Я заметила, что занавеска в гостиной заколыхалась. Мы даже не успели нажать кнопку звонка, а мама уже распахнула дверь.
На секундочку мне стало ее жалко. «Неужели ей больше нечего делать?» — подумала я.
— Здравствуйте, здравствуйте, — весело приветствовала она нас, прямо-таки лучась гостеприимством и дружелюбием. — Сегодня на улице так холодно! Как дела, Дэниел? Как мило с твоей стороны, что ты приехал навестить нас! Ты сильно замерз? — спросила она, беря руку Дэниела в свои ладони. — Да нет, вроде не очень. Снимайте же пальто и проходите в комнату. Я уже сделала вам по кружке…
— О, миссис Салливан, я и не знал, что вы занялись гончарным ремеслом! — Дэниел с улыбкой подмигнул моей матери.
— Какой шутник! — залилась она в ответ по-девичьи звонким смехом и убежала на кухню.
Я сунула два пальца в рот и изобразила, что меня тошнит.
— Прекрати, — тихо проговорил Дэниел.
— Что это ты вдруг стал таким сердитым? — удивилась я. — Со мной ты обычно бываешь полюбезнее.
— Потому что иногда ты ведешь себя как избалованный ребенок.
Эта фраза разозлила и расстроила меня, поэтому, пока мы раздевались и вешали свои пальто на вешалку в крохотной прихожей, я раз пятьдесят повторила противным голосом: «Я — избалованный ребенок». Дэниел лишь неодобрительно поднял брови, но я знала, что он изо всех сил старается не рассмеяться.
— Если ты скажешь, что я веду себя по-детски, я тебя стукну, — предупредила я.
— Ты ведешь себя по-взрослому.
Тут у нас произошла небольшая стычка. Я размахнулась, чтобы ударить Дэниела, а он схватил меня за запястья и смеялся над моими попытками вырваться. Я дергалась и извивалась как могла, но не добилась ни малейшего успеха, а он все это время стоял как ни в чем не бывало и насмешливо взирал на меня сверху вниз.
Меня взволновало это поведение а-ля мачо. Более того, если бы на месте Дэниела был любой другой мужчина, то ситуация показалась бы мне весьма эротичной.
— Громила ты здоровенный. — Я знала, что эти слова заденут его. И точно: он тут же отпустил мои руки. Как ни парадоксально, меня это огорчило.
Мы прошли в теплую кухню, где мама суетливо расставляла печенье, сахарницу и молоко.
Папа сидел в кресле и негромко похрапывал. Я подошла к нему и нежно погладила его по седой лохматой голове. Его очки сбились на сторону, и я вдруг увидела, что он — старик. Не мужчина средних лет и даже не пожилой мужчина, а настоящий старик.
— Садитесь, выпейте чаю, вам надо согреться, — сказала мама. — Люси, у тебя, кажется, новая юбка?
— Нет.
— Какой она марки?
— Это не новая юбка.
— Это я слышала. Где сшита?
— Ты не знаешь этой марки.
— А может, знаю? Может, я не такая отсталая, как тебе кажется, — сказала она и снова по-дурацки захихикала, поглядывая на Дэниела и подвигая к нему тарелку с печеньем.
— «Кукай», — проговорила я сквозь сжатые зубы.
— Что это за название такое? — спросила она и притворно засмеялась.
— Я же говорила тебе, что ты не знаешь такой марки. — Не знаю. И не хочу знать. А что за ткань? — Она схватила меня за подол.
— Понятия не имею! — Я раздраженно пыталась вырвать юбку из ее хватки. — Я покупаю вещи, потому что они мне нравятся, а не потому, что они сшиты из какой-то определенной ткани.
— Голая синтетика, — возмутилась мать. — Нет, ты посмотри только, как она мнется!
— Прекрати.
— А строчка — да любой ребенок прошил бы ровнее! Сколько, ты говоришь, она стоила?
— Я этого еще не говорила.
— Ну так скажи.
— Не помню, — буркнула я.
— Все ты отлично помнишь, просто тебе стыдно признаться. Наверняка страшно дорого.
Я ничего не ответила.
— Ты никогда не умела считать деньги.
Я опять промолчала.
— Знаешь старую поговорку: деньги и дураки расходятся запросто?
Я упорно не притрагивалась к чаю, потому что это она приготовила его. Удивительно, как это мать всегда умудрялась разозлить меня.
Напряжение снял Дэниел: он сходил в прихожую, принес оттуда торт и вручил его моей матери. Само собой, она пришла в восторг и чуть не вывернулась наизнанку, благодаря его.
— О, спасибо! Как это мило с твоей стороны! Совсем не обязательно было это делать! Ты такой внимательный, а вот мое собственное дитя даже не подумало ни о чем подобном!
— Это от нас двоих, не только от меня, — быстро уточнил Дэниел.
— Лизоблюд, — буркнула я в его адрес.
— А-а! — протянула мама. — Что ж, спасибо, Люси. Только ты должна была бы знать, что на время Великого поста я отказалась от шоколада.
— Но ведь торт — это не шоколад, — слабо возразила я.
— Шоколадный торт — это шоколад, — отрезала мама.
— Тогда заморозь его в морозилке и съешь, когда пост закончится.
— Он испортится.
— Не испортится.
— И вообще это было бы противно самой идее поста.
— Ну и ладно, тогда не ешь его! Мы с Дэниелом сами его съедим!
Злосчастный торт стоял посреди стола и, как бомба, источал угрозу Я бы поклялась, что вижу, как он пульсирует, готовый вот-вот взорваться, если бы не знала, что это не так. И еще я знала, что этому торту не суждено быть съеденным.
— А от чего ты отказалась на время поста, Люси?
— Ни от чего! У меня в жизни и так достаточно неприятностей, — добавила я, надеясь, что мама догадается, что я имею в виду свой приезд сюда. — Поэтому мне не нужно ни от чего отказываться.
К моему удивлению, встречной атаки не последовало. Наоборот, мама смотрела на меня почти… нежно.
— Я приготовила твое любимое блюдо, — сказала она.
— Мое любимое?
А я и не знала, что у меня есть любимое блюдо. Интересно будет посмотреть, что она на этот раз придумала. Но, желая быть как можно более противной, я съязвила:
— Надо же, ты умеешь готовить по-тайски?
Мама взглянула на Дэниела с жизнерадостным долготерпением: «Ну что с ней поделаешь? Приходится приспосабливаться!», и тут я заметила, что папа уже не спит и озадаченно обводит кухню глазами.
— Пап! — обрадовалась я. — Ты проснулся.
— О, восстали мертвые тела, — с сарказмом произнесла мать, наблюдая за тем, как папа пытается сесть ровно.
— Я не мертвые тела! — сказал папа. — Из мертвых восстал только Лоренс Моллой. Люси, я тебе не рассказывал о том случае? Однажды Лоренс Моллой специально притворился, что он умер, чтобы мы с ребятами могли как следует выпить на его похоронах. И мы отлично повеселились. Но скоро Лоренс сообразил, что ему-то ничего не перепадет, он же должен молча лежать на досках и только слушать, как мы пьем, и принюхиваться. Ну и тогда он как выпрыгнет из гроба да как схватит из рук у кого-то бутылку…
— Хватит, Джеймси, — оборвала его моя мать. — У нас гость, и я уверена, что ему вовсе не интересно выслушивать истории о твоей бестолковой юности.
— Моя бестолковая юность тут ни при чем, — проворчал папа. — Лоренс Моллой воскрес всего пару лет назад… О, здравствуй, сынок, — заметил папа Дэниела. — А я помню тебя. Ты приходил к нам поиграть с Кристофером Патриком. Да, тогда ты был долговязым парнишкой… Встань-ка, я посмотрю на тебя, не стал ли ты короче!
Дэниел смущенно поднялся.
— Ого, ты стал еще длиннее, — провозгласил папа. — А я-то думал, что это уже невозможно.
Дэниел быстро уселся обратно.
— Люси, девочка моя, — сказал папа, снова обратив свое внимание на меня. — А я и не знал, что ты собираешься навестить нас сегодня. Почему ты не сказала мне, что она приедет? — потребовал он ответа у моей матери.
— Я говорила тебе.
— Не говорила.
— Говорила.
— А я говорю, что не говорила!
— Гово… ох, да что толку спорить с тобой!
— Люси, — сказал папа, — я отлучусь ненадолго, приведу себя в порядок. Ты и моргнуть не успеешь, как я уже вернусь.
Шаркая ногами, он вышел из кухни. Я проводила его любящим взором.
— Он держится молодцом! — заметила я.
— Да? — холодно переспросила мама.
Последовала неловкая пауза.
— Еще чаю? — предложила мама Дэниелу, следуя замечательной ирландской традиции заполнять паузы в разговоре усиленным потчеванием.
— Спасибо.
— Еще печенья?
— Нет, спасибо.
— Кусочек торта?
— Пожалуй, я воздержусь. Нужно ведь оставить место для ужина.
— Да ну, что ты! Ты ведь молодой парень, тебе надо хорошо питаться.
— Нет, честное слово, не хочется.
— Ты точно не хочешь?
— Мам, оставь его в покое! — засмеялась я, вспомнив, что говорил Гас об ирландских мамашах. — Так что ты приготовила на ужин?
— Рыбные палочки с фасолью и жареной картошкой.
— Э-э… здорово.
Верно: давным-давно, еще до того, как я переехала в Лондон и познакомилась с растворимыми макаронами по-индийски и чипсами с ароматом пекинской утки, это было моим любимым блюдом.
— Отлично, — Дэниел в предвкушении потер руки. — Обожаю рыбные палочки с фасолью и жареной картошкой. — Прозвучало это вполне искренне.
— Что бы тебе ни предложили, ты все равно бы так сказал, да, Дэниел? — спросила я. — Даже если бы мама сказала: «О, я подумала, что можно подать твои яички под белым винным соусом», ты бы ответил: «М-м, объедение, миссис Салливан!» Так ведь?
Я не смогла удержаться от смеха, увидев, как исказилось лицо Дэниела.
— Люси, прошу тебя, не шути так, — выговорил он.
— Извини, я забыла, что говорю о твоем самом ценном имуществе. Кем бы был Дэниел Уотсон без своих гениталий? Да практически никем!
— Дело не во мне. Любой мужчина расстроился бы, услышав такое, не только я.
К моей матери наконец вернулся дар речи.
— Люси! Кармел! Салливан! — выпалила она, и это спасло ее от апоплексического удара. — О чем ты, ради всего святого?
— Ни о чем, — торопливо вмешался Дэниел. — Совсем ни о чем, правда.
— Ни о чем, Дэниел? А Карен утверждает обратное! — Я заговорщицки подмигнула ему. Он же принялся засыпать мою мать вопросами, стараясь отвлечь ее от моей выходки: «Как ваши дела?», «Как с работой?», «Интересно ли работать в химчистке?»
Мама разрывалась между мной и Дэниелом. С одной стороны, внимание Дэниела ей страшно льстило, а с другой — она подозревала, что я совершила что-то непростительное и при этом осталась безнаказанной.
Победило тщеславие. И она принялась делиться с Дэниелом историями об избалованных богатеях, которых она обслуживает в химчистке, которые хотят, чтобы все было готово в мгновение ока, которые никогда не говорят простого «спасибо», которые паркуют свои машины («эти свои крутые „БМХ“ или „БЛТ“, как их там называют…») прямо на проезжей части, которые все критикуют.
— Вот буквально вчера заявился один такой — ну, совсем еще щенок — и швырнул — да, швырнул! — мне в лицо рубашку, да еще и обругал меня. Прежде всего, Дэниел, совсем ведь не обязательно было ругаться, и я ему так и сказала, а потом рассмотрела рубашку, и оказалось, что на ней не было ни единого пятнышка…
Дэниел обладал терпением святого. Я была так рада, что он поехал со мной. Одна я бы не выдержала тут и получаса.
— И я говорю ему: «Рубашка белая как снег», а он говорит: «Вот именно, а когда я принес ее вам, она была голубой»…
И так далее, и тому подобное. А Дэниел все кивал и сочувственно улыбался. Замечательно! Мне оставалось лишь изредка мычать что-нибудь нечленораздельное.
Наконец наступил финал.
— …И он говорит: «С вами свяжется мой адвокат», а я говорю: «Ваш адвокат еще пожалеет, что свяжется со мной!» Ну а как ты, Дэниел? — неожиданно сменила тему мама.
— Спасибо, миссис Салливан, все нормально.
— И не просто нормально, а очень хорошо, да, Дэниел? Расскажи маме о своей новой подружке.
Я была в восторге. Я знала, что ее эта новость расстроит. Она-то все еще надеялась, что я умудрюсь заставить Дэниела влюбиться в меня.
— Люси, перестань, — смущенно шепнул Дэниел.
— Да брось, Дэниел, не стесняйся. — Я понимала, что веду себя некрасиво, но уж слишком велик был соблазн.
— Это кто-нибудь из тех, кого я знаю? — спросила мама с надеждой в голосе.
— Да, — с удовольствием подтвердила я.
— Неужели? — Она пыталась — безуспешно — скрыть разгоревшееся любопытство.
— Ага, это моя соседка Карен.
— Карен?
— Да, Карен.
— Та шотландка?
— Именно. И они друг от друга без ума. Здорово, правда?
Мама не ответила, и мне пришлось повторить:
— Замечательная новость, да?
— Ну, мне она всегда казалась несколько бесцеремонной… — начала было мама, но тут же ладонью зажала себе рот в притворном ужасе. — Ой, Дэниел, сама не понимаю, как только у меня такое вырвалось! Мне так стыдно. Сердце Иисуса, до чего же некрасиво получилось! Прошу тебя, Дэниел, забудь то, что я сейчас сказала. И вообще я последний раз видела ее очень давно. Я уверена, что теперь она ведет себя менее вульгарно.
— Будем считать, что я ничего не слышал, — с легкой улыбкой сказал Дэниел. До чего же он великодушен! Ему следовало тут же пристукнуть старую интриганку, и любой суд оправдал бы его.
— При всех своих недостатках Люси по крайней мере никогда не отличалась вульгарностью, — говорила мать, якобы просто размышляя вслух. — Она никогда не позволяет себе расхаживать на людях с голой грудью.
— Это оттого, что у меня нет груди. А иначе я бы выставляла ее напоказ при всяком удобном случае, черт возьми…
— Не выражайся, Люси.
— Не выражаться? Ты еще не слышала, как я выражаюсь… — Я замолкла и мысленно обругала Дэниела за то, что при нем я не могла как следует поругаться с матерью. — Извините меня, я вас покину ненадолго, — сказала я и ушла в прихожую. Там я достала из своей сумки бутылку виски и отправилась на второй этаж. Мне хотелось побыть с папой наедине.