Больше всего я любила вечер понедельника. Я все еще находилась на той стадии жизни, когда рабочие дни недели кажутся восстановительным периодом после выходных, и все еще не понимала тех людей, которые рассматривали ситуацию в совершенно ином свете.

Обычно только в понедельник вечером нас всех — меня, Карен и Шарлотту — можно было застать дома, где мы приходили в себя после тягот субботы и воскресенья.

По вторникам Шарлотта после работы посещала свои уроки фламенко (или уроки фламинго, как она говорила; никто не поправлял ее, чтобы не расстроить бедняжку). По средам уходила в разведку боем то одна из нас, то сразу двое. И очень часто случалось так, что в четверг мы все выходили в свет, разогреваясь перед полномасштабными тусовками, длящимися с пятницы по воскресенье включительно.

Именно в понедельник вечером мы ходили в супермаркет и закупали на неделю вперед яблоки, виноград и нежирные йогурты. Именно в понедельник вечером мы ели тушеные овощи и твердо обещали, что перестанем есть мучное и что не будем больше пить, по крайней мере — до следующей субботы. (Во вторник мы ели макароны и пили вино, в среду наедались мороженым и шоколадным печеньем после пинты пива в местном пабе, в четверг наступала очередь китайского ресторанчика и похода по барам, ну а с пятницы по воскресенье ни о каких ограничениях, ни о каком воздержании не приходилось и говорить. Потом снова наступал понедельник, и мы снова покупали яблоки, виноград и нежирные йогурты.)

Когда я пришла домой, там уже была Шарлотта. Она разгружала пакеты с покупками и попутно освобождала холодильник от очень-давно-просроченных упаковок йогурта.

Я поставила свои сумки рядом с ее пакетами.

— Покажи, что ты купила? Что-нибудь вкусненькое? — спросила Шарлотта.

— Яблоки…

— О-о. Я тоже.

— …и виноград…

— Я тоже.

— …и обезжиренный йогурт.

— Я тоже.

— Так что, увы, ничего вкусненького, извини.

— Жаль. Но это и к лучшему: я как раз собиралась начать правильно питаться.

— Я тоже.

— И чем меньше соблазнов, тем лучше.

— Точно.

— Карен побежала в магазин на углу. Надеюсь, она не купит там ничего вкусного.

— В нашем магазине? У мистера Пападопулоса?

— Да.

— Там не купит.

— Почему?

— Потому что там нет ничего вкусного.

— Пожалуй, ты права, — задумчиво произнесла Шарлотта. — Там все выглядит таким… ну грязным, что ли. Даже шоколад какой-то мятый, как будто его завезли еще до войны.

— Ага, — я согласно кивнула. — Я считаю, что нам очень повезло. Представляешь, как бы мы растолстели, если бы рядом с нами был магазин, где продаются вкусные и аппетитные продукты?

— Мы были стали просто жирными, — ужаснулась Шарлотта. — Жирными бочками.

— И я бы советовала агентам по недвижимости указывать наличие магазинов в объявлениях. Например: «Квартира с тремя спальнями, полностью меблирована, вторая зона, рядом со станцией метро, очень далеко от приличного магазина, где можно купить свежий шоколад».

— Именно! — воскликнула Шарлотта.

— А вот и Карен.

Карен вошла в кухню с грозным, как туча, лицом и бросила свои покупки на стол. Очевидно, она была чем-то рассержена.

— Что случилось, Карен? — спросила я.

— Послушайте, кто положил в нашу копилку какие-то дурацкие песеты? Мне было так неловко в магазине. Мистер Пападопулос теперь считает, что я обманщица, а ведь всем известно, что говорят об отношении шотландцев к деньгам!

— А что говорят? — спросила Шарлотта. — А, вспомнила, что они очень жадные. Что ж, в этом есть… — Шарлотта замолчала, увидев, что Карен нахмурилась еще больше.

— Кто положил их туда? — прорычала Карен. Она умела быть очень грозной.

Я сначала хотела свалить все на Прыщавую Спину, бедную отвергнутую Прыщавую Спину, который звонил в воскресенье, желая поговорить с Шарлоттой, но услышал только, что по данному телефону никакой Шарлотты не проживает.

— Э-э… — начала я и передумала.

Карен ведь все равно все узнает. Карен выудит из меня правду. Или совесть будет грызть меня до тех пор, пока я сама не сознаюсь.

— Извини, Карен, наверное, это я виновата… То есть я не клала песеты в копилку, но это из-за меня они появились в доме.

— Но ты же никогда не была в Испании.

— Да, это Гас хотел дать мне их, но я не взяла, а оставила где-то на полке, а кто-нибудь другой, наверное, нашел их и положил в копилку, думая, что это настоящие деньги…

— А, ну раз это Гас их принес, то все в порядке.

— Что? — спросили хором мы с Шарлоттой. Нам крайне редко приходилось быть свидетелями такой милости и благосклонности со стороны Карен.

— Ну да, а что такого? Кстати, он очень милый. Ненормальный, конечно, но в хорошем смысле этого слова. Элизабет Арден, надо же придумать, — хмыкнула она добродушно.

Мы с Шарлоттой обменялись тревожными взглядами.

— Разве тебе не хочется стукнуть его? — спросила я. — И разве ты не заставишь его пойти к мистеру Пападопулосу извиниться и объяснить, что ты не скупая, как все шотландцы, и вовсе не хотела обманывать его…

— Да нет, зачем, — отмахнулась Карен.

Я была тронута переменой в нашей суровой подруге. Она вела себя куда менее агрессивно, куда более человечно, чем обычно!

— Но вот ты, — добавила она, — ты сходи. Сходи и объясни все мистеру Пападопулосу.

— Но…

— Можешь, конечно, сначала поужинать. Только не забудь, что он закрывается в восемь.

Я смотрела на нее, пытаясь понять, шутит она или говорит серьезно. Мне совсем не хотелось начинать волноваться и нервничать до тех пор, пока этот вопрос оставался невыясненным.

— Ты шутишь, да? — с надеждой спросила я.

Последовала небольшая пауза, и затем она сказала:

— Хорошо, это шутка. Теперь мне лучше не ссориться с тобой — ты ведь дружна с Дэниелом и все такое.

Она улыбнулась мне своей самой обаятельной и обезоруживающей улыбкой, словно говоря: «Да, я знаю, что я взбалмошная, но все равно меня все любят!» Я слабо улыбнулась в ответ.

Лично я целиком и полностью за откровенность. То есть… нет, это ложь, на самом деле я считаю, что люди ее ужасно переоценивают. И Карен вела себя так, как будто откровенность была наивысшей добродетелью, величайшим благодеянием с ее стороны. А по-моему, существуют вещи, о которых можно и нужно не говорить. И еще мне кажется, что некоторые люди используют фразу «я хочу быть честным с тобой» как прикрытие своей зловредности. Сначала они открывают шлюзы недоброжелательности и намеренной жестокости и портят окружающим жизнь, а потом с невинным лицом говорят: «Но это же чистая правда».

— Ты, главное, не забывай говорить ему почаще, какая я замечательная, — наставляла меня Карен. — И еще скажи, что в меня влюблены миллион парней.

— Э-э… ладно, — согласилась я.

— Я тушу брокколи, — сообщила Шарлотта, возвращая нас к бытовым проблемам. — Вы будете?

— А я собиралась потушить морковку, — сказала я. — Кто-нибудь еще хочет?

Мы немедленно заключили трехстороннее соглашение относительно равного потребления наших овощных блюд.

— Да, Люси, — как бы невзначай сказала Карен. Я напряглась. — Звонил Дэниел.

— О-о… да. Ну и что?

Я очень надеялась, что прозвучало это достаточно уклончиво и равнодушно.

— Он звонил мне, — торжествуя, сказала Карен.

— Отлично.

— Не тебе. Мне.

— Отлично, Карен, — засмеялась я. — Как я понимаю, вы теперь пара?

— Очень на это похоже, — самодовольно ухмыльнулась Карен.

— Рада за вас.

— Так что привыкни к этой мысли, Люси.

Мы поели тушеных овощей и посмотрели несколько сериалов и душераздирающий документальный фильм о естественном деторождении. Женщины с искаженными, потными лицами, стоны и крики…

— Кошмар, — проговорила Шарлотта, глядя на экран в состоянии глубокого шока. — Я никогда не буду рожать.

— И я тоже, — горячо подхватила я, внезапно осознав, как здорово не иметь бойфренда.

— Но ведь можно сделать внутривенное обезболивание, — сказала Карен. — И тогда ничего не почувствуешь.

— Иногда обезболивание не действует, — сообщила я ей.

— Да ты что? Откуда ты это знаешь? — заволновалась она.

— Да, Люси права, — подтвердила Шарлотта. — У моей невестки так было, и она говорит, что она была просто в агонии и что ее крики были слышны за три квартала от больницы.

Хорошая история, отлично рассказана, но я не знала, верить Шарлотте или нет, потому что она была родом из Йоркшира, где все, похоже, только и делают, что травят разные байки о невыносимой боли.

Эта кровожадная история не произвела большого впечатления и на Карен. Думаю, что в случае с Карен сработает все, включая внутривенное обезболивание: ничто не посмеет ей противиться.

Где-то к половине десятого краткое насыщение тушеными овощами выветрилось, и на нас набросился дикий голод.

Кто сдастся первой?

Напряжение росло, росло, росло, пока наконец Шарлотта не сказала небрежным тоном:

— Никто не хочет пойти прогуляться?

Мы с Карен попытались скрыть благодарные улыбки.

— Прогуляться куда? — осторожно спросила я.

Я не собиралась никуда идти, если это не было связано с принятием пищи, но Шарлотта оправдала мои ожидания.

— До закусочной, — ответила она, немного смущаясь.

— Шарлотта! — хором воскликнули мы с Карен в притворном негодовании. — Как не стыдно! А как же наше решение?

— Но я проголодалась, — жалобно сказала она.

— Съешь морковку, — посоветовала Карен.

— Лучше я умру от голода, чем буду есть морковь, — созналась Шарлотта.

И я отлично понимала ее. Я бы предпочла съесть кусок каминной полки, лишь бы не морковь.

— Что ж, — вздохнула я. — Раз ты так сильно проголодалась, то я схожу с тобой. — Я была очень довольна. Мне до смерти хотелось чего-нибудь жареного.

— Что ж, — вздохнула Карен, — чтобы вам не было так стыдно, то купите и мне порцию картошки.

— Нет-нет, если ты только из-за нас, то не надо, — любезно сказала Шарлотта. — То, что у нас с Люси нет силы воли, совсем не означает, что ты тоже должна нарушать диету.

— Ничего, — махнула рукой Карен.

— Да нет же, правда, — настаивала Шарлотта. — Тебе совсем не обязательно есть из-за нас.

— Заткнись и иди купи мне картошки! — рявкнула Карен.

— Большую порцию или маленькую?

— Большую! С соусом карри и с копченой колбасой!