Она уходила от папы.

Вот что она хотела рассказать. (Хотя вряд ли она хотела рассказывать об этом, более точным словом здесь было бы «осознавала необходимость».)

От этого известия меня затошнило. У меня, правда, хватило внутренних сил на то, чтобы удивиться: почему моя мать, так ненавидевшая расточительство, объявила о своем решении только после того, как я заказала сандвич?

— Я не верю тебе, — прохрипела я, усиленно ища в ее лице признаки того, что она шутит. Но вместо этого я увидела, что она подвела глаза карандашом и довольно криво.

— Мне очень жаль, — смиренно склонила она голову.

У меня было ощущение, что мой мир разваливается на куски, и это озадачило меня. Я-то считала себя независимой женщиной двадцати шести лет, которой не было никакого дела до сексуальной жизни ее родителей, если у них таковая имелась. А на поверку все оказалось совсем не так, и вот я сидела, испуганная и рассерженная, реагируя на предстоящий развод родителей, как четырехлетний ребенок.

— Но почему? — спросила я. — Зачем? Как можно?

— Потому, Люси, что наш брак уже много лет был пустым словом. Люси, да ты и сама это отлично знаешь, — добавила она, явно желая, чтобы я согласилась с ней.

— Нет, не знаю, — сказала я. — Для меня это новость.

— Люси, конечно, ты это знаешь, — стояла на своем мать.

Она слишком часто называла меня по имени. И все дотрагивалась до моей руки, как-то просительно.

— Не знаю, — упорствовала в свою очередь и я. Она не заставит меня согласиться с ней ни в чем, никогда!

«Что происходит?» — стучал в моей голове вопрос. Да, родители других людей могут расходиться и разводиться, но не мои. Тем более что они католики.

Только стабильная семейная жизнь примиряла меня с католической верой моих родителей. Таков был уговор, пусть и не произнесенный вслух. Со своей стороны я соглашалась ходить на мессу каждое воскресенье, не носила на свидание модельные туфли и каждую весну на сорок дней отказывалась от сладостей. Предполагалось, что за это мои родители всю жизнь проведут вместе, даже если возненавидят друг друга.

— Бедняжка Люси, — вздохнула мама. — Ты никогда не умела смотреть в лицо неприятностям. Чуть что было не по тебе, ты или убегала, или утыкалась в книжку.

— Иди к черту, — сердито оборвала ее я. — Нечего ко мне придираться, речь идет о тебе.

— Прости, — тихо сказала она, — мне не следовало этого говорить.

А вот это окончательно повергло меня в шок. Сначала она сообщила мне, что уходит от папы, но это было еще только полдела. Потом она не только не отругала меня за сквернословие, она извинилась передо мной.

Я смотрела на нее, вся в холодном поту от ужаса. Должно быть, ситуация действительно серьезная.

— Люси, — сказала мама еще ласковее, — мы с твоим отцом не любим друг друга уже очень давно. И мне очень жаль, что для тебя это оказалось такой неожиданностью.

Дар речи покинул меня. Я наблюдала за тем, как рушится мой дом. Вместе со мной. Оказалось, что мое «я», как я его осознавала, было настолько аморфным, что могло исчезнуть вместе с одной из своих составляющих.

— Но почему сейчас? — заговорила я наконец. — Ты утверждаешь, что вы уже давно не любите друг друга, чему я все равно не верю, а теперь вдруг решили расстаться. Почему?

Не успела я договорить, как сама догадалась почему. Новая прическа, макияж, наряды — все встало на свои места.

— О господи, — выдохнула я. — Не может быть. У тебя появился кто-то другой — да? У тебя… у тебя… бойфренд?

Она боялась взглянуть мне в глаза. Моя догадка была верной.

— Люси, — жалобно произнесла она, — мне было так одиноко.

— Одиноко? — повторила я. — Как тебе могло быть одиноко, когда у тебя был папа?

— Люси, пойми, прошу тебя, — умоляла мама. — Жить с твоим отцом — это все равно что жить с ребенком.

— Не надо! — остановила ее я. — Не надо перекладывать всю вину на него. Это ты сделала, это ты во всем виновата.

С несчастным видом мать смотрела на свои ладони и больше не пыталась оправдаться.

— И кто же он? — процедила я. — Кто этот… твой бойфренд?

— Пожалуйста, Люси, — еле слышно пробормотала мама. Ее непривычная мягкость окончательно выбивала меня из колеи: я привыкла общаться с резкой, острой на язык матерью.

— Скажи, кто он, — потребовала я.

Она лишь смотрела на меня глазами, полными слез. Почему она не хотела называть его имя?

— Это кто-то, кого я знаю? — еще больше встревожилась я.

— Да, Люси. Извини, Люси. Я никогда не думала, что такое может случиться…

— Да скажи же мне, кто он, наконец, — взорвалась я, чувствуя, как заколотилось в груди мое сердце.

— Это…

— Ну?

— Это…

— КТО? — почти на все кафе завопила я.

— Это Кен Кирнс, — решилась она.

— Кто? — не сразу поняла я. — Кто такой Кен Кирнс?

— Кен Кирнс. Ну как же, ты должна знать. Кен Кирнс из химчистки.

— А, мистер Кирнс, — сказала я, смутно припоминая старого лысого типа в коричневой куртке и со вставными челюстями, которые, казалось, жили собственной жизнью, независимо от мистера Кирнса.

Какое облегчение! Я-то испугалась (как ни абсурдно это звучит), что она влюбилась в Дэниела и что он ответил ей взаимностью. Эти его намеки на какую-то новую таинственную женщину, и то, как мама флиртовала с ним во время его визита, и слова Дэниела о том, что он находит мою мать привлекательной, — все это вместе навело меня на невыносимо ужасную мысль.

Уф, ладно. Хорошо хоть, что Дэниел здесь ни при чем, но честное слово, мистер Кирнс из химчистки — неужели она не могла найти себе кого-нибудь посимпатичнее?

— Так, правильно ли я тебя поняла, — попыталась я разобраться в происходящем. — Твой новый бойфренд — это мистер Кирнс, тот, что с фальшивыми зубами, которые ему слишком велики?

— Ему сейчас делают другие, — со слезами в голосе пробормотала мама.

— Это мерзко. — Мне оставалось только качать головой. — Поистине, это мерзко.

Она не прикрикнула на меня, не разбранила, как она обычно делала всякий раз, когда я говорила что-нибудь неуважительное в ее адрес. Вместо этого она вела себя как покорная страдалица.

— Люси, послушай меня, пожалуйста, — сказала она, смахивая появившиеся слезы. — С Кеном я чувствую себя молодой, разве ты не видишь. Я ведь тоже женщина, у которой есть определенные потребности…

— Я не желаю слушать про твои отвратительные потребности, спасибо тебе большое, — отрезала я, судорожно изгоняя из головы образ моей матери и мистера Кирнса, катающихся по полу среди вешалок и полиэтиленовых чехлов.

— Люси, мне пятьдесят три года, это мой последний шанс побыть счастливой хоть немного. Ты ведь не можешь запретить мне это?

— Ты хочешь счастья! А как же папа? Кто подумает о его счастье?

— Я всю жизнь старалась сделать его счастливым, — печально ответила она.

— Ерунда! — выпалила я. — Ты всегда старалась сделать его несчастным. Почему ты не ушла от него давным-давно?

— Но… — сделала она слабую попытку защитить себя.

— Где ты собираешься жить? — перебила ее я, борясь с тошнотой.

— С Кеном, — прошептала она.

— Где он живет?

— Это тот желтый дом напротив школы. — Ей не удалось скрыть свою гордость: Король Химчисток Кен, очевидно, имел кое-какие накопления.

— А как же твои брачные обеты? — спросила я, намеренно целясь в самое больное место. — Ведь ты обещала, и не просто так, а в церкви, что будешь с папой до гробовой доски, в горе и в радости?

— Пожалуйста, Люси, — жалобным голоском произнесла моя мать. — Если бы ты знала, как я мучилась из-за этого. Я молилась и молилась, прося совета…

— Какая же ты лицемерка, — воскликнула я. Не потому, что меня волновали соображения морального порядка — как раз с этим у меня проблем не было, а потому, что моей целью было уколоть ее побольнее. — Столько лет ты запихивала в меня учение католической церкви, критиковала незамужних матерей и аборты, а сама ничуть не лучше их. Ты прелюбодейка, ты нарушила свою драгоценную седьмую заповедь…

— Шестую, — поправила она меня, на время став той матерью, к которой я привыкла.

— Что?

— Я нарушила шестую заповедь, седьмая про воровство. Чему тебя только учили в школе?

— Вот видишь, вот видишь! — горько торжествовала я. — Опять ты судишь других, считая себя лучше всех! А в своем глазу бревна не замечаешь!

Она свесила голову и сплела пальцы. Снова мученица.

— Интересно, что сказал отец Кольм, узнав об этом? — ядовито спросила я. — Думаю, он уже не так улыбается тебе, как раньше. Ну, так как? — добивалась я ответа от молчавшей матери.

— Мне больше не разрешают расставлять цветы у алтаря, — призналась она наконец. Большая слеза скатилась по ее щеке, оставляя дорожку в неумело наложенной пудре.

— И правильно, — фыркнула я.

— И еще комитет отказался принимать на ярмарку мой яблочный пирог, — добавила она, и слезы нарисовали на ее лице еще несколько полосок.

— Молодцы! — горячо похвалила я неизвестный мне комитет.

— Наверное, они решили, что это заразно, — добавила она со слабой улыбкой. Я ответила на это долгим холодным взглядом, который довольно быстро стер эту улыбку.

— И какое удачное время ты выбрала для того, чтобы сообщить мне эту замечательную новость! — выплескивала я свое раздражение. — А ты подумала, смогу ли я работать после этого?

Этот упрек был вовсе несправедлив, потому что Айвор ушел куда-то, и работать я все равно бы не стала. Но дело было не в этом.

— Извини, Люси, — тихо сказала мама. — Мне хотелось сразу тебе все рассказать. Чтобы тебе не пришлось услышать это от кого-нибудь другого.

— Ладно, — сварливо буркнула я и взяла свою сумочку. — Ты рассказала мне. Большое спасибо и до свидания.

Денег за свой обед я не оставила. Пусть она сама платит за сандвич, который я не смогла съесть только по ее вине.

— Подожди, пожалуйста, — взмолилась мама. — Не уходи, Люси. Дай мне договорить, больше я ничего не прошу от тебя.

— Ну хорошо, договаривай, — снизошла я.

Она сделала глубокий вдох.

— Люси, я знаю, что ты всегда любила отца больше, чем меня… — Она сделала паузу, чтобы у меня была возможность возразить, но я промолчала. — И мне это было очень обидно, — продолжила она. — Мне приходилось быть строгой и сильной вместо него. Из-за этого ты считала его веселым и добрым, а меня — злой и вредной. Но ведь хотя бы один из нас должен был исполнять родительские обязанности…

— Да как ты смеешь! — вспыхнула я. — Папа исполнял все родительские обязанности, даже больше, чем ты!

— Но он же такой безответственный… — попыталась она возразить.

— Кто из вас более безответственный, а? — не дала я ей договорить. — Как насчет твоей ответственности перед папой? Кто будет ухаживать за ним?

Хотя я уже знала ответ на последний вопрос.

— Разве за ним нужно ухаживать? — спросила моя мать. — Ему всего пятьдесят четыре года, он вполне еще крепкий.

— Ты отлично знаешь, что о нем нужно заботиться, — парировала я. — Он не может жить один.

— А почему, Люси? Мужчины его возраста и даже старше живут одни, и ничего, справляются.

— Но папа не такой, как все, как тебе отлично известно, — сказала я.

— И что с ним не так? — спросила мама.

— Сама знаешь, — сердито огрызнулась я.

— Нет, не знаю, — возразила она. — Объясни мне.

— Я не собираюсь обсуждать с тобой, что с ним так и что не так, — сказала я. — Ему нужен уход, и точка.

— Ты не в силах признать правду, так, Люси? — Мать глядела на меня сочувственно и озабоченно, как смотрят на своих подопечных социальные работники.

— Какую правду? — взвилась я. — Мне нечего признавать, ты говоришь какую-то чушь.

— Он алкоголик, — тихо проговорила она. — Вот чего ты не можешь признать.

— Кто алкоголик? — спросила я, возмущенная ее инсинуациями. — Папа не алкоголик. О, я вижу, чего ты добиваешься. Ты говоришь о нем всякие гадости и ужасы, чтобы все жалели тебя и говорили, что тебе нужно уйти от него. Меня ты этим не обманешь.

— Люси, он алкоголик уже долгие годы. Скорее всего, когда мы поженились, он уже был алкоголиком, просто я тогда еще этого не знала.

— Чушь, — отрезала я. — Он не алкоголик, и не считай меня полной идиоткой. Алкоголики — это небритые мужики, которые валяются на улицах в грязной одежде и разговаривают сами с собой.

— Нет, Люси, алкоголики бывают разными. И твой отец — такой же, как эти люди на улицах, просто ему больше повезло.

— Повезло? Он был женат на тебе — это самое большое невезение из всех возможных!

— Но ты же не можешь отрицать, что твой отец много пьет?

— Да, он выпивает, — признала я. — А что ему остается? Все эти годы ты отравляла ему жизнь. Знаешь, какое мое самое раннее воспоминание? Как ты орешь на него!

— Прости меня, Люси, — залилась слезами мама. — Но жизнь тогда была такой тяжелой, у нас никогда не было денег, а он никак не мог устроиться на работу и все время пропивал то немногое, что я откладывала вам на еду и одежду. А мне приходилось идти в магазин и выдумывать небылицы о том, что я не успела в банк до закрытия, и просить, чтобы нам дали кредит. Хотя все отлично знали, в чем дело. А я не привыкла унижаться. Я выросла, ожидая от жизни немного большего.

Теперь она плакала по-настоящему, но меня это совершенно не трогало.

— И ведь я любила его, как я его любила, — всхлипывала она. — Мне было двадцать два, и он казался мне лучше всех. Он обещал мне много раз, что бросит пить, и я надеялась, что все устроится. Я верила ему снова и снова, а он снова и снова обманывал меня.

И полились бесконечные обвинения. Как он напился в день их свадьбы, как ей пришлось самой добираться в больницу, когда подошло время рожать Криса, потому что он где-то пил, как он затянул свою любимую песню прямо во время конфирмации Питера…

Я не слушала. Я решила, что мне пора возвращаться на работу.

Вставая, я объявила:

— Не думаю, что тебя это волнует, но знай, что я позабочусь о нем. И думаю, что у меня это получится гораздо лучше, чем у тебя.

— Ты думаешь? — недоверчиво взглянула на меня мама.

— Да.

— Желаю тебе удачи и терпения. Они тебе понадобятся.

— Зачем?

— Ты умеешь стирать постельное белье? — загадочно спросила она.

— Что?

— Увидишь, — устало сказала мать. — Увидишь.