Это был удивительный день, но и он подошел к концу. Тристан бережно отнес на руках сонного Габриеля в детскую. Было уже за полночь, но его не беспокоило, что все часы в доме стоят. Время остановилось по желанию Аланы Макшейн, и Тристан хотел, чтобы так было всегда.

Весь день смех звучал в стенах старого дома, непринужденное радостное веселье наконец возвратилось сюда. И Тристан был уверен, что во всем Лондоне ни у кого не было такого великолепного праздника.

Впервые за все семь лет жизни Габриеля Тристан по-настоящему познакомился с ним и обнаружил, что его сын – подлинное сокровище: маленький храбрый мальчик с нежной отзывчивой душой, который слишком долго в одиночестве боролся с окружающим миром; обаятельное существо, поражавшее Тристана своим остроумием и наблюдательностью.

Весь день они катались в парке, Тристан на своей лошади, а Габриель на новом пони, названном им Галахед. Они переиграли во множество игр, победили злых рыцарей и превратили обратно в принцев и принцесс заколдованных лебедей. Усталые, румяные от свежего воздуха, они возвратились домой уже в сумерках и обнаружили миссис Берроуз и испачканную мукой Алану хлопочущими у праздничного стола. Алана в этот вечер пригласила чету Берроуз разделить с ними рождественский ужин.

К концу вечера мистер и миссис Берроуз, как и Габриель, совершенно уверились, что Алана – это сошедший с небес ангел. И Тристан не сомневался, что на всю жизнь запомнит эту картину: улыбающаяся розовая Алана, стоя на коленях под тем самым венком из омелы, который был ее первым подарком им с Габриелем, требует у Габриеля поцелуя.

Какое это счастье, когда по возвращении домой тебя встречают приветливой улыбкой, когда лицо с милыми веснушками на переносице освещается радостью при виде тебя! Как непринужденно приняла Алана в свои объятия бросившегося ей на шею Габриеля, не обращая внимания на снег, которым он испачкал ее платье! И когда полный нежности взгляд Аланы встретился со взглядом Тристана, новое волнующее видение возникло перед его взором, прекраснее любой сцены, когда-либо запечатленной им на холсте: Алана в окружении таких же рыжеволосых, как она, шаловливых малышей, Алана в его объятиях, в его постели…

– Папа… – произнес полусонный Габриель, когда Тристан заботливо укутывал его одеялом. – Обещай мне, что ты еще долго-долго останешься здесь и не уйдешь на небо. Обещай, что останешься со мной навсегда…

– Я всегда буду с тобой, Габриель. Я всегда буду любить тебя и заботиться о тебе.

– Но если я стану жить у тети Бет, я уже не смогу больше сторожить тебя у дверей кабинета, слушать твой голос, пока я играю в солдатики или читаю книгу…

– Значит, ты… ты знаешь об этом? – ужаснулся Тристан.

– Да, сэр, – пробормотал Габриель, прижимаясь к отцу, его щеки были розовее августовских яблок. – Я играл у дверей, а ты разговаривал с Берроузом, и я все слышал.

Тристан представил себе, как Габриель стоит в коридоре и слушает безжалостный приговор себе, и опустил от стыда голову. Бедный ребенок, который неделями носил в душе страшный груз обиды, боли и страха… И каждый проходящий день сокращал и без того малый запас времени, которое ему оставалось провести в родном доме, прежде чем его отец, обязанный беречь, лелеять, утешать и прогонять его детские страхи, отошлет сына прочь.

– Так вот почему ты хотел остаться здесь на Рождество, – сказал Тристан, клеймя себя за бессердечие, – хотя мы не собирались его праздновать.

Мудрые понимающие глаза сына, казалось, заглядывали в самую душу отца, где-то в уголках детских губ затаилась горечь.

– Я хотел показать тебе, папа, что могу очень тихо себя вести и совсем тебя не беспокоить. И еще мне так хотелось, чтобы ты улыбался. Потому что, если бы ты улыбался, то, может, и не отправил бы меня к тете. Хотя я понимаю, что я для тебя большая обуза.

– Ты – обуза? – Каждое слово Габриеля жгло, как раскаленное железо. – Господи, мальчик, да с тех пор, как ты родился, ты был единственным утешением в моей жизни!

– Но мама говорила, что ты все время сердитый, потому что у тебя много важных дел, а мы тебе мешаем. Она говорила, что это не важно, потому что я могу заботиться о ней вместо тебя.

Страх овладел Тристаном. Неужели Шарлотта внушала Габриелю ненависть к отцу, душила сына, словно обвивающий дерево плющ, своей любовью и в то же время требовала от него постоянного внимания? Тристан всегда знал, что Шарлотта ревновала его ко всем: к отцу, сестрам, матери. Но как могла она ревновать его к собственному сыну?

Старый гнев пробудился в Тристане при воспоминании о том, как Шарлотта прогоняла Габриеля из комнаты, стоило туда войти Тристану, как она отсылала Габриеля ужинать в детскую. Он вспомнил грустное выражение на лице сына, когда тот приходил пожелать отцу доброй ночи в те редкие дни, когда Тристан рано возвращался домой из конторы.

– Для меня на свете нет ничего важней тебя – помни это, мой мальчик.

Габриель смолк, задумавшись; какая-то мысль не давала ему покоя.

– У меня это не слишком хорошо получалась, верно, папа? – спросил он жалобным голосом. – Я хочу сказать, заботиться о маме. Мама все равно умерла, как я ни старался ее спасти. Ты поэтому отсылаешь меня к тете Бет? Оттого что я плохо заботился о маме?

Наивные слова ребенка, как острые стрелы, впивались в сердце Тристана. Господи, его маленький сын по ночам терзает себя и винит в смерти матери, в том, что она была несчастлива! А он, взрослый мужчина, тем временем посыпает голову пеплом, не замечая в своем эгоизме страданий невинного существа, живущего рядом с ним.

– Нет, Габриель, это моя, а не твоя вина. Это я не оправдал ожиданий твоей матери, это я не поддержал тебя в трудную минуту. Ты всегда выглядел таким несчастным, Габриель… и так часто печально смотрел в окно, что я не мог больше этого видеть. Я подумал, что, если отправлю тебя к тете Бет, ты наконец обретешь счастье. Тетя Бет станет заботиться о тебе, ты будешь играть с другими детьми и забудешь об озлобленном, недостойном тебя человеке.

– Но, папа, если я уеду, ты совсем загрустишь. А ведь мое самое главное желание, чтобы ты улыбался. Я обещал, что, если ты станешь счастливым, я больше ни о чем никогда не попрошу. – И совсем тихо Габриель добавил: – Даже если для этого мне придется уехать отсюда.

– Боже мой, Габриель, что ты говоришь! – Голос Тристана прервался, и он изо всех сил прижал к себе сына. Отошли в прошлое, исчезли, развеялись прежние несбыточные сны, и вновь родилась надежда: его судьба изменится, у него есть сын, прежде незнакомое ему маленькое создание, его новая мечта. – Я люблю тебя, мальчик, больше жизни. Больше всего на свете. Мы будем вместе, и, если ты не против, мы начнем все сначала. Верь мне, сынок, я постараюсь все изменить. Клянусь тебе. Дай мне шанс, Габриель!

– Я отдам тебе все, что ты хочешь, папа. Как я отдал за тебя все мои желания, вот только… – Уголки губ Габриеля печально опустились. – Я хотел бы теперь получить одно из них обратно, тогда бы я загадал, чтобы Алана тоже никогда не покидала нас. Но может быть, папа, у тебя есть в запасе хотя бы одно маленькое желание? – вдруг оживился он. – И тогда ты можешь пожелать, чтобы она осталась с нами.

– Что ж, я уже так давно ничего не загадывал, Габриель. Наверное, теперь пришло время и мне что-нибудь пожелать.

Мерцающие созвездия расположились на небосводе, и кого здесь только не было: Скорпион, Лев, Дева, Персей и Андромеда и многие, многие другие. Зимняя ночь застыла в тишине и неподвижности, и Алане казалось, что она слышит, как шепотом переговариваются с луной ангелы Габриеля. Она выбралась из окна своей комнаты на пологую крышу и села, устроив себе гнездышко из одеяла. В детстве она часто сидела вот так на крыше старого трактира, где они с отцом снимали комнату наверху. Там, в вышине, ближе к небу, вдали от грязи и шума города, даже голод не был столь мучительным.

Она могла сидеть так целыми часами, обхватив руками колени, положив на них голову, и смотреть в ту сторону, где была улица, на которой жил Тристан. Она воображала, что он смотрит в то же ночное небо и видит ту же луну, но не только любуется ими, а запечатлевает на полотне красоту неба и города в ожерелье из звезд и желтых бусин фонарей. Она воображала, что сидит у его ног в длинном голубом платье и поет ему мелодичные баллады, которым научил ее отец.

Самое смелое ее воображение не могло создать ничего прекраснее сегодняшнего дня, начиная с первого восторженного возгласа Габриеля и кончая его сонным лепетанием, когда Тристан нес сына в детскую. Только на этот раз вместо своего любимого тряпичного пони он сжимал в руке уздечку. Правда, Тристан предупредил его, что в дальнейшем место ей будет в конюшне рядом с отделанным серебряным галуном седлом.

Алана тихонько ускользнула к себе в комнату, унося в памяти трогательную картину: Габриель, обласканный и полный впечатлений, счастливый и довольный, как может быть счастлив и доволен ребенок, который целый день грелся в лучах отцовской любви, держит в своей маленькой руке большую сильную руку отца. Как держит он теперь в своих руках сердце Тристана…

Если бы только Тристан прислушался к голосу разума, к душе Габриеля и оставил бы сына рядом с собой…

Тихий, почти робкий стук в дверь вывел ее из задумчивости.

– Алана, вы здесь? – донесся до нее через открытое окно голос Тристана.

– Входите, Тристан, – отозвалась она, радуясь его появлению и сожалея, что скоро они расстанутся навсегда.

Со своего места на крыше Алана видела, как он вошел в комнату и в недоумении остановился.

– Где же вы, Алана? Может быть, вы на минутку сойдете ко мне с небес? Алана, где вы?

Она заглянула в комнату, и свеча осветила ее лицо.

– Я здесь. На крыше.

– На крыше? Вы что, сошли с ума? – Алана услышала его шаги, и вот он сам, опершись ладонями о подоконник, смотрит в холодную тишь ночи. – Что вы придумали, Алана? Вижу, вы неравнодушны к окнам. Так, пожалуй, вы можете и упасть. Или Габриель своей пустой болтовней об ангелах убедил вас, что вы способны летать?

– Я полюбила сидеть на крыше, еще когда была ребенком. Идите сюда. Взгляните, какой отсюда вид.

– У вас тут страшно холодно! И снега тоже достаточно. Вы не боитесь, что мы упадем и сломаем себе шеи?

– Лучше вспомните, как вы хотели лишить Рождества всех в вашем доме, мистер Рэмзи. И что же оказалось? Вы сами больше всех веселились сегодня. Кто знает, какие приятные неожиданности поджидают вас на крыше, если только вы преодолеете свою нерешительность.

– Ладно, я попробую, – смягчился Тристан, просовывая в окно широкое плечо. – Я и так сегодня вел себя очень легкомысленно, так почему бы не завершить этот день еще одним безумством? Хотя, возможно, дело кончится трагически: я могу отморозить ноги и еще что-нибудь в придачу.

Заполнив плечами все окно, Тристан вылез на крышу и, осторожно ступая по черепицам, подошел к Алане, сел на одеяло рядом с ней, и она почувствовала исходившее от него тепло, согревавшее ее, как маленькое солнце. Разве могла оборванная голодная девочка представить, что когда-нибудь он вместе с ней будет любоваться звездным небом?

Тристан смотрел на усеянный звездами темно-синий полог над спящим городом и не мог сдержать восхищения.

– Кажется, что звезды совсем близко, стоит только протянуть руку – и можно снять с неба любую на выбор, – заметил он.

– Мне больше нравятся звезды, которые вы мне подарили.

– Мне бы хотелось подарить вам, Алана, нечто такое, что выразило бы всю мою благодарность за то, что вы сделали для Габриеля.

– Но я сделала это не для Габриеля. Я сделала это для вас.

– Для меня? – удивился он. – Но вы говорили о желании, которое загадал Габриель. Мне казалось, что… Почему вы решили помочь именно мне, Алана? Чем я заслужил ваше внимание?.

– Вряд ли вы вспомните, чем его заслужили. Наверное, постоянством собственной доброты и щедрости. Всякий раз когда я смотрела в ваше окно, я видела, как вы тайком клали конфеты в корзинку с рукоделием вашей матушки или красивые ленты в ноты, принадлежавшие вашей сестре Бет. А помните то Рождество, когда вы впервые поставили елку для Шарлотты и приготовили маленькие подарки для всех в доме, и для супругов Берроуз, и для судомойки? Помните, как вы доверху наполнили карман ее фартука монетами, так что он разорвался?

Тристан в недоумении повернулся к Алане.

– Вы все это видели? Неужели… – смущенно спросил он.

– Вы думали, никто не догадается. Вы притворялись, что подарки делает кто-то другой, какой-то шутник, но все знали, что это вы, Тристан. Мы все знали, что это вы.

– Но это была всего-навсего игра, мальчишеские выдумки и проделки. Удивляюсь, что вы помните такие пустяки. Я уверен, что все о них давно забыли. О чем тут вспоминать…

– Я, Тристан, хорошо помню, что такое мальчишеские проделки. Я помню, как мальчишки били, толкали, щипали меня. А ваши поступки могли вызывать только восхищение. Вы показали мне, что в мире есть не только зло, но и добро, и великодушие. Вы показали мне, что человек может быть не только грубым и жестоким, но и сострадать ближнему.

– Но я давно растерял эти качества. Как вы, наверное, огорчились, когда поняли, что я…

– Вы их не растеряли, их у вас отняли. Постепенно, одно за другим. И это сделала Шарлотта, а вы помогли ей своей уступчивостью.

– Вы упрекаете Шарлотту, но тут нет ее вины. Это я погубил наш брак. Шарлотта была очень несчастлива. С самого первого дня, как мой отец привез ее из Германии, она нуждалась в защите. Она всего боялась, она была такой слабой, ей нужен был муж, который посвятил бы ей всю свою жизнь и…

– Вы хотите сказать, пожертвовал бы всем, чтобы потакать ей?

– Вы не правы. – Тристан выпрямился. – Это я виноват, что наш брак оказался неудачным. Я не дал ей того, в чем она так нуждалась: защиты и любви.

– Нет, Тристан, это она вас подвела. Она завладела вашей любовыо и использовала ее как оружие против вас. С самого начала ей были известны ваши мечты, она видела, как вы часами творили на полотне свои чудеса. Она знала, что значит для вас живопись. Но она лишила вас вашей мечты, ей было безразлично, что вместе с мечтой она разрушила и вашу душу.

– Алана…

– Вы так сильно любили ее, так заботились о ней, что принесли ей в жертву свой талант и себя вместе с ним. Она отняла у вас все, чем вы дорожили в жизни: искусство, живопись, возможность творить. И вашего сына.

– Я никогда ее не любил, – вдруг торопливо сказал Тристан. – Я только хотел защитить ее. И я сам забыл о Габриеле. Я был слишком занят работой…

– Вы старались спасти своего отца от унизительного разорения.

– Вы знаете и об этом? – удивился Тристан. – Вы знаете о моем отце?

В это мгновение Алана осознала всю глубину его страданий: отец, с каждым днем отдаляющийся от него, готовый исчезнуть в непонятной стране теней; отчаяние и гаев самого Тристана против несправедливости судьбы, лишившей его возможности творить.

– Вы поступили мужественно, Тристан, вы сделали правильный, но гибельный для себя выбор. Вы не отвернулись от вашего отца и вашей жены, но пришли к ним на помощь. Я не могу поверить, что вы по своей воле отвернулись от сына. Шарлотта воздвигла между вами стену, но Габриель был слишком мал, чтобы понять это, а вы слишком подавлены заботами. Но не все потеряно, Тристан. Скажите мне, что не все еще потеряно между вами и Габриелем…

– Он знал, Алана, – сказал Тристан, и она почувствовала, каких усилий ему стоит это признание, и в то же время какое облегчение оно ему принесло. – Габриель с самого начала знал, что я собирался отправить его к Бет. Но теперь он меня простил. Он дал мне еще один шанс исправиться. Ведь и он пожертвовал всеми своими желаниями, чтобы я снова мог улыбаться. Обещаю, что на этот раз не подведу его. Я постараюсь возместить ему потерянное…

– Не стоит больше тратить время на напрасные сожаления, – остановила его Алана, прижав кончики пальцев к его губам.

Но ее собственная душа была переполнена горькими сожалениями, и у нее не было сил с ними бороться. Теперь Габриель навсегда поселился в сердце отца, Тристан вновь обрел сына и вновь обрел себя, покончив с прежними обидами и бессмысленными угрызениями совести. Вновь в его груди билось отзывчивое сердце мальчика, с которым встретилась Алана в то далекое незабываемое Рождество.

А она, Алана, что будет с ней? Она выполнила свой долг. Кончились отпущенные ей судьбой волшебные дни, что начались, когда она через окно проникла в дом Тристана и в его мир.

Но как заставить себя уйти, когда ее губы все еще хранят тепло его поцелуя, а ее тело – ласку его прикосновений? Как покинуть Тристана, если она полюбила его навечно? Маленькой девочкой она обожала удивительного мальчика, он был для нее героем, равного которому она не встретит за всю свою жизнь. И теперь она все так же преданно любит этого удивительного человека, но не фантастического героя, а мужчину из плоти и крови, который страдает, ошибается, упорствует и побеждает себя.

«Я люблю тебя, Тристан! Если бы ты принадлежал мне, я не стала бы прятать тебя в темнице, вдали от света и ярких красок, которые для тебя – жизнь. Со мной ты взмыл бы к самому небу…»

Но они не могли вечно сидеть на крыше. Еще до рассвета они вернутся в мир, в котором Алана останется нищей бродяжкой, а Тристан – хозяином богатого дома с картинами в золотых рамах, фортепьяно и шкафами, полными книг.

Ладонь Тристана коснулась ее лица, отодвигая в сторону пряди волос, рука была теплой, жесткой и пахла имбирным печеньем Габриеля. И еще она пахла надеждой.

– Как же мне отблагодарить вас, Алана? За Габриеля. За чудесное Рождество. Загадайте желание, ангел, и поведайте о нем звезде, а я его обязательно выполню.

Алана смотрела ему в глаза и страшилась признаться. Как посмеет она открыть ему свое единственное желание, прежде чем покинуть этот дом? Она прочла сочувствие в его взгляде и решилась.

– Поцелуйте меня, Тристан, – попросила она.

Он взял в ладони ее лицо и поцеловал ее с такой нежностью, что у нее затрепетало сердце. Его язык, словно пробуя, слегка раздвинул ее губы.

Она вскрикнула от удовольствия, и язык проник внутрь, зажигая огнем ее тело, делая его покорным и слабым. Ее пальцы коснулись темных прядей волос у него на виске.

– Милая, милая Алана, – прошептал он у самых ее губ. – Как я хочу тебя…

Сладкая музыка нежных слов звучала вечной песнью любви. Радость, торжество, нетерпение овладели Аланой, смелые слова сорвались с губ, поразив ее саму своей дерзостью:

– У меня есть одно, последнее, желание, Тристан.

– Какое же, ангел?

– Люби меня. Сейчас же. Я хочу, пусть всего один раз, почувствовать твои объятия.

Вместо ответа он взял ее на руки и бережно, словно драгоценный хрустальный сосуд, перенес через подоконник в комнату, из холода ночи в тепло любви.