Часы из позолоченной бронзы, стоявшие на камине, пробили два, когда Ханна выскользнула из постели. Лиззи, уютно устроившаяся на подушке рядом с Пипом, подняла шелковистую голову и взглянула на Ханну, потом зевнула и уткнулась носом в теплую шею Пипа.

У Ханны кольнуло сердце, когда ручонка Пипа обняла покрепче меховой комочек, несмотря на то, что мальчик крепко спал. Пип был окрылен обещаниями Данте показать, как следует заботиться о собаке, расчесывать ей шерсть и кормить из рук.

Пока Пип не переставая болтал об Остене Данте, сердце Ханны растаяло, как лед на весеннем солнце.

Девушка подошла к столу и нащупала чулки, которые положила в саквояж. Вынув булавку, она зажала ее между пальцами и выскользнула в коридор.

Дверь в спальню Остена была закрыта. Она видела это много раз, но ее никогда не интересовало, что находится за этой дверью. Ей вспомнилось, как потеплел взгляд Данте, а губы тронула улыбка при виде того, с каким восхищением Пип прижимает к груди щенка.

Кто бы мог подумать, что сумасшедший хозяин Рейвенскара ощутит тайное одиночество, царившее в сердце мальчика? Что он может с нежностью касаться золотых локонов Пипа?

Кто он? Загадка, подобная древним кельтским скульптурам, о которых ей рассказывала в детстве няня. Они постоянно меняют свой первоначальный облик.

Разве не существует легенда про сказочного короля, плененного с помощью колдовских заклинаний? Разве он не освободился, когда дама его сердца взглянула ему в глаза и увидела его таким, каким он был на самом деле?

Ханна сжимала булавку так сильно, что укололась, но даже обрадовалась жалящей боли, благодаря которой пришла в себя. Ей нужна была ясная голова, чтобы выполнить свою задачу. Мало ли кто может встретиться ей на пути.

Она вздрогнула, когда сквозняк проник сквозь ночную рубашку. Стала спускаться с лестницы и вдруг остановилась. До нее донеслись тихие звуки. Это была колыбельная, которую она пела Пипу, когда тот задыхался. Кто-то играл на фортепиано.

Перед ее мысленным взором предстал Остен Данте. Одинокий. Всегда одинокий в этом доме, полном людей. Одинокий до того момента, пока не опустился на корточки рядом с задумчивым малышом, державшим в руках щенка.

Она закусила губу. Ангелы небесные! Надо немедленно вернуться к себе. Дождаться, пока он не поднимется в свою в комнату.

Мгновение она колебалась. Что это? Безрассудный риск или первый честный поступок с тех пор, как Остен Данте укрыл ее и Пипа от дождя?

Набрав в грудь воздуха, Ханна спустилась вниз и вошла в музыкальную комнату. В ночной рубашке она очень напоминала привидение.

На рояле горели свечи и лежали письма. Кажется, с тех пор, как она прочитала их мистеру Данте, прошла целая вечность. Пламя свечи падало на его необычайно красивое лицо.

На нем был халат в ярко-синюю и кремовую полоску, темные волосы взъерошены.

До этого ни один мужчина не вызывал в ней желания. Видимо, пришло ее время. Ханну бросило в жар. И не в первый раз Остен Данте наводил ее на греховные мысли. Кровь забурлила в жилах.

Ее сердце упало, когда он исполнил последние аккорды и закрыл лицо рукой. Она с трудом сдержалась, чтобы не дотронуться до темного шелка его волос.

Она потрясла стол, чтобы он услышал шум.

Он повернулся, посмотрел на нее, и ее сердце учащенно забилось.

– Ханна, вы слышали, как я занимаюсь этой нелепицей?

Он вымученно улыбнулся.

– Вы не должны были сюда приходить. Я хотел дать вам хоть немного выспаться. Видит Бог, у вас был такой усталый вид, когда вечером вы пришли к стойлам.

– Я пришла не для того, чтобы записывать музыку, разве что вы сами этого пожелаете.

– Нет. Видите ли, я украл вашу песню. Она звучит гораздо лучше всего, что я пробарабанил на этом инструменте за последние месяцы.

– Пожалуй, это справедливо.

Ханна затаила дыхание, не желая уничтожать возникшее между ними чувство понимания.

Но что общего у нее с Остеном Данте? Практичная женщина с острым языком и независимыми взглядами, смущавшими всех знакомых ей мужчин, и дворянин, необычайно красивый мужчина, обладавший деньгами и властью, впитанной им с молоком матери. Конечно же, она ему не ровня.

– Я не понимаю, – произнес он, вопросительно щурясь.

– Сегодня, когда я пришла за Пипом, я... я уже решила покинуть Рейвенскар. Мои вещи были упакованы и сложены под кустами азалий.

Он заметно побледнел.

– Но я не дал вам ни шиллинга! Где бы вы нашли еду и кров?

– Мне пришлось бы... то есть я взяла кое-какую провизию...

Оказалось труднее, чем она себе представляла, признаться в содеянном под этим гипнотическим взглядом.

– Мистер Данте, я украла у вас вот это.

Она вытянула руку и разжала пальцы, показывая булавку.

Данте медленно перевел взгляд на ее раскрытую ладонь. Он долго молчал. Она терпеливо ждала, когда он заговорит. Потом не выдержала и нарушила молчание:

– Вы снимали шейный платок, положили булавку сверху, вот я и взяла ее, ведь вы отказались мне заплатить за работу.

Она запнулась. Заработала ли? Ее щеки горели от стыда, а ложь жгла язык. Она не заработала ничего, кроме презрения Остена Данте. Она с самого начала лгала ему.

А теперь объясняет, что хотела обокрасть человека, который укрыл их с Пипом от дождя. Она могла дать объяснение всему, чему угодно, но правда по-прежнему была проста, безобразна и лежала в виде булавки на ее протянутой ладони.

– Не важно, почему я это сделала, – призналась она. – Я это сделала. Если вы пожелаете, чтобы я покинула Рейвенскар, я это пойму.

Господи, как долго он будет смотреть на ее руку? Никогда еще Ханна не видела его таким спокойным.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем он накрыл длинными пальцами ее ладонь. Его руки были жесткими, поразительно мозолистыми и такими сильными, что очаровали ее. Они были такими теплыми, что душа затрепетала. Он сомкнул ее пальцы вокруг драгоценности, его голос был низким и хриплым:

– Оставьте это себе.

– Ч... что?

– Тогда, если вы опять решите по глупости сбежать, мне не придется думать о том, достаточно ли у вас с Пипом пищи и есть ли кров над головой.

Ханна ошеломленно смотрела на него. Этот сильный, богатый человек беспокоится о ней и Пипе?

Такое ей просто в голову не приходило. Но, глядя на выражение его лица, не приходилось сомневаться в искренности сказанного.

– Но... но, сэр, вы не понимаете. Я... я украла это у вас.

– Считайте, что это подарок.

– Я не могу это принять, – запинаясь, произнесла она.

Его губы сложились в улыбку, не похожую ни на одну из тех, что она видела прежде, – ироничную и одновременно теплую.

– Вы же хотели это украсть? – мягко поинтересовался он.

– Но... тогда все было по-другому! Должно быть, эта вещь стоит целое состояние!

– Если хотите, будем считать, что этого разговора не было, и вы сможете украсть ее еще раз. Мой слуга снова будет упрекать меня в небрежности, а я пожму плечами и куплю другую булавку. Или, может быть...

Он замолчал, его взгляд становился все напряженнее.

– Может быть, все станет проще, если я попрошу кое-что взамен.

– Да. То есть, нет... я...

Ханна застыла, уверенная в том, что он снова начнет выпытывать у нее то, что его интересует.

– Ничего особенного я не прошу, но, если вы согласитесь, это доставит мне большое удовольствие.

Он все время смотрел на ее руку, и она вдруг осознала, что он держит ее в своей мускулистой, горячей ладони.

– Зовите меня Остеном.

– О... Остеном?

– Очень давно никто не называл меня так.

– Остен.

Ее щеки горели. Рука дрожала. Его имя прозвучало в ее устах совершенно необычно. Как нечто пряное и сладкое, словно расплавленный шоколад.

– Но я не думаю... То есть я хотела сказать, едва ли это соответствует...

– Пожалуйста, Ханна.

Во взгляде его была мольба. Выражение лица смягчилось. Высокомерия как не бывало.

Сейчас самое время признаться, что она не умеет записывать ноты. Но как он отреагирует на ее обман? Потеряна музыка, та самая, которую он с таким трудом сочинял. Которая была для него наваждением и без которой он жить не мог.

Музыкальная комната стала для них обоих тюрьмой. И все же проведенными здесь часами они очень дорожили. Для Ханны Остен Данте все еще оставался загадкой. Он мог приютить путников в непогоду и в то же время игнорировать письма своих близких.

Пламя свечи отразилось в блестящей поверхности фортепиано.

– Остен, можно задать вам вопрос?

– Я задал их вам более чем достаточно. Не скажу, чтобы от этого была какая-то польза. – На его лице отразилось разочарование. – Так что это за загадочный вопрос, мадам?

На губах Ханны появилась слабая улыбка.

– Почему музыка имеет для вас такое большое значение?

Подобного вопроса Остен не ожидал.

– Что вы имеете в виду?

– Почему вы занимаетесь музыкой с такой страстью?

Она поняла, что зря затеяла этот разговор, но уже не могла остановиться.

– Порой мне кажется, что вы ненавидите занятия музыкой, зачем же мучить себя?

– Вы говорите так, потому что я напрочь лишен таланта. Не правда ли?

– Нет.

– Что «нет»?

– Не надо этим шутить. Я лишь хочу стать вашим другом.

Что за глупость она сморозила! Но слово не воробей, вылетит – не поймаешь.

– Моим другом... – Он улыбнулся в раздумье. – С тех пор, как у меня был друг, прошло очень много времени. Не потому, что Чаффи... – Остен замолчал.

До чего же он одинок! А ведь он добрый, великодушный. Они с Пипом наверняка не первые, кого он облагодетельствовал.

Она чувствовала, что задела какие-то струны его души, где-то в самой глубине, которых еще никто не касался. Это и пугало ее, и радовало.

– Пожалуйста, Остен, расскажите о музыке.

Он внимательно смотрел на нее, не произнося ни слова. Видимо, не решаясь сказать то, что его давно мучило. И наконец заговорил:

– Вы когда-нибудь расставались с кем-то, кого очень любили?

Сердце Ханны болезненно сжалось. Она вспомнила умирающую Элизабет. Вспомнила, какой кошмар пришлось ей пережить.

– Я...

– Нет, – перебил ее Данте. – Вы никогда никому не позволите нанести вам удар, моя отважная Ханна.

Он нежно провел пальцем по ее шелковистой щеке.

– Вы ошибаетесь, – призналась она. – Я потеряла человека, которого любила больше всех в жизни, не считая Пипа.

Он внимательно посмотрел на нее.

– Тогда вы должны сделать все, чтобы с ним помириться, сказать, как сильно вы сожалеете.

Она провела с Лиззи так мало времени. Они даже не успели сказать друг другу все, что хотели.

– Иногда достаточно одного лишь прикосновения, – произнесла Ханна. – И не нужно никаких слов.

Лицо Данте исказила боль.

– Слова. Проклятые слова. Бессмыслица. Я не умею с ними обращаться. А ведь сказанные невпопад, они могут глубоко ранить.

– Я тоже не умею с ними обращаться. Поэтому речь моя бывает грубой, хотя я этого не хочу.

Данте печально улыбнулся.

– А я оскорблял намеренно. Ранил словами, словно мечом, чтобы прогнать его, чтобы он не увидел...

Он осекся, не в силах продолжать. Она погладила прядь его волос, упавшую на лоб, желая успокоить, словно ребенка. Что же этот человек натворил? Что он скрывает? Что заставляет его так страдать? Так ли уж важны подробности?

– Порой мы боимся показать, какие мы на самом деле. Боимся кому-нибудь довериться. Всячески скрываем свои пороки.

– Когда любишь, видишь только хорошее.

– Если оно есть, это хорошее. Но если человек, по вашему выражению, бесполезен, словно камень на дне реки?

– Я не должна была так говорить. Вы столько раз проявляли великодушие ко мне и к Пипу. И ничего не просили взамен. – Ей с трудом далось это признание. – А мне нечем вам отплатить, как бы я этого ни хотела.

– Вы недооцениваете себя, Ханна, – мягко произнес он. – Вы можете предложить гораздо больше, чем представляете.

Ее щеки опалил огонь, она опустила глаза, переведя взгляд с его лица чуть ниже, и тут же пожалела об этом, потому что уткнулась взглядом в глубокий вырез атласного халата, обрамлявшего твердую, мускулистую грудь. Бронзовые от солнца мускулы пульсировали в жидком золоте света, а темные волосы так и манили прикоснуться к ним.

Интересно, каково это, прижать ладонь к его истерзанному сердцу? Почувствовать его губы на своих, чтобы он хоть ненадолго забыл о своем одиночестве?

Эта мысль потрясла Ханну. Она, обладавшая железной волей, мечтала о сильных мужских руках, обнимавших ее.

Его взгляд сквозь густые темные ресницы задержался на ее губах. Ему не нужно было дотрагиваться до ее губ своими. Она ощутила его напряжение всем телом, до самых кончиков пальцев.

– Ханна... Я...

Он дотронулся до ее затылка, схватил прядь волос и стал наматывать на ладонь.

Она желала его и в то же время боялась.

Остен приподнял ее голову, и у Ханны перехватило дыхание; время замерло, когда его чувственные губы, нежные и теплые, приблизились к ее губам и запечатлели на них поцелуй.

Остен со стоном прижал ее к себе, ощутив каждый изгиб ее нежного тела под тонкой ночной рубашкой.

Она была ошеломлена, почувствовав, что он весь дрожит.

Что это? Желание? Казалось невероятным, что этот мужчина, столь совершенный, мог пожелать ее, скромную Ханну Грей.

Он провел языком по ободку ее губ.

– Открой рот, Ханна, – пробормотал он, – дай мне попробовать тебя изнутри.

Эта мольба была такой опьяняющей, такой грешной и такой прекрасной.

Она открылась ему и ощутила, как сильно он ее хочет.

Он изучил ее рот, губы, кончик языка, заставляя ее изнывать от желания.

Она так сильно сжала пальцы, что булавка впилась ей в руку.

Ей показалось, что Данте коснулся ее затвердевших сосков.

– Ханна, – выдохнул он, скользя ладонями по ее телу. – Ханна... Ханна... Ханна...

Девушка застонала, ей хотелось, чтобы он обхватил ладонями ее грудь, хотелось чего-то большего...

Ханна вздрогнула, когда он стал ласкать ее грудь и обхватил губами сосок.

– О... О, пожалуйста, – взмолилась она. – Я не вынесу этого.

– Не уходи от меня, Ханна. Я не причиню тебе боли, как он, – пообещал Остен.

Он? Кого Остен имеет в виду? И тут ее осенило. Данте уверен, что Пип ее сын, что она спала с другим мужчиной и позволяла ему делать все, что делал с ней Данте. Он хочет взять ее к себе в постель и снять с нее ночную рубашку, чтобы между ними не осталось ничего, кроме ее лжи.

И о чем только она думала, позволив ему обращаться с ней подобным образом? Разве ее положение и так не было рискованным? Она запаниковала.

– Пожалуйста, прекратите!

Он прервал поцелуй и отпрянул от нее, пораженный. Будто очнулся от волшебного сна.

Что он о ней думает? После того как она повела себя так недостойно... Но она не может сказать ему правду.

«Я никогда не была в постели с мужчиной... меня никогда не целовали, пока ты...»

– Я сожалею о случившемся, – произнесла Ханна, поднеся руку к губам, все еще дрожавшим от его поцелуев.

– Не могу сказать то же самое, Ханна. Я не мог не прикоснуться к тебе. Да и ты, по-моему, была не против.

Она ничего не сказала. Ей и не нужно было ничего говорить.

Он все понимал, словно заглянул ей в душу.

Он стоял, словно зачарованный, глядя ей вслед, когда она уходила.

Кто бы мог подумать, что под убогой одеждой эта колючая, острая на язык Ханна скрывает тело, при виде которого у любого мужчины потекут слюнки? И все же было что-то более глубокое, чем просто красота лица или тела, от чего сердце Данте дрогнуло. Эту загадку ему предстояло разгадать.

– Ханна! – остановил он ее. – Я никогда тебя не обижу. Ты веришь?

Она остановилась, опершись изящной рукой о дверь и повернувшись ровно настолько, что он смог увидеть ее грудь, от которой дух захватывало.

– Я знаю, что вы никогда меня не обидите. Но порой человек теряет контроль над собой. И тут уж ничего не поделаешь.

– Ты имеешь в виду то, что произошло между нами? Сожалеешь об этом?

– Я не должна была... – Она осеклась, потом едва слышно продолжила: – Это не ваша вина.

– Хочешь сказать, что не надо было разгуливать в ночной рубашке? Кто-нибудь должен был предупредить тебя об этом в тот вечер, когда ты прибыла в Рейвенскар?

Он поморщился.

– У меня привычка целовать тех служанок, которых случайно встречу в ночной рубашке. Три недели назад я поймал экономку...

– Не надо! Я знаю, вы хотели этого не больше, чем я. Повторяю, это не ваша вина. Я просто...

Она замолчала, ее щеки пылали, былой бледности, когда он впервые увидел ее перед собственной дверью, и след простыл. Теперь она казалась ему настоящей красавицей.

– Случившееся не изменит моих чувств.

Это была ложь. Все изменилось в то самое мгновение, как он обнял ее.

– Я хочу поблагодарить вас, сэр. За вашу доброту. Я... я этого не заслуживаю. – Голос ее дрогнул.

– Остен, – резко поправил он ее.

– Что?

– Не сэр, а Остен.

Она помедлила, опустив ресницы.

– Остен. – Произнесенное с ирландским акцентом, его имя прозвучало на редкость лирично.

Когда Ханна ушла, он с трудом сдержался, чтобы не побежать за ней, не подхватить на руки и не отнести к себе в спальню.

Но он тут же прогнал эту мысль. Ханна создана для того, чтобы идти по жизни с гордо поднятой головой, а не стать на время его любовницей, превратиться в предмет сплетен прислуги.

Он с отвращением вспомнил, как унизил ее сегодня, уподобившись отцу ее ребенка, этого негодяя.

Как бы отчаянно ни желал он Ханну, он скорее отрежет себе руку, чем обидит ее. Она и так слишком много страдала. Осталась одна с внебрачным ребенком. Теперь ни один мужчина не возьмет ее замуж.

Пятно, которое невозможно стереть. Ей пришлось бы довольствоваться положением любовницы, пожелай она отдаться какому-нибудь мужчине.

Остен закрыл глаза, представив себе Ханну такой, какой она была шесть лет назад, – не кокетка с веером в руках, а скромная, целомудренная. Она все же отдалась кому-то, жестокому и грубому, или ее принудили к этому. Остен сжал кулаки. Теперь она лишена возможности иметь семью, любящего мужа, рожать детей.

Сам Остен смотрел на супружество как на необходимость, своего рода сделку, чтобы произвести на свет наследника. И ничего хорошего от женитьбы не ждал. Скорее, боялся ее.

Но Ханна пробудила в нем целую бурю чувств.

Она заслуживает настоящей любви. Умного, смелого, честного спутника жизни. Полную противоположность Остену Данте.

Он подошел к роялю и взял подсвечник. Данте крался по дому, который был таким пустынным всего неделю назад, и вспоминал смех Пипа, когда тот прижимал к себе щенка.

Сердце бешено забилось, так же, как тогда, когда он увидел Ханну в ночной рубашке, с глазами нежными и такими печальными. Она чувствовала себя виноватой. Неужели из-за бриллиантовой булавки? Или за этим стояло что-то еще? Даже после того, как он сказал, что она может оставить безделушку себе, лицо ее не просветлело.

Ему так отчаянно хотелось излечить ее. Но такой способностью он не обладал. Прочитав ему письма от родных, Ханна в гневе сказала, что он не может помочь даже самому себе.

Он выскользнул из комнаты и поднялся по ступенькам, в который уже раз надеясь уснуть, но сон не шел к нему.

Добравшись до двери Ханны, он остановился и услышал тихий шорох. Ханна еще не легла. Видимо, была расстроена, так же как и он.

Стирала вкус его губ со своих? Томилась желанием, вспыхнувшим в ней, когда они прильнули друг к другу?

Не важно, насколько сильно он ее хочет, он никогда не причинит ей вреда, как тот мерзавец. Просто хочет ей помочь.

Только бы она снова не собралась бежать. Этого Остен боялся больше всего. Потерять ее навсегда? Такого Остен просто не вынесет.

Если бы только она доверилась ему...

Но с какой стати? Еще час назад она не сомневалась, что он способен выбросить их с Пипом на улицу и оставить умирать с голоду из-за того, что она осмелилась выказать ему неповиновение.

Если бы она раскрыла ему свою тайну! Он защитил бы ее, но как этого добиться? Быть может, когда-нибудь она и решится на это, но будет уже слишком поздно.

И тут Данте осенило. За последний год скопилось большое количество незаконченных дел. Он давным-давно не посещал своего лондонского стряпчего. Поехав туда, он мог бы навести справки и найти кого-нибудь, кто мог бы дать нужные сведения.

Нанять соглядатая, чтобы раскрыть тайну Ханны? Сорвать покров с ее прошлого? Он никогда не был особенно щепетильным.

Но эта мысль вызывала у него отвращение!

Это будет предательством по отношению к Ханне. И все же... он хочет всего лишь защитить ее. Именно поэтому он ощутил жгучее желание узнать о ней все. Или существовала другая причина, нечто скрытое, нечто, что он был даже не в состоянии выразить словами?

Прочь сомнения.

Результат будет один и тот же. Что бы им ни двигало.

Она будет здесь в безопасности. Он клянется. Какой бы страшной ни была ее тайна. Чего бы это ему ни стоило.

Но простит ли его Ханна когда-нибудь?