Мне очень нравилось болтать с Настоящими Мужчинами. В Нью-Йорке ко мне так редко проявляли интерес, что они пролили мне бальзам на душу, сделав центром внимания. Пусть даже никто из этих мужчин никогда ко мне не притронется. Это неважно. Мы с Бриджит имели такой успех, что Мелинда удалилась, виляя своим тощим задом шестилетней девчонки. Сучка! Потом отчалила и Тамара. Казалось, ее тоненькие ножки вот-вот сломаются, так ей трудно было идти.

– Ножки-то какие зажигательные… – заметила я, – как спички.

Все смеялись до колик. Я уже говорила, что они были далеко не Эйнштейны.

– Бедная Тамара, – продолжала я, – какая у нее должна быть ужасная половая жизнь!

– Почему? – хором спросили они. Думаю, что не менее чем троим из присутствующих случалось общаться с Тамарой в горизонтальном положении.

– Потому что, – невозмутимо пояснила я, – ей никогда не дойти до конца.

Я думала. Люка, Шейка и Джои придется срочно госпитализировать. Но самый дурацкий вид был у Гэза. Он жалобно спросил:

– Что она имеет в виду?

Люк, согнувшись пополам от смеха, отвел Гэза в сторону и объяснил ему, что я имела в виду.

Наконец настало время прощаться. С ними было хорошо, но мы с Бриджит пришли сюда по делу. Здесь было слишком много лакомых кусочков, чтобы тратить время на этих длинноволосых хмырей, хоть они и оказались симпатичными.

Когда я уже собиралась свалить, Люк вдруг сказал:

– В девять лет я, пожалуй, не решился бы нарядиться Пропащим Джонни. Скорее уж – матерью Терезой.

– Почему? – вежливо осведомилась я.

– Я был тогда алтарным мальчиком и собирался стать священником.

При этих словах мою память озарила внезапная вспышка.

– Забавно. Дело в том, что в девять лет я мечтала стать монахиней, – выпалила я, не успев вовремя остановиться.

Честно говоря, я сожалела о том, что сказала это. Гордиться тут было нечем. Наоборот, мне всегда хотелось скрыть этот факт своей биографии.

– Правда? – Люк широко улыбнулся. – Ну и дела! Я думал, я один такой.

Его доброжелательное внимание меня успокоило.

– Я тоже, – призналась я.

Он снова улыбнулся, вовлекая меня в свою интимную жизнь. Уже начал распускаться цветок нашей взаимной заинтересованности, и я решила пока не уходить.

– И чем это для вас обернулось? – спросил он. – Хуже, чем у меня, быть не могло. Верите ли, я очень жалел о том, что католики не подвергаются гонениям, потому что мне хотелось стать мучеником. Я, бывало, с удовольствием представлял себе, как меня окунают в кипящее масло.

– А я частенько воображала себя утыканной стрелами с ног до головы.

Я в очередной раз удивилась своим детским странностям и тому, насколько серьезно все это было для меня тогда.

– Мало того, – сказал Люк, и глаза его загорелись, – я занимался умерщвлением плоти, навешивал на себя всякую гадость. В общем, упражнения для начинающих. Представляете? – Он приподнял бровь и улыбнулся. – Мне не удалось найти веревки в гараже, поэтому я стащил кушак от маминого халата, стянул у себя на поясе и провел пару дней в прекрасных очистительных муках, пока брат не разоблачил меня и не раззвонил повсюду, что я трансвестит.

Я все ближе и ближе придвигалась к Люку. Мне всегда было интересно, как другие справляются со своими противными старшими родственниками.

– Правда? – спросила я, совершенно заинтригованная. – И что же дальше?

– Конечно, мне следовало поступить разумно, – задумчиво сказал он.

– Как? – поинтересовалась я. – Помолиться за него?

– Нет! Дать негодяю в морду. Я прыснула от удивления.

– Но вместо этого я устроил целое представление: подставил другую щеку и сказал, что помолюсь за него. Радости католического детства!

Я от души расхохоталась.

– Вот придурок, верно, Рейчел? – Он обезоруживающе улыбнулся мне.

Мне понравилось, как он произносит мое имя. И я решила задержаться еще на некоторое время. Постепенно перемещаясь, я в конце концов оказалась в самом углу комнаты, а Люк стоял ко мне лицом и совершенно загораживал меня от посторонних.

– Как вы думаете, – неуклюже спросила я, – почему нам в детстве хотелось чего-то такого особенного? Может быть, все дело в половом созревании? Гормональные бури?

– Возможно, – согласился он. Я напряженно вглядывалась в его лицо в поисках ответа. – Хотя, мне кажется, рановато для гормональных бурь. В моем случае дело, наверно, было в том, что мы только что переехали и у меня еще не было друзей в новом месте.

– И у меня тоже.

– Вы тоже тогда переехали?

– Нет.

Некоторое время мы в нерешительности смотрели друг на друга. Он не знал, то ли пожалеть меня, то ли посмеяться, то ли дать какой-нибудь совет. Потом, к счастью, мы оба рассмеялись, глядя друг другу в глаза. Смех объединил нас, как бы заключил нас в непроницаемое для прочих кольцо.

За пару часов я поняла, что без ума от Люка. Он рассказал мне об индийском ресторанчике на Канал-стрит, где ему как-то подали такой горячий соус карри, что он ослеп на один глаз на три дня. Разговоры о еде привели нас к открытию, что мы оба не едим мяса, – новая и довольно обширная область общих интересов. Довольно долго мы беседовали о том, какой дискриминации подвергаемся мы, вегетарианцы, как нас никто не принимает всерьез. Мы горько жаловались друг другу на то, что нас обоих «просто вынуждали есть мясо».

Люк, безусловно, вышел победителем в импровизированном соревновании, с рассказом о гостинице в графстве Керри, где он заказал вегетарианский завтрак, а ему принесли тарелку с роскошным куском свинины, который разве что не подмигивал ему, соблазнительно задрапированный овощным гарниром.

– И чем дело кончилось? – спросила я, просияв.

– Я спросил у миссис О'Логлин: «Послушайте, хозяйка, разве я не сказал, что я – вегетарианец?»

– И что она ответила? – спросила я, от души веселясь.

– Она сказала: «Сказали? Э-э… Ну, ладно, допустим, сказали. А в чем, собственно, дело?»

– А вы что на это ответили? – я радостно подавала Люку реплики.

– Я ответил: «В свинине, миссис, вот в чем дело!»

– А она?

– Она едва не зарыдала и сказала: «Но ведь это неправильно, чтобы парень, который еще растет, питался какими-то паршивыми грибами и яйцами. Что плохого в кусочке свинины?»

Мы возвели очи горе, долго фыркали и плевались и прекрасно при этом себя чувствовали, потом жаловались друг другу на то, что люди, несмотря ни на что, убивают себя избыточным потреблением белков, и наконец сошлись на том, что пророщенная люцерна – самая здоровая пища и содержит все питательные вещества на свете.

– Что еще человеку нужно, – задала я риторический вопрос, – кроме ростков люцерны?

– Вот именно, – согласился Люк. – Взрослый мужчина может прожить на пригоршне люцерны пару месяцев, не меньше.

– Машины могут ездить на топливе из люцерны, – подхватила я. – Да что там машины! – я пошла дальше. – От люцерны – зрение, как рентген, силы – необъятные и… дайте-ка подумать… и…

– Шерсть – блестящая и шелковистая, а хвост – пушистый, – пришел мне на помощь Люк.

– Точно! – согласилась я.

Он казался мне замечательным, и я сама казалась себе замечательной, и ростки люцерны казались мне замечательными.

– Ужасно только, что у них такой отвратительный вкус, – пожаловалась я.

– И не говорите! – кивнул он.

Я из кожи вон лезла, чтобы мои шутки не уступали по качеству шуткам Люка. Он замечательно строил фразу, ему удивительно удавался любой акцент: вот он – мексиканский бандит, вот – русский президент, а вот – тучный полисмен из Керри, арестовывающий нарушителя. В этом скучном, черно-белом мире он единственный казался ярким и живым.

Я тоже вела свою партию неплохо, потому что чувствовала себя легко и свободно. И не от большого количества выпитого, а потому что и в мыслях не держала заклеить Люка.

С веселыми людьми я никогда не чувствую себя неловко и напряженно. Потому, наверно, и не воспринимаю их как потенциальных любовников, какими бы красавцами они ни были. Сколько бы я ни старалась, при Люке и его друзьях мне не удалось бы покраснеть или онеметь от смущения, или вдруг непонятно зачем полезть в сумку за бумажником и, достав, обнаружить, что это сложенная гигиеническая прокладка, или запустить пальцы себе в волосы и оставить в них накладной ноготь, или попытаться оплатить свою выпивку телефонной карточкой, или сделать еще что-нибудь, что я обычно делаю, когда парень мне нравится.

Испытываешь упоительное чувство свободы, когда ты никого не обязан очаровывать и никому не стремишься понравиться. С Люком я могла себе позволить быть такой, какая я есть. Нет, не то чтобы он был некрасивым. У него были хорошие темные волосы, хотя, конечно, неплохо бы их подстричь, лукавые искорки в глазах, живое подвижное лицо.

Я рассказала ему все о своей семье, потому что решила, что это может показаться забавным: о моем бедном папе, единственном мужчине среди шестерых женщин: о том, как он хотел переехать в гостиницу, когда начало менопаузы у моей матери совпало с началом пубертатного периода у моей сестры Клер; как он завел кота, чтобы хоть так увеличить количество особей мужского пола в доме, и скоро обнаружил, что это… кошка; как он сидел на лестничной ступеньке и плакал: «Даже этот паршивый кот – и тот девка!»

Люк так смеялся, что я решила, что он вполне заслуживает рассказа о моей поездке в Париж с классом в пятнадцатилетнем возрасте. Автобус попал в пробку на Плас Пигаль, и опекавшие нас монахини чуть не попадали в обморок из-за вынужденного соседства неоновых реклам стриптиз-баров.

– Знаете, много-много девочек, и все – в чем мать родила! – пояснила я Люку.

– Да, я слышал о таких, – кивнул Люк с самым невинным выражением лица, – но, признаться, видеть не приходилось.

– Еще бы!

– Так что же сделали добрые сестры?

– Сначала они прошли вдоль салона автобуса и задернули занавески.

– Вы шутите! – Люк остолбенел.

– Ну а потом… – я выдержала паузу, – просто не поверите, что они сделали потом.

– И что же они сделали потом?

– Потом сестра Кэнис встала и обратилась к нам: «Итак, девочки, прочтем молитву: „Отец наш небесный, который на небе…". Рейчел Уолш, немедленно отлипни от окна!»

Люк закашлялся от смеха:

– Они заставили вас читать молитвы!

– Как видите, – сказала я, еще больше рассмешив его этим. – Сорок пятнадцатилетних девочек и пять монахинь, в автобусе, в пробке, в Париже, в квартале красных фонарей, с плотно задернутыми занавесками, перебирают четки и читают молитвы. Вот такая история, – торжественно заключила я, глядя в его покрасневшее и блестящее от пота лицо.

Люк, подобно магниту, вытягивал все, что у меня было в запасе. Я рассказала ему то, что никогда бы не решилась рассказать никакому другому мужчине. Даже обмолвилась, что держу на тумбочке у кровати «Избранное» Патрика Каваны, и тут же пожалела об этом. Я ведь прекрасно знаю, какие книги читать круто, а какие – нет.

– Я вовсе не синий чулок и не книжный червь, – поспешила уточнить я. – Просто люблю читать, а сосредоточиться могу только на чем-нибудь коротком, например на стихотворении.

– Я понимаю, что вы имеете в виду. – Он бросил на меня осторожный взгляд. – Не надо трудиться следить за сюжетом и запоминать действующих лиц.

– Смеетесь надо мной? – улыбнулась я.

– Ничего нет плохого в том, чтобы читать стихи, – настаивал он.

– Будь у вас такие сестры, как у меня, вы бы так не сказали. – При этих словах у меня, должно быть, сделалась такая физиономия, что он расхохотался.

Время от времени кто-нибудь пытался прервать наш разговор и вклиниться со своими собственными смешными историями, но они не шли ни в какое сравнение с нашими. Забавнее нас с Люком не было. По крайней мере, мы с ним так думали и обменивались понимающими взглядами, когда Гэз тщился рассказать, как однажды его брат чуть не задохнулся, подавившись рисовыми хлопьями. Или кукурузными хлопьями? Нет, постойте-ка, кажется, это был «Витабикс». Не целый «Витабикс», конечно, а впрочем, мог быть и целый…

Все остальные, включая Бриджит, по крайней мере по разу прогулялись до бара, чтобы заказать выпивку для всех. Все, кроме нас с Люком. Мы пропускали мимо ушей настойчивые возгласы Гэза: «Эй, жадюги, ваша очередь!» Потом, правда, Джои растолковал ему, что выпивка бесплатная, и он заткнулся.

А мы с Люком были так заняты друг другом, что едва замечали, когда кто-то вкладывал стаканы нам в руки. Иногда мы даже слышали: «Могли бы хоть спасибо сказать», но не реагировали. У меня была лишь одна мысль в голове: «Какой он милый и забавный!»

Он как раз начал рассказывать новую историю: – Так вот, Рейчел, ковыляю я, значит, по улице в одной из широких цветастых маминых юбок… (он сломал ногу). И кого, как бы вы думали, я встречаю? Свою бывшую подружку…

– Надеюсь, не ту, которая намертво привязала вас с Шейком друг к другу? – воскликнула я (как-то раз они тренировались вязать узлы).

– Ту самую, – подтвердил Люк. – Она смотрит на меня, качает головой и говорит: «Теперь ты носишь женскую одежду! Я всегда говорила, что ты ненормальный. Люк Костелло!»

– И что вы ей ответили?

– Я решил идти напролом и сказал: «Значит, трахаться не будем?»

– Ну и как?

– Она пригрозила, что сломает мне вторую ногу.

История едва не довела меня до истерики. В общем, я была в восторге от своего нового знакомого. Конечно, думала я, над его внешностью придется поработать. Что обо мне подумают, если я появлюсь с таким, как он? А что, собственно, они подумают? И мне, как ни странно, стало досадно, ведь в конце концов, если бы он не одевался так по-дурацки, то был бы далеко не столь привлекателен.

Я поймала себя на том, что внимательно рассматриваю его, ощупываю его всего взглядом, стараясь, конечно, чтобы он этого не заметил. И мне пришлось признать, что хоть смешно в наше время носить кожаные штаны, зато они позволяют убедиться, что ноги у него длинные и стройные, и еще… я выждала, пока он обернется к Джои за новой порцией коктейля, чтобы рассмотреть получше… и еще у него оказалась замечательная задница. В общем, я подумала, что если бы, скажем, подыскивала себе любовника, то Люк оказался бы неплохой кандидатурой.

Наконец в нашей беспрерывной болтовне образовалась некоторая пауза. Извне проникли разные звуки и разорвали тот магический круг, который мы с Люком очертили вокруг себя. Краем уха я услышала, как Джонно кричит Бриджит: «Эй, Бриджит из графства Мэдисон, захвати сигареты!»

– Забавно, правда, что мы только сегодня разговорились? – заметил Люк.

– Да, пожалуй, – согласилась я.

– Я ведь давно наблюдал за вами, – сказал он, глядя прямо мне в глаза, и гораздо дольше, чем это принято.

– Правда? – жеманно улыбнулась я, внутренне вопя: «Он запал на меня! Один из Настоящих Мужчин клеит меня! Ну и дела!»

Поскорее бы рассказать об этом Бриджит, мы животы надорвем от смеха.

– Все-таки скажите мне, – доверительно спросил он, – что это вы с Бриджит нашли в нас такого смешного?

Я готова была провалиться сквозь землю! Чудесное теплое чувство, которое успело возникнуть между нами, таяло на глазах. Вовсе он меня не клеит, как мне такое в голову-то могло прийти? И хотя мои эмоции были изрядно подогреты двадцатью порциями «Морских бризов», я вся сжалась и покраснела.

– Я ведь видел, как вы смеялись, – сказал Люк.

Голос его звучал теперь далеко не так дружественно, как минуту тому назад. Да и лицо изменилось. Теперь это был совсем другой человек, мрачный и раздраженный. Подозревающий, что его недостаточно уважают.

Я вдруг опустила глаза и посмотрела на его живот. Белая футболка выбилась из брюк и приподнялась, так что был виден плоский загорелый живот и узкая черная дорожка, которая вела к… Мое сердце часто забилось, я поспешно отвела глаза и тут же встретилась с Люком взглядом. Он взглянул вниз, туда, куда я только что смотрела, и быстро перевел взгляд на меня. Теперь мы молча смотрели друг другу в глаза. Я мучительно соображала, что сказать. И тут во мне проснулось желание.

Люк сразу перестал быть комическим персонажем. Мне теперь было наплевать на то, какая у него прическа и во что он одет. Все в нем, в том числе и его облегающие брюки, а главное, то, что было заключено в них, неудержимо влекло меня. Безумно захотелось, чтобы он меня поцеловал. Мне захотелось немедленно увести его из «Рикшо». Мне захотелось, чтобы он затолкал меня в такси и там же, в машине, сорвал с меня одежду. А больше всего мне хотелось, чтобы он бросил меня на кровать и трахнул.

Возможно, он почувствовал то же самое, хотя я затрудняюсь сказать, кто сделал первый шаг. Несколько секунд мы напряженно смотрели друг на друга, а потом… я почувствовала, что его губы прижимаются к моим. Сначала они показались мне прохладными, но через мгновение стали горячими, сладкими и настойчивыми.

Голова закружилась от неожиданности и удовольствия. Боже мой, как хорошо, что я пришла сюда сегодня! Он обнял меня, и от прикосновения его пальцев по всему моему телу пробежала дрожь желания. Я обхватила его за талию, прижалась к нему и с радостью обнаружила, что нечто твердое, упирающееся мне в живот, – это его член. Нет, мне не показалось. Он хотел меня так же, как и я его. Он потянул меня за волосы, и голова моя откинулась назад. Было больно, и мне это нравилось. Он укусил меня в уголок рта. Я чуть не потеряла сознание от удовольствия.

– Ты, сексуальная сучка, – прошептал он мне на ухо, и я опять чуть не упала в обморок. Я действительно чувствовала себя сексуальной сучкой. Желанной, способной осчастливить.

– Пошли, – сказал он. – Бери свою сумку. Мы уходим.

Мы ни с кем не попрощались. Я уже не думала о существовании других Настоящих Мужчин. Бриджит изумленно таращилась на нас, но мне было наплевать. Такого со мной еще не случалось, в смятении думала я, то есть никогда еще я не испытывала такого могучего, непреодолимого желания. Или, может быть, обычно на него не было такого отклика со стороны партнера.

Мы сразу поймали такси. Оказавшись в машине, он тут же положил меня на сиденье и забрался руками под мою маечку-топ. Я в тот раз не надела лифчика, и когда он положил руки мне на грудь, мои соски уже были твердые, как камень. Он зажал их между большими и указательными пальцами, и меня пронзили две маленькие молнии наслаждения.

– Боже! – прохрипела я.

– Ты такая красивая, Рейчел, – прошептал он мне.

Я лихорадочно задрала юбку и прижалась животом к его животу. Через трусики я чувствовала его эрекцию. Положив руки на его ягодицы, я прижала его к себе так крепко, что стало больно. Чудесная боль! «Хочу, чтобы он вошел», – подумала я и забралась руками под его футболку, чтобы почувствовать его кожу, но быстро вернула ладони на его ягодицы. Я просто не могла не держать их там!

Сообразив, что такси остановилось, я подумала, что водитель собирается высадить нас из машины за непристойное поведение. Но оказалось, что мы уже приехали. Зря я боялась. Нью-йоркскому таксисту совершенно все равно, чем вы занимаетесь в машине, если ему исправно платят и дают на чай. Можете даже пришить кого-нибудь на заднем сиденье, ему наплевать, лишь бы обивку кровью не забрызгали.

Не помню, как мы вошли в квартиру Люка. Помню только, что мы бежали по лестнице на четвертый этаж, потому что просто не могли дожидаться лифта. Мы ворвались в его спальню, он толкнул дверь ногой, и это движение тоже показалось мне удивительно сексуальным. Хотя к тому времени я уже так хотела его, что какие бы движения он ни совершал, мне все они показались бы сексуальными.

Люк сгреб меня в охапку, швырнул на кровать, и через несколько секунд на мне почти не осталось никакой одежды. Его широкий мужественный ремень с большой пряжкой уже был расстегнут, как и две верхние пуговицы на кожаных штанах. Вероятно, я расстегнула их еще в такси, хотя совершенно не помню этого момента. Раздетый он был такой красивый!

Я хотела окончательно раздеться сама, но он не дал мне. Сначала он задрал мой топ, так что мои груди оказались на свободе. Улыбаясь и крепко держа меня за руки, чтобы я не могла двигаться, он принялся играть с моими сосками. Он дотрагивался до них своим членом, заставляя меня вибрировать от желания.

– Давай же! – не выдержала я.

– Что давай? – с самым невинным видом спросил он.

– Как ты хочешь это сделать?

– Что сделать?

– Ты знаешь! – взмолилась я, выгибаясь дутой.

– Скажи мне, – злорадно улыбнулся он.

– Ты, негодяй! Ну, пожалуйста!

И тогда он сорвал с меня остатки одежды. Я кончила почти сразу, как он вошел в меня. Это длилось и длилось, снова и снова. Никогда не знала, что так бывает. Я вцепилась в его плечи, полностью парализованная, содрогающаяся, подхваченная волной наслаждения. Потом его дыхание стало хриплым и прерывистым, он застонал. «О, Рейчел! – жалобно пробормотал он, запустив пальцы в мои спутанные волосы. – О, Рейчел!»

Потом наступила тишина. Он был весь покрыт гусиной кожей и лежал на мне, уткнувшись лицом мне в шею. Люк приподнялся на локтях и долго смотрел на меня. Потом улыбнулся широкой, чудесной, в высшей степени умиротворенной улыбкой.

– Рейчел, детка, – произнес он, – кажется, я люблю тебя.