Я заметила, что занавеска в гостиной заколыхалась. Мы даже не успели нажать кнопку звонка, а мама уже распахнула дверь.

На секундочку мне стало ее жалко. «Неужели ей больше нечего делать?» — подумала я.

— Здравствуйте, здравствуйте, — весело приветствовала она нас, прямо-таки лучась гостеприимством и дружелюбием. — Сегодня на улице так холодно! Как дела, Дэниел? Как мило с твоей стороны, что ты приехал навестить нас! Ты сильно замерз? — спросила она, беря руку Дэниела в свои ладони. — Да нет, вроде не очень. Снимайте же пальто и проходите в комнату. Я уже сделала вам по кружке…

— О, миссис Салливан, я и не знал, что вы занялись гончарным ремеслом! — Дэниел с улыбкой подмигнул моей матери.

— Какой шутник! — залилась она в ответ по-девичьи звонким смехом и убежала на кухню.

Я сунула два пальца в рот и изобразила, что меня тошнит.

— Прекрати, — тихо проговорил Дэниел.

— Что это ты вдруг стал таким сердитым? — удивилась я. — Со мной ты обычно бываешь полюбезнее.

— Потому что иногда ты ведешь себя как избалованный ребенок.

Эта фраза разозлила и расстроила меня, поэтому, пока мы раздевались и вешали свои пальто на вешалку в крохотной прихожей, я раз пятьдесят повторила противным голосом: «Я — избалованный ребенок». Дэниел лишь неодобрительно поднял брови, но я знала, что он изо всех сил старается не рассмеяться.

— Если ты скажешь, что я веду себя по-детски, я тебя стукну, — предупредила я.

— Ты ведешь себя по-взрослому.

Тут у нас произошла небольшая стычка. Я размахнулась, чтобы ударить Дэниела, а он схватил меня за запястья и смеялся над моими попытками вырваться. Я дергалась и извивалась как могла, но не добилась ни малейшего успеха, а он все это время стоял как ни в чем не бывало и насмешливо взирал на меня сверху вниз.

Меня взволновало это поведение а-ля мачо. Более того, если бы на месте Дэниела был любой другой мужчина, то ситуация показалась бы мне весьма эротичной.

— Громила ты здоровенный. — Я знала, что эти слова заденут его. И точно: он тут же отпустил мои руки. Как ни парадоксально, меня это огорчило.

Мы прошли в теплую кухню, где мама суетливо расставляла печенье, сахарницу и молоко.

Папа сидел в кресле и негромко похрапывал. Я подошла к нему и нежно погладила его по седой лохматой голове. Его очки сбились на сторону, и я вдруг увидела, что он — старик. Не мужчина средних лет и даже не пожилой мужчина, а настоящий старик.

— Садитесь, выпейте чаю, вам надо согреться, — сказала мама. — Люси, у тебя, кажется, новая юбка?

— Нет.

— Какой она марки?

— Это не новая юбка.

— Это я слышала. Где сшита?

— Ты не знаешь этой марки.

— А может, знаю? Может, я не такая отсталая, как тебе кажется, — сказала она и снова по-дурацки захихикала, поглядывая на Дэниела и подвигая к нему тарелку с печеньем.

— «Кукай», — проговорила я сквозь сжатые зубы.

— Что это за название такое? — спросила она и притворно засмеялась.

— Я же говорила тебе, что ты не знаешь такой марки. — Не знаю. И не хочу знать. А что за ткань? — Она схватила меня за подол.

— Понятия не имею! — Я раздраженно пыталась вырвать юбку из ее хватки. — Я покупаю вещи, потому что они мне нравятся, а не потому, что они сшиты из какой-то определенной ткани.

— Голая синтетика, — возмутилась мать. — Нет, ты посмотри только, как она мнется!

— Прекрати.

— А строчка — да любой ребенок прошил бы ровнее! Сколько, ты говоришь, она стоила?

— Я этого еще не говорила.

— Ну так скажи.

— Не помню, — буркнула я.

— Все ты отлично помнишь, просто тебе стыдно признаться. Наверняка страшно дорого.

Я ничего не ответила.

— Ты никогда не умела считать деньги.

Я опять промолчала.

— Знаешь старую поговорку: деньги и дураки расходятся запросто?

Я упорно не притрагивалась к чаю, потому что это она приготовила его. Удивительно, как это мать всегда умудрялась разозлить меня.

Напряжение снял Дэниел: он сходил в прихожую, принес оттуда торт и вручил его моей матери. Само собой, она пришла в восторг и чуть не вывернулась наизнанку, благодаря его.

— О, спасибо! Как это мило с твоей стороны! Совсем не обязательно было это делать! Ты такой внимательный, а вот мое собственное дитя даже не подумало ни о чем подобном!

— Это от нас двоих, не только от меня, — быстро уточнил Дэниел.

— Лизоблюд, — буркнула я в его адрес.

— А-а! — протянула мама. — Что ж, спасибо, Люси. Только ты должна была бы знать, что на время Великого поста я отказалась от шоколада.

— Но ведь торт — это не шоколад, — слабо возразила я.

— Шоколадный торт — это шоколад, — отрезала мама.

— Тогда заморозь его в морозилке и съешь, когда пост закончится.

— Он испортится.

— Не испортится.

— И вообще это было бы противно самой идее поста.

— Ну и ладно, тогда не ешь его! Мы с Дэниелом сами его съедим!

Злосчастный торт стоял посреди стола и, как бомба, источал угрозу Я бы поклялась, что вижу, как он пульсирует, готовый вот-вот взорваться, если бы не знала, что это не так. И еще я знала, что этому торту не суждено быть съеденным.

— А от чего ты отказалась на время поста, Люси?

— Ни от чего! У меня в жизни и так достаточно неприятностей, — добавила я, надеясь, что мама догадается, что я имею в виду свой приезд сюда. — Поэтому мне не нужно ни от чего отказываться.

К моему удивлению, встречной атаки не последовало. Наоборот, мама смотрела на меня почти… нежно.

— Я приготовила твое любимое блюдо, — сказала она.

— Мое любимое?

А я и не знала, что у меня есть любимое блюдо. Интересно будет посмотреть, что она на этот раз придумала. Но, желая быть как можно более противной, я съязвила:

— Надо же, ты умеешь готовить по-тайски?

Мама взглянула на Дэниела с жизнерадостным долготерпением: «Ну что с ней поделаешь? Приходится приспосабливаться!», и тут я заметила, что папа уже не спит и озадаченно обводит кухню глазами.

— Пап! — обрадовалась я. — Ты проснулся.

— О, восстали мертвые тела, — с сарказмом произнесла мать, наблюдая за тем, как папа пытается сесть ровно.

— Я не мертвые тела! — сказал папа. — Из мертвых восстал только Лоренс Моллой. Люси, я тебе не рассказывал о том случае? Однажды Лоренс Моллой специально притворился, что он умер, чтобы мы с ребятами могли как следует выпить на его похоронах. И мы отлично повеселились. Но скоро Лоренс сообразил, что ему-то ничего не перепадет, он же должен молча лежать на досках и только слушать, как мы пьем, и принюхиваться. Ну и тогда он как выпрыгнет из гроба да как схватит из рук у кого-то бутылку…

— Хватит, Джеймси, — оборвала его моя мать. — У нас гость, и я уверена, что ему вовсе не интересно выслушивать истории о твоей бестолковой юности.

— Моя бестолковая юность тут ни при чем, — проворчал папа. — Лоренс Моллой воскрес всего пару лет назад… О, здравствуй, сынок, — заметил папа Дэниела. — А я помню тебя. Ты приходил к нам поиграть с Кристофером Патриком. Да, тогда ты был долговязым парнишкой… Встань-ка, я посмотрю на тебя, не стал ли ты короче!

Дэниел смущенно поднялся.

— Ого, ты стал еще длиннее, — провозгласил папа. — А я-то думал, что это уже невозможно.

Дэниел быстро уселся обратно.

— Люси, девочка моя, — сказал папа, снова обратив свое внимание на меня. — А я и не знал, что ты собираешься навестить нас сегодня. Почему ты не сказала мне, что она приедет? — потребовал он ответа у моей матери.

— Я говорила тебе.

— Не говорила.

— Говорила.

— А я говорю, что не говорила!

— Гово… ох, да что толку спорить с тобой!

— Люси, — сказал папа, — я отлучусь ненадолго, приведу себя в порядок. Ты и моргнуть не успеешь, как я уже вернусь.

Шаркая ногами, он вышел из кухни. Я проводила его любящим взором.

— Он держится молодцом! — заметила я.

— Да? — холодно переспросила мама.

Последовала неловкая пауза.

— Еще чаю? — предложила мама Дэниелу, следуя замечательной ирландской традиции заполнять паузы в разговоре усиленным потчеванием.

— Спасибо.

— Еще печенья?

— Нет, спасибо.

— Кусочек торта?

— Пожалуй, я воздержусь. Нужно ведь оставить место для ужина.

— Да ну, что ты! Ты ведь молодой парень, тебе надо хорошо питаться.

— Нет, честное слово, не хочется.

— Ты точно не хочешь?

— Мам, оставь его в покое! — засмеялась я, вспомнив, что говорил Гас об ирландских мамашах. — Так что ты приготовила на ужин?

— Рыбные палочки с фасолью и жареной картошкой.

— Э-э… здорово.

Верно: давным-давно, еще до того, как я переехала в Лондон и познакомилась с растворимыми макаронами по-индийски и чипсами с ароматом пекинской утки, это было моим любимым блюдом.

— Отлично, — Дэниел в предвкушении потер руки. — Обожаю рыбные палочки с фасолью и жареной картошкой. — Прозвучало это вполне искренне.

— Что бы тебе ни предложили, ты все равно бы так сказал, да, Дэниел? — спросила я. — Даже если бы мама сказала: «О, я подумала, что можно подать твои яички под белым винным соусом», ты бы ответил: «М-м, объедение, миссис Салливан!» Так ведь?

Я не смогла удержаться от смеха, увидев, как исказилось лицо Дэниела.

— Люси, прошу тебя, не шути так, — выговорил он.

— Извини, я забыла, что говорю о твоем самом ценном имуществе. Кем бы был Дэниел Уотсон без своих гениталий? Да практически никем!

— Дело не во мне. Любой мужчина расстроился бы, услышав такое, не только я.

К моей матери наконец вернулся дар речи.

— Люси! Кармел! Салливан! — выпалила она, и это спасло ее от апоплексического удара. — О чем ты, ради всего святого?

— Ни о чем, — торопливо вмешался Дэниел. — Совсем ни о чем, правда.

— Ни о чем, Дэниел? А Карен утверждает обратное! — Я заговорщицки подмигнула ему. Он же принялся засыпать мою мать вопросами, стараясь отвлечь ее от моей выходки: «Как ваши дела?», «Как с работой?», «Интересно ли работать в химчистке?»

Мама разрывалась между мной и Дэниелом. С одной стороны, внимание Дэниела ей страшно льстило, а с другой — она подозревала, что я совершила что-то непростительное и при этом осталась безнаказанной.

Победило тщеславие. И она принялась делиться с Дэниелом историями об избалованных богатеях, которых она обслуживает в химчистке, которые хотят, чтобы все было готово в мгновение ока, которые никогда не говорят простого «спасибо», которые паркуют свои машины («эти свои крутые „БМХ“ или „БЛТ“, как их там называют…») прямо на проезжей части, которые все критикуют.

— Вот буквально вчера заявился один такой — ну, совсем еще щенок — и швырнул — да, швырнул! — мне в лицо рубашку, да еще и обругал меня. Прежде всего, Дэниел, совсем ведь не обязательно было ругаться, и я ему так и сказала, а потом рассмотрела рубашку, и оказалось, что на ней не было ни единого пятнышка…

Дэниел обладал терпением святого. Я была так рада, что он поехал со мной. Одна я бы не выдержала тут и получаса.

— И я говорю ему: «Рубашка белая как снег», а он говорит: «Вот именно, а когда я принес ее вам, она была голубой»…

И так далее, и тому подобное. А Дэниел все кивал и сочувственно улыбался. Замечательно! Мне оставалось лишь изредка мычать что-нибудь нечленораздельное.

Наконец наступил финал.

— …И он говорит: «С вами свяжется мой адвокат», а я говорю: «Ваш адвокат еще пожалеет, что свяжется со мной!» Ну а как ты, Дэниел? — неожиданно сменила тему мама.

— Спасибо, миссис Салливан, все нормально.

— И не просто нормально, а очень хорошо, да, Дэниел? Расскажи маме о своей новой подружке.

Я была в восторге. Я знала, что ее эта новость расстроит. Она-то все еще надеялась, что я умудрюсь заставить Дэниела влюбиться в меня.

— Люси, перестань, — смущенно шепнул Дэниел.

— Да брось, Дэниел, не стесняйся. — Я понимала, что веду себя некрасиво, но уж слишком велик был соблазн.

— Это кто-нибудь из тех, кого я знаю? — спросила мама с надеждой в голосе.

— Да, — с удовольствием подтвердила я.

— Неужели? — Она пыталась — безуспешно — скрыть разгоревшееся любопытство.

— Ага, это моя соседка Карен.

— Карен?

— Да, Карен.

— Та шотландка?

— Именно. И они друг от друга без ума. Здорово, правда?

Мама не ответила, и мне пришлось повторить:

— Замечательная новость, да?

— Ну, мне она всегда казалась несколько бесцеремонной… — начала было мама, но тут же ладонью зажала себе рот в притворном ужасе. — Ой, Дэниел, сама не понимаю, как только у меня такое вырвалось! Мне так стыдно. Сердце Иисуса, до чего же некрасиво получилось! Прошу тебя, Дэниел, забудь то, что я сейчас сказала. И вообще я последний раз видела ее очень давно. Я уверена, что теперь она ведет себя менее вульгарно.

— Будем считать, что я ничего не слышал, — с легкой улыбкой сказал Дэниел. До чего же он великодушен! Ему следовало тут же пристукнуть старую интриганку, и любой суд оправдал бы его.

— При всех своих недостатках Люси по крайней мере никогда не отличалась вульгарностью, — говорила мать, якобы просто размышляя вслух. — Она никогда не позволяет себе расхаживать на людях с голой грудью.

— Это оттого, что у меня нет груди. А иначе я бы выставляла ее напоказ при всяком удобном случае, черт возьми…

— Не выражайся, Люси.

— Не выражаться? Ты еще не слышала, как я выражаюсь… — Я замолкла и мысленно обругала Дэниела за то, что при нем я не могла как следует поругаться с матерью. — Извините меня, я вас покину ненадолго, — сказала я и ушла в прихожую. Там я достала из своей сумки бутылку виски и отправилась на второй этаж. Мне хотелось побыть с папой наедине.