на себя внимание.

И первым моим порывом, самым первым, было врезать ей прямо в розовый блеск для губ.

Это было так знакомо мне, что немного удивило меня, когда я счел это назначенным домашним заданием Голдмана. Она еще даже не заметила меня, не ухмыльнулась или сделала придирчивый, холодный комментарий; она не напоминала о моей мертвой семьей, или оскорбляла мою девушку, или сделала любую из тысячи вещей, которые могли вывести меня из себя. Это был просто рефлекс, мне хотелось сделать ей больно, и я был вполне уверен, что большинство людей не имеют таких побуждений.

Я сделал глубокий вдох, и, когда она подняла голову и увидела меня выходящим из лифта, я придержал для нее дверь. Я не улыбнулся — это, вероятно, выглядело, как будто я хотел укусить ее, — но я вежливо кивнул и сказал, — Доброе утро, — как будто она была нормальным человеком, а не убийственной сукой, которая не заслуживает того, чтобы дышать.

Она замялась, просто немного странно вздрогнула, как будто не могла до конца понять, какую игру я вел. Если бы я не смотрел на все это, я бы никогда не увидел странное выражение, которое мелькнуло на ее лице, и даже тогда, у меня ушло еще несколько секунд, чтобы понять, что оно означает.

Она боялась.

Вспышка страха исчезла, она смахнула свои блестящие волосы назад и прошла мимо меня в лифт. — Коллинз, — сказала она. — Итак, ты установил тут взрывчатку? — Она сказала это, как будто была впечатлена, и ткнула пальцем с идеальным маникюром по одной из кнопок лифта. — Или ты просто собираешься облить меня краской перед тем, как закроются двери?

Я собирался сказать много чего — может быть, о том, что она заслуживает умереть в огне — и тогда я отпустил дверь, сделал шаг назад, и сказал, — Хорошего дня, Моника.

Она все еще таращилась на меня с крайне озадаченным выражением лица, когда я развернулся и ушел, руки в карманах.

Разочарованный? Да, немного. Но как ни странно веселый. По крайней мере, я могу заставить ее задуматься, подумал я. И это ощущалось маленькой победой, только потому, что я не сделал первое, что пришло мне в голову.

Идя домой, я кивал людям, которых знал, ими было большинство прохожих. Я не набросился ни на кого. Я даже не сказал ничего ехидного. Это было своего рода чудо.

Я решил немного проверить свою удачу, и остановился у Точки Сбора.

Если бы я был довольно непопулярным в Морганвилле раньше, я бы поставил дело на совершенно новый уровень. Уровень ниже. Я вошел в кафе, что делал раньше тысячу раз, и на этот раз, разговоры мертвецки прекратились. Студенты колледжа проигнорировали меня, как они всегда делали; я был местным, несущественным в их собственном маленьком изолированном мире; жители Морганвилля отреагировали, как будто заразный больной только что зашел в дверь. Некоторые проявили большой интерес к их латте и мокко; другие шептались, поворачивали головы, сверля меня глазами.

Разошлись слухи, что я был на испытательном сроке у Основателя. Где-нибудь, какой-нибудь предприимчивый молодой козел принимал ставки, выживу я на этой неделе или нет, и шансы шли не в мою пользу.

Моя соседка по дому Ева была за прилавком, она наклонилась и помахала мне рукой. Она вплела несколько временных синих прядей в ее угольно-черные волосы, что придало ей немного интересный вид, особенно вместе с мертвенно-бледными голубыми тенями и соответствующей, очень блестящей футболкой. Поверх ее прикида, который, вероятно, был более вызывающий, чем обычно, на ней был фартук Точки Сбора. — Эй, солнце, — сказала она. — Какой тебе яд?

Зная Еву, она буквально это и имела в виду. — Кофе, — сказал я. — Обычный, без всяких добавок.

Она широко раскрыла глаза, и наклонилась, перейдя на шепот, — Честно, мужчины иногда добавляют сливки в кофе. Я видела это в новостях. Попробуй латте как-нибудь, от него не упадет твой уровень тестостерона или еще что-нибудь.

— У… — Я на автомате собирался сказать "Укуси меня", что было бы правильно, свойственно и удобно для нас обоих; это не была гневная реакция, это была обычная вещь, которую я говорил, когда Ева стебалась надо мной. Я любил ее, но так мы разговаривали. Наверное, это было не из правил Голдмана, но я подумал, что, может быть, просто может быть, я мог попытаться изменить это. — Хорошо, — сказал я.

Я получил непонимающий взгляд. — Прошу прощения?

— Хорошо, — повторил я. — Я попробую латте, если ты думаешь, что он вкусный.

— Ты… — Ева медленно склонила голову набок, ее ровно постриженные волосы упали на плечо. — Подожди, ты только что сказал, что хочешь, чтобы я сделала тебе напиток, который не из тех, которые делают на стоянке грузовиков?

— Это проблема?

— Нет. Нет, совсем нет, — сказала она, но слегка нахмурилась. — Ты в порядке?

— Да, в норме, — сказал я. — Просто пробую что-то новенькое сегодня.

— Ха. — Ева изучала меня в течение нескольких долгих секунд, и затем улыбнулась. — Это как раз то, что тебе нужно, парень. — Она подмигнула мне и начала возиться с эспрессо и топленым молоком, я повернулся, чтобы посмотреть на народ, сидящий за столами. Несколько местных бизнесменом, сидящих в нескольких минутах езды от их офисов; студенты колледжа с их рюкзаки, наушниками и стопками учебников; бледные люди, сидящие в темной части помещения, подальше от окон.

Один из них поднялся и направился ко мне. Оливер, владелец заведения, который изменил термин "хиппи чудак”… он завязал свои длинные седеющие волосы в хвост, и был одет в фартук Точки Сбора, что придавало ему милый и приятный вид. Он таким не был, и я был одним из тех, кто знал, насколько опасным он был на самом деле.

Он также не был моим большим поклонником. Когда-либо, я имею в виду, но особенно сейчас.

— Коллинз, — он поздоровался со мной, выглядя не слишком в восторге, принимая мои деньги за кофеин. — Я думал, ты должен быть на терапии. — Он не потрудился понизить голос, и я увидел Еву, которая подслушала, вздрогнула и сосредоточила свое внимание строго на напитке, который готовила.

— Уже был, — сказал я. Это не могло звучать приветливо, но также не звучало злобно. Своего рода достижение. — Ты можешь спросить у дока, если хочешь.

— О, я спрошу, — сказал он. — Это бесполезное милосердие к тебе не моя идея, и если ты не в состоянии выполнить условия твоего досрочного освобождения…

— Я буду в тюрьме, — сказал я.

Оливер улыбнулся, и это была страшная вещь. — Возможно, — сказал он. — Но я бы не стал рассчитывать на это. У тебя было слишком много шансов. Терпение Амелии может быть безграничным, но я обещаю тебе, мое нет.

— От… — … вали, мужик, я не впечатлен размером твоего… Ага, это совсем не по правилам Тео. Я прикусил язык, почувствовал кровь, и действительно хотел провести несколько зажигательных раундов с ним. Вместо этого, я вздохнул, посчитал до пяти, и сказал, — Я знаю, что не заслуживаю шанса. Я сделаю все возможное, чтобы заслужить его.

Его брови резко поднялись, но глаза оставались холодными. — Это было сделано на мой протест. Опять. Ты не должен тратить впустую свое внезапное изменение взглядов на меня.

Ну, я бы попробовал.

Ева откашлялась, громко, и толкнула мне мой напиток. — Держи, — сказала она. — Эй, Клэр встретит тебя?

— Нет, у нее занятия. Спасибо за это. — Я дал пять, и она ответила. Оливер наблюдал за этим без комментариев, к счастью; я уже израсходовал весь свой резерв вежливого разговора с вампирами, слов, от которых не упал бы замертво.

Я отнес напиток к свободному столу и сел. У меня был хороший вид на улицу, так что я наблюдал за людьми и исследовал свой телефон. Латте, удивительно, был не плох. Я видел, что Ева наблюдает за мной и показал ей поднятые большие пальцы. Она безмолвно поаплодировала. Счет таков: Шейн три, вспыльчивость ноль, я думал и чувствовал себя отчасти самодовольным из-за этого, когда на меня упала тень. Я поднял глаза, чтобы увидеть трех спортсменов Техасского Университета Прерий — которые особо не говорили, в великом мире спорта — нависшие надо мной. Они были крупными чуваками, но не намного больше, чем был я. Я автоматически сделал предварительные вычисления … три к одному, тот в середине был главарем, и у него был сердитый вид. Первый приятель выглядел рассеянно, но у него был многократно сломанный нос и он был не чужд вмешаться. Второй приятель был непомеченный, что означало, что он или особо не был бойцом, или он был смехотворно хорош.

Эх, у меня были соперники и похуже. По крайней мере, ни у одного из них не было клыков.

— Ты за нашим столом, — сказал тот, что был в центре. Он был одет в выделяющую мышцы футболку Морганвилльской Средней Школы, со школьным талисманом — гадюкой — и я, наконец, узнал его. Он был местным парнем, и он только начинал зарабатывать репутацию как нарушитель порядка перед тем, как я уехал из города. Тогда он тоже был задирой. — Двигайся, лузер.

— О, привет, Билли, как дела? — спросил я, ни на дюйм не сдвинувшись. — Давно тебя не видел.

Он не был нацелен на болтовню, и я получил от него бессмысленный взгляд, потом сердитый. — Ты меня слышал, Коллинз? Вали. Не собираюсь повторять дважды.

— Нет? — Я посмотрел на него и отпил свой латте. — Точка Сбора, чувак. Ты действительно собираешься начать какое-то дерьмо здесь, когда он смотрит прямо на нас? — Я кивнул в сторону Оливера, который скрестил руки на груди и смотрел на нас с таким выражением, что я был удивлен, как кто-то из нас не загорелся. Я потягивал латте, и ждал. Этот отказ от насилия был забавной штукой, потому что я собирался смотреть, как корчится Билли, не взмокая от пота.

Только проблема была в том, что Билли не был сильно умным, и он ударил кулаком мне в лицо. Как будто сосунок ударил в челюсть.

Я бросил свой латте и поднялся со стула одной волной мышц, мой кулак сжался еще до того, как боль дошла до мозга, как кувалда. Контратака была инстинктивной, и это было необходимо, потому что никто, никто не может меня вот так бить и не получить сдачи.

Я отступил для реально серьезного удара, когда услышал, как голос Тео Голдмана сказал, ясный, как колокол, двадцать четыре часа.

Черт.

Я проглотил свой гнев, разжал кулак, и блокировал следующий удар Билли. — Ты должен мне латте, — сказал я, что было чем-то, что я совсем не собирался говорить, когда-либо. Стол был в беспорядке, кофе пролит и с краев стекало молоко. Мое сердце колотилось, и я хотел избить всех трех парней, пока они были слишком глупы, чтобы двигаться. На этот раз, сдержанность не ощущалась хорошо; она ощущалась, как проигрыш. Я чувствовал себя трусом. И я ненавидел это.

Но я проиграл и ушел. Стол был у них. Теперь они должны были очистить свой собственный беспорядок.

Снаружи воздух был резким и промозглым на моей коже, я прислонился к кирпичам и глубоко вздохнул, несколько раз, пока красный туман, который все еще затуманивал мое зрение, не начал проясняться. У моей реакции "дерись или убегай" была только одна установка, я начал понимать; это не было умно. Это было весело, но это не было умно.

Выбежала Ева, все еще в ее переднике. Она увидела меня, стоящего там и остановилась. — Эй! — выпалила она. — Ты в порядке?

— Прекрасно, — сказал я. — Он слишком слабый, чтобы сломать что-нибудь, кроме его собственной руки. Не переживай.

— Нет, я имею в виду — Боже, Шейн, ты просто… — Ева уставилась на меня на секунду, и я думал, что она собиралась сказать что-то, что заставит меня почувствовать себя чертовски хуже, но тогда она обвила меня руками и крепко обняла. — Ты только что сделал что-то абсолютно классное. Хорошее для тебя.

Ха.

Она ушла, прежде чем я смог объяснить, что это был не совсем мой выбор.

Классное? Девчонки странные. Нет ничего классного в том, чтобы получить по лицу от сосунка и уйти.

Но я думаю, сегодня я боролся с самим собой, и да поможет мне Бог, я был в выигрыше.

***

Вечером я должен был встретить Клэр из кампуса; ей действительно не нужна охрана, но мне нравилось думать иначе, и проводить время с ней всегда было плюсом. У меня было много чего, что я должен компенсировать, с Клэр; я лгал ей, и когда меня поглотила тьма бойцовского клуба, для нее я тоже стал тьмой. Она не заслужила этого, или любой из тех ужасных вещей, которые я сказал, или думал. Потребуется много усилий, чтобы вернуть все обратно, но я был полон решимости сделать это.

И как обычно, я не позволил бы чему-нибудь помешать мне, но когда я проходил мимо заброшенного дома на Фокс-стрит, второму с края, с выбитами окнами и старого, с облупившейся краской, я услышал что-то похожее на приглушенный, отчаянный плач. "Это кошка," — сказал я себе. Место было безжизненной развалиной, и двор был настолько заросшим, что просто добраться до входной двери, означало бы полноценное сафари, с колючими сорняками, возможно, со змеями и ядовитыми пауками, и кто-знает-чем-еще. Я действительно почувствовал бы себя чертовски глупо, если бы меня укусила змея, когда я собирался спасти кота, который даже не был в беде.

Но это действительно не похоже на кошку.

В Морганвилле, основным правилом выживания всегда было идти дальше, но я никогда не придерживался этой стратегии; это душераздирающе, наблюдать боль людей и ничего не делать, чтобы помочь. Голдман был прав, у меня был комплекс спасителя, но черт побери, в Морганвилле, люди иногда нуждаются в помощи.

Как, скорее всего, сейчас.

Я вздохнул и начал проталкиваться сквозь дебри по пояс к дому. Парадная дверь была заперта; я отсюда мог видеть, что замок был все еще не поврежден. Кто бы ни нашел туда дорогу, сделал это, по крайней мере с небольшой хитростью.

В окнах все еще торчало разбитое стекло, поэтому даже если кто-то еще прошел таким путем, я не собирался идти там — и мне не пришлось, потому что задняя дверь была широко раскрыта, совсем-не-манящий прямоугольник черноты.

Теперь я мог слышать возню, и плач был громче. Определенно он был приглушенным. Он доносился со второго этажа, и судя по тяжелым ударам, драка продолжалась.

Лестница скрипела и трещала, предупреждая кого-либо, кто уделял хоть малейшее внимание, что я шел туда, и я не был удивлен, когда девочка лет четырнадцати появилась на верхней ступеньке, задыхаясь и рыдая, и бросилась мимо меня в сторону выхода. Она выглядела относительно нормально; если была напугана.

Парни — двое из них — наверху лестницы не были намного старше ее. Шестнадцать, семнадцать, может быть. Местные ребята, но никто из них мне не приметился раньше.

Они были реально удивлены увидеть меня.

— Эй, — сказал я, и остановился там, где был, на полпути, блокируя путь вниз. — Вы не хотите объяснить, что только что произошло?

Один из них сделался храбрым. Не хороший вид для него. — Не твое дело, придурок, — сказал он, и бросил беглый взгляд на меня. — Мы ничего не делаем.

— Ты имеешь в виду сейчас, — сказал я. — Вот профессиональный совет, детки, когда плачут девочки, это из-за вас. — Сейчас я был зол, злее, чем когда меня ударил сосунок Билли. Это была бы бессмысленная драка. У этой, с другой стороны, был повод. — Вы знаете, кто я?

По меньшей мере у одного из них было немного здравого смысла, и он кивнул. — Коллинз, — сказал он, и потянул своего друга за руку. — Чувак, оставь это.

Друг не был настолько умен. — Ты не сможешь ничего доказать, — ответил он мне. Я пожал плечами.

— Ага, меня бы это действительно могло волновать, если бы я был копом, но я не коп. Я просто парень, который много бесится. Предлагаю сделку. Я собираюсь дать вам один шанс, пообещать мне, что вы перестанете быть полными кретинами. Сделайте это, и вы можете валить к чертям отсюда. — Мой голос похолодел для следующей части. — Если вы нарушите свое обещание, снова прикоснетесь к какой-нибудь девочке в этом городе, которая сама об этом не попросит, я оторву ваши болтающиеся отростки, вы меня поняли?

— Кто умер и сделал тебя Бэтменом, ублюдок? — спросил самый крупный.

— Давайте просто вспомним моего отца, — сказал я. — Потому что он бы уже оставил вас комнатной температуры на полу. Я более добрая, более мягкая версия. — Не совсем правда; у моего отца не было никакого морального предела. Если бы эти дураки были вампами, то он был бы тут как тут, но очередные человеческие идиоты? Он бы пожал плечами и ушел.

Хотя им этого знать не нужно.

— Чувак, давай уже просто пойдем! — сказал придурок поменьше, и не стал ждать, пока его друг блеснет умом; он поднял обе руки, сдаваясь и протиснулся мимо меня вниз по ступенькам. Когда он добрался до первого этажа, он побежал.

Оставшийся парень сунул руку в карман и щелкнул, открывая, довольно опасно выглядящим ножом. Я уважаю ножи. Это подняло его на уровень или два по моей шкале угрозы, хотя он еще даже не добрался до оранжевого сигнала. — Плохая идея, — сказал я ему, и начал подниматься к нему по лестнице. — Очень, очень плохая идея.

Он начал пятиться, явно напуганный; он думал, что только обладание ножом означало, что он выиграл. Я добрался до верхней ступеньки и рванул, отбив его руку с ножом в сторону, вывернул его, и поймал оружие, прежде чем оно ударилось об пол.

Тогда я положил руку ему на грудь, толкнул к стене, и показал нож. — Плохая идея, — повторил я, и загнал нож в стену рядом с его головой, достаточно близко, чтобы он мог почувствовать, как тот проскользнул мимо него. Он стал очень, очень бледным, и вся бойцовская спесь вышла из него, как будто я на самом деле ударил его ножом. — Тебе просто преподали урок. У тебя больше нет свободы действий, осел; ты добился частых встреч со мной. И мне должно понравится то, что я увижу, ты меня понял? Если хоть одна девочка заплачет, даже из-за грустного фильма, мы закончим это тем, что тебе действительно не покажется хорошим.

Я хотел треснуть маленькому ублюдку, но я этого не сделал.

Я просто смотрел на него несколько долгих секунд, потом вытащил нож, сложил его и положил в свой карман. Тогда я отпустил его. — Брысь, — сказал я. — У тебя есть десять секунды форы.

Он этим воспользовался.

Я сел на ступеньки, играя с ножом, который он оставил. Я не потерял самообладание, но я также применил насилие. Ничья.

Я не слышал его, но вдруг я понял, что кто-то был у подножия лестницы, смотря вверх в полумраке. Бледная кожа, вьющиеся растрепанные волосы, вышедшая из моды старая одежда. Маленькие очки, спущенные на нос.

Доктор Тео Голдман.

— Вы следили за мной? — спросил я. Я чувствовал себя на удивление спокойным.

— Да, — сказал он. — Мне было любопытно, как много усилий ты приложишь. Я приятно удивлен.

Я махнул рукой с ножом. — Итак, как это считается?

Он улыбнулся, совсем чуть-чуть. — Я действительно никогда не был сторонником поговорки, что ты должен подставлять другую щеку, — сказал он. — Против зла нужно бороться, или что это значит, если мы хорошие? Доброта не может быть слабостью, иначе она перестает быть хорошей. — Он пожал плечами. — Давай назовем это ничьей.

Я мог жить с этим. — Вы были правы, — сказал я. — Не должно быть постоянной борьбы, все время. Но я буду скучать по этому. По постоянной.

— О, — сказал он весело, — Я совершенно уверен, что будет много возможностей для тебя, удовлетворить свои желания. Это Морганвилль, в конце концов. Увидимся завтра.

Его уже не было, когда я моргнул. Я покачал головой и начал засовывать нож в карман.

— Оставь его, — донесся его голос. — Я доверяю тебе больше, когда ты не вооружен.

На этот раз я ухмыльнулся, и бросили нож сквозь щель в досках. Он был поглощен домом.

Еще не прошли двадцать четыре часа, но почему-то я чувствовал, что, пожалуй, смогу поступать так и дальше.

Наверно.