В это воскресенье мне было позволено принимать посетителей. Я очень надеялась, что Анна приедет меня навестить и захватит с собой наркотики. Насчет теста на наличие наркотиков в крови я больше не волновалась. Если меня выкинут отсюда, буду только рада.

На случай, если Анна не приедет, я заранее заготовила для нее письмо, чтобы папа или кто другой ей передал. В нем содержалось требование немедленно мчаться в Уиклоу с целой сумкой наркотиков под мышкой.

В ожидании гостей меня волновали только две вещи. Во-первых, я опасалась Хелен, которая непременно обольет меня презрением, узнав, что здесь нет тренажерного зала, бассейна и массажа. И знаменитостей тоже нет. Но еще больше я опасалась мамы. Меня ужасала перспектива увидеть ее измученные страдальческие глаза. «Может, она не приедет?» – с надеждой подумала я и думала так до тех пор, пока не поняла, что если она не приедет, будет гораздо хуже, чем если она приедет.

Наконец, когда мои нервы были уже натянуты до предела, подъехал знакомый автомобиль. Честно говоря, я не поверила своим глазам, увидев маму на переднем сиденье рядом с отцом. Я ожидала, что она будет лежать на заднем сиденье, с головой укрытая пледом, чтобы никто ее не увидел и не догадался, что она здесь делает. И вот она здесь, такая храбрая и невозмутимая, с прямой спиной, даже без темных очков, шлема или широкополой шляпы. Мой боевой дух поднялся. К тому же я разглядела, что на заднем сиденье все-таки кто-то есть. Боже мой, пусть это будет Анна! С целой сумкой наркотиков.

Едва дверца открылась, я испытала острое разочарование, даже через оконное стекло услышав спорящие голоса и поняв, что третьим пассажиром была Хелен.

– Почему надо ехать так медленно? – кричала она, выбираясь из машины. На ней было длинное пальто и меховая шляпка, стиль «Доктор Живаго». Выглядела она потрясающе.

– Потому что на этих чертовых дорогах гололед! – орал в ответ красный от натуги папа. – Отвяжись от меня! Предоставь мне вести свою машину, как я хочу.

– Перестаньте! Перестаньте же! – шипела на них мама, выволакивая из машины нагруженные сумки. – Что о нас подумают!

– Да мне-то что? – звенел в морозном воздухе голос Хелен. – Подумаешь, какие-то алкаши!

– Прекрати! – Мама ударила Хелен по плечу.

Хелен тоже ударила ее:

– Отстань! Чего это ты так стесняешься? Того, что твоя дочь – такая же алкоголичка?

– Никакая она не алкоголичка! – ответила мама.

– Ах, какие грубые выражения! – пропела Хелен. – Тебе придется покаяться на исповеди в сквернословии. Но ты права! – победоносно продолжала моя сестрица. – Она не алкоголичка, она – наркоманка!

У мамы и у папы сделались каменные лица, и они оба опустили головы.

Я с тоской наблюдала за всем этим из окна. Мне хотелось убить Хелен. И родителей мне тоже хотелось убить. И себя тоже.

Мы неловко обнялись. Иначе обниматься мы не умели. И улыбнулись друг другу. Мои глаза наполнились слезами.

Хелен вместо приветствия сказала:

– Х-х-хосподи, ну и задрогла же я!

Мама вместо приветствия ткнула Хелен в бок и сказала:

– Не поминай имя Божие всуе.

Папа сказал:

– Здорово!

Тогда я не обратила на это внимания. Перед тем как завести все эти никому не нужные разговоры, мама сунула мне в руку сумку:

– Мы тебе кое-что принесли.

– Чудесно, – сказала я, заглянув в сумку, – «Тайто». «Тайто» и еще раз «Тайто». Спасибо.

– И «Баунти», – сказала мама. – Там еще должно быть десять батончиков «Баунти».

Я снова заглянула в сумку:

– Что-то не похоже.

– Я их клала, – сказала мама. – Я точно помню, как я клала их сегодня утром.

– Ах, мама! – сочувственно произнесла Хелен, ее хитренькое кошачье личико было сама невинность. – Память у тебя уже не та!

– Хелен! – резко скомандовала мама. – Отдай!

Хелен угрюмо открыла сумочку:

– А почему мне-то нельзя?

– Ты прекрасно знаешь, почему, – ответила мама.

– Потому что я не наркоманка? – спросила Хелен.

Все вздрогнули.

– У тебя еще все впереди, – пообещала мама.

– Съешь один батончик, – разрешила я.

– А три можно?

Я им все показала, гордясь и одновременно стесняясь. Стеснялась я, когда они говорили, например:

– Не помешало бы тут стены покрасить. А то так же, как у нас дома.

– Есть тут кто-нибудь знаменитый? – шепнула мне Хелен.

– Сейчас нет, – небрежно бросила я в ответ.

К моему огромному облегчению, она просто громко сказала: «Блин!» и все.

Я провела их в столовую. Она была битком набита. Все это выглядело, как, вероятно, день Страшного суда. Нам удалось пристроиться на кончике скамейки.

– Ла-а-нно, – сказал папа каким-то странным голосом. – Хаар-ршотут.

– Что ты сказал, папа?

– Харршотут.

Я вопросительно посмотрела на маму.

– Он говорит, что тут хорошо, – объяснила она.

– Но почему ты так по-дурацки разговариваешь? – удивилась я. – К тому же тут вовсе не хорошо. Далеко не хорошо.

– «Оклахома»! – прошептала мама. – Он получил маленькую роль в постановке «Блэкрок Плейере». Он репетирует акцент. Правда. Джек?

– Точна-а. – Папа потрогал поля воображаемой соломенной шляпы. – Мэ-эм, – добавил он.

– Мы уже с ума все от него сходим, – сказала мама. – Если я еще раз услышу, что «пшеница у нас достанет слону до глаз», то, клянусь, убью этого слона.

– Давай-ка спешивайся, – посоветовал папа, – и выпей молочка.

– А это уже не «Оклахома», – проворчала мама. – Это тот, другой парень, ну как его, тот козел…

– Сильвестр Сталлоне? – подсказал папа. – Нет, сейчас не до него… Надо репетировать. – Он повернулся ко мне. – Вживаться в образ, понимаешь? Я должен жить, есть, дышать, как мой персонаж.

– Он уже неделю ест на ужин печеные бобы, – сказала Хелен.

Вдруг мне пришло в голову, что, пожалуй, не так уж и странно, что я оказалась в реабилитационном центре. С такой-то наследственностью.

– Бо-оже мой! – воскликнула Хелен. – Кто этот парень?

Мы проследили ее взгляд. Она смотрела на Криса.

– Неплохо! Я бы его из постели не выкинула… Ай! Чего ты дерешься? – крикнула она на маму.

– Я тебе покажу постель! – пригрозила мама. Потом, заметив, что несколько человек смотрит на нее, она поспешно изобразила на лице любезную улыбку, которая, разумеется, никого не обманула.

– Все дело в ногах, правда? – задумчиво произнесла Хелен. – Он играет в футбол?

– Не знаю.

– Узнай, – велела она.

Мы сидели и неловко молчали, первая вспышка радости от встречи погасла. Мне было совестно, что мы даже не способны поддерживать тихие занудные разговоры вполголоса, как остальные. Время от времени кто-нибудь делал отчаянную попытку завязать беседу, спросив, например: «Так здесь неплохо кормят?» или сообщив: «Все-таки февраль – ужасный месяц».

Мама все время косилась на Чаки, на ее золотистые волосы, безупречный макияж, кучу побрякушек, дорогую одежду. Наконец она толкнула меня локтем в бок и театральным шепотом, который, скорее всего, и в Норвегии было слышно, прошипела:

– А что с ней?

– Спроси еще погромче, – ответила я.

Она сверкнула на меня глазами. Лицо ее внезапно побелело, она втянула голову в плечи.

– Господи Иисусе, – вдруг прошептала она.

– Что?

Мы все стали бешено вертеть головами, пытаясь понять, что ее так поразило.

– Не смотрите туда! – прошипела она. – Опустите головы!

– Да что такое? Кто там?

– Это Филомена и Тед Хатчинсоны, – сказала она папе. – Что они здесь делают? А если они нас увидят?

– Кто это такие? – хором спросили мы с Хелен.

– Знакомые ваших мамы и папы, – пояснил папа.

– Откуда вы их знаете?

– По гольф-клубу, – прошептала мама. – Боже нас сохрани… Какое унижение!

– Да-а не, сперва-то мы их не там встретили, – продолжал «репетировать» папа. – Было вот как: их собака, то есть, я хотел сказать, их псина, сбежала, а мы нашли…

– О боже, они идут сюда! – в ужасе прошептала мама. Она чуть в обморок не упала.

Мне было неприятно. Если она так стесняется моего пребывания здесь, то почему именно она так настаивала на нем? По ужасающе сладковатой улыбочке, которую она наклеила на лицо, я поняла, что Хатчинсоны нас увидели.

– Привет, Филомена! – проговорила мама севшим голосом.

Я обернулась. Это была та самая женщина, которую я неделю назад видела с Крисом. Видимо, его мать. Она держалась с гораздо большим апломбом, чем моя мама.

– Мэри! – просияла она. – Никогда не думала, что ты алкоголичка!

Мама заставила себя рассмеяться.

– А у тебя к чему пристрастие, Филомена? К лошадям?

Они еще некоторое время втыкали друг в друга шпильки, как будто находились на вечеринке с коктейлями. Тут я заметила игрока Дейви. Он сидел за противоположным концом стола, и лицо у него было потерянное, а взгляд тусклый. Во мне мгновенно вспыхнуло желание защитить его.

– У нас здесь сын, – сказала Филомена. – Куда он подевался? Кристофер!

Точно, она мать Криса. Что ж, совсем неплохо, если его родители познакомятся с моими. Это будет полезно. На тот случай, если, выписавшись отсюда, он мне не позвонит. У меня будет предлог увидеться с ним – например, занести миссис Хатчинсон какую-нибудь банку с завинчивающейся крышкой. Мама и ее подружки постоянно обменивались этими банками: из-под зеленого горошка, квашеной капусты и тому подобное. По-моему, они только этим и занимались. Мама попыталась представить нас друг другу:

– Наши дочери: Клер… – она указала на меня.

– Рейчел, – поправила я ее.

– …и Анна, то есть нет, Хелен.

Хелен вежливо извинилась, доверительно сообщив миссис и мистеру Хатчинсон: «Я сейчас лопну, если не пописаю», – и отвалила. Я очень скоро последовала за ней. Не то чтобы я ей не доверяла, а просто… я ей не доверяла.

Она сидела на ступеньках, окруженная мужчинами. (В столовой, должно быть, остались лишь брошенные жены и дети.) Одним из мужчин был Крис. Это не удивило меня, но особой радости я, конечно, не испытала. Хелен развлекала аудиторию страшными историями о своем запойном пьянстве:

– Часто я просыпаюсь ночью и не могу понять, как добралась домой, – хвасталась она.

И никто не поставил ее на место, сказав: «Это еще что! Вот я иногда просыпаюсь и не могу понять, жив я или мертв», а ведь любой из них имел основания это сделать. Вместо этого они просто из кожи вон лезли, стараясь ей понравиться и строя грандиозные планы. Например, чтобы она немедленно поступила в Клойстерс, сейчас как раз есть место, свободная койка между Нэнси и Мисти…

– В случае чего можете лечь со мной, – предложил Майк, чем вызвал у меня приступ ярости. Ведь его несчастная, замотанная, регулярно приносящая печенье жена была в каких-то двух шагах.

Кларенс, разумеется, сделал попытку погладить Хелен по волосам.

– Прекратите немедленно! – резко одернула его она. – Не меньше, чем за десять центов.

Кларенс начал было рыться у себя в карманах, но Майк схватил его за руку и сказал:

– Она шутит.

– И не думала, – ответила Хелен.

Во время всей этой вакханалии я глаз не сводила с Криса. Мне хотелось понять, как он реагирует на Хелен. То есть мне хотелось убедиться в том, что она на нее не реагирует. Но они обменялись парой взглядов, которые мне совсем не понравились. Они показались мне весьма многозначительными. Я в очередной раз возненавидела себя. Вечно я выгляжу невзрачной рядом с моими сестрами. Даже моя мать иногда меня затмевает.

А я-то, дура, думала, что наши с Крисом отношения выдержат воздействие чар Хелен. Я ошиблась. У меня опять возникло это ужасное и такое знакомое чувство: «Кого ты пытаешься обмануть, девочка?» И я стояла в толпе мужчин, стараясь смеяться вместе со всеми, чувствуя себя несуществующей и в то же самое время громоздкой, как слон.

Я так расстроилась, что, когда Хелен уходила, забыла передать ей письмо для Анны. А потом, когда я попросила у Селин марку на конверт, она сказала:

– Разумеется. Приносите письмо, я прочту его и скажу вам, можно ли его посылать.

Потрясенная, я проследовала прямо к буфету с шоколадом и конфетами, распахнула дверцы настежь, и на меня обрушилась воскресная лавина шоколадок. Выбирая себе что-нибудь, что должно было придать мне энергии, я ненадолго отвлеклась от мрачных мыслей. Но когда Крис произнес: «Господи, твоя сестра – это просто вулкан какой-то!», меня опять накрыла волна сожаления, что я – это я. А не Хелен, например. Или не еще кто-нибудь. Кто угодно, только бы не я сама!

«Шоколад, – униженно подумала я, – вот что облегчит мне жизнь. Если уж нет наркотиков…»

– Хелен просто великолепна, правда? – с трудом выговорила я.

Селин, притворяясь, что ковыряет иголкой какой-то кусок ткани, которым она всегда прикрывалась, когда шпионила за нами, ухмыльнулась. От безвыходности я выбрала себе батончик «Фрут-энд-нат», такой огромный, что на нем можно было плыть в Америку.

– Это чье? – громко спросила я.

– Мое, – отозвался Майк. – Но ничего, бери. Мне хватило двадцати секунд, чтобы покончить с ним.

– Чипсов нет? – крикнула я на всю комнату. – Хочу чего-нибудь соленого.

Разумеется, я могла бы съесть «Тайто», привезенные мамой, но я нуждалась, во-первых, во внимании, а во-вторых, в богатом выборе вкусностей.

Дон подбежал ко мне с пачкой «Монстр Манч», Питер крикнул: «У меня есть бисквитики Риц!», юный Барри сказал, что «если тебе срочно, могу одолжить пакетик „Кеттл Криспс"», а Майк прошептал (ему казалось, что достаточно громко для меня и недостаточно – для Селин): «У меня в штанах есть кое-что солененькое, можно пососать».

Я ждала, не предложит ли мне что-нибудь Крис, просто чтобы дать мне понять, что он помнит о моем существовании. Но он ничего не сказал.