«довольно долго сидела в комнате для бесед. Грейндж вернулся и забрал Купера, но со мной не заговорил. Женщина-полицейский в форме неслышно вошла в комнату и молча встала у двери, явно не обращая на меня внимания. Я взяла с нее пример и уставилась в пространство, сложив руки на коленях. Я ожидала, что в конце концов меня уведут назад в камеру. У меня возникло отчетливое ощущение: разговор окончен.

Когда дверь снова открылась, я с удивлением увидела на пороге Викерса. Избавившись от женщины-полицейского кивком, он вошел в комнату и, взяв стул Купера, поставил его против меня, но так, чтобы стол уже не разделял нас. Он медленно опустился на стул, словно у него болела спина, и вздохнул, прежде чем заговорить.

— Как у вас дела?

Я пожала плечом. «А вы как думаете?»

— Вам будет приятно услышать, что мы поговорили с юным Полом Кином в больнице и он категорически отрицает ваше участие в сговоре? Он подтвердил все, о чем вы нам рассказали. В настоящее время никаких свидетельств вашей причастности больше не обнаружилось, и я доволен, что вы действительно оказались не связаны с замыслом растления и убийства Дженнифер Шеферд.

Нельзя было назвать это громким объявлением о моей невиновности, но я восприняла это как есть: своего рода извинение и заверение, что больше меня допрашивать не будут.

— Никаких свидетельств вы больше и не найдете. Я же сказала, что не участвовала в этом.

— Похоже на то, — сказал Викерс, складывая перед собой ладони и рассматривая костяшки пальцев, словно они его заворожили. Больше он ничего не произнес, и мне стало интересно, чего он ждет.

— Могу я идти?

— Ммм. Да, конечно, можете, если хотите. Я бы понял, если бы вы захотели вернуться домой. Вероятно, вы устали и немного расстроены.

— Самую малость, — сухо отозвалась я.

— Да. Что ж. Я бы понял, как я сказал, если бы вы захотели уйти.

Последовала небольшая пауза. Я догадалась, что ему нужно что-то еще. Интересно, будет ли выглядеть грубостью категорическое «нет», если я даже не поинтересуюсь, что именно?

— Но?..

— Но… в общем, когда я сказал, что мы побеседовали с Полом, на самом деле в результате этой беседы далеко мы не продвинулись.

Морщинистой рукой он потер шею. Я видела: он разыгрывает роль усталого старика, чтобы вызвать у меня сочувствие, — и, нисколько не тронутая, ждала продолжения.

— Проблема в том, что нам многого он не скажет, Сара. Мы добились от него лишь заявления о вашей непричастности. Что же касается всего остального, на все вопросы у него один ответ: «Без комментариев». Поначалу мы не могли добиться от него даже подтверждения его имени и возраста. Только когда начали расспрашивать о вас, он заговорил. Вы произвели на него сильное впечатление. Он признался, что вы по-доброму к нему отнеслись.

Мне стало ужасно жаль Пола. Я всего лишь поговорила с ним, обошлась с ним как с человеком. Каким образом это могло произвести на него столь сильное впечатление, чтобы он нарушил молчание и защитил меня? Это потребовало большого мужества. Мне было очень неприятно попасть за решетку, затем на беседу — на допрос, но я взрослая и имею какие-то представления о своих правах. И я — невиновна.

— Вам вообще не следовало его расспрашивать. Разумеется, я благодарна ему за подтверждение того, о чем я вам говорила. Но он ребенок. Он бесконечно уязвим. Бога ради, он только что пытался покончить с собой. И если вы правы насчет той роли, которую он сыграл в растлении Дженни — а я не уверена, что вы правы: в конце концов, в отношении меня вы ошиблись, — представляю, как отчаянно он стыдится найденного вами.

— Тут ваша правда, — заметил Викерс, принимая смущенный вид. Внешняя застенчивость не сочеталась с тем, что я о нем знала — это стальной человек, — и я уставилась на старшего инспектора, отказываясь идти ему навстречу.

Викерс положил ногу на ногу и потратил некоторое время, разглаживая ткань брюк на худом колене. В итоге он все-таки посмотрел на меня.

— Я считаю, Сара, что просить вас о помощи несправедливо, учитывая то, что вы у нас пережили, но я нахожусь в трудном положении. У нас нет шансов наладить с этим мальчиком контакт. Он никому не доверяет. Много лет ни один надежный взрослый человек не оказывал ему никакой поддержки, поэтому он неважно реагирует и на нас, и на своих старых учителей, а родни, кроме брата, у него нет. С ним сидит социальный работник, мне известно, они хорошо знают свое дело, но именно от этой пользы не больше, чем от воды при поносе, простите за выражение. Я взываю к вашей доброй натуре и желанию увидеть, что правосудие свершилось.

— Что вы хотите от меня?

— Прошу поехать со мной в больницу. Сейчас. — Дрожащий старческий голос куда-то делся, и я в очередной раз заметила, каким пронизывающим может быть взгляд холодных голубых глаз Викерса. — Вам он доверяет. Вы ему нравитесь. Мы спросили его, будет ли он с кем-нибудь разговаривать, и только на ваше имя реакция оказалась положительной. Он считает вас чуть ли не ангелом.

— Я вам не верю, — сказала я, пытаясь осмыслить услышанное. — Как вы можете просить меня о помощи, когда минуту назад обвиняли в убийстве?

— У нас были основания подозревать вас в причастности к этому преступлению, — упрекнул меня Викерс. — Проведя расследование, мы убедились в вашей невиновности. Но арестовав вас, мы действовали правильно, законно, и это очистило ваше имя.

— Значит, я должна вас еще и поблагодарить? — Меня трясло от злости.

— Я этого не сказал. — Викерс слегка смягчился. — Я знаю, это было тяжело, Сара. И если бы у меня имелся выбор, я отпустил бы вас домой, чтобы вы там не спеша приходили в себя. Но такого выбора у меня нет. Мне нужно знать то, что знает Пол, и у меня нет времени налаживать с ним дружеские отношения. Мне постоянно звонят родители Дженнифер Шеферд, спрашивая, есть ли новости, пресса задает мне разнообразные вопросы, я пытаюсь координировать поиск Дэниела Кина, находясь под огромным давлением со стороны начальства, и мне всего-то и нужно сказать им всем: да, мы на правильном пути; пока мы его еще не задержали, но это всего лишь вопрос времени, и, главное, мы разыскиваем нужного человека.

— Не хочу в этом участвовать, — возразила я, качая головой. — Я не хочу иметь отношение к травле этого бедного ребенка ради информации, которая послужит обвинением для его брата.

— Прошу вас, Сара. Вам известно, каково это — не знать. Ради родителей, помогите нам.

В самую точку. Он меня зацепил. В конечном итоге Викерс всегда находил нужный аргумент. Я не хотела помогать полиции, но у меня не хватило духу заставлять Шефердов ждать правды.

Надо отдать ему должное, инспектор сумел избежать победного тона, когда вывел меня из комнаты для бесед и повел по коридору в переднюю часть здания полицейского участка. Он рассказывал о комнатах, мимо которых мы проходили: «А здесь мы беседовали с вами, помните, в тот вечер, когда вы нашли тело Дженнифер, там мой кабинет». Большую часть болтовни я пропускала мимо ушей, страдая от взглядов, которыми меня одаривали коллеги Викерса. Видимо, новость о моем освобождении дойдет до них только через некоторое время. Общей же реакцией стала, похоже, плохо скрываемая враждебность, пока мы с Викерсом шли по коридору.

Войдя в зону приема посетителей полицейского участка, в ту часть, которая открыта для частных лиц, мы оказались почти в центре скандала, затеянного одним человеком. Пораженные, мы с Викерсом одновременно остановились, застыв бок о бок. Высокий широкоплечий мужчина боролся с двумя констеблями в форме и женщиной. Женщина вцепилась в его руку мертвой хваткой. Когда он попытался стряхнуть ее, она повернула голову, и я узнала Вэлери. Мужчина орал во все горло, осыпая ругательствами секретаря — гражданскую служащую. Она остолбенела за своим поцарапанным и пожелтевшим экраном из плексигласа, и ее трудно было в этом обвинить. Ярость мужчины переходила все границы. Я, тоже похолодев, узнала его. Майкл Шеферд практически утратил самоконтроль, и его поступки невозможно было предугадать. И если он знал, что меня арестовали по подозрению в причастности к убийству его дочери, я никак не хотела находиться в одной с ним комнате, даже окруженная полицейскими.

— Я хочу говорить с инспектором, и хочу говорить сейчас! — потребовал он; его голос дрожал от еле сдерживаемой ярости.

— Если вы на секунду успокоитесь… — выдохнула Вэлери, и я подумала, что эти слова и та манера, в какой они были произнесены, способны произвести лишь обратный эффект.

— Заткнись! — рявкнул Шеферд. — Что ты понимаешь?

Я не заметила движения Викерса, но внезапно он оказался рядом с этой маленькой группой. При его появлении Шеферд испустил тяжелый вздох и перестал сопротивляться.

— В скандале нет необходимости, мистер Шеферд. Простите, что не мог подойти раньше. Видите ли, я был занят.

— В новостях передали, что вы кого-то арестовали. Это правда? — Слова стремительно выскакивали из Майкла Шеферда.

— Мы придерживаемся определенной линии расследования.

Я вздрогнула, когда кулак Шеферда обрушился на стойку перед ним.

— Вы постоянно это говорите, но при этом ничего мне не сообщаете. Я не знаю, что происходит. Я просто не… я не…

Шеферд озадаченно качал головой, его злость сменялась растерянностью и отчаянием. Викерс невольно глянул в мою сторону. Я поняла: он доволен тем, что я увидела, в каком состоянии находится отец Дженни. Он был уверен, что это убедит меня, как ничто другое, сделать то, что ему нужно. Я ненавидела его за это, но он оказался прав.

Викерс не рассчитал, как быстро Майкл Шеферд оправится и насколько чутко реагирует на происходящее вокруг. Заметив, что на секунду утратил внимание Викерса, Шеферд круто развернулся и увидел, куда смотрит полицейский. Я отпрянула назад, когда взгляд его угольно-черных глаз нашел меня и его брови сдвинулись.

— Ты, — произнес он, прерывисто дыша, и двинулся ко мне. — Ты в этом замешана, да? Это тебя они арестовали.

Два полицейских в форме бросились на перехват по судорожной команде Викерса и остановили его в паре шагов от меня. Я не сошла с места и не отвела глаз под взглядом Майкла Шеферда. Он испепелял.

— Я только что хотел сообщить вам о мисс Финч, — сказал Викерс, быстро подойдя и встав между нами, что вряд помогло бы, если бы Майкл Шеферд вырвался. Тем не менее я оценила его рыцарственное поведение. — Мы убедились в ее непричастности к убийству вашей дочери, мистер Шеферд. Более того, она помогла нам выяснить, что происходило с Дженни до ее смерти, и продолжает оказывать всяческую помощь.

Шеферд все еще сверлил меня взглядом, и я поняла: он убил бы меня, если бы поверил, что я причинила вред его дочери.

— Вы уверены? — хрипло спросил он.

— Абсолютно. Она не имеет никакого отношения ни к растлению вашей дочери, ни к ее смерти.

Ранее, в комнате для бесед, Викерс не казался мне столь уверенным в этом, но ему требовалось успокоить Шеферда и быстро.

Шеферд повернул голову — слова детектива не успокоили его.

— К растлению?

Всего на секунду на морщинистом лице Викерса промелькнула неуверенность.

— Мне кажется, вам об этом сказали. Детектив-констебль Уэйд говорила об этом с вами и вашей женой сегодня днем.

— Она нам солгала, — прошипел Майкл Шеферд. — Это неправда. Все это неправда. Если вы кому-нибудь сообщите, я подам в суд.

Викерс слегка пошевелил в воздухе ладонью, как будто могло утихомирить стоявшего перед ним мужчину.

— Я знаю, это трудно принять, но вам нужно знать о случившемся. Мы полагаем, что… э… покушение на растление… напрямую привело к смерти Дженнифер, мистер Шеферд. К сожалению, это правда, и тому имеется множество доказательств, которые мы собираемся использовать для осуждения ответственных за это лиц. А значит, часть их станет всеобщим достоянием, и мы никак не сможем утаить их от средств массовой информации. Мы не планируем обнародовать эти фотографии и видеозаписи, я могу вас в этом заверить, но некоторые из них будут показаны в суде и о них сообщат, однако без каких-либо подробностей.

— Фотографии, — повторил Майкл Шеферд, судя по всему, не слыша Викерса. Он повернулся ко мне: — Вы их видели? Вы видели мою Дженни?

Мне не стоило отвечать или как-то подтверждать этот факт. Я хотела сказать ему, что отказывалась смотреть и постараюсь забыть увиденное, если когда-нибудь смогу, но не успела я заговорить, как он снова повернулся к Викерсу.

— Вы сказали ей? Показали ей? Сколько еще людей видело эти снимки? Все, полагаю. Все смеялись и отпускали шуточки. Насмехались над моей дочерью. Над моей девочкой, и она для вас всего лишь шлюха, да? Маленькая проститутка, которая получила по заслугам.

Лицо у него дергалось, подбородок дрожал. Вэлери попробовала успокоить его, но он не обращал на нее внимания.

— Все узнают. Все об этом узнают, и я ничего не могу поделать.

Он упал на колени и разрыдался, закрыв лицо руками. Мы все стояли молча, в ужасе, завороженные зрелищем полного отчаяния этого большого человека.

— Вэл, Бога ради, уведи его и дай чаю или чего-нибудь там, — напряженно произнес Викерс. — В ящике у меня есть виски, налейте ему двойную порцию, а потом увезите домой. Проследите, чтобы газетчики не видели его в таком состоянии.

Схватив за руку, он подтолкнул меня к выходу мимо этой группы.

— Здесь мы уже ничего не можем сделать, а вот в больнице вам есть чем заняться, — сказал он, нетерпеливо потянув меня, когда я замешкалась. — Теперь вы видите, почему это важно? Этот человек уничтожит себя, если мы вскоре не раскроем это дело.

Вообще-то Викерс мне нравился, и я понимала, что им двигало. Мне не хотелось высказывать сомнения, что задержание убийцы Дженни может оказаться недостаточным, чтобы спасти ее отца, но все же я так думала.

Мы вышли из полицейского участка через боковую дверь, которая вела на стоянку автомашин. В камере я потеряла счет времени и удивилась, что солнце уже садилось. На секунду я остановилась и сделала долгий, глубокий вдох; никогда воздух не пах слаще. Я нарочно дала Викерсу уйти шагов на пятьдесят вперед, желая уединения. Когда я пошла за ним к его машине, неожиданно полыхнула вспышка. Я в растерянности оглянулась и увидела одинокого фотографа, стоявшего справа от меня, он немного подался вперед с огромной камерой в руках. В ту секунду, когда я повернулась и дала ему нужный ракурс, он стремительно сделал шесть или семь снимков, сверкая вспышкой столь же яркой и беспощадной, как проблесковый огонь. Я вскинула руку, закрываясь от камеры, и краем глаза увидела, как Викерс повернулся и бежит к нам. Я не могла понять, что происходит — для начала, откуда фотограф узнал, кто я, — но с горькой ясностью осознала потерю того, за что боролась. Одного снимка окажется достаточно, чтобы мне навсегда распрощаться с анонимностью. Полиция, может, нехотя и признала мою невиновность, но из невиновности хорошего материала не сделаешь. А вот из подозрений и домыслов — можно, как слишком хорошо мне было известно.

Кто несет за это ответственность, долго гадать не пришлось. Когда Викерс схватил фотографа, из-за машины появилась фигура.

— Capa, вы хотите рассказать мне об аресте? Почему полиция привезла вас сюда для беседы? Каким образом вы причастны к смерти Дженни?

Пришлось отдать ей должное. Может, Кэрол Шэпли и нечистоплотный репортер второсортной местной газеты, но она обладала интуицией, позволявшей ей находить сюжеты, с которыми национальным газетам и нечего было тягаться.

— Кто позволил вам прийти сюда? — грубо спросил Викерс через плечо. Он толкнул фотографа к стене, прижав его лицо к кирпичной кладке, и я заметила, что Викерс дышит с присвистом. Однако инспектор был сильнее, чем казался, и хотя этот человек сопротивлялся, но я не думаю, что у него имелся шанс вырваться.

Кэрол улыбнулась.

— У меня повсюду источники, старший инспектор Викерс. Они снабжают меня информацией.

— Что ж, ваши источники ввели вас в заблуждение. Материала здесь нет. Вы на территории полицейского владения. Вы даже стоять здесь не должны.

Она проигнорировала его слова. Глаза ее, как прожекторы, обшарили меня, ничего не упуская. Я чувствовала себя совершенно беззащитной.

— Сара, мы можем сделать продолжение последней статьи, рассказав, что произошло сегодня. Мы можем полностью обелить ваше имя.

— Я так не думаю.

— Разве вы не хотите, чтобы люди знали о вашей невиновности?

Чего я хотела, так это держаться от нее как можно дальше. Я молча отвернулась, зная, что любые мои слова будут использованы для создания интересного материала.

Позади меня хлопнула дверь, и на улицу вышла пара полицейских в форме, они посмеивались, сначала не подозревая, что здесь происходит.

— Сюда, ребята, — пропыхтел Викерс, и пара отреагировала, как хорошо обученные собаки на свисток, не задавая вопросов.

Я немного пожалела фотографа, когда ему скрутили руки и силой уложили на землю. Викерс отошел и вытер рот тыльной стороной ладони. В другой руке у него болталась камера фотографа.

— Надо бы убедиться, что она не пострадала. Разве не ужасно будет, если она сломалась? — При этих словах он разжал пальцы, и камера упала на землю. — О Боже. Как я неловок.

Фотограф попробовал лягнуть полицейских, которые его держали, и заработал коленом в ребра. Не обращая на него внимания, Викерс поднял камеру и включил ее.

— Она все еще работает, — любезно известил он. — Ну разве не чудо? Современная технология в самом своем лучшем проявлении. — Он присел на корточки рядом с фотографом. — Могу я взглянуть на снимки, которые вы только что сделали?

Мужчина стал негромко, с ожесточением ругаться.

— Полегче, иначе я вас арестую.

— Вы не можете арестовать за ругань, — разъярился мужчина.

— Статья пятая Закона об общественном порядке гласит, что могу, — сказал Викерс, просматривая снимки. — Ругнитесь еще раз, и узнаете, серьезно ли я говорю. Для чего эта кнопка? Стирает, не так ли?

Кэрол встала рядом с Викерсом.

— Вы не можете этого сделать. Я об этом сообщу — это цензура. Жестокость полиции. Злоупотребление властью. Я обеспечу вам такие неприятности, что вы никогда больше не будете работать в полиции.

— О нет, моя дорогая, вы ошибаетесь. Это я могу сделать так, что вы ни слова больше не напишете для «Элмвью икзэминэр». Эдди Бриггс — мой хороший друг и не большой ваш почитатель, миссис Шэпли, даже несмотря на то что он ваш начальник. Затем имеется ваш автомобиль — уверен, если я его осмотрю, то сумею найти очень веские причины, по которым его требуется поставить на прикол, ради вашей же безопасности, вы понимаете? — Он улыбнулся ей. — Небольшой совет: не вступайте в бой с полицией. Мы выиграем.

— Вы мне угрожаете?

— Да, — просто ответил Викерс. — И если вы не хотите усложнить себе жизнь, навсегда забудете об увиденном. Мисс Финч абсолютно невиновна, я совершенно в этом уверен. Ее привезли для разговора в полицейском участке по оперативным соображениям. Она оказала нам неоценимую помощь, проявила понимание и заслуживает хотя бы немного уважения и невмешательства в ее личную жизнь.

— Почему вы это делаете? — Кэрол поджала губы, и мне показалось, женщина старается не заплакать. — Почему вы ее защищаете?

Он наклонился почти к самому ее лицу.

— Потому что я не люблю тех, кто добивается своего запугиванием других людей, миссис Шэпли, и мне не нравится ваш стиль работы. Я за вами наблюдаю. Никакой анонимной информации. Если прочту хотя бы одно слово о мисс Финч в газетах или услышу о ней в какой-либо новостной программе, я буду считать вас лично ответственной. Я постараюсь, чтобы вы никогда больше не получили материал от полиции Суррея. Я употреблю все свои возможности и отравлю вам жизнь. Поверьте мне, миссис Шэпли, я не шучу. — Он сунул ей камеру. — Итак, мы достигли понимания?

Она мрачно кивнула.

— Отпустите его, парни.

Полицейские отошли на шаг, и фотограф поднялся. Его одежда была в беспорядке и перепачкана, а взгляд полон ненависти.

— Дай мне камеру.

Кэрол отдала, и мужчина стал проверять ее, ощупал, потер какой-то след.

— Это дорогое устройство. Если оно повредилось…

— Если оно повредилось, пошлите счет Кэрол. А теперь двигайте отсюда. Мне надоело на вас смотреть.

Что-то в облике Викерса подсказывало, что он не настроен вести дальнейшие дискуссии. Проявив благоразумие, пара молча пошла прочь. Кэрол помедлила и бросила на меня пристальный взгляд; в ответ я уставилась на нее не мигая, хотя от холодной ненависти, написанной на ее лице, было не по себе.

Викерс кивнул двум полицейским в форме:

— Спасибо, ребята.

— Всегда рады, — ответил один из них низким, рокочущим голосом. — В любое время. Можем мы еще что-то для вас сделать?

— Не теперь. Можете вернуться к своим занятиям.

Полицейские зашагали через автостоянку с таким невозмутимым видом, будто только что случившееся являлось частью их работы, но с другой стороны, для них так оно и было. Я немного удивилась тому, как ловко Викерс справился с фотографом, но на самом деле ничего сверхъестественного. Он тоже отслужил свой срок рядовым полицейским, даже если это и было не один десяток лет назад.

Он повернулся ко мне.

— С вами все в порядке?

До меня дошло, что я дрожу, а ладони вспотели.

— Да. Думаю, да. Спасибо вам за это.

Викерс засмеялся.

— Не за что. Мне самому понравилось. Она злобная дура, эта Шэпли, а вам уже и так от нее досталось, на всю жизнь хватит. — Он искоса глянул на меня. — И потом, мне приятно думать, что это может в какой-то степени компенсировать случившееся сегодня.

— Прежде всего этого вообще не произошло бы, если б вы меня не арестовали, — заметила я.

— Как вы правы. Ах, ладно, тогда я все еще ваш должник за то, что согласились помочь нам с Полом. Не волнуйтесь, я не забуду.

— Не волнуйтесь. Я тоже.

Но я улыбалась, произнося это. Я не представляла, как Викерс сможет мне отплатить, но дело было не в этом. На самом деле он сказал мне, что я снова на его стороне, на стороне ангелов, и находиться там было очень приятно.

Мой день заканчивался там, где начинался, подумала я, следуя за Викерсом по коридорам к педиатрическому отделению в больнице Святого Мартина. Там приходил в себя Пол под неусыпным наблюдением сержанта Блейка. Блейк вскочил на ноги, когда Викерс открыл дверь. Я вышла из-за спины Викерса, чтобы посмотреть на кровать, где, свернувшись калачиком, с закрытыми глазами, лежал на боку Пол.

— Спасибо, что приехали, Сара, — сказал Блейк, засовывая руки в карманы.

Я проигнорировала его, устремив все внимание на Пола. Дышал он хрипло, щеки горели, волосы прилипли к вспотевшему лбу.

— Как он, ничего? — негромко спросила я.

— Весь день он то приходит в себя, то снова засыпает. Врачи довольны его состоянием… говорят, что, учитывая все, восстановление идет нормально. Они не разрешат нам долго с ним разговаривать, когда он проснется, и, боюсь, разбудить его мы не можем, хотя вы здесь.

— Я бы вам и не позволила, — с удивлением и значительной долей раздражения сказала я. — Можно и подождать. Я близко к сердцу принимаю интересы Пола. — Я не добавила «даже если вам все равно», но слова эти повисли в воздухе, как будто они оказались произнесены.

Викерс вмешался, не дав Блейку возможности ответить.

— К слову об интересах Пола. Это Одри Джонс, социальный работник Пола. — Он жестом указал в угол комнаты, где сидела, скрестив руки под большой, как подушка, грудью, женщина средних лет. «Такими изображают матерей» — хотя я не до конца понимала их значение. Ни у Пола, ни у меня такой матери не имелось. Строго говоря, Пол, вероятно, вообще не помнил своей матери, так как был совсем маленьким, когда она умерла. Одри любезно мне кивнула и осталась сидеть. Активности она не проявила и последними посетителями тоже не особенно заинтересовалась. В общем и целом я поняла, почему Викерс не видел от нее толку.

В комнате имелось всего два стула, и один из них занимала Одри. Блейк отошел от второго, но я почувствовала, что мне не следует на него претендовать. Я очень устала, у меня кружилась голова. Мне требовалось как следует накачаться кофеином.

— Как вы думаете, сколько он еще проспит?

— Вероятно, с полчаса, — ответил Блейк, сверившись со своими часами. — Время от времени он просыпается, а потом опять отключается, но через некоторое время ему принесут поесть, и это его разбудит.

— Вы не против, если я схожу выпить кофе? — обратилась я уже к Викерсу. Я знала, что больше не узница, но у меня по-прежнему сохранялось ощущение, будто я не могу выйти из комнаты без его разрешения.

Старший инспектор колебался долю секунды, но разрешил.

— Может, прихватите с собой Энди? — предложил он, когда я уже стояла у двери, словно данная мысль посетила его внезапно. — Я послежу за юным Полом, а ты тоже мог бы чего-нибудь перехватить, а, Энди? Столовая, кажется, в цокольном этаже.

Не дожидаясь моего ответа, Блейк направился к двери. Выбора у меня явно не было. Я посмотрела на Викерса так, чтобы он понял по выражению моего лица: «Знаю я вашу игру», — но в ответ получила младенчески ясный взгляд голубых глаз. Он мог бы сделать головокружительную карьеру преступника, если бы выбрал в жизни другую дорогу, подумала я. Никто на свете не поверил бы в его способность причинить какое бы то ни было зло. По крайней мере так мне казалось.

— Знаешь, мы действительно очень тебе благодарны, — начал Блейк, как только тяжелая дверь за нами закрылась. — Особенно после событий сегодняшнего дня.

— После обвинения в педофилии и убийстве? О, пустое. Со мной это постоянно случается.

— Послушай, я этому не поверил, правда.

Тут я остановилась, глянула на него, потом пошла дальше, качая головой. Как назло ноги Блейка были гораздо длиннее моих, и мне стоило большого труда поспевать за ним.

— Мы были вынуждены арестовать тебя, понимаешь. Мы не могли поступить иначе. Как только ты сказала, что больше не собираешься с нами сотрудничать.

— А обыск в моем доме? Копание в моих вещах? Разговор с моей мамой? Вам тоже это было необходимо, как мой арест, да?

У него дернулась щека.

— Развлечением это не назовешь.

Значит, он там был. Я отвернулась, желая спрятать лицо, боясь обнаружить, насколько униженной я почувствовала себя.

— Я этому не поверил, Сара. Но что я должен был сказать? «Она не может быть виновной, потому что я с ней спал»? Я даже не знал тебя толком. Ничего конкретного я противопоставить уликам не мог. Интуиции недостаточно. — Он говорил громко, и я нахмурилась. Он с запозданием вспомнил, где находится, и окинул взглядом коридор, проверяя, не подслушал ли нас кто-нибудь.

— Думаю, здесь не время и не место говорить об этом.

Я ткнула в кнопку вызова лифта, представляя, что это глаз Энди Блейка.

Он прислонился к стене, сложив руки на груди.

— Не хочу, чтобы ты думала, будто я не старался извлечь тебя оттуда сегодня. Я тебя защищал.

Я засмеялась.

— Ты не понимаешь, да? Мне все равно. Верил ты или нет, что я виновна, не имеет для меня ни малейшего значения. Мне безразлично, о чем ты думал или думаешь сейчас. Я здесь не ради тебя и не потому, что Викерс так мило меня об этом попросил. Я просто хочу помочь Полу, помочь Шефердам выйти из этой ситуации.

— Отлично, — сквозь зубы ответил Блейк. — Тогда давай оставим эту тему, хорошо?

Я не ответила. В лифте было пусто, когда он подъехал, и я встала, прислонившись спиной к стене, как можно дальше от Блейка. Он нажал на кнопку цокольного этажа и прислонился к другой стене, наблюдая, как переключается сигнал по мере спуска лифта.

Меня беспокоило кое-что еще.

— В чем дело? — спросил он, не глядя на меня, как будто я заговорила.

— Тебе обязательно нужно было сказать это там?

— Что сказать?

— О том, что Пол проснется ради еды. Если бы он тебя слышал, ты хоть представляешь, как он обиделся бы?

— Господи, я и не думал… я вовсе не о Поле говорил. — Блейк вздохнул. — Каждые два часа разносчики еды приходят с тележкой. Они только что не таранят ею эту проклятую дверь. Кажется, что наступает конец света, и если бы он от этого не просыпался, я бы очень удивился.

— О, — тихо произнесла я и не смогла придумать другой темы для разговора, пока мы не встали в очередь за полистироловыми чашками с дымящейся жидкостью. Блейк взял нечто сероватое, предположительно чай, а я выбрала кофе. Он колыхался как смола, и я надеялась, что и на вкус окажется таким же крепким, как на вид. Блейк сел за стол подальше от других посетителей столовой, чтобы обеспечить нам некоторое уединение. Мы находились в здании, с которого когда-то начиналась больница, в помещении со множеством ниш — викторианская архитектура в самом печальном своем проявлении. Выкрашенные в белый цвет кирпичные стены были украшены арками, в которых стояли тяжелые чугунные радиаторы, жарившие во всю силу, несмотря на теплую погоду. Полукруглые окна шли под самый потолок, как раз на уровень земли, и дневной свет пропускали скупо. Однако в это вечернее время все освещение оказалось искусственным, и столовая озарялась резким сиянием энергосберегающих лампочек в больших стеклянных колпаках. Маленькие круглые столы с ламинированными столешницами и пластиковые стулья, которые можно ставить стопками, выглядели непрочными на фоне мощной инженерной мысли Викторианской эпохи. Посетителей в столовой было не много — персонал и пациенты в халатах в компании своих родных или в одиночестве занимали всего несколько столов. Горячая еда, клубившаяся паром под нагревающими лампами, показалась мне отвратительной, когда мы проходили мимо стоек, и я с трудом могла поверить, что ради нее стоило вставать с постели и спускаться в столовую.

По другую сторону стола Блейк помешивал чай с напряженной сосредоточенностью, не обращая на меня внимания. Может, Викерс отправил его не с тем, чтобы помешать мне улизнуть. Наверное, он на самом деле подумал, что его подчиненному необходим перерыв. Безжалостный свет придавал коже Блейка унылый, сероватый оттенок. Выглядел он измученным.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — спросила я, внезапно мне потребовалось это узнать.

— Все нормально. Устал.

— По крайней мере вы продвигаетесь вперед.

Он сморщился.

— Когда не арестовываем людей, не имеющих отношения к делу.

— Серьезно, забудь об этом. Я переживу.

Он сделал глоток чаю и скривился.

— Господи. Как кофе?

— Горячий, — ответила я, следя за паром, который закручивался над моей чашкой. Я не могла не думать о том, что сказал мне Грейндж. — Энди… мне нужно знать одну вещь. Они сказали… они сказали, что группа с самого начала подозревала меня.

Он сел поудобнее.

— Это обычный порядок, Сара.

— Правда? Потому что я подумала… когда ты пришел и пригласил меня на ленч, это было частью того, да? Ты пытался побольше обо мне разузнать. Вероятно, тебя послал Викерс, так?

Блейку хватило совести изобразить смущение.

— Это была не самая неприятная работа из той, что мне поручали, поверь мне.

За последние несколько дней я изо всех сил старалась ничего не загадывать насчет Эндрю Блейка. У меня достало ума ничего не ждать. И уж конечно, я не рисовала себе нашего совместного будущего. Но только теперь я точно поняла: между нами ничего никогда не может быть. Мне удалось выдавить смешок.

— А я думала, что понравилась тебе.

— Да… и нравишься. Послушай, Сара, все случившееся с тех пор не имеет отношения к работе. Я познакомился с тобой… сколько, шесть дней назад? И вначале единственным моим интересом было узнать о тебе больше. Но потом все изменилось. — Он наклонился ко мне. — Ты, видимо, думаешь, будто мне безразлично то, что было между нами, но я мог потерять работу, если бы это вышло наружу. Это было рискованно, Сара, и глупо, и я ни секунды об этом не жалею.

А риск, вероятно, добавлял возбуждения, печально подумала я.

— Должно быть, у тебя много таких случаев… женщины на тебя бросаются.

— Потому что я такая выгодная партия, — с сарказмом произнес Блейк. — Послушай, это периодически случается… конечно, случается.

Я вспомнила женщину-полицейского в участке, которая злобно на меня смотрела, лихорадочную решимость Вэлери Уэйд держать меня подальше от Блейка и подумала, что случалось это отнюдь не редко.

— Это не означает, будто я действую соответственно, — продолжал Блейк. — Я никогда так не поступал, если это связано с работой. Пока не появилась ты.

— Как лестно, — процедила я, все еще защищаясь. — Но все равно ты меня арестовал. И допрашивал меня не сам. — В голосе у меня зазвучала обида, несмотря на все мои усилия подавить ее.

— Обычный порядок, — быстро сказал Блейк. — Не верь тому, что показывают по телевизору, — полицейские, ведущие расследование, никогда не допрашивают. Грейндж и Купер этому обучены. Они хорошие специалисты своего дела.

— Я тебе верю. — Однако я не могла сказать, что одобряю их приемы.

— Сара, я действительно знал, что ты непричастна, даже если ты мне не веришь.

— А если бы оказалась причастна? Как ты сам сказал, ты меня не знаешь. Если бы они доказали мое в этом участие? Тогда тебе было бы безразлично?

— Ну… вероятно, нет. — Он откинулся на стуле и пожал плечами. — Если совершаешь подобное преступление, ты должен знать, что тебя за это ждет. В смысле, как только переступаешь черту.

— И нет пути назад?

— Нет, насколько я знаю. Поэтому я делаю эту работу… Вид ишь ли, есть люди, которые не принадлежат к обществу. Выбранный ими образ жизни вредит другим, и моя работа заключается в том, чтобы их остановить. Все просто.

— А как же Пол?

— А что Пол?

— Он же ребенок. Вероятно, его заставили участвовать в этом. Мне как-то неловко расспрашивать его. Я не хочу быть человеком, который обманом заставит его сознаться в соучастии. То есть я хочу спросить: что с ним будет?

— Это решать суду, а не тебе. — Блейк посмотрел на меня и нахмурился. — Тебе придется принять во внимание, что он сделал нечто действительно очень плохое, Сара. Он совершил серьезное преступление и, невзирая на обстоятельства, заслуживает наказания. Преступники — не важно, кто они — должны нести ответственность за свои деяния. Меня просто убивает то, что они говорят в суде. У них всегда есть оправдания, даже когда они признают себя виновными. Но подобным вещам оправдания нет. Он достаточно взрослый и должен понимать разницу между тем, что хорошо, а что плохо, и если есть смягчающие обстоятельства, суд примет их во внимание.

— Только черное и белое, да?

— Насколько я знаю, да. — Вернувшись к деловой части, он вытащил из заднего кармана джинсов сложенный листок бумаги. — Я подготовил это для тебя — список вопросов; нам бы хотелось, чтобы ты ему задала их. Нам обязательно нужно выяснить некоторые детали до разговора с его братом.

— Если вы его поймаете.

— Мы его поймаем. — Он казался очень уверенным в себе. Но с другой стороны, они выглядели такими же уверенными, когда арестовывали меня. Я засомневалась, действительно ли Викерс и его команда знают, что делают.

— Просмотри его, — сказал Блейк, кивком указывая на листок. Он лежал передо мной, неразвернутый. — С этого ты можешь начать. Однако совсем не обязательно придерживаться именно этих вопросов и такого порядка, но постарайся получить требуемые ответы.

— Постараюсь, — сказала я, внезапно заволновавшись.

Блейк заметил и улыбнулся:

— Ты отлично справишься. Просто не спеши и не переживай. Мы будем рядом, но вмешаемся только в случае крайней необходимости.

— Это же просто разговор.

— Ты не поверишь, как легко забыть о самых важных вопросах в ходе разговора, — предостерег Блейк. — Пока сидишь здесь, все кажется простым, но когда слушаешь ответы и задаешь вытекающие из них вопросы, можно уйти в сторону, так и не вернувшись к сути дела.

— Я понимаю.

— Вот. — Он подал мне ручку. — Можешь сделать пометки, если нужно.

Я сняла с ручки колпачок и развернула листок. Список оказался короче, чем я ожидала. Как Пол познакомился с Дженни. Как у них родилась идея ее растления. Кто предложил этот план. В чем состояло участие Пола. Почему он ничего не предпринял, чтобы прекратить это.

— Думаю, несправедливо спрашивать его об этом, — сказала я, указывая на последний вопрос. — Он всего лишь ребенок и полностью зависит от своего брата. А чего вы от него могли ожидать? Чтобы он позвонил в полицию?

Блейк вздохнул.

— Послушай, если он ответит тебе, что боялся сказать или его запугивали, это может ему помочь. Ты права: вероятно, у него не было иного выхода, кроме как помогать, — но нам нужно знать это до разговора с его братом.

— Хорошо.

— Если у тебя будет возможность выяснить, мы также хотим знать, как они убедили Дженнифер согласиться на это и держать все в тайне. Они ее запугали? Подкупили подарками? При обыске дома Шефердов мы не нашли ничего из ряда вон выходящего — ни электроники, купленной не родителями, ни украшений. Тест на наркотики тоже дал отрицательный ответ. — Видимо, на лице у меня отразилось удивление, так как Блейк начал объяснять: — Их подсаживают на наркотики, и они все, что угодно, делают ради дозы.

Несмотря на духоту в столовой, я поежилась.

— Может, они использовали то, что вы не протестировали.

— Маловероятно, — коротко ответил Блейк. — В любом случае должна быть причина, заставлявшая ее возвращаться и молчать. Нам нужно знать об этом. — Он помешал чай. — Мы хотим, чтобы ты расспросила о других растлителях, необходимо установить их личности как можно скорее, а пока мы не нашли никого, кто мог бы их опознать. Компьютерные специалисты пытаются восстановить размытые лица. В настоящее время мы распространяем снимки несексуального характера, на которых они фигурируют, — может быть, полицейские из других участков опознают знакомые татуировки или родимые пятна, — но пока ничего нет.

Я кивнула. Вот тут у меня никаких сомнений не оставалось. Мужчины, которые развращали Дженни, заслуживали всего, что им полагалось.

Наверное, Блейк уловил мое настроение по выражению лица, потому что коснулся моей руки.

— Эй… не увлекайся этим чересчур. Я знаю, как это трудно.

— Я чувствую себя хорошо, — сказала я и постаралась так и настроиться.

— Да, может быть, так оно и есть. Но мы попросили тебя сделать то, чему ты не обучена, а это большая ответственность. Я сказал шефу, что, по-моему, это плохая идея.

— Почему? Ты думаешь, я не способна задать несколько вопросов?

Он покачал головой.

— Проблемы могут возникнуть, когда ты услышишь ответы, Сара. Ты должна приготовиться к неприятным вещам.

— Сегодня я уже кое-что увидела и услышала, спасибо, — спокойно произнесла я, поневоле вспомнив глянцевые фотографии, которые с таким наслаждением показывал мне Грейндж.

— Да, но тебе не нужно было задавать вопросы и при этом сохранять спокойствие. Тебе не приходилось проводить беседу, которая ничего не дала. — Он потянулся, откинувшись на спинку стула. — Я знаю: ты думаешь, что войдешь туда и он расскажет тебе все о случившемся, вплоть до убийства его братом Дженни Шеферд, — но должен предупредить: более чем вероятно, что ты ничего не добьешься. У него нет реальных причин доверять тебе. Откровенничая с тобой, он чертовски много теряет. Вид у тебя не страшный — и нечего на меня так смотреть. Я не из пугливых. Не принимай это на свой счет. Ты просто можешь не услышать того, чего ожидаешь.

Я знала, он прав, но все равно бесит, когда говорят, будто у тебя ничего не получится.

— Нам не пора назад?

Блейк посмотрел на часы.

— Да. Допивай кофе.

Я посмотрела на оставшиеся полчашки кофе. В остывшем виде он стал даже менее привлекательным, чем только что сваренный, если можно употребить это слово, описывая его приготовление.

— Нет, спасибо.

— Я тебя не виню.

На обратном пути мы не разговаривали. Когда лифт прибыл на четвертый этаж, Блейк зашагал к детскому отделению, а я побрела вслед за ним, читая вопросы и чувствуя нервное покалывание в позвоночнике и кончиках пальцев. Слова плясали на странице, и я невольно сбавила шаг. У дверей в палату Пола я остановилась, стараясь успокоить дыхание. Блейк оглянулся.

— Давай. Чем скорее ты войдешь, тем скорее это закончится.

— Я просто… готовлюсь.

— Входи, — мягко проговорил он и открыл дверь.

Я сделала еще один глубокий вдох, словно перед нырком в глубокую воду, и вошла.

1998 год

Пять лет семь месяцев после исчезновения

Отец опаздывает. Очень опаздывает. Я лежу в кровати, крепко прижимая к себе игрушечную свинку, и хмурюсь на часы на прикроватном столике. Почти одиннадцать, а он не позвонил. Такое опоздание на него не похоже. Каждый раз, когда мимо нашего дома проезжает машина, а это случается не часто, я встаю посмотреть, не он ли это. Не знаю, почему я так переживаю. Он приезжает из Бристоля каждые две недели, и всякий раз одно и то же. В пятницу вечером он подъезжает к дому, чтобы поздороваться со мной. Он ждет на улице, в машине, так как мама не разрешает ему входить в дом. Эту ночь и ночь с субботы на воскресенье он ночует в «Тревелодже», субботу мы с ним проводим вместе и якобы развлекаемся — например, гуляем за городом, посещаем какое-нибудь старинное поместье или сафари-парк, — это всегда скучно, я никогда такое не выбрала бы, если бы не папа.

Он показывает мне фотографии квартиры в Бристоле, комнаты, которая, по его словам, предназначена мне, и шкафа, который я могу заполнить одеждой. Я никогда там не была. Мама меня не отпускает. Вместо этого папа приезжает два раза в месяц, с этим умоляющим собачьим выражением лица, словно знает: этого недостаточно, — но надеется, что я не против.

Я против. И теперь я достаточно взрослая, чтобы это демонстрировать.

В последнее время я все спрашиваю себя, не сказать ли ему, чтобы не трудился приезжать каждые две недели, для меня достаточно и раз в месяц. Но я знаю, что это много значит для него.

Или нет? Я лежу на спине и смотрю на тени от деревьев на потолке комнаты. Перед сном мне придется задернуть занавески. Он не приедет. Может, ему надоело ездить так далеко ради двух ночей в паршивом мотеле, хотя в эти выходные мой день рождения. Может, я стала ему безразлична.

Слезы стекают по вискам в волосы. Вскоре я отвлекаюсь на сами слезы. Я стараюсь, чтобы на обе стороны стекало одинаковое количество слез. Почему-то правый глаз у меня слезливее левого. На секунду я забываю, почему плачу, а затем все возвращается. В любом случае это глупо. Мне совершенно наплевать.

Через две секунды я убеждаюсь, что лгала себе, поскольку у дома останавливается машина и я выскакиваю из кровати, чтобы посмотреть в окно. Но это не дрянной папин «ровер». Это полицейский автомобиль. И я стою у окна, не в силах шевельнуться, наблюдая, как полицейские выходят и надевают фуражки, а затем медленно идут по дорожке. Они не торопятся, и это меня тревожит.

Как только полицейские исчезают под навесом крыльца, я выхожу и сажусь на верхней ступеньке лестницы — меня не видно, но мне все слышно.

Мама открывает дверь и первое, что говорит, это: «Чарли!»

Дура. Они приехали сюда не из-за Чарли. Даже я это понимаю.

Невнятные голоса. «Миссис Барнс…» Бормотание. «Мистер Барнс ехал по шоссе. Очень темно…» Бормотание. «Водитель грузовика не смог его объехать…»

— У него не было времени увернуться, — внезапно слышу я очень четкий голос одного из полицейских.

Я понимаю, что это значит. Я не хочу знать, о чем они говорят. Однако не могу этого избежать. Я этого не хочу.

Я не хочу так. Я босиком, и ноги у меня просто окоченели после теплой постели февральской ночью, особенно когда входная дверь нараспашку. Я как можно крепче сжимаю ступни и стискиваю пальцы ног, желая, чтобы полицейские вышли из дома, вернулись на дорожку, в свою машину, словно перематываю назад их приезд и весь день. Я перематываю и перематываю до последнего папиного приезда, до его предыдущего приезда, до того времени, когда он еще жил с нами. Ничего этого не случилось. Все это нереально.

Еще есть время все изменить, наладить. Все еще есть время, чтобы в конце концов все исправить.