В ОЖИДАНИИ ЦЕСАРЕВИЧА

Поводом к моей последней встрече с политическими послужило прибытие наследника престола во Владивосток.

В 1890 году подготовка строительства Транссибирской железной дороги, которой предстояло связать Владивосток с европейской Россией, настолько продвинулась, что во Владивостоке уже можно было заложить первый камень. Император Александр III решил, что участвовать в этом торжественном акте будут два его сына — Николай и Георгий. На крейсере «Память Азова» престолонаследник через Японию прибыл во Владивосток. Его брат Георгий Александрович в пути захворал и еще из Индии вернулся в Европу.

В Осаке, городе красивых храмов, на престолонаследника было совершено покушение. Представителя российского императора встретили там с торжественными почестями. Николай один ехал на рикше впереди всех, за ним — греческий принц Георгий, будущий король; далее длинной вереницею следовали рикши свиты. Вдоль улиц шпалерами выстроились войска и полиция.

Японская полиция состояла в ту пору преимущественно из самураев — японских дворян, недовольных европейскими новшествами и видевших в престолонаследнике влиятельного представителя ненавистной западной культуры. Когда Япония порвала с давними традициями и решительно шагнула в современность, именно самураи пострадали более других; дворы многочисленных феодальных князей, которым вместе с их вассалами надлежало служить в императорской армии, перестали существовать. В реформированную армию этих людей не брали, поскольку они были не в меру самостоятельны и слишком погрязли в давних традициях. Поэтому из них создали особую полицию, с сохранением старинной одежды и вооружения. Самурайская полиция тоже участвовала в торжественной встрече нашего престолонаследника.

И вот когда цесаревич проезжал мимо одного из таких полицейских-самураев, тот сзади подскочил к повозке и взмахнул своим обоюдоострым японским мечом, намереваясь ударить престолонаследника по голове. К счастью, именно в эту минуту Николай повернулся в сторону и поклонился, приветствуя народ, иначе бы этот удар раскроил ему череп. А так он пришелся сбоку по тропическому шлему и лишь слегка задел висок и правую руку. Самурай замахнулся еще раз, но тут подоспел греческий принц Георгий и со всего размаху ударил его по голове; одновременно рикша принца бросился самураю под ноги и повалил его. В результате вторая попытка тоже не достигла цели, самурая схватили и обезоружили. Жизнь цесаревичу спасло тогда только самообладание принца Георгия.

Для Японии этот чрезвычайно неприятный инцидент повлек за собою серьезные политические сложности, так как вызвал продолжительное охлаждение между российским и японским двором. Россия ожидала, что самурай, совершивший покушение, будет казнен, однако его приговорили только к пожизненной каторге, ибо смертной казнью по тогдашним японским законам каралось лишь совершённое убийство, но не покушение на таковое. Верховный суд Японии, которому намекнули, что в данном случае надлежало бы сделать исключение, ибо речь идет о члене императорской фамилии, упрямо держался буквы закона, а закон этот исключений не предусматривал. Российский двор воспринял это как серьезное неуважение, цесаревич немедля, не нанося визита микадо, покинул Японию и с перевязанной головою и плечом прибыл во Владивосток.

До сих пор ни цари, ни цесаревичи не ступали на сибирскую землю — вот почему приезд наследника престола стал грандиозным событиям для всего здешнего населения. Покушение еще усилило накал страстей, так что во Владивостоке Николая встретили неописуемым ликованием и восторгом, как нигде в России.

На молодого престолонаследника это первое впечатление подействовало очень благотворно. Всех Романовых постоянно угнетало ощущение, что им грозят враждебные силы, и это вполне понятно, если вспомнить, как часто такие предчувствия сбывались и кровавое злодейство обрывало их жизнь. Еще подростком Николай испытал весь ужас покушения в Борках, когда царский поезд превратился в обломки, а император и его семья уцелели только чудом. Должно быть, это событие глубоко потрясло юную душу цесаревича. Тогда покушение было направлено не против него, а против его отца; однако инцидент в Японии показал, что темные, враждебные Романовым силы омрачают и его собственную жизнь.

Организовать поездку престолонаследника по Сибири так, чтобы все шло благополучно, удобно и, главное, спокойно, было вообще трудно, тем паче для нас, ведь полтора года назад барон Корф удалил из своего генерал-губернаторства всю жандармерию и политическую полицию, которые обеспечивали безопасность царской семьи на остальной территории России. К тому же именно в нашей области, в тюрьмах Забайкалья, содержались самые опасные преступники, а кроме них, были еще и ссыльные поселенцы. Число этих последних тогда уже перевалило за сотню.

Петербург срочно потребовал от барона Корфа вызвать из России целую армию жандармов и тайной полиции и возложить на них охрану цесаревича во время поездки. Мой начальник, однако, на собственном горьком опыте убедился, что доверять синим мундирам никак нельзя, и прилагал все усилия к тому, чтобы не допустить их снова в свою область, после того как с большим трудом выдворил их оттуда. В России считалось немыслимым, чтобы член царской семьи имел свободу передвижения и вступал в контакт с народом, не будучи окружен толпой жандармов и сотрудников тайной полиции. Министр внутренних дел, шеф жандармов, великие князья — все умоляли императора не искушать судьбу, заменить Корфа более разумным и добросовестным генерал-губернатором или же велеть престолонаследнику прямо из Владивостока морем вернуться домой.

В конце концов цесаревич все же отправился в Петербург через Сибирь, но такое решение было принято, только когда барон Корф во Владивостоке подробно изложил князю Барятинскому., которому императорская чета лично доверила безопасность сына, свои соображения по поводу нежелательности пребывания жандармов в Амурской области, а также ознакомил его с планом мероприятий по защите особы цесаревича. Эти планы были представлены и на одобрение самого престолонаследника. Убедить Барятинского, что можно обойтись без жандармов, оказалось трудно, тогда как престолонаследник принял дерзкий план Корфа восторженно, сказал, что его весьма ободряет мысль «в кои-то веки находиться не в руках жандармов и тайной полиции, а просто в руце Божией». В конечном счете престолонаследник и барон Корф сумели-таки убедить Барятинского, который затем после долгого обмена телеграммами успокоил императора и императрицу и получил разрешение на поездку через Сибирь. Император дал это разрешение с оговоркой: Корф и Барятинский должны помнить, что вся ответственность лежит на них и что они своею головой ручаются за жизнь цесаревича.

 

ЦЕСАРЕВИЧ ПОД ЗАЩИТОЙ ПОЛИТИЧЕСКИХ

К сожалению, я не смог присутствовать при закладке первого камня великой сибирской железной дороги. Сразу по прибытии престолонаследника я получил приказ немедля выехать в Благовещенск и далее в Забайкалье, чтобы приступить к мероприятиям, назначенным бароном Корфом для обеспечения цесаревичу безопасной поездки. Состояли они в том, чтобы привлечь к защите особы престолонаследника самих политических арестантов.

По желанию Корфа я должен был обсудить кое с кем из политических, знакомых мне по Алгачу, хотят ли они и могут ли на определенных условиях дать гарантии безопасного проезда престолонаследника через территорию Забайкалья. В противном случае генерал-губернатору придется вновь призвать жандармов и тайную полицию, которых он с таким трудом выдворил, и возложить обеспечение безопасности на них.

Размышляя сейчас об этом задании, я не перестаю восхищаться знанием людей и доверием барона Корфа к тогдашним политическим и их слову, ведь это были сплошь террористы, едва ли изменившие в тюрьме свои взгляды. С теперешними террористами дерзкий эксперимент барона Корфа не осуществить, тогдашние же политические хоть и были противниками, но с ними можно было смело воевать в открытую, и, давши слово, они держали его.

Население нашего генерал-губернаторства состояло, прежде всего, из ссыльных, во-вторых, из немногочисленных крестьян, которые приехали в Уссурийскую область через Одессу и, получая поддержку правительства, полностью разделяли его позиции, а в-третьих, из корейцев, которые пришли из-за границы и, по их законам, не имели права вернуться обратно. Для Уссурийской области и тамошних поселенцев корейцы были очень полезны, потому что, будучи прилежны и непритязательны, отличались особенным мастерством в огородничестве и садоводстве, да и у русских крестьян, покуда не приноровившихся к климату и почвам, в те годы шли нарасхват как работники. Владивосток, Хабаровск и иные города области закупали овощи исключительно у корейцев, чьи садики и огороды располагались в окрестностях этих городов, зачастую в самых малопригодных местах. Политически корейцы никакой опасности не представляли. Далеко в глухой тайге разбросанно жили бедняки-китайцы, искавшие там высоко ценившийся на их родине женьшень, который дарит людям силу молодости и здоровье. Формой этот корень похож на человечка и растет в немногих местах, глубоко в тайге. В горах Уссурийской области женьшень встречался тогда довольно часто. В Китае он ценился на вес золота и даже выше. Китайские хунхузы, охотившиеся на искателей женьшеня, политически опять-таки были совершенно неопасны, они занимались только грабежом соплеменников и встреч с русскими избегали. Прочее население Уссурийской области состояло тогда только из казаков, военных и чиновников, к которым в городах добавлялись купцы, а также китайские и корейские кули.

Престолонаследнику предстояло ехать на тарантасе до Уссури, где ожидал пароход, который доставит его вверх по Уссури и Амуру до Сретенска. На этом долгом пути было всего два города — Хабаровск у слияния Уссури и Амура и Благовещенск у слияния Амура и Зеи. Эти реки образовывали границу между Китаем и Россией, теперь — между государством Маньчжоуго и Советской республикой. Кроме этих двух городов, на российском берегу кое-где попадались казачьи станицы, основанные донскими и уральскими казаками. Не считая этого населения, на обширной здешней территории обитали только малочисленные аборигены, жившие охотой и рыболовством. Совсем недавно Хабаровск тоже был всего-навсего большой станицей и гарнизоном. До 1884 года Забайкалье, самая восточная часть Сибири, охватывающая пространство между Амуром, Уссури, Тихим океаном, Беринговым проливом и Северным Ледовитым океаном, относилось к Иркутскому генерал-губернаторству. Затем его выделили в самостоятельное генерал-губернаторство и первым генерал-губернатором и верховным главнокомандующим назначили барона Корфа. Он избрал Хабаровск своей резиденцией и центром административного управления. Тамошнее население насчитывало в те годы в общей сложности около 5000 человек, причем половину его составляли военные, одну треть — китайские кули, одну десятую — генералы, действительные статские советники и чиновники, а остаток — купцы и ремесленники. В Благовещенске находилась резиденция губернатора. Этот город уже лет сорок был крупнейшим гарнизоном и средоточием добычи золота в Амурской области. Размещенным там солдатам разрешалось жениться и жить с семьей. Кроме того, Благовещенск являлся штаб-квартирой Амурского казачьего войска и вторым после Владивостока центром торговли. Характеры и взгляды всех тамошних жителей тоже были хорошо известны.

От Сретенска до озера Байкал — ни много ни мало 2500 километров — цесаревичу предстояло проехать в экипаже; на этом участке защита его особы осложнялась, так как городов и поселков там было больше, а население — гуще и разнообразнее. Большой тракт вел через узкие, изрезанные распадки, через малые и большие реки, через тайгу и непроходимые дебри. Надежно обезопасить престолонаследника от покушений, выставив на этом долгом пути армейские и жандармские кордоны, невозможно, защитить его могло только само местное население. Барон Корф, стало быть, совершенно правильно оценил ситуацию и сумел убедительно доказать это и императору, и князю Барятинскому. Обоснованность недоверия Корфа к политической полиции и жандармерии подтверждается, в частности, делом Столыпина, которого полицейский агент застрелил в присутствии императора во время праздничного спектакля в киевском театре.

Все местное население встречало престолонаследника с таким восторгом, что любой — даже самый последний бродяга — с радостью отдал бы жизнь, защищая цесаревича. Единственным ненадежным элементом были политические. Значит, необходимо и их тоже привлечь к защите и таким образом обезвредить. Именно эту задачу барон Корф возложил на меня.

В Благовещенске меня ожидали двое политических; я знал их по Алгачу, и оба казались мне людьми умными и весьма энергичными. Вместе с несколькими товарищами они жили на поселении в молоканских деревнях на Зее. Молокане — сектанты, а название секты идет от слова «молоко» и связано с тем, что во время поста они, не в пример православным, пьют молоко. Священников у молокан нет, водка и курение — под запретом, а, кроме того, строго соблюдая заповедь «не убий!», они отказываются от военной службы, но хранят верность царю. Земля у них находится в неделимой семейной собственности, причем старший по возрасту пользуется как патриарх неограниченной властью. Молоканские деревни отличаются очень добротными и чистыми домами, прекрасными сельскохозяйственными угодьями и отменными лошадьми. Сами молокане в большинстве люди рослые, приятной наружности, мужчины носят длинные бороды и ходят в старинном русском платье — в высоких шапках и длинных кафтанах. В конце XVIII века они были выселены в Сибирь — как враги церкви и как враги правительства (за отказ от военной службы). Происходили они главным образом из юго-западных областей России.

Подобно немцам-колонистам в европейской России и в Сибири молокане держались совершенно особняком от прочего населения, не смешивались с оным, жили в достатке и чистоте нравов. Сибирское духовенство и местная администрация тоже относились к ним враждебно, как к сектантам; поэтому молодые молокане выполняли здесь миссию первопроходцев: вместо того чтобы осваивать земли вблизи деревень, они проникали все глубже в тайгу, подальше от соседей, чиновников и духовенства, и строили там новые деревни. Так были заселены и берега Зеи.

Жизнь политических у молокан складывалась вполне сносно, если они достойно себя вели. В них видели не арестантов, а гостей. Никакой политической пропаганде молокане, закосневшие в своих патриархально-религиозных воззрениях, не поддавались.

При первой беседе о поездке престолонаследника я заметил на лицах обоих политических некоторое удивление и недоверчивость. Только когда я полностью изложил им соображения Корфа, они уразумели, что план этот весьма оригинален и вместе с тем разумен. Можно ли его выполнить, сразу они сказать не могли. Посовещались между собой, а потом сообщили, что готовы взять это дело в свои руки, но окончательный ответ дадут мне лишь после того, как один прозондирует забайкальских товарищей, а другой — приамурских.

До прибытия цесаревича в Сретенск оставалось всего-навсего две недели. На пароходе можно было не опасаться неприятных сюрпризов; на берег же престолонаследник будет сходить только в городах, а там вполне достаточно войск и полиции, чтобы обеспечить ему защиту. В казачьих станицах, принимая депутации местных жителей, он будет под охраной казаков и собственного сопровождения, которое состояло из 10–15 кубанских лейб-казаков в ярко-алых бешметах, высоких папахах, белых башлыках, с саблями, кинжалами и поясами, украшенными серебряной насечкой. Эти казаки служили весьма импозантным фоном для престолонаследника, носившего обыкновенно голубой гетманский мундир уральского казачества.

Возложенную на меня задачу я должен был обсудить только с политическими и потому выехал из Благовещенска, не вступая в контакт с тамошним губернатором.

Обоих политических я снабдил документами, из которых явствовало, что путешествуют они по заданию генерал-губернатора и задерживать их нельзя, напротив, следует всячески содействовать их быстрому передвижению. Кроме того, мы условились о телеграфном шифре, и я выдал каждому справку, что он вправе посылать мне шифрованные телеграммы. Ведь корреспонденция политических подлежала цензуре, а рассылка шифрованных телеграмм разрешалась только особо уполномоченным чиновникам и некоторым коммерсантам, имевшим специальное разрешение, причем шифры утверждало правительство.

Я направился в Сретенск, где остановился в гостинице Микулича, знаменитом тогда заезжем дворе, выдержанном в истинно сибирском духе. Кроватей там не было, только жесткие, обтянутые клеенкой лавки. Каждый сибиряк возил с собой собственную постель: кожаные подушки, меховые и войлочные одеяла. Моя постель состояла из большого одеяла, на которое ушло восемь волчьих шкур, и была теплая, мягкая, «застрахованная» от насекомых, а потому чрезвычайно практичная. Держал гостиницу сосланный сюда в 1860-е годы польский патриот. У Микулича подавали лучшие сибирские блюда и напитки, польская и русская кухня у него тоже славились отменным качеством. Пробки от шампанского летели в потолок с раннего утра, опять-таки типично по-сибирски. Каждого проезжающего, в какое бы время суток он ни явился, хозяин потчевал бокалом шампанского, что далеко не всегда доставляло удовольствие, ведь зачастую бутылка целый день стояла откупоренная и в тепле, — но без шампанского было никак нельзя.

Долгожданная депеша от моих посланцев, политических, пришла только через неделю, и я тотчас переправил ее барону Корфу, который вместе с престолонаследником уже прибыл в Хабаровск. Телеграмма гласила: «Все необходимое приготовлено. Такого-то числа прибудем в Сретенск. Если наши предложения приемлемы, мы сможем дать требуемые гарантии».

Еще через несколько дней политические явились сами и вручили мне два списка; в одном числился десяток политических арестантов, за которых они не хотели ручаться, во втором — несколько десятков неблагонадежных, по их мнению, лиц из числа неполитических. Только если эти люди на время пребывания цесаревича в Забайкалье будут изолированы, они готовы гарантировать его безопасность.

Я спросил, как они представляют себе эту «изоляцию» и не ведут ли названные лица подготовку к покушению на престолонаследника. Последний вопрос они оставили без ответа, сказали только, что, если генерал-губернатор примет надлежащие меры по изоляции названных лиц, никаких происшествий не случится. Однако они сами и остальные политические должны на это время иметь разрешение свободно передвигаться по Забайкалью и Амурской области. Тогда я в свою очередь поставил дополнительное условие: политические не воспользуются данною льготой, чтобы покинуть пределы генерал-губернаторства, и по истечении назначенного срока обязаны вернуться на указанное им место жительства. Сначала они не хотели соглашаться с этим условием, но обнадежили, что, переговорив с товарищами, скорее всего, примут и его, однако, с другой стороны, настоятельно просят, чтобы все это не возымело дурных последствий для поименованных в списке политических, за которых они поручиться не могут. В итоге была взаимно обещана и реализована полная секретность, ибо помимо прямых участников — престолонаследника, Барятинского, Корфа, политических, меня и, вероятно, императорской четы — никто об этом даже не заподозрил.

Спустя несколько дней я получил и желанную вторую гарантию, чрезвычайно важную для барона Корфа, ведь иначе в несчастье, которое могло постигнуть престолонаследника на долгом пути через Сибирь и Россию, наверняка бы обвинили его, так как он предоставил наиболее опасным элементам возможность побега.

Между тем цесаревич продолжал свое путешествие по Амуру и прибыл в Благовещенск. Туда я подробно телеграфировал барону Корфу о моих переговорах с политическими и спросил, каким образом следует изолировать названных в списках лиц. Барон Корф распорядился собрать их всех в отдаленном месте, на реке Онон, образующей границу между Монголией и Забайкальем, и поселить там в палатках под строгим военным надзором. Это задание было поручено полковнику генерального штаба В-но, который как раз находился в Забайкалье по делам строительства железной дороги.

Концентрационный лагерь на Ононе располагался вдали от жилья, в населенной лишь кочевниками-бурятами степи на окраине пустыни Гоби. По самому Онону пароходы не ходили, только большие плоскодонки с малой осадкой. На таком-то судне — пока цесаревич оставался в Забайкалье — интернированные лица были отправлены вниз по реке в такое место, куда люди вообще не заглядывали. Там их высадили на берег и позволили свободно передвигаться и по мере возможности развлекаться. Хорошее питание им тоже обеспечили, но трижды в день всем надлежало являться на поверку и ночь проводить под конвоем на борту. Это время — около трех недель — стало для них скорее длительной вылазкой на природу, нежели наказанием. По истечении этого срока их отвезли обратно и, ни слова не говоря, распустили по домам; так они и не узнали, по какой причине генерал-губернатор устроил им это дополнительное развлечение.

 

В ТАРАНТАСЕ ПО ЗАБАЙКАЛЬЮ

Меж тем я получил от барона Корфа задание снестись с главою бурятского духовенства бандидо-хамбо-ламой и выяснить, нельзя ли устроить так, чтобы в большом ламаистском монастыре Агинский дацан, расположенном возле военного тракта, престолонаследнику показали Цам. Цесаревич хотел увидеть его еще в Индии, но из этого ничего не вышло. Цам — большой религиозный праздник ламаистов, в котором участвуют сотни лам в масках и особых костюмах, однако по причине дороговизны проводится он редко, как, например, и мистерии в Обераммергау. Ламаисты Сибири почитали престолонаследника, потомка Екатерины II, как бога. В Екатерине же они видели воплощение Майдары, матери Будды. Именно в царствование Екатерины Забайкальская область вошла в состав России, причем не вследствие завоевания, а добровольно, поскольку правители области — независимые монгольские князья — признали верховную власть Екатерины, чему способствовала, прежде всего, вера в божественность российской императрицы. Собственно говоря, Забайкалье и не включилось в состав России, а было преподнесено Екатерине как дар, в личное владение. За это она на все времена гарантировала князьям неприкосновенность их границ и вассальную независимость; действие российских законов на эти территории не распространялось.

Времени на подготовку Цама было в обрез, но ламы хотели исполнить желание цесаревича; монгольские ламы и ургинский духовный иерарх, Живой Господь Будда, тоже делали все от них зависящее, чтобы с блеском провести этот праздник. Россия тогда стремилась поддерживать с Монголией дружественные отношения, чтобы российская торговля могла освоить эти территории.

В Сретенске престолонаследника принимали с таким же восторгом, как и во Владивостоке; в Хабаровске, в Благовещенске и вообще всюду, где побывал цесаревич, его неизменно встречали бурными изъявлениями любви и преданности.

Около 4000 верст от Сретенска до Томска цесаревичу предстояло проехать в экипаже, а для этого требовалось 36 экипажей и более сотни упряжных лошадей. Ведь его сопровождали свита и лейб-гвардия, слуги и повара; вдобавок нельзя забывать и о багаже, о множестве ящиков и ящичков с подарками для всех, кто подносил престолонаследнику хлеб-соль или принимал его как гостя в своем доме, а также для казенных чиновников, которых следовало наградить.

Через каждые пятнадцать верст кортеж ожидала подстава — сто с лишним свежих лошадей. Поскольку же за день нужно было покрыть расстояние в двести верст, то лошадей ежедневно требовалось свыше двух тысяч. Выезжали в восемь утра, в восемь вечера останавливались на ночлег; продолжительных остановок за день было только две: на два часа в обеденное время и на час ближе к вечеру. Эти остановки предназначались для трапез и для приема депутаций. За вычетом пяти минут, отведенных на запряганье и распряганье, в час надлежало проехать около 25 верст, т. е. без малого 30 километров. Такое возможно, разумеется, лишь при наличии отборных лошадей. О выносливости и резвости забайкальских лошадок свидетельствует тот факт, что во время нашего «марш-броска» пало их очень немного. На обратном пути я, помнится, видел на обочине только двух павших лошадей. А один из энтузиастов — восьмидесятилетний коневод — не отказал себе в удовольствии проскакать на своем маленьком вороном иноходце целых сто верст бок о бок с экипажем престолонаследника. Засим он подарил эту лошадку цесаревичу, и та благополучно добралась до петербургской конюшни.

Чтобы за пять минут переменить лошадей, через каждые пятнадцать верст возле дороги были установлены 36 пронумерованных столбов; каждый экипаж — тоже пронумерованный — останавливался у своего столба, причем кучер с козел не слезал, а вожжи держал в руке; коней мигом перепрягали — и вперед, в том же темпе. Самих кучеров меняли трижды в день. Для чаевых, которые престолонаследник раздавал на пути через Сибирь, была отчеканена особая золотая монетка достоинством в три рубля; ее получали и ямщики, везшие цесаревича.

Сопровождали нас два повара и две кухни, из коих одна опережала кортеж на двенадцать часов, так что, куда бы мы ни прибыли, нас везде ожидали накрытые столы. В городах и больших поселках цесаревич пользовался гостеприимством градоначальника, купцов или золотопромышленников. В иных же случаях ставили большие палатки, где днем происходили трапезы; ночевал престолонаследник всегда в каком-нибудь доме, а свита его и обоз — нередко под открытым небом, прямо в экипажах, поскольку квартир хватало далеко не везде. Порой на месте ночлега и для цесаревича не было подходящего дома. Тогда специально для этой цели сооружали сруб, где имелось все необходимое в сельской усадьбе, чтобы устроить почетному гостю прием в национальном русском стиле. На пороге высокого гостя обязательно встречала хозяйка в народном костюме и на вышитом рушнике подносила ему хлеб-соль.

 

ИДИЛЛИЯ В ТАЙГЕ. ДЕПУТАЦИЯ МОЛОКАН

На участке меж Читой и финском, где большой тракт пересекает Яблоновый хребет — водораздел Амура и Лены, — в прелестной долине для престолонаследника поставили на берегу речки русскую избушку. Снаружи она была вся резная, ярко раскрашенная, внутри же устроена по русскому национальному обычаю. На крыльце престолонаследника встретила хлебом-солью очаровательная юная девушка в нарядном крестьянском сарафане и в кокошнике. Это была барышня Татьяна А., дочка окружного начальника, недавно закончившая в Петербурге один из императорских институтов для благородных девиц. Девушка изображала хозяйку этого приветливого домика. Стройная фигурка, свежее личико, большие красивые карие глаза под длинными ресницами, улыбающийся алый рот — она была совершенно подстать и дому, и девственно прелестному здешнему пейзажу. Престолонаследник заметно обрадовался, что его встречает этакая хозяйка.

За ужином, во время которого она и цесаревич играли роль хозяев, потчуя немногочисленное застолье едою и питьем, первоначальная робость, выказанная юной девушкой при встрече, сменилась безмятежно-радостным настроением. Престолонаследник пригласил ее сесть рядом с ним, и можно было наблюдать, что эти двое молодых людей — ей было восемнадцать, ему двадцать два — прекрасно понимают друг друга. Когда через час старый камердинер, латыш Ратцинг, напомнил престолонаследнику, что ему пора отдыхать, молодые люди расстались с трудом. Старый слуга, который как нянька заботился о престолонаследнике, был совершенно прав, ведь на следующий день спозаранку предстояло принимать депутации, а в восемь продолжить путь. Барышню Татьяну ее отец проводил на ночлег в палатку, разбитую неподалеку.

Постоянное окружение престолонаследника в этом путешествии состояло из четырех адъютантов, князя Барятинского, немца лейб-медика X., ученого-востоковеда князя Ухтомского и художника С.; в Амурской области к ним присоединился барон Корф с тремя спутниками, одним из которых был я.

Каждый вечер перед сном престолонаследник добросовестно делал записи в дорожном дневнике, затем его осматривал лейб-медик, после чего старик Ратцинг купал его и укладывал спать, а утром будил и одевал. Этот старый слуга ходил за цесаревичем с детства и пользовался полным его доверием, так что отношения меж ними были дружеские. Несколько раз старик рассказывал мне, с каким трудом подчас добывал то, в чем нуждался его подопечный. Александр III был чрезвычайно строгим отцом и, к примеру, не разрешал оставлять ужин для сына, когда тот ходил в цирк, театр или балет. Дозволялось только подать ему в комнату чашку чая и один бутерброд, хотя именно вечером аппетит у молодого человека разыгрывался вовсю. Тогда Ратцинг выкрадывал для него на кухне изрядный кусок жареной телятины, а не то любимые его блюда — молочного поросенка, пироги, сладкое венгерское вино и т. п. Все это требовало соблюдения строжайшей тайны, и, пока престолонаследник ужинал, Ратцинг караулил возле двери, так как иногда царь поздно вечером заходил взглянуть на спящего сына. Застигни он их обоих с поличным, им бы несдобровать, ибо с царем шутки были плохи. И с карманными деньгами тоже обстояло плачевно. Сыну не дозволялось иметь в кармане более двадцати рублей, а их не хватало даже на чаевые, которые он, выезжая куда-либо, должен был раздавать. Ратцинг не мог примириться с тем, чтобы цесаревичу недостало денег, и потому частенько совал ему в карман еще рублей сто от себя. В результате престолонаследник совершенно не представлял себе, что такое деньги. Позднее Ратцинг говорил, что если бы отец давал сыну не двадцать рублей, а две тысячи, то наследник теперь знал бы цену деньгам.

В избушке, состоявшей из четырех комнат, помещались также князь Барятинский и барон Корф; мы все ночевали в палатках или в своих экипажах. Наутро поднялось большое беспокойство: завтрак на столе, депутации ждут, а престолонаследника нет как нет. Старик Ратцинг возбужденно сновал взад-вперед по берегу речки. Мы терялись в догадках касательно причины опоздания, ведь обыкновенно цесаревич был очень пунктуален. В конце концов Ратцинг признался, что его господин встал еще на рассвете, велел ему пойти к палатке барышни Татьяны, разбудить ее, пожелать от его имени доброго утра и пригласить покататься на лодке. Никакие увещевания не помогли, цесаревич пригрозил, что сам разбудит девушку, если этого не сделает Ратцинг. Она сразу же вышла, села с престолонаследником в лодку, и они поплыли вверх по реке.

Меж тем как старик исповедовался князю Барятинскому, из-за деревьев на повороте реки появилась лодка с престолонаследником и барышней, и мы услышали последние слова песни, которую они пели. Цесаревича весьма позабавил вид взволнованных опекунов, суетящихся на берегу, он, смеясь, помахал рукой и тотчас снова обратился к своей слегка смущенной и разрумянившейся спутнице, которая сидела у руля. Было чудесное летнее утро, и чистая прелесть этой картины — двое по-детски радостных молодых людей, блеск воды, первозданная природа вокруг — навсегда запечатлелась в моей памяти.

Престолонаследник не преминул лично проводить свою даму из лодки в избушку. Во время завтрака вид у обоих был несколько мечтательный. Прощание далось им очень нелегко. По сибирскому обычаю девушка поднесла цесаревичу «на посошок» бокал шампанского, а он настоял, чтобы первой пригубила шампанское она сама. Осушив бокал, цесаревич разбил его, обнял девушку и по русскому обычаю троекратно расцеловал — в обе щечки и в губы, — потом снял с пальца дорогой рубиновый перстень и подарил ей на память. Будь его воля, он бы скорее предпочел остаться в этом домике и принимать почести, полагающиеся представителю царя, от этой одной подданной, нежели от всего населения Сибири.

Остановившись на обеденный отдых в красивом распадке, мы увидели депутацию молоканских деревень. Несколько сотен крестьян и крестьянок, мужчины в длинных черных кафтанах и высоких шапках, женщины в длинных старорусских сарафанах с высокой талией, пестро расшитых рубахах и национальных головных уборах — кокошниках. Женщины сплошь высокие, крепкие, на редкость красивые, с толстыми косами, с яркими бусами на шее. Мужчины, по давнему обычаю, ни волос на голове, ни бород не стригли.

Экипаж престолонаследника остановился, и все преклонили колени и обнажили головы. Древний старик с длинной седой бородой и волосами держал над головою большое серебряное блюдо с хлебом-солью. Цесаревич подошел к старику, принял блюдо у него из рук и передал стоящему за спиной адъютанту. Потом он наклонился к старику, который уткнулся лбом в землю, поднял его, обнял и троекратно расцеловал. Другие так и стояли на коленях, склонив голову, но вот и они оживились — престолонаследник подошел к ним, передал привет и благословение царя и попросил подняться. Сначала никто из них встать не хотел, и цесаревич один вошел в толпу, сделав стоящим позади кубанским казакам знак оставаться на месте. Мы видели, как людей охватил безудержный восторг, все пытались приблизиться к Николаю, дотронуться до него — голубой его мундир и белая папаха исчезли в черной массе. Потом он появился снова — поднятый множеством рук. Внезапно он вздрогнул, оглянулся и жестом велел казаку вызволить его из толпы. Лица крестьян сияли восторгом, многие не могли сдержать слез, глаза престолонаследника тоже повлажнели. Вскоре после этого мы сели за стол и тогда только заметили, что правая рука цесаревича перевязана носовым платком и графинчик с водкой, из которого всегда собственноручно наливал всем участникам застолья, он взял левой рукой. На наш вопрос он, смеясь, ответил: «Ваши сибирские каннибалы решили меня съесть и даже успели надкусить!» — и показал нам еще кровоточащую руку, на которой явственно виднелись следы зубов. Какая-то женщина в самозабвенном восторге укусила его так сильно, что медику пришлось наложить небольшую повязку. Для молокан, отринутых церковью и государством, царский привет и появление престолонаследника были событием необычайно волнующим.

 

СВЯЩЕННЫЙ ЦАМ

Преодолев Яблоновый хребет, мы очутились в холмистых бурятских степях. Там у Агинского дацана цесаревича ожидали представители четырех бурятских дум, т. е. самостоятельных общин давних монгольских княжеств, которые подчинились Екатерине II. Там же собралось и ламаистское духовенство во главе с бандидо-хамбо-ламой — не только затем, чтобы почтить престолонаследника как сына царя, но и затем, чтобы оказать ему божественные почести в храме как потомку земного воплощения матери Будды. Подобно всем ламаистским храмам Агинский дацан стоял на холме — массивная постройка с большой открытой лестницей и высокими колоннами, которые несли пестро изукрашенную, изогнутую крышу. Внутри храма опять-таки колонны образовывали центральный проход, ведший к возвышению, где восседал огромный золоченый Будда, окруженный множеством богов поменьше. Наружные стены были белые; колонны, фронтоны и внутренние стены — ярко раскрашенные, с богатой позолоченной резьбой. Вдоль стен на небольших постаментах стояли бурханы , т. е. аллегорические изображения богов, и повсюду развешены хадаки, вышеупомянутые священные шелковые шарфы.

Для престолонаследника подле большой статуи Будды установили высокий, искусно сработанный трон из массивного серебра. Трон этот — дар от всего бурятского населения — был выкован лучшими ремесленниками в Тибете, украшен священными буддистскими письменами и аллегорическими фигурами и освящен хутухтой, ургинским Живым Богом. Весил трон несколько центнеров и стоил не менее 50 000 рублей. С большой торжественностью цесаревича провели по храму к этому седалищу, по обе стороны коего сидели ламы с длинными, порою до 3–4 метров, трубами, издававшими один-единственный тон; другие ламы дули в большие раковины. На серебряном троне горой громоздились семь желтых златотканых шелковых подушек, каждая из которых отличалась особенной святостью. На этих подушках и поместился престолонаследник, после чего у ног его, как и перед большим Буддой, были расставлены семь чаш, наполненных различными жертвенными дарами — зерном, цветами, рисом, золотой бумагой, землей, водой и проч. Затем перед цесаревичем и Буддой состоялась молитвенная церемония. Кульминацией ее стало омовение божества; поскольку же само божество архисвященно, то омовению подвергают лишь его отражение. Происходило это следующим образом: перед Буддой, а на сей раз и перед престолонаследником, поместили большое металлическое зеркало, которое ламы благоговейно протерли шелковым платком. И все это время жгли благовоние, сильным запахом слегка напоминающее полынь, то была трава, которая растет в Монголии и Тибете.

Между тем на открытой площади перед храмом образовался широкий круг из огромного количества лам в разнообразных масках и роскошных фантастических костюмах. Многие из них держали в руках соответствующие маскам атрибуты, например трезубец, жезлы с резными золочеными фигурами животных и растений, музыкальные инструменты, флаги, шелковые шарфы, сосуды и др. Маски представляли собой неестественно большие, карикатурные человеческие лица и звериные морды. Эти диковинные персонажи воплощали людские и звериные страсти и желания; другая группа масок с просветленными ликами Будды символизировала благие качества. Кроме того, в священном танце участвовали силы природы, вода, земля, огонь, воздух, солнце, луна и звезды, сам Будда и властитель подземного мира, ламаистский Плутон. В представлении были заняты несколько сотен исполнителей, а вдобавок множество лам с огромными трубами, раковинами и колокольчиками. Серебряный трон цесаревича с семью шелковыми подушками поставили на верхней ступени открытой лестницы, его тоже окружили ламы со священными свитками, хором распевающие изречения. Верховный священнослужитель бандидо-хамбо-лама, скрестив ноги, восседал на пяти подушках у ног престолонаследника и с божественно безмятежным, как у Будды, лицом монотонно читал священный текст мистерии. Востоковед князь Ухтомский и я стояли подле серебряного трона и поясняли престолонаследнику смысл священного танца-пантомимы; я хорошо понимал этот смысл, так как два лета кряду много общался с ламами.

Престолонаследник выказывал огромный интерес ко всему, что видел и слышал. Представление повествовало о борьбе Будды с желаниями и страстями и о чистилище подземного мира. Большой круг участников непрестанно двигался, все новые группы или отдельные фигуры выходили на середину, исполняя пантомимические танцы, символизирующие всевозможные преображения и очищения человека в процессе метемпсихоза .

День стоял лучезарный, а перед нами разворачивалось зрелище, неповторимое в своей самобытности. Внизу, у наших ног, — живописный танец в ярчайших красках, вокруг же, куда ни глянь, бескрайняя холмистая степь, усеянная верховыми и пешими, пестрыми палатками, огромными табунами коней и стадами коров, овец и верблюдов. Престолонаследник заметил: «Наверно, так выглядело становище Чингисхана, когда он сидел здесь, на моем месте».

Всем, в том числе и престолонаследнику, мешало враждебное отношение православного духовенства к ламаистскому представлению, в котором цесаревич был не только зрителем, но в известном смысле играл божественную роль. Из-за этого возник конфликт, приведший престолонаследника в замешательство. Высшее духовенство во главе с митрополитом также явилось посмотреть на спектакль, и по окончании праздника цесаревич был вынужден пригласить их в свою палатку на трапезу. Однако же духовенство заявило, что отклонит приглашение, если та же честь будет оказана бандидо-хамбо-ламе и другим ламаистским ширету, т. е. настоятелям дацанов. По мнению православных иерархов, престолонаследник и так уже нанес ущерб своему достоинству и скомпрометировал православие, позволив язычникам воздавать своей особе божеские почести и исполнять сей храмовый танец.

Цесаревич не мог игнорировать православное духовенство, ведь его отец был главой церкви, и духовенство России никогда бы не простило ему такой опрометчивости. Пришлось искать другой выход из щекотливой ситуации. Прежде чем идти к трапезе, перед палаткой престолонаследника накрыли праздничный пир для почетных ламаистских гостей и для народа. На длинных низких столах для них выставили несколько десятков жаренных на вертеле баранов, рис, чай, сладости, наливки и шампанское. Подушки для бандидо-хамбо-ламы уложили против входа в палатку, и он сидел визави с цесаревичем, так что последний со своего места мог выпить за его здоровье. Мы расселись в палатке за нашим по-европейски накрытым столом, только когда монголы, скрестив ноги, устроились за своим. Во время трапезы престолонаследник вышел и приветствовал монгольских гостей.

 

ПРОЩАНИЕ ПРЕСТОЛОНАСЛЕДНИКА С СИБИРСКИМИ НАРОДАМИ

После этого парадного застолья цесаревич принимал несчетные депутации кочевников, бурят, орочонов и тунгусов, и все они преподнесли ему ценные дары, получив взамен еще более ценные подарки. Орочонские охотники преподнесли две собольи шкурки редкостной красоты, никто из присутствующих в жизни не видел ничего подобного; они были угольно-черные, с отдельными серебристо-белыми волосками, и сверкали дивным блеском. Мех был такой длинный и мягкий, что его можно было разгладить в любую сторону. Орочоны говорили, что это шкурки соболиных повелителей, которые дали себя поймать лишь потому, что им сказали: шкурки нужны для цесаревича. Престолонаследник в свою очередь одарил охотников подарками, которые были для них бесценны.

Прощание цесаревича с забайкальскими народами вылилось в благоговейно-восторженную церемонию. Путь от палатки до экипажа устлали драгоценными хадаками, сам экипаж и даже лошади тоже были снизу доверху обвешаны этими шарфами. Когда цесаревич сел в экипаж, весь народ с ликующими криками пал ниц, и до самого вечера нас верхом на лошадях сопровождали толпы бурятских женщин.

Повсюду вдоль дороги кортеж встречали тысячи людей, они стекались со всей округи, чтобы увидеть цесаревича. В Читу, Нерчинск и Верхнеудинск стянули регулярное и забайкальское казачье войско; в честь престолонаследника проводились парады, устраивались кавалерийские состязания, джигитовки, скачки и призовые стрельбы.

В Верхнеудинске цесаревич остановился в доме богатого коммерсанта Шульгина, и русское купечество устроило ему там грандиозный прием. Верхнеудинск был последней в Забайкалье продолжительной остановкой, оттуда предстояло уже без дневок ехать до Лиственичного на озере Байкал, конечного пункта маршрута в нашей области. Там престолонаследника ожидал генерал-губернатор Восточной Сибири, который сперва сопроводит его на пароходе в Иркутск, а затем провезет через всю Восточную Сибирь до границы Сибири Западной. В Лиственичном купечество Кяхты, Троицкосавска и Маймачина, расположенного уже на территории Китая, собиралось на прощание устроить в честь престолонаследника большое торжество. Эти три города находятся по соседству и были в ту пору центрами всей караванной торговли между Россией и Китаем. Здешние купцы сплошь были миллионщиками.

 

ПУГАЮЩЕЕ ИЗВЕСТИЕ. ПОЕЗДКА В ЛИСТВЕНИЧНОЕ

В Верхнеудинске барон Корф поздно вечером вызвал меня к себе. Он был уже полураздет и взволнованно расхаживал по комнате. Впервые я увидел на лице моего начальника серьезную тревогу. Он сообщил мне, что из верхнеудинской тюрьмы ему только что доставили тайную депешу: по утверждению одного из арестантов, в Лиственичном подготовлено покушение на жизнь престолонаследника. Бомба, а может быть, адская машина не то зарыта, не то затоплена под тем причалом, где пришвартуется пароход. Барон Корф передал мне докладную записку начальника тюрьмы. Заканчивалась она словами, что он всеми силами старался получить от арестанта еще более точные сведения, но тот лишь твердит, что знает только о подготовке покушения; кто его готовил и как, он сказать не может.

Это известие поставило моего начальника в очень неприятное положение. Назавтра во второй половине дня престолонаследник должен был ехать дальше и уже через сутки прибыть в Лиственичное, к единственной пристани, откуда он мог отправиться в путь по Байкалу. Времени в обрез, детальное обследование берега и воды провести не удастся. Задерживать цесаревича в Верхнеудинске дольше, чем предусмотрено расписанием, Корф тоже не мог, это незамедлительно вызвало бы огромную панику в Петербурге и во всей Сибири. Он вызвал меня, чтобы еще раз подробно услышать о моих переговорах с представителями политических и спросить, не создалось ли у меня впечатления, что какие-то хитрые тайные умыслы остались невысказаны.

Я еще раз коротко изложил барону мои беседы с политическими, из которых как будто бы явствовало, что они ручались за безопасность престолонаследника в пределах генерал-губернаторства. Граница меж Амурской областью и Восточной Сибирью проходила по озеру Байкал, и усомниться можно было разве лишь в том, докуда политические распространяли свое ручательство — до водной границы или только до озера. Барон Корф спросил, видел ли я моих политических после переговоров в Сретенске и знаю ли, где они сейчас. На оба вопроса мне пришлось ответить отрицательно.

В итоге барон Корф решил, что я должен без промедления выехать в Лиственичное и на месте определить, какие меры по защите престолонаследника можно принять за столь короткое время. Если я наткнусь на что-либо подозрительное, мне надлежит тотчас информировать его через спешных курьеров. Затем он собственноручно написал приказ всем гражданским и военным инстанциям беспрекословно принимать и исполнять все мои распоряжения. Старый казачий вахмистр был уже послан на почтовую станцию, чтобы подготовить мое курьерское путешествие. Телеграмму для всех станций на линии он решил дать сам: для срочного посланника генерал-губернатора держать на всех станциях самых резвых лошадей. На прощание барон Корф пожал мне руку и отечески перекрестил со словами: «Да поможет вам Бог».

Четверть часа спустя я уже сидел в легком тарантасе, где вахмистр заботливо устроил из мягких кожаных подушек хорошую постель и поставил корзинку с провизией. Такие дальние курьерские рейсы можно выдержать только лежа. В лучшем случае я имел 18 часов форы, если в пути обойдется без задержек. Садясь в тарантас, я сунул в ладонь ямщика золотую монету, отчего моя тройка так резво пустилась вскачь, что всего лишь за час доставила меня до следующей станции, а это двадцать восемь верст. Еще за версту до станции мой возница начал громко кричать: «Курьер! Курьер! Курьер!» — и, когда мы остановились, нас уже ожидала подстава, а через две минуты моя тройка помчалась дальше. На всех прочих ямщиков мой золотой оказывал то же волшебное действие.

На первой же станции я столкнулся с молодым офицером Генерального штаба — он запальчиво требовал, чтобы его отправили прежде меня, и ссылался на приказ забайкальского губернатора, генерала Хорошхина. Я бегло знал этого офицера как адъютанта губернатора, но за неимением времени на разговоры только предъявил ему свой «козырь» — приказ генерал-губернатора. Когда мой тарантас был уже на следующей станции, я издали услыхал крики ямщика, мчащегося следом: «Курьер! Курьер! Курьер!» — и не успели мы отъехать, как молодой офицер в полном отчаянии опять вырос передо мной. Я спросил, куда он спешит, и он ответил: «В Лиственичное». — «Я направляюсь туда же. Если хотите, присоединяйтесь ко мне, но пропустить вас вперед я не могу». В мгновение ока он перебросил в мой тарантас свои вещи и улегся рядом.

Сначала мы оба молчали, но через некоторое время у моего спутника вырвался глубокий тяжелый вздох. Я участливо осведомился, что его гнетет, и он ответил: «Секретное поручение моего генерала», — но, разумеется, умолчал, какое именно, однако немного погодя начал допытываться, как я отношусь к заявлениям арестантов, ведь я, мол, не раз имел с ними дело. Услыхав этот вопрос, я тотчас догадался, что губернатор Хорошхин, вероятно, тоже получил от начальника тюрьмы секретную депешу и утаил оную от барона Корфа, с которым, как я знал, у него были неважные отношения. «Теперь я могу открыть вам вашу тайну», — заметил я и рассказал о том, что сообщил арестант. Мы рассмеялись и решили исполнять нашу трудную миссию сообща.

 

МЕРЫ ПО ПРЕДОТВРАЩЕНИЮ ПОКУШЕНИЯ

На рассвете следующего дня мы увидели перед собою Байкал и уходящий от берега метров на сто причал, у дальнего конца которого ждал пароход. На берегу высился громадный шатер из желтого шелка, обвешанный множеством флагов. Перед ним суетился народ, несколько сотен человек украшали площадь и сам шатер. Чуть поодаль стояли серые бурятские юрты, а ближе к праздничному шатру — белые купеческие палатки, богато расцвеченные китайскими вышивками и коврами. Перед шатром нас встретил местный окружной начальник, которого мы сей же час взяли в оборот. Престолонаследник прибудет в час дня; мы вышли из тарантаса в три часа утра, стало быть, в нашем распоряжении всего лишь десять часов. Осмотрев берег и длинный причал, мы сразу поняли: никаким зондированием почвы и воды нам не обнаружить зарытые или затопленные в озере бомбы либо адские машины. Поскольку же ни бомба, ни адская машина в таком случае сами взорваться не могли, предстояло найти и обезвредить руки, которые намерены привести их в действие. Перво-наперво мы решили точно выяснить, кто был занят на постройке и кто именно в том или ином качестве будет присутствовать на торжествах в честь престолонаследника.

Для начала мы допросили производителей работ, двух известных инженеров, нанятых купечеством. Они предоставили нам полные списки лиц, ежедневно работавших на строительстве; из этих списков явствовало, что на строительстве были заняты только монголы или буряты и всех рабочих инженеры знали лично. Затем по нашему распоряжению солдаты и полиция поставили оцепление на подступах к шатру и причалу, и все находящиеся внутри оцепления люди прошли перед нами, предъявляя удостоверения и иные документы. Первыми были господа купцы, уже слегка озадаченные и желавшие знать, в чем дело. Я мог только показать им мои полномочия и успокоить тем, что позднее генерал-губернатор лично разъяснит ситуацию. Потом настал черед инородцев — монголов, бурят, китайцев и тунгусов, которые на поверку тоже оказались людьми вполне надежными.

Труднее нам пришлось с поварами, слугами и прочим персоналом, привезенным купцами. Тут мы действовали особенно сурово и позволяли отойти направо только тем, из чьих паспортов и свидетельств отчетливо явствовало, что они профессиональные повара или слуги и в прошлом ничем себя не запятнали. Но было и множество таких, что временно вызвались этим поварам и слугам в помощники и заодно с ними были наняты купечеством. Иные из этих «помощников» заявили, что хотели вблизи посмотреть на цесаревича, другие соблазнились высоким заработком. Все они отошли налево, за исключением тех, что оказались родичами или давними приказчиками купцов и получили ручательство своих принципалов. Члены депутаций тоже подверглись контролю, и каждый, чьи документы или прошлое были небезупречны, отходил налево. Под армейским конвоем всех этих людей отвели примерно за километр, на безлесный холм; с этого безопасного расстояния они смогут наблюдать яркое зрелище — прибытие, прием, праздник и отъезд престолонаследника.

С купцами нам пришлось нелегко, они считали наши действия грубым нарушением прав принимающей стороны и твердили, что мы им весь распорядок праздника испортили, а это для них тяжелый ущерб чести и репутации, ибо они «потеряют лицо».

Между тем уже пробило одиннадцать, и я увидел, как у оцепленного причала швартуется второй пароход, с вымпелом восточносибирского генерал-губернатора С. Мы немедля сняли оцепление, и я с приветственным посланием моего патрона зашагал навстречу высокому гостю. Он провел меня на пароход, роскошно оборудованный для цесаревича, до блеска надраенный и расцвеченный множеством флагов. Матросы и офицеры тоже были в парадных мундирах. Генерал-губернатор С. пригласил меня в свою каюту, где и заперся со мною, своим адъютантом и бароном Розеном, немолодым гражданским чиновником высокого ранга. Нам подали закуску и вино, и генерал-губернатор С. попросил меня подробно рассказать, как прошло наше путешествие с престолонаследником. Я исполнил его просьбу, умолчав только об истинной цели моего здесь пребывания. Барон Корф особо подчеркнул, чтобы я ни под каким видом не говорил ни купечеству, ни, в частности, его коллеге о наших опасениях, но обязательно принял все необходимые охранные меры также и на обоих пароходах, принадлежавших нашей байкальской флотилии.

В скором времени я распрощался с нашим гостем и прошел в каюту капитана. Предъявив свои полномочия, я попросил показать судовую роль, которую вместе с ним тщательно проштудировал. О каждом члене экипажа, вплоть до последнего матроса и юнги, капитан дал мне все необходимые сведения. Люди отличались примерным поведением и служили у него с давних пор.

Затем я отправился на второй пароход, предназначенный для свиты престолонаследника, все тщательно осмотрел и решил, что красивое и удобное убранство оного не вызывает нареканий. Изучив и с этим капитаном судовую роль, а также узнав, что вплоть до недавнего времени он был капитаном другого судна, я попрощался с ним, но предупредил, чтобы он и его команда были готовы по прибытии престолонаследника принять к исполнению срочный приказ генерал-губернатора. До тех пор его людям воспрещалось сходить на берег и ступать на причал. Если он пожелает что-то мне сообщить, пусть пришлет одного из офицеров. Такой же приказ я отдал и капитану другого парохода.

Осмотр пароходов занял два часа. Вновь войдя в шатер, я увидел, что все готово к приему цесаревича. Депутации стояли по местам, дородные купцы, украшенные золотыми медалями, цепочками и орденами, ждали перед шатром у стола, накрытого богато расшитой скатертью. На столе стояло большое, литого золота, усыпанное самоцветами, искусной работы блюдо с хлебом-солью.

Мой товарищ по несчастью, молодой офицер Генерального штаба, успел меж тем выдержать нелегкую стычку с принимающей стороной, но не сказал ни слова, не выдал нашу тайну, так что люди принялись строить всевозможные нелепые домыслы. До того дошли, что спросили окружного начальника, нельзя ли уладить наши очевидные сложности с помощью денег. Они, мол, охотно это сделают, и размеры суммы им безразличны. Окружной начальник заверил их, что знает не больше, чем они, однако не думает, что с нашей стороны это новый способ делать деньги. Мы посмеялись, а потом сели составлять обстоятельный приказ для капитанов. Как только покажется экипаж престолонаследника, пароходы должны отчалить от пристани и выйти на открытую воду, где поменяются капитанами и командой, причем всем матросам и служащим надлежит забрать с собой все свои вещи. Затем новый капитан на пароходе престолонаследника должен еще раз тщательно обыскать все помещения и любой предмет, назначение которого ему неизвестно, выбросить за борт. Выполнив все это, суда должны крейсировать вблизи причала, пока флажный сигнал не призовет к пристани сначала пароход цесаревича, а затем пароход свиты.

Капитан парохода, на котором прибыл генерал-губернатор С., был вынужден сообщить этому последнему, что ему и команде придется покинуть судно и задача перевезти престолонаследника через озеро будет возложена на другого капитана и его команду. В тот миг, когда генерал-губернатор С. получил это сообщение, я пригласил его сойти на берег, так как вот-вот пожалует престолонаследник. Но С. не дал мне договорить, перебил вопросом, не посходили ли мы все с ума, и как это я смею на его корабле приказывать его капитану, и что все это означает. Я сказал, что не в состоянии ответить на последний вопрос, но барон Корф, безусловно, сумеет это сделать. Пароходы же принадлежат нашей области, и команда их находится в подчинении моего начальника, каковой поручил мне принять такие меры. С. упорно требовал, чтобы я сказал ему, что происходит и не ждем ли мы экстраординарных событий. Я ответил отрицательно. Засим он и оба его спутника встали, и все мы сошли на берег. По дороге он лишь раздосадовано заметил: «Что ж, пусть барон Корф и отвечает за безопасную переправу цесаревича!»

Я едва успел поспешить навстречу экипажу, где подле престолонаследника сидел барон Корф. Барон Корф и Барятинский, ехавший следом, шагнули ко мне с заметной озабоченностью. Я доложил о ситуации и о принятых мерах. Оба согласились, что сделано все возможное, теперь остается только уповать на Господа.

Престолонаследник, которому барон Корф сообщил о наших опасениях, смеясь, подошел ко мне, пожал мою руку и спросил: «Ну так что? Взлетим или поплывем?»

Несмотря на «помехи», вызванные моим вмешательством, прием и весь праздник прошли с таким триумфом и блеском, что лучше и быть не могло, а проводы престолонаследника в Лиственичном были не менее восторженны, чем встреча во Владивостоке.

По окончании пышного застолья в палатке, оборудованной под часовню, состоялось торжественное богослужение, во время которого духовенство и купечество вручили престолонаследнику много ценных икон. Затем цесаревич удалился в приватный салон, устроенный для него в большом шатре, и дал прощальную аудиенцию всем, кто сопровождал его в путешествии через Амурскую область, — сначала он принял барона Корфа, который долго пробыл у него и расстался с ним явно очень растроганный, потом и нас.

 

РАССТАВАНИЕ С ЦЕСАРЕВИЧЕМ

Когда я вошел к престолонаследнику, он подал мне руку и спросил: «Вы уже получили весточку от вашего брата Генриха?» — на что я ответил отрицательно. «В таком случае вы, наверное, ничего не знаете о его планах на будущее?» — продолжал престолонаследник. Мой брат, офицер на крейсере «Память Азова», сопровождал цесаревича в плавании до Владивостока. Хотя кают-компания располагалась отдельно, престолонаследник нередко заходил в гости к офицерам и держался с ними совершенно по-товарищески. Все собирались вместе и за бокалом вина непринужденно беседовали о том, о сем. Престолонаследник рассказал мне, что мой брат, который недавно у берегов Ирландии и Норвегии наблюдал тамошний оригинальный способ китового промысла, увлекся идеей организовать по этому способу китобойный промысел и у сибирских берегов. «Я нахожу идею отличной и думаю, ваш брат как нельзя лучше подходит, чтобы ее осуществить. Это для нас единственный способ эффективно использовать наше большое китовое богатство, вместо того чтобы отдавать его на откуп другим нациям. Напишите вашему брату, что и я, и все его корабельные попутчики шлем ему привет и пусть он держит меня в курсе всего, что узнает о китобойном промысле в Тихом океане. Мне все это очень интересно», — сказал цесаревич.

По ходатайству престолонаследника мой брат получил тогда шестимесячный отпуск для ознакомления с промыслом на американских китобойных судах. В итоге он осуществил свой план и первым организовал на Тихом океане регулярный китобойный промысел по норвежской системе; престолонаследник был совершенно прав, когда назвал Генриха самым подходящим для этого человеком. Интерес к данному предприятию сохранился у цесаревича и впредь, и позднее, когда мне доводилось с ним разговаривать, он всякий раз спрашивал о моем брате, но всякий раз касался также и путешествия по Амурской области и чтил память барона Корфа. На прощание цесаревич подарил мне свой фотографический портрет с автографом.

Когда аудиенции закончились и каждый из принятых получил из рук престолонаследника подарок — самым ценным считался его портрет с автографом, — цесаревичу доложили, что на пароходе все готово к отплытию, и мы направились к причалу. Цесаревич шел впереди, вместе с бароном Корфом и князем Барятинским, его и барона Корфа свита следовала за ними. Когда мы ступили на причал, он еще раз обернулся ко мне и прошептал: «Идите ближе, ведь если нас взорвут, вы должны взлететь на воздух вместе с нами». Я ответил: «Если такое случится, я, безусловно, хочу участвовать». Оба старых сановника, слышавшие наш разговор, перекрестились и подошли ближе к престолонаследнику, который не выказывал ни малейшего страха.

С берега мощным хором в сопровождении военного оркестра грянуло восторженное «Боже, царя храни». Эти звуки эхом провожали отплывающий пароход. Престолонаследник еще долго махал нам, и мы, стоя на причале, тоже махали шапками. Нас всех охватила печаль, ибо мы от души любили цесаревича.

 

КОНЕЦ ПОТУЛОВА

Прежде чем завершить этот цикл моих рассказов, я хочу вернуться к тому, с чего начал, — к делу Потулова, — и сообщить, чем оно закончилось.

Потулова препроводили в Иркутск, в следственный изолятор; однако процесс его целиком в суде так и не рассматривался. В спекуляциях Потулова были замешаны очень многие высокопоставленные чиновники, и, чтобы избежать большого шума, процесс постарались замять. С этой целью гражданский иск отделили от уголовного, и уголовный процесс вели в Иркутске, а гражданский — в Чите. В результате документы вечно отсутствовали там, где были нужны, и в конце концов под всей этой историей подвели черту: без приговора суда Потулов административным порядком был сослан на поселение в Якутскую губернию. Прибыл ли он на место, я не знаю.

Скорее всего, с помощью своих добрых деловых друзей и своих накоплении он исчез под чужим именем за границей.