Еще одни выходные. Два дня свободы от вечного ожидания и страха оглашения отзыва. Ужасная тоска то накатывала на меня, то отпускала, то накатывала, то вновь отступала. Когда я страдала по Люку или злилась на него, мне, по крайней мере, было понятно, что именно я чувствую. А сейчас мои мысли были в полнейшем беспорядке.

Субботнее утро, как всегда, началось с занятий по кулинарии. Конечно же, произошел очередной инцидент с Эймоном – на этот раз он съел банку какао-порошка. В конце концов, Эймона вывели из кухни, как это и происходило каждую субботу.

Все мы бдительно следили за Анджелой, от души надеясь, что она вытворит что-нибудь подобное. Но Анджела оказалась совершенно не похожей на Эймона. Всю предыдущую неделю она вела себя безупречно. Честно говоря, если бы не устрашающие размеры, никто никогда бы не подумал, что она страдает обжорством. Казалось, она вообще никогда не ест. Я слышала, как она жаловалась Мисти, что у нее проблемы с железами внутренней секреции, и от этого очень замедленный обмен веществ. Может, так оно и было.

Либо так, либо она три раза в день запиралась в ванной и там съедала запасы целого маленького супермаркета. Либо то, либо другое. Я все-таки склонялась ко второму. Поддержание столь обширного зада, безусловно, требовало ежедневного самоотверженного труда. Я очень удивилась, что Мисти не указала Анджеле на это обстоятельство. Но Мисти была очень мила с Анджелой. Может, это только со мной она такая стерва?

Бетти быстренько разобралась с мукой, сахаром и мисками.

– Учитель! – тянул руку Кларенс.

– Называйте меня Бетти, – в который раз повторяла она ему.

– Хорошо, учитель, – отвечал Кларенс.

В столовой воцарились мир и спокойствие. Коричневые джемперы были припудрены мукой, все так сосредоточились на приготовлении пищи, что я почувствовала, как изменилась атмосфера. Ощущение гармонии. Я с удивлением почувствовала, что в воздухе витает… нечто божественное. Пожалуй, если вовремя не опомниться, то чего доброго скоро возьмусь читать Священное писание!

Очень скоро я пережила еще один приступ сентиментальности. Когда мужчины вынули из духовки свои кособокие, бесформенные, непропеченные внутри пирожки, они были так горды своими достижениями, что мои глаза увлажнились. Каждый из этих пирожков – маленькое чудо, думала я, роняя скупые слезы. Эти мужчины – алкоголики, и некоторые из них совершали ужасные вещи, и вот теперь они сами испекли эти пироги…

Я вздрогнула и болезненно сжалась. Неужели это все я думаю? Слава богу, что никто здесь не умеет читать мысли.

* * *

Особенно тяжело давались в Клойстерсе мне субботние вечера. Все прихорашивались и готовились к выходу. Все, кроме меня. Но хуже всего было то, что я непрерывно думала о Люке. Именно в субботний вечер он имел больше всего шансов познакомиться с девушкой. Эта мысль намертво засела у меня в голове.

Я почти забыла, что злилась на него. Теперь я смертельно тосковала по нему, к тому же, сходила с ума от ревности и страха потерять его. А если он встретит кого-нибудь другого, тогда я точно его потеряю.

Я пыталась отвлечься от этих мыслей, присоединившись к обычной субботней суете. В эти игры я уже играла в прошлые выходные, и весьма неохотно. Мне все представлялось, что сказала бы, например. Хеленка или другие мои нью-йоркские знакомые, если бы они увидели меня сейчас. Я молилась о том, чтобы у Хеленки не оказалось дара читать в душах. А то она сразу поймет, что я играю в эти игры просто потому, что вынуждена, и не получаю от них никакого удовольствия. Игры! Все во мне восставало против этого. Игры! Тихий ужас!

Но на этой неделе я вдруг обнаружила, что это весело и увлекательно! Сначала мы разбились на команды и сыграли в «Красного пирата», бегая по гостиной взапуски и перешагивая через барьеры из переплетенных рук других участников. Это было так интересно, что я даже встревожилась.

Потом кто-то достал скакалку. В один прекрасный момент все оказались «внутри», а я одна – снаружи. Так частенько случалось и в детстве. Я живо вспомнила те времена, обозлилась и бросила играть. Отошла к стене и плюхнулась на стул. «Фиг! Даже если меня позовут, не пойду», – подумала я со злостью.

– Хорошо проводишь время? – осведомился Крис.

У меня мурашки пошли по коже. «Господи, да я на него и вправду запала! Эти глаза, эти бедра… Когда-нибудь… – с тоской подумала я. – Когда-нибудь мы с ним будем гулять по Нью-Йорку, влюбленные друг в друга…» Тут пришел черед Мисти прыгать, и зависть заглушила во мне все остальные чувства.

– Меня от всего этого тошнит, – пожаловалась я. – Честное слово. Зачем они напоминают нам о детстве таким образом?

– Мы вовсе не затем всем этим занимаемся, – удивился Крис. – Просто это доставляет нам радость, помогает выпустить пар. Кроме того, что в этом плохого – вспомнить детство?

Я ничего не ответила. Я смутно услышала голос легкой, как эльф, Мисти. Она пропела: «Кри-ис, впрыгивай…»

– Если тебе так неприятно об этом вспоминать, лучше сказать об этом на группе, – посоветовал Крис. – Боже мой, моя очередь! – воскликнул он и впрыгнул к Мисти.

Скакалку крутили Джон Джоуи и Нэнси, домохозяйка, пристрастившаяся к валиуму. В Клойстерсе неуклюжестью никого не удивишь, но даже на фоне здешних пациентов Нэнси и Джон Джоуи резко выделялись. У них с координацией движений было совсем плохо. Нэнси и на ногах-то не очень твердо стояла.

Я смотрела, как прыгает Крис. Немного нескладно, но очень круто. У него было такое сосредоточенное лицо, он очень старался делать все правильно. Я сидела и с отвращением слушала, как они напевают свою прыгательную песню, и вдруг услышала слова Криса: «Впрыгивай, Рейчел!» И я радостно впрыгнула. Мне так нравилось, когда меня выбирали. Это так редко случалось. Почти никогда. Всегда выбирали больших девочек. Или наоборот, тех, совсем малявок.

Я перепрыгнула через скакалку и несколько секунд скакала вместе с Крисом, улыбаясь от радости, что он выбрал меня. Потом красивый ботинок Криса запутался в скакалке, я запнулась, и мы полетели на пол. Был один чудесный момент, когда мы с ним лежали рядом на полу. Потом Джон Джоуи устроил небольшую истерику и сказал, что ему надоело крутить скакалку. В порыве неожиданного великодушия я согласилась заменить его, и вот я уже крутила скакалку вместе с Нэнси, глядевшей перед собой пугающе остекленелым взглядом. Она, видно, совсем одичала от транквилизаторов.

Джон Джоуи, прыгая через скакалку, опрокинул нескольких человек, наставил синяков себе и всем окружающим, и тогда настало время музыкальных стульев. Сначала я стеснялась грубо спихивать людей со стульев на пол. Если речь не шла о Мисти, конечно. Но, поняв, что в этом и состоит суть игры – вести себя нагло и беспардонно, я начала получать от нее истинное наслаждение. Я смеясь, пихалась, толкалась и чувствовала себя прекрасно. Никогда так не веселилась. В смысле, без наркотиков.

И лишь когда я легла в постель и вспомнила о том, что Люк, возможно, тоже развлекался сегодня вечером, мое радостное настроение улетучилось.

Утром в воскресенье почти все мужчины, и Крис тоже, как это ни прискорбно, подошли ко мне с вопросом: «А твоя сестра сегодня приедет?»

– Не знаю, – вынуждена была отвечать я.

В час для посещений Хелен появилась вместе с мамой и папой. К сожалению, Анны не было. Папа все еще говорил со своим оклахомским акцентом.

Мама и отец оживленно беседовали с родителями Криса, и мне было даже представить страшно, о чем они там говорят. Я тем временем тайком передала Хелен письмо для Анны, в котором просила ее привезти мне наркотиков.

– Передай это Анне, пожалуйста, – попросила я.

– Но я ее не увижу, – сказала Хелен. – Я теперь работаю.

– Ты работаешь? – я была очень удивлена. Хелен не только была патологически ленива, – она, как и я, вообще не умела работать. – С каких это пор?

– Со среды.

– И кем ты работаешь?

– Официанткой.

– Где?

– В одной дерьмовой…, – она помолчала, подыскивая нужное слово, – дерьмовой закусочной. Называется клуб «Мекссс». Да, с тремя «с», – добавила она. – И этим все сказано.

– Ну что ж, поздравляю, – сказала я, хотя вовсе не была уверена, что это подходящая работа для Хелен. Это все равно что поздравить подругу с тем, что она беременна, когда знаешь, что никакого постоянного бойфренда нет в помине.

– Слушай, я не виновата, что для стюардессы ростом не вышла! – неожиданно воскликнула она.

– Я и не знала, что ты метила в эти заводные куклы, – удивилась я.

– Да, метила, – грустно призналась она. – Я бы не возражала. Но речь даже не шла о какой-то приличной авиалинии, это была одна из этих паршивых чартерных – «Эйр Паэлла». Они нанимают всех без разбору. Всех, кроме меня.

Хелен была по-настоящему расстроена! Она привыкла всегда получать то, что хотела. В порыве, отчаяния она закрыла лицо руками, и это меня испугало.

– А ведь я по всем статьям подходила!

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду цвет лица, длинную шею, фальшивую улыбку, выраженную линию трусиков. Я уже не говорю об избирательной глухоте. Я была бы просто великолепна! Я долго тренировалась, Рейчел, – сказала она, и нижняя губа у нее задрожала. – Правда. Я старалась вести себя похуже с женщинами и клеила любого мужика. Я открывала дверцу холодильника, кивала, улыбалась, и часами повторяла: «Спасибодосвиданья. спасибодосвиданья, спасибодосвиданья…» А они сказали, что я слишком маленького роста. А зачем мне быть высокой? – спросила я. А они ответили: «Чтобы класть вещи на верхние полки». Но это чушь собачья! Всем известно, что работа стюардессы в том и заключается, чтобы не замечать, как тетки уродуются с вещами, и предоставлять им все делать самим. А если мужчина нуждается в помощи, то ты должна просто по возможности дать ему полюбоваться своей задницей, а потом все равно заставить его все сделать самому. Он будет просто счастлив.

– А почему именно дверцу холодильника?

– Потому что там, куда стюардессы выпускают пассажиров, почему-то всегда холодно.

– М-да, неплохо придумано… я имею в виду, попрактиковаться, – неловко выговорила я.

– Попрактиковаться! – вступила в разговор мама. – Я ей покажу практику! У меня разморозилась целая упаковка «Магнумов», и хрустящие хлебцы тоже. И все из-за ее «Спасибодосвиданья». Попрактиковаться!

– Это были всего лишь мятные «Магнумы», – возразила Хелен. – Они только зря место в холодильнике занимают. Это было гуманное убийство, акт милосердия, чтобы зря не мучались.

Мама продолжала издавать фыркающие, неодобрительные звуки, как кенгуру Скиппи, который видит, что Брюс упал в воду с гидроплана, сломал себе руку в трех местах, и теперь его нужно вытаскивать из болота, кишащего крокодилами.

– А вообще-то, мама, спасибо тебе за поддержку! – Хелен вдруг взорвалась, как будто ей было лет двенадцать. – Я думаю, ты просто не хотела, чтобы я получила эту работу!

Мне показалось, что сейчас она крикнет что-нибудь вроде «Я не просила меня рожать!», и выскочит из комнаты, хлопнув дверью. И все-таки, все мы помнили, где находимся, и старались держать себя в руках. Мама снова отошла от нас. На этот раз она разговорилась с родителями Мисти О'Мэлли. Папа был все еще погружен в беседу с отцом Криса.

– У тебя случайно не найдется марки? – спросила я Хелен. Если она не сможет передать письмо Анне, я могла бы попытаться отправить его по почте, черт побери! Кинуть незаметно в уходящую почту, чтобы никто не узнал.

– У меня? – изумилась Хелен. – Марки? Ты что, думаешь, я замужем?

– При чем здесь это?

– Только семейные вечно таскают с собой марки, это всем известно.

– Ладно, ничего страшного, – сказала я, сообразив, что через пять дней три недели, которые я обязана здесь провести, истекут. Я смогу свободно выйти отсюда. И ни под каким видом не соглашусь остаться здесь на полные два месяца, как все они. Я отсюда пулей вылечу. И буду принимать столько наркотиков, сколько захочу.