Солнечные лучи проникали сквозь щели в занавесках на окне, словно шаловливые дети, заглядывая в комнату, и Тристан вместе с ними готов был встретить новый день.

Он не чувствовал усталости, хотя провел долгую бессонную ночь, строя планы своей будущей жизни с Габриелем. Наоборот, ему казалось, что произошло чудо и этой ночью он переродился и стал новым человеком.

Тристан раздвинул занавески, солнечный свет хлынул в комнату, добрался до кровати, и Габриель недовольно задвигался, глубже зарываясь в подушки, но Тристан подошел к нему и сдернул с него одеяло.

– Вставай, соня!

– Это ты, папа? – удивился Габриель, • протирая глаза своими пухлыми кулачками.

– Счастливого Рождества тебе, Габриель.

– Счастливого Рождества? – удивился Габриель и отнял руки от лица. – Но Рождество уже прошло, папа.

– Ты так думаешь? Посмотрим, может быть, мы сумеем что-то изменить. – И с этими словами Тристан подошел к часам на комоде, открыл стеклянную дверцу циферблата и позвал: – Скорей иди сюда, Габриель.

Мальчик слез с кровати и в недоумении подбежал к отцу, привычно держа под мышкой своего тряпичного пони.

– Зачем я тебе, папа? – спросил он.

– Мне нужна твоя помощь.

Тристан наклонился и взял Габриеля на руки. От сына пахло молоком, корицей, свежестью и невинностью, как от всякого ребенка на земле. На секунду Тристан зарылся лицом в золотые локоны Габриеля.

– Чем тебе помочь, папа?

– Я хочу отвести стрелки назад. По часам Рождество уже кончилось. Вот я и прошу тебя взять и остановить маятник.

Габриель изумленно открыл рот, глядя на отца, словно тот вдруг лишился разума. Тристан широко улыбнулся ему, и Габриель неуверенно улыбнулся в ответ, но подчинился – тиканье смолкло, и часы остановились.

– А теперь отведи назад стрелки, – попросил Тристан, и мальчик, поглядывая на отца, осторожно выполнил его просьбу. – Вот так, довольно! Теперь все в порядке.

Габриель испуганно отдернул руки.

– Папа, скажи мне, в чем дело? Ты как-то странно себя ведешь.

– Счастливого Рождества, Габриель.

– Счастливого Рождества? Но Рождество кончилось.

– Нет, сын, Рождество только еще начинается. И мы не должны потерять ни единой его минуты.

Глаза мальчика заблестели.

– Это волшебство, правда, папа? И это все Алана!

С этими словами Габриель соскочил с его рук и бросился к двери. Тристан едва успел ухватить его за ночную рубашку.

– Нет, молодой человек, сначала следует надеть штаны.

– Но, папа!

– Уж не собираешься ли ты бегать по всему Лондону в ночной рубашке? – Тристан наклонился и шепнул Габриелю на ухо: – Твоя попка посинеет от холода.

Мальчик некоторое время молча смотрел на отца, потом раздался смех, серебристый, как звон колокольчика, прекраснее этого звука Тристан не слышал ничего на свете. Впервые он заставил своего сына рассмеяться. Слезы подступили к глазам Тристана.

Габриель, суетясь, сбросил ночную рубашку и так же лихорадочно принялся натягивать на себя одежду. Он так спешил, что его маленькие торопливые пальцы никак не могли справиться с пуговицами на рубашке.

– Ты не поможешь мне, папа? У меня ничего не получается, они не хотят лезть в петли.

Тристан опустился на колени и аккуратно застегнул каждую маленькую пуговичку, при этом Габриель нетерпеливо переминался с ноги на ногу, каждую секунду готовый сорваться с места. Но какое это было счастье – ухаживать за ребенком…

– А где же Алана? Она тоже вчера пропустила Рождество. Нет, я хочу сказать, что она может пропустить его сегодня!

– Алана снова собирается поджечь дом, – усмехнулся Тристан, наслаждаясь своим секретом и застегивая Габриелю ботинки.

Он взял сына на руки, спустился вниз по широкой лестнице и остановился у закрытых дверей гостиной.

– Алана! – позвал Габриель. – Алана, где ты? Тристан открыл дверь, и свежий смолистый запах хлынул им навстречу.

На столе, покрытом красной скатертью, стояла в ведерке с песком елка, украшенная позолоченными орехами и печеньем, лентами и конфетами, и множеством горящих свечей, которые, словно звездочки, сияли среди пушистых зеленых иголок.

– Папа! Что это такое? – едва смог выговорить Габриель. – Вот оно, настоящее волшебство!

– Когда твоя мама была маленькой девочкой и жила в Германии, они там каждое Рождество обязательно приносили в дом елку и украшали ее сладостями и подарками. В первый год, когда мама переехала жить к нам, я тоже устроил для нее рождественскую елку, чтобы она не так сильно скучала.

– Наверное, она очень обрадовалась, папа?

– Она расплакалась, – ответил Тристан, и его сердце сжалось при грустном и в то же время прекрасном воспоминании.

Габриель ласково погладил отца по щеке.

– Ты не виноват, папа. Ты ведь хотел сделать ее счастливой.

Этот ребенок, с его не по возрасту умными глазами и необычайно доброй душой, казалось, говорил не только о деревце, которое Тристан тогда поставил для Шарлотты в этой гостиной, но и о чем-то куда более важном и значительном.

Тристан заставил себя улыбнуться.

– Надеюсь, ты не станешь плакать, Габриель, – сказал он.

– Нет, что ты, папа! Я хочу все-все увидеть. Тристан опустил Габриеля на пол, и тот подбежал к елке, его глаза сияли ярче свечей, а пальцы хотели потрогать все сразу: имбирное печенье в виде лошадки, перевязанный бантом оранжевый апельсин и разные другие украшения.

– Ты можешь позавтракать прямо у елки: смотри, сколько на ней вкусных вещей, – сказала Алана, появляясь из-за ветвей.

– Нет! Все слишком красивое! А нельзя ли сделать так, чтобы елка стояла у нас всегда?

– Хватит рассуждать, я страшно проголодался, – сказал Тристан. – Дай мне что-нибудь с елки, иначе я могу позавтракать неким маленьким мальчиком!

Габриель снял с ветки печенье и сунул его Тристану в рот.

– Вот тебе, папа. Ты будешь первым, кто попробует все эти вкусные вещи.

– А теперь поищите подарки. Угадайте, где они, – сказала Алана.

Подпрыгивая, мальчик обежал вокруг елки. Он вскрикнул от восторга, обнаружив под ветвями коробку с оловянными солдатиками, а потом и пару коньков. Каждый ликующий возглас сына отзывался радостью в сердце Тристана.

– Посмотри, папа, что это такое? – вдруг воскликнул Габриель, показывая на одну из верхних ветвей, и Тристан поднял мальчика повыше, чтобы тот мог дотянуться до непонятной вещи.

– Не помню, чтобы я вешал на дерево что-нибудь подобное, – удивился Тристан, глядя на маленький серебряный кружок, тускло поблескивающий на ладони Габриеля.

Четыре лебедя, каждый увенчанный короной, сплелись, образуя круг, разделенный пополам большой булавкой.

– Что это такое? – удивился Габриель.

– Похоже на брошь, – ответил Тристан и вопросительно посмотрел на Алану.

– Это действительно брошь, древние кельты застегивали ими свои плащи. Здесь изображены герои старой ирландской сказки о детях Лира.

– А кто такой Лир? – спросил Габриель, с любопытством разглядывая брошь.

– Лир был королем, который так сильно любил своих детей, что коварная мачеха приревновала и превратила их в лебедей. С тех самых пор они и летают над озерами Ирландии, все ищут своего любимого отца.

– Какая прекрасная работа! – похвалил Тристан, глубоко тронутый легендой. Он жалел отца, обреченного на вечную разлуку с детьми, разлуку, которая ему тоже скоро предстояла.

– Такая брошь обязательно должна была быть красивой! – воскликнула Алана, зарумянившись от волнения. – Отец всегда говорил мне, что эта брошь с плаща доброй феи.

– Феи? – удивился Габриель. – А я думал, что ты ангел. Ангелы и феи, они ведь дружат друг с другом?

– Ну конечно же! Бывает, правда, они сталкиваются в полете и тогда ссорятся.

Рот Габриеля округлился от удивления.

– А как к тебе попала брошь?

– Однажды темной ночью мой отец похитил ее у королевы фей, – объяснила Алана. – Отец говорил, что по этой причине нашей семье пришлось бежать из Ирландии. Теперь брошь принадлежит тебе, Габриель, чтобы ты вспоминал обо мне, когда будешь смотреть на нее…

Внезапный страх охватил Тристана при мысли, что Аланы здесь больше не будет. Но ведь он знал, что это должно случиться. И очень скоро, слишком скоро.

– Мне не нужна волшебная брошь, чтобы помнить тебя, Алана, – сказал Габриель. – Я уже решил, что мы с папой не сможем без тебя жить. Если ты улетишь от нас на небо, мы последуем за тобой и ни чуточки не испугаемся.

Тристан нахмурился. Что будет с Габриелем, когда Алана покинет их дом? Что будет с Габриелем, когда родной отец посадит его в дилижанс, который увезет его далеко от родного дома, от доброй четы Берроуз и от самого Тристана? Как вынесет Габриель предательство отца?

Чтобы отогнать эти мысли, Тристан сорвал с елки еще одно печенье – на этот раз это была дама в пышном платье.

– Осторожней! – предупредила Алана, но было уже поздно: тяжелый предмет, спрятанный в ветвях, полетел вниз, сбивая по пути конфеты и печенье, и с громким стуком упал у ног Тристана.

– Что это? – удивился Тристан.

– Это для вас, – произнесла Алана и посмотрела на него с такой нежностью и пониманием, что Тристан с трепетом прикоснулся к коробке. И еще во взгляде Аланы мелькнул луч надежды, появился и тут же исчез.

Тристан открыл маленький замочек и поднял крышку деревянного ящика. И замер… Краски, новые, нетронутые, яркие, как драгоценные камни, сияли в свете свечей. Мягкие шелковистые кисти из волоса горностая и другие необходимые художнику вещи лежали в коробке.

Господи, когда же она успела все это купить? Выскользнула ли она из дома, когда он готовил подарки для сына? Как ей удалось незаметно внести все в дом? Сколько заплатила за подарок эта женщина в поношенном платье, с ее странно знакомыми глазами и щедрым сердцем? Понимает ли она, что значит для него ее подарок?

– Алана, – с чувством произнес Тристан, – я не знаю, что сказать…

– Не надо ничего говорить, просто пишите картины, Тристан. Мы вернули назад Рождество, значит, и вам не поздно возвратиться к своему любимому делу.

Тристан все еще не мог очнуться, он стоял, прижимая к груди коробку с красками, и не находил подходящих слов, чтобы выразить свои чувства. Наверное, он мог бы сделать это с помощью кистей и красок, которые его никогда не подводили…

– Но, папа, у нас нет подарка для Аланы, – шепнул ему Габриель.

Что можно подарить ангелу? Где отыскать такой подарок, который сравнился бы с щедростью ее сердца? Внезапно взгляд Тристана привлек необыкновенный блеск хрустальной подвески на канделябре. Он подошел и снял подвеску с крючка.

– Возьмите это, Алана, – сказал он и положил ей в руку хрустальную призму.

– Не надо, Тристан. Мне ничего не нужно…

– Послушай, папа, если уж дарить, так дарить весь канделябр целиком, – сказал Габриель. – К чему Алане одна подвеска?

– Когда ей станет очень грустно, она сможет поднести ее к свету. Вот так. – Тристан взял подвеску из руки Аланы, поднес ее к пламени свечи, и множество голубых зайчиков заплясало по стенам комнаты. – У вас всегда будет своя звезда, чтобы загадывать желания, – сказал он, глядя в глаза Алане.

В ответ Алана обняла его и долго не выпускала из своих объятий, словно хотела, чтобы это объятие длилось вечно. Давно никто не приникал к нему с такой любовью! И не для того, чтобы приковать к себе цепями рабства, а наоборот, открыть дорогу к свободе. Он вновь мог творить. Тристан почувствовал, что рубашка на его груди стала мокрой от ее слез, и он вздрогнул, словно просыпаясь после долгого тяжелого сна.

– Что бы вы хотели загадать, Алана? – спросил он, прикасаясь губами к ее волосам. – Какое ваше желание я мог бы исполнить? Я сделаю для вас все, что в моих силах.

Тихое рыдание вырвалось из ее груди.

– Вы не можете исполнить мое желание. Ни за что на свете. Но я сохраню ваш подарок, – шепнула она, напомнив Тристану, что скоро она покинет этот дом, скоро он будет звать ее, но она не откликнется. Где-то в других краях она будет загадывать свои желания, и лучи света, проходя сквозь хрустальные грани подвески, тысячами звезд загорятся в чужом небе.

Раздался стук в дверь, и Тристан понял, что отдал бы полжизни, только бы еще немного побыть в объятиях Аланы. Еще несколько мгновений видеть счастливое лицо Габриеля.

– Хотел бы я знать, кто это? – недовольно спросил Тристан, и в тот же миг в дверях появился сияющий старый Берроуз.

– Некий джентльмен спрашивает мистера Габриеля, – торжественно объявил он.

Тристан выпустил из объятий Алану.

– Иди посмотри, кто это пришел, – сказал он Габриелю, и мальчик тут же выбежал из комнаты, Тристан с Аланой последовали за ним.

В прихожей стоял благообразный джентльмен с соломинками в спутанных волосах.

– Если я не ошибаюсь, то именно здесь проживает мистер Габриель Рэмзи?

– Я Габриель Рэмзи.

– Тогда в саду вас ждет кто-то, кто очень хочет с вами познакомиться.

– Ты позволишь, папа?

– Конечно, иди, – разрешил Тристан.

И Габриель выбежал наружу, туда, где утреннее солнце золотило сосульки, а снег напоминал сахарную глазурь. Он побежал по дорожке в сад, и вокруг него было сказочное белое царство. Он уже миновал розовую беседку, поспешил дальше и вдруг остановился как вкопанный. Перед ним, привязанный к столбу, стоял черный красавец пони под седлом, украшенным серебряным галуном.

– Папа? – шепотом спросил Габриель.

– Он твой, сынок, – ответил Тристан слегка хриплым от волнения голосом. – Счастливого Рождества, Габриель.

Взвизгнув от радости, мальчик бросился к пони и обнял его за шею. Светлые локоны Габриеля золотом сияли на черной шерсти пони. Послушное животное посапывало и толкало мальчика мягким носом, поглядывая на него добрыми умными глазами, словно ожидая, что хозяин доверит ему все свои тайны и мечты, которые не выскажет никому другому.

«О чем они там говорят между собой? – спрашивал себя Тристан. – Как будут расставаться, когда придет день отъезда, и будет ли плакать Габриель, уткнувшись в шелковую гриву своего нового друга?»

Тристан прогнал печальные мысли и, подойдя к Габриелю, подхватил его под мышки и посадил в седло.

– Папа, смотри, у пони такое же имя, как у тебя! Тут на седле серебряными буквами написано «Тристан»!

– Это потому, что седло принадлежало мне, когда я был мальчиком. Как видишь, мне тоже когда-то на Рождество подарили пони.

– Как же звали твоего пони, папа?

– Его звали Галахед. Я хотел, чтобы мой пони носил благородное имя, только тогда мы бы с ним могли отправиться в поход против драконов.

Драконы были куда понятнее детскому воображению, чем поход против всеобщего зла.

– Я тоже назову моего пони Галахед. Мы можем вместе поехать на прогулку в парк и посмотреть, есть ли у лебедей на озере такие же короны, как на волшебной броши.

– Какие же сейчас лебеди, там все сковано льдом.

– Мы подождем до весны и лета и тогда будем вместе кататься всякий день, – сказал Габриель, и внезапная тень скользнула по его лицу, стерев с него радость. – А если ты будешь занят, я подожду тебя у дверей кабинета. Я буду вести себя очень тихо, чтобы не мешать тебе.

– А может быть, ты не испугаешься, придешь прямо ко мне и скажешь: «А ну-ка выходи на улицу, там есть дела поважней твоих! Давай отправимся с тобой в поход против злых рыцарей и огненных драконов!»

– Послушай, папа, а не могли бы мы… – начал Габриель и остановился, луч надежды мелькнул в его глазах. – Не могли бы мы каждый год откладывать Рождество на один день?

– Почему, Габриель?

– Потому что я хочу, чтобы каждое Рождество было точно таким, как это! Чтобы была елка, много подарков, чтобы Алана, ты и я были вместе. Я всегда гадал, папа, на что похож рай. Я думал, что рай – это ангелы, которые играют на арфах, что это пушистые облака и множество других прекрасных вещей. Но я ошибался. Рай – это то самое место, где ты больше всего хочешь быть. Наверное, у нас и есть рай с тех самых пор, как к нам пришла Алана.

Тристан бросил взгляд на женщину, стоявшую поодаль на снегу, ее синяя накидка была кусочком неба на земле, ее удивительные янтарные глаза были полны слез. Рай, что такое рай? Может быть, эта женщина спустилась к ним на ангельских крыльях и принесла его с собой? Прямо в своих руках вместе с венком из омелы? Или рай всегда был с нею, в ее глазах?

Тристан хотел обнять Алану и попросить остаться с ними в том волшебном мире, где всегда Рождество, где весело смеется Габриель и где можно творить чудеса на холсте с помощью кистей и красок.

«Наверное, у нас и есть рай с тех самых пор, как к нам пришла Алана…» Одно-единственное облачко омрачало настроение Тристана: как уговорить Алану не покидать их?